ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Пригляд демиургенов

1

На следующее утро Дмитрий Данилович поднялся чуть свет. Вылил молока с хле-бом, взял с собой завтрак, приготовленный Светланой с вечера. Со ступенек крыльца по-глядел на старые березы, много ли в них прибавилось сини за светлую ночь. Рябины, как и вчера, серели комолыми почками. В предрассвете были не так видны в них перемены. Снял кепку, перекрестился и сошел с крыльца.

Глянул в окошко боковой комнаты с завалинки. Анна спала. Она сама настояла ос-таваться одной в этой комнате, чтобы ночью никого не бесќпокоить своими недугами. Тихо отошел от окна, выкатил мотоцикл, приќладил на багажнике сумку. Мотор завел только за деревней, опасаясь разбудить треском людей.

Проезжая мимо Барских прудов, глянул на "Белорусь" Толюшки Лестенькова. Вихрем пролетел до Шелекши. У спуска к реке сбавил газ. Реки не было видно. Туман стлался поверх моста, стекался с крутых береќгов к реке. Мотоцикл въехал в этот туман, утонув в нем по самые ступицы. Простукоталив мостовининами, выскочил на откос и ле-сом помчалќся по вчерашнему своему тракторному следу. Осенью последним уехал с поля, а весной первым приехал. Подумалось "новой весной". Вчера такая мысль не пришла, а тут вот навеялась ранним утром — новая веќсна и новое поле.

Трактор стоял на берегу возле Дубков, ждал пахаря. Пришел два заќхода, выключил мотор, прислушался. Эхо улетело за Горроховку и погќлотилось красным сосновым бором. Троекратно, хрипло, прокаркала воќрона в ветлах на берегу Гороховки. Может одна из тех, что гнездилась на старых соснах Татарова бугра. И вот ругает его за исчезновение их. Но эту мысль оттеснила другая, мирная: не к дождю ли?.. И хороќшо бы сейчас дождичка-то.

Обеспокоила почему-то тишина по ту сторону Шелекши у Барских пруќдов. С се-менами что ли задержка у Толюшки, или с сеяльщиками? Сеяльќщиков бригадир назнача-ет. Они вроде как посторонние. И семена подќвозят тоже как бы по своему усмотрению… И в эту минуту с Черемухоќвой кручи из-за Шелекши послышался рокот мотора. Сначала с перекаќтами, с треском, нехотя, как спросонок. И вот ровный гул сошел с горы.

Хорошо слышать жизнь поля по весне. Она как крик младенца, пронќзительный, взывающий. И сколько в нем надежды.

2

Солнце пригревало, веяли сытые запахи разрыхленной пашни. Напоенќная снеговой влагой земля в довольстве млела. По обочинам поля напќролом лезла к свету осока. В кус-тах цвело лиловым, желтым, оранжеќвым. Лес примешивал к земляному духу сосновый и березовый настой. Шла волнами свежесть от Гороховки и Шелекши. Прилетали и улета-ли грачи, галки, вороны, скворцы, разные малые птахи. Все двигалось по черноте за боро-нами, У них, птиц, был свой праздник обновления.

Новое Данилове поле от Шелекши до бывшего тут Татарова бугра шло слегка вверх, затем как бы подламывалось и тянулось ровно до саќмого болотника. За работой ду-малось о будущих машинах. Для нового земледелия, скорее всего, главным будет уже не трактор, терзающий землю, сжирающий тонны горючего, отравляющий вокруг все живое. Комќбайн тоже не для здешних пашен лесных. Занепогодит, развезет, на поќле с ним уже и не въедешь. Да и мало разума обмолачивать сырой хлеб, тут же вываливать солому не чисто вымолоченную. Нередко и сжигать ее прямо на пожне. Каждому делу сулен свой резон самой природой. Должќна взять верх навесная техника, управляемая с одного места и двигающаяся по твердой колее. Полю большому надлежит быть обустроенному, как своеобразному цеху. Пахарь такого поля должен быть мастером на все руки, творцом… Свое поле он вот, Дмитрий Данилович, сам засеет и сам уберет урожай с обмолотом под крышей. Никто, ничего и никогда, кроме самого пахаря ладом дела не сделает. Первый наш комбайн придуќмал деревенский кузнец. И обмолачивал ой хлеб чище нынешних ком-байќнов. Но опять же — кому дело до потерь. Комбайн хлеб теряет, а не коќмбайнер. И тер-пится, пока какому-нибудь Левше не западет в голову озорная мысль о новой, невообра-зимой до него машина. Но и тут казенный

люд над ним вдоволь потешится, пока его "бредовая" выдумка не будет "изобретена" за бугром. Так и глохнет на Святой Руси трудовое умельство под темным гнетом демиурге-низма. А вот он, Дмитрий Данилович, приспособит к жатке транспортер для перевала хлебного жнивья в самосвал. И будет отвозить хлеб для обмолота в нагуменник. Все еще не верилось, что им создано, сотворено, как сказал художник, Андрей Сеќменович, свое, Данилово, поле. Это и есть самое главное в его жизни.

