ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Сужденное мирской волей дело.

1

Мелиораторы выделили мощный экскаватор, чтобы прорыть в логовине канаву и выпустить воду из Лягушечьего озерца. Дмитрий Данилович заторопился. Надо вы-брать из низины весь перегной и торф. Николай Петрович настаивал, "пока горячо" взяться сразу за Татаров бугор, свалить его в озерцо, к чему канитель разводить, лишнюю работу затевать. Сосны спилить "дружбой", разделать на кряжи, остальное на дрова.

Дмитрия Даниловича это удивило: торф берем за тридцать верст, возим и не роп-щем — есть указание, а тут он под носом, прямо на поле — и лишняя работа. Сколько в озерце лягушек, комаров осело. Неоценимое удобрение, природой данное, сдобри пашню им — и шестисот пудовые урожаи собирай. И эта вот тайна Лягушечьего озерца, которую надо разгадать, что там, на дне его. А пока все следует держать в себе, и дело доброе как бы негласно сделать.

Свою тревогу Дмитрий Данилович высказал Ивану.

— А они, как один, — завалить и все недолга. Как вот им сказать, что там, на дне озерца, разгадка. Сослался я на Сухова, он тогда поддержал меня, советовал выбрать "са-пропель". Слово чудное вроде и помогло… А у Нестерова, "Первого", и у Горяшина — свое на уме, поставить галочку: исполнено…

За два дня мощным бульдозером Дмитрий Данилович выгреб из логовины тор-фяной перегной. На Нижнем поле вырос большой вал черной земли. Экскаваторщик ме-лиораторов прокопал канаву. Ребятишки неделю вылавливали на дне Лягушечьего озерца карасей, не успевших уплыть.

Первым пришел взглянуть на опустевшее озерцо Старик Соколов. Постоял на бугре везде сосен, обошел канаву в логовине. Вглядывался тихо, как бы прислушиваясь ко всему вокруг. Сказал Дмитрию Даниловичу, чтобы он сам очищал дно озерца с благостью в сердце. И предостерег его напутственно:

— Говорить-то, что нам тут увиделось, и не ладно. Тайна тайной и должна оставать-ся. От глаза сокрытое, все равно рядом с нами пребывает. Все по установлению единому, оно, благое, и возымет верх.

Пришли взглянуть на опростанное озерцо и Марфа Ручейная с дьяком Акиндием. Но тоже ничего не обычного не приметили. Серый ил на дне, оголенная осока по берегу. Марфе показалось вроде как выпучивание и вздрагивание ила посередине. И Акиндий это заметил. Творя молитву, перекрестясь, побрызгал святой водой, которую взяли с собой в бутылочке. Сказали Дмитрию Даниловичу и указали на то место, где приметили возды-хание.

— Затаенное тут будет еще нам выказываться, — сказала Марфа Ручейная Дмитрию Даниловичу, — и надо от него верой очиститься, грех свой искупить.

Художник, Андрей Семенович, приходил на бугор то утром, то вечером. Обезво-женное озерцо срисовывал при разном свете. Сосны на его рисунках глядели тревожно на разрытую вокруг землю. Нижнее поле тоже чего-то остерегалось. Все ежечасно меняло свой лик, как чувственное, и удивляло художника. И неодолимо тянуло на бугор, за-ставляло

разглядывать его с разных сторон. Старик Соколов с Дмитрием Даниловичем в полу-словах поведали ему о своих зимних видениях на нем. И в воображении художника зри-мо возникал образ затылоглазника — большевистского правителя, и золотоордынского ведуна, сгинувшего тут от руки воителя, его вот, Дмитрия Даниловича, в своей прошлой жизни. И все это сливалось воедино в каком-то сплетении призрачных представлений. И они как бы сами собой ложились на полотно. И тут же лики нынешних демиургенов, как тленной темной силы, ввергнувшей православную Русь в кровавый демонизм… "Все мы в "измах", — навеивались раздумья, — как в колючем огорожении, и каждый в цепях".

