Часть 3

Лагерь добровольцев-исследователей Земли Горящих Трав располагался под Даргородом и носил название "Северная олива" — в честь "чужого" локуса", который был обнаружен неподалеку. Лагеря было принято называть по локусам. За последнее время их открыли уже более дюжины.

В оливковой роще построили храм, какие строят обычно на юге: белокаменный, с портиком. Внутри находился Алтарь Путешественников. А за пределами рощи, посреди обычного местного ельника, виднелись бревенчатые дома, как в даргородских деревнях.

С помощью Алтаря Путешественников разведчики-землепроходцы совершали переход в сопределье и, растворяясь в лесах и полях, искали приметы доивельтской человеческой культуры, составляли археологические карты. "Северная олива" был очень удачным локусом. Он давал выход в Тиевес, в южный цветущий край, что омывается теплым морем. В каких-то семи верстах от побережья на холмистой возвышенности белел заброшенный городок.

Раскопками в Тиевес руководил Аттаре из Оргонто — молодой, но уже опытный полевой ученый. Он увлекался механикой и в свободное время изобретал крыломах: крылатую машину с корпусом в виде лодки.

Чтобы призвать Аттаре, нужны были камень, роза красных оттенков и солнце — если не солнечный луч, падающий на алтарь, то хотя бы нарисованный солярный знак.

Диких роз и солнца в Тиевес было, сколько душе угодно. Это оказалось очень удобно для Аттаре. Везде, где солнце падало на розовые кусты, получались его нерукотворные алтари. Закрыв глаза, он мог увидеть местность около них, и, где бы ни находился, в любой миг оказаться там.

Свой алтарь человек Обитаемого мира не выбирал. У кого-то был более, у кого-то и менее удобный. Алтарь Ярвенны — земля, ветер и полынь — делал многие места доступными ей почти постоянно. Недаром Ярвенна шутила, что полынь — это сорняк, она везде растет, и ветер дует почти все время. Труднее было Сеславину с его железом, огнем и дубом: в самой природе не было таких нерукотворных алтарей. Из-за этого Сеславин всегда носил с собой особый железный нож, на рукояти которого, сделанной из полированного дуба, был вырезан знак огня.

Подобные предметы, как талисманы, держали при себе многие люди Обитаемого мира. Близкие обменивались ими, чтобы иметь возможность в любой миг вызывать друг друга. Сеславин давно подарил Ярвенне точно такой же нож.

Чаще всего алтари были связаны с природой, среди которой родился человек. Южанам доставались розы и мирты, ветви олеандров и олив; приморским жителям — жемчуг, раковины, галька и морская вода; северяне были связаны с елями и дубами; людям востока нужны были песок, ключевая вода и кендырь…

Свой алтарь каждый обретал сам. Никто не мог подсказать другому тех двух или трех элементов мира, которые загадочно обозначают его суть. Собственные символы человек должен был найти самостоятельно. Еще в школе учителя объясняли, что с некоторыми вещами ребенок может ощутить связь. Чем тверже и ярче с возрастом станет характер, тем эта связь яснее будет для человека.

Аттаре "собрал" свои символы еще мальчишкой. Розовые кусты, которые росли под окнами его дома, и вечно льющееся с небес солнце Оргонто были частью его души, он это знал. А гладкой влажной галькой он, житель побережья, давно привык набивать карманы. Так всегда делали дети: они обменивались камешками и веточками, изогнутыми раковинами и кусочками янтаря, еще не зная наверняка, действительно ли эта вещица — часть их будущего личного алтаря? Но им еще долго предстояло под присмотром старших учиться управлять своей внутренней силой, прежде чем однажды удастся закрыть глаза и сделать шаг за тысячу верст.

Эта способность облегчала археологам работу на Земле. Они появлялись прямо в заброшенном древнем городе. На мощеной площади, проросшей кустами и травой, стоял храм, от которого кругами в несколько рядов расходились невысокие дома. Жилища состояли из прямоугольного покоя, куда вела небольшая пристройка на столбах, увитых диким виноградом. Дома лежали в руинах, и обломки столбов там и сям нелепо торчали из земли.

Под храмом обнаружился лабиринт. Его назначение было пока непонятно. Может быть, тайный ход вел за пределы города, может быть, в святая святых храма. Лазурное небо над головами раскопщиков было таким прозрачным, что, казалось, острый взгляд способен сквозь него, как сквозь тонкое голубое стекло, различить звезды. На развалинах храма шевелили листвой лавры. Недавно открытый вход в лабиринт начинался с каменного колодца, вниз вели выщербленные ступени.

Выяснилось, что подземный ход ведет в нижний храм: в просторный зал, вручную высеченный в цельной каменной глыбе. В свое время Сеславин ездил крепежником на раскопки катакомб под Звониградом. В Тиевес он, по ремеслу — строитель, оказался незаменимым работником во всяком деле, требующем умелых рук. В храмовом лабиринте Сеславин стал подземным крепежником, а его помощником — сам Аттаре. Аттаре боялся, что без него во время крепежных работ Сеславин повредит что-нибудь ценное.

А тот, облекшись сиянием, с любопытством осматривал стену:

— Эти ребята из Тиевес мне все больше нравятся. Ну что ты скажешь! Умели строить. Глянь, штукатурка до сих пор держится. Эй, Аттаре, скорее смотри!

Тот, тоже в сиянии, подошел ближе и увидел странную фреску. Трое юношей и три девушки танцевали справа и слева от необыкновенного существа. Это был полулежащий на циновке великан с коричневатой, загорелой кожей и оленьими рогами.

— Красивые какие, — одобрительно усмехнулся Сеславин.

Девушки на фреске смотрели все в одну сторону, а юноши — в противоположную. У тех и других были стройные талии, длинные вьющиеся волосы, у юношей — повязки круг бедер, а у девушек белая полоса ткани закрывала и бедра, и грудь. Тела были изображены с анатомической точностью, мускулы прорисованы, и позы танцоров хотя и совсем одинаковы, но не схематичны.

Возлежащий великан опирался на локоть и подогнул одну ногу, он расположился, как дома. Это был богатырь с могучей мускулатурой, особенно по сравнению с изящными телами танцующих. Его лицо тоже было старше и грубее юных лиц танцоров, оно выражало мощь и доброжелательное любопытство.

— О!.. — замирающим голосом только и произнес Аттаре, нетерпеливо рассматривая стену.

Вскоре он отыскал еще одну фреску. На ней из моря вышел огромный краб, а перед ним стоял старый человек с обручем в волосах и с курчавой бородой. В одной клешне краба был стилос, в другой — дощечка, а у человека — свиток.

Аттаре волновался. Он понимал, что рисунки в храме содержат какое-то важное послание. Что они означают? Краб учит человека грамоте? Но, похоже, тогда стилос и дощечку положено держать человеку. Краб принес их ему? Человек — уже старик, и он сам читает свиток…

А танцовщики, развлекающие рогатого великана? Он какой-то стихийный, дикий и голый, а они тонкие и изящные, и одеты. Может, они не просто развлекают его, а показывают искусство танца?

Местами подземный коридор был сильно поврежден и засыпан. Крепежные работы требовали серьезного подхода. Каждый расчищенный участок приносил что-нибудь новое. Аттаре вызывал художника и мастера светописи Хородара из Звониграда, чем-то похожего на великана с первой фрески, такого же мощного бородатого человека с добродушным лицом. Хородар делал зарисовки и светописные снимки фресок, восхищался знанием анатомии и точностью рисунка местных художников. Фресок было более десятка, все на один сюжет: люди и существа. Женщина давала хлеб человеку с головой вепря, стоящему перед ней, как каменная глыба. Музыкант играл на каком-то струнном инструменте с деревянным корпусом, а над ним вилась птица, похожая на шестикрылую сову, о которой пела Ярвенна.

Аттаре пока не мог определить значение рисунков, хотя в них явно прослеживалась общая мысль. Копии изображений были переданы в ученый совет при Всемирном Комитете народов. Совершенно опьяненный находками, Аттаре почти перестал спать ночами. На творческом подъеме он или перечитывал отчеты, просматривал материалы, недавно присланные в лагерь, или изобретал свой крыломах.

Оргонто — приморский город. Аттаре помнил, как часто, стоя на берегу, всматривался в даль, где небо смыкалось с морем. Ему казалось, что он видит там крупную точку, которая все приближается, приближается и превращается в машущую крыльями лодку. Он знал, что крыломах существует только в его воображении. Аттаре уже сделал несколько неудачных попыток построить и поднять в небеса эту штуку.

Конструкция аппарата была несложной. Рулём высоты служил широкая хвостовая плоскость. Два крыла приводились в движение механизмом, работающим от мускульного усилия человека-летателя. Взмахи крыльев позволяли бы крыломаху нащупывать нисходящие и восходящие потоки воздуха. Как только он их уловит, начинает парить. Если понадобится, летатель опять машет крыльями и переходит на другой поток. Это было похоже на парусную лодку — на маневр, когда она пересекает линию ветра, иными словами — меняет галс.

Приморский житель, Аттаре с детства имел представление о том, как управляются с парусами.

Его крыломах был бесполезной задумкой. Аттаре знал, что воздухоплавание развивается в другом направлении, путем строительства машин с неподвижными крыльями. Крыломах Аттаре разве что сгодился бы для потехи: устраивать праздничные гонки над морем. Но не эта затея была целью Аттаре. Он хотел изобрести, вернее, вымечтать свой крыломах только для того, чтобы однажды на горизонте кто-то увидел крупную точку, которая с приближением вдруг превратилась бы в лодку с крыльями.

Дом Аттаре в "Северной Оливе" всю ночь освещал мраморный шарик, закрепленный на небольшом треножнике. Шарик выточил на станке и облек сиянием Сеславин. Это было уже его изобретение, как использовать свой редкий дар — умение наделять свечением предметы. Светильники Сеславина не обжигали ночных бабочек, поэтому Аттаре и предпочитал их обычной лампе. У светильника был один недостаток: его нельзя было погасить, он продолжал сиять около суток. Но днем его свет был бледен и никому не мешал.

Мраморный шар выхватывал из темноты образцово красивое лицо Аттаре: в меру высокий лоб, выразительный подбородок, тонко очерченные губы. Крупные бабочки вились в пристройке.

— Что, слетелись на свет? — обратился к ним Аттаре. — Ничего, летите. У вас есть прекрасная возможность рассмотреть свет поближе. Можете без опаски подлететь и изучить то, к чему тянет весь ваш род: на сей раз это не будет стоить вам жизни.

Подземный храм располагался довольно глубоко. Аттаре ожидал, что там окажется усыпальница или сокровищница. Они с Сеславином спустились на самый нижний ярус. В глубине покоя высилась на постаменте фигура, умело высеченная из камня. Она изображала некое существо: стоящую на хвосте змею, у которой были крылья и передние лапы, подобные лапам кошки.

— Здесь очень странные твари, — в очередной раз повторил Аттаре, обходя змею кругом. — Мир-загадка. Взгляни-ка, — он присел перед подножием змея, показывая Сеславину барельефы на цоколе. — Люди проходят весь круг жизни. Женщина рожает ребенка, играют дети. А вот подросток, видишь, он учится писать, сидя у ног учителя. Юноша метает копье. А теперь он занимается ремеслом. Кстати, твой коллега: каменщик. А вот он женится и зачинает ребенка. Взгляни, Сеславин: они не стесняются своего тела. Красиво, правда? А сейчас эта парочка общается с нашими старыми знакомыми: с огромным крабом, с рогатым силачом, с многокрылой птицей… Никак не могу уловить, — Аттаре с досадой щелкнул пальцами. — Муж строит лодку, и краб подает ему инструменты. Жена стоит возле голого рогатого чудища и, похоже, собирается дать ему это белое одеяние, которое держит в руках. Предположим, она хочет, чтобы он оделся…

Сеславин, присев рядом, молча рассматривал изображения. Тем временем Аттаре встал и отошел на пару шагов, чтобы окинуть взглядом скульптуру в целом.

— Мне кажется, — продолжал Аттаре, протянув в сторону змея руку, — что люди — не ученики этих существ, а их учителя. По крайней мере, в некоторых случаях. Помнишь, краба со стилосом и старика со свитком? Я убежден, что старик преподает крабу азбуку. У меня есть гипотеза…

Сеславин тоже встал на ноги. Он не понял, что произошло. В какой-то миг Сеславину показалось, будто земля качается и дрожит: точно храм едет куда-то, и его трясет на ухабах. Раздался глухой страшный раскат, потом еще и еще. И тотчас рухнул потолок. Сеславин хотел закрыть голову руками, но не донес их, уронил, зашатался — его оглушил камень, потом второй — и он упал ничком с мыслью, что все кончено.