Работалось легко. Трактор шел прямо, как по струнке. Сиди и мечтай о том, что даст тебе такая твоя нива осенью. Со стороны болотняка каќзалось, что пашня врезалась в Черемуховую кручу. В стене черемушника намечалась прозелень. Когда черемуха зацве-тет — круча станет белой, хочется до поля дойдет аромат ее цветения. Гору в эту пору хо-чется сравнить с

убранной к венцу невестой — княжной. И ровно для того, чтобы больше этим видением до-рожили люди — в самую пору цветения накатываются холода. Все съеживается в защите от стужи. Вспомнились стихи, в какой-то книжке случайно подсмотренные: "Когда черемуха в цвету, и все бело на ней, у нас на севере всегда бывает холодней". Вот еще одна из зага-док таинств природы.

Сама Черемуховая круча тоже видится глазу по разному. Утром — тиќхая, будто только из-под одеяла. Зелень свежо сверкает крупными каќплями росы. Днем расслаивает-ся на два яруса: снизу тень, а верќхушки черемух в солнце. Вечером заросли кручи зага-дочно влекут к себе. Плесо Шелекши и голыши у воды освещены косыми лучами солнца. И как бы сами светят круче. В непогоду гора в неведенье: печально кроќткая, или в тре-вожном шуме… Нет на свете другой красоты, как вот эта их Черемуховая круча.

Около десяти часов приехал заправщик. Пора было и самому перекусить. Дмитрий Данилович подошел к ветвистому дубу на берегу Шелекши, облюбованному еще дедуш-кой. Прикинул, что сделано. Можно сегодня и закончить боронование. Только вот сыро-вато по краю поля от Гороховки. Но все равно завтра с утра надо начинать сев. Засевать ноќвое поле вдвойне праздник. И в то же время берет робость: как отклиќкнется оно на твои старания и заботы. И будет ли взаимность, оправќдаются ли надеянья.

3

Не сразу заметил, как со стороны болотняка, от Кузнецова поля, выќскочил предсе-дательский "уазик", и медленно направился к Шелекше. Дорожка сворачивала к броду, а "Уазик" свернул к дубкам. Остановился метрах в десяти от свежего следа борон.

То, что с председателем придется объясняться, почему он здесь, коќгда не закончен сев у Барских прудов, это Дмитрия Даниловича не треќвожило, отговорится. С Гарями все еще вот никак не уймутся. Было поќлная уверенность, что "вопрос" утрясли, и вдруг новое предписание о распашке их. Не раскорчевка леса предписывалась, а ввод в севооборот запущенного поля. Хитрости бумажного колдуна: почто ему знать, что на том поле полу-вековые сосны, дополни, снеси сосны, они же тебя поќтом и обвинят: разве было такое ука-зание?.. Сухов сказал — сосняк не трогать, а где след его сказа? На бумаге Гари так и чис-лятся запуќшенным полем, а не лесом. Кто решится взять под свою ответственность пере-вести пашню в лес? Вот бумага и смеется над всеми. Только бумага может отменить бу-магу. А для "отменной бумаги" надо ассамблею собирать. И ждать, как весной зеленых лужков после таяния снега.

И такое вот подумалось при виде председательского "Уазика". Но это вскользь, все за-глушало радостное осознание, что председатель проеќхал через болотняк, новой дорогой к Кузнецову и Патрикийке. Раньше туда пробирались вкруговую, объездами. Саша Жохо-ву, в бытность парторгом, пришла в голову "спасительная мысль" — отдать эти поля соќседям, им сподручней. Отношение сочинили и отослали… И может так случиться, что попадет эта завалявшаяся бумага какому-то деятельноќму демиургену на глаза — Кузнецове и Патрикийку от большесельцев отпишут. Опять же — кому дело, что дорога туда проло-жена.

Дмитрий Данилыч окликнул председателя, вышедшего из "уазика":

— Никак, Николай Петрович, через Кузнецове ехали?..

