"Джон Р.Р.Толкиен. Биография" - читать интересную книгу автора (Уайт Майкл)

Глава 13. Последние годы

Несмотря на огромный успех «Властелина колец», жизнь Толкиена изменилась к лучшему не сразу. Однако «Джордж Аллен энд Анвин» быстро увидели, что риск окупился сторицей, и поняли, что контракт с участием в прибылях был для них не самым мудрым решением. Допечатывать тираж «Властелина колец» пришлось уже через шесть недель после выпуска первой партии, а в начале 1956 года Толкиен получил первую свою долю от прибылей: на Сэндфилд-роуд (Хедингтон) пришёл чек на четыре тысячи фунтов[167]. Эта сумма заметно превышала его годовое профессорское жалованье. Год спустя Толкиен получил чек на значительно большую сумму, и затем с каждым годом (вплоть до 1965-го) доходы с продаж неуклонно возрастали.

Вдобавок, в 1957 году католический колледж при университете Маргетта в Милуоки (США) приобрёл рукописи «Хоббита», «Властелина колец», «Фермера Джайлса из Хэма» и пока ещё не опубликованного «Мистера Блисса» за 1250 фунтов. Богатство свалилось как снег на голову. Эдит и Рональд теперь были обеспечены до конца своих дней и могли позволить себе многое из того, в чём прежде приходилось ограничиваться.

И всё же успех пришёл слишком поздно. Толкиену уже шёл седьмой десяток; он готовился уходить на покой и планировал посвятить остаток дней литературным занятиям, в первую очередь «Сильмариллиону», который оставался главным делом его жизни вот уже сорок лет.

В каком-то смысле Толкиен состарился раньше времени. Всю свою жизнь он был привержен старомодным идеям, и с приближением старости многие черты его личности — как достоинства, так и недостатки — стали проявляться всё ярче и ярче. Он никогда не отличался хорошей дикцией, а теперь его речь стала почти неразборчивой. Недостаток этот усугублялся привычкой не выпускать трубку из зубов с утра до ночи. В одном из некрологов его назвали «самым лучшим и самым худшим оратором Оксфорда»: «худшим — потому, что говорил он торопливо и невнятно, а лучшим — потому, что речи его блистали глубиной, эрудицией, юмором и неповторимым стилем»[168].

Одной из самых ярких черт его натуры всегда оставалась педантичность. Благодаря ей Толкиен стал выдающимся учёным и смог внести такую убедительность в свой вымышленный мир, но из-за неё же он относился ко многому чересчур критично. В 1955 году на «Би-би-си» состоялась радиопостановка «Властелина колец». Почти все сочли её очень удачной, но Толкиену она показалась слабой; он полагал, что большинство ролей сам исполнил бы лучше. В 1956 году «Властелина колец» собралось выпустить голландское издательство, но Толкиен обнаружил, что переводчик не справился с некоторыми именами, и приостановил публикацию. А через несколько лет Толкиена привели в ярость шведские издатели, предпославшие книге предисловие, в котором «Властелин колец» трактовался как аллегория.

С годами Толкиен становился всё нетерпимей в своих предубеждениях, его симпатии и антипатии проявлялись всё резче. Всё больше предметов он находил «вульгарными» или «нелепыми». Он терпеть не мог французский язык и французскую кухню, недолюбливал журналистов и не доверял фотографам. Иллюстраторы его книг неизменно вызывали у него раздражение, а большинство издателей, по его мнению, работали из рук вон плохо и ничего не понимали в рекламе[169].

Толкиен всегда отличался повышенным вниманием к деталям, но теперь оно стало почти навязчивым. В 1967 году журналисты Шарлотта и Денис Плиммер взяли у него интервью для «Дейли телеграф» и прислали набросок статьи на проверку. В ответ Толкиен разразился целым трактатом на две тысячи слов, раскритиковав Плиммеров, словно нерадивых студентов. В частности, его возмутило, что Плиммеры назвали «кабинетом» гараж, в которым он в то время работал, а гипотеза о том, что «Сильмариллион» вырос из увлечения вымышленными языками, повлекла за собой опровержение на полстраницы.