Сеславин успел увидеть короткий сон. Наверное, он был связан с последними словами Аттаре. Сеславину показалось, что к нему пришел учиться краб, и Сеславин сказал ему:

— Вечным холодом глубины

Сжато сердце — и стук в висках.

Мне во тьме приходили сны

О сияющих небесах.

Это был обрывок какой-то песни Ярвенны. Он, должно быть, пришел в голову потому, что со стуком в висках и ощущением холода Сеславин медленно приходил в себя. Но не сияние небес, а слепой мрак стоял перед глазами.

— Аттаре!.. — тихо позвал Сеславин и сжал зубы от внезапного приступа тошноты.

В ответ раздался едва слышный стон, невнятное:

— Ааа… свет…

Сеславин через силу стал подниматься, повел плечами, освобождаясь из-под кучи обломков. Он наконец сообразил, о чем просил Аттаре… Сеславин облекся сиянием. Стало видно.

Подземный храм был засыпан. Аттаре и Сеславин оказались точно в норе. Аттаре лежал навзничь под завалом земли и камней, запрокинув голову, и его лицо при свете казалось совсем белым. Сеславин наклонился над ним, чувствуя, что душа проваливается куда-то в безнадежность.

— Аттаре, ты жив?.. Слышишь?…

Сеславин стал откапывать его, надеясь, что, если ему станет легче дышать, он придет в себя. У самого Сеславина дыхание по-прежнему вырывалось из груди с хрипом. Может статься, оттого что в этой подземной норе не хватало воздуха. Он старался не позволить себе ясно осознать мысль, что они погребены заживо. Сверху все время с шорохом сыпалась щебенка.

— Аттаре, прошу тебя, держись… Еще немного, сейчас… Мы сейчас с тобой уйдем отсюда, вернемся в лагерь, и тебе помогут… — отрывисто твердил Сеславин, все время одно и то же.

Сверху всё что-то сыпалось, громко застучали несколько камней покрупнее. Аттаре открыл глаза, точно разбуженный этим звуком.

— Сейчас!.. — с торжеством вырвалось у Сеславин. — Сейчас уйдем!

Он нажал на плиту, придавившую Аттаре ноги. Тот застонал. Плита даже не шевельнулась. Сеславин только теперь понял, что Аттаре в ловушке. Он не сможет уйти в Алтарь Путешественников, вернуться в Обитаемый мир, если придавлен плитой в этой проклятой осыпающейся норе.

— Уходи. Нас обоих завалит, — глухо произнес Аттаре.

Он стал дышать все чаще и поворачивать голову из стороны в сторону, явно очень страдая от боли.

Безуспешно пытаясь отдышаться, Сеславин присел возле него. Ноги у Аттаре наверняка перебиты и раздроблены. Страшно подумать, что там, под плитой. Он скоро умрет от потери крови. Вот-вот кончится воздух или нора осыплется совсем. Сеславину внезапно вспомнился крыломах: человеку, который изобретал лодку для полета в небесах, на роду написано быть погребенным заживо?..

Спасение не подоспеет всяко. Счет идет на минуты. Аттаре перестал мотать головой и снова затих.

— У меня не выходит сбросить плиту. Я ее приподниму. Ты сам должен будешь из-под нее выбраться. Аттаре… — Сеславин опять наклонился почти к самому его лицу, крепко взял за плечо.

Тот тихим, глухим голосом уронил:

— Я не могу…

— Я понимаю, — так же тихо ответил Сеславин. — Попробуй. Я буду держать плиту изо всех сил, а ты изо всех сил… попробуй.

Сверху снова посыпалась земля и камни. Упершись руками в пол, Сеславин встал на четвереньки над Аттаре, прикрывая его собой. Но сыпаться перестало. Сеславин встретился глазами с Аттаре: его взгляд был неподвижен и словно не видел.

Сеславин встряхнулся, как собака, отстегнул от пояса флягу, подсунул ладонь под голову Аттаре:

— Хочешь пить? Давай, брат… Сейчас мы уйдем отсюда оба.

Сеславин дал ему напиться, облил водой грудь и лицо, отбросил пустую фляжку. Аттаре пошевелил губами:

— Давай.

Сеславин растер между ладонями ком земли, чтобы руки не скользили, стал искать, как получше взяться за плиту. Из-за тесноты, мешавшей ему распрямиться, найти удобное положение для рывка было трудно. Ему по-прежнему не хватало воздуха и перехватывало горло от приступов тошноты. Собравшись, Сеславин с коротким рычанием пришел в боевое неистовство. Он понимал, что достиг предела своих сил, и если не поднимет плиту сейчас, то и совсем не поднимет. Сеславин рванул ее вверх. Он ослеп и оглох от напряжения. Сияние, окружавшее его, погасло. Только биение крови в висках стало таким, что Сеславину чудилось, еще немного — и просто разлетится на куски череп. В уме само по себе, строчка за строчкой, вертелось одно и то же:

Вечным холодом глубины

Сжато сердце — и стук в висках.

Мне во тьме приходили сны

О сияющих небесах.

Но Сеславин даже не замечал, что повторяет про себя все те же случайно всплывшие в памяти слова.

Глыба вывернулась из рук. В груди совсем не было дыхания. Сеславин вновь облекся неровным и тусклым сиянием. Ему уже почти не хватало на это внутренних сил.

Аттаре лежал теперь не навзничь, а ничком, чуть в стороне.

Сеславин встал на колени, дрожащими после невероятного напряжения руками перевернул его на спину.

— Эй, Аттаре! — в недоумении прохрипел он. — Мы же свободны! Ты слышишь?!

Тот не слышал. Голова неловко откинулась назад, Сеславин не мог понять, дышит он или нет.

— Только не сейчас, Аттаре!.. — у него пресекся голос.

"Умер? Нет?.. Вечным холодом глубины…" — вперемежку, как бред, мелькали собственные мысли и слова песни. Он приподнял Аттаре, обхватил его обеими руками. "Мне во тьме приходили сны…" Сеславин закрыл глаза, представляя себе Алтарь Путешественников и бросок сквозь пространство туда…

Они так и появились в храме у алтаря. Сеславин был с виду страшен, как демон: весь в земле, лицо и рубашка на груди залиты кровью — когда он рванул вверх плиту, носом хлынула кровь и так и не останавливалась. Один угол рта был опущен ниже другого, сведенный какой-то судорогой. Лицо Аттаре, тоже грязное и мокрое, казалось безжизненным.

Возле Алтаря Путешественников находился дежурный пост. Дежурный поднял тревогу.

Зрение Сеславина потеряло остроту, он видел лишь прямо перед собой, а дальше все тонуло в полумраке. Двум санитарам пришлось силой разжать ему руки, чтобы уложить Аттаре на носилки.

Сеславин остался сидеть на ступеньке Алтаря Путешественников. У него было странное чувство, будто реальность отодвинулась, и он остался в пустом полумраке. Из-за стука в висках, из-за больной головы и нестерпимого ощущения тошноты ему все еще чудилось, будто вокруг смыкаются стены, и опять не хватает воздуха. Его о чем-то спрашивали, просили сделать какие-то действия, и он рад бы, да ничего не понимал в своем сужающемся кругу. Последнее, что Сеславин расслышал, было отчетливо произнесенное: "Осторожно. Голову ему подержи…". Потом круг совсем сжался, до одной черной точки.

Сеславин думал, что в Тиевес произошла какая-то природная катастрофа. Им с Аттаре, видно, просто не повезло, что в это время они работали в нижнем храме. Земля вздрогнула, храм осыпался, и их погребло под обломками. Ребята с поверхности, должно быть, еще расскажут, что там стряслось на самом деле.

Лишь спустя несколько дней в Даргородской больнице Сеславин узнал правду о "трагедии в Тиевес". Ему наконец дали почитать газеты, а потом в общей комнате Сеславин услышал передачу по радио и разговоры других больных.

В газетах писали, что на месте приморского городка осталось лишь несколько воронок. Чудом уцелели двое: руководитель раскопок Аттаре из Оргонто и Сеславин из Даргорода, которым посчастливилось, что во время взрыва они оказались глубоко под землей.

Одновременно таким же загадочным ударом были разрушены другие значительные памятники Древней Земли. Погибла еще одна экспедиция — на холодных равнинах Летхе.

Не было сомнения, что удар нанесен неизвестным оружием, которым владеет канцлер Стейр.

Сеславин поднялся к Аттаре — в палату на втором этаже. Лестницу покрывала зеленая ковровая дорожка: она глушила шаги. В прохладном воздухе стоял легкий запах лекарств.

В окно больничной палаты стучали частые капли дождя. Было слышно, как неутомимо шумят за стеклом деревья. Когда приоткрылась дверь, Аттаре только медленно повернул голову: у него не нашлось сил даже приподняться.

Он перенес тяжелую операцию, когда хирург составлял снова его смещенные и раздробленные кости. Потеря крови, перенесенное страдание, общая усталость и слабость все еще держали Аттаре прикованным к кровати, несмотря на все чудеса современной медицины.

В кулаке Сеславин сжимал свернутую газету. Скрывать от Аттаре гибель товарищей уже не было нужно. Из газеты Сеславин знал, что выживший руководитель раскопок сам разговаривал с журналистом.

Сеславин молча сел возле кровати. Вместо приветствия Аттаре только указал взглядом на газету:

— Вся экспедиция, Сеславин… Все до одного…

Тот непроизвольно стиснул газету крепче, бумага хрустнула.

— Премудрая Ярвенна Путеводительница, направь твоих детей на смертном пути, — пробормотал Сеславин.

Он часто бывал беспомощен в выражении чувств и в трудную минуту искал опоры в обряде и молитве. Без них он был бы нем, и сейчас бы ему оставалось лишь мять в руках газету.

Сам Аттаре никогда не молился, древние культы были для него только предметом изучения, но он понимал Сеславина. Они молча посмотрели друг на друга с чувством тайного побратимства. Оба осознавали, что недавно их жизнь прерывалась, и что они беглецы из-под земли.

— Спасибо тебе, — произнес Аттаре.

— Да за что ж?.. — Сеславин усмехнулся, точно радуясь, что можно говорить о другом. — Я не помню, что сделал.

Аттаре приподнял брови.

— Врач говорит, случается после контузии, — объяснил Сеславин. — Мне здорово дало камнем по голове. Как будто видел сон, а про что — забыл. Что делал, как мы с тобой выбрались… — он только махнул рукой. — Не помню.

— Значит, ты не понял, почему моя сестрица бросилась тебе на шею?

Сеславин знал, что навестить Аттаре приходила сестра. Ее алтарь — тамариск, олива и роза. Ветки тамариска и оливы привез для Аттаре в больницу один товарищ из "Северной оливы".

Сеславин растерялся, когда девушка в красном платье, с темными волосами, свободно падавшими на плечи крупными кольцами, заглянула к нему в палату. Он стоял у окна и смотрел во двор. Девушка подошла к нему и, проверяя, не ошиблась ли, назвала по имени, а потом быстро и застенчиво, почти не коснувшись губами, поцеловала его в щеку. Через миг ее уже не было — смутившись, девушка исчезла, растаяла в воздухе.

— Я думал, это она просто от радости, что мы с тобой живы, — сказал Аттаре Сеславин.

— Она хотела тебя поблагодарить за меня, — ответил Аттаре.

— Да что я сделал-то, объясни?

— Я тебе расскажу потом, — обещал Аттаре, с интересом глядя ему в лицо. — Уверяю, ты удивишься.

Лето перевалило за середину, стояла жара, но в тенистом парке при больнице было прохладно. Аттаре и Сеславин медленно шли по аллее, над ними легкий ветер колыхал резные листья кленов.

— Там, под землей, — рассказывал Аттаре, — я начал тебе объяснять одну свою гипотезу. И вдруг все рухнуло. В этот миг я увидел его: рогатого силача с фрески. Он был выше меня в полтора раза. Необычайной красоты мощное тело: та самая глубоко осмысленная, анатомическая красота, как на всех изображениях в Тиевес. В прямом смысле бессмертное тело…

— Так он живой был или статуя? — не понял Сеславин.

