Часть 2

Посреди огромной проплешины, усыпанной валунами и поросшей низкими кривыми деревьями, возвышалась арка Алтаря Путешественников, открывавшая переход на Землю Горящих Трав. Неподалеку от нее среди вековых елей местной чащобы виднелся лесной городок.

Возле Алтаря Путешественников был оставлен дежурный пост. Сеславин и Ярвенна возникли в алтарной арке такими же, как ушли: Стейр на прощанье велел им вернуть их собственную одежду. У Сеславина были нахмурены брови и резко опущены углы плотно сжатых губ. Ярвенна смотрела перед собой горящим, как у встревоженной кошки, взглядом.

Всемирный Комитет народов ознакомился с ультиматумом канцлера Стейра. Стейр писал, что не желает никаких сношений с Обитаемым Миром, считая их угрозой для стабильности Земли. Канцлер предупреждал, что на вторжение иномирцев он ответит военными действиями, а если потерпит поражение, — отдаст приказ о запуске системы уничтожения своей планеты.

Сеславину и Ярвенне предстояло длительное медицинское обследование и большая работа с учеными. Они должны были рассказать о сопредельном мире, и оба понимали, что нельзя ничего приукрасить и пропустить, даже если вспоминать об этом больно и стыдно. Сеславин подробно описал и то, как его избил Стейр по время "поединка богов", и ошейник-контролер, и интимные вопросы, на которые его заставляли отвечать под сывороткой "х-2а".

— Как вы думаете: во время поединка канцлер успел заметить, что вы не в состоянии встать? — спрашивали его. — Может быть, Стейр торопился закрепить свою победу, поэтому ударил вас снова?

— Нет. Он ни разу не ударил меня, когда я лежал. Когда я не мог встать, он не бил меня, а только дотронулся носком ботинка, чтобы я вставал.

— У канцлера не было никакой необходимости продолжать бой, — подчеркнув слово "никакой", вставила Ярвенна. — Я уверена: Стейру просто было приятно чувствовать себя сильнее, особенно потому что Сеславин сам никогда не унижался перед ним.

Напряженный голос ясно давал понять, что Ярвенна чувствовала в ту минуту: как больно для любящей девушки и как оскорбительно для самоуважения было это воспоминание.

— Вы получили серьезные травмы? — вопрос относился к Сеславину.

Было очевидно, что удары, которые валят с ног богатыря наподобие Сеславина, должны быть просто сокрушительными.

Тот повел плечом:

— Не знаю толком. Я плохо помню. У них хорошая медицина. Они точно так же, как мы, за один раз сращивают кости. Это у них называется "милосердное насилие": якобы меня наказали, а потом сразу вылечили, не заставили долго мучиться, просто дали урок.

Море Хельдвиг было холодным и темным. Здравница на побережье Хельдерики казалась диким местом, расположенным на краю света. Она принимала людей, которые прошли через тяжелый труд или длительную болезнь, и была устроена, как древние поселения хельдов. Отдыхающие жили в деревянных домах, ели в общих трапезных, кроме того, любители могли возделывать огород и ловить рыбу не только для развлечения, а с полным правом увидеть плоды своего труда на столе.

Имелась в здравнице и усадьба: здесь располагались мастерские, залы для игр и упражнений и библиотека.

Сеславин и Ярвенна попросили, чтобы их поселили в семейном доме. Они объявили себя мужем и женой, когда вернулись с Земли Горящих Трав. Это не удивило никого из близких, дело было давно решенное.

В нынешние дни свадьба была не то, что в старину. Сейчас это был прямой договор между женихом и невестой. Они просто давали друг другу обещание, что отныне они семья. Но все же обычно свадьбу сопровождала целая цепь обрядов. С их помощью влюбленные оповещали друзей и знакомых о сделанном выборе: Сеславин и Ярвенна собирались провести положенные обряды уже после выписки.

— Я отдыхал здесь два года назад, — сказал Сеславин. — После того как на побережье возле Хейфьолле было наводнение, и наша артель вела там восстановительные работы.

Он оглядел знакомые места — низкий ельник вокруг, скудная каменистая почва, — такая скупая и мужественная красота, что сердце щемило. Неприхотливая полынь росла прямо меж валунов, невысокая и выгоревшая на солнце. Сеславин чувствовал, что здесь есть еще какие-то незнакомые ему виды мха и травы, источавшие самые разнообразные оттенки местной природной силы. Сеславин перевел взгляд на Ярвенну. То, что для него самого — едва различимый голос трав и мхов, для нее — настоящая песня жизни, волшебный источник.

