"Сокол на запястье" - читать интересную книгу автора (Елисеева Ольга Игоревна)

Пеан 3 СЕРП ДЛЯ ЗЕВСА

Многие не придают значения снам. А было время, когда цари казнили пророков за неверно истолкованный сон. И даже Зевс — царь богов — не находил себе места, если не мог разгадать видения.

Однажды после большой грозы, когда фиолетовая туча с черной бахромой, на которой Загрей катался по небу и пугал овечек своей матери, изрядно выплакалась, молодой Зевс заснул в ней, даже не сняв сандалии. Он сунул ноги во влажный край своего мягкого ложа, чувствуя, как под их тяжестью из небесного брюха вытекают последние капли. Земля внизу радовалась дождю и пряно благоухала крокусами — ведь была весна, и весь Крит от каменных ступеней Лабиринта до Рогатой бухты покрывали эти алые цветы.

Позевывая, Загрей смотрел, как девушки с наголо выбритыми синими головами торжественно ступают между цветов, словно между распустившихся капелек крови. Они готовились по очереди спуститься в подземелье, и сначала «отец богов» раздумывал, не взять ли одну из них на ложе. Но потом сон разморил его, Зевс повернулся на другой бок, натянул на себя край тучи посуше и брезгливо выпихнул ногой из своей постели последнюю молнию.

Она полетела вниз, ударилась в камень у самого Лабиринта, «ой!» воскликнули девушки, Зевс заснул.

Ему снились хорошие сны. Он быком гонялся за бритоголовыми красавицами по подземелью, а они визжали от восторга. Однако вскоре бык выскочил на посыпанную песком арену, перед ним возник молодой золотоволосый герой в кожаном фартуке. Он взмахнул двойным топором, голова быка отскочила, как у детской игрушки, и покатилась прямо на подставленное блюдо, орошая кровью лепестки белых крокусов, рассыпанные на нем.

И тут же Загрей ощутил себя длинным колосом пшеницы, отяжелевшим от зерна. Он раскачивался на ветру вместе с тысячами других колосьев в бескрайнем поле, посреди которого стояла резная кровать. Он сам выстрогал ее из ели для себя и Геро, когда она стала его женой.

На кровати спал Зевс — колос видел это со стороны. А справа подкрадывался Гефест с тонкой золотой сетью в руках, которую сковал для неверной Афродиты. Только когда хромой кузней накинул на «отца богов» неразрывные путы, Загрей понял, что в ловушке. Он не мог двинуть ни рукой ни ногой. В головах ложа молча встала Трехликая и, проследив за взглядом ее пустых глаз, Зевс увидел, как по полю к нему движется солнечный лучник. Он срезает колосья золотым серпом, и серп этот хорошо знаком Громовержцу…

От ужаса «отец богов» закричал и проснулся. Он сидел в мягкой, как орлиный пух, туче. Над головой тихо гас небосвод, расчерченный на западе алыми перьями облаков. Внизу девушки давно перестали петь, спустились к своему быку и плотно заперли двери из зеленой бронзы.

Все было спокойно. Но страшный сон не шел у Зевса из головы, ведь в руках у проныры-гиперборейца был тот самый серп, которым когда-то он, Загрей, оскопил своего отца Кроноса и положил конец его бесчинствам на земле.

Этот серп принадлежал Триедной Матери, когда она в облике Деметры в венке из спелых колосьев выходила осенью жать пшеницу. Неужели Геро сговорилась с Фебом? И отдала ему свой серп, как некогда вручила его юному Загрею? Ее глаза тогда были полны понимания, а улыбка сулила неземное блаженство. Неужели круг времени повернулся так быстро? И теперь внизу он, Зевс, а наверху солнечный лучник?

Нет, так скоро расставаться с завоеванной властью «отец богов» не собирался! Зевс пришпорил тучу и понесся на северо-восток, мимо бисером рассыпанных в вечерней воде островов к бесконечно далекой и бесконечно высокой горе, подножие которой уже скрывала ночь, а за вершину цеплялось солнце.

Геро, как и подобает доброй супруге, была дома. Она сидела у окна и пряла овечью шерсть. Руно, выходившее из-под ее пальцев, тут же становилось золотым. У ног богини суетились дактили, сматывая пряжу в сияющие клубки.

Вся комната была залита теплым светом уходящего дня. Но мирная картина не произвела на Зевса успокаивающего впечатления. Едва взглянув на дактилей, он вспомнил, что эти маленькие смешные существа возникли из пальцев левой руки Кроноса, которые в ссоре отрубила серпом богиня, досадуя на возлюбленного за лень. Еще сильнее «отец богов» задергал щекой при виде чудесных клубочков. Они предназначались для героев, служивших Великой Матери. Именно такой моток пряжи вручила длинноволосому афинянину бритая девушка с Крита, когда он спустился в Лабиринт, чтоб убить Быка.