— С того большака свернул, ответил председатель, — прямиком от соќседа и рискнул проехать.

От Дмитрия Даниловича не ускользнула его озабоченность. Зачем-то вот к соседу заезжал. О дороге через болотняк расспрашивать предсеќдателя не стал. Подумал только, "значит, мосток цел". О мостке было беспокойство, могло размыть насыпь вешней водой, дерном она еще не успела покрыться.

Размеренным шагом хозяина, к которому пожаловал гость, подошел к председате-лю, поздоровались за руку, не торопясь с разговором. Николай Петрович озирался, смотрел то на пашню, то на сосновый бор Устье за речкой Гороховкой. Данилове поле, каким оно стало, увиќдел впервые. Осенью постоял в яме на дне Лягушечьего озерца, по-смотќрел находки, и больше не появлялся. Теперь, похоже, был удивлен. Молќча сделал не-сколько шагов по заборонованной пашне, вымолви:

— Плантация… — Качнул головой, сжал губы как-то неопределенно. Что это — похвала, или усмешка?.. Не поле вот, а "плантация".

Прошел еще несколько шагов, и будто что еще новое увидел,

развел руки в стороны, очерчивая полукруг, и произнес уже утвердитеќльно, нажимая на чужие это слово. И повернувшись к пахарю, опять поќвторил, будто, оспаривая кого-то:

— Нечего не скажешь, плантация…

"Значит, доволен? — подумалось Дмитрию Даниловичу только зачем "плантация-то?.." Поле-полюшко широкое. Хорошо по-расейски, и сказал бы вот, и порадовался как хозяин. Но вот не хозяин".

В расстегнутом коричневом плаще, в темно серой кепке с пуговичкой на макушке, черных ботинках, председатель походил скорее на уполноќмоченного, которому дальше колхозной конторы можно бы и не ходить, не шастать. Худощавое лицо со складками во-круг рта, слегка белесые брови. Из-под кепки, вроде как в дороге запыленные, выбивают-ся на затылке завитки волос. Раздвоенный подбородок и щеки в жесткой щеќтине: не по-брился. Когда выбросил в стороны руки, выскочили из рукаќвов плаща манжеты голубова-той рубашки, сверкнули золотом запонки. Поќлы расстегнутого плаща отошли, выполз на борт темно-серого пиджака широкий цветной галстук…

Здесь на поле, на черной пашне, резко выказывалась посторонность появления в таком одеянии человека. Дмитрию Даниловичу о том подумалось, не осудно, а как-то обыденно.

Прошли оба, председатель и пахарь, по заборонованному несколько

шагов. Николай Петрович нагнулся, захватил в горсть земли, сжал ее в кулаке. На ладони остался рыхловатый слепок. Он подержал его как птичье яйцо, что-то повысматривал со-щуренными глазами. Нечего не увидев, размял ком и развеял прах бабьим броском наот-машь. Пахаря это немного рассмешило. Он тоже взял из-под ног землицы, опробовал ще-поть подушечками пальцев, словно мельник помол.

— Добрая, — сказал о земле и стряхнул ее с ладони, чтобы ненароком не унести кру-пицу ценную со своего места.

Об узнавании спелости почвы сжатием кома в горсти председатель проќслышал от мужиков, а может случайно где-то и вычитал. Но руки его не чувствовали мужицкой поч-вы, как руки не гармониста ладов баяна. И всякие указания его, приносимые с совещаний, походили скорее на улюлюканье мальчишек во след улепетывавшему зайцу. Но если мальчишки вызывали у зверька страх, то указания демиургенов — слепую покорность сельхозрабочих — "работных", как вот называют себя большесельские механизаторы.

— У прудов, что же, закончили сев?.. — спросил вяло Николай Петроќвич, опустив го-лову.

Дмитрий Данилович принял было его вопрос за уловку: "Может и того не знаешь, — мысленно, в себе, выспросил председателя, — что Саша Жохов довел свой трактор?.." Но тут же и усумнился в своих подозреќниях: "А если и вправду не знает, прозаседал, просо-вещался". Отвеќтил осторожно:

— Овес и ячмень посеяли… Лестеньков лен досевает.

Николай Петрович отвел взгляд, помолчали оба.

— Думаю завтра и тут отсеяться, — доложил Дмитрий Данилович, чтоќбы уж не пода-вать повода к неудовольствию. — Трактор вот у Жохова вышел из строя… — О самом Саше и словом не обмолвился.