Погода держалась солнечная, августовская. Быстро сжали рожь, убрали ячмень. Дозревала пшеница, белели овсы, бурел лен. А по ручьям, по берегу Шелекши и Горохов-ки еще звенели косы. Запасались сеном, кому казалось, что мало накосили, и просто коси-ли от боли душевной, видя, сколько травы пропадает. Благо настали послабления и не больно притесняли самостийных косарей. Вытеребили лен на Нижнем поле, и Дмитрий Данилович, улучив время, решил выгрести ил, "сапропель", со дна Лягушечьего озерца. А там взяться и за сам бугор.

Вековых сосен на бугре, с вороньими гнездами на них, было и жалковато. Рушился привычный моховский мир. Молчаливым укором глядели на пахаря эти сосны с выси. Стволы их — впору троим обхватить. Исстари так и говорилось о заветном дереве, во сколько оно обхватов.

Художник, Андрей Семенович, выписал портрет каждой сосны, как живых су-ществ во своем характере. Птичьи гнезда на них чернели, словно шапки лесовиков. Особо была выписана кора стволов. На них выделялись загадочные знаки, будто неразгаданные древние письмена. Дмитрий Данилович, не замечавший этих знаков на самих соснах, вглядевшись в рисунки, пошел отнароку на бугор к самим соснам. Но и тут не сразу эти письмена узнал. Они как бы не хотели открываться. Художник объяснил, что сила, сокры-тая в бугре, откладывается метинами на всем вокруг. Это — рок. Он в нас, а вернее от нас, людей, исходит. Нам его и изживать.

— Я вот и подошел, — признался он Дмитрию Даниловичу, — к такому открытию. И хожу на бугор покаянно по зову души, как в храм на заупокойную молитву по усопшим родичам.

Однажды поздним вечером, возвращаясь с Татарва бугра, художник завернул пря-мо к Кориным, сказал Дмитрию Даниловичу:

— Вот что пришло мне в голову, Данилыч… Вырезать на кряжах сосен лики нашего люда. Кого сам помню, о ком слышал. Погибших и в эту войну, и в гражданскую. Мы, нынешние, в чем-то главном и походим на самих прежних. Будет память и о воителях с татарове… А на самом верху — главные демиургены, иго нашего времени. Все ведь, что вершилось, и через наше Мохово прошло. Большое в малом и отразилось, как океан в кап-ле… В грозу где-то гром грянет, а молнии сверкают над всем небом… А сами сосны, сере-дина их, таит то время, таких вот нас создавшее. А их кора — морщины нашего страдания.

Андрей Семенович пошел к леснику Колосову выпрашивать сосны, был строгий запрет на самовольную рубку деревьев. Дров без разрешения к дому не подвези. Худож-ник и хотел закон соблюсти. Дмитрий Данилович предостерег, чувствуя, что дело может обернуться неладом. Всякое выпрашивание, особенно у мелких сошек, тебя унижает, а служак развращает. И верно. Колосов, выслушав такую необычную просьбу, задумался. Если без разрешения, без спросу, забрал бы кто эти сосны — бери, и он бы "не увидел". Сколько вывороченных строевых лесин свалено мелиораторами на опушках леса. Кто по-проворней, да посмелей и забирает. А тут разрешения испрашивают. Уже ответствен-ность. В случае чего не скажешь, что не доглядел. Да и ни кто-нибудь просит, не свой брат колхозник. Сразу огласка, разговоров не миновать. Поехал в район выписывать кви-танцию. В конторе межколхозлеса объяснил, для какой надобности и кому сосны. Для пущей важности художника назвал знаменитым. Этим еще больше и насторожил писа-рей. Сосны, значит, необычные, рассудили в конторе. Разрешить просто так — себе на шею. Мало ли что?.. А не разрешить — тоже ведь не старухе какой отказать, чтобы та вдругорядь пожаловала с поллитровкой. Доложили высшему начальству. И оно сыскало предлог для запрета: "Старые сосны, семянники губятся". Колосов упрашивать — в Устье у них целая роща сосен с шишками. Но взыграл принцип должностного лица, демиургена: уступить — изменить свое решение, авторитет и уважение к себе потерять. Можно бы, конечно, через того же колхозного лесника "договориться", но ведь не свой брат, не колхозник, к самому вхож, к "Первому".