— Живой, в обтрепанных рваных штанах, — ответил Аттаре. — И в лохмотьях очень тонкой рубашки. Она была вышита виноградными листьями, но обветшала, рукава оторваны по самые плечи.

Сам не замечая того, он стал слегка задыхаться. Сеславин предложил:

— Давай сядем.

Аттаре совсем недавно разрешили подниматься с постели.

Занятый своими мыслями, Аттаре рассеянно дал подвести себя в деревянной скамье.

— Кожа у него была темно-кирпичного цвета, глаза карие и немного навыкате, как говорят, воловьи, — продолжал живописать он. — Волосы черные и жесткие, словно конская грива. Лицо грубое, но выразительное, надглазные кости приподняты, ноздри и губы толстые, и каждая выпуклость или впадина на лице как будто выточены рукой мастера.

Сеславин внимательно слушал, все лучше представляя себе удивительного земного исполина.

— На нем были сандалии с живыми ящерицами на месте пряжек, в руке — темно-розовый палисандровый посох, в набалдашнике которого сиял глаз. Посох смотрел! Но этот атлет почему-то даже со своим посохом не казался мне страшным. Скорее печальным и каким-то безумным. Он сам — как огромный человек, который не сумел окончательно принять человеческий облик.

— Что же он делал? Просто стоял? — поднял брови Сеславин.

— Нет. Он сначала глядел — тоскливо, мрачно, недоверчиво. Он словно всматривался в меня, узнавая и сомневаясь. То поднимал, то опускал руку, как будто хотел дотронуться. Вообще так ведут себя безумные. Он неуверенно коснулся моей одежды. Потом он вложил свой посох с глазом мне в ладонь. Снял с головы венец — я забыл тебе сказать, у него был золотой венец в виде широкого обруча — и надел на меня. И одарив меня таким образом, этот огромный получеловек присел на землю у моих ног и смотрел на меня с радостью и ожиданием. Как будто он принимал меня за кого-то давно знакомого.

Аттаре беспокойно поднялся, опершись на спинку скамейки.

— У меня были странные переживания… Чувство слияния со всей жизнью вокруг, со зверями, растениями. И такое странное ощущение: ты как бы ощущаешь в себе сознание неодушевленных предметов, например, металлов, камней. Пойдем, я уже отдохнул, — Аттаре отмахнулся от коснувшихся лица веток жасмина. — Этот сон… или, лучше сказать, видение… Пока я лежал в палате, я многое обдумал.

Друзья свернули с аллеи на тихую тропинку, заросшую травой. В кустах перепархивали птицы. Аттаре говорил.

— Сравни фрески, которые были в верхнем и нижнем храме. Все сюжеты посвящены теме даяния! Люди что-то дают местным существам. Это привычно для нас, так было и в наших древних цивилизациях, вспомни возлияния вина или дары хлеба лесовицам, дубровникам и озерникам. Тамошние существа — такие же дети мира. Лесные — взять того, с кабаньей головой, или с рогами. Морские — краб. И летающие — многокрылая птица. Но что дают этим существам люди из мира Горящих Трав? Танец, музыку, и, наконец, письменность… Одним словом…

— Культуру? — догадался Сеславин.

Аттаре улыбнулся:

— Вот именно. "Лишним" предметом в этом ряду кажется хлеб, который на одной фреске давала женщина — помнишь? Но если рассматривать хлеб не как пищу, а как земледелие, символ обработки злаков… Итак, все эти картины изображают лишь то, что люди делятся культурой с существами. Для чего и зачем? В нижнем храме мы видели статую крылатой змеи. Она — на постаменте, что подчеркивает ее центральное значение для храма. Барельефы вокруг — картины человеческой жизни. И что на них? Обычные занятия, учение, ремесла, зачатие, рождение детей, и общение с существами.

Из всех событий, показанных на барельефах, только зачатие и рождение связаны с природой самого человека, остальные — с его культурной жизнью. Если принять эти образы как послание, как руководство к действию, что получается? — рассуждал Аттаре. — Ты — человек Древней Тиевес. Эти фрески говорят тебе: "Ты родился человеком, расти, учись, овладевай ремеслами, продолжай род, трудись и общайся с существами, сам учи их всему, что знаешь, передавай им свой опыт, будь им другом. В этом и состоит смысл и содержание твоей жизни".

Очень важную мысль я не успел досказать тебе в храме. Люди Земли обрели разум, сознание, способность к творчеству. Мир дал им силы, чтобы они смогли стать разумными. Он выслал людей вперед — как передовой отряд на пути своего развития. Наши ученые все чаще высказывают мнение, что странные существа Земли Горящих Трав — это не самостоятельные особи, а только формы, многочисленные облики, в которых людям является некий Дух Земли. Это — его зрение, слух, другие органы чувств, его воплощения, через которые он связывается с человечеством.

Мир уже много дал людям в свое время — и защиту, и пищу, и самую жизнь. Теперь их цель, их долг — просветить и вочеловечить его…

— Ярвенна тоже говорила про эту гипотезу: будто бы существует Дух Земли, таинственный разум, один в разных обликах, — вставил Сеславин.

— Да, — подтвердил Аттаре. — Если все это верно, то храм в Тиевес был посвящен союзу людей и их мира. Трудно вообразить, какими силами обладали бы люди Земли, если бы достигли своей цели! Мы, впрочем, не знаем, была ли их жизнь в действительности такой, как показано на фресках и барельефах, или это представления о золотом веке? — уточнил Аттаре. — И все же мне кажется… — закончил он неуверенно, — что в моем видении мне явился сам Дух Земли. Раскапывая посвященный ему храм, мы пробудили его — от забвения, от безумия, не знаю. Должно быть, он думал, что я — один из возвратившихся неизвестно откуда людей Древней Тиевес, и он хотел, чтобы я остался с ним.

Пока Сеславин работал на раскопках в Тиевес, Ярвенна была занята особыми исследованиями.

Дочь полевицы, Ярвенна решила поставить на себе опыт. Она выбрала подходящее место в Патоис и поселилась на поляне в лиственном лесу. Она сделалась полевицей Земли Горящих Трав. Ярвенна сумела стать хозяйкой своей поляны, уловить ее порядок и лад. От одного ее присутствия там вскоре завелась и полынь. В это время, как все земнородные, она почти не нуждалась в пище: ей хватало горсти ягод или орехов. Силы Ярвенны поддерживала связь с поляной, с травой и, прежде всего, с полынью. Она носила простое платье без опояски и то замирала среди деревьев, то неподвижно сидела у бегущего в овражке ручья, вбирая в себя все смутные ощущения мировой души. Так Ярвенна собиралась провести все лето, а осенью, когда осыплются семена, и полынь потеряет силу, вернуться домой.

Пускай на дикое дерево Земли Горящих Трав привьется ветвь Обитаемого мира. Пришельцы из сопределья постараются понять Землю, приучить ее к себе, восстановить ее утраченную связь с человечеством.

В землю у подножия старого дуба, широко раскинувшего крону прямо посреди поляны, был воткнут нож. Воздух возле дерева задрожал, как полуденное марево, и через миг под дубом возник человек. Это был Сеславин.

— Ярвенна! — позвал он.

Стебли полыни раздвинулись, и Сеславин увидел полевицу.

— Ярвенна, вот тебе гостинец! — Сеславин постелил на траве небольшой белый лоскут, выложил на него пирог и поставил кувшин с молоком.

Полынница наклонила голову, как небольшая птица, которой насыпали зерен. Выцветшие волосы упали ей на лицо. Сеславин протянул руку, чтобы поправить льняную прядь. Полынница замерла, готовая в любой миг скрыться.

— Ярвенна, — тверже и настойчивее повторил Сеславин, — я пришел тебя повидать!

Хозяйка поляны слегка вздрогнула:

— Милый…

— Узнала? — улыбнулся Сеславин.

— Милый! Ты приходил на солнцеворот. Лето перевалило за середину, где же ты пропадал?

Сеславин осторожно прислонил Ярвенну к своей груди, стараясь не напугать: отвыкшей от человеческих рук, ставшей живым воплощением поляны, его жене-полевице могло, как зверюшке, почудиться, будто ее ловят.

— Я скучал, — произнес Сеславин. — А тебе тут было не страшно, не грустно одной?

Он знал, что полевице нипочем ни ночная тьма, ни дожди, но Сеславину всегда было не по себе представлять, как в Патоис спускается ночь, траву и листья осыпает росой, и Ярвенна, оцепенев, целые часы безмолвно стоит в зарослях полыни. В это время ее не увидит ни зверь, ни человек: ее оберегает чудесная способность отводить глаза.

Ярвенна глубоко вздохнула.

— Мне было страшно, — вспомнила она. — Однажды мне было страшно… С тобой что-то случилось, да? Ты болел? Ты был ранен?

Сеславин ответил:

— Я был ранен и немного болел, но больше этого не повторится. На раскопках обвалился храм, меня ударило камнем. Меня хорошо лечили, твоя мама в больницу все время приезжала. Мы решили тебя не беспокоить. Все-таки у тебя важные исследования, а ты бы все время думала обо мне. Я ведь тебя знаю!

Ярвенна озабоченно покачала головой:

— Ты еще не совсем здоров. Хочешь, останься, переночуй тут, на поляне? Это место, будто чаша, наполнилось жизненной силой моей травы. Я наведу на тебя сон, и ты отдохнешь.

— А я и пришел на весь день, — подтвердил Сеславин. — И на всю ночь.

Ярвенна сама потянулась к нему. Отстранившись после долгого поцелуя, она скользнула в глубину полынных зарослей, протягивая ему руку. Сеславин шагнул за ней, и они исчезли среди высокой травы.

— Полынное царство, — сказал Сеславин, отводя от лица Ярвенны стебель и снова целуя ее. — Везде полынь, везде — ты.

После свадьбы они с Ярвенной поселились в однокомнатной квартире Сеславина: она была достаточно просторной и удобной для двоих, а Ярвенна полюбила эту комнату и кухню еще с тех пор, когда впервые пришла сюда пить чай. Теперь белые накрахмаленные занавески с узорами украшали окно. Чисто вымытый заварочный чайник покрывала салфетка.

Соболий плащ, который Сеславин получил в награду за победу на игрищах, Ярвенна сняла со стены и убрала в сундук. Платяной шкаф пришлось заменить на больший, кроме того, Сеславин все свободное место на стенах занял под книжные полки. Ярвенна привезла из деревни много книг и подборки журналов по своим научным дисциплинам.

Шкаф служил перегородкой: с одной стороны, у окна, — письменный стол, с другой — новая кровать. Обратную сторону шкафа украшали самые яркие из сеславинских трофеев: инкрустированный серебром пастушеский посох, меч и чеканное блюдо.

В свободные дни Сеславин заполночь сидел на кухне, пил чай и читал: он собирался сдавать экзамены за весь курс историко-философского факультета.

Ярвенна развела дома целые заросли комнатных растений. Горшки с ними в два ряда выстроились на широком подоконнике. Ярвенна с сосредоточенным видом поливала их по утрам из маленькой лейки.

Но теперь молодых мужа и жену занесло в разные стороны сопределья: одного к теплому морю Тиевес, другую к листьям и травам Патоис, — и цветы в квартире поливала соседка. Все вроде бы оставалось на месте, однако уют из жилья словно выветрился. Выписавшись из больницы, Сеславин не стал долечиваться дома, а сразу уехал в "Северную оливу".

В алтарь Шахди входили сталь, песок и ветер. Он носил на руке тонкий стальной перстень, на внутренней стороне которого этеранской вязью было написано слово "ветер". Это была его ритуальная вещь.

Шахди был родом из Этерана — с востока. Корнями он принадлежал к кочевому племени, пастухам из пустыни. Теперь уже несколько столетий его народ жил оседло, хотя не бросал скотоводства.

— В оазисах стоят наши маленькие города, — рассказывал Сеславину Шахди. — Там живут семьи, а пастухи все равно кочуют от пастбища к пастбищу. Это такая жизнь. Я тоже пастух. Могу ездить верхом, могу бросать аркан.

Шахди закончил философский факультет в Хиваре. Он любил западную литературу и имел довольно обширные знания, но проявлял их лишь изредка, в разговоре сославшись на какой-нибудь редкий источник, и тогда становилось ясно, как много он читал.

С Сеславином они познакомились в "Северной оливе". Но Шахди не занимался раскопками. Невысокий и черноволосый, внешне он напоминал "быдляков" из мегаполиса в Летхе, и его делом на Земле была разведка среди людей.

