ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Сколько весен — столько и жизней

1

Установления, сложившие земную жизнь и высокое небо, — непостижиќмы корыст-ным умом человека и неразглядимы блудным его оком. Хотя чего бы — все тайны Творца вмещены в суть самого человека. Он — коќпия, искусный слепок всего мироздания. Но сам вот он отчего-то не осознает этого. Как бы и не хочет, или не в состоянии себя распо-знать. Это для него трудно, требует постоянного усилия души и разума. И неколебимой веры в то, что и он, и все миќроздание создано единым Творцом и равны. А как ему, мыс-лящему, согќласиться с этим. Вроде уравнять себя со всякой тленной тварью. И он, не же-лая признавать себя сотворенным, намерен сам быть творителем и подчинить себе сотво-ренное не им. Рушить, чего не может постичь, укорачивая все до одинаковости. И не ра-зумеет того, что при всем веќличии Земли, нигде и ни в чем нет на ней повторений. И как же тут можно единые действа и единые помышления для всего установить?.. Небо над твоей головой — чего бы ему-то не оставаться одинаковым для всех? Но для одного оно радужное, цветное, где бесконечное множество миров, для другого — просто синяя пусто-та. От дома твоего та же небесная твердь видится не такой тебе, чем когда ты в поле, в ле-су, на лугу или на реке. Каждому бы и задуматься — отчего так, и зачем понадобилось Творцу земного и небесного все так занепохожить? И зачем это самой природе состоять из всего разного?..

Беседы и замысловато упрощенные разговоры о человеке, кто он такой и зачем яв-лен на земле, постоянно заходили в доме Кориных. Особенно, когда наезжали гости и приходил художник, Андрей Семенович Поляков. Да и между собой в досужие вечера шли о том раздумья. Благо в семье Кориных, от веку крестьянской, теперь и учительница, и инженер. И безответная всегда мужикова дума растолковывалась по-своему вширь вглубь. И прежний пахарь уже не мог не заметить, что брошенное им в одинаковую зем-лю зерно с одного и того же колоса, не враз ею береќтся. И всходы и вызревание не в один и тот же день и час. И прозорќливый сеятель задумывается и гадает — отчего бы такое? И раз за раќзом опытом постигает, когда, что и как лучше делать, чтобы в ладу с природой оставаться. И вот думы его зреют: только ли все зависит от зерна и той почвы, куда зерно попало? Может еще и от самого па-

харя, от того, как он в ту секунду взглянул и на зерно, и на саму пашню? От его душев-ного настроя и духовной энергии. Это как раз и есть в нем творящие живые силы, неви-димые глазом и не слышимые ухом, не в раз поддающееся рассудку действо. Пытливый сеятель все и берет в толк. В помощь ему — опытом сложенные поверья, приметы, особые дни и время суток для дела равного. И он терзается, мучается, гладит на небо, очувствует пашню, чтобы все свершить в согласии с земными и небесными явлениями… И вдруг по-дошли времена, когда от всего этого пахарь оказался освобожденным… И радоваться бы ему — какая тяжесть с плеч спала. Для многих оно и стало такой радостью: ни забот, ни дум, что повелят, то и делай, если охота… А для истового земледельца — это настание ру-шительной беды, отнятие его от того, в родстве с чем он создан таким. Нива для него, как и он сам, — живая, сроднена с ним во труде. А их, неразделимых по природе, разъяли, от-пластали друг от друга, как сросшихся в изъяне плоќти близнецов. Жизнь оставшегося при земле крестьянственного колхозќника не может востребовать его дум на завтрашний день. Само дело его — всегда временное, в стороне от забот кормильца люда. И он томится, то ли соглашаясь с кем-то и с чем-то, то ли противясь в душе неразуму над собой… И все же — в Начале было Слово в мысли. Оно и приведет пахаря хлебной нивы к истине Творца. И не приведись случиться Божьему гневу на нерадение людское.