— Приветствую тебя, супруг мой. — Геро встала и сложила пряжу.

Ее манеры были учтивы, а глаза, как и подобает, опущены долу. Но и в голосе, и в безмятежной улыбке матери Зевсу почудилась насмешка.

— Вышли своих слуг! — пророкотал он.

— Чем тебе помешали дактили? — удивилась Геро.

Звучная пощечина прервала ее речь.

— Отвечай, когда тебя спросят, женщина. — рявкнул «отец богов».

Геро слизнула капельку крови, выступившую на губе, и знаком отослала слуг. Ее забавляло поведение сына. Он все никак не мог привыкнуть к роли хозяина и на каждом шагу нуждался в подтверждении этого. «Бедные мужчины! — думала богиня. — Как коротка их жизнь! А все потому что они выдумали время. Разве не предпочтительнее сматывать его в клубок, чем знать, когда все началось и когда кончится?»

— Что тебя так встревожило, мой господин? — вслух спросила она.

— Где твой серп? — без обиняков заявил Зевс.

— На Корфу в святилище Диких Яблок.

— Разве нельзя было его уничтожить? — Загрей насупился и подозрительно уставился на мать. — Зачем ты его хранишь?

— Это не та вещь, которую можно уничтожить. — спокойно возразила Геро. — Она существует с начала мира и нужна, чтоб обрезать его конец. Есть всего несколько предметов, которые пришли к нам…

— Разве не ты ее сделала? — оборвал жену Зевс.

— Кто сделал, Тот сделал. — уклончиво ответила она. — Достаточно и того, что только я умею им пользоваться.

— Как-то раз им воспользовался я, — взгляд Загрея был тяжелым и неотступно следил за Матерью. — Никто не сказал мне, что однажды ты не вложишь серп в руку другого претендента.

Геро пожала плечами. Никто. Она во всяком случае не может такого сказать. Глупый мальчик! Он хочет обезопасить себя от неизбежного. Сделать свою власть вечной. Но ничего вечного нет на земле. Пока вращается круг, один наверху, другой — внизу. И сколько можно рвать ей сердце, прося о несбыточном?

— Чего же ты хочешь от меня? — устало спросила богиня. — Я рада услужить тебе.

Про себя она знала, что какие бы ухищрения не предпринимал ее «бедный Загрей», как бы не величал себя «отцом богов» и «царем мира», он навсегда останется бычьей кровью на блюде и ячменным зерном между жерновами Великой Матери.

— Я хочу, чтоб ты отдала мне серп. — заявил Зевс, беря с подоконника золотую гребенку для овечьей шерсти и начиная расчесывать свою великолепную бороду. После каждого движения ее тугие каштановые колечки все сильнее отливали огнем и казалось, что на лице у Загрея колышется пламя.

В этот миг Геро жалела, что она не одна из тех бритоголовых девушек, которые оставляют у себя на затылке длинную прядь, чтоб щекотать ею нос быку, играя с ним на зеленых лугах Крита. Мать чувствовала, что тонкие огненные нити свивают ее с Зевсом в один кокон.

— Серп не может надолго покидать святилище. — сказала она, чтоб прогнать наваждение. — Вещь всегда связана с местом своего изначального пребывания. Только оно может удерживать ее силу. Иначе равновесие будет нарушено… Это не игрушки, Зарей!

— Я больше не Загрей. — Зевс притянул супругу за руку. — Уже вечер. — его голос звучал властно, но Геро посмеялась в душе той мольбе, которая была написана на лице у «отца богов».

«Ты все еще боишься темноты. — подумала она. — И спать не можешь без новых сказок».

— Хорошо. — вслух сказала Трехликая. — Завтра у тебя в изголовье будет лежать серп, но смотри не обрежься.

Геро не обманула супруга. Утром она положила страшную игрушку у головах Зевса, свистом созвала дактилей и удалилась по своим делам. Ведь с тех пор, как ее заносчивый сын стал править миром, забот у Великой Матери не поубавилось, просто справляться с ними стало гораздо труднее.

Проснувшись, Загрей первым делом сунул руку за голову. Обнаружив подарок, он готов был как в детстве издать крик радости, но раздумал. Серп, которым царь богов искалечил собственного отца, не мог приносить его сердцу беззаботного веселья.

Оружие само легло Зевсу в руку, он свесил его на ладони, подбросил, точно примериваясь к невидимому врагу… И в этот миг до ушей Громовержца долетели слова его божественной супруги. (Геро не было в комнате и вообще не было на Олимпе, но она могла видеть и слышать все, что происходит в любом уголке земли).

— Загрей, — нежно шепнула мать богов, — ты не можешь просто перепрятать серп в тайне от меня, как не можешь его уничтожить. Ни дно морей, ни сердцевина гор, ни абсолютная пустота небес не укроют эту вещь без надлежащих условий.

