ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

1

За делом изживаются и недуги души.

Ячмень у Барских прудов созрел раньше, чем на других полях. Лестеньков сжал половину поля комбайном без Дмитрия Даниловича. Остальќную часть, как и наметили, решили убрать жаткой с обмолотом и подсушкой в нагуменнике, на току.

Старик Соколов расшуровал топку в риге, Лестеньков подготовил моќлотилку к за-пуску, вентиляторы и транспортер.

С Дмитрием Даниловичем работал Шурка Галибихин. Загрузка прицепов была еще не совсем механизирована. Кошенину приходилось разравниваќть вилами и уминать, чтобы больше вместить в короб. Это и делал Шурка. Отвозить ячмень в нагуменник вы-звался Саша Жохов.

Обмолот прошел споро. За каких-то полчаса ячменная кошенина продувалась на подвижных колосниках горячим воздухом из риги, проќсыхала и чисто вымолачивалась. К вечеру поле убрали, зерно доставиќли на сортировочный пункт.

Сравнили намолоты. При нагуменном обмолоте вышло больше на семь центнеров с гектара, чем при прямом комбайнировании: у Лестенькова тридцать один центнер, а у Дмитрия Даниловича тридцать восемь. И зеќрно сухое, и солома убрана и заскирдована.

Но это опять воспринялось как самостийность, выдумка Корня. Не по указанию сделано и осталось незамеченным. Дмитрий Данилович этому был даже рад. Не запрети-ли, и это уже хорошо. И шума нет. Иван и Александра тоже не стали афишировать, чтобы не навредить делу. И Николаю Петровичу не хотелось обращать внимание на своеволие лесќника. И он молчал. Пропагандировался-то "групповой метод".

Все, что делается на местах "в обход указаний" вызывает недоверие, и даже осуж-дение в верхах демиургызма. Ревниво выговаривается: "Хоќтите быть умнее". Лучше уж помалкивать, не вылезать, чтобы тут же тебя "не привлекли". Спросят — отшутись, будто ничего и не было. Не замечать окрика — тоже действо благое. Там и уймутся. А ты продол-жай тихо, утверждай опытом дедовские навыки крестьянствования. Поймутся они, коли труд твой окажется спорее. Этими думами Дмитрий Даќнилович и успокаивал себя.

Иван все же решил уступить Горяшину, поборнику всяких начинаний и новшеств. На уборку ячменного поля за Большим селом вывел разом

все комбайны колхоза, чтобы показать групповой метод. Механизаторы в смешки, но Иван сказал: "Ничего, испробуем, раж это всесоюзный поќчин, не надорвемся". Над душой стоял сам Горяшин и уполномоченные из области.

Тарапуня пошел первым. За ним остальные. Каждый ждал очереди своќего захода, как бывало праздничные косари на сельском лугу. В стороќне скопились машины и колес-ники для отвозки зерна… Один из комбайќнов встал, за ним застыла вся вереница. У Симки Погостина тоже поломка, но уже посерьезней. Комбайнеры сошлись "хором" чинить симкин комбайн.

К обеду, как намечали, уборку не закончили. Осилили лишь половиќну клина. Ком-байны ушли с поля. Иван спросил Тарапуню:

— Уберешь, Леонид Ильич, один к вечеру?..

Тарапуня ответил:

— Да я бы один со всем полем до обеда и справился.

За этот день начислили зарплату полным рублем поровну всем восьми комбайне-рам. О чем говорить, кому не по душе такой метод. А без "метода" начислили бы рубли всего одному Тарапуне — Леониду Алексеичу Смирнову.

У Дмитрия Даниловича был разговор с Иваном. К чему эта демонстраќция, зачем народ смешить?..

— Ну, попробовали, — сказал Иван как-то уж очень спокойно, с лукаќвой усмешкой. — Иначе-то как объяснить, что у нас не кубанские степи.

Уполномоченный с Горяшиным уехали. Председатель засел в конторе. Очередное мероприятие проведено, метод испробован. Работа пошла своќим чередом. И все же в рай-онке, "Заре коммунизма", появилась заметка об успешном применении Ипатьевского ме-тода групповой уборки у тутановцев. На Большесельский колхоз ссылки не было.