2

Как и прежде водилось в общинном моховском миру, так и в колхозе сев начинался с открытых полей вокруг Барских прудов. Почва там как бы изнутри согревалась земным теплом, щедрее принимала лучи солнца. Ныне делом правил другой резон — быть навыка-зе. Поля у Барских пруќдов этому самому выказу как раз и способствовали. Тянулись вдоль шоќссе, издали и видно как на них ползают трактора. Затылоглазники тут же "Первому" и донесут, что в Большесельском пашут. На очередном совещании специалистов и похвалят председателя, а колхоз запишут в передовики по началу сева… Все так и делится на пере-довое и на отстающее, на хваленое и разруганное.

Спущенный график начала полевых работ в эту весну по случайности совпадал с умыслом природы. Дмитрий Данилович по три дня ездил к прудам. Приглядывался к по-лям, ощупывал ладонями почву. И вот вывел на пахоту свое звено. Тут же во все район-ные конторы, и в первую очередь в райком, полетели донесения. И должностной демиур-геновой люд всех рангов был доволен.

Дмитрию Даниловичу с Лестеньковым пришлось-таки взять Сашу Жохова в свое звено. Настоял Николай Петрович. Не иначе как Горяшин велел включить Сашу в звено к Корню для присмотра за ним, "себяшником". Иван тоже, поразќмыслив, советовал взять Сашу. Но советы сына вынужденная уступка. Не на пользу дела, а чтобы по мелочам не пререкаться с тем же Горяшиным.

Земли вокруг Барских прудов отводились под овес, ячмень и лен. Сев рассчитыва-ли закончить за два с половиной дня. Потом Дмитрий Данилович переберется на свое Данилово поле, а Лестеньков с Сашей Жоховым — один в Патрикийку, другой в Кузнецо-во.

Но все загады звеньевого тут же сбились. У Саши Жохова вышел из строя трактор. Причина — плохой ремонт, а больше по вине самого тракториста. Дмитрий Данилович так и сказал Саше. И тот огрызнулся ехиќдно, с каким-то даже злорадством:

— С сына своего спрашивал бы, с главного инженера. Смотреть надо было, что от мастерских принимаешь.

Дмитрий Данилович промолчал. Саша и тут обвинитель, чистенький. Трактор не его, и поле ему чужое. В мягких кожаных перчатках. Нос утирает незамаранной рукой. Кепка набекрень, лоб открытый. Взор отќрешенный, никакой озабоченности. Будто по до-роге чья-то машина встаќла и можно ее обойти. В нейлоновой куртке, мышиного цвета свитере, брюки из какой-то нездешней материи. На разных должностях потерся и напо-лучал. Вот и надо донашивать обретенное одеяньишко. Дмитрий Данилович, глядя на та-кого Сашу, машинально подумал: "Как раз ни дать, ни взять — тот самый, кто из ничем стал "всем". И опять ничего

не хочет трудом честным обрести". Но вот и такому надо хлеб самому добывать. Но где с этим Саше смириться. И он не теряет надежды попасть на хлебную должность. Нет, не озадачен Саша Жохов поломкой трактора.

А сам-то Дмитрий Данилович — кто для Саши?.. Звеньевой, в промасќленном комби-незоне, с жесткими от железа руками. Землю своей считает, домом своим норовит жить. Жадный мужик по Саше, с кулацкой Закваской. И верно что — чудной, таким вот и другие его считают… Дом-то его стоит — не на своей земле, а он — свое поле. Но от этого чудака, от его прямого взгляда, бывший прокурор поќеживается, глаза прячет, мнет яловыми сапо-гами покорную, только вот ему, чудаку, пашню.

Пререкаться с Сашей ни к чему. Да он и прав. Одно дело ездить на тракторе, дру-гое — быть земледельцем. Саша Жохов только ездит. Зимќняя учеба не пошла ему впрок. И сам Дмитрий Данилович не проверил трактор Саши. Поддался ложному чувству — задеть самолюбие бывшего прокурора и парторга. И в ответ услышать ехидное: "Не доверяешь, значит…" Саша ушел с поля за тягачем. Вернулся ни с чем. Пришлось прервать бороно-вание и самому оттащить трактор Саши в масќтерские. Неделя уйдет на ремонт с достава-нием, вернее, выспрашиванием запчастей в сельхозтехнике. Нечего было и думать, что они с Лестеньковым управятся с севом в намеченные сроки.

