"Стрелы Перуна" - читать интересную книгу автора (Пономарев Станислав Александрович)

Глава восьмая Пасынок дому своему

— Дозволь сказать, воевода? — Дозорный застал Слуда в саду. Старик ставил упорные колышки для виноградных лоз.

— Сказывай.

— Лодия греческая к Переяслав-граду подплывает.

— Што-о?! — Воевода отбросил топор. — Где она?

— Так што в двух верстах отселева.

— Покличь лодейного сотского Икмора.

— Да вон он сам сюда поспешает.

Сказать про великана Икмора, что он «поспешает», значит сильно погрешить против истины. Невозмутимый весельчак и задира, он никогда не торопился и всегда успевал раньше других. Шаг его был широк и легок, ум трезв и скор, приказания продуманы и толковы. Поздоровавшись с воеводой Переяслава, Икмор сразу же доложил невозмутимо:

— Спослал яз два стружка со сторожей навстречь лодии ромейской.

— И чего грекам у нас спонадобилось? — недоуменно пожал плечами Слуд.

— Скоро узнаем. Пошли на берег, воевода. Видать, разговор с ромеями будет.

— Надобно идти. Вот только облачусь по чину. Да и тебе не мешало бы поскорядину на корзно сотского поменять, — заметил Слуд.

— Эка невидаль, греки! — усмехнулся богатырь презрительно. — И так сойдет. Яз на берегу тебя подожду...

Слух о том, что к городу плывет греческий военный корабль, вмиг облетел Переяслав. Горожане облепили берег и оборонительный вал со стороны реки. Навстречу незваным гостям полетели десятки легких челноков.

Тяжелая кондура выплыла из-за поворота, лениво загребая воду половиной весел. Вскоре Слуд разглядел человека у кормового весла. Судно близко к причалу не подошло, остановилось саженях в пятидесяти, в пучину с шумом плюхнулся тяжелый якорь. Весла исчезли в люках, и на палубе появилось около полутора десятков воинов в греческой броне. Посланные Икмором сторожевые ладьи, узкие и стремительные, ринулись к берегу, туда, где стояли воевода Переяслава Слуд и его помощники.

Еще нос передней однодеревки не коснулся песка, а ловкий сухощавый сотский Бобок уже спрыгнул на берег и оказался перед Слудом.

— Так што, воевода, кормчий ихний на лодию нас не пустил. Тебя кличет, — доложил он скороговоркой. — Богатырь тот по-русски чисто речет да и по обличью вроде наш. А вот гребцы его — люд вольный и, кажись, из других земель.

— Ты што, службы не знаешь?! — повысил голос Слуд. — Остановить надобно было! Сила, чать, на твоей стороне. А мало воев — других бы тебе в подмогу прислали!

— Не нашенские все же, — смутился Бобок. — А ежели лодия из Царьграда по княжецкому делу плывет, тогда за силу и дерзость и голову потерять недолго. Великий князь крут.

— Тебе-то какая печаль? — заметил воевода. — За все дела тут мне отвечать.

— Так-то оно так. — Сотский поскреб затылок. — Ты ответ держишь, а спины у нас болят.

— Замолкни! — отрезал Слуд. Прищурив белесые глаза, он силился разглядеть что-либо на греческом корабле. Что-то знакомое почудилось в облике высокого человека на корме. Но лица из-за дальности он разглядеть не мог.

— Ну ладно, поплыли. — Воевода ступил в ладью.

— Мож, и яз с тобой? — Икмор поправил меч на боку.

— Незачем! Греби, друзи!

Когда стружок подошел к кондуре, высокого человека на корме уже не было. У борта стояло несколько рослых, как на подбор, воинов в блестящих панцирях. Один из них помог воеводе подняться на палубу и сказал на ломаном русском языке:

— Коназ Селюд, наш беки просит тебя пройти к нему туда... — Он указал на каютку в корме. — Для тайного разговора.

По облику и говору Слуд тотчас распознал хазарина. Острый глаз старого воина сразу отметил, что на палубе люди не одного народа. Кроме того, на комле мачты и кое-где на дощатом настиле темнели бурые пятна. На свернутом парусе похожие пятна проступали темно-красным цветом.