2

В Патрикийке, на лесном поле, ячмень не достиг еще полной зрелоќсти. И Дмитрий Данилович с Лестеньковым, без веления и спросу, выеќхали в соседнюю бригаду на зрелый ячмень. Работали на новой "Ниве". С утра вышел в поле сам Дмитрий Данилович. Вчера, в клубе были танцы. Толюшке грех не повеселиться. Зою, конечно, провожал, зарю вместе встречали. Пускай жених и отоспится до второй смены.

Поле было сорное, неровное, посев зарежен. Прошел слушок о Симке Погостине, что он поле засевал и сбыл два мешка семян на сторону. Явление обычное. Не знаешь, за кем и кому следить… Обожгла нутро досада на убогих людей, обворовывающих ниву. Вор и тот, кто сбывает, и кто принимает. Преступник и тот, кто не доглядел, и этим поощрил вора… Значит Иван вот, главный инженер колхоза. И Александра, главќный агроном. И особенно бригадир. Но как за привычным вором уследишь. Воруют-то не таясь. Воровство семян особо преступное преступление. Не мешок ведь, не два украл, а много центнеров недоуродит поле. Но вором себя никто не считает. По-городски не вор, а несун. Нести моќжно, берешь-то "ни у кого" и "ничье". И то, чего тебе "не достать"… Тарапуня тоже позволял. Значит — вор?.. И Саша Жохов — вор! Но вороќвство Саши явное воровство. А тут — привычное явление: человек всеќго навсего словчил. Саше Жохову уже и обидно, что к нему закон приќменим. А тут как на закон опереться, когда все "несуны".

Дмитрий Данилович не заметил как подъехал на чалой лошадке бригаќдир, шуст-рый паренек после техникума. Остановил кобылку возле копны соломы, пошел наперерез комбайну. Дмитрий Данилович остановил "Ниву", вылез из кабины. Может новость ка-кая.

— А мы наметили это поле в валки скосить, — сказал капризно парень. — Требуют, чтобы в валки, — был настроен начальственно: как же, без его бригадирова веления уборка ведется.

— А что же вчера-то в валки на косили? — спросил Дмитрий Данилоќвич мирно, с легкой скрытой усмешкой. — Сегодня уже и поздновато в валки. Да и нельзя это поле в валки. Колдобины, стебель низкий. Треќть скошенного и останется в яминах, незахваченным подборщиком. — С горечью упрекнул бригадира: — что смотрел-то, посев зарежен, явный недосев… — Паренька все же не хотелось вконец обижать. Сам был в его положении: смотрел и не усматривал. Досказал: — А о валках вы не думайте, пусть будет в валки…

"Вот как "успехи" в покорности творятся, — подумал про себя Дмитќрий Данилович, отворачиваясь от бригадира. — Порок!.. И вроде парня на пакость подтолкнул". "Пусть будет в валки, — скребнуло в голоќве. — А что если бы Лестеньков был сейчас на комбайне, бригадир заќпретил бы уборку, выказал свою власть".

Выходит так, что они с Лестеньковым навредили парню, И тут пришла сама собой на память безобразная шутка их, моховских ребятишек, над неизвестным им подвыпив-шим мужиком, возвращавшимся из гостей. Случиќлось это в летний праздничный день, еще до колхозов. Прошли дожди, и держался паводок. Подъехал бедолага к броду через Шелекшу и стал криќчать с того берега, как лучше передраться на нашу строну. Озорной парень постарше нас, тоже подвыпивший, показал брод нарочно не так, как надо было ехать. Мы все замерли, чуя неладное. Но хотелось и поќглядеть, как мужик выкупается. Только Алеха Павлов, сын Гриши Буки, крикнул мужику, когда тот с телегой въехал в реку, чтобы брал выше. Сашка Жох, в угоду парню, толкнул Алеху в бок: "Молчи прику-сок…" Телегу с лошадью затянуло в глубинку. Мужик протрезвел, бросился в воду, обру-бил гужи. Лошадь налегке выплыла, а самого мужика, не выќпускавшего из рук топора, мальчишки спасли на комяге. Тот же Алеха Павлов первым и столкнул ее в воду.

Мужик оказался не злым. Парень, над ним созорничавший, отошел было в сторону, но он не обратил на него внимания. Пробурчал себе под нос: "Не знаешь броду, не суйся в воду". Похоже, и не понял, что над ним подшутили. Был рад, что лошадь на берегу и сам цел. Выжимая одежду, шутливо высказался: "Без колес домой приеду". А мы, мальчишки, уже весело наперебой, подсмеивались над ним… Он сел на свою ло-шадку верхом и потрусил вниз по Шелекше, надеясь, что телегу где-то прибьет к берегу.