Колосов вернулся ни с чем. Сказал, что намекнули обратиться к "Первому". Дмит-рий Данилович огорчился, попенял художнику:

— Говорил ведь… Приволок бы я эти сосны к дому молчком. Кто бы опосля что ска-зал. Отобрать их, опять же, понадобилось бы решение. Так бы и заволокитилось без хло-пот. Запрещают-то запросто, а сделать плевое дело, так это по большому решению.

Выходило — запрет и на выкорчевывание сосен-семянников. В тот же день, прихва-тив ночи, Дмитрий Данилович подрыл сосны бульдозером и свалил их. Будто до запрета все сделано. Это даже и конторе межколхозлеса наруку. Оправдание: самовольство, без позволения.

Андрей Семенович поехал к Нестерову, "Первому". Тот встретил художника ра-душно, даже чуть фамильярно. В просторном своем кабинете казался и ростом повыше, и в плечах пошире. Сам — все может. Тогда, на свадьбе Ивана, при Сухове, не больно был разговорчив. А тут — непринужденно пристальный взгляд, полуулыбка, свойское кива-ние головой, строгая мягкость в прищуре глаз. Седина на висках как бы подчеркивала большую деловитость, кипучую активность. Рад отвлечься от бремени неотложных дел. Пошутить, поговорить снисходительно о пустяках. Вот там, у моховцев на Татаровом бугре чудеса творятся, черти водятся. К ним, с проверкой об их бесовской деятельно-сти, даже начальство с того света наведывается, НЛО прилетает. Чудеса, да и только. Как сосны с такого бугра не сберечь для потомства в память о таинствах. Просьба-то пустяко-вая, все в наших руках. Незаметно за шутливыми разговорами не по делу, ваял трубку те-лефона, крутанул диск. И опять же шутя с кем-то там обмолвился… о Татаровом бугре с соснами… Значит разговор с конторским начальством… "Искусство поощрять все же надо", — досказал в трубку… А там, на другом конце провода, похоже, стукнули каблуками по-солдатски: "есть". Выходит, вопроса-то никакого не было…

Художник, простясь с "Первым", ломал голову и дорогой, и дома, пытаясь постичь поведение "хозяев жизни". "И в самом деле — это "Первый" — думал он о секретаре райко-ма, — "что велит, то безропотно и делается. Все под таким руководством и должно бы идти по-умному, с верей, как вот в Евангелье сказано о сотнике: сказал воину "делай" — и дела-ет. Но всего-то за всех никому не дано мочь и знать. Разве что самому Творцу Сущего. Но раз он "Первый", пусть даже разумный из разумных, и честный из честных, все равно привыкает к мысли, что все знает, и все может. Его к этому льстиво, с хитростью, корыст-но и подталкивают. Ведь вот там, в конторе межколхозлеса, навытяжку перед ним. А что бы ему самому-то не понять: неужто судьбу пяти сосен не мог решить колхозный лесник. Но служки бдительностью своей, авторитет "Первого" утверждают. Какая-то выгода для них в этом есть. "Первый" в районном звене тот, кого все должны слушать. А сам он тоже должен слушать своего "Первого", того, который над ним. И выходит, что и умному "Пер-вому" ничего в своей вотчине по-умному не сделать. Разве что обманом… "Первый" всех "Первых" невольно и мнит, что он праведник из праведников, всамделишный демиург, человекобог. Общинные мужики сами умело распоряжались в своей общине. И пашни свои берегли, и леса, и луга. Но общинного общества нет, есть "Первый". От кого вот тот же Колосов, колхозный лесник, состоит при лесе?.. Выходит — "ниоткого". "Ниукого" строевые леса вокруг деревень и вырубили на дрова. В конторе межколхозлеса этого и не заметили. Вопроса-то не было поставлено. А вот о соснах на Татаровом бугре — вопрос поставлен.

