"Кровавая Роза" - читать интересную книгу автора (Монсиньи Жаклин)

ГЛАВА XXII СУМЕРЕЧНОЕ МОРЕ

«Все эти моряки делают из мухи слона. В конце концов морское путешествие – не так уж страшно», – думала Зефирина.

Она совершала обычную вечернюю прогулку на нижней палубе. На ней было простенькое голубое платье с фламандской юбкой и белым корсажем. Зонтик из португальских кружев защищал от лучей солнца, уже клонящегося к закату.

Зеркальную гладь океана не морщила и легкая зыбь. Даже мадемуазель Плюш немного приободрилась и взяла себе за правило прохаживаться вдоль по палубе вместе с Зефириной.

Моряки здоровались с молодой женщиной и дуэньей.

Дул легкий нежный ветерок, и поэтому работы с парусами было немного. Мужчины рыбачили, снимая с крючков переливающихся всеми цветами радуги рыбок с незнакомым вкусом.

Путешествие, таким образом, доставляло настоящее удовольствие.

Зефирина размышляла о том, что прошло уже две недели, как они отплыли из Гомеры. Жизнь на борту корабля протекала самым приятным образом: три мессы в день (Зефирина свыклась с этим), ужин под аккомпанемент виолы, ночь в объятиях Кортеса.

Зефирина позволила себе расслабиться и даже не стыдилась этой сладостной лени. Ее убаюкивало мерное покачивание судна, она забыла о прошлом, не думала о будущем, оказавшись между небом и водой. Ей казалось, что она, как Улисс, будет плавать всю свою жизнь.

Будучи неопытным мореплавателем, Зефирина понятия не имела о том, что хорошо знали моряки: как обманчива эта притягательность моря, этот зов сирен.

– Мессир Кортес оказался прав, сеньора, вы принесли нам счастье… Не припомню такого спокойного плавания, – заметил Кристобаль, пересекавший океан уже в третий раз.

Зефирина, обменявшись несколькими фразами с картографом, беседы с которым очень ценила, отправилась вместе с Плюш в свою каюту.

– Saumon! Saucisse! Sardine![100]

Через открытый иллюминатор в каюту впорхнул Гро Леон. Перья у него на голове были взъерошены, казалось, птица чем-то очень взволнована.

Зефирина заткнула отверстие промасленной бумагой, чтобы галка осталась внутри. Зефирину беспокоили эти постоянные перелеты с одного места на другое. Более того, она заметила, что Гро Леон где-то ворует пищу и носит ее в клюве на галеру.

Предоставив мадемуазель Плюш приходить в себя после прогулки за бокалом токайского, по своим размерам больше напоминавшим кувшин, Зефирина постучала в дверь капитанской каюты.

– Входи, моя драгоценная голубка!

Кортес был один. Он протянул к ней руки. С каждым днем конкистадор, похоже, все больше терял голову, и Зефирина должна была признаться, что и сама не на шутку поддалась обаянию корсара.

– Я хотела бы задать вам один вопрос, Кортес… – начала Зефирина.

– Иди сюда, моя драгоценная газель. Кортес притянул ее к себе на колени.

– Я хочу говорить серьезно…

– А разве это не серьезно?

Под юбкой Кортес нащупал ее коленку. Выскользнув из его рук, она выпрямилась и, глядя в иллюминатор на другие корабли флотилии, спросила адмирала:

– Кортес, как вы узнали, что князь Фарнелло в Барселоне?

Чтобы пощадить конкистадора, она не сказала «мой супруг». Но Кортес не дал ввести себя в заблуждение.

Приблизившись к Зефирине, он положил ей руки на плечи, вынудив обернуться и поднять голову.

– Ломбардский Леопард? Этот кривой великан? Ты все время думаешь о нем, – заявил он, всматриваясь в ее зеленые глаза.

– Это мой муж, отец моих детей, – запротестовала Зефирина, не моргнув и глазом.

Влюбленному мужчине никогда не доставляет удовольствия говорить о «другом».