Это Шахди привез больницу ветки тамариска и оливы, чтобы вызвать из Оргонто Тиону, сестру Аттаре. Шахди всегда умудрялся оказываться под рукой, если друзья искали, кого бы попросить об услуге. Когда кто-нибудь из землепроходцев бросал клич: "Ребята, никто, случайно, не знает?", или "Ни у кого не найдется?", или "Никто не мог бы?", обычно оказывалось, что как раз Шахди знает, у него найдется, и он бы мог.

Кроме того, Шахди был неутомимым и внимательным слушателем для каждого, кто чувствовал необходимость высказаться. Все привыкли, что собственных переживаний у Шахди нет. Его трудно было представить влюбленным, взволнованным или страдающим, как если бы он был старым монахом. Смуглое, сухое лицо никогда не меняло выражения.

Друзья знали, что Шахди — прорицатель, последователь древнего восточного учения. Но он сразу сказал, что главное правило прорицателей — не делать никаких пророчеств.

— Странно, Шахди, — рассуждал в то время Сеславин. — Зачем учиться предвидеть будущее, раз нельзя никому рассказать?

Шахди слегка пожимал плечами:

— Если я тебе скажу, что завтра в полдень ты уронишь в реку свой нож, что ты сделаешь?

Сеславин засмеялся:

— Не пойду на реку в полдень. Охота была терять любимый нож.

— Значит, прорицание заведомо было неверным, — сделал вывод Шахди. — Получается, я неправильно предрек, а еще пришел тебя предупреждать и хотел, чтобы ты мне верил!

Сеславин удивленно качнул головой:

— Ну и закручено… Понимаю. Но нож, Шахди, — это пустяки. А если бы ты предвидел, что завтра я сам свалюсь в воду и утону? Неужели нельзя нарушить свои правила и предупредить человека, что ему грозит смерть?

— Опять то же самое, — терпеливо объяснил Шахди. — Если я предупрежу тебя, ты не пойдешь на реку. Получается, я предрек неправильно. Неправильно — тебе не суждено утонуть. А что тебе суждено? Не знаю. Не подвергаешь ли ты себя смертельной опасности, если не пойдешь на реку из-за моего ложного предсказания? Не знаю. Вот почему мы не предупреждаем о пророчествах.

Сеславин помолчал в раздумье.

— А, допустим, ты предскажешь мне, что в полдень я уроню в реку нож, а я все-таки пойду и в полдень уроню в реку нож?

— Нарочно? — чуть улыбнулся Шахди. — Потому что я так сказал? Получится, я заставил тебя это сделать.

— А если не нарочно? Просто в полдень приду и буду стоять на мосту, ждать, пока нож сам из чехла выпадет?

Шахди улыбнулся еще более незаметно:

— Все-таки ты будешь ждать, что он выпадет. И, наверное, даже встанешь так, чтобы он упал именно в воду?

Сеславин рассмеялся опять. Он уже понял, как обернется дело. Ответь он "да", получится, что он нарочно помогает судьбе, а ответь "нет" — нарочно мешает сбыться.

— Это хитро, — сказал Сеславин и посерьезнел. — Но зачем все же предвидеть будущее, если не вмешиваться?

— Я могу вмешиваться сам, — обронил Шахди.

— Например, попросить у меня нож, как будто он тебе нужен, а потом вернуть?

Шахди кивнул. Когда можно было отвечать без слов, он всегда это делал.

— Да какая разница! — нахмурился Сеславин. — Получается все то же самое, что ты говорил раньше. Если ты предсказал, что я уроню нож в реку, а я приду на реку без ножа, значит, ты предсказал неверно. А раз это было неверное предсказание, то зачем было забирать у меня нож? Может, он бы мне понадобился.

Шахди снова кивнул:

— Все сводится к свободе выбора, Сеславин. Если я ничего тебе не предрек, а просто попросил нож, ты мог дать его мне, а мог и не дать. Ты не знаешь, для себя я прошу или из-за за моего прорицания. Я не мешаю тебе взять с собой другой нож. Если я предрек неправильно, я не навязываю тебе своих мыслей о будущем. Будь я не пророк, а лжец, у меня нет возможности обманывать других. Но воля человека свободна. Ты поступай, как знаешь, а если я получил какие-то прорицания, истинные или ложные, то и я вправе распорядиться ими на свой риск.

Под конец лета было еще тепло, в лагере землепроходцев вокруг мраморного храма с портиком цвели розы.

Сеславин сидел на крыльце одного из бревенчатых домов. Ступенькой ниже устроился Шахди. Он был одет в свободную черную футболку с нарисованной на груди оскаленной волчьей мордой; футболка была заправлена под широкий ремень плотных черных штанов. В лагере Шахди теперь всегда одевался в одежду, которую носят в бедных кварталах мегаполиса в Летхе, стараясь привыкнуть к ней. Слушая Сеславина, Шахди вертел в руках пистолет-зажигалку, тоже из Летхе.

— Если бы в тот день экспедиция не вела раскопки, — говорил Сеславин, — никто бы не погиб. Достаточно было на один день приостановить нашу работу! Шахди… Ты это предвидел?

Шахди только пожал плечами, слегка обернувшись к нему.

— Как?.. — Сеславин нахмурился. — Ты предвидел?! И ничего не сделал…

— Я чувствовал, что над нами занесена чья-то рука, — ровно ответил Шахди. — Чувствовал, как усиливается опасность для тех, кто совершает рейды на Землю. Я почти наверняка знал, что некоторые землепроходцы погибнут. Что я должен был сделать?

Сеславин осекся, помолчал.

— Ты не знал заранее, ни кто погибнет, ни точного дня? Чем твои пророчества отличаются от обычных предчувствий? То ли дождь, то ли снег, одна бабка сказала! — наконец в сердцах вырвалось у него.

— Мои пророчества отличаются от предчувствий. Своей остротой, — серьезно сказал Шахди.

— Древнее учение, орден прорицателей — и ты ничего не можешь? — с горечью повторил Сеславин.

— Быть прорицателем — значит ощущать, как в твоих жилах бежит не кровь, а время. Что я должен был сделать? — повторил Шахди. — Ты не сможешь заставить свою кровь течь в обратную сторону. Я многое предвижу, но чаще всего не могу вмешаться.

Сеславин опустил голову:

— Прости… Я в общем-то даже не разбираюсь в вашем учении, а спрашиваю с тебя. Не сердись, Шахди. Я просто пытаюсь понять, могло ли быть по-другому?

Прорицатель в ответ признался:

— Я тоже.

Еще в больнице Аттаре задумал построить на берегу Сорренского моря точно такие же, как в Тиевес, город и храм. Это должен быть город-музей, первый музей Земли Горящих Трав в Обитаемом мире.

Сеславин написал статью об облицовке стен в тиевесском храме, о рецептуре материалов, из которых делалась штукатурка: толченого мрамора, алебастра, извести, гипса и песка, — и об особенностях штукатурных работ в Древней Тиевес. Отдельно Сеславин остановился на подготовке стены под фресковую живопись. Сам каменщик-штукатур, он высказывал много практических соображений.

Когда Комитет народов утвердил строительство музейного комплекса, Аттаре был назначен руководителем работ и тотчас предложил Сеславину ехать с ним мастером-десятником.

Осенью, как только полынь бросила в землю свои семена, Ярвенна вернулась домой.

Впервые за целые месяцы она вошла под крышу человеческого жилья в лагере землепроходцев и, согреваясь, ела горячую похлебку, а потом пила сладкий чай. В Патоис Ярвенна жила под открытым небом, даже когда лили дожди, как растение, не ощущая холода. Ее волосы выгорели добела, а кожа стала совсем темной от загара.

— А как там мои цветы? — вспомнила она вдруг свои комнатные растения на подоконниках. — Ты поливал их, Сеславин? Они не завяли?

После медицинского обследования Сеславин увез жену в Даргород. Ярвенна медленно обошла небольшую квартиру, полила цветы и переставила их ближе к свету. Потом она легла спать и проспала больше суток. Врач предупреждал Сеславина, что жизнь полевицы отняла у Ярвенны много сил, и ей надо будет отдохнуть. Сеславин, когда она открыла глаза, облегченно вздохнул:

— Я боялся, что ты уснула на всю зиму.

Наконец Ярвенна ожила. Проснувшись, она сама заварила чай и начала звенеть посудой на кухне, постирала и убрала в шкаф свое платье, в котором жила в Патоис. Оно совсем износилось, но выбрасывать его Ярвенна не хотела.

Лишь на следующий день Сеславин рассказал ей правду о катастрофе в Тиевес. Ярвенна молча плакала. Сеславин упомянул о видении Духа Земли Горящих Трав у Аттаре под завалом. Ярвенна, утирая слезы, кивнула:

— Аттаре говорил правильно! Это он, Дух Земли. В Патоис я видела его… В моем полевом дневнике есть записи об этом.

Осенью и зимой Ярвенне предстояло работать дома. Ей нужно было подробно описать свою жизнь среди растений Патоис, осмыслить результаты опыта.

Сеславин принял предложение Аттаре и с утра уходил на стройку на побережье Сорренского моря: из запорошенного снегом Даргорода — к стеклянно-голубому небу Соверна. Ярвенна с радостью вела дом: готовила, прибирала. В это же время она написала ряд статей, развивая в них начала собственного учения о мире Горящих Трав.

Хородар, художник и светописец из Звониграда, в день гибели экспедиции в Тиевес проявлял снимки в своей домашней лаборатории. Это спасло ему жизнь. Теперь звониградец расписывал стены храма в будущем городе-музее.

Сам Хородар, как нарочно, до смешного был внешне похож на рогатого тиевесского богатыря. Он носил черную бороду в блестящих завитках, точно из вороненой стали, таких упругих, что, казалось, повесь на любой из них чайник — не разогнется. У Хородара, как у силача с фрески, были толстые ноздри и губы, приподнятые надглазные кости и карие глаза немного навыкате — тот же тип лица. Торс у художника был такой, что по нему можно было изучать анатомию мышц. Чтобы густые, непокорные волосы не лезли в глаза, Хородар завел привычку за работой повязывать голову пестрой косынкой узлом назад.

В Тиевес он ходил в косынке и фартуке, с засученными по локоть рукавами на волосатых руках, и если бы одежда на нем не пестрела пятнами краски, его можно было бы принять за деревенского кузнеца.

Мастера из Тиевес имели обыкновение тщательно, до стеклянного блеска, полировать наружный слой штукатурки. Роспись по мокрому грунту требовала большого искусства и быстроты: пока стена не успеет высохнуть. Хородар изумлялся, каких высот достигала тамошняя техника живописи. Он спускался в подземную часть храма, облеченный сиянием: как древний жрец с факелом, только сам одновременно и жрец, и факел. Когда краска высыхала, Хородар покрывал фреску белым воском. Воск не только предохранял ее от сырости, но и усиливал яркость.

Хородар выполнял всю настенную роспись сам, без помощи подмастерьев. Он стремился как можно точнее воспроизвести фрески по зрительной памяти и по светописным снимкам, сделанным в Тиевес. Сеславин, мастер-десятник со своими рабочими, помогал художнику готовить стены под живопись. Рабочие освоили тот способ облицовки, что Сеславин изучил на раскопках, и на берегу Сорренского моря рождался настоящий двойник земного храма.

Для посетителей приморский город-музей был открыт в середине весны. Розы уже цвели. Под высоким прозрачным небом играл оркестр. Казалось, что музыка то поднимается вверх, то стелется по земле, как будто она — дым от костра, и ее носит ветер. Церемония начиналась с открытия памятника погибшим.

Это были их алтари, точно такие же, какие еще недавно стояли на месте раскопок. Вот на отшлифованной гранитной глыбе желтеет крупный янтарь и распростерлась еловая лапа. Гранит, ель, янтарь — символы хельда Бьярни из Беркенфьолле. Вот глиняный кувшин, из которого струйкой льется вода прямо в чашу белого мрамора. Это алтарь Дено из Селлы. Всего двенадцать алтарей… Если бы не случайность, были бы все четырнадцать: горел бы в железной плошке огонь Сеславина и алела бы роза самого Аттаре, тоже искусственная, как еловая ветвь Бьярни.

И мертвые, и живые представлены к награде: ордену Земли Горящих Трав, учрежденному недавно — до сих пор им не награждался еще никто.