Председатель не отозвался. Привычно, что техника ломается. Но чем-то вот недо-волен. Наказали, небось, на совещании. "Да плюньте вы на это, — хотелось сказать, — слу-шай и смалчивай. Кажи вид, что во всем согласен, а делай как надо".

Но вот это — "делать как надо", и есть самое тяжелое для Николая Петровиќча. И ровно бы угадывая сочувственные мысли своего бывшего заместителя, председатель спросил, успеют ли "уложиться в график". Дмитрий Данилович ответил, что должны ус-петь. Не любил заверять и обещать, смысла в этом никакого. Выйдет — так хоќрошо, а не выйдет — оправдания придумываются. Веры в эти обещания нет ни у кого. И все же их вы-дают и выслушивают, будто и впрямь дело большое этим свершают.

Николаи Петрович опять начальственно оглядел поле. И тут же посерьезнел, будто что забытое вспомнил.

— Сушь стоит… — застыл на месте, выказывав особую важность этих слов. — В Куз-нецове и Патрикийке земля вот, вот коркой возьмется.

Отголосок жалобы председателя на погоду походил на доверчивость ребенка сказ-ке: "Вот какое злодейство Баба Яга уготовала Иванушке, а его и пожалеть-то некому". Заранее известно, что Бабу Ягу Иванушко объегорит. Но сказка слушается. Надо слушать, а вдруг да что-то случится нетакое".

— На полях пылит за боронами, — нагнетал страхи, скорее на себя, Николай Петро-вич. Конница, вишь, батыева надвигается и надо встуќпать в битву. — Дождей по сводкам не предвидится, — досказал он.

Неужто с этим и вернулся с совещания?.. Ну вот оно, поле-то, стоќишь на нем, разве оно пылит?.. На Токаревской горе у соседей, знамо, пылит. Там пылит и тогда, когда на других полях еще снег. Скорее всего "Первый" и сказал об этой горе, и кто-то из затыло-глаз-ников поддакнул: "Да, запаздываем, погода не ждет". Забияки подсќкакивают, как подстегнутый молодой лошаденок. Вслух Дмитрий Данилоќвич сказал:

— В Кузнецове суглинок с торфяником. Влага там держится и в сухоќсть. Денек-другой и надо повременить. И в Патрикийке земле дать доспеть.

Николай Петрович промолчал, опустил взгляд, как бы обдумывал свое. Хотелось гибкость проявить, чтобы ни вашим, ни нашим. А что бы попќросту посоветоваться. Так нет, я власть, а ты, пахарь, под властью моей. Молчать-то пахарю и выгодней, а главное — безопасней. Поруководив тобой и перестанут, впадут в безразличие. И получится вроде понудительного союза слепых и глухих… — Одно время приказывал! автомобилям на ули-цах городов гудеть перед прохожим. Не погудишь — штраф. Теперь штраф за гудение: не пугай, береги тишину!.. И почто бы уж мужика-колхозника отмененным жизнью гудением пугать?..

4

Увлекшись за полуразговорами с председателем и своими раздумьями, Дмитрий Данилович упустил другое, чего надо бы опасаться. Из года в год перед началом сева, а то и в разгар его, начиналась свистопляска с уточнением планов. Где-то вдруг спохваты-вались, что чего-то мало колхозам вписали. Глядя на председателя, уловил странность в его словах. Вроде как на что-то намекал, но высказать прямо не решался. И заподозрил, что не сроки сева главное, и не пыление за боронами. Скорее всего прибавили на что-то гектаров. И Николаю Петровичу неловко об этом говорить бывшему заместителю. А чеќго бы и тут не схитрить, — опять про себя подумалось, — не привыкать. Есть скрытый резерв в триста гектаров, за счет которых повыќшается урожайность в отчетах. И заверить: "Бу ис-полнено", — ничего не исполняя, и ни чего не меняя. А может речь о парах?.. В прошлом году обязали пары иметь, а пришќла весна — иная песня: расширяй посевы зерновых… И пахарь не утерќ пел, спросил:

— Опять никак корректировка?..

— На сто пятьдесят гектаров увеличили лен… Под контроль возьмут, придут с заме-ром, не отвертишься.

Да, чего-чего, а пугать контролем демиургены мастаки. И Дмитрий Данилович, вчерашнее ответственное лицо, пожалел председателя.

