ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

К хутору Сослачиха, к самому дому, была старая, не больно широкая, как разъе-хаться с возом сена или со снопами хлеба, аллея-проќгон меж рядов заматерелого низко-рослого ельника. И это была первая радость Дмитрия Даниловича: ельник по краям про-гона уцелел. За ельќником росли сосны, березы, тоже рассаженные рядами. Чередование елок, сосен, берез, как бы обдавало аллею при ярком солнце мягким и рассеянным сияни-ем снизу идущего света. Под ноги падали не тени от деревьев, а излучаемый им зеленова-тый подсвет. Осенью и в зимнюю стужу, аллея согревала. В рождественские морозы они въезжали в эту аллею как в домашний уют. И вот он идет опять по ней, ожидая неизвест-ного.

Об ощущении света от лесных теней, теплых в стужу и прохладных в зной, Дмит-рию Даниловичу объяснил художник, Андрей Семенович. У тепла и прохлады, как он считал, свой свет и цвет. До подсказки художника он это тоже угадывал. Теперь, казалось, что и понимал. Может и я мог бы стать художником, — повторились с улыбкой мысли из разговоќров с товарищем детства. — Но, наверняка, не таким, каким стал Анд-рюшка Поляк… Он тоже мог стать пахарем, но не таким, как я, Митьќка Корень. Вот мы оба и состоим при своем деле. И оно нам нравитќся, потому что свое…

В глуби аллеи показалась ватага ребятни. Впереди с лаем бежала соќбака. Лай ее был не злой, а как бы встречальный, сигнальный. Выскочили человек десять босоногих сорванцов. "Жучка" с задранным хвостом вернулась, но тут же опять вырвалась наперед. Городские, подуќмалось о мальчишках и девчонках, смело выбежавших навстречу незна-комому человеку.

— Здравствуйте, ребята, — поприветствовал он детвору. И спросил: — Дедушка дома?..

— Здравствуйте, — ответили они вразнобой хором, — дедо дома. — И повели гостя к новому строению в лесочке за домом.

Дмитрий Данилович присмотрелся к дому. Уюта прежнего, какой помниќлся, вроде бы и не было. Больно все казенно, чисто, голо, как на даче. Ни сарая, ни амбара, ни хлевов по сторонам. Ни телеги, ни тарантаса под навесом. Ни нагуменника в стороне. Но вот погреб перед окнами остался. Возле него поленница дров под открытым небом. Тропинки от крыльца расчищены, но тоже как-то не по-крестьянски. На крыльце пусќто: ни ведер, ни корзин, ни лукошек. И это объяснимо; пора ягод еще не подошла. На лавочках и вокруг крыльца разные игрушки. Дольше саќмодельные. Коровьих лепешек, лошадиных катышей и овечьих орешков тоже не видно. Курицы и те не бродили по двору. И Дмитрию Даниловичу подумалось о леснике, вернее, о Павле Андриановиче: что же он тут так живет. На земле, в такой благодати, и без крестьянского согрева. А может это и не он?..

Хозяйство, о котором говорил Лестеньков, было, что называется, в тылу, за домом. И хлевы для скотины вновь срубленные, и пасека, и курицы, и гуси.

Дом серел старыми некрашенными досками. Только окна свеже белели. Все оста-валось прочным, не осело, не покачнулось. Крыша покрыта шиќфером, похоже по старой дранке.

Собака пробежала вперед, тявкнула, как бы вызывая хозяина к гостю. И хозяин по-казался в дверях столярного сарайчика, где, похоже что-то мастерил, в руке держал об-струганный брусок. Положил его на верстак и вышел наружу, на травянистый лужок.

Дмитрий Данилович сразу узнал Павла Андриановича. Вернее его отца, Андриана Алистарховича. Высокого, с черными, без единой седины воќлосами на голове, скуласто-го, с прищуром смелых серых глаз трудовоќго мужика-воина. Ворот рубашки в синюю клетку был расстегнут, рукаќва закатаны. В складках их застряла мелкая стружка. Из всего выделяќлись черные брюки с кнопками — вьетнамки.

Павел Андрианович кивком ответил на приветствие, гадая, что привеќло к нему в глушь человека. Не без любопытства, но приветливо вглядыќвался. Может и не без осто-рожности.

Помедлив, Дмитрий Данилович сказал:

— Не узнаете, Павел Андрианович?..

Хозяин пожал плечами, пес подошел к ногам его, вроде бы что подсќказывая, при-сел, заглядывая ему в глаза: "Ну же, припомни".

Помедлили, глядя друг на друга. И Дмитрий Данилович вымолвил:

— Я-то вас по отцу признал, Андриану Алистарховичу… Корин Дмитќрий Данило-вич…

— Ну как же, как же… А вот сразу-то, — Павел Андрианович слегка смутился, не признал вот. Но тут же потеплели глаза, просветилось лицо. Завел руки удивленно… Горько обнялись, как бывало с фронтовым однополчанином: живые. Чего скрывать, и слезу утерли.

— Данило-то Игнатьич, слышал, слышал, — опять вроде как с виноватцей высказал Павел Адрианович, — старики-то наши на покое… Рад тебе, жив-здоров, мне вот тоже по-счастливилось.

