"Серебряная река" - читать интересную книгу автора (Ричардс Бен)

Взаперти

Ник Джордан очень хотел иметь мужество и убеждения. Он с благоговением рассматривал фотографии охваченных пламенем мучеников, которые облили себя бензином и подожгли, и думал о том, какие сверхпобуждения могли оказаться сильнее естественного стремления к самосохранению и страха боли. Он думал о жертвах пыток, исторгающих презрение к своим палачам сквозь стиснутые мукой зубы, и что сам он в таких условиях исторгал бы лишь имена и адреса всех своих друзей. Ник не был уверен, что проявил бы мужество даже не в столь экстремальных ситуациях. Он восхищался ирландской журналисткой, которая выразила свое презрение дублинскому криминальному сообществу и поплатилась за это жизнью. Правда, кое-кто говорил, что на самом деле все было не столь героически, но Джордан не желал об этом слышать.

Ник пришел к заключению, что главная его проблема заключалась в следующем: он хотел быть героем, но не умереть героем. Очевидно, мало кто стремился к последнему, но некоторые были готовы к этому – или, во всяком случае, к страданиям – как к неизбежной опасности, связанной с храбростью. Он вспомнил фотографию военных действий в центральноамериканской стране, на которой молодой партизан стрелял, стоя на колене рядом с телом мертвого товарища. Теперь у этого молодого солдата были воспоминания и рассказы – возможно, и ночные кошмары, – а его товарищ превратился в прах. Но нельзя выжить, если не смириться с возможностью стать тем, другим, трупом, все еще сжимающим лежащую рядом винтовку. Ник не был уверен, что готов к такому риску, и его угнетала эта трусость, которую он считал ужасной и разрушительной слабостью, особенно для людей его профессии.

Когда он разговаривал об этом с Кейтлин, она убеждала его, что храбрость и трусость – не какие-то раз и навсегда заданные качества. Никто не знает, когда он может оказаться храбрым, но такая возможность есть у всех и может проявиться в самый неожиданный момент. Может быть, у него просто не было случая проверить себя. Она напомнила о своем друге Дереке, который боялся всего на свете: самолетов, лифтов, метро, голубей, замкнутого пространства, неограниченного пространства, рака, толпы, детей, кинотеатров, штормов и собак, не считая более мелких страхов. И этому Дереку сломали в метро нос и выбили два зуба, когда он вступился за выходца из Азии со следами кожной болезни витилиго против нескольких подвыпивших болельщиков «Сандерлэнда», возвращавшихся на Кингс-кросс. Это все очень хорошо, думал Ник, но поступил бы он так же, как Дерек, или сделал бы вид, что ничего не замечает, и вышел на следующей станции?

Не было ли это желание храбрости и стремление не оказаться слабым какой-то экзистенциальной потребностью скрыть другие пороки своей личности? Ник не принадлежал к миру, в котором права не ограничены, но в этом мире было достаточно привилегий, чтобы линия его жизни оказалась вполне предсказуемой. Иногда у него возникало острое желание выйти из отведенного ему русла, нарушить правильный и заранее предусмотренный порядок вещей, чтобы почувствовать, что он действительно живет.

Ник был достаточно проницателен, чтобы не испытывать благодушия ни по отношению к себе, ни по отношению к тому миру, в котором он обретался. Он не питал особой симпатии к Рону Драйверу, но был не слишком высокого мнения и о своих коллегах, чье честолюбие умерялось лишь цинизмом, они готовы были карабкаться наверх с максимальной скоростью, какую только допускало соблюдение приличий. Без этого твоя карьера была закончена, ничто другое не принималось в расчет, и у подвергшегося наказанию оставалось мало возможностей восстановить свои права.

Джордан лелеял желание справиться с какой-то трудной задачей, сделать что-то отчаянное, смелый шаг, который позволит ему не только проверить себя, но и даст возможность насладиться восхищением окружающих, чего в глубине души он жаждал более всего. Нельзя сказать, что он не замечал стоящего за этим эгоизма: он готов был честно в нем признаться. И все же он так же честно готов был допустить, что признание вины ее не умаляет. Жизнь должна быть яркой, жизнь должна быть страстной, жизнь должна быть волнующей, но чем он готов был пожертвовать, чтобы сделать ее такой? Его жизнь была комфортной и, по большей части, приятной; возможно, честнее было бы благодарить за это судьбу. И все же его самолюбие не было удовлетворено, Ник хотел бросить вызов судьбе, поставить все на карту и посмотреть, что из этого выйдет. Он чувствовал, что не все его способности востребованы.