— Я понимаю, почему здесь построили здравницу, — серьезно сказала она. — Здесь в каждом ростке — стойкость и радость… суровая какая-то, но все-таки радость, — помолчав, уточнила Ярвенна.

Подушка и матрас были набиты сеном. Сеславин крепко спал, лежа навзничь, как убитый, плотно сомкнув губы, задрав подбородок вверх. В открытое окно тянуло ветерком, покачивалась вышитая занавеска.

Внезапно Сеславина охватило чувство, что он не может пошевелиться. Руки не поднять, не повернуть головы… Он собрался с силами, чтобы хоть крикнуть. Собственный хриплый стон разбудил его, и он открыл глаза. Сквозь утренний сумрак проступали бревенчатые стены дома.

Сеславин бесшумно приподнялся. Ярвенна рядом с ним не проснулась. Он тихонько оделся и вышел во двор. Сеславин никому не рассказывал о повторяющихся снах. Он собирался сам справиться с ними.

Сеславин понимал их причину. Это были сны не только о том, как ему вводили сыворотку "х-2а", приковав зажимами к анатомическому креслу, и о нервном параличе. Эти сны еще и о том, что на Земле Горящих Трав продолжают применять сыворотку к другим людям, вместо тяжелых кандалов надевать ошейники-контролеры. Сны о власти Стейра, — о его "милосердной диктатуре", "безвредных" пытках, о его миссии спасителя народа, который навеки перед ним виноват…

Небо стало светлеть, а тьма будто бы опускалась, сгущалась под ногами, запутавшись в цветниках и повисая на кустах. Ярвенна сошла с крыльца.

Сеславин обрадовался, что больше не один. Ярвенна вынесла ему плащ:

— Сейчас выпадет роса, накинь.

Сеславин набросил плащ на себя и на нее, обнял ее за плечи.

— Я хочу ее еще раз увидеть сопределье. Но не здание, где нас держали, а саму — Землю Горящих Трав, ее просторы, — произнес он.

— Я представляю их выжженными солнцем, — ответила Ярвенна, пристально вглядываясь куда-то в даль.

Сеславин и Ярвенна познакомились во время знаменитых на севере Даргородских игрищ.

В воздухе кружили пронизанные солнцем крупные хлопья снега. Белокаменный соборный храм на площади тоже был весь озарен. Он был посвящен небожительнице Ярвенне, в древности простой народ называл ее "хозяйкой". Люди связывали ее имя с плодородием и коловращением года. Все солнцевороты и равноденствия — праздники хозяйки. Ей посвящали и первые, и последние плоды года, зажигали огонь перед ее образом и осенью, и весной.

Нынче Ярвенне уже не поклонялись, как божеству: люди знали, что она — только символ матери, целительницы, жены. Но образ "даргородской хозяйки" был близок многим сердцам, а праздники в ее честь полюбились народу. Любой мог прийти в храм полюбоваться торжественной службой Ярвенне, проводящейся точно так же, как сотни лет назад, по всем правилам. На солнцевороты у даргородцев было в обычае украшать "Ярвеннино дерево", и дети верили, что в эти дни сама небожительница принесет им подарки.

На исходе зимы в Даргороде начинались игрища — спортивные состязания, в которых особая роль отводилась поединкам мечеборцев. Единоборство лучших бойцов в древности олицетворяло противостояние зимы и весны, начало нового года. После боя победитель пойдет в храм. Он — воин весны, он должен получить благословение "хозяйки", чтобы через него весь Даргород был благословлен. Вот почему в старину, как бы ни устал, ни был изранен мечеборец, — его перевяжут, переоденут, хоть на недолгий срок поставят на ноги, и он найдет в себе силы подойти к алтарю.

…Бой на площади только что завершился. Вокруг огороженного цепями ристалища возвышались помосты со скамьями для зрителей. Победитель стоял в сверкании густо сыплющегося снега. Ему предстояло уйти в расставленный для него шатер, чтобы переодеться для храма. Ведь ему перед лицом самой предивной Ярвенны предстоит быть посланцем и воином наступающей весны, одолевшим зимний холод и мрак!

Перед игрищами по жребию всегда выбирали девушку, которая явится в храме вместо "пресветлой хозяйки".

На сей раз жребий выпал Ярвенне из Лесной Чаши. Вместе со всеми Ярвенна сегодня была на игрищах и видела победителя, без шлема стоящего под снегопадом на ристалище. Парень в доспехах княжеского дружинника ждал, когда ему поднесут награду — драгоценный соболий плащ. Сказочный воин весны, что из года в год побеждает зиму.