Зевс раздраженно закусил губы: опять она знала и могла больше него! Вот он, например, не видит Геро, не ведает, откуда та говорит, и не стоит ли сейчас, ухмыляясь, прямо за его спиной? Как царь богов может чувствовать себя в безопасности, когда Трехликая незаметно следит за каждым его шагом?

Загрей почувствовал себя обиженным мальчиком, у которого мать нашла в кармане гвоздь.

— Слушай меня, — настойчиво повторила Геро. — Если волшебная вещь покидает предназначенное ей место, то она не может обрести постоянного пристанища. Куда бы ты не забросил ее, следует оговорить условие: «Настанет день и такой-то, скажем, царь, пастух или сумасшедший сможет взять серп, если…»

— Да замолчи ты!!! — сорвался Зевс. — Я понял! Понял!

С досады он размахнулся — а силы у сына Земли было не меряно — и зашвырнул серп с Олимпа в сторону темневшего за горами моря.

Несколько мгновений ошарашенный собственной выходкой Загрей видел, как вспыхивает на широком крутящемся лезвии солнце. Потом роковой серп исчез за северной оконечностью горной гряды. Куда он улетел? Где нашел себе приют? Осталось для Зевса тайной. Он слышал только страшный удар, ознаменовавший падение оружия в каменные глубины гор.

— Пусть там и лежит! — гневно прокричал «отец богов». — Пока сумасшедший царь-пастух не найдет его и не зарежет им сам себя!

Аполлон ехал на ослике по бескрайней меотийской степи, когда над головой у него просвистело что-то золотое и блестящее. Оно вращалось, рассекая воздух. «Комета! — подумал Феб. — Так близко от земли?» Лучник проследил за предметом глазами, тот сверкнул над громадой Тафрских гор в отдалении и рухнул в самую их сердцевину.

От удара земля под ногами гиперборейца вздрогнула, а каменные исполины к юго-западу от Меотиды, слегка приподнялись и опустились на прежнее место, брякнув отрогами, как лошадь сбруей. Тучи пыли взметнулись в воздух, сотни вековых сосен попадали на землю с вывороченными корнями, с вершин сошли камнепады, перегородив русла рек, и воды потекли вспять.

«Не слабый бросок. — подумал Аполлон. — Интересно, что это?»

— Серп Кроноса. — отозвалась с ветки орешника серая кукушка, и лучник тот час узнал голос Великой Матери. — Вернее так серп называется с тех пор, как Зевс кастрировал им Кроноса, но ты…

Кукушка спорхнула с ветки, потому что гипербореец вскинул лук и прицелился. Геро знала, что ее бывший слуга бьет без промаха, и потому предпочла растаять в воздухе.

— Ты глуп, — жужжала пчела у его уха, — но я все равно скажу то, что должна сказать, — шуршал песок на дороге. — Мы с тобой в ссоре, а жизнь течет к назначенным событиям, — звенела трава. — Рано или поздно ты вступишь с Зевсом в схватку. Знай, что серп сможет взять только сумасшедший царь-пастух, который зарежет им самого себя. Он вспыльчивый, правда? Мой маленький Загрей?

Больше Аполлон ничего не услышал. Он с досадой натянул повод, и ослик встал, как вкопанный, не понимая, чего хочет хозяин.

Великая Мать опять впутывала его в свои дела! А от них нельзя ждать ничего хорошего! И откуда такая медлительность? Стрелял бы сразу! Лучник ругал себя последними словами.

Он и Зевс — какая может быть схватка? Загрей властолюбец и грубиян, а Феб только и мечтает, как оказаться дома на севере среди любезных его сердцу гиперборейцев, петь и плясать с ними. Но только ли это?

Чтобы успокоиться, солнечный бог вытащил из-за пазухи флейту и приложил к губам. Но Марсий, вечный спорщик и недоброжелатель, казалось, выискивал в душе у Аполлона самые темные закоулки и на все лады распевал про них. Он свистел о пышных процессиях жрецов-лучников под стенами храмов и городов, названных в его честь, о девушках, которые откажутся от семейного очага, ради того, чтоб стать прорицательницами в его святилищах. Он выставлял Феба кичливым вершителем судеб, падким на лесть и жертвы. Он показывал ему место на Олимпе в залитой вечерним светом комнате, где возле окна тихо пряла божественная Геро. И теперь не она им, а он мог помыкать ею.

— Слушай, — сказал Феб, убирая от губ флейту, — у тебя нет причин меня любить, но зачем внушать мне, что я хуже, чем есть на самом деле? Я немного убийца, немного артист…

— Прекрасное сочетание для того, кто хочет править миром! — расхохотался Марсий. — Ну же, ты видел, куда упал серп. Пока от тебя требуется только запомнить.