Только когда сосны с корневищами Дмитрий Данилович приволок к дому худож-ника, поверилось, что волокиту одолели. Стволы разделали на кряжи по разметкам ху-дожника, укрыли надежно. И после этого Андрей Семенович уехал из Мохова. Предстоя-ла поездка в Финляндию.

3

Мелиораторы прислали мощный бульдозер и Дмитрий Данилович приступил к де-лу. С каким-то нахлынувшим волнением съехал на дно Лягушечьего озерца, как поду-малось, в бесовское кубло. Тайно перекрестясь, опустил нож бульдозера в донный ил. Из кабины трактора глянул на то место на бугре, где стояла сосна, из-за которой вышла к ним со Стариком Соколовым черная фигура призрака. Похоже он хотел к ним подойти, спуститься на лед озерца и что-то поведать. Но они преградили ему путь молитвой и об-разами Спасителя и Богоматери. Остановившись, явленный дух затылоглазника сердито мотнул головой и ткнул рукой, указывая на черную дыру во льду, и исчез.

Дмитрий Данилович приглушил мотор, как бы надеясь услышать в тишине то, что хотел сказать им тогда затылоглазник. Трактор был как раз на том месте, куда виденье указало рукой. От руки призрака прошла тогда стрелой тень, еще более темная, чем ночь. Эта стрела Дмитрию Давидовичу сейчас мысленно и увиделась, уткнулась под нож буль-дозера. А тогда бросилось в глаза только само маслянистое пятно и дыра во льду… Дмитрий Данилович застыл в кабине трактора, будто надо что-то еще сделать, прежде чем запустить нож бульдозера в улежавшийся ил.

Словно на услышанный зов позади себя, оглянулся. На спуске в сухую ямину сто-ял Старик Соколов. Был он в военном кителе сына генерала, в брюках галифе с широ-кими малиновыми лампасами, в хромовых сапогах, в кепке рыболовке. Не всегда он облачался в старую военную форму с плеча сына. В ней он походил на воителя. В руках держал образ спасителя, с которым приходил сюда и зимней ночью. Спустился вниз к бульдозеру. Перекрестясь, проговорил слова молитвы: "Да восстанет Бог, и расточаются врази его, и да падут от лица его ненавидящие его, аминь". Передал образ Спасителя Дмитрию Даниловичу, сказал:

— При себе и держи на груди. Пред сказалось мне тебе образ передать и в военном придти… — Поглядел, как Дмитрий Данилович прячет иконку под комбинезоном, напутст-вовал — Ну с Богом и начинай, Данилыч. А я наверху постою, погляжу.

Дмитрий Даниилович взялся за рычаги. И в это время под ножом бульдозера по-слышался свист, вырвался фонтанчик воздуха, как тогда из воды, когда они сидели под сосной. Яков Филиппович, заметив этот фонтанчик, перекрестился, и как бы не от себя лично повелел:

— Так и будь под защитой спасителя, и начинай с миром в душе. Экскаваторщик мелиораторов выбирал с краев, теперь уже просто котлована, перегнойную земь, как просил Дмитрий Данилович. Внимания не обращал на то, что двое делают на дне котло-вана и о чем говорят. А им, этим двоим, нельзя было никому ничего высказать. Мешал запрет в себе: "Не пришло время". Хотя вот и пишут — о явлениях и видениях, непо-стижимых умом. И название им дали — неопознанные летающие объекты. Как бы все этим уже и растолковали. А надо ли так-то, без веры, обо всем говорить?.. Сила твоя — в Вере. Тайна через Веру открывается и познается.