Кортес не являлся исключением. Он отвернулся и ворчливо проговорил:

– Послушай, Зефирина, я не могу назвать точного источника, но такой человек, как князь Фарнелло, слишком значительная фигура, чтобы исчезнуть… – Кортес щелкнул пальцами, – вот так… Он оставляет следы. Да будет тебе известно, мои сведения идут с самого верха… из окружения императора… Словом, от одного из самых близких ему людей!

– Дон Рамон? – недоверчиво спросила Зефирина.

– Да, – признался Кортес. – От дона Рамона де Кальсада собственной персоной. Тебе известно, какое он имеет влияние. На дороге в Толедо, где я встретил его, возвращаясь из Мадрида, в обмен на одну небольшую услугу он мне поведал, что благодаря его заступничеству перед Карлом V смертная казнь заменена твоему супругу на пожизненные работы на галерах, а именно на «Санта Крус» из Барселоны… Ты, наверное, вскружила ему голову, этому бедному дону Рамону… уж не поужинали ли вы вместе накануне? – коварно осведомился Кортес.

«Этот предатель Рамон знал и не сказал мне, опасаясь, что я брошусь разыскивать Фульвио…»

– На «Санта Крус», – повторила Зефирина, оставив без внимания неприятный для нее вопрос Кортеса.

Она смотрела вдаль, на галеру «Консепсион», чьи огромные весла ритмично рассекали морскую гладь.

«Я сошла с ума», – подумала Зефирина, протирая глаза. Изменив курс, галера больше не двигалась в общем ряду флотилии, но направлялась прямо к флагманскому кораблю.

Прежде чем Зефирина успела что-либо произнести, в дверь постучали.

– Мессир Кортес, у «Консепсион» неприятности… Это Педро де Кадикс пришел предупредить адмирала.

– Какого рода?

– Они подняли сигнал бедствия.

Кортес взял подзорную трубу.

– С виду на борту все в порядке.

– Капитан Фернандес просит личной аудиенции у вашей милости, чтобы известить о государственной измене.

– Измена! Черт! Посигнальте ему, Педро…

Кортес посмотрел на клонящееся к закату солнце.

– Ночью мы ляжем в дрейф, пусть вышлют шлюпку, Фернандеса мы примем вечером… Пригласите его на ужин. Извините нас, дорогая.

И с этими словами Кортес вышел из каюты в сопровождении Педро де Кадикса. Оставшись одна, Зефирина схватила подзорную трубу, которую не сразу удалось отрегулировать. Наведя ее на галион, она принялась внимательно изучать судно.

Моряки убирали паруса с фок-мачты. Галера замедлила ход.

Взгляд Зефирины скользнул по палубе, по задней рубке, более удлиненной, чем на галионах. Зефирина знала, что это возвышение называлось на галерах «каретой» или «алтарем» и соответствовало парадису на галионах и каравеллах. Над ним колыхался большой красно-золотой тент.

Это был командный пункт, место для избранных, где обычно собирались офицеры, спасаясь от зловония, исходившего от каторжников.

Благодаря мощной подзорной трубе, Зефирина на расстоянии вытянутой руки от себя видела в окружении подчиненных того, кто, вероятно, и был капитаном Фернандесом. Его жесты говорили о том, что он отдает команды для подготовки судна к трудному маневру на воде.

Зефирине следовало бы отложить трубу и подняться на палубу, но она, словно зачарованная, не могла оторвать взгляда от капитана Фернандеса: ей бросились в глаза гордый разворот плеч, на которых, словно влитая, сидела кираса и мощная шея, обрамленная тонким белоснежным воротником. На голове у него красовалась широкая серая шляпа, чье красное перо скрывало лицо… Когда он обернулся, чтобы посмотреть на галион, Зефирина смогла разглядеть только черную бороду.

В окружении четырех офицеров капитан Фернандес спустился к шлюпке с шестью гребцами. Зыбь на море усилилась, и править шлюпкой было трудно.

Зефирина видела, как фелука опускается и поднимается на волнах рядом с галерой. Капитан Фернандес занял место рядом с гребцами, показав Зефирине свою широкую спину.

«Я слишком нервничаю… Фульвио, любовь моя… ты чудишься мне повсюду», – подумала она.