С какой вот стати этот случай с мужиком навеялся разговором с бриќгадиром. Будто пронзительный звук донесся издали по ветру. Что-то ведь зацепило. Пожалуй слово "со-зорничали". Мужик для нас, мальчиќшек был посторонним — смейся, вольничай. И тут так: мы для бригадиќра, как и он для нас, тоже "не свои". И можно покуражиться. Тогда у нас, мальчишек, было неосознанное озорство, а тут ревнивый каприз бригадира, парня при должности: обошли, вишь, его. И моя насмешка над ним, таким куражливым.

У Дмитрия Даниловича вызвали невеселую улыбку такие сопоставления.

Вроде бы одно с другим не вяжется. Но роднит нелепость и безрассудќство. На боль сердца они сами непрошенно выходят. Тогда они, мальќчишки, веселой гурьбой над мужиком подсмеялись, а тут вроде бы узаконенно принято мужика унижать. И подумалось: а если бы нынешний тракторист, или тот же бригадир утопил машину или трактор?.. Стал бы горевать, что потерял кормильца?.. Боязнь наказания еще была бы, а горя — нет. "Корми-лец не его"… Вот куда занесло!.. Полезќли и другие сопоставления сегодняшнего с то-гдашним, доколхозным… Куда денешься… Там самим тобой торилась своя дорога. На нее, извеќданную, и норовишь свернуть, когда в сторону занесет.

Бригадир не уходил, стоял, мялся. И Дмитрий Данилович сказал, догаќдываясь о строгом наказе парню косить это поле в валки:

— Ладно. Я поговорю с председателем… Но сам-то должен понимать. Или тяжело мозгами шевелить, легче повторять, что велено.

Бригадир, укоренный, пожал плечами: "Я-то причем?.." Дмитрий Даќнилович сплюнул в сердцах: "Вот и жди добра. Целое поколение необќремененных валухов успело уже вызреть". Отошел от бригадира и поднялся в кабину комбайна.

Лестенькову не сказал о разговоре с бригадиром. По пути с поля завернул в конто-ру. Самого там не оказалось. Решил попозже наведаќться на квартиру. Все равно дома не усидеть.

Пообедав, передохнул и побрел на люди, в колхозные мастерские. Из мастерских вышли вместе с Коротиным. Попутно и завернул к председаќтелю, чтобы выгородить бри-гадира.

Николай Петрович отдыхал на крыльце. В руках держал газету… Траќвяной невы-кошенный проулок, и оттого вокруг дома не больно уютно. Палисадник с цветочками. За домом огород. Грядки на юру. Дом новый, недавно вселились и не успели обжиться. Тро-пинка к крыльцу залита бетоном, по краям ее голая земля. Что торопится обживать похо-зяйски дом, в которой вселился. Не свой он. И долго ли в нем жить? У каждого пришлого председателя колхоза отходные мысли. Ждет случая, чтобы на волю перебраться.

Дмитрий Данилович намеревался на скорую руку, на ходу, переговорить с предсе-дателем. Но из любопытства зашел в дом по приглашению хозяќина, не бывал еще в новом доме у него. Чистенько, все бело покќрашено, окна двери. Мебель городская. Сервант с по-судой, телевизор. Хозяйка, Мария Андреевна, читала во второй комнате. Вышла, предло-жиќла чаю, включила чайник. Дмитрий Данилович поблагодарил, на минутку заскочил.

— Пришел вот сказать, Николай Петрович, что на Пыльневском поле ячмень убрали впрямую новой "Нивой". А бригадир переживает, велено, вишь, в валки. Так я виноват. Поторопился, не спросясь…

Свое-то нутро прятал за оговорочками, а городскому жителю и при деревенской должности как уловить мужиково защитное лукавство. Скорее тут покорность видится. Оно и ладно.

Из разговоров с Николаем Петровичем понял, что бригадир его опереќдил, "доло-жился"-таки. Может и жаловался. Но объясняться уже не было смысла: поле-то убрано. Обмолвились о пустяках. Председатель посочувствовал вдовцу. Его горожане тоже вот разъехались. И непривычно в тиши.