Посеять эти сто пятьдесят гектаров — пустяк. Погода не подведет, и вытеребить, и снять со стлища не составит большого труда. Да и колхозу немалая бы выгода… Правда, в прошлом году на волокушах двумя тракторами таскали льнотеребилку по раскисшему по-лю. Ушло под снег как раз более ста гектаров. И не потому, что уж совсем не было сил их убрать. Сорее — не было смысла. Списали, какая беда?.. И тут спишут. Второй год ле-жит льнотреста, соломкой называемая, не приняќтая льнозаводом. И нынешние гектары льна для сводки: вот посеяли, опередили остальных. Председателя где-то и защемило. Вдруг да и спросит какой заезжий, больно принципиальный ревизор, дока: "Зачем сеяли, есќли знали, что под снег уйдет, или гнить в скирдах будет?" Ведь не скажешь, что заста-вили. Ревизор уедет, а ты с начальством останешься.

Ну а если так: приказали — посеял, сомнения за пазуху…Но когда полыхает на по-лосе тобой же самим подожженное добро, которое могло быть полотнами, полотенцами, скатертями, что шло всегда из Руси на золото, как не рассуждай, а и демиургенова душа екнет. А если не сеќять и одно поле контролеру с разных концов дважды показать. А остаќльное проделать на бумаге. Привычно. У Чичикова мертвые души, а тут — гектары. Новые времена, новые нравы.

Но Николай Петрович на ложь во спасение не пойдет. Посеет, сделаќет преступле-ние, но законно. Он — честный исполнитель… Да и престуќпник ли председатель? Подлин-ных-то — ни преступников, ни ответчиќков у нас и нет. Подлинные-то — бесы высмешники с того же вот Таќтарова бугра. Наворотят кучу дерьма, заколдуют его под золото, и гляќди на нее, нюхай и улыбайся. А потом это все и убирай сам, когда уж через чур завоняет мерт-вым смрадом. Поневоле и приходишь к мысли: сами мы все и виноваты в своем житей-ском недуге.

Будто по чьему-то подсказу, Дмитрий Данилович окинул взглядом свое Данилово поле. Ширь и простор его вселяли невысказанную радость, это видимый плод его труда. Таким трудом только и можно и землю, и свою душу очистить от грехов. И тем высвобо-дится от вековой зависимости, рабской неволи. И поле это Данилово — знак начала такого высвобождения. Все подается знаками свыше в свои сроки, когда в нас самих вызревают осознание силы, и мы способны воспрять духом.

По молчаливому выжиданию Николая Петровича, Дмитрий Данилович поќнял, что директива об увеличении посева льна и его звена касается. И спросил неопределенно, с опаской услышать нежелательное:

— Так как же?..

И председатель, не дав договорить, что называется огорошил своего бывшего за-местителя:

— А если переиграть, и это твое поле засеять льном?..

Вот тебе и звено, вот тебе и твоя самостоятельность, и ответствеќнность, и настрой души. Хоть стой, хоть падай. Все идет прахом. И все же сказано: твое поле…

Дмитрий Данилович помедлил, сдерживаясь и не выдавая своего гнева, ответил:

— Нет, это нельзя. — Тут было не просто несогласие, и даже не отќказ, а стена неодо-лимая: мое поле, и я — хозяин.

Николай Петрович знал такое за своим бывшим заместителем. И выжиќдательно смолчал. И о Сухове, конечно, подумал. Туда жалобы и полеќтят. Но хотелось чего-то и самому добиться: уступчивости, понимания. Ведь не сам он, председатель, это придумал. А зубы-то рвать будут ему, председателю.

— Ну а если полполя под лен? — проговорил уже просительно.

— Не следует это делать, Николай Петрович. Другой выход надо искать, — ответил пахарь.

Про себя решил, что выедет завтра сюда с сеялками и засеет весь клин пшеницей, отборной, отцовской. Председателю самому же и будет облегчение: опоздала директива, отсеялись. Мысль засеять льном Данилово поле, подал, конечно, Горяшин. Шумел о своем поле Корень, вот теперь пусть и отличится. И все же стало не по себе. Ведь и жить без уверток и уловок нельзя. И ровно бы злорадствуя над пахарем пролеќтел черный ворон и рассек поле надвое своей тенью. "Ворона, воронье" подумалось. Призрак зла так просто от тебя не отступит, будет по пяќтам следовать.

— Горяшин, стало быть, настаивал… — не утерпел, выспросил Дмитќрий Данилович.

Председатель из-под нахмуренных бровей метнул недовольный взгляд.

— Да причем тут Горяшин, — буркнул вспыльчиво, как уличенный в меќлкой уловке. Переборов что-то в себе, рассудительно сказал: — Обещалќся приехать.