Работа шла споро. Бульдозером слой за слоем срезался серовато бурый ил, вытал-кивался наверх и бульдозерист мелиораторов сгруживал его. На Даниловом поле вырас-тала гора вровень с Татаровым бугром, потерявшимся без сосен. Стала местами показы-ваться крашеная глина. И ничего такого, чему можно было бы дивиться, не обнажалось. Старик Соколов то пропадал из вида, то появлялся на бугре. Увлекшись работой и как бы отвлекшись от мыслей, бередивших в начале, Дмитрий Данилович все углублял котлован.

Под ножом бульдозера вдруг скрежетнуло и издало стон как живое придавленное. Дмитрий Данилович вздрогнул от неожиданности, поднял нож, дал задний ход. Поогля-дывался и вылез из кабины. Под срезом пласта что-то серело, похожее на сколок посуди-ны. В котлован спустился Старик Соколов Яков Филиппович. Постояли молча, глядя на то, что обнажилось, и чего они как бы ждали увидеть… Дмитрий Данилович достал за-ступ, осторожно копнул. Вывернулся человеческий череп. И в этот миг из-за Татарова бу-гра от Гороховки вылетела черная птица. Над котлованом, во знак о себе, каркнула хрип-ло, словно кашлянула с досады. Тень ее скользнула по черепу. И от него отскочила вверх, как бы что-то забрав из него. Яков Филиппович и Дмитрий Данилович поглядели во след птице, пока она не скрылась за леском.

— Мается черный дух, — сказал Старик Соколов. — Коли сторожить будет некого, так и не прилетит. — Незаметно перекрестился. — Дай-то Бог, пусть изойдут напасти, и снизой-дет благословенное мирство на нас.

От черепа, вдавленные еще глубже, отходили кости скелета. Подошел экскава-торщик, увидев кости, сказал равнодушно:

— Бедолага какой-то, знать, свел счеты с жизнью. Или лихие люди спрятали свои следы.

Дмитрий Данилович не отверг такое объяснение находки. Больше из-за того, что-бы не дать повода для иного истолкования.

— Всякое тут случалось, — проговорил он. — По этим местам проходил торговый зимник. Через Каверзино и Соколье болото обозы шли в Новгородские земли.

И все же экскаваторщик, наслышавшейся о появлении тут светящегося шара, и о клятом месте, с верой или без веры в то, сказал:

— А может и верно, что это черепушка колдуна, вот черти и повадились к нему.

Старик Соколов и Дмитрий Данилович, не отвергая и этого высказа, стояли задум-чиво, в каком-то еще ожидании… В напряженной тишине сходил с небес тонкий звон знойного дня. Словно дрожали невидимая струна, по которой шли с выси на путные сиг-налы. И они, причастные к действу тут, улавливали тайность этого звона.

Копнули глубже, вынули остальные кости скелета. Дмитрий Данилович собрал их в брезентовый лоскут и вынес вверх на бугор. Сделал еще срез, но ничего не показа-лось. Запустил ножи бульдозера поглубже. Чуть в стороне вывернулись лошадиные мослаки и другие кости. Откопались два креста, подковы и металлические свертки. Со-скоблили с них серую землю и сверкнуло серебро с иконного оклада. В этот миг при пол-ной тишине над головами пронесся вихрь, послышалось шуршание и странный шелест. Будто пролетел большой снаряд и воздухом обдало стоявших. На Татаровом бугре ворон-кой вздыбилась земля и ровно бы что унеслось вверх. Старик Соколов глянул на Дмитрия Даниловича. Оба затаенно промолчали, не решаясь вслух высказать свои догадки. Экс-каваторщик с испугом в глазах и изумлением, повертел головой по сторонам. Но ничего не увидев, невнятно вымолвил:

— Что это такое?.. Даже толкнуло воздухом. Ухнуло там, ровно дерево вихрем сва-лило. Старик Соколов и Дмитрий Данилович, не удивляясь ничему, застыли на мес-те. По их: ушел из своего кубла черный дух ведуна. Свершилось благое, и очистится от скверны их земля.

4

Работы решили прекратить. Дмитрий Данилович поехал на мотоцикле в кон-тору, сказать о находках учителю Климову, парторгу колхоза, и Николаю Петровичу. За-одно и Светлане, учительнице.