Знак ордена представлял собой овал с зубчатыми краями. На лицевой стороне располагались позолоченные фигурки юноши и девушки на фоне арки, обозначающей переход в сопределье.

Аттаре и Сеславина пригласили взойти на подмостки. Сеславин до свадьбы носил небольшую бороду: мастер даргородского двоеборья, он хотел быть похожим на древних витязей. Но, женившись, начал бриться. У Сеславина было такое молодое и мужественное лицо,

что многие собравшиеся на трибунах люди посматривали на него с улыбкой: он всем понравился. Аттаре, наоборот, со своей благородной красотой невольно настраивал на возвышенный лад.

Представитель Всемирного Комитета народов прикрепил орденские знаки на грудь тому и другому.

Впереди была лекция Аттаре о раскопках в Тиевес и первая экскурсия по музею. Сеславин перешел в первый ряд на трибуны, где его ждала жена с такими зелеными глазами, что за десять шагов можно было разглядеть, какого они цвета.

Семья Аттаре жила в деревне под Оргонто и принадлежала к местной общине виноделов. Землепроходцев из "Северной Оливы" после церемонии открытия музея Аттаре позвал в гости на несколько дней: им всем предстояло необыкновенное зрелище — испытания крыломаха.

Утром отлив обнажил дно вдоль побережья Сорренского моря. Аттаре — босой, в шелковой красной рубашке и узких черных штанах, закатанных выше колен — с корзиной в руках отправился собирать моллюсков. Он шел вдоль каменистого берега. Крабы спрятались под камнями. Под солнцем сохли медузы и мотки водорослей. В лужицах сверкала вода. Жители Соверна веками употребляли в пищу моллюсков и крабов. Сегодня Аттаре задумал приготовить обед по всем правилам южной кухни. По рецепту местных рыбаков, он решил просто поджарить моллюсков, — весь колорит блюда состоял не в них, а в особом соусе, который к ним подавался: из оливкового масла, лимона, перца и прочих специй.

Стол накрыли на веранде, увитой виноградом. Вокруг зеленели мирты, им еще рано было цвести. Тиона, младшая сестра Аттаре, приготовила целую гору печенья, пахнущего медом и миндалем. Художник Хородар с рассеянным видом отправлял в рот печенье за печеньем то с вином, то со сливками. Мысли его занимала Ярвенна… Какие глаза у нее — просто беда! Вправе ли быть у чужих жен такие глаза?..

Аттаре отодвинул тарелку и рисовал в воздухе пропорции летучей лодки и крыльев.

— В этот раз должно получиться, — уверял он.

Раздался звук домры. Это Ярвенна расчехлила свой инструмент. Застолье притихло. Землепроходцы из "Северной Оливы" уже знали и любили ее песни. Ярвенна приподняла выгоревшие брови, замерла, словно прислушалась к чему-то, и вдруг начала быструю мелодию с завораживающим, словно шаманским, ритмом, отбивая такт босой ногой по деревянному полу веранды.

Укрепляет полынь корневище,

Чтоб цвести все пыльное лето.

Шелестят ее листья: "Отыщем,

Где светло: мы питаемся светом".

Сок полыни целебен для ран,

Если ранен стрелою меткой.

Сребролистой полыни стан —

Не твоих ли кочевье предков?

Изменяются времена,

Изменятся лики рас.

Но растут мои семена,

С мертвой мглой забвенья борясь.

В травном шелесте солнцеворота

Ты услышишь гортанный оклик,

Это зов твоего народа.

Он, носящий полынный облик,

Тебя примет в полынный клан:

Ты обличье прежнее сбрось и

В землю ляг одним из семян

К равноденствию в эту осень.

Вечным холодом глубины

Сжато сердце — и стук в висках.

Мне во тьме приходили сны

О сияющих небесах.

Мир — таган для жизненной силы:

Он всегда кипит и бездонен.

Здесь волокна в растеньях — жилы

Напряженных людских ладоней.

Здесь уже в семенах живет

Верность корню, стойкость и горечь.

Здесь кочует полынный род —

В лица солнце въелось, как щелочь.

Изменяются времена,

Изменятся лики рас.

Но растут мои семена,

С мертвой мглой забвенья борясь.

С середины песни к домре присоединилась поперечная флейта Аттаре: ему подала ее сестра.

Сеславин вдруг вспомнил: в каком-то сне ему снились строчки из этой песни, но в каком, припомнить не мог.

Смотреть на испытания крыломаха собрались любопытные из нескольких окрестных деревень. День был солнечный и ветреный. Аттаре готовился взлететь со скалы над морем. С берега бы крыломах не поднялся: слишком велик размах крыльев.

Сеславин и Дьорви — голубоглазый землепроходец-хельд, отличный пловец — вышли в море в лодке. Сеславин был на веслах, Дьорви примостился на корме.

Крыломах взмыл в небо и некоторое время парил с неподвижными крыльями, закрепленными особым стопорным механизмом. Наконец Аттаре убрал стопор. Крылья летательной машины слегка взмахнули, потом сильнее, сильней. Аттаре, пристегнутый там, внутри корпуса, ремнями, и вправду умудрился оживить свою механическую птицу.

Рыскающими движениями крыломах заметался в небе. Одно крыло повисло, другое отчаянно задергалось, устройство перевернулось и стало падать. "Эх!.." — Сеславин с досадой потряс кулаком и схватился за весла.

Дьорви вниз головой прыгнул с кормы. Хоть Аттаре и надел перед полетом спасательный пояс, что толку, если он запутается в ремнях, и крылатая махина утащит его под воду? Сеславин налег на весла так, что они застонали.

Наконец до Сеславина долетел голос Дьорви:

— Эй, мы тут! Все в порядке!

Сеславин быстро привстал. У него отлегло от сердца. Среди каких-то реек и темно-серой просмоленной ткани он успел заметить русоволосую голову Дьорви и черноволосую — Аттаре.

Друзья втащили Аттаре в лодку.

Вскоре мокрый летатель уже высадился на берег. Вслед за ним на прибрежную гальку выволокли изломанный крыломах, похожий на мертвую бабочку.

Всемирный Комитет, который ведал всеми делами, связанными с Землей Горящих Трав, предложил Аттаре место директора музея. Но Аттаре заявил, что видит себя только как полевого исследователя.

Он собирался вернуться к теплому морю Тиевес, где где был недавно открыт загадочный подземный комплекс.

Ярвенна поздней весной снова ушла жить на поляну в Патоис.

Главной задачей исследователей оставался паразит Земли. Что это за существо? Грозит ли Обитаемому миру заражение?

В одной из статей Ярвенна описала паразита. Став полевицей в Патоис, делаясь частью природы Земли, она не раз соприкасалась с сознанием мира Горящих Трав, и улавливала смутные чуждые образы. "В сознании Духа, — писала в статье Ярвенна, — паразит напоминает рака или сверчка, своеобразное членистоногое в панцире. Представление о нем окрашено чувством страха, одиночества, враждебности, холода. Ивельты и паразит в глазах Духа — единый организм. Их он тоже боится и ненавидит.

Дух Земли Горящих Трав ощущает близость Обитаемого мира. По моей гипотезе, "чужие локусы" у нас связаны не с жизнедеятельностью паразита, а с попыткой больного Духа найти защищенное место, спасение, лекарство во владениях сильного и здорового собрата, каким ему кажется Обитаемый мир".

Мнение Ярвенны подтверждалось все новыми научными данными. Наблюдения других ученых, археологические находки Аттаре и его коллег складывались в целостную картину.

Сеславин жил в лагере землепроходцев. Он только что сдал итоговые экзамены за весь курс историко-филосфоского факультета и теперь собирался в новую экспедицию под руководством Аттаре.

Сеславин сходил к ручью, умылся, набрал в ведро воды и вернулся в дом. Внезапно он ощутил призыв. Сеславин закрыл глаза. Тотчас перед его мысленным взором встала картина: мужчина и женщина посреди пожухшего бескрайнего поля. Они были одеты не по-здешнему.

Сеславин готов был уже сделать шаг к своему далекому алтарю на Земле, но заколебался. Только агенты Ведомства на допросах слышали от него, как поставить алтарь. Неужели ловушка?

Вызывавшая Сеславина женщина давала ему три дня. Но Сеславин боялся, что, если он не явится сейчас, она передумает. Допустим, эти двое на Земле — не агенты Ведомства. Они рискуют, они не уверены, что к ним кто-то явится, и не уверены, что явится с добрыми намерениями. Решатся ли они повторять попытки в обещанные три дня? Да и Армилл со своим Ведомством, должно быть, придумал бы провокацию похитрее. Чистое поле, черноволосый чудак с поднятыми руками, женщина, которая, призывая Сеславина, почему-то смотрит в небеса… В этом была какая-то наивная достоверность.

Сеславин снял с полки личный журнал, в которых землепроходцы отмечали свои рейды на Землю, и написал: "Вижу свой алтарь на Земле. Принял решение явиться" и добавил время и дату.

…Элено и Ри увидели: воздух над алтарем слегка задрожал, как бывает в сильную жару, и перед ними беззвучно возник человек. Вокруг вились полевые мотыльки, у ног Элено и Ри догорала спиртовая таблетка, чернела закопченная пластинка железа и обугленная ветка дуба.

Элено нервно передернул плечами:

— Это вы?..

— Да, я Сеславин из Даргорода, — подтвердил иномирец.

Ри закусила губу. Элено сдавленно произнес:

— Госпожа Ресс Севан. Элено Харт… Прежде всего несколько слов о вашем алтаре, господин Сеславин. Вы, конечно, вправе подозревать, что мы с Ресс связаны с агентами Армилла… — от волнения он умолк, сомкнув побелевшие губы.

Иномирец молча стоял напротив, ожидая продолжения.

— Разреши, Эл, — сказала Ри. — Я все объясню. Видите ли, господин Сеславин, я ивельт. Но я частное лицо, я далеко не во всем разделяю политику канцлера Стейра. Мне удалось воспользоваться утечкой информации из Ведомства. Вас устроит на первый раз такое объяснение?

Иномирец нахмурился, пристально вглядываясь ее лицо.

— Ивельты не такие…

Ресс Севан выглядела как человеческая женщина за тридцать, хорошо сохранившаяся, ухоженная, но не юная и бесстрастная богиня. Единственная характерная черта — цвет глаз: насыщенно синий при густых черных волосах.

— Я давно не проходила процедуру омоложения, — перехватив взгляд Сеславина, спокойно объяснила Ри. — Считайте, это мой особый… мегаполисный стиль.

— Хорошо, пусть, — подумав, кивнул иномирец. — Я вам верю.

Элено покривил угол рта в своей обычной улыбке:

— Я вижу, вы настроены доброжелательно. Мы тоже, вполне. И это несмотря на то, что ваш мир принадлежит к "зоне С-140х", а наш — к "зоне А". Что если мы присядем… — он огляделся, выбирая место на траве, — и немного поговорим о том, какие у вас планы на нашу Землю?

Сеславин насторожился:

— Что вы сказали? К какой мы зоне принадлежим?

— К "зоне С-140х", — повторил Элено.

Они с Сеславином сели на землю, Ри опустилась на колени.

— "Зона С-140х", — пояснила она, — зона вне высшего вселенского принципа. Проще говоря, мир, онтологически отрезанный от понимания высших законов нравственности. В отличие от "зоны А", к которой принадлежит Земля Горящих Трав. "А" включает в себя все миры, которые максимально приближаются к достижению нравственного идеала.

— А почему эти… буквы, цифры? — не понял Сеславин.

— Между зонами "С" и "А" были еще промежутки, целый спектр, — пояснила Ри. — Но в данном случае это неважно, тем более что ваш мир, Обитаемый, — чистейшая разновидность "С-140х".

— Выходит, когда-то у вас все миры были снабжены ярлычком по степени их онтологической способности или неспособности к добру? — поднял брови Сеславин.

— Да, — подтвердила Ри. — Именно так.

Ночевали Элено и Ри в машине. За черным зубчатым краем далекого елового леса догорал закат. Боковое бронированное стекло внедорожника было чуть опущено. Ветер принес в пахнущий дорогой кожей салон свежий травяной дух.

Ри включила видеоэкран. Они с Элено сидели рядом на заднем сидении внедорожника, между ними стоял термос с кофе и пакет с бутербродами. Крикнула луговая птица. Ри слегка вздрогнула.

— В Кибехо нельзя ночью выходить из машины.

— Псевдозоологические объекты, — согласился Элено.