От председателя пошел в свое Мохово тропками по-за селу, чтобы ни с кем не встречаться на улице. Хотелось побыть наедине с собой, сброќсит как груз с плеч, тоскли-вую дневную суету. Шагал размеренно, вгќлядываясь в не больно наторенную тропку. И как-то разом, будто кем подсказанная, навязчиво поплыла мысль: почему это давеча в по-ле, при разговоре с бригадиром, ему вспомнилась их ребячья озорная проделка над пьяннм мужиком?.. И вроде как в объяснение этого, словно комариќный писк над ухом, прозудил голос бригадира: "Надо в валки…" И эти его слова слились с высказом спасше-гося мужика: "Без колес домой приќеду…" Перед мысленным взором и предстали они оба: мокрый мужик на берегу Шелекши, стоявший возле своей лошадки, и безликий колхоз-ный бригадир на пожне возле комбайна. И тут же за спиной бригадира, двоќйником его, вырисовывалась фигура парня, их, мальчишек, атамана, носившего такую же вот кепочку набекрень, как и бригадир. И само собой подумалось: мы все теперь, как тогда мальчиш-ки, ходим под атаманами, своими демиургынами. Играем в неправдешную жизнь, детс-кую игру. И с большей опаской, чем мальчишки, боимся перечить неладу, и не переча, как и тот мужик, попав в беду, бросаем телегу, но скорее не во спасение-кормилицы, а самих себя.

За этими раздумьями вечного мужика, Божьего избранника, шагавќшего вроде бы и вольно по своей земле, возрождались и другие мысли, но уже о судьбе всего их деревен-ского мирского люда. Сколько же раз ты, Расеюшка, не нащупав своего брода, затягива-лась в омут, и рубила нещадно свои тягловые гужи, и оголенная выбиралась на родной берег. Пусть и без колес, но мы добираемся до дому…

И чего вот только тому же "простому мужику" не взбредет в голову, если он, как вот и солдат, попавший во вражеский "котел", начинает мало-мальски мозгой шевелить, своей и по-своему.

Все это в мыслях Дмитрия Даниловича взялось вроде как при потешќном споре то ли с самим собой, то ли с каким-то извечным, без имени, своим супостатом. И тут повто-рилась ходячая, известная всему миру, усмешливая пословица русского человека о самом себе: "Русский муќжик задним умом силен". И верно: все мы и всегда доподлинно знаем, как надо было поступить вчера. А вот о том, как лучше что-то не замедля сделать, при-мемся завтра кумекать. Чтобы поразмыслить сегодќня о сегодняшнем, нам надо, так выхо-дит, побывать в "котле", как солдату на войне. А так все сводится опять же к приживше-муся: "Что Бог даст". Вспомнились усмешливые говорения неунывающих стариков в де-душкином сарайчике-мастерской: "Нашего брата, если и загонят в тупик, то на нет-то ни-какой силе его не извести. Обмишурит он и в аду самого сатану, а в круглых дураках под конец не останется. Доќживет "до неминучей", а там главные вожди его и кликнут в по-мощники". Похоже к тому дело и клонится, шли мысли Дмитрия Даниловича. Коли ты, мужик, в немощи, то еще в большей немощи вся держава. А в ней, хилой, кому и над кем гегемонить, если главного лица, мужика, в ней не будет. Тут уж лукавому всем воротить… Ныне вроде бы о бедах державных начинают и в слух думать, и вот поговаривать. Ну а что до дела, тут нам еще надо погодить, ждать, когда сердце с рассудком объединятся. А так поехидничай, поусмехайся в тиши, как вот деды учили. Глядишь что-то из этого со временем и для дела сгодиться.

3

Дома никого не было, калитка заперта. Вошел в тихий, ожидавший его прихода дом. Ужин ждал в печке. Ничего видимого не изменилось. Только записка на столе вместо живого слова Анны… У художника тоќже темно в окнах…

"Ну да, лекция сегодня, — вспомнил Дмитрий Данилович. — О междунаќродном по-ложении, или что-то в этом роде. А после кино…" Обо всем этом досыта по телевизору насмотрелись, и о международном, и о текущем. Но вот тянет живое слово услышать. Но верного-то высказа ни там, ни тут, все равно не будет. Дум крестьянских никто не выс-кажет. Вроде запрет на то.