По селу разнесся слух — в Лягушечьем озерце под Татаровым бугром клад сыскал-ся. Скелет колдуна отрыли. Гурьбой прибежали мальчишки, шофер Гарусков подвез на грузовике тех, кто оказался возле конторы и сельмага. Среди них дед Галибихин, Марфа Ручейная и дьяк Акиндий. Подъехала и Светлана с Дмитрием Даниловичем. Николай Петрович, парторг, председатель сельсовета и участковый милиционер подкатили на "уа-зике". Сбежалось все Мохово и Большое село. Шелекша обмелела, и переходили ее вброд. Ожили давние, забытые было, толки о нашествии в здешние леса татарове. Интерес люда к прошлому, затушеванному было бедой, враз воскрес. Будто что мертвое на глазах ожи-вилось. Так вот далекие дедичи оставляли потомкам вехи свои в вечной земле.

Дмитрий Данилович поднялся было на бугор, чтобы взять кости, вынесенные из котлована. Вернулся растерянным, подошел к Старику Соколову, в руке держал пустой брезентовый лоскут, в котором были завернуты кости. Унести их никто не мог. Даже бре-зент был не развернут. Будто само собой все в нем истлело-истаяло. Яков Филиппович остерег жестом руки, что говорить о том не надо. Самим подумалось, что кости исчезли в тот момент, когда над бугром пронесся вихрь.

Рассмотрев находки, участковый милиционер велел Дмитрию Даниловичу еще раз скребнуть бульдозером дно озерца. Под ножом обнажился слой плотной красной гли-ны. Это было уже извечное дно озерца.

Дед Галибихин, повертев в руках подковы, сказал, что они не нашей ковки. Так и есть, от татаровой лошади.

— В иле-то хорошо выкованное железо как в смазке оберегается. Хоть сейчас вот на копыто ставь.

О Других находках — ризах и иконных окладах, крестах тоже гадали. Не так уж и худо прежний наш люд жил. Вон какие церкви с богатыми украшениями алтарей стояли. В Пустыне монастырь отстроен, в Кукобое собор и богадельня, в Семеновском и других приходах храмы по богатству городским не уступают. И у них в Большом селе стояла на выказ всем церковь Всех Святых. Убогий бесталанный люд не мог такое у себя создать.

Старик Соколов, ровно пророк над святыми мощами, изрек, глядя на крест и ризы:

— Люд наш в старину общинности держался. На законе своем жили, хотя иго и гне-ло. Волю берегли в душе и своем разуме. За землю свою буйну голову клали. За них-то нам стыда не несть. Воителей православных — их ли прах тут остался, тех ли, что ворами пришли, опамятовать едино надо. Души, вопрошающие оповедания, и облегчить словом и знаком креста.

Подошли Марфа Ручейная с дьяком Акиндием. Марфа сняла плат с

головы, хотела набрать в него землицы, в коей стелел прах, чтобы упоить тление на клад-бище с молитвой. Но ее отстранил милиционер, а председатель сельсовета оттолкнул, ничего не объяснив: нельзя и все.

Кости, оклады с икон, крест Акиндий незаметно оградил крестным знаменьем. Обошли с Марой котлован и перекрестили все четыре стороны темной, до сих пор неве-домой никому могилы. Старик Соколов стоял стражем над этим их действом. Вынул из кармана целлофановый мешочек, который всегда носил с собой, и незаметно передал Марфе. Улучив момент, когда председатель сельсовета и милиционер поотошли, она не-заметно набрала в него бурой землицы из ямины, где покоились кости. Старухи, заметив это, перекрестились. Одна из них сказала:

— Татаркой вот прозвали. Так может то и правда. Душу ее и томит кровь-то родная. И то сказать, под одним небом живем все. Ее и звало сюда и пугало тут. Коли и будет по-кой от окаянства.