Кроме того, Толкиен сделался чрезвычайно скрытным. Журналистам и писателям-документалистам, зачастившим к нему после триумфального явления «Властелина колец», было не так-то просто выведать хоть что-нибудь о нём самом и о его прошлом. Толкиена раздражала поднявшаяся вокруг него шумиха. Он не понимал, почему люди интересуются его личностью, вместо того, чтобы интересоваться его книгами. Люди «пялятся на меня, будто я какая-нибудь горгулья», — жаловался он[170]. В начале шестидесятых он удержал У.Х. Одена от попытки написать его краткую биографию, а издателю, намеревавшемуся опубликовать эту книгу, заявил, что биографию человека может писать только тот, кто знал его очень близко, а в противном случае это будет грубым вторжением в частную жизнь.

Мнение его о современной литературе так и не смягчилось, да и к большинству писателей минувших эпох Толкиен относился неодобрительно. Журналисту, напомнившему ему о том, что К.С. Льюис некогда сравнил его с Ариосто, итальянским писателем XVI века, Толкиен заявил: «Я не читал Ариосто, а если бы прочёл, мне бы стало противно… Сервантес выпалывал романтику, как сорняки… Данте меня не интересует. Он так и пышет ненавистью и злобой. Какое мне дело до жалких склок между жалкими людишками из каких-то жалких городков?»[171].

Но и к себе Толкиен относился чрезвычайно критично. Именно поэтому он постоянно стремился перерабатывать свои книги, вносить в них улучшения и поправки. Он прекрасно сознавал погрешности, вкравшиеся во «Властелина колец», — и тот факт, что из пяти упомянутых истари подробно рассказано только о двух (Гэндальфе и Сарумане); и непрояснённый вопрос о том, кого же считать древнейшим существом в Средиземье, — Тома Бомбадила или энтов; и то, что эльф Кирдан, обладатель одного из великих эльфийских колец, упомянут в книге только вскользь. Исправить эти недостатки было нелегко, но Толкиен надеялся написать новые книги и разъяснить всё, что для читателей «Властелина колец» осталось загадкой. В шестидесятые годы издатель попросил его внести правку в «Хоббита» для нового издания, и Толкиен засиделся до рассвета, перечитывая свою книгу, и уже взялся было переписывать всю её заново, но вовремя опомнился. Он был твёрдо убеждён, что всякий хороший рассказ сначала нужно написать в поэтической форме, — как он и поступил со многими сюжетами «Сильмариллиона».

Но при всём этом, Толкиен вовсе не был склонен себя недооценивать и по многим вопросам готов был отстаивать свою правоту до последнего. Работая над «Властелином колец», он отдавал себе отчёт, что из-под его пера выходит уникальная книга, и ему достало веры в себя, чтобы целых семнадцать лет идти к своей цели, не сворачивая. А в конечном счёте он оказался прав и насчёт «Сильмариллиона», несмотря на то, что издатели неоднократно его отвергали.

Успех «Властелина колец» по любым меркам был огромным с самого начала. Но этим дело не ограничилось: события сложились так, что из обычной популярной книги он превратился в явление мирового значения.

Ещё в 1965 году сотрудники американского издательства «Эйс Букс» обратили внимание на то, что «Властелин колец» пользуется большой популярностью среди студентов колледжей, особенно в Калифорнии. Затем им стало известно, что бостонские издатели Толкиена, «Хоутон Миффлин», уже нарушили закон об авторском праве, когда ввезли из Великобритании несброшюрованные экземпляры в количестве, превышающем указанное в договоре. И «Эйс Букс» решили рискнуть и выпустить пиратское издание «Властелина колец».

Узнав об этом, «Хоутон Миффлин» связались с лондонским офисом «Аллен энд Анвин». Рейнер Анвин пришёл в ярость, но понял, что спасти положение ещё возможно: нужно, чтобы «Хоутон Миффлин» сами как можно скорее выпустили новое издание в мягкой обложке. Но для этого текст следовало заново отредактировать. Анвин немедленно поехал в Оксфорд, объяснил Толкиену ситуацию и попросил как можно скорее внести поправки в рукопись.

Толкиен согласился, но так ничего и не сделал. Прошло несколько месяцев — и в июне 1965 года на прилавках американских книжных магазинов появилось пиратское издание «Эйс Букс». Рейнер Анвин снова обратился к Толкиену, и тут обнаружилось, что вместо «Властелина колец» он всё это время занимался правкой «Хоббита».