Ри положила бластер возле термоса. И ей, и Элено было уютно и в то же время жутковато сидеть в хорошо освещенной, мощной бронированной машине, под музыку клипа на экране, с чашкой кофе в руках, но вместе с тем ощущать, что из надвигающейся тьмы за ними, может быть, наблюдает псевдообъект.

Элено вытянул ноги под клетчатым пледом, откинулся на мягкую кожаную спинку сидения.

— А они часто появляются, то есть вероятность большая?.. — спросил он.

— Это трудно предугадать, — тихо ответила Ри. — Но они — вполне материальные существа. Мой внедорожник им не вскрыть. Мы в безопасности.

— Ты сама видела хоть одного? — Элено, прищурившись, всматривался в сумрак за окном машины.

— Да, с помощью камеры видеонаблюдения, — сказала Ри. — Не животное, не человек… Вышел прямо к усадьбе.

— Я только в газетах читал… — задумчиво сказал Элено.

— Они везде есть, кроме городов. И никакие спецслужбы не могут их истребить. А наше Кибехо — на первом месте по численности псевдообъектов на душу населения, — хмыкнула Ри.

— И ты этим гордишься.

— По крайней мере, те из них, которые живут в моих частных угодьях, принадлежат мне, — поддержала шутку Ри. — Еще кофе?

Они не решались лечь спать. Снова разлив кофе по чашкам, начали обсуждать иномирца.

— Собственно, — Элено сделал задумчивый, витиеватый жест, — если бы о нас сняли фильм… "Смотрите блокбастер "С-140х" — психологическую драму с элементами триллера!" — передразнил он рекламный ролик. — К светской леди в исполнении блистательной Ресс Севан и скромному журналисту (в его роли — Элено Харт) является незнакомец. Он подвергает критике правление канцлера Стейра и цивилизацию паразита. Леди и журналист неосмотрительно доверяются пришельцу. В своем заблуждении они заходят так далеко, что Стейр уже не может их защитить. Незнакомец оказывается посланником "зоны С-140х". Только в финале герои начинают понимать, что стали добычей циничных и безжалостных инсектоидов.

Ри рассмеялась:

— Да, Эл, очередной банальный блокбастер… Но, всяком случае, этот Обитаемый "С-140х"-мир не пытается объявить нас самих онтологически неполноценной зоной, — заметила она.

— Мы страшнее их, Ри, — вдруг убежденно сказал Элено. — Вот я смотрел сегодня на этого… "инсектоида"… и думал: а ведь мы их страшнее.

Утром Ри задумала пригласить Сеславина к завтраку. Они договорились еще вчера, что на другой день вызовут его снова. Элено сомневался:

— Может быть, бестактно предлагать ему с нами есть? У него нет гарантии, что мы не агенты и не подсыпали ему чего-нибудь в пищу.

— Ничего, — успокоила Ри. — У нас много вопросов. Еще более бестактно, если мы целый день продержим человека и не предложим ему даже бутерброд. В конце концов, мы их берем из одного пакета. Сколько времени, Эл? Пора зажигать его огонь?

Элено посмотрел на ручные часы и полез в карман за зажигалкой и спиртовыми таблетками:

— Пора.

На сей раз устройство алтаря Сеславина не казалось им таким странным делом. Наоборот, получилось очень ловко, затеплился огонек, нагрелась закопченная пластинка железа…

— Позавтракаете с нами? — улыбнулась Ри иномирцу, который возник перед алтарем после уже знакомого прозрачного дрожания воздуха.

Они расселись вокруг скатерти, постеленной на траве, как будто и правда это был обычный пикник. Элено жевал травинку и пил кофе, не вынимая ее изо рта.

— Зачем вы ведете раскопки? — удивлялся он. — Я думал, у вас на Земле другие цели. Собственно, разве не борьба со Стейром?

— Стейр — это так, одно из явлений, — ответил Сеславин. — На Земле есть явления куда более значительные.

— Ого, — светски улыбнулась Ри. — Вы серьезно?

— Если я правильно понимаю, в вашей истории говорится, что когда-то Стейр один спас всех. Диктатура правителя-спасителя у вас приходит к логическому завершению: Стейр бессмертен и даже в биологическом смысле — высшее существо. Ваша вера в то, что судьбы мира зависят от воли отдельных личностей, вроде Стейра, кажется мне очень странной, — признался Сеславин. — Ведь я изучаю историю. В истории мы сталкиваемся совсем не с нагромождением уникальных, неповторимых событий. В ней постоянно повторяются однотипные явления, вызванные одними и теми же проблемами. Исторических личностей тоже можно было бы разделить на схожие типы. И такой "милосердный диктатор", как ваш Стейр, повторялся в истории уже сотни раз. Неужели не напрашивается вывод, что его существование — просто признак какой-то системы? Лично со Стейром бороться совершенно бессмысленно.

— И какие же именно вещи вы считаете более серьезными, чем Стейр? — насторожился Элено.

— Производственные отношения. Экология. Ваши псевдозоологические объекты… — ответил Сеславин. — Прошлое Земли…

— Какое прошлое? — дернул плечом Элено. — Есть только история о том, как Стейр стал канцлером, а до него была одна дикость… доисторические времена.

— Ивельты не знали, что у людей имелась уже сформировавшаяся культура. Вернее… Не интересовались этим. Но, думаю, если бы и знали, ничего бы не изменилось, — с горечью произнесла Ри.

— Ничего страшного, Ри, — остановил ее Элено. — Мы все равно не имеем представления, что потеряли. Ничего не помним, амнезия.

— Почему же, — вмешался Сеславин. — Мы многое восстановили, и вам, наверное, будет интересно.

— А что вы восстановили? — взгляд Элено показался Сеславину тоскливым и усталым.

— Ну, много чего. Было несколько разных культур: Летхе, Кибехо, Тиевес… А можете вы мне ответить на один вопрос? — вдруг прервал сам себя Сеславин. — Зачем Стейр разрушил древние памятники? Ведь это он сделал, да? Я сам был ранен в Тиевес во время обстрела.

— Ракетный удар по всем точкам, где вы вели раскопки, — произнесла Ри; она сидела на траве, обхватив колени руками. — Операция "Небесный гром". Думаю, канцлер Стейр был рад показать вам с вашими алтарями и молниями, что у него есть оружие, какое вам и не снилось.

— Значит, вам все-таки об этом известно? — Сеславин в раздумье нахмурился. — Почему Стейр не скрыл от вас, что стрелял в древние храмы и в ученых? Он, помнится, утверждал, будто он — доверенное лицо высших сил, и его долг на Земле — присмотреть за "детишками"-людьми, чтобы они не поубивали друг друга. А сам даже не скрывает, что уничтожил памятники и безоружных книжников!

— Такие мощные взрывы в разных точках планеты скрыть невозможно, — ответила Ри. — Впрочем, наверное, я ошибаюсь. Их можно выдать за военные учения. Но дело в том, что Стейру и не нужно ничего скрывать. Наши масс-медиа освещают ваши раскопки как развязывание идеологической войны. Вы хотите внести раскол между ивельтами и людьми. Выкопав остатки их убогой цивилизации, — Ри усмехнулась. — Извини, Эл…

— Что ты, Ри, — Элено отмахнулся. — Нечего церемониться. Я же говорил, что мы, люди, не помним своего прошлого. Скорее он за нас обидится, чем я, — он указал кивком головы на Сеславина. — Итак, выкопав остатки нашей убогой цивилизации…?

— Вторженцы из Обитаемого мира попытаются внушить людям, что у них было свое прошлое, свой путь, и что они вовсе не жалкие полузвери, которые получили из рук ивельтов письменность, искусство, ремесла и нравственные правила.

— Могу это засвидетельствовать, — задумчиво вставил Элено. — Все СМИ твердят об одном: всем хорошим мы обязаны ивельтам, все плохое — на совести нашей несовершенной человеческой природы. Но особенно сейчас нажимают на то, что иномирцы будут промывать нам мозги, льстить, лгать нам, что у нас есть силы самим и по-своему познать наш мир. А для чего? Чужакам нужен бунт, кровь, беспорядки, им нужно справиться с ивельтами нашими руками. Тогда они сами сделаются нашими господами и заставят нас работать за хлеб и кров, как у них в мире, — Элено поглядел в упор на Сеславина. — Но даже это невозможно, утверждает Стейр. На самом деле силы ивельтов несокрушимы, и любая попытка людей восстать обречена. Просто по вине иномирцев будет много лишней крови и смертей. Стейр отвечает за людей и не хотел бы доводить до этого. Иномирцы намерены подтолкнуть нас на бунт, который принесет нам только горе и отбросит нас в развитии на много десятилетий назад. А в основу беспорядков, как я уже сказал, будет положена ваша ложь о том, что не ивельты принесли нам культуру, искусство и высший вселенский принцип, а мы сами что-то рисовали на стенах пещер, а может быть, даже и придумали колесо.

— И насколько это все, господин Сеславин, по-вашему, соответствует истине? — сощурилась Ри.

Сеславин посмотрел ей в глаза.

— Сказать людям, что у них были собственные силы и свой путь развития — это ложь и лесть? А если хоть на минуту допустить, что это правда?

Элено нервно пожал плечами.

— Однако вы утратили важные звенья информации, на что и рассчитывал Стейр? — заметил он. — Совершенно ясно, что удар по местам ваших раскопок был нанесен не для того, чтобы убить горстку раскопщиков. Это война с памятниками, с информацией. Сотни лет она лежала, как скелет в шкафу, и никто бы о ней не вспомнил. Но тут явились вы. Стейру пришлось уничтожить прошлое людей, чтобы оно больше никогда не восстало из небытия. Он замел следы. Так что ваши сведения будут очень неполными и, возможно, ошибочными.

— Стейр просто уничтожил прекрасные вещи, — возразил Сеславин. — Не все потеряно. Видно, ваш канцлер не знает, что древние памятники — как призраки: они еще вернутся.

Земля Горящих Трав и без памятников-призраков была полна чудес. Не так давно Сеславину довелось стать не только свидетелем, но и участником одного чуда.

Он явился на полынную поляну в Патоис, чтобы повидаться с женой. Время там, казалось, замерло, только чуть подросли с прошлого лета кусты да стала еще гуще полынь. Все так же шелестел листьями старый дуб, у подножия которого торчала из земли рукоять ритуального ножа Сеславина. Зеленоглазая полевица вышла из высокой травы встречать мужа.

Над всей Патоис недавно прошла гроза. Ярвенна пряталась в шалаше, скрытом в зарослях так надежно, что его едва мог найти даже Сеславин, хотя он же его и соорудил.

— Давай укрепим твой терем. Сделаем ремонт. И стены оштукатурим, и Хородара позовем, чтобы расписал, — пошутил он.

Сеславин жалел, что для Ярвенны нельзя поставить на поляне хоть простую бытовку.

— Как ты не понимаешь! — улыбалась Ярвенна. — Ведь это человеческое жилье. Когда я буду чувствовать себя полевицей, я не осмелюсь войти в человеческое жилье! Я могу прятаться в дупле, в зарослях или в шалаше из травы и веток.

Сеславин иногда оставался с женой на ночь. Ночью над полынной поляной стояла низкая большая луна. Сеславин с Ярвенной лежали в шалаше, обнявшись и уже засыпая. Вдруг дохнуло ветром, между ними и луной легла тень. Сеславин быстро привстал и сразу облекся сиянием. Перед сном он снял с себя ремень с привешенным к нему короткоствольным ручным огнестрелом: в большинстве случаев землепроходцы брали с собой в рейды оружие. Сразу нащупав ремень и выхватив из чехла огнестрел, Сеславин вскочил на ноги.

Непрошенный гость отпрянул. Это была хищная птица со звериной мордой и лапами. Ее отпугивал свет.

Существо гневалось на Сеславина; хлопая крыльями, оно висело над ним, готовясь к удару, и дико шипело. Ярвенна выбралась из шалаша.

— Это мой! — воскликнула она. — Не шевелись!.. Я успокою его, а ты погаси сияние: он пугается.

Свет, облекавший Сеславина, медленно погас, а взъерошенный птицезверь опустился в траву, сложил крылья. Ярвенна ничего не говорила, они с незваным гостем только смотрели друг другу в глаза. Существо точно прислушивалось к чему-то, и наконец исчезло в зарослях. Умевшая видеть в темноте Ярвенна проследила, как птицезверь быстро взобрался на высокий дуб.