На Другой день Дмитрий Данилович все же не вытерпел, промахнул на мотоцикле к Данилову полю. Вернулся обеспокоенным. Почва подсыхала, начали пробиваться сор-няки. Посоветовался с Толюшкой Лестеньковым и решили сеять на ДТ-75 двумя сеялка-ми. Придется маневрировать на концах и выступах. Лен Лестеньков уже на колеснике по-сеет.

— Лен, оно и ничего, денек другой и потерпит, — Дмитрий Данилович опасался, как бы Толюшка не подумал, что он оставляет его одного у прудов из-за своего поля. — Лен сей по теплу, рекли старики. Дай выќбиться сорнякам и сбей их боронами да плотно зем-лю копытами лошади утопчи. Вот и будешь со льном. Что такое прополка льна и знать не знали в Мохове.

В своих действиях Дмитрий Данилович не сомневался. Хотелось только избежать занудных объяснений с демиургенами. Вроде бы и они все за саќмостоятельность, в звенья вот понуждают объединяться. Но тут же талдычат и о групповом методе. Чтобы скопом, всей техникой на одно поќле навалиться, как бурлаки за одну бечеву гужом и тянуть… Го-ряшин, знамо, не преминет лягнуть Корня, что пренебрегает методом. При методе и ему бы, сельхозрабу, спокойней. Можно и оправдаться в любом срыве графика и во всем про-чем: по методу работали, во всю стаќрались… Сына тоже не хотелось вмешивать. Все одно к одному, ни обоќйти, ни объехать указчиков. Но бояться "нарушительства" — значит не по совести с землей обойтись… С большака узрят, что в Большесельском "рассеивается тех-ника". Этого председатель, Николай Петрович, и убоится. "Первый" хитрый маневр при-думал. Пускает свою черную "волгу" с седоком без себя по дорогам района. И так пугает тягловой люд, ждущий, что вот, вот заявится. Сам ли до того додумался, или у кого пере-нял… Случайно ли такое? И так ли уж смешно, хотя и на анеќкдот смахивает. Но систему вслух осуждать опасно.

Таких своих мыслей Дмитрий Данилович ни Толюшке, ни тем более Саќше, не вы-скажет. Не из-за боязни, а чтобы не навредить своему делу. Молчком, вроде бы при пол-ном подчинении всему, и надо по-своему управляться. Оно за тебя осенью и проагитирует лучше всяких слов. Когда сходятся два крестьянина трудолюба — между ними разговор-совет. Один у другого что-то и выведывает, выпытывает. А с инстќрукцией мертвой — ка-кой суд-разговор. Несогласия она не примет, соќмнений не знает. Ее надо молча обходить, и не словом, а делом. Предќседателю еще можно сказать: "поле так потребовало". Он ус-мехнется, и Александре, агроному, потом скажет: "Корнь все свое, поле его потќребовало".

И вдруг Дмитрию Даниловичу как-то стало не по себе: "разговариваю вот с собст-венной персоной". Что же в голову-то лезет. Но как уйти от мысли, что мне, крестьянину, не дают по-крестьянски со своим полем обойтись. И я боюсь непозволения позволите-лей… Вскипело внутри, в краску бросило от стыда перед кем-то невидимым. Перед своќим отцом, дедом, прадедом… Черный злой дух, таившийся от веку на Татаровом бугре, все так и продолжает витать вокруг тебя соблазнителем. Как бесы в свиней, вселился он в стадо наших демиургенов — творителей светлой жизни. И они нас вместе с собой затянут в пропасть.

И ждешь вот, когда придет пора всем нашим божкам утонуть в людской беде, как утонули обесовленные свиньи в глуби озера.