Издание «Эйс Букс» было подготовлено весьма тщательно: текст воспроизвели достаточно точно, а на обложку поместили качественную иллюстрацию. Но, самое главное, цена за том составляла всего семьдесят пять центов — во много раз меньше, чем стоили экземпляры первого издания в мягкой обложке. «Хоутон Миффлин» готовили официальное издание, а «Эйс Букс» подошли к вопросу бесцеремонно и даже не предложили Толкиену авторских процентов.

Наконец, в августе 1965 года, Толкиен оценил масштабы катастрофы и понял, что если ничего не предпринять, от продаж эйсовского издания ему не достанется ни пенни. Он поспешно отредактировал рукопись и переслал правку Анвину, а тот переправил её в «Хоутон Миффлин».

Официальное баллантайновское издание «Властелина колец» вышло лишь незадолго до Рождества 1965 года. Но поскольку оно стоило на двадцать центов дороже, читатели по-прежнему отдавали предпочтение пиратской версии.

Толкиена это неожиданно рассердило, хотя до тех пор он, по всей видимости, смотрел на происходящее сквозь пальцы. Поначалу он рассчитывал, что его издатели подадут в суд, но затем случилось нечто неожиданное и весьма примечательное. Толкиен всегда отвечал на письма читателей. Порой он тратил по несколько часов на одно письмо и старался дать исчерпывающий ответ на любой вопрос о его книгах, если тот был сформулирован достаточно вежливо. И теперь оказалось, что он не зря тратил силы. Письма от американских поклонников к тому времени приходили на Сэндфилд-роуд целыми пачками — и в каждом ответном письме Толкиен стал жаловаться на эйсовское издание и на то, что борьба с пиратами отвлекает его от работы.

Весть об этом разлетелась среди его почитателей с удивительной быстротой, и уже через несколько месяцев началась кампания против пиратской книги. Любители Толкиена объявили ей настоящий бойкот и не уставали повторять направо и налево, что «Эйс Букс» не платят автору гонорар. Вскоре эту новость подхватила и американская пресса, благодаря чему о существовании «Властелина колец» узнало ещё немало людей, не поскупившихся потратить девяносто пять центов, чтобы узнать побольше. За 1965 год «Эйс Букс» распродали сто тысяч экземпляров, но баллантайновское издание в мягкой обложке всего за полгода разошлось миллионным тиражом. Так, спустя десять лет после выхода первого американского издания, «Властелин колец» стал в США бестселлером. А к 1968 году по всему миру было распродано три миллиона экземпляров.

На волне борьбы против эйсовского издания «Властелин колец» стал культовой книгой. «Эйс Букс» вынуждены были пойти на внесудебное соглашение и не только гарантировать Толкиену дальнейшее отчисление авторских процентов, но и единовременно выплатить всю сумму, которую они ему задолжали. Но гораздо важнее то, что именно благодаря кампании против «Эйс Букс» о Толкиене и Средиземье узнала широкая публика.

«Властелин колец» появился в кампусах как раз вовремя. Книга, написанная консервативным оксфордским профессором в годы второй мировой войны, неожиданно затронула сердца нового поколения — поколения, которое вскоре стали называть культурой хиппи. «Веселящийся Лондон»[172] в 1966 году был в зените славы, Карнаби-стрит[173] процветала, «Битлз» выпустили свой «Revolver» — популярнейший альбом десятилетия, а в молодёжных кругах уже вошли в моду ЛСД и марихуана. Тем же летом появились значки с лозунгами «Хоббиты — это хобби», «Гэндальфа — в президенты!» и «Фродо жив!». Повсеместно, от Польши до Борнео, возникали клубы любителей Толкиена и Средиземья, а американские солдаты во Вьетнаме встречали местных жителей со щитами, украшенными Оком Саурона.

Понять, почему «Властелин колец» нашёл такой широкий отклик в среде хиппи, вовсе нетрудно. Действие его происходит в альтернативном мире, не знающем ортодоксальной религии, но зато полном чудес и волшебства. Он близок сердцу каждого, кто настроен против современных технологий и роста индустриального общества. Но своей популярностью «Властелин колец» обязан, в первую очередь, не хиппи, поднявшим его на щит, и даже не только молодёжи. Книгу эту полюбили читатели всех возрастов, независимо от общественного статуса и происхождения. Она по-своему универсальна, и трактовать её можно на самых разных уровнях и с самых разных точек зрения (далеко не всегда предусмотренных самим автором).