— Это дети Духа Земли, — сказала Ярвенна. — Вернее, его воплощения. Он одновременно живет в каждом из своих странных существ. Они все необыкновенные. Иногда я вижу большую черную рысь, когда она делает обход своих угодий.

Утром Ярвенна набрала много земляники. Когда Сеславин задумал навестить жену, Ярвеннина мать приготовила ему с собой всякой домашней снеди. Но они не успели приняться за еду. Обоим показалось, что снова идет гроза: даже птицы перестали петь.

— Что там?.. Что-то случилось в лесу! — нетерпеливо спросил Сеславин.

Ярвенна покачала головой.

— Я слушаю и вижу Духа Земли. Ты нужен Духу. Он ищет человека. Он думает: раньше у него было человечество, теперь нет, — в голосе Ярвенны послышалась тоска и горечь. — Ему нужны люди.

— Ну… и что я должен делать? — не понял Сеславин.

Он вспомнил видение Аттаре, в котором Дух в облике рогатого великана из Тиевес вручил человеку венец и посох.

— Ждать. Он сам идет сюда.

Действительно, что-то надвигалось. С приближением его необъяснимо изменялось само место. До сих пор поляна в Патоис источала лишь слабую силу единственной маленькой полевицы. С приходом Духа вся поляна превращалась в круг силы, в сердце леса, в порождающее лоно земли. Серый птицезверь, который ночью напал на Сеславина, теперь бесшумно и низко парил над полынными зарослями.

Из чащи появился Дух Земли. Он был такой, как в видении Аттаре: очень высокий, мощный, с рогами оленя, с диким и растерянным взглядом. Но здесь, в Патоис, он был одет иначе.

На нем была вышитая бусами медвежья куртка и меховые сапоги, на могучей шее висели костяные и каменные амулеты. На плече, вцепившись когтями в куртку, сидел подросший котенок рыси. На голове исполина был венок из листьев клена, орешника и даже еловых веток, поэтому Дух казался огромным деревом с темной кроной.

Живые ветви росли и из раскидистых оленьих рогов Духа, и из толстого посоха, набалдашник которого смотрел горящим совиным оком.

Дух угрюмо, настороженно окинул взглядом Сеславина. Тот стоял перед ним, побледнев, но не отводя глаз. Он был готов довериться Духу. Серый крылатый птицезверь мелькнул над головой, обдав Сеславина ветром.

Рогатый исполин нервно раздувал ноздри, притопывал ногой, — это движение напоминало, как роет копытом землю олень. Сеславин снял широкий ремень, отстегнул кобуру и протянул ремень Духу. Ему вспомнился обряд побратимства, когда будущие братья меняются одеждой, скрепляя этим свое желание быть единым целым: я — это ты, а ты — это я. Великан взял ремень Сеславина и в ответ надел ему на голову венок и вручил свой зрячий посох.

Сеславин ощутил, как бьются волны о прибрежные валуны в Летхе; кружат гагары над скалами Хирксон; в Патоис растут листья и травы, цветут розы и мирты в Тиевес, темнеет вода в болотистых чащах Кибехо… В недрах земли дышало нечто чужое, страшное, угнетающее. Оно казалось неживым, но шевелилось и питалось.

Сеславин видел мир тысячами глаз — это было тяжело. Тогда он выбрал одного: в лесах Патоис на широкой поляне пасся громадный тур. Сеславин сразу понял: не просто зверь, а одно из воплощений самого Духа — его грива была огненно-рыжей.

Сеславин нагнул голову и вздохнул — нагнул голову и вздохнул лесной тур. Встряхнув огненной гривой, тур сорвался с места и побежал, перескакивая через овраги, ручьи, прорываясь через завалы валежника. Вокруг мелькали, сливаясь в сплошную зеленую полосу, кроны деревьев, кустарник. Тур бежал от западного края Патоис сюда, куда привлекала его какая-то чудесная сила.

Сеславин сидел, прислонившись спиной к стволу дуба. Он не видел ничего вокруг — глаза его были закрыты, и казалось, что он спит — даже дыхание было замедленным, еле заметным. Венок из листьев и веток закрывал его лоб и глаза.

Тур ворвался на полынную поляну, взмыленный и уставший. Ярвенна смело подошла к огромному зверю. Тур остановился, втянул ноздрями воздух и покорно, грузно улегся у ее ног. Ярвенна положила ладонь на его тяжелую голову…

Сеславин вздрогнул и пришел в себя. Неподалеку колыхались заросли и трещали ветки: тур уходил в чащу. Сеславин знал это, потому что все еще сохранял с ним слабую связь.

Ремня на Сеславине уже не было, чехол с огнестрелом лежал рядом в траве. Поблизости торчал воткнутый в землю посох. "Он прорастет здесь", — понял Сеславин.

Ярвенна вернулась к мужу, присела возле него и погладила по лицу рукой, которой только что касалась рыжей гривы лесного тура.

Загадочные вещи происходили не только в Патоис, но и совсем рядом с бетонными мегаполисами. На огромной свалке к востоку от Летхе среди куч хлама и мусора то и дело попадались обжитые фургончики и кучки людей, сгрудившихся у костра. Тут были свои обитатели, свои порядки, и уже несколько поколений существовал свой фольклор, главной фигурой которого выступал Черный Житель.

Что представляла собой эта грандиозная свалка? Целый мир с собственной философией: мир неупорядоченного, обращающегося в хаос железа, отходов цивилизации, ржавеющей стали. Все то, над чем уже не властна техногенная цивилизация Стейра.

На свалке были свои старожилы. Например, дядя Омшо — еще не очень старый человек с широким лицом и разлохмаченный темно-рыжей бородой. Брови у него сильно седые, волосы прямые и длинные. Сложен дядя Омшо был, как бывают сложены приземистые крепыши, но при этом рост у него довольно внушительный. Омшо не был толстяком, но производил полное впечатление толстяка, особенно в вязаном мешковатом свитере, которому был верен долгие годы. Свитер оранжевый, полосатый, и куртка у Омшо тоже оранжевая, так что издалека он напоминал апельсин.

Полное имя его было Омшо Терн, о чем свидетельствовала кредитка. Правительство Стейра использовало особый способ удостоверения личности. Человек носил с собой карточку, с помощью которой производились все денежные расчеты. В магазинах, на автостоянках, в кафе — на каждом шагу были установлены терминалы оплаты. Карточки снабжались считывающим устройством — "зеркалом", к которому хозяин должен был прижать палец: своеобразный рисунок на его подушечке — код. Такую кредитку не было смысла красть, невозможно было пользоваться и случайно найденной кредиткой. Вдобавок человек, объявленный в розыск, сразу лишался возможности что-нибудь оплатить. Пытаясь воспользоваться карточкой, он только выдал бы полиции свое местонахождение.

Дядя Омшо был безработный.

Социальные программы предусматривали для безработных жилье и пособие, которого хватало не только на хлеб, но и на дешевые развлечения. Банка пива в заплеванном баре была обеспечена каждому. Над всем этим блистал недосягаемый мир дорогой выпивки, роскошных ресторанов, отборных проституток и мальчиков по вызову, красочных шоу, умной техники, элитного образования и профессий, доступных только самым успешным членам общества.

Омшо был независтлив. Он любил пиво. Работать ради себя он не видел необходимости. Стараться быть достойным членом общества — он и слышать не хотел о такой глупости. На свалке дядя Омшо оборудовал себе фургончик, иногда выбирался за покупками в город, но не видел для себя другой жизни, как вдалеке от сферы услуг, корпоративной культуры, конкуренции, прослушивания и слежки, и спасителя человечества канцлера Стейра.

Дядя Омшо считался главным хранителем фольклора свалки и преданий о Черном Жителе. Мало того, Омшо сам его не раз видел.

У сложенного из мусора костра по вечерам собирались любители послушать дядю Омшо. Они рассаживались кто на ящиках, кто на земле, ставили у ног банки с пивом, у кого-нибудь находился мешочек сухолиста, травы, которую можно курить. Эта трава росла на пустошах внутри свалки: с жилистых стеблей обрывали листья, жесткие и сухие на ощупь. Их достаточно было мелко нарезать, и сразу можно было набивать глиняную трубку или сворачивать самокрутки из старых газет.

Выпивка и еда здесь играли особую роль, не такую, как в черте мегаполиса, где начиналось общество потребления, а как у первобытных людей: хлеб, бухло — это святое, это то, чем делишься, что бережешь для друга или на черный день, что можно оставить Черному Жителю, чтобы скрепить с ним союз.

Омшо отсыпал в горсть чуть-чуть сухолиста и бросил на ветер:

— На, Черный Житель, покури.

На свалке не было реальных ценностей, вещей, которые бы всерьез что-то стоили. Взамен у местных появилась привычка подбирать необычные штуки, которые "дала свалка": старый механизм, странный корпус неизвестного аппарата, разные детали, из которых умельцы делали попытки потом собрать что-нибудь работающее, но почему-то из этих деталей никогда ничего не собиралось. Как свалка легко давала, так же легко потом и отнимала, и воображение людей приписывало ей душу и намерение.

Душой свалки считался Черный Житель.

Но Омшо начинал рассказ не с него, а с баек про "шуршунчиков", чье дело — доламывать еще работающие вещи, что попадают на свалку. И не вздумай никто живой ложиться спать там, где обитают "шуршунчики": они и людей убивают по ночам. Не со зла, а просто такая у них обязанность: приканчивать все, что еще работает…

Омшо знал кучу баек.

Ценители заворожено слушали. Языки костра выхватывали из темноты напряженные лица.

Вытянув ноги в тяжеленных ботинках, исподлобья смотрел в огонь Йанти Дейс: наладчик терминалов оплаты, который, несмотря на то что не был безработным, много времени проводил на свалке. Йанти — светловолосый, сероглазый парень, с узким разрезом глаз, широким скуластым лицом, и не белой, а серовато-смуглой кожей: похоже, в его жилах смешалась кровь нескольких земных народов. Йанти родом из 807 квартала, и ему было шестнадцать лет, когда восставшая толпа начала переворачивать машины и громить витрины магазинов. С тех пор Йанти всегда кипел бессильной социальной ненавистью, и это вконец испортило его характер. В нем постоянно чувствуется смесь агрессии и депрессии.

Рядом с ним — его обожатель и подражатель Хенко, паренек, недавно вышедший из интерната. Интернат он закончил так-сяк, быть прислугой не захотел, ни на какие курсы не пошел, а сразу решил, что останется безработным. Хенко корнями из "темных" рас Кибехо: черные волосы, жесткие и нечесанные, торчат у него во все стороны, спадают на плечи, а надо лбом неровно подстриженная собственными руками челка. Иногда Хенко подвязывает волосы шнурком, но что ни делай, голова все равно остается лохматой.

Йанти — сильный, задира. Хенко надо еще немного окрепнуть, и будет не хуже его. На руках Хенко носит перчатки с отрезанными пальцами: ему кажется, они придают ему вид уличного бойца. Ногти у него грязные и обломанные.

С другой стороны костра сжался на ветру Лансе. Он тоже совсем недавний выпускник интерната. Лансе — красивый юноша с большими серо-голубыми глазами, темными бровями, густыми ресницами, мягкими чертами овального, сужающегося книзу лица. Это материал для сферы сексуслуг. Нежелание работать в этой сфере у среднего и высшего слоя общества считается грубым предрассудком "быдляков", отсутствием половой культуры. Но Лансе свои светло-русые волосы стрижет коротко, носит одежду свободную, мешковатую, чтобы стройность и хрупкость фигуры не была так заметна. Лансе сутулится и часто сжимает кулаки. И в общем-то ему в самом деле удается выглядеть мужественнее.

На свалке, особенно под покровительством дяди Омшо, Лансе чувствует себя спокойно: никто не упрекает его за то, что он недотрога, что из-за предрассудка не захотел быть успешным членом общества, а главное, никто не предлагает ему работу в борделе и не пристает.

Этим вечером у костра примостился и редкий гость: чисто выбритый мужчина за сорок, из тех, которые вечно выглядят моложе свого возраста. У него густые широкие брови, волосы вьются, в них много седины. В лице гостя чувствуется задумчивость и несобранность. По всему видно, он человек приличный и обеспеченный: он всегда носит чистые рубашки и свитера светлых и серых тонов. На свалке к нему отношение особенное. Его считают своего рода сумасшедшим ученым, особенно не интересуются, как его зовут, и даже Йанти не задирает его.