3

Председатель не появлялся у Барских прудов. От конторы видно, что трактора на этих полях снуют. И Фомич, бригадир, не наведывался. Но Фомичу и не почто наведы-ваться. Александра тоже могла заглянуть за каким либо советом. Да и то постесняется от-рывать от дела. Поди уж знает, что они с Лестеньковым одни, без Саши Жохова. И Дмит-рий Даниќлович был в душе доволен, что их не донимают доглядами. Но тут же и усмешка: без догляда — ты это, или уж не ты, у себя, или уже где-то в другом месте и миру?.. Не-вольно, как хворый слова знахаря, и ждешь указаний. Контроль — это как бы защита тебя от лукавого. Начаќльство глянет — с души спало, делай, как делается. Другой раз сам-то вроде и понимаешь, что не совсем так надо бы, а после "гляда" сомќнения отпадают — все так. Бывает — на что-то и укажут. Иначе как — обязанность тебя наставлять. Ответы на это готовые, заученные: "Тут вы верно заметили, учтем". Доглядателю то и надо: повлиял. Оба — тракторист-безответчик, и демиурген-надсмотрщик чуть ли не обняться готовы. А если по правде — тот и другой от совести отделались. Ответа-то за дело ни у того, ни у другого и нет.

На третий день после обеда Дмитрий Данилович переехал на свое Данилово поле. Прошел круг с боронами, волнение улеглось. Не то было на душе минувшей осенью, ко-гда очищал Лягушечье озерцо и срывал Татаров бугор.

Трактор шел плавно по ровной пашне. Земля не волочилась за зубьяќми борон и не липла на гусеницы трактора. Легко выдирались сорняки, начавшие выпячиваться. Пахарю это как раз и подсказывало: и не опозќдал, и не поспешил.

Домой вернулся поздно, с задорными думами на завтра. Оставил мотоцикл у крыльца, заглянул к Анне. Приуныл. Анна, как вот и дедушка Данило, приняла на себя людские грехи и за всех искупает их. Через сострадальческие сердца и проходят человече-ские беды, а малочувственные оберегаются примирением с неладным. И зло ходит властеќлином по торным неверным дорогам, губя праведников.

Иван тоже только успел вернуться. Светлана собрала на стол, сели ужинать. Анна не встала. Сказала, что заходила Парасковья, так и поќпили с ней чайку.

Разговор с Иваном не сразу пошел. Ел он медленно, вроде нехотя. Отќходил, как он сказал, от постного пустословия. Трое уполномоченных, словно удавы висели на шее. И звонки без конца. Из конторы полдня не мог выбраться, пока все там сами не устали от себя. Председатель с Александрой на совещании. Скучно, как о чем-то без конца повто-ряющеќмся, рассказывал Иван отцу и Светлане о минувшем дне.

Светлана гасила недужный настрой пахарей своим вниманием к ним. И все те до-сады, о чем говорил Иван и тревожился Дмитрий Данилович, восќпринимались как бы уже за обычные житейские курьезы. Все настоящее в жизни — тут вот, в доме своем. Что вне его — изойдет, как хмурь с небес. Для Светланы каждый день жизни дома Кориных стано-вился открыќтием в нем чего-то особенного. Не в сам их дом входила из мира благая весть, а копилась она в их доме и для других, для мира. Дом — это как и сам человек, живой, с сердцем. В покое дома, душой его и разуќмом, отделяется в тебе истинное от скверны. Светлана это и ощущала постоянно. Приходя из школы, она как бы озарялась внутренним светом, зарожденным в доме теми, кто жил в нем до них вот. Теперь, она, Светлана, сиде-ла за столом в нем молодой хозяйкой.