Еле держась на ногах, Зефирина отложила подзорную трубу и решила подняться на вторую палубу. Судно качнуло, и она споткнулась в коридоре. Наконец, ей удалось добраться до заднего мостика. Отсюда Кортес и другие офицеры наблюдали за передвижениями шлюпки.

Вся флотилия легла в дрейф.

Между «Консепсионом» и «Викторией» фелука танцевала на волнах, словно ореховая скорлупка. Педро де Кадикс выглядел озабоченным. Он смотрел на небо, которое затягивалось черными тучами.

– Начинается шторм, мессир. Это неосторожно… Кортес прикинул расстояние между фелукой и «Викторией».

– Поднимите сигнальные флаги…, – приказал он. – Пусть Фернандес как можно быстрее возвращается. Отложим до завтрашнего утра. Приказ всей флотилии становиться под паруса!

Пока моряки выполняли команду, Зефирина наблюдала за шлюпкой, которая с трудом пришвартовалась к «Консепсиону». Последнее, что ей удалось рассмотреть среди волн и брызг: стоящий в фелуке капитан Фернандес смотрит на удаляющийся галион.

Стемнело, вечер прошел, как обычно.

Корабль подпрыгивал на волнах, но это не мешало ни Кортесу, ни его офицерам ужинать.

За столом Зефирина была рассеянна, ее мысли были далеко. Кортес, отнеся это на счет непогоды, стал успокаивать ее.

– Всего лишь небольшая зыбь. Завтра небо будет ясным, как ваши зеленые глаза, прекрасная сеньора.

Галантный испанец и его офицеры выпили за здоровье Зефирины. Это не произвело на нее никакого впечатления. Она думала о широкой спине капитана Фернандеса.

Разбудил Зефирину какой-то грохот.

Почему ее губы, словно молитву, повторяли поэму ее любимого трубадура Тибо Шампанского[101]? Ах, в те времена умели воспевать любовь!..

Глухие удары раскачивали корабль.

«В нас палят из пушек», – в полудреме подумала она.

Ее рука поискала Кортеса, который еще не ложился, когда она заснула, но наткнулась на пустоту.

Бум! Бум! Бум!

Качка была ужасающей. Зефирина хотела встать с кровати и полетела на пол, чуть не ударившись головой о крышку стола… оглушенная, она поднялась на ноги, но ее, словно соломинку, отбросило к сундуку.

В каюте адмирала все ходило ходуном, рушилось, падало с адским грохотом: оловянные блюда, карты, печатки, навигационные приборы, кожаные жбаны, проносились перед Зефириной. Ей пришлось нагнуться, увертываясь от них и закрываясь руками.

Наконец она поняла: флотилия попала в шторм.

Вцепившись в колонну кровати, она попыталась встать. Зрелище, которое она увидела через большой застекленный иллюминатор, который, к счастью, выстоял перед бурей, могло напугать кого угодно. При вспышках молнии Зефирина увидела бушующие волны. Раздался сухой треск – это разбилось одно из оконных стекол. Хлынула вода, Зефирина набросила на рубашку плащ и, пошатываясь, хватаясь за все, что попадалось ей под руку, добралась до двери.

Открыть ее оказалось очень трудным делом. Каждый раз, когда ей казалось, что она достигла цели, ее отбрасывало назад. Послышался адский скрежет. Зефирине, держась за стены, удалось выйти в коридор.

Шатаясь, словно пьяная, она добралась до комнаты Плюш. Перед ней предстала картина в дантовском стиле. Иллюминатор, закрытый промасленной бумагой, прорвало. В зияющее отверстие виднелись волны, огромные, как горы, высокие, как башни. Они хлестали в окно. На полу стояла вода в фут высотой. На кровати, словно на плоту, скрестив ноги, сидела мадемуазель Плюш.

– Это конец света, малышка Зефирина…! – простонала дуэнья, узнав свою хозяйку.

– Не двигайтесь, Артемиза, – приказала Зефирина, – я схожу за помощью.

– О! Не оставляйте меня, мы утонем сами и утопим все наше имущество, – простонала Плюш, цепляясь за молодую хозяйку.

– Будьте благоразумны, милая Плюш!

Зефирина попыталась вырваться.