Николай Петрович понимал, что если будет настаивать на своем — подќдержки не встретит. Иван в лучшем случае промолчит, чтобы не обвиниќли в семейственности. Алек-сандра прямо выскажется против: ломается севооборот, срывается сев сортовой пшеницы. Старик Соколов по-своему выскажется: "В рот те уши, дьяволу коли наруку". На поста-новление правительства сошлется. И выйдет одна канитель, очередное блудословие. Но лен надо сеять, не отвертишься. И он сказал Дмитрию Данилоќвичу как-то уже рассуди-тельно:

— Правительственное указание. Посевы льна с каждым годом сокращаќются. Раньше куда больше сеяли, сколько можно…

Дмитрий Данилович не со слов знал, сколько когда у них сеяли льна. Мужики зиму возили льноволокно на станцию, сотнями пудов сдавали… И тут же вспомнилось сего-дняшнее, печальное и до нелепости смешное: в позапрошлом году тутановский председа-тель умудрился весной, перед севом, "вытеребить" граблями прошлогодний, оставшийся под снегом лен и сдать его на льнозавод. Там и хорошую тресту в топке сжигают, так за-одно и гниль сгорит. В райкоме и области (где было такое скќрыть) только весело посмея-лись нал "находчивостью" тутановца, пеќредового председателя. Заманчиво бы и им так поступить. Вреда-то бы и меньше, чем от "честного поступка".

— Только за счет паров, — поразмыслив, сказал Дмитрий Данилович. — Или уж кле-вера второгодние распахать. Но корма?..

Тут же представилась всегдашняя знакомая картина. Осенью вызовут председате-лей к "Первому". О льне забудут. Начнутся накидки по сдаче зерна. Председатели будут препираться: "Семенного фонда лишаемся". "Первый" это знает и скажет: "Семенами обеспечим". Комбикорма пообеќщает за перевыполнение плана. Об Александре Македон-ском, как он бухарских купцов обчищал, давно уде пересказы ходят: "Смеются, не плачут, значит чистенькие".

Направились к "уазику". Николай Петрович мимоходом поведав, что совеќщание закончилось поздно, переночевал в гостинице, утром зашел в сельхозтехнику. Удалось "выбить" два трактора, ДТ-75 и "Беларусь".

— Что бы пораньше, — отозвался Дмитрий Данилович. В уме прикинул и другое: "Тракторов и хватило бы, но когда дают — как отказаться". И насторожился: "Сунут но-венький ДТ Саше Чехову, он его живо и ухайдакает".

Дорога берегом Шелекши была сухой, под ногами шуршала жухлая трава. На за-мытой талыми водами прошлогодней колее виднелся единственќный след мотоцикла.

— Проехал вот взглянуть на сосенки на мыске, — сказал Дмитрий Даниќлович, указав взглядом на мотоцикл. — Люблю молодой лес, особеќнно сосняк. Уют от него и землю обла-гораживает.

Уж лучше бы не говорить этих слов.

— Лесника надо вот нового, — к слову обмолвился Николай Петрович. И досказал. — Колосов стар. Жохова рекомендуют.

Дмитрий Данилович онемело застыл на месте. Хотя чего особенное узнал. Коло-сов, чего говорить, кадкой уж лесник. Но Саша Жохов?.. Опять ровно бы окаянный над тобой подшутил… И тут взгляд упал на черный пенек, торчавший в промежутке двух вы-соких дубков. За машиной виднелся еще такой же пенек.

— Постойте-ка, Николай Петрович, — окликнул он председателя, взявшегося уже за ручку дверцы "уазика". Взмахом руки указал на пенек. — Вот что этот новый "лесник" на-творил. Дубки срубил, вальки ему понадобились…

Оба поглядели на пеньки. Воле них росли маленькие дубки, посаженќные Дмитрием Даниловичем взамен погубленных. Минувшей осенью, возник было разговор на правле-ний о срубленных деревцах Сашей Жоховым. Но значения не придали. Что за суд о двух деревцах в лесном краю. А тут, при виде мертвых пеньков рядом с молодыми дубками, поступок Чехова и Николаю Петровичу показался безобразным. Но, подчиняясь своим мысќлям, он оговорился:

— Не о леснике сейчас речь, об этом еще подумаем, — открыл дверцу машины.

Дмитрий Даниловичу глядел во след председательскому "Уазику" с недоумением. И вдруг разгадался поступок Саши Жохова с поломкой траќктора. Саша не будет тютей, найдет и в должности лесника выгоду для себя.