О черепе и скелетных костях, вынесенных Дмитрием Даниловичем из котлована на бугор и там пропавших, так никто и не узнал. Будто и не было их.

Ждали начальство из райкома. Николай Петрович, перед тем как выехать на бугор, сообщил Нестерову о находках. Но никто не появлялся.

Сельсоветские и колхозные власти не знали, что делать. Может закопать на месте несчастные кости… Парторг, учитель Климов, предложил собрать все находки в пластмас-совый мешок из-под удобрений. Такие мешки валялись на берегу Шелекши. По его знаку ребятишки тут же и притащили их. Решили все отвезти в сельсовет. А там видно будет.

Светлана сфотографировала дно котлована с находками, и сам бугор уже без сосен. Из дому позвонила в отдел культуры облисполкома. Но там, как и в райкоме, не придали значения: "нашли, так и что?.." Перезвонила матери, попросила связаться с археологиче-ским музеем. Часа через два последовало указание из райкома: "прекратить всякие работы на Татаровом кургане, ждать приезда комиссии".

Дмитрию Даниловичу тоже пришла мысль сообщить о находках художнику, Ан-дрею Семеновичу. Может и приедет взглянуть, не часты такие открытия. Поважнее вся-ких заграниц. Чего-то и особенное заметил бы, пока не засыпали котлован. Позвонил в Ленинград, но художник был уже в Финляндии.

На другой день в Мохово приехали двое археологов, мужчина и женщина. Пришла следом машина "Первого". За ним — исполкомовская. Толок из области, как райкому и райисполкому в незнании отсидеться.

Дмитрий Данилович обеспокоился, как бы надолго не затянулась канитель. Будут выяснять, согласовывать и остановятся работы до зимы. Но археологи смело решили, что бугор надо срыть. Может из-за боязни, как бы кто другой не вмешался…Работы и нача-лись под их наблюдением. Если даже и срезать землю тонким слоем — дела дня на два. Верхний слой с бугра Дмитрий Данилович сгреб на поле. Хвойный перегной тоже хоро-шее удобрение. Дальше стал сваливать суглинок в котлован. Земля рассыпалась, и в ней копались археологи и помогавшая им ребятня. Попадались следы перержавелого желе-за. Костей не было. Значит тут и была схватка мирян с золотоордынскими конниками. Убиенные на бугре были подобраны и схоронены. А свергнутые в озерцо так и остались на дне его.

Археологи уехали, забрав с собой все находки, кости человеческие и лошадиные. Марфа Ручейная и дьяк Акиндий посчитали неладным, что увезли незнамо и куда остан-ки человеческие, мешочек свой с собранной землей, в коей истлел прах, они отнесли в Благовещенскую церковь, чудом уцелевшую. Отпели и получили от батюшки позволение схоронить. Пошли на свое кладбище, место для погребения выбрали не в середине погос-та, а у оградной канавы. Кто его знает, какой веры были убиенные. Но сыра земля матуш-ка для всех одна и всех принимает. И тем умиряет мытарства всякой грешной души. Стали копать могилку, и тут увидели позади за кустом на траве череп и кости. То, что исчез ске-лет с Татарова бугра, Марфа и Акиндий знали, Марфа пошла к Якову Филипповичу, а Акиндий остался на погосте. Яков Филиппович оглядел череп и кости, признал, что это исчезнувшие с бугра. Сходили за Дмитрием Даниловичем, и он подтвердил. И странное дело, ни у кого никакого удивления не вызвало, как могли тут оказаться, пропавшие с бу-гра кости. Будто все произошло так, как и предвидено.

Старик Соколов все же спросил Марфу Ручейную, слывшую предсказательни-цей, какой в этом тайный знак. Ей чаше других выказывались на Татаровом бугре наваждения. Марфа задумалась, помолчала, и поведала свой недавний сон, похожий, как она сказала, на явленное видение.