Таким образом, Толкиен неожиданно оказался в центре всеобщего внимания и стал культовой фигурой, а для многих — своего рода гуру. Ручеек «фэн-почты» превратился с годами в полноводную реку, и Толкиен уже не успевал отвечать собственноручно на все письма. Восторженные послания приходили теперь и от мировых знаменитостей (в том числе от звёзд Голливуда и от одного астронавта), а однажды пришло жалобное письмо от какого-то бедолаги, утверждавшего, что его жена по уши влюбилась в Арагорна. Вскоре после этого случая Толкиен узнал, что десятилетние школьники из Челтнема поставили спектакль по «Властелину колец», и мальчик, сыгравший Фродо, не мог выйти из роли ещё целый месяц. А один член парламента, посетивший Толкиена в Хедингтоне, заявил ему: «Это не вы написали ‘Властелина колец’». Он имел в виду, что книга исходила от самого Бога, а Толкиен лишь записал её[174].

Случалось, поклонники звонили ему из Калифорнии посреди ночи, забыв о разнице во времени. Летом 1967 года какие-то американские студенты приехали в Англию специально, чтобы посмотреть на Толкиена, встали лагерем на лужайке у него перед домом и принялись выкрикивать: «Хотим Толкиена! Хотим Толкиена!»

Популярность книги Толкиена радовала, но реакция некоторых читателей озадачивала и подчас пугала. Он не был готов к славе. Он полагал, что важно лишь то, что он сделал, а не то, кто он такой, и не понимал, почему люди интересуются его личностью, его частной жизнью и прошлым. Эдит тоже не нравилось находиться в центре внимания. Она старалась оградить мужа от внешнего мира, чтобы ему хотя бы не мешали работать, но в то время ей уже перевалило за семьдесят, и отваживать рьяных поклонников и назойливых журналистов становилось всё труднее. В 1968 году Толкиены поняли, что оставаться в Хедингтоне больше невозможно. Они решили переехать и сохранить в тайне свой новый адрес и телефон, а в дальнейшем быть осмотрительнее.

С Оксфордом пора было расстаться. Толкиен вышел на пенсию в 1959 году и с тех пор пытался работать над «Сильмариллионом», но дело продвигалось трудно. Он начал уставать от жизни и нередко погружался в депрессию. Старость его угнетала; ему недоставало привычного разнообразия. Дети давно уже покинули родительский кров и обзавелись собственными семьями, старые друзья умерли или перебрались в другие края. Но обиднее всего было то, что постепенно угасают энергия и страсть к работе.

Но в жизни его всё ещё оставалось две опоры: вера, которая с годами только крепла, и Эдит. Супруги сблизились, как никогда прежде, и Толкиену теперь хватало времени на неторопливые беседы о детях и внуках и на совместные походы в ресторан. Хватало и денег на то, чтобы хоть немного порадоваться жизни. В 1966 году Рональд и Эдит отправились в круиз по Средиземному морю, а марте того же года отпраздновали «золотую свадьбу». В садах Мертон-Колледжа по этому случаю состоялась пышная вечеринка, на которой композитор Дональд Сванн исполнил песни о Средиземье на стихи Толкиена — «Ведёт дорога от ворот…».

Распрощавшись с Оксфордом, Толкиены поселились в Пуле — маленьком пригороде Борнмута на южном побережье Англии. Они неоднократно проводили в Борнмуте каникулы, и у Эдит остались здесь друзья, но для Толкиена переезд стал своего рода культурным шоком.

Они купили одноэтажный коттедж в нескольких минутах езды на такси от борнмутского отеля «Мирамар», где особенно любила бывать Эдит. Здесь она чувствовала себя гораздо уютнее, чем во всех прочих местах, где ей довелось побывать за свою жизнь. Постояльцы отеля, в большинстве своём люди пожилые, принадлежали к её кругу: доброжелательные, без особых претензий, не слишком интеллектуальные. Эдит приходила поиграть с ними в карты и попить чайку, а в иные вечера просто прогуливалась с мужем по набережной мимо Зимних садов и богатых особняков.