«Кровь! — сразу определил Слуд. — И повязки на головах воев в крови. Бой был». Воевода глянул вниз и не увидел под настилом гребцов. Многоопытный военачальник понял, в чем дело. Могучая стать окружавших его людей со следами свежих ран подтверждали его догадку.

«Невольники захватили лодию, — отметил про себя воевода. — Ну, дела-а! Однако поглядим, што им надобно».

— Сюда, коназ Селюд, — снова показал хазарин на плетенную из лозы каютку.

«Откуда он меня знает? — соображал русс. — Помнится, сей разбойной рожи мне отродясь встречать не доводилось».

В полумраке маленького помещения, обитого изнутри голубым шелком, стоял человек богатырского сложения. Он протянул руки вперед и сказал дрогнувшим голосом:

— Не признал, воевода? Аль так побратим твой изменился на чуждой земле?

— Еруслан! — невольно воскликнул Слуд. — Неужто ты?

— Яз. Домой вот вернулся.

Побратимы обнялись. У обоих невольные слезы выступили на глазах.

— Садись, брат! — наконец пригласил Еруслан воеводу к столу. — Садись, угощайся яствами царьградскими и слушай о бедах и радостях моих. И совет дай, што делать нам, сынам без матери и воям без родины.

— Кому «нам»?

— Мне и братьям моим в тяжкой неволе, жестокой брани и смерти за волю нашу...

— Сказывай. А яз промыслю. Мож, Перун даст, так и подмогну чем-нито. Слушаю, брат.

Долго сидели два русских богатыря. Долго и подробно рассказывал Еруслан свою печальную одиссею. Так долго, что на берегу заволновались и Икмор осадил десятком ладей чужой корабль, намереваясь взять его с бою. Пришлось Слуду выйти на палубу и успокоить своих защитников.

— Плывите к берегу, друзи! — крикнул он. — Нет здесь для меня никакой беды. Будьте покойны!

А как хотелось Еруслану выскочить из тесной каютки, показаться своим, крикнуть по-былому, увидеть радость в глазах переяславцев, обнять друзей-побратимов, постучать ендовой[113] на весел-пиру. Но не дано было это могучему воину Руси, ибо дело сотворил он не правое, покинув родину в трудный час. Да и если бы на виду у всех воевода Слуд оказал Еруслану честь, то великая беда обрушилась бы на Русскую землю: оскорбленный царь греческий объявил бы войну великому князю Киевскому. Богатырь понимал, что возвращение его на родную землю оборачивалось для нее пожарами и кровью. Поэтому, слыша русскую речь, он плакал, до крови кусая руку. Для переяславцев он оставался могучим богатырем, пока они не видели его и не ведали о делах, свершенных им недавно. Для великого князя Киевского сейчас Еруслан был не побратимом, а взбунтовавшимся рабом царя Никифора Фоки, которого надлежало немедленно заковать в железо и выдать хозяину на жестокую казнь...

Несколько дней назад патрикия Михаила обнаружила русская полевая сторожа. Посол, царевич Василий и кормчий плыли на челноке вдоль правого берега Днепра.

— Кто такие? — окликнул их внезапно появившийся из прибрежных кустов всадник на высоком пегом коне. — Отзовись или побьем стрелами!

— А ты кто?! — крикнул в ответ патрикий.

— Сотский сторожи Зарубинской, Колюта! — отозвался дозорный и поднял на копье матерчатый треугольник со знаком великого князя Руси.

— Слава Иисусу Христу! — Слезы показались на глазах Михаила, он истово перекрестился. Кормчий и царевич последовали ему.

— Поворачивай к берегу! — приказал посол кормчему.

Тройка вооруженных всадников выскочила на песок рядом с челноком.

— Князь греческий?! — воскликнул Колюта изумленно, узнав патрикия, которого однажды видел в Киеве.

— Ты знаешь меня, славный росс?

— Встречались, князь! — улыбнулся сотский. — Да только што с тобой? Пошто в челноке, а не в лодии? Где вой твои?

— Почти все убиты.

— Ка-ак?! Кем? Нашими аль печенегами? Кто ж вас так?

— Свои рабы. Гребцы освободились ночью и...

— Понятно! Што прикажешь, князь? — спрыгнул с коня русс.

— Надо бы перехватить кондуру. Она не могла далеко уйти. Пошлите погоню, ради Христа.