Эти мысли еще сильнее завладели им после встречи со старым приятелем на той вечеринке на крыше. Когда-то их жизненные дороги разошлись, но теперь странным образом пересекались снова, и сейчас он шагал по Блумсбери, чтобы встретиться с тем, кого еще несколько дней назад практически не помнил и не рассчитывал опять увидеть. Наступили сумерки, и иностранные студенты стояли перед своими освещенными ночными огнями общежитиями, изучая карту города; на скамейках скверов сидели парочки, нервно, как прелюбодеи, сжимая ладони друг друга; в освещенных окнах колледжей и институтов можно было видеть студентов, с вниманием или безразличием слушавших преподавателей. Предстоявшая встреча вызывала у Ника некоторое беспокойство. Его смутила резкость Джорджа в саду на крыше, и он совсем не испытывал желания, чтобы кто-то оценивал, каким он был в прошлом.

Джордж, как Ник, в общем-то, и предполагал, опаздывал. Еще раз взглянув на часы и подумав, не вернуться ли домой, он увидел улыбающегося Джорджа, идущего в его сторону с вытянутой рукой. Они пошли к отелю, с некоторым напряжением поддерживая разговор, как те, кто давно не виделся и плохо знает друг друга.

– Это не самый хороший отель, – сказал Ник. – Мы можем пойти в паб или другое место, если ты хочешь.

– Все равно. Мне главное – поговорить.

– Ну, поговорить там можно.

Бар отеля находился на углу и был пуст, если не считать японца, болтавшего от скуки с барменом в бабочке, который вытирал стаканы. Интерьер отеля был выдержан в розовых и серых тонах, по стенам висели незапоминающиеся картины пастельных оттенков, а филиппинка в переднике опрыскивала листья каких-то больших растений. В баре играла тихая музыка. Песня «Все мои чувства полны тобой» вилась подобно дымку над столиками и пепельницами. Бармен обрадовался возможности обслужить кого-то другого и прекратить беседу с японцем.

– Да, – сказал Ник, осторожно поставив пиво на столик, – неожиданная у нас с тобой получилась встреча в прошлый раз. Как твой отец? По-прежнему работает на почте?

– Он вышел на пенсию и вернулся в Лагос. Чертов город – никакого порядка. Отец не садится на рейсы, которые прилетают ночью, потому что по дороге из аэропорта могут ограбить. Он тридцать лет гнул спину в этой проклятой стране и теперь должен бояться, чтобы у него не украли деньги, когда он возвращается.

Ник кивнул.

– Как он называл эту еду, которую советовал мне обязательно попробовать, если я поеду в Нигерию?

Он вспомнил комнату Джорджа и хохот мистера Ламиди, угрожавшего отвезти его в Нигерию и заставить съесть… как это называлось?

– Гари, – засмеялся Джордж. – Миска этой штуки вырубила бы тебя, дружище.

– Ты разговариваешь совсем как он.

– Думаю, это неудивительно.

Последовавшая пауза была внезапно прервана звонком мобильного телефона Джорджа. Он достал мобильник.

– Да. О боже… Нет… Не знаю… В конце концов, это не мои проблемы… Джейсон, постарайся справиться… Послушай, у меня сейчас встреча… пока. – Все это он произнес все тем же слегка усталым и чуть раздраженным тоном, затем закрыл телефон и положил его на стол перед собой, некоторое время рассматривая, прежде чем снова поднять стакан с пивом. И вдруг Ник понял, что Джордж несчастен. Не в данный момент, а в целом, в жизни. Его резкость и горечь были частью какого-то более общего страдания, в котором он, возможно, никогда не признается – во всяком случае, не Нику. И все же это чувствовалось в выражении усталой раздражительности, в легкой тоске разочарованного ума.

– И давно ты занимаешься такой работой? – спросил Ник, кивнув бармену, который переменил им пепельницу.

– Слишком давно. Я как-нибудь вечером вытащу тебя прогуляться, Ник. Со мной тебя всюду пустят. Тебя и твою девушку, Кейтлин. Мне нравится ее имя. Но тебе нужно будет подготовиться для серьезной вылазки. Я мог бы показать тебе кое-что интересное… – Он затих, как будто эта мысль уже стала ему неинтересна.

Ник кивнул.

– А что с этим, о чем ты собирался рассказать мне?

Последовала пауза.

– У тебя есть сигареты? – спросил Джордж.

Ник протянул ему сигарету и положил пачку на стол.

– Бери сколько нужно.