Коттедж был уютным, с большим садом. Эдит, должно быть, никогда ещё не была так счастлива, как в те несколько лет, что они прожили в Пуле. Правда, Толкиен здесь скучал: достойных собеседников ему не находилось. Он был человеком общительным, но бесконечная пустая болтовня за чаем его раздражала. Однако он твёрдо решил смириться со всеми неудобствами. Толкиен нежно любил жену и, должно быть, в конце концов осознал, сколько тягот ей пришлось вынести за годы их совместной жизни. В обществе его приятелей по университету она чувствовала себя неуверенно; его религиозное рвение было ей чуждо; не находилось ей места и в его интеллектуальном мире, несмотря на то, что она очень гордилась его достижениями. И теперь общением с пожилыми борнмутскими буржуа Толкиен расплачивался с Эдит за все те вечера, что он провёл в «Птичке с младенцем» или у Льюиса в Модлин-Колледж.

Кроме того, ему начало казаться (совершенно безосновательно!), что он не уделяет достаточно внимания детям. В действительности же он души в них не чаял и дарил им любовь с необычайной щедростью. Близкая приятельница семьи Симонна д’Арденн вспоминала: «Вся его переписка за сорок лет говорит о том, что он постоянно беспокоился за своих детей — здоровы ли они, всё ли у них благополучно, чем он может помочь им»[175].

И всё же, несмотря на одиночество, Толкиен постепенно привык к новому образу жизни и даже полюбил этот тихий курортный городок. Его угнетало, что он не может работать с такой же отдачей, как привык, и совсем не видится с людьми своего круга, однако скромность нового обихода ничуть его не огорчала. В домашней обстановке он всегда ставил практичность выше эстетики. Дом на Нортмур-роуд был одним из самых неказистых во всём Северном Оксфорде, а о доме в Хедингтоне У.Х. Оден отозвался как о «кошмарном месте с кошмарными картинами на стенах»[176]. Толкиенов это замечание очень расстроило.

Может показаться странным, что человек, столь тонко чувствовавший красоту языка, — человек, создавший прекрасный мир «Властелина колец» и испытавший влияние великого стилиста Уильяма Морриса, — не придавал никакого значения красоте в домашней обстановке. Но на самом деле ничего странного в этом нет: ведь Толкиен, в сущности, уделял больше времени и душевных сил Средиземью, чем реальному миру.

В период жизни в Пуле он по-прежнему усердно старался работать, и нетрудно вообразить его портрет конца шестидесятых. Толкиен сидит в скромно обставленной комнате, среди книг и бумаг, с зажатой в зубах трубкой. Он пытается уловить суть фразы, лет десять тому назад набросанной впопыхах на каком-то клочке бумаги, или подыскивает в своей мифологической системе место для новой идеи. Но за последние десять лет далеко он не продвинулся, и «Сильмариллион» остался таким же хаотичным собранием фрагментов, каким был и в пятидесятые. Он разрастался бессистемно: из одной идеи рождался десяток новых, а из них, в свою очередь, — новые взаимосвязи между многочисленными сюжетными линиями. Но Толкиен по-прежнему был предан делу своей жизни и всё так же мечтал создать «мифологию для Англии». В пятидесятые годы ему даже приходила мысль посвятить её королеве Елизавете II.

К концу шестидесятых Толкиен стал мультимиллионером, но они с Эдит так привыкли экономить, что и теперь не могли обращаться с деньгами свободно. Впрочем, они организовали трастовые фонды для своих детей и внуков, а сами жили в своё удовольствие. Больших трат они себе не позволяли, но в мелочах себе не отказывали. Почти каждый день они ходили обедать в ресторан и наслаждались изысканными блюдами и винами, не забывая, впрочем, ворчать по поводу цен. Толкиен стал элегантно одеваться, чем, должно быть, немало удивил бы своего старого друга Льюиса. В молодости они оба не одобряли страсть к модному платью, считая её выражением латентной гомосексуальности. У Льюиса эта неприязнь доходила до абсурда: говорили, что новый костюм на нём превращается в старый за один вечер. Толкиен же на восьмом десятке неожиданно полюбил изящные шёлковые галстуки и брюки «от кутюр»; эта перемена во вкусах наглядно запечатлена на фотографиях.