Ярвенне предстояло выйти к нему во время службы из врат алтаря. Огромный зал в храме был полон народу в шубах и полушубках. На стене перед алтарем при свете лампад виднелась большая фреска, где небожительница сама освящает закладку городской стены первым князем Даргорода — Деславом.

Ярвенна приготовила серебряный венец в виде дубовой ветви и возникла в алтарных вратах. Прямо перед собой она увидела победителя игрищ. Чуть наклонив голову, он шел к ней. Вот он поднял лицо — молодое и доброе — и, запнувшись, произнес:

— Пресветлая… предивная Ярвенна!

Он волновался. У Сеславина в глазах плясали огни лампад. Он третий год участвовал в состязаниях мечеборцев, и ему еще не верилось, что он наконец-то взял верх.

Сеславин нагнулся, Ярвенна осторожно возложила венец на его темно-русые волосы и легко прикоснулась к ним рукой. Он почувствовал: она ободряет его, чтобы он не волновался так сильно. Теперь воин весны должен был посвятить свою победу и венец "хозяйке" — то есть самой даргородской земле.

Сеславин внятно, уже без запинки сказал:

— Слава тебе, пресветлая Ярвенна, что провела нас через тьму и холод зимы. Посвящаю тебе свою победу над силами мрака.

Победитель склонился у алтаря. Ярвенна отчетливо, в полной тишине проговорила:

— С тобой, витязь, благословение Даргорода и его хозяйки.

Когда Сеславин выпрямился, Ярвенна подала ему чашу с вином, и он немного пролил из нее в золотую миску перед образом и сам отпил глоток. Потом чашу взял из его рук стоявший рядом служитель.

Обряд завершился. Ярвенне пора было уходить и снова становиться обычной девушкой, деревенской полукровкой-полынницей. На прощание она кивнула Сеславину — и растаяла в алтарных вратах.

Сеславин позвал друзей отметить победу в большой трактир неподалеку от Старой площади. Но там, за длинным столом, уставленным кувшинами и блюдами, Сеславин повесил голову и сперва еще вяло поднимал здравицу вместе со всеми, а потом совсем отставил от себя блюдо с угощением и чашу.

— Эй, дружище, не спи, — попробовал расшевелить его один из приятелей.

Сеславин остался сидеть боком к столу, соболий плащ, в котором он праздновал победу, сполз и висел на одном плече.

— А с плащом ты что будешь делать? — допытывался другой приятель.

— На стену прибью, как звериную шкуру, — нехотя ответил Сеславин. — А поверх свой меч — вроде как боевой трофей.

— Он влюбился в премудрую и дивную Ярвенну, — пошутил кто-то из друзей.

Сеславин промолчал. Да, Ярвенна… Вышла к нему в сиянии из алтаря, прикоснулась к его волосам. Ободрила его, когда он волновался, что на людях забудет слова или порядок обряда.

Сеславин, как сказочный богатырь на пиру, продолжал сидеть за столом с поникшей головой. В его душе все больше крепло решение вернуться в храм — дознаться у священника, кто была нынешняя Ярвенна и нельзя ли увидеть ее еще раз.

Охваченный внезапной решимостью, он поднялся из-за стола, нетерпеливо простился с друзьями и вышел на улицу. Дорога была уставлена фонарями. Крупный белый снег сверкал в их лучах и мягко кружился в воздухе.

Сеславин быстро шагал, запахнувшись в соболий плащ, глубоко вдыхая свежий зимний воздух. Стояли праздничные дни, по пути то и дело попадались гуляющие пары и целые компании.

Священник уже запирал двери храма. Сеславин кинулся к нему. Священник обернулся и при свете фонарей сразу узнал парня:

— А, чемпион? Что-нибудь забыл?

— Я хотел спросить: та девушка, которая была Ярвенной сегодня — вы не знаете, где она живет? Как ее зовут?

Священник будто бы и не удивился:

— Зовут ее Ярвенна из Лесной Чаши. Учится в университете.

— В каком?

Священник улыбнулся:

— К сожалению, не знаю, ее ведь по жребию выбрали. Знаю только, что студентка. Найдешь.

Вскоре Сеславин и вправду нашел ее: в том же университете, куда сам поступил вольнослушателем. Ярвенна училась на факультете экологии и природопользования.

Сеславин рос без родителей. Ему было десять лет, когда его отец и мать погибли в пламени лесного пожара.