– Благоразумной!.. О, если бы вы такое пережили, сударыня! – возопила Плюш. – Ах, Мое бедное сердце!..

Зефирина, воспользовавшись тем, что Плюш согнулась, дабы извергнуть содержимое своего желудка, высвободилась и вернулась к двери.

– Где Гро Леон? – перед тем как выйти, с беспокойством спросила она.

– Одному Богу известно… Это он порвал бумагу своим клювом! Удрал во время ужина… О! Мое бедное сердце, я сейчас умру!

Зефирина, заметив в коридоре какие-то тени, крикнула:

– Скорее, помогите нам! Мне нужен carpintore[102].

– Сейчас не время, сеньора, – отозвался боцман, – поднимайтесь наверх!..

Он показал на задний мостик. Нужно было выйти наружу, проползти вдоль галереи под ударами волн, окатывающих палубу.

Каждую минуту Зефирине казалось, что ветер сейчас оторвет ее от перил, за которые она цеплялась, и швырнет в бушующие волны.

Вверху на мачтах раздавались крики. Иногда трос обрывался, увлекая за собой державшего его человека. У Зефирины даже не было времени пожалеть несчастного. Над ее головой черное небо рассекали все более грозные вспышки молний, облака нависали все более устрашающе.

Схватившись за перила, Зефирина попыталась отдышаться. Обезумевшая от вспышек молний, оглушенная ударами грома, промокшая до костей дрожавшая всем телом, она всматривалась воспаленными от соли глазами в горизонт, пытаясь разглядеть другие корабли флотилии, но видела лишь волны головокружительной высоты, которые с ревом обрушивались вниз.

Всякий раз, когда нос судна опускался, ей казалось, что он не поднимется никогда. Однако корабль отважно взбирался на гребень волны, на мгновение застывал там и вновь падал в пустоту на тридцать футов.

По наружному трапу, ведущему на бак, Зефирина вместе с окатившей ее волной вскарабкалась на укрепление полуюта.

Волна потянула ее за собой, и она схватилась за первое, что попалось под руку. Это оказалась обутая в сапог нога Кортеса. Он с проклятиями поднял Зефирину.

– Дьявольщина! Что вы здесь делаете? – прорычал корсар, пытаясь перекричать шторм.

Зефирина, отдышавшись, ответила столь же любезно.

– Черт побери! Иллюминатор в каюте не выдержал. Все затоплено водой!

Кортес сделал знак, что все понял, и обернулся к молодому испуганному мичману.

– Октавио, найди плотника, пусть починит иллюминатор у сеньоры.

– Делай, что тебе говорят… Приведи туда кого-нибудь, или я привяжу тебя к бушприту.

Угроза оказала чудесное воздействие. Октавио тут же выполз из галереи и, захлестываемый волнами, скрылся на второй палубе.

Зефирина, вздохнув с облегчением, огляделась. Кроме Кортеса, капитана, четырех мичманов и Кристобаля, здесь находился также Педро де Кадикс. Старший лоцман выкрикивал команды рулевому, стоявшему как раз под ним. Хотя навес из золоченого дерева чудом уцелел, пост на полуюте располагался, как на всех галионах, на открытом воздухе. Однако это место в центре заднего бака судна было отчасти защищено от ветра высокими бортами.

Кортес потащил Зефирину в укрытие под бизань-мачту.

– Здесь очень опасно… Ты неукротима! – прошептал он, пожирая взглядом рубашку, прилипшую к груди Зефирины. Она запахнула мокрый насквозь плащ и прокричала:

– Я никогда не видела такой бури…

– Это необычная буря, – с озабоченным видом произнес Кортес.

Подошел Педро де Кадикс.

– Ваша милость, я слышал рассказы туземцев, думаю, это и есть то, что они называют «huracan»[103]!

Кортес и Педро переглянулись.

– Помоги тебе Бог, Педро! – проговорил Кортес.

Полуют возвышался над постом управления.

Какой-то матрос вцепился в рукоятки штурвала. Наступил такой опасный момент, что Педро де Кадикс спустился, чтобы занять место простого рулевого. С возвышения на полуюте он вращал вертикальный штурвал, соединенный на нижней палубе с горизонтальным, управлявшим рулем.