— Погоню снарядим. Пошто не снарядить.

— А не проплывала кондура мимо вас?

Один из тройки дозорных открыл было рот, но Колюта незаметно ткнул его кулаком в бок и ответил:

— Не видывали никого, князь. Мож, ночью?..

— Видимо, они подались к пацинакам. Или повернули в Псел и поплыли к хазарам, — предположил патрикий.

— Должно, так, — согласился Колюта, хотя ладью греческую видел два дня назад: она ходко шла под парусом вверх по Днепру.

Тогда сотский приказал проследить за ней. К полудню дозорный сообщил, что греческий струг повернул почему-то в реку Трубеж.

— Носит их по Руси нечистая! — выругался тогда Колюта, но что-то остановило его и он не стал посылать гонца в Киев с сообщением об этом странном случае...

— Есть еще кто живой из людей твоих? — спросил сотский патрикия.

— В трех днях пути вниз по Борисфену[114] мы оставили на берегу десятерых раненых катафрактов. У троих раны легкие, а остальные истекали кровью. Что с ними сейчас, я не знаю. Окажи им помощь, храбрый спафарий россов!

— Добро, князь. Плывите в крепость. Мы проводим вас по берегу. Там яз дам тебе лодию с гребцами до самого Киев-града. А на помощь твоим товарищам тож лодию снарядим...

Только через четверо суток достиг патрикий Михаил Киева. Святослава в тот день там не оказалось. Погоню за кондурой снарядил воевода Свенельд. Три дракара[115] с варягами устремились вниз по Днепру. Храбрых искателей поживы толкала вперед обещанная патрикием награда: четверть всего золота, захваченного восставшими. А это было много, ибо четверть составляла свыше пятидесяти тысяч золотых монет.

А вскоре после встречи Колюты с послом греческим русская ладья подобрала оставшихся на берегу катафрактов. К тому времени трое умерли, другие лежали пластом и только двое могли еще стоять на ногах и поддерживать огонь в костре. Их и пятерых умирающих ладья доставила в Киев. Как ни старались лекари, но через день умерли еще два воина-грека. Знать, тяжелы были удары рабов, которых катафракты так бесконечно презирали.

Святослав был взбешен: еще со времен Игоря между руссами и греками был заключен договор, по которому каждая сторона обязана была выдавать бежавших рабов. Не всегда этот договор соблюдался, но данный случай выходил из ряда вон, ведь пострадал не какой-то там купец, а посол самого императора! Побиты царские воины, захвачена казна! Шутка ли...

— Так што ж мне делать с вами, брат Еруслан? — спросил Слуд. — В Переяслав-град яз могу привести вас только в железе. А сие возмутит всех богатырей и смердов. Побратимов твоих нонешних они, чать, побьют всех до единого...

— Нет! — воскликнул Еруслан. — Яз погибну с ними, но...

— Не горячись, брат, — положил ему руку на плечо воевода. — По всему видать, путь тебе до дома своего далек еще и труден... Сколько воев у тебя?

— Семеро здоровых, восемь поранетых и двое едва живы. Знахаря бы, а? — Богатырь просительно глянул в лицо Слуда.

Воевода молча вышел на палубу, знаком подозвал стружок, распорядился:

— Привези, брат Бобок, лекаря моего сюда. Да поскорей!

— Што там у вас? — поинтересовался старшина сторожи.

— Много будешь знать — умом тронешься. Дело сполняй, как велено!

Воевода остался на палубе, с любопытством оглядел воинов Еруслана. Те хмуро, но со скрытой надеждой встречали его взгляд: восставшие понимали, что именно сейчас решается их судьба. Все они были вооружены с головы до ног, как бы давая этим понять, что вновь обретенную свободу без борьбы не отдадут. Слуд глянул в основание мачты. Около лежали двое.

Вскоре вернулся Бобок с лекарем-арабом. Когда-то этого лекаря захватили в плен. Араб был личным врачом Хаврат-эльтебера, которому при обороне Переяслава Кудим Пужала нанес такую рану, что никакое искусство лекаря уже не могло помочь высокородному охотнику до чужого добра. Воевода знал, как стремился на свою знойную родину Юсуф-табиб. Но больно уж искусен был лекарь, и воевода держал его при себе, не соглашаясь ни на какой выкуп. Вот и сейчас он поднял на русса свои огромные черные глаза с запрятанной где-то в глубине их болью:

— Приказывай, коназ Селюд!