– Много ты встречал людей, которые попали в тюрьму за то, чего никогда не совершали?

– Да, немало.

– Это самое ужасное, что может произойти в жизни. Оказаться запертым в камере, голые стены кругом, и еще какой-нибудь псих, который мечтает вставить тебе в задницу. И все за то, чего ты никогда и не совершал…

Ник кивнул. Мысль о тюрьме всегда ужасала его, независимо от того, виновен был человек или нет. Время тянется бесконечно, ты сам себе не хозяин – полное лишение свободы воли и индивидуальности. «Взаперти» – в этом выражении уже слышалось насилие. Он допускал, что в этом была одна из задач тюрьмы – запугать человека так, чтобы впредь ему неповадно было делать то, чего ему делать нельзя, чтобы максимально сократить количество потенциальных преступников.

– У меня есть друг, хороший друг. Отбывает пожизненное. За то, чего никогда не совершал.

– За что его посадили?

– За убийство. Но он не совершал его.

– Как это произошло?

– Он был охранником в одном из клубов в Восточном Лондоне. Ужас, что там творится, – хуже, чем в этом чертовом Лагосе. Короче, мой товарищ работал в этом клубе. А того парня однажды вечером избили на улице. Сильно избили: он два месяца был в коме, после чего решили отключить его от аппарата жизнеобеспечения. Мой товарищ выкинул этого парня из клуба, и его обвинили в убийстве. Но он не убивал.

– Но он же выставлял убитого из клуба? Свидетели были?

– Да… – сказал Джордж раздраженно, – свидетелей было много. Но, как я уже говорил, убийца не он.

– Но что показали свидетели? Что твой приятель только вытолкал бедолагу на улицу или что они видели, как он его бил?

Джордж опустил голову и некоторое время молчал.

– Некоторые показали, что видели, как он делал это. Но я знаю, что это неправда.

– Откуда ты знаешь?

– Я знаю своего друга. Он не мог этого сделать.

– Он должен был вызвать в суд тебя, чтобы ты засвидетельствовал его благонравие. – Ник сам удивился своему сарказму, а Джордж пристально взглянул на него. – Послушай… – продолжил Ник, – я хочу сказать, что здесь особенно не развернешься. Есть некий малый, который сидит в тюрьме за убийство и признает, что вывел того парня на улицу, и есть свидетели, видевшие, как все произошло, но дело нужно отправить в апелляционный суд, поскольку друг этого малого заявляет, что «тот никогда не мог этого сделать».

Джордж помолчал, глядя на Ника серьезно, но не враждебно.

– Жаль, что я не вытянул из него больше. Он немного тронулся, что и неудивительно, если учесть, сколько ему предстоит пробыть в тюрьме. Он неохотно говорит о том, что произошло, хотя я и пытаюсь найти того типа – шотландца, которого он упомянул. Это нелегко, потому что тот больше не работает в Лондоне.

– Кто? – спросил Ник рассеянно и раскаялся в своей невнимательности, потому что Джордж посмотрел на него с осуждением и разочарованием.

– Тот тип, шотландец.

Последовала новая пауза. Ник почувствовал, что его тоже охватывает разочарование. Не то чтобы ему было неинтересно, но он уже чувствовал, что здесь не за что зацепиться.

– И что, по твоему мнению, я могу здесь сделать? – спросил он наконец.

– Но ведь это твоя тема – люди, отбывающие наказание за преступление, которого не совершали?

– Да. Но нужно иметь достаточно материала, чтобы доказать обратное: свидетели, не вызванные в суд, юридическая некомпетентность, какие-то доводы в пользу того, что человек не мог этого совершить. И необходимо убедиться во всем этом самому, прежде чем делать программу.

– Хорошо, пусть это будет не телевизионная программа. Ты же пишешь и для газет. Ты можешь написать в одну из газет, которые любят такие темы. Подумай об этом.

В голосе Джорджа почувствовалось отчаяние, что еще больше убедило Ника в безнадежности этого дела.

– Но ты не дал мне ничего, за что можно зацепиться. Статья получится не слишком длинной: «Я пошел выпить со старым школьным товарищем, который сказал, что знает человека, сидящего в тюрьме за то, чего не совершал; он настолько верит своему другу, что я теперь тоже абсолютно убежден в его невиновности…»

– Старик, зачем столько цинизма? Даже если ты прав, почему тебя не волнует, правду я говорю или нет? Ты же журналист, черт тебя дери, и это твоя работа – найти что-то новое. Пусть мы с тобой не виделись долгие годы, но если бы мы встретились и ты сказал мне: «Слушай, Джордж, у меня проблемы. Какие-то типы преследуют моего друга, и мне нужна помощь. Требуется два десятка злобных ниггеров на машинах, чтобы они вправили мозги этим ребятам», я бы даже не поинтересовался, есть ли у этих типов убедительные причины охотиться за твоим другом, я просто сделал бы это для тебя без всяких вопросов.