— Но у меня нет причин ненавидеть Зевса. — возразил лучник.

— Будут. — заверил его рапсод. — Предоставь все Великой Матери.

Тем временем Трехликая, рассерженная попыткой солнечного лучника выстрелить в нее, полетела к городку Флегий, где в небольшой пещере у реки жил маленький сын Аполлона Асклепий со своей матерью, нимфой черного тополя, Коронидой.

Малыш рос на редкость толковым. Он мог исцелять людей от любой хвори и даже заставлял двигаться глиняные фигурки, которые лепил сам. Как видно, после долгого воздержания Феб славно развлекся с нимфой и передал их отпрыску через чур много божественной силы.

Когда Триединая подлетела к реке, Асклепий возился с глиной, весь перепачканный с головы до ног, а Коронида стирала, войдя в воду по колено. Великая Мать имеет власть над всеми нимфами, она лишь слегка коснулась лица Корониды краем своего плаща и полностью завладела душой бедной дриады.

Несчастная выпустила из рук белье, встала, подошла к Асклепию и, зажав ему рот, погрузила в реку. Она держала его там до тех пор, пока из воды перестали выходить пузыри, а потом отпустила. Тело мальчика не пошло на дно. Река подхватила его сразу и понесла по волнам, словно ждала этого подарка.

С минуту Коронида стояла неподвижно, глядя перед собой, а, когда пришла в себя, с диким криком бросилась вдогонку. Но было уже поздно, тело Асклепия скрылось за поворотом.

Исполнив задуманное, Триединая посетила Гефеста в его кузнице на Лемносе и за разговором стянула из большой корзины еще теплую молнию, которую кузнец только что сковал для Громовержца.

Когда Феб с севера добрался до городка Флегий, чтоб навестить своих, он увидел только растоптанных глиняных человечков на берегу да покачивавшуюся на ветру веревку с засохшей веткой черного тополя. Когда нимфы убивают себя, от них остается лишь дерево, душей которого они были.

Триединая позаботилась, чтоб ствол тополя был разбит молнией, а глиняные фигурки Асклепия обуглены. К тому же весь песок у пещеры был истоптан «бычьими следами». Последнее оказалось нетрудно. Приняв облик Небесной Коровы мать богов долго скакала по берегу, точно ужаленная осой.

Потрясенный увиденным, Феб без труда восстановил в голове цепь страшных событий. Зевсу приглянулась Коронида, он явился к ней в образе быка. Когда же нимфа отвергла его ухаживания, разгневанный Громовержец убил и ее и маленького сына Аполлона. Подумаешь, какой-то лучник!

Пылая гневом, гипербореец полетел к горе, на ходу вытянув из колчана золотую стрелу.

Между тем Триединая явилась у подножия Олимпа, приняв скромный облик Геро, и припала к ногам своего великого супруга, прося управы на Аполлона, лишившего ее святилища на северных берегах Эвскина. По приказу матери в тот же день подали жалобы на гиперборейца Арес и Гефест. Первый клял лучника за то, что тот присвоил себе дев-амазонок, прежде поклонявшихся копейщику из Фригии. Второй уверял, будто Аполлон украл у него молнию, которая предназначалась самому Зевсу.

— Ты установил равновесие между богами, — подвела итог Геро, — и каждый из нас владеет тем, что ты ему выделил. Никто не оспаривает твоих решений. Лишь Аполлон, негодяй из негодяев, покушается на достояние других. Разве дело в молнии? Он научил своего мальчишку оживлять мертвых. Но не твое ли право решать, кому жить, а кому отправляться в Аид?

Памятуя о страшном сне, где золотой лучник шел на него с серпом, Зевс был более чем расположен выслушивать подобные обвинения. А когда Феб появился у вершины Олимпа, первым обрушил на него свой гнев.

— Убил сына?! — кричал Загрей, топая ногами. — Что ты несешь, бродяга?! Да ты сам его убил, чтоб положить конец распространению глиняных уродцев по земле!

— Ступить нельзя, везде они кишат! — пискнул Арес, в присутствии Зевса всегда терявший голос.

— Украл молнию! Задушил нимфу! Утопил щенка! А теперь валишь все на меня! — с этими словами «отец богов» выхватил золотую стрелу, которую Феб уже наложил на лук, и на глазах у изумленных зрителей завязал ее узлом. — Ты дорого заплатишь за представление, которое здесь устроил! — гремел он. — Я своей волей возвращаю земли вокруг Эвксина Великой Матери, амазонок Аресу, а ты отправляйся в Фессалию к царю Адмету, пасти его коров. Сроком на Великий год!

«Снова здорово! — со злостью подумал Аполлон. — Ну ничего, оттуда я вернусь еще быстрее, чем с севера. И тебе, кровосмеситель, не миновать серпа!»