Топчась на месте, на лужке возле мастерской, удивленные в радости, говорили друг другу вроде бы ничего не значащие слова: "Вот ведь как, кто бы подумал, знать судьба…"

В сознании Дмитрия Даниловича затвердилась мысль, что за словами Павла Анд-риановича "жив, здоров, мне тоже повезло", была не только война… Он как бы все еще сомневался в своем прочном везении. Опасался и сеќгодняшнего дня. Может от того и к ним в Мохово не наведывался.

Пошли к дому. Приостановились возле крыльца, Павел Андрианович сказал о себе, вроде с каким-то оправданием:

— Я в отставку вышел. Отслужил свое. Жил в Москве, как в людской толчее вертел-ся незаметным. Но вот потянуло к природе, в родные места, живой жизни. — Какая-то не-свобода была в словах. И опять Дмитќрий Данилович подумал, что он не хочет вспоминать о прошлом. И главќному лесничему ничего не говорил. Даже и его вроде как таится. Это болезнь наша судьбинная.

В доме их встретила хозяйка. На вид, казалось, старше Павла Андриќановича. Но стоило ей узнать о Дмитрии Даниловиче, как с лица тут спала тусклость, глаза залучи-лись.

— Да знаешь о Кориных, Даниле Игнатьиче, — напомнил Павел Андрианович. И Дмитрий Данилович догадался, что и она из Хибин. — Елена Ильинична, — назвал хозяин супругу гостю. — Вместе жизнь прошли, теќперь внуков растим. Как же, для будущего… — Недоговорил. И Дмитрий Данилович досказал в себе за отставника полковника, приучен-ного опаќсаться слова, как призраков в ночи: "Новой Расеюшки".

Вроде как в сочувствии полковнику-воителю подумалось и такое: они вот с Еленой Ильиничной жизнь прошли, ровно путь мытарный под ярмом одолели. И теперь довольны, хотя устоя-то прочного и нет… Все мы так: не живем во славе своей, как люду заветано, а что-то только проќходим, не обретая своего предела. Это отголоски бесед с художником, городскими гостями и Стариком Соколовым. А тут лучше укротить такие мысли.

Хозяйка застеснялась, что застали ее врасплох за будничной работой. Извинилась и скрылась в другой комнате, чтобы принарядиться. А они присели на диван, все еще не освободясь от сковывающей обоих немоты, недуга прожитых лет и судьбины века.

2

Что Андриан Алистархович с семьей были сосланы в Хибины, Дмитрий Данилович знал от деда Галибихина. Мать Беловых, как и мать Галибихиных, умерла в дороге от какой-то болезни. От горя за детей, что вот и их жизнь сломлена. Ссыльные покаянно ругали себя, корили: "Алчность наша… Жили бы как голь зимогорная, и остались бы целы". Ни Андриан Алистархович, ни сыновья, ни дочери станции той не знали, где была оставлена мать… Тут судьбы совпадали с судьбами солдат. Что-то оди-наковое повторялось в каждой семье… Вынесли тело матери ночью из битком набитого телячьего вагона, и где-то закопали-схоронили, как забредших в чужие края нищенок. Вроде бы в этом был упрек уцелевшим. Голос души и бередил, пощады не давал. Был стыд и мучила боль, что такое при жизни всех их могло случиться с родными и просто с согражданами. Но вслух это не говорилось. И страждущие обращались не во злобе к никому в сложенной самими молитве и кого-то просили простить за вину свою невиновную, как это заветано в христианской заповеди.

В Хибинах Беловы — отец, три сына и четыре дочери работали, строили. В бараках обжились. Ходили в гости к Галибихиным, а Галибихины к ним. Перед войной и Беловым, и Галибихиным дали свободу. Андриан Алистархоќвич поселился на окраине Ярославля, купив старенький брошенный домишко. Детей разметала война. Сыновья и две дочери ушли на фронт. Была в том своя гордость: вызов обидчикам, их унижавших. Чувство Родины ничем и никем в них не могло истребиться… Сестры Павла Андриановича повыходили замуж. Оба брата погибли под Москвой. Одинаковость судеб с теми же Галибихиными. В пятидесятом году старик, Андриан Алистархович, не больно веря в свою свободу, тайком приезжал проведать хутор. Остаќваться в своем доме у сестер побоялся. Уехал в Москву к старшей доќчери поделиться увиденным.

Павлу Адриановичу посчастливилось. Прошел всю войну, отделался чеќтырьмя ра-нениями. Стал офицером, отличился, окончил военную академию. Вышел в отставку пол-ковником. Теперь — лесник.

— Благодарю вот судьбу. Она благосклонна ко мне. Привела меня в отчий дом, родные места. Чего же лучшего ждать, — поведал он о сеќбе. — У сыновей и дочерей моих свои семьи. Вот внуки здесь, племянќники. Целая лесная колония. И приучаются землю-матушку в труде люќбить. Чего же лучше-то. Лес тут у нас новый будет.