Толкиен по-прежнему получал много писем, но корреспонденцию сначала просматривали сотрудники издательства, так что теперь ему не приходилось отвечать на все до единого вопросы поклонников. Он не утратил интереса к проблемам экологии и, подобно многим пожилым людям, всё чаще возмущался переменами в окружающем мире, ибо полагал, что мир меняется далеко не к лучшему. Он отказался посещать свой любимый ресторан, когда к нему проложили новую дорогу, уничтожившую прекрасный уголок сельской природы. Особенно его вывело из себя известие о том, что одному судну на подводных крыльях, возившему пассажиров через Ла-Манш, без его разрешения дали имя «Тенегрив» — в честь коня Гэндальфа. А на обороте одного чека, адресованного в службу налогового управления, он написал: «На ‘Конкорд’ — ни пенни!».

А затем безмятежной борнмутской жизни внезапно пришёл конец. В 1971 году Эдит госпитализировали с приступом острого холецистита. Спустя несколько дней, 29 ноября, в возрасте восемьдесяти двух лет, она скончалась.

Со смертью жены вся жизнь Толкиена снова изменилась — теперь уже в последний раз. Ещё несколько недель он провёл в Пуле, но лишь для того, чтобы привести в порядок все дела. Затем он пожил какое-то время с семьёй и старыми друзьями, постепенно, медленно примиряясь со своей утратой. Его сын Кристофер, в то время преподававший в Нью-Колледже, помог отцу получить просторную квартиру в доме №21 по Мёртон-стрит, принадлежавшую Мёртон-Колледжу. Здесь у Толкиена снова появился настоящий кабинет, и он перевёз сюда свою библиотеку. Плата за жильё была чисто номинальной; за квартирой ухаживал смотритель; в колледже Толкиену полагались бесплатные ланчи и ужины; телефон также был бесплатным; дом был обставлен антикварной мебелью, а в гостиной красовался огромный уилтонский ковёр.

Толкиену приятно было вернуться в Оксфорд и вновь войти в академическое сообщество на правах почётного члена колледжа. Но жизнь его текла одиноко, и временами он чувствовал себя глубоко несчастным. Он по-прежнему возвращался к своему великому труду, по-прежнему отвечал на письма поклонников, часто виделся с детьми и внуками, встречался с теми из друзей, кто ещё оставался в живых. Весной 1973 года Толкиена навестил Кристофер Уайзмен — его старый друг и товарищ по ЧКБО, и они долго предавались воспоминаниям о минувших годах. Кроме того, Толкиен вместе с сыном Джоном съездил в гости к своему брату Хилари, который ещё в тридцатые годы стал садоводом и до сих пор жил на ферме в Ившеме.

В последние годы Толкиена осыпали почестями как в научном мире, так и в мире литературы. Весной 1972 года на церемонии в Букингемском дворце ему вручили орден Британской империи II степени[177], а тем же вечером Рейнер Анвин устроил в его честь банкет в клубе «Гаррик» в Мейфэре[178]. Множество почётных степеней Толкиен получил и от научного сообщества, но самой приятной для него наградой стало звание почётного доктора литературы, присуждённое ему на церемонии в стенах театра Шелдона — дома совета Оксфордского университета. Торжественную речь произнёс его старый друг и товарищ по клубу «Инклингов», Колин Харди, который к тому времени стал официальным оратором университета.

Вот уже несколько лет здоровье Толкиена постепенно расстраивалось. Ещё в Пуле у него начались приступы артрита и воспаления мочевого пузыря, а с конца 1972 года его стало мучить несварение желудка. Он обратился к врачам, но рентген ничего не показал. 28 августа 1973 года Толкиен отправился в Борнмут, навестить своих приятелей, Дениса и Джослин Толхерстов. Миссис Толхерст отмечала свой день рождения, и Толкиен чувствовал себя неплохо и даже выпил немного шампанского. Но посреди ночи он проснулся от острого приступа, и рано утром его увезли в больницу. Только теперь обнаружилась острая язва желудка, которую не удалось выявить на рентгеновских снимках. Три дня спустя, воскресным утром 2 сентября 1973 года, профессор Дж.Р.Р. Толкиен скончался в возрасте восьмидесяти одного года.