– Почему?

– Что почему?

– Почему ты так поступил бы?

– Потому что это мой долг. Потому что мы вместе учились. Потому что я считал тебя странным, и потому что мы катались вместе на роликах и ты заходил иногда ко мне домой, и потому что я не такой интеллектуал и циник и не стал бы требовать каких-то доказательств в качестве гарантий.

Последовало молчание. Повышенный тон, в котором разговаривал Джордж, привлек внимание японца. Тот повернул голову назад, улыбаясь им обоим. Но собеседники со злостью глянули на него, и японец отвернулся обратно к бармену.

– Послушай, я, конечно, все понимаю. Но было бы глупо с моей стороны обещать тебе то, чего я не могу сделать. Я ознакомлюсь с этим делом и посмотрю, что тут в моих силах. Но и ты должен мне побольше рассказать. Ты знаешь, кто это сделал?

Джордж покачал головой.

– Подробности мне неизвестны, а Крис не очень разговорчив. Я знаю, что здесь замешана девушка. Он не хочет говорить о ней, а она – главная во всей этой истории. Но я могу попытаться найти тебе кое-кого. Есть этот человек, о котором я сказал и который там работает. Правда, тогда он там еще не работал. Все равно с ним, возможно, стоит поговорить. Я до него доберусь. Я не думаю, что это такая уж сложная история. Главное – разговорить людей.

Ник снова кивнул. Японец забирал свои сигареты и зажигалку, прощаясь за руку с барменом. За окном спешили прохожие, иногда заглядывая в освещенный розовым светом бар. Ник погрузился в свои мысли, думая о Розе и о том, кого можно было бы попросить забрать ее в воскресенье. Зазвучала версия «Yesterday». Вошла парочка туристов и села за соседним столиком. Язык, на котором они разговаривали, был незнаком Нику, и он подумал, не израильтяне ли они. У женщины было удивительно красивое лицо.

– Чем вызван твой интерес к этому делу? Почему ты так хочешь ему помочь? – спросил Ник Джорджа, стараясь не смотреть на женщину.

– Иногда ты просто должен что-то сделать, вот и все, – ответил Джордж. – Несправедливо, что мой друг там. Однажды он оказал мне большую услугу, и я этого никогда не забуду.

Джордж взял со стола телефон и стал надевать пиджак, висевший на спинке стула. Парочка, показавшаяся Нику израильтянами, стала спорить между собой, пытаясь не повышать голоса, и их разговор превратился во взбешенный шепот. По щеке женщины потекла слеза: она в смятении теребила прядь своих волос. Мужчина был в гневе и жестикулировал. Это единственное, что Ник видел и понимал в разыгравшейся между ними драме. Он старался не смотреть на соседей и снова обратился к Джорджу.

– И куда ты теперь направляешься?

– Хочу повидать детей.

– Сколько их у тебя?

– Двое. Чиерис и Сэмюэл.

– Похоже, что мальчику больше повезло с именем.

Джордж рассмеялся.

– Ну, в отношении Чиерис мое мнение не учитывалось, потому что тогда я не жил с ее матерью. Ей нравятся всякие такие дурацкие имена. Но старшего, Сэмюэла, я решил так назвать в честь своего старика. А ты? Уверен, что у тебя нет детей.

– Ошибаешься. Розе четыре года.

– Это от…

– Нет, ее мать не Кейтлин. И я редко вижу ее – мать, я хочу сказать. А с Розой мы видимся.

– Я люблю своих детей, – сказал Джордж. – Я правда не хотел с ними расставаться. Но с их матерью… когда у нас было хорошо, то было очень хорошо, но когда плохо – ну, это просто смерть, если ты понимаешь, о чем речь.

– Еще как. Особенно последнюю часть.

Женщина за соседним столиком встала и пошла прочь, оставив своего спутника и вытирая мокрые глаза. Мужчина остался сидеть, разрывая клочок бумаги на мелкие кусочки.

– А тот клуб, – спросил Ник, снимая свой пиджак со стула, – как он называется?

Джордж встал, положил телефон в карман пиджака и, глядя вслед уходящей женщине, с пониманием посмотрел на Ника.

– Он называется «Саблайм».