В легкой шерстяной кофте, серой юбке, мягких туфлях, во всем вроде бы и вче-рашнем. Но для Ивана все это было в ней новым. Что-то вот незримо меняла она в себе, изменялось и все вокруг. Коса густых золотистых волос собрана в пучок, полными капля-ми свисали с мочек ушей янтарные серьги. Бархатная смуглость щек, чуть заметная полу-отќкрытость губ. И в голосе как бы шутливый укор, то ли себе, то ли еще кому. Все это в ней настраивает на умиротворение — зачем близко к сердцу принимать чужое, вчерашнее в сегодняшний свой день. Надо беречь то, что твое. Дмитрий Данилович и Анна Савельевна любоќвались молодыми. В доме поселилась новая красота. И был покой. При любой не-удаче за стенами его, всякая напряженность спадала.

В коринском роду исстари вжился порядок — пришел с поля ли, с друќгой какой ра-боты, выходи к столу как при дорогих гостях. Блюдешь чиќстоту, заботишься об уюте дома — и в твоей душе держится свет и тепќло. В мыслях ясность — и сердце при всех невзгодах смягчается и мудреет. Кто-то вот из Кориных вживил установленный природой уклад дома, и его держатся как заповеди Божьей. Устой в хозяйстве и семье складывает порядок и всей державы. Корины и жили заботами о державе: куда и как без нее… Но вот что-то постоянно накатывается на Русь и корежит жизнь люда. Будто из бездны адовой вырыва-ется ядовитый смрад и травит живое вокруг.

4

Иван не торопился расспрашивать отца о севе, ровно опасаясь услыќшать для себя что-то неожиданное. Дмитрий Данилович тоже медлил с высказом. И выждав время как бы между прочим обмолвился, что перееќхал за Шелекшу. Светлана, умница, тут же и пе-репќросила, словно бы о чем домашнем шла речь:

— На свое, на Данилове поле?..

Иван с тихой скрытой улыбкой во взгляде повернул голову в сторону отца. Дмит-рий Данилович понимал, что если сыну держаться должностных установок, то он должен быть недоволен: какое еще свое?.. При своќем график ломается и метод не соблюдается. Про себя же опять подумаќлось: "Вот жизнь настала, с сыном родным хитри". Дмитрий Данилова знал, что в других бригадах не больно ладится с севом. Сыну хотелось об этом поговорить, но сдерживался. Светлана сказала о своем поќле и повернула разговор и на-строение.

Иван, пожалуй, не хуже отца понимал, что Данилово поле, это первая ступень одо-ления того, чего все тупо держатся — выполнения надуманќных планов и соблюдения ко-мандных графиков. Данилово поле и рушило всякие установки. Свое поле и своя ответст-венность. Наконец — своя выгода, забота об урожае. Команды тут ни к чему. Отец пока что не больно на далекое загадывал. Быть и в колхозе при своем постоянном деле, как бы хо-зяином его. Иван же, пока еще смутно, предугадывал в затее отца зарождение новых от-ношений пахаря с землей. Поле нужќдается не в работнике на нем, а во владельце им, в за-ботнике. Этим владельцем и должна быть крестьянская семья. Путь к ней ныне через зве-но семейное, пусть это так называется. Надо по-своему использоќвать выдумки демиурге-нов. Дальше семейного звена у Ивана мысли пока не шли. Осознавал, что полных прав и такому звену не дадут, за них надо бороться. И оно тоже не долговечно. Словно дерево с хилыми коќрнями на болотной почве. Поторчит, пока не свалит "ветер новый". А веќтра та-кого жди… Не будем же вечно кормиться заграниќцей. Только бы вот без бури обошлось.

Пахари, отец и сын, как-то в полусловах, иносказно, и обмолвились такими мысля-ми за ужином, лелея надежду, что все образуется. Разрушение "неразрушимой" крепости — время свершит.