Накануне была сильная гроза. По небу промчались громницы. Они зародились где-то там, в сердце грозы, и летели среди темно-синих туч верхом на мышастых и вороных лошадях. Громницы были самые загадочные из земнородных: вся их жизнь проходила в одной короткой скачке по небу.

Люди выбегали из домов под дождь, чтобы посмотреть на мчащуюся по небу орду.

В тот день молния ударила в старое дуплистое дерево в чаще хвойного леса. Начался пожар, одно за другим охватывавший пропитанные смолистым соком деревья. Иглы вспыхивали с треском, сосны обугливались и рушились. Огонь бушевал так, что пожарные оказались не в силах его потушить, и ветер осыпал Даргород пеплом. По радио объявили тревогу. Молодые родители Сеславина вместе с соседями ушли на борьбу с огнем.

Лесные пожары не только губили народное добро. В них выгорали заветные места леса, локусы, где обитали лесовицы и дубровники. Людям было жаль этот безмолвный и почти невидимый народ, соседей по миру, с которыми они давно породнились. Сеславин не знал наверняка, но был уверен: его отец и мать погибли, когда пытались отстоять от огня локус.

У Сеславина оставались родственники. Но уехать жить к ним означало перейти в новую школу и расстаться с друзьями со двора. Пришлось бы бросить все дела, которые были задуманы у них с одноклассниками, кружок по двоеборью и любительский театр, где Сеславин, правда, был не актером, а помощником осветителя… Ему хотелось остаться, и остаться можно было в детском доме.

Детский дом старался не вырывать ребят из привычной жизни. Они не только ходили в обычные кружки и школы, но, отпросившись у воспитателей, отправлялись гулять с друзьями во дворы.

В действительности детский дом был не домом, а городком за низкой оградой, с садом и огородом, игровыми площадками и ристалищем, библиотекой, в которой можно было готовить уроки.

— Сажали грядки, много чего из мебели делали в мастерских, швейная была, — рассказывал Ярвенне Сеславин. — Овощи на кухне мы сами чистили. Окапывали яблони в саду, а урожай собирать — вот было весело! Варенья у нас всегда много варили. Как будто это наш собственный поселок, нашего племени, что ли. А в свободное время, — вообще-то оно все равно оставалось, — мы чего только ни придумывали! Я здорово играл в городки, — похвастался он. — Я и теперь нет-нет загляну к нашим. Многих помню еще малышней. Когда я заканчивал школу, мы им носы вытирали и штаны подтягивали — а сейчас уже ростом с меня. И биту бросают не хуже!

Еще в детстве у Сеславина открылся особый дар. Он умел облекать сиянием предметы. На Земле Горящих Трав Армилл просил Сеславина продемонстрировать эту способность в лаборатории. Парень прикосновением руки заставил сиять металлический, деревянный и каменный шары, которые нарочно были взяты для эксперимента. Сеславин сказал, что материал ему безразличен, шары будут светиться примерно сутки, понемногу тускнея.

Сеславин знал, что способности, которые в будущем сможет развить в себе все человечество, сначала проявляются только у некоторых людей. Больше всего Сеславина интересовало, что люди будущего будут делать с этой способностью? Зачем она нужна?.. Например, заставлять светиться праздничные гирлянды или игрушки, которые вешают на "Ярвеннино дерево". Вот почему в школьном любительском театре Сеславин стал помощником осветителя.

После выпуска Сеславин получил жилье: квартиру в кирпичном пятиэтажном доме. Окончив строительное училище, он стал работать каменщиком-штукатуром в одном из строительных товариществ.

Отпуска Сеславин с тех пор проводил в добровольческих молодежных артелях. Это был отличный способ повидать разные края и завести новых друзей. Сеславин уже побывал на раскопках в древних катакомбах под Звониградом. Артельщики делали тяжелую работу: разбирали завалы, копали, сооружали перекрытия в темных, готовых осыпаться, коридорах. Сеславин увидел старинное оружие, доспехи и керамические черепки с рисунками, ученые прямо на месте прочли для артельщиков несколько лекций.

Но и другие поездки пришлись ему по душе. Кроме Звониграда, Сеславин успел съездить в Витрицу и в область Залуцка, оба раза — на стройку. Когда в Хельдерике произошло наводнение, Даргород объявил набор добровольцев на помощь хельдам. Сеславин явился на сборный пункт. Артельный опыт и строительное ремесло сослужили ему хорошую службу: его записали в добровольцы да еще дали под начало бригаду.