Вошел в другую половину пятистенка. Машинально повернул рычаг доќмашнего лектора. Как раз шла программа известий. Мир бурлил, клокоќтал. Битвы за что-то никому не понятное. Где-то привычный, как и в старь, разгул. Пули, кровь, дубинки, газы. Будто без этого слез у люда мало. Голод, безработица, отчаяние. Борьба на борьбе кого-то с кем-то. Это все "там". А у нас — благолепие!?. А чего бы делить-то единый Божий мир… Он един для всех. И жить бы в нем по правде, каждому у себя, без вражды и борьбы, и не мешать друг другу своим яканьем. У него вот, Дмитрия Даниловича, моховского крестья-нина, всеќго лишь заботы о Даниловом поле и о лесе. Другому его заботы не больно и ин-тересны. Каждый бы и живи своим делом. Но так выходит, борьба и тут. А кого вот и с кем — поди разберись. Вся беда в том, что кому-то хочется жить безо всяких забот, а за-ботник этому мешает. И у необремененного беззаботника возникает темная зависть, пусть и урезанному, но благополучию заботника.

А что вот и кто вынуждает нашу нынешную темную жизнь называть словом борь-ба. Тем самым, какая происходит там, вдалеке от нас, и что на твоей еще памяти было у самих. Не кровавая она у нас теперь, слава Богу, вроде бы и не классовая. И все же еже-часно против-ник перед тобой. И уже мнится, мерещиться, что ты в вечной вражде с ближним вместо мирства, усмотренного Творцом. А вот как понять и уловить глазом, где он, твой супротивник, по-нынешнему — враг. И не легко бывает душе от ожидаемой схватки с этим мнимым недругом. Он выдуман демиургынами для большего устрашения тебя… Но если поглубже вглядеться, то и верно, борьба идет. Как бы тянется все еще гражданская бойня брата с братом, соседа с соседом. Кому-то без этого и нельзя уже, свыкся. Блудным словом, вместо пули и штыка, и раним и убиваем друг друга. Но больней всего — это драка внутри сеќбя: добра и зла в себе же самом.

Своими такими вот, то ли мыслями, то чувством, Дмитрий Данилович и от-влекался от одиночества, порой захватывающего его.

Об Иване со Светланой думалось теперь тоже уже не так, как при Анне. Они по-шли в клуб, в кино останутся. Мать только похоронили, а уже веселье на уме. Не по-христиански. Старухи вот осудят… Но это, пожалуй, его уже старческое ворчание… По-вернул машинально, вроде бы в протесте себе, колесико телевизора. Первый вот вечер Дмитрий Данилович наедине с собой в своем доме. Весь мир как бы против него, отдель-ного человека и его покоя. И теќбе надо свыкаться с нависшей над тобой такой несвобод-ной свободой. Одолевать ее смирением души. Умирением себя, располовиненного, помы-слами о деле, которое тебе дано.

Открыл дверь большой комнаты на веранду. И так сидел, проглядывая обе полови-ны пятистенка. Светился телевизор. Из него, как из небытия шел голос, обращенный к одинокому человеку. В слушание этого неживого голоса, говорившего неизвестно с кем и для кого, была какая-то фальшь. А в самих словах — порочность, намеренный обман каждого по отдельности. Сердцем ничего не принималось и рассудком не проверяќлось. Как ты примешь и проверишь своим опытом этот, в руки не даюќщийся, одуряющий тебя призрак.

Когда-то они, бывало, всем домом: дедушка Данило, бабушка Анисья, он с Анной, Тамара с Настей, Иван, собирались по вечерам у топившейся лежанки, в полутьме мечта-ли о своем деле, горюя и радуясь, смеќясь и веря в себя, что все сладится. Жизнь их крепи-лась устоќем семейного лада. Далекие события, происходившие на земле, приниќмались че-рез свое житье, и оно как бы сливалось с общим, без приневоливания себя. Сейчас личная нескладица и призрачный далекий мир порознь. Трещина, всегда существовавшая между отдельным человеком и тем, что называется обществом разверзлась в пропасть. Это уви-делось яснее

при своем личном горе и гнете одиночества. Но и тут опять же смирала память… По вече-рам дедушка всегда сидел слева топившейся лежанки. Анна ближе к двери, бабушка Ани-сья за спиной дедушки. Сам Дмитрий — посредине, в глубине комнаты. Дочери и сын иг-рали на полоќвиках в отсветах огня из устья лежанки. И теперь он внушал себе: "Ну и лад-но, ну и хорошо, буду утешаться воспоминаниями".