— Помоги им! — Слуд кивнул на лежащих под мачтой людей.

Лекарь поклонился и молча пошел к раненым. Воевода вернулся в каютку.

— Сотворим так, брат, — решил он. — Как стемнеет, яз пришлю тебе лодию полегче. Посади на нее воев своих, всех, здоровых и побитых. Возьмешь также лекаря. Плывите вверх по этой реке. Там перетащите лодию в Десну-реку и ждите Летку с дружиной его. Он днями на Каму пробиваться будет, штоб булгар попугать. И пусть Перун помогает вам. В том краю вас ничья рука не достанет...

— Постой! Это какой Летко?

— Тот самый. Летко Волчий Хвост.

— Он што, в такой чести у Святослава? Как понять «с дружиной его»? Штоб булгар попугать, воев немало надобно.

— Есть у него богатыри. Он нонче воевода-тысяцкий. Святослав его кличет «ума палата». Так-то, брат!

— Да-а. А яз мыслил и богатство и славу получить в Царьграде. Вот и заслужил себе милость великую от Никифора Фоки. Теперь даже родная земля принять не хочет...

— Не горюй. Еще встретит тебя Русь Светлая славой, коль послужишь ей на поле брани могутным мечом своим.

— Послужу! Так послужу, што ворог лютый навек запомнит имя мое.

— Верю, брат. Оттого и помогаю тебе. Скажи лучше, хватит ли у вас припаса съестного на весь путь?

— Хватит всего. Лодия-то, чать, царская, — усмехнулся богатырь. Только вот беда: не сыскать тут для меня ни брони, ни меча доброго — малы да легки. Мой доспех-то цел?

— Цел-то цел, да нашелся и ему хозяин по завещанию твоему.

— Неужто кто лук мой осилил? — изумился Еруслан.

— Осилил смерд один. Да только не остался он службу править в дружине княжеской. Так што весь до-спех твой у меня в гриднице. Пришлю его вместе с лодиями. Ну а смерду тому все одно надобно новую справу заказывать. Ведь твоя-то кольчужка ему маловата.

— Ка-ак? — не поверил Еруслан. — Неужто он крупнее меня? Не может того быть!

— Покрупнее чуток, — подтвердил воевода.

— Да-а. Славна Русь Светлая богатырями.

— Теперь о деле, — нахмурился Слуд. — Перед тем как отплыть, лодию греческую потопи, штоб и следа от нее не осталось. А яз уж как-нибудь отговорюсь перед Святославом... Ну яз поплыл, штоб дело тайное сотворить. Солнце уж вон к закату клонит. Да, вот еще што: тут десяток сторонников к Летке у меня просятся. Возьми их с собой. Знакомцы там все твои. Их яз с челнами пришлю... Давай попрощаемся, брат. Даст ли Перун еще когда свидеться?

Побратимы обнялись. Уже уходя, Слуд сказал:

— Лекаря отпустишь, как только надобность в нем отпадет. Пусть едет к своим агарянам славный Юсуф-табиб. Может, испросит у своего Махмета здоровья и силы мне для защиты Руси. Прощай, брат! Не поминай лихом. ..

Как только ночь коснулась воды и скрыла в тени своей злосчастную кондуру, бывшие рабы пересели в две легкие ладьи. Когда они, постукивая уключинами весел, отошли, греческий боевой корабль накренился на левый борт и опрокинулся с шумом. Глубина в этом месте достигала пяти саженей, так что следов никаких не осталось.

Как только Святославу донесли, что кондуру патрикия Михаила видели перед Переяславом, князь тотчас вызвал Слуда в Киев. Тот примчался, загнав по дороге двух коней: Святослав ждать не любил.

Встав перед грозные очи властителя Руси и его ближних бояр, старый воевода попросил князя о разговоре с глазу на глаз. Тот согласился...

А на следующий день Слуд скакал обратно в свой город.

Святослав на все вопросы своих сподвижников отвечал:

— Варяги найдут лодию посла ромейского. Воевода Слуд указал путь ее.

Однако кондура исчезла бесследно, а варяги вернулись в Киев ни с чем, уставшие и злые.