Светлана, оперев подбородок на сцепленные пальбы рук, смотрела на них с улыб-чивой веселостью. Записывать этот их разговор на пленку опасалась: "мало ли?.." К их разговору льнули в ее голове мысли о Старике Соколове, Коммунисте во Христе. В забо-тах отца и сына (тут вроде как по божественному писанию) жажда разумного порядка на отчей земле Святой Руси. А если попроще сказать, непонятливей — устройства по-крестьянски своего жития. По своему разуму, без демиургенового досмотра за тобой… Но толк-то от всех таких разговоров, все равно, что ветер растопыренными пальцами ос-танавливать. Это и сами они поќнимают, но говорят, как бы вторя Старику Соколову, на-поминающему Евангельское изречение, что в Начале было Слово… Слово пахарей и долќжно быть сотворительным, чистым, идущим от Бога. И Светлана выќ молвила вслух, под-сказанное настроением:

— Цивилизованные кооператоры… Крестьянская семья — прочный фундамент обще-ства. — Кинула с улыбкой взгляд на Ивана. — Основа будуќщей Расеи… Корины — одна вот из таких ячеек…

Иван повернулся к ней с удивлением. Как это у нее выговорилось… Корины — одна из ячеек обществ… будущего Расеи. И в то же время как бы ирония: вполслуха отчего бы себя и такими разговорами не потешить… Как-то Иван поведал Светлане о запомнившем-ся ему разговоре дедушки и Старика Соколова с Суховым, тогдашним "Первым". "Цивиќлизованных-то кооператоров из нас вот и не вышло", — к слову выроќнил дедушка. "Да уж какие кооператоры, коли не продай своего, ни куќпи у другого", — досказал Старик Соко-лов. Была в этих словах какая-то прятанная надежда. От Ивана, тогда школьника, это не ускользнуло. Надежда на то постоянно сквозила в разговорах и моховских стариков, при-ходивших в сарайчик-мастерскую к дедушке. И отец вот, сотворитель Данилова поля как бы об этом держит тайную мысль. Но теперь ни Стаќрику Соколову, ни отцу, да и самому Ивану так вот, как дедушка, не поговорить со своим "Первым". Да и есть ли смысл в та-ких разговорах с сегодняшними демиургенами?..

Тогда Иван не мог вникнуть в смысл разговором дедушки и Старика Соколова с Суховым. Сухов на слова, что не вышло цивилизованных кооператоров, не отозвался. Смуро глядел в огонь топившейся лежанки. Молча — какое-то время, И как бы в дреме, очнувшись, покивал головой, грустно улыбаясь, скорее каким-то своим мыслям. И дедуш-ка с Яковом

Филипповичем поулыбались. Улыбка их была обережением сердца. Понимаќли, что Сухов и не может им ничего ответить… В голове Ивана и засќтряли слова, что вот чего-то не вы-шло. Но больше запомнилось то, как дедушка. Старик Соколов и Сухов сидели у лежанки и глядели в огонь, вроде там и был на все ответ. Дедушка брал клюку и на правах хозяќина шевелил время от времени горящие поленья в лежанке. Сухов недвижно, как бы только греясь, наблюдал. Старик Соколов присматривался и к дедушке, и к Сухову. И все трое о чем-то тревожились. Светлана своим высказом о Даниловом поле и соединила тогдашние думы пахарей и Сухова с сегодняшними тревогами отца и самого Ивана. Ничего, вроде бы, и не изменилось, все только ушло вглубь, как нелеченая боќлезнь в живом организме. Но сильный телом и духом должен одолеть неќдуг. Вот и жди перелома, когда хворь нач-нет отходить.

Может и забылся бы этот разговор дедушки с Суховнм, но в институќте на экзаме-нах Ивану попался билет с вопросом о Кооперативном плаќне Ленина. Ответил, как втол-ковывали, а в мыслях осталось: чего-то вот с этим и не вышло. Заученное растаяло сне-жинкой на теплой ладоќни, а дедушкины слова задержались в памяти. И уже что-то дерзкое будоражило сознание: кооперативный план должен бы усматривать кооќператоров, а где они… Да и можно ли выдумать в обход самих мужиков что-то ладное для них. Дедушка безо всяких планов и теорий и подвел бы свое Мохово к цивилизованному крестьянство-ванию, а Старик Сокоќлов в своей Сухерке тоже сделал бы все по-сухеровски, в Большом селе по-большесельски. Тогда и пришли бы все к коммунизму по-Христу, а не по выдум-ке зряшной. Но вот сотворили демиургенизм по неподобию людскому, вместо мужика пахаря появился сельхозрабочий. В автоќбусе и слышишь усмешливое: "Ты, работный, ку-да едешь?.." И все же этот "раб" или "роб" чаек-то попивает со своим медком и молоком. Не всякий, конечно, а только надеянный, не утративший домовитости. Он меньше всего и на жизнь жалуется, молча к ней приспосабливается. И живет по-Божески тихим трудом в неотстанной вере в то, что все обраќзуется и уляжется на Святрй Руси… Может вот пере-проќбуют разное и отступятся от хлебопашца, он сам и найдет то, что и наќдо ему, кормиль-цу. Этого, что он кормилец, и сам он не забывает.