За последние годы галионы стали слишком тяжелыми, и одному человеку было не под силу приводить их в движение лишь поворотом штурвала. Навигационная наука развивалась, и точка опоры была перенесена на палубу: рукоять теперь представляла собой плечо рычага, благодаря которому румпель поворачивался почти без усилий. Но во время урагана все менялось.

Зефирина, будто зачарованная, наблюдала за тем, как Педро де Кадикс сражался с этим куском дерева, которому должен был подчиниться корабль.

– Убрать паруса!.. Марсель… Топсель!.. Малый фок… Большой бом-брамсель!

Адмирал Кортес выкрикивал команды капитану, тот передавал их своему помощнику Пигафетто.

– Монсеньор, я бы оставил бом-брамсель, он поможет нам бороться с воронками, – осмелился возразить капитан Гомес.

Кортес сверкнул глазами, однако принял предложение моряка.

«Если вице-король уступает, значит, ситуация и в самом деле опасна!» – подумала Зефирина.

Кортес обнимал ее за плечи. Зефирина, подняв голову, посмотрела на конкистадора.

«Фульвио… Если бы мы вдвоем попали в шторм… я бы не боялась погибнуть в твоих объятиях…»

– Плотник починил иллюминатор, Зефирина. Спускайся в каюту, и, клянусь тебе, мы доберемся до порта, слово Кортеса!

– Монсеньор!.. – вскрикнули офицеры.

Они с дрожью указывали на волну высотой шестьдесят футов, вздымавшуюся над кораблем. Мужчины перекрестились. Никогда еще христианину не приходилось видеть такой чудовищной громады.

Вода бушевала везде. Зефирину и Кортеса отнесло к сундуку. Если бы не сильная рука конкистадора, Зефирину смыло бы за борт. Какую-то секунду она оставалась с закрытыми глазами, дыхание у нее перехватило от ледяного душа. Губы Кортеса нашли ее губы. Она страстно поцеловала его. Когда же, удивленная тем, что жива, открыла глаза, офицеры уже поднимались на ноги. Одна за другой сыпались новости:

– Рангоуты погнуты!

– Якоря сорваны!

– Фок-мачта не выдержала!

– Бушприт тоже!

– Все тросы лопнули!

– Обшивку прорвало!

– Армада погибла!

Капеллан на коленях молился об умерших.

Три дня и три ночи бесновался ураган. Люди гибли в волнах или их давили упавшие мачты. Дьявол завладел кораблем. Люди давали этому безумному ветру новые имена: циклон, смерч, тайфун.

– Это месть Сумеречного моря! – говорили они.

Кругом стояла вода. Зефирина, как и остальные, ничего не ела. Хлеб пропал. Отсеки были залиты водой, мясо – испорчено. В трюме валялись животные – коровы и лошади дохли, раздувшись от голода.

С помощью Пикколо Зефирина без перерыва вычерпывала воду из своей каюты. Дрожащая и зеленая Плюш без сил лежала на своей промокшей кровати. Из несчастной дуэньи жидкость извергалась как сверху, так и снизу.

Зефирина повсюду искала Гро Леона. Расстроенная, она должна была признать, что птица исчезла. Мысль, что Гро Леон погиб, застегнутый бурей, приводила ее в отчаяние.

Быть может, он укрылся на борту галеры или где-то еще? Руками, покрасневшими от соли, она без устали наполняла ведра, а затем, пошатываясь, с опасностью для жизни шла к борту и выливала их.

Все эти драматические дни она мало виделась с Кортесом, не покидавшим полуют. Адмирал даже спал там в принесенном для него кресле.

На утро четвертого дня удивленные пассажиры воспрянули духом. Ветер, словно по волшебству, прекратился. На небе засияло горячее солнце.

Зефирина поднялась на полуют. Кортес и офицеры изучали океан. Нет ли на горизонте паруса? Вся ли флотилия потерпела крушение?

Весь день на галионе подсчитывали потери, латали огромные пробоины, оказывали помощь раненым и рыскали в поисках пропитания для оставшихся в живых, в особенности не хватало пресной воды.