Наконец дядя Омшо, выпуская дым одновременно изо рта и из ноздрей, заводил долгожданную песню:

— Кто такой этот Черный Житель? Молодой пацан. Его давным-давно забили тут до смерти в драке. А другие говорят, он разбился на мотоцикле. Конечно, есть такие, кто видел, как он ночью на ржавом мотоцикле гоняет. Бывает еще, появится и подойдет к костру… — на этих словах все невольно оглянулись в темноту, и Омшо ненадолго умолк, наслаждаясь произведенным впечатлением. — Подойдет к костру, молча кивнет. Тогда нужно ему дать место и угостить тем, что и у всех: пивом, там, солеными корочками. О чем говорили до него, о том и при нем надо говорить, как если бы его и не было. А прогонишь его — он-то ничего: смолчит и уйдет. Только это… с тех пор свалка тебя перестанет любить, какая-нибудь беда с тобой тут обязательно случится.

Есть, конечно, способы помириться с Черным Жителем. Можно даже вызвать его… да… — Омшо задумчиво почесал бороду, точно решая, стоит ли вдаваться так далеко в потусторонние тайны. — Одевается он по-разному. Чаще на нем кожаная куртка и помятый ржавый шлем, но не всегда. Бывает, придет в драном свитере, в штанах каких-нибудь потрепанных, только все-таки чаще в черном.

Дядя Омшо был настоящим знатоком обычаев и привычек Жителя. Омшо уверял, что всегда сможет его узнать. Черный Житель слишком замкнут для обычного человека, говорит тихим, ровным голосом, взгляд пронизывающий, неподвижный. Иногда его видят стоящим на самом верху кучи хлама — отчетливый силуэт на фоне луны. На свалке есть места, где в землю забиты здоровенные бетонные сваи. Часто Черного Жителя можно увидеть там: он сидит, свесив ноги, на какой-нибудь свае, и смотрит вдаль. Иногда просто бродит по ночам. Считается, что подходить и заговаривать с ним нельзя: Житель обходит свои владения.

Имеется у Черного Жителя один обычай. Он использует "молчаливый запрет". Вдруг появится неизвестно откуда, покажется на глаза и уйдет. Это дурной знак: лучше не делать то, что задумал, Житель предупреждает, что добром это не кончится.

А бывает, что Житель явится кому-то, кивнет — "иди за мной". Разговаривать все равно нельзя. И он в полном молчании ведет куда-то. Приводит — и там есть нужные вещи, еда. Изредка Житель все же скажет несколько слов. Говорит загадкой, но такой, что можно разгадать.

Чтобы закрепить свой союз со свалкой и Черным Жителем, надо делиться с ним: бросить на ветер щепотку сухолиста, плеснуть глоток пива на землю. А некоторые даже откладывают ему кусочек хлеба или сосиски, оставляют выпивку на донышке бутылки. А еще лучше, если попадется старая микроволновка, положить угощение в нее. Черный Житель может себе сам приготовить еду, пускай от микроволновки и остался лишь ржавый корпус. Еще Жителю дарят перчатки, кожаные ремни, мотоциклетный шлем, флягу… Считается, что это не должно быть хорошее и новое, даже если такое и есть в наличии. А вот негодное, старое, флягу с дырой или протертые перчатки, — он только такое любит. Некоторые говорят, что он иной раз приезжает в ржавой машине с пробитым верхом, без покрышек и мотора.

Еще у него есть одна способность: он может очень быстро взобраться на любое нагромождение. Житель неуловим. Сейчас он внизу, через мгновение — наверху.

Не раз видели, как он зажигал костер — без зажигалки. Бывает так: ребята соберутся посидеть, а он появится, махнет рукой — и костер. А сам Житель постоит и уйдет. Случается, просто растает в воздухе. И жест у него есть особенный: он как бы "стирает" себя. Проведет ладонью перед лицом, словно перед ним невидимое стекло, и исчезнет.

Житель тоже дарит обитателям свалки подарки. Какую бы странную вещь он тебе ни дал, держать ее при себе полагается до заката следующих суток. Именно в это время она может понадобиться. А если надо носить с собой эту вещь дольше, призрак свалки предупреждает: "Носи три дня", "Не выбрасывай месяц". И правда, сколько раз было, что как раз эта вещь потом пригождалась!

— А живет он, мне думается, в той стороне, где кладбище старых машин, — говорил Омшо. — Вообще те места, где валяется самый старый хлам, — они и самые страшные. Там и шуршунчики, и мало ли что. Нечего вам там делать…

Среди бетонных плит, ржавой арматуры, кое-как наваленной на песок, дымил костер: жгли старые газеты и дешевые книги, упаковки от продуктов, картонные коробки. Дядя Ошмо держал над огнем тонкий прут с сосисками, выброшенными магазином из-за истекшего срока годности. Его приятели передавали друг другу баллон с дешевым пивом.

Йанти взял баллон, отпил из него несколько глотков, поморщился и передал Хенко, который сидел, оседлав автомобильную покрышку.

— А бывают еще пришельцы, — произнес Хенко, прежде чем припасть к горлышку баллона. — Они что делают, дядя Омшо?

— Недавно передача была, что они похищают людей на опыты, — вспомнил Йанти. — Ищут способ, как промывать нам мозги, чтобы мы восставали против ивельтов. В этой передаче так и говорится: смотрите, если у вас в голове заводятся какие-нибудь мыслишки против властей, то, может, это на вас уже пришельцы своим лучом воздействуют.

— Каким лучом? — оживился Хенко.

— Да не знаю, каким. Особым лучом. Как в фантастике, — отмахнулся Йанти. — Да брехня это все, нет никаких пришельцев. Их ивельты выдумали. Что им стоит: взяли и выдумали. Раньше все, кто не любит правительство, были просто быдло и эти…

— Экстремисты? — подсказал Лансе.

— Угу… А сейчас решили повернуть так, будто сами люди даже взбунтоваться не могут, а это им внушают пришельцы.

Хенко, весь подавшись вперед, подогретый несколькими хорошими глотками крепкого пива, выдал:

— А вдруг они есть? А вдруг Черный Житель — пришелец?

Омшо возмутился такому решительному неуважению к герою местного фольклора.

— Черный Житель — наш, свой, — обиженно прогудел он, поворачивая самодельный шампур. — О твоих пришельцах три года назад никто даже не слыхал, а Черный Житель всегда тут жил. Ты послушай. Я раз добрел до самых старых машин, уже таких давным-давно не выпускают, — он кивнул головой далеко на восток, куда простиралась огромная свалка. — А там песчаный пустырь, где торчат сваи. Там-то Житель и является.

— Он же везде является, — заспорил Хенко.

— Может, и везде. Но главное его место там! — Ошмо назидательно поднял палец. — Я же говорю… Залез я в машину, в микроавтобус такой, там сидение мягкое… Дверца перекосилась, я лежу — в щель как раз виден пустырь. И прямо из воздуха на моих глазах появляется он, Черный Житель. Я притих. А он огляделся — луна светит — и куда-то пошел.

— А ты, случаем, не спал?… — сказал Йанти.

— И не думал даже.

— Он появляется и исчезает, — вмешался в разговор "сумасшедший ученый" в сером свитере. — Я думаю, он появляется и исчезает, где хочет, но только на свалке.

— На свалке он может что угодно, — подтвердил Омшо. — Его не схватишь, и не ударишь, и на полицейские облавы ему плевать: он исчезнет себе и все. Но вот если Черного Жителя выманить со свалки, к примеру, в город или в лес, то помрет.

— Почему? — настороженно поднял на Омшо большие глаза его воспитанник Лансе.

— Да вот так уж, — пожал плечами Омшо.

Замолчав, он начал раздавать готовые сосиски. Каждому досталось по одной, — кто клал их на хлеб, кто прихватывал куском газеты, чтобы не обжечь пальцы.

— Почему я один его никогда не вижу? — откусывая половину сосиски, спросил Йанти. — Может, потому, что надеюсь только на себя… и в драке, и в чем другом. Зачем мне Черный Житель?

— А может он дать, хотя бы… ну, кредитку с кучей денег? — поинтересовался Хенко.

— Ты соображаешь? — укоризненно посмотрел на него Ошмо. — А где он возьмет тебе терминал оплаты?

— А пусть он с неработающего терминала деньги снимет, — засмеялся Хенко. — Он же может в сломанной микроволновке себе еду готовить. Вот я возьму и попробую его позвать, — загорелся он. — Йанти, давай попробуем?

— А что без дела-то звать? — не одобрил Ошмо. — Да к тому же он тебе не собака: ты позовешь — а он так и прибежит!

— Ты же рассказывал, дядя Ошмо, как его надо звать, — не отставал Хенко. — Надо заклинание сказать. "Шахди, Шахди!" — вот как.

— Только не ори, а то еще явится, — насторожился дядя Омшо.

— А что это слово означает? — спросил Лансе.

— Это вибрации, — вмешался "сумасшедший ученый".

Все посмотрели на него.

— Именно это слово, ничего не значащее, вызывает тонкие вибрации на определенной частоте и устанавливает канал связи с объектами нематериального мира… — объяснил тот. — А также настраивает нашу психику на то, чтобы она могла воспринимать объект.

— А может быть, для Черного Жителя это слово что-то значит? — неуверенно предположил Лансе. — А если буквы попробовать переставить?

Он замолчал, неслышно шевеля губами: пробуя, что выйдет.

Для Шахди разведка в мире Горящих Трав начиналась так. Одетый по-местному, в черной футболке и плотных темно-синих штанах, он бродил по свалке и собирал клочки старых газет, грязные отсыревшие книги и журналы со слипшимися страницами. Местные думали, что замкнутый паренек относит бумагу на пункт приема вторсырья. На самом деле это были материалы для расшифровки земного языка и письменности.

Шахди наблюдал за поведением обитателей свалки, иногда подходил послушать их разговоры. Был он на самом деле прорицателем или нет, но интуицией обладал необыкновенной. Шахди всегда чувствовал, когда можно без опаски приблизиться к кучке одетых в пестрые дешевые свитера и куртки людей.

У него оказался очень подходящий для свалки алтарь: песок, сталь и ветер. Стальные отходы мегаполиса покоились в песчаной почве, а в Летхе постоянно было ветрено. Кое-где на корпусах старых автомобилей, холодильников или стиральных машин Шахди этеранской вязью мелко написал слово "ветер". Здесь он мог являться даже в редкие дни затишья.

Когда Шахди услышал байки о Черном Жителе, его пронзила мысль: вот он, проводник, с помощью которого сам Шахди может войти в жизнь земных людей. Черному Жителю не страшны ни шпионы, ни облавы, не нужны ни кредитка, ни постоянное место ночевки. Никто не спросит его, откуда он пришел и куда уходит.

Шахди знал и то, что среди местных есть полицейские осведомители. Шахди немало труда положил на то, чтобы ни один осведомитель не решился заговорить с полицией о делах Черного Жителя, а если решился бы, то его подняли бы на смех. Шахди нарочно то и дело повторял несколько абсурдных действий, которые в пересказе звучали бы как обычные суеверия, а то и видения не слишком трезвых обитателей свалки с развинченной психикой.

Так, он придумал этот жест — "стирать" самого себя, проведя ладонью перед своим лицом, точно по невидимому стеклу.

Шахди появлялся на глазах у горстки обитателей свалки на самом верху высоких нагромождений хлама — и вдруг исчезал, чтобы соткаться из воздуха совсем в другом месте.

Лунной ночью можно было увидеть, как Шахди — вернее, уже Черный Житель в пробитом ржавом шлеме, — несет, обхватив руками, телевизор с выпотрошенными электронными внутренностями, молча и торжественно. Он переносил его с одного конца свалки на другой и безмолвно ставил на землю, проводил рукой перед лицом и исчезал. "Наводит порядок на свалке", — говорили местные.

Он совершал еще немало мистических действий, которые пополнялись байками: про то, как Житель ездит по воздуху на мотоцикле без колес или разогревает еду в сломанной микроволновке.

Интуиция сама вела Шахди. Ему даже не нужно было придумывать. Он словно улавливал в мыслях людей, в атмосфере свалки надежды, ожидания и представления о том, каким должен быть Черный Житель. Шахди просто шел навстречу местным поверьям.

Так успешно, хоть и своеобразно происходило внедрение одного из разведчиков Обитаемого мира в мир Горящих Трав. Они находили такие пути, которые система не могла нащупать и перекрыть, по крайней мере, быстро.