И опять Дмитрий Данилович уловил в словах бывшего хуторянина недосказан-ность, надежду затаенную, что может вот и станет этот хутор ихќней родовой землей. Прежнего от Сослачихи Алистарховича чуточку и осталось, оно и будет держать память вековую.

Осмотрели усадьбу, следы плотины на ручье. Ручей совсем пересох, но может то-же возродиться. И опять можно будет назвать его речќкой. Ведь и рыба в него откуда-то заходила. Павел Андрианович в наќдежде на то, сделал запруду и удерживал воду в быв-шем мельничном омуте. Вдоль ручья, на бывшей тогда пашне разбит большой огород. За огородом лесопитомник, вырастали елочки и сосенки.

— Электричество вот протянул, — указал Павел Андрианович на столбы, уходящие за ручей в сторону Александровки. — Тоже сам… Разрешили и то ладно… — И задорно рассмеялся, высказав шутливо, что помощь оказал работникам хорошим. Свет включили и пришли гурьбой. — Как было магарыч не поставить по такому случаю… Держится, брат, во мне кулацко-хуторская жилка. Дело сделано и с недругом хочется радостью поделиться. — Говорил с легкой усмешкой, так, наверное, рассказывал о себе леснике и Толюшке Лестенькову. Тому у увиделся в нем мужик-пройдоха. Дмитрий Данилович усмехнулся этим своим мыслям. Павел Адрианович задумчиво посерьезнел: — Погоны, брат, не придавили во мне мужиково. Жилы и кости все выдержали, и душа в теле прежней осталась. Чтобы вот и они знали наше и понимали… — кивнул в сторону ребятни, сновавшей за ними, — откуда что взялось и куда должно дальше идти. При своем доме понадежнее все и повиднее. Ты и смелешь. Отчий преќдел тушит в тебе и лютые думы. И волю, коя природой тебе усмотрена, бережет в тебе.

И опять Дмитрию Даниловичу подумалось, что и мысли, и даже слова у Павла Ан-дриановича те, что и в Мохове, у них вот, у Кориных, говоќрились. Трудно вот нам стало верить в сбыточность благих помыслов человека… Но хутору Беловых в Сослачихе, как дому и роду Кориќных в Мохове, судьбой означено уберечься. Это вехи к устройству жиз-ни завтрашнего крестьянина. Да и только ли крестьянина?..

Павел Андрианович был еще не очень опытным лесником. Но все же не совсем новичком, как вот Дмитрий Данилович. Но их одинаково томила тяга к разгадыванию тайн живого мира природы, в котором они осознавали себя творцами. И жили, ожидая от своих действ чуда, надеясь, что оно дастся им.

На другой стороне ручья, на очищенной от кустарника делянке, выраќстали редкие для этих мест деревья: дубки, лиственницы, липы, клены. В прогнивших старых пеньках на подсыпанной земле, взялись кедры. О них и поговорили, вспомнив рощицу дедушки Данила в Каверзино

— По всему этому склону и засажу такую вот рощу разных деревьев, — поделился своими думами Павел Андрианыч. — Она кого-то и заманит. Моќжет тоже из служивых, отставников, а то и молодых. Память наша и буќдет длиться в грядущих Беловых. Глядишь Сослачиха и прославиться… — Печально поглядел на Дмитрия Даниловича, и высказал слова, говоренќные в своем Мохове и ими: — Этой бы силой и крепиться державе. Длиться-то может кем-то начатое в труде. От Бога — Божье, от человеќка — человечье. Но тоже должно быт в добре, как и Божье.

Дмитрий Данилович и тут услышал говоренные слова Стариком Соколовым Яко-вом Филипповиче, художником и им самим… Судьба их всех — Беловых, староверов Соколовых, Галибихиных, Кориных, и вот художника — в живой крестьянской плоти, в глубинных корнях людей от земли… Корни эти берегутся от блудного глаза, от окаянства. Они и удержат праведность, и не дадут изжиться ладу, усмотренному человекам Начаќлом. Свет и разгонит тьму. Человек, сотворенный по подобию Творца — не должен осатаниться.

Осмотрели пасеку. Обошли смороденник, малинник, рассаженные как и прежќде по берегу ручья-речки. Новый хозяин Сослачихи оберегал это особо. Пора такая подступила беречь то, чем природа одаривает тебя, и чего всегда было много без особого бережения. Но вот теперь настала пора это многое беречь. И как уже сказку слушай о том, какой была жизнь. И не везде уже можно увидеть ее, но тут вот, погляди. И загадывай, и с верой на-дейся, что не оступится человек и не разруќшит усмотренное ему житие Началом.

Из Сослачихи Дмитрий Данилович уехал на четвертый день. Походили по лесу, оглядели новые посадки и посевы сосны и ели, Павел Адрианович проводил до станции на своей двуколке, самим смастеренной. Лошадь тоже не казенная, своя. Тайно и содержа-лась, выдаќваясь за корову. Ехали прямой неторной дорожкой, не изуродованной тракто-рами и машинами. Двуколка на рессорном ходу и резиновых шинах, катила мягко. И это как-то напоминало Дмитрию Даниловичу езду их, Кориных, по праздникам в Сослачиху на рессорном тарантасе.