Почти стемнело. С веранды шла прохлада. Он не хотел зажигать свеќта и выключать телевизор. Пусть мерцает это лунное потустороннего мира сияние и из него исходят не затрагивающие сердце голоса. Ты и "это" — два разных мира… Разговор в телевизоре смолк. Он не сразу заметил перемену. Привлекла музыка. Прислушался, вгляделся. Вверх, вниз ходили смычки в руках музыкантов. Человек на возвышение взма-хивал руками… Почувствовал, как лад звуков освобождает грудь. Выќводит из тоски, так и не унятой рассудком и воспоминаниями. Вроде бы ты еже и не один в доме. Существует, должен быть, еще какой-то мир, просторный и вольный. Неведомый и не видимый наяву, а только угадываемый. Его и надо искать праведному человеку. Музыка рождала чувства, схожие с теми, которые возникают, когда смотришь на картиќны Андрея Семеновича. Радовал голос воли и свободы стройных звуков. Этим звукам никто не мешал, они жили в неохватном пространстве. Поќпробуй, укроти их. Было в них и уверование в благодать судьбы кажќдого. И пробуждался зов к свершению чего-то решительного, сокрушаюќщее и растворяющего тьму и ее преграды. На экран телевизора он уже не смотрел. Весь обращен был в слух и думы. Сменялось одно другим в потоке мыслей, спорила и ободрялась душа. Вырисовывались в вообраќжении фантастические фигуры, вроде святочных ряженых. Они в веселии радовались бездумно тому, что живут. Это вроде как его минувшее детство… Но вот что-то начинало разрушать это напавшее было благостќное довольство. Брал верх иной настрой: просто жить нельзя, в таќком житье нечему радоваться. В бездумный восторг тревожными звукаќми труб и меди врываются губительные житейские страсти. Берет верх и властвует несуразное, безобразное от пресыщения волей. Дикие ужаќсы, скрежет, лязг железа, визг, вой… Такое не может быть вечно. И вот в этот разлад врывается глас вольного призыва к разуму. Это взыв Вышних сил. Они приводят к уравновешенности чувств и рассудка, к главенству добра. Поют нежно струны, отзываются колокольцы, как детские голоса. Ты, человек, сила твоя в отстраненности от безрассудства, разрушающем природу и самого тебя. На этом тебе и надо стоять, чтобы спастись.

В мечтаниях Дмитрий Данилович забылся, что слушает музыку. Очнуќлся, когда снова пошли голоса. И пожалел, что так внезапно оборваќлись мысли, и он расстался с ми-ром, вроде бы случайно наплывшей раќдости, в которой было узнавание себя.

Выключил телевизор и направился в огород, к домикам пчел. Что-то подсказало пойти туда. Улей, к которому подошел, мирно шумел. "Это тоже музыка, — сказал себе. — В ней голос не только земной, но и небесной выси. Оттого и скудость наша, что мы не улав-ливаем зова ее, идущего к нам от жира живой природы. И другое ощущение испытал: за-пахи даров отчей земли; собранными в труде пчелами. То самое, что и надо тебе беречь, чтобы осветиться духом природы. Иначе как выйти из тусклого блудного мира огрехов-ленному люду. А оставаться в нем — уподобиться мокрице".

Присел у красного домика, который чудом остался невредимым. "Ну вот мы и це-лы, — сказал домику и всем пчелам в нем. — Тайные светлые силы пробудили меня от сна к защите вас. Меду, что вы собираете, вам, Божьм труженикам, не жалко для человека. Мед — только труд, а жизнь — радость в труде… Медком-то вашим, угощались и Жоховы. Ната-лья Жохова зашла зимой к Анне, и Анна, покойница, велела Светлане набрать баночку. Мед — лекарство, его нельзя жалеть для недужного. Так они, Корины, жили. И дальше должны так жить в любви к самой зеќмной жизни…"

Укладом этим береженным в доме и будет держаться память об Анне, как вот она держится всеми ими о дедушке Даниле, и о всех, Кориных, внесенных в церковный поминальник, который бережется свято.