Зефирина помогала капеллану и хирургу перевязывать раны. Она разрывала рубашки и простыни, делая из них бинты. Многим при падении мачты размозжило конечности. Нужно было ампутировать ноги и руки, прижигая культи раскаленным железом. Зефирина, сжав зубы, пыталась облегчить словом, жестом, взглядом страдания несчастных. Тех, кто умирал, выбрасывали за борт, прочтя заупокойную молитву. Тех, кто выжил, помещали в трюме, прямо на сыром деревянном полу, поскольку матрасов не осталось.

Моряки полюбили Зефирину, называли ее «наша добрая матушка» и целовали ей пальцы, узнавая их прикосновения.

На борту появилась еще одна ужасная болезнь, названная «морской пляской». Человек начинал извиваться в страшных судорогах. Десны гнили заживо, зубы вываливались. Это была цинга!

Пытаясь приподнять одного несчастного, Зефирина вскрикнула. Живого человека пожирали черви! Виной всему была негодная еда. Сухари размокли, мясо стало ядовитым. Не было ни овощей, ни фруктов. Люди гибли от истощения. Анемия не щадила никого: на сморщенной коже проступали кровянистые выделения.

Заболел Пикколо, на его лице образовались нарывы, во рту появились гнойные пузырьки. Он не мог больше принимать пищу и, скрючившись, неподвижно лежал, несмотря на все старания Зефирины. Он отдавала ему свою порцию питьевой воды.

Ко всем этим бедам добавилась еще одна, не менее страшная. Кортес, Педро де Кадикс, Кристобаль и капитан Гомес постоянно ссорились. Они не знали, куда ветер занес корабль. Песочные часы не работали, и они потеряли представление о том, где находятся.

– Паруса по правому борту!

Крики наблюдателя заставили всех высыпать на палубу. Стоя рядом с Кортесом, Зефирина вглядывалась в даль, где вырисовывались силуэты трех кораблей.

– Быть может, это вражеские корсары, монсеньор? – с опаской спросил Кристобаль.

Кортес разглядывал суда в подзорную трубу.

– На колени, друзья мои, и поблагодарим Господа за чудо, это моя флотилия, моя флотилия, – со слезами на глазах повторял Кортес.

Пока мужчины молились, Зефирина смотрела на приближающиеся корабли. Это были маленький галион, каравелла и… галера; половина весел на ней была переломана, что свидетельствовало о перенесенных во время урагана жестоких испытаниях.

Зефирина пыталась прочесть название последнего корабля. Неужели «Консепсион»?

Это была «Кармен».

Разбитые корабли подошли ближе. Команды стали перекликаться. «Дон Карлос», видимо, затонул с экипажем и грузом, «Изабелла» исчезла…

– Вы знаете, где мы находимся? – спросил Кортес.

Капитан «Кармен» не имел об этом ни малейшего понятия. Он предложил взять курс на юг. Педро де Кадикс колебался, он считал, что нужно идти на север. Кортес склонялся в пользу востока.

– Они знают, где «Консепсион»? – с безразличным видом спросила у Кортеса Зефирина.

Ответ не заставил себя ждать. Исходя из некоторых подозрительных признаков, капитан «Кармен» полагал, что на борту «Консепсиона» взбунтовались каторжники.

– Бунт! – воскликнул потрясенный Кортес.

Было ли это той самой изменой, о которой хотел сообщить ему капитан Фернандес?

Капитан «Кармен» видел, как чудовищный вал накрыл «Консепсиона», и полагал, что галера не могла выдержать этого. Скорее всего, она пошла ко дну.

Эта новость пронзила Зефирину, словно ножом… Небо, океан все поплыло у нее перед глазами.

Очнулась она в каюте Кортеса. Над ней склонился врач.

– Вам стало дурно, сеньора.

– Это сказалась усталость последних дней, – пробормотала Зефирина.

– Без сомнения. Отдыхайте, спите… Вот теплое молоко, монсеньор Кортес велел подоить для вас уцелевшую корову… Пейте и спите… Пейте и спите…

– Спасибо… Мишель!.. О! Мишель, друг мой… это Сумеречное море…

Врач выпрямился и обеспокоенно произнес:

– Она бредит, ваша милость!