Ночью вошел в ее избушку человек в черном одеянии. Темень стояла, но она его разглядела. То ли спала, то ли нет, и сама сказать не может. Молитву творила, чтобы от-ступил он нее. А он стоит, сложив ладони перед грудью и говорит: "Марфа, Марфа не го-ни меня, я князь в прежней своей жизни, мы с тобой одного племени. Я отступник, во зле увяз, ты и можешь прощение мне вымолить. Люд нынешний превзошел в грехе и мой грех и отверзь темницу моего и твоего сородича".

Марфа склонила голову, будто в согласии с кем-то, или с чем-то, помедлила и сама истолковала свой сон: "Вот и сбылось. Подошло время и пало на нас усмотренное Госпо-дом совершение. Истлевает грешная плоть, а и раскаявшаяся душа, подпавшая под власть тьмы, не может без замоления отойти от праха, маяться должна беспризорной".

Старик Соколов и в явленном Марфе Ручейной призраке узнал своего затыло-глазника. Дух его, окровавленный революцией, тоже мечется. Коммуниство ему бы и не в вину, но он и насильником был, невольно и шло от него зло. Душа его страдала и за грехи свои и за не прощаемые согрешения своего далекого сородича — золотоордынского ве-дуна, нашедшего кончину на Татаровом бугре. Зло не всегда пребывает во зле, как и в Добре что-то таится неподобное Добру. Иначе бы зло, без власти над ним Добра, погуби-ло жизнь. Но и Добро без зла превратилось бы в "ничего". Все от единого начала взялось. Грех возник от мятежности божьего человека. Марфа Ручейная во оневоленном грехе и восходила родом к ведуну. К ней, страдалице, и молитвеннице, он и воззвался через дру-гого своего сородича, прося действом и молитвой вызволить его из нижней тьмы.

Человек живет как бы в трех ярусах. Один земной, временный, где проходит испы-тания. Второй верхний, небесный, для праведников. И еще подземный, темный. Ярусы небесный и нижний, сокрыты от человеческого глаза и неподвластны разумению огрехов-ленного люда. Только каким-то краешком своим открывается это праведникам по воле Провидения. Ему вот, Старику Соколову, оно приоткрылось.

И Марфа Ручейная в таинства потустороннего мира уверовала. И ей из него пода-ются предвидения. Но об этом не скажешь тем, кто обречен пребывать во тьме незрячим. Ей, прозванной Татаркой, как бы и повелено вместе с дьяком Акиндием предать зем-ле прах окаянного золотоордынского ведуна. И тогда душа его освободится из подзем-ного плена, чтобы воплотиться в каком-то новом себе, менее огреховленном. Но это все опять остается в себе, в одних тайных мыслях, и у Марфы Ручейной, и у него, Коммуни-ста во Христе. Время не подошло, чтобы говорить о таком, как о повседневном обыден-ном. Но и томить себя полной тайной как бы уже не резон. Вера к люду мирянскому, как свет через кромешную тьму и начинает пробиваться, раз за разом расширяя небесный окоем.

Постояв над костями с такими неизрекаемыми мыслями, Яков Филиппович ска-зал Марфе и дьяку Акиндию:

— Вам вот и заветано наречением предать земле прах, молитвой упросить землю-матушку принять его. Тайна вот это. Тут и надо его упокоить, где явлен, господь един, так и добрые дела одинаково в добре для всех должны твориться, и злому зло — да будет несотворимо.

На другой день Старик Соколов сделал деревянный крест, и Марфа Ручейная с дья-ком Акиндием опамятовали им свежую могилу.

Через неделю Светлана съездила в город, зашла в археологический музей, разуз-нать, что там думают о находках на Татаровом бугре. Высказали предположение, что мослак лошади монгольского типа и кости человеческие, скорее всего татаро-монгольских конников.

В разговорах с городскими гостями Старик Соколов высказал о том свое мнение:

— Знамо, убиенных ратников — воителей православных, миряне по чести схоронили, Да и тела басурманские не как скотину зарыли. Пленники были, они действо и провели по своей вере. А этих вот озеро взяло. Они и ждали своего часа. И он вот пришел.