Дмитрий Данилович на высказ Светланы о кооператорах и о прочном фуќндаменте тоже прямо не отозвался. Молча поразмыслил и вымолвил, опять с какой-то своей значи-мостью, больше усмешливой, одно лишь слово: "Кооператоры…" Помолчав, отбросил пустые мыслили спросил Ивана, как идут дела в звене у Леонида Алексеевича. Иван не враз уловил, о ком речь, переспросил:

— У Тарапуни что ли?..

Отец упрекнул сына. Человека бы уважать за трудолюбие, а мы кличем его по про-звищу. И в насмешку хозяином называем, как вот в старой Москве дворника-татарина князем. А у того же Леонида Алексеевича сын и дочка растут. Как тут им относится к от-цу без имени и отчества.

Дмитрий Данилович отпил из стакана чаю, поданному Светланой, и огоќворился.

— Знамо, не сдержан парень… Забулдыгой слывет. Характером-то в предка. Смир-нов, дед-то Алексей, тоже перечил обществу. Но мир его любил за правду… Схлестнется, бедолага наш, опять с председаќтелем или, чего еще хуже, с тем же Горяшиным, прахом и изойдут всяќкие наши звенья. И меня заодно укоротят… Лучше бы и ему свое дело делать молчком, но где сдержаться…

Иван сказал отцу, что Тарапуня и не обижается на свое такое прозвание. Это ему даже на руку, как шуту при дворе короля. Правду под высмех и выскажет. Меньше взы-щется. Мнение сложилось: Тараќпуня — завсегдашний скандалист. Его такого даже и по-баиваются.

— Тот же бригадир сеяльщиков к нему в первую очередь назначает, — досказал Иван с какой-то даже веселостью. — Заправщик, тот прямо гоќворит: "К Тарапуне еду". И упол-номоченные его звено обходят. Шутовсќтво в наше время, это защита себя от лукавого.

— И верно что, при безалаберности, — отозвался печально Дмитрий Данилович, — мы все глуповатыми и прикидываемся. Привыкаем к таким сеќбе; а сотом и всамделе ими ста-новимся. А шут-то ведь не той, кто смешит, а тот, кто смеха над собой не чует… и вот из-девок.

На этих полувысказах разговор и иссяк. "Мечтания о миражах, ими мы и живем", как потом сказала Светлана Ивану.

Иван перешел в пятистенок, включил телевизор. Тем как бы отстранил себя от этих своих миражей меражами всеобщими, идущими на всех скоќпом невидимыми волнами. Дмитрий Данилович зашел к Анна. Светлана прибрала посуду и тоже перешла в пятисте-нок к телевизору.

5

Напротив двери в пятистенок, как бы наперекор неживому мерцанию телевизора, в простенке между боковых окон, высвечивался портрет деќдушки Данила. От него шли не-зримые волны, как от намеленной иконы, и западали в душу благостью. О намеленной иконе, исцеляющей недуги, рассказывала Светлане Марфа Ручейная. Была в их церкви Всех Святых такая икона Старинная Божьи Матери, заступницы страждущих и обремеќненных. Пропала при разорении церкви, а может у кого-то и хранится. Светлана подошла к Ивану, охватила его плечи и сказала тихо:

— Иванчик, отрасти усы, как вот у дедушки…

— Тогда уж и бороду, — отшутился Иван. — И буду походить и на своќего дедушку, по-том и на Старика Соколова, патриарха нашего, Коммуќниста во Христе. Все угодники Бо-жьи с бородами. Волосья, это как бы корни во Вселенную.

— Почто походить, надо быть самим собой, новым в новом времени. Только веру держать неотступную, достоинство не терять, душу свою не оскоплять насилованием. Мы и так все уж на кого-то походим, как отдрессированные четвероногие цирковые акробаты. Новым дедушкой Данилом быть трудней, а надо из его корней расти новым. Иначе уж ты ќне ты, а вырожденная ущербная особь… Вот дедушка смотрит на нас и что-то думает. Че-рез нас и решает наше сегодняшнее житье. Это не поќртрет, а живой лик. Дух дедушки ос-тается в доме и взывает нас к мирству…

Светлана было освобожденной и Дмитрия Даниловича и даже Ивана от ига деми-ургенизма. Воля и вера не были так угнетены, как был угнетен деревенский люд, вчераш-ний беспаспортник, свыкшийќся от роду со своей второсортностью. Хотя и самою Светла-ну можно считать теперь колхозницей. Чего же — она учительница при колхозной шкоќле и дышит колхозным воздухом. В прежнюю крепостническую пору, когќда княжна выходила замуж за холопа, сама становилась холопкой. Светлане как бы и выпала такая судьба — стать колхозницей. Это проклятие все еще висело над Святой Русью великой скорбью. Но от скорби происходит терпение, от терпения опытность, а там и надежда. В это и была ве-ра. Но пока что колхозник — все тот же холоп, только вот никак он сам этого не может ура-зуметь. Из сегодняшнего изощренного рабства не дают ему выйти не баре, свергнутые демиургенами, а сами демиургены, оберегаемые нами. Но и демиургены тоже под вла-стью черных сил, скопища вековых лютых людских грехов. Эти силы сбились в сгусток и осели в гнездовьях, как демонические бестеќлесные твари в таких вот Татаровых буграх. Демиургенов они соблазќняют понуждением круче действовать, а самих колхозников и другой люд взывают к слепой покорности через тех же демиургенов. Так и приќтягивают всех к себе, что магнит железные стружки, ловят души каждоќго, усугубляя людские поро-ки… Светлане трудно было принять на веќру то, что несла молва о таинственных явлениях на том же Тараровом бугре. Но она не могла не верить Старику Соколову и Дмитрию Да-нилоќвичу в то, что случилось с ними зимой на этом бугре, и в сны-видеќния Старика Соко-лова. В Христовы чудеса, поведанные Евангельем, тоќже вот вера отвергалась и отвергает-ся, и в то же время она живет в верующих нерушимо.

Все это мимолетно, но с ясностью, будто во сне, и промелькнуло в голове Светла-ны, пока она стояла за спиной Ивана. Как бы наглядной иллюстрацией ее мыслей на эк-ране телевизора один высокопоставленќный демиурген вручал награду другому за выдаю-щиеся заслуги, звезду героя, назвав ее очередной. Это вызывало какое-то двойственное чуќвство. Было забавно, как на ребяческие выходки, смотреть на подобное, вроде бы и без-обидное действо, и в то же время оно вызывало брезгливость. Стыдоба, что взрослые дя-ди, демиургеновские старики, такой фальшью развлекаются и нас забавляют. Будто и вправду дрессировщик цирка вешает меќдальку своему "герою", от которого по науке все люди и произошли… Может вот такие — и вправду от нее произошли. Иван, как бы угады-вая настроение Светланы, взял ее руки в свои. И они так оба помолчали зрителями по не-воле не смешной комедии. На экране шло видовое предсќтавление, выдаваемое за жизнь. И понуждалось оно темной силой, затаќившейся в змеиных кублах. Но вот моховского тле-творного кубла на Таќтаровом бугре уже нет. Но вконец освободиться от сил тьмы мохов-цы еще не могут. Эти силы напрочно вселились в души и тела, оневоливших их, демиур-генов.