Эта любовь к труду, поездкам и подвигам так же выбивала Сеславина из будничной жизни, как какого-нибудь странствующего рыцаря. Вернувшись из Хельдерики, он прибил на стену рыболовную сеть и поставил на полку точеную деревянную чашу для медов, что подарили ему тамошние друзья. В Звониграде Сеславин получил на память резной пастушеский посох и чеканное блюдо: они тоже украсили стену. Осталось еще место для собольего плаща — традиционной награды за победу на игрищах. Теперь жилье Сеславина напоминало музей или даже логово сказочного разбойника, в котором он держит свои трофеи. Зато когда дело касалось обычного домашнего имущества, все сводилось к кушетке и платяному шкафу в комнате да к столу, паре табуретов и поставцу на кухне.

Это-то и смущало Сеславина, когда он впервые позвал к себе в гости Ярвенну. Накануне он купил все, что надо: скатерть в цветочек и новые чашки с блюдцами, пирог и печенье к чаю. Он даже попросил зайти соседку, посмотреть, все ли у него прибрано, не надо ли чего еще? Соседка велела ему вымыть заварочный чайник и сменить занавески. Она благоволила к Сеславину: почти сразу, как он вселился в свою квартиру, взяла его под опеку. Соседка показала ему, где прачечная, велела приходить к ней обедать и обещала помочь, если что надо заштопать-зашить. Сеславин чаще всего обедал в столовой, но в выходные привык что-нибудь покупать к столу и заходить к соседке. Он и сам всегда бывал рад помочь, кому требуется, и вступил в городскую дружину, следившую за порядком на улицах, получив право, как он рассказывал канцлеру Стейру, "снимать с дерева всех котят, которые умудрятся туда забраться".

Ярвенна сразу почувствовала, что в комнате все прибрано для нее. Без единого пятнышка скатерть, новенькие чашки, сверкающий чайник и свежие занавески — едва ли Сеславин каждый день старался так для себя. Она улыбнулась, но сделала вид, будто верит, что у него всегда так.

Дочь полынницы принесла подарок — травяной сбор в холщовом мешочке, — и загадочно посоветовала:

— Завари, такого ты еще точно не пил.

Пока на кухне закипал чайник, Ярвенна с интересом разглядывала трофеи Сеславина. Провела ладонью по хельдской чаше, задержалась перед блюдом с чеканкой, встав на цыпочки, потрогала мех собольего плаща.

— А вот, глянь, — Сеславин показал рукой.

Ярвенна подошла к самодельному столику, на котором, выстроенные друг против друга, размещались оловянные фигурки.

— Это наша дружина, как во времена князя Гойдемира Заступника.

— А их ты откуда привез?

— В детском доме на выпускной подарили. Я ведь люблю историю. У меня и книги тут все больше по истории и философии. Еще я стихи люблю, если что-нибудь понравится — бери.

Ярвенна рассматривала корешки книг. Их тоже было много и очень хорошо упорядоченных. Вот полка, на ней только словари и учебники. Там — художественные книги, там — философы юга, там — востока, там — запада. А вот поэзия, и похоже, Сеславин на самом деле в ней разбирается.

— Как ты успел столько собрать? — удивилась Ярвенна.

— Я после лекций часто захожу в книжный, — ответил Сеславин. — Про кого на лекции расскажут, того в этот же день куплю и начну читать.

Но тут засвистел на плите чайник. Сеславин кинулся на кухню. Ярвенна сдержала смех: можно было подумать, пожар. Явно, кухня для него была ответственным участком.

Ярвенна пошла за ним:

— Давай я заварю чай, а ты нарежь пирог.

Она насыпала заварки из своего холщового мешочка. По комнате поплыло такое благоухание трав, что Сеславин удивленно воскликнул:

— Пахнет, как во время сенокоса!

— А откуда ты знаешь, как пахнет во время сенокоса? — улыбнулась Ярвенна.

— Летом жил в деревне у бабушки с дедом… Значит, тебе понравилось у меня? — добавил Сеславин.

— Обычно говорят: "У тебя уютно". А у тебя — у тебя интересно, — подтвердила Ярвенна, взявшись за свою чашку. — У нас, экологов, все больше экспедиции в самую глушь, и я привожу оттуда только травы и светописные снимки.

— Далеко приходится ездить?

— После первого курса я изучала локусы вокруг Лесной Чаши. Конечно, Лесная Чаша — место обжитое, это была просто летняя практика. А на следующий год мы исследовали настоящий нехоженый лес на севере. Целые версты бездонных болот, и темные, как колодцы, чащи.

— Там, наверное, настоящее царство земнородных?

— Они дикие, таких диких лесовиц, болотников и дубровников еще никто и не видел! У нас был проводник, сам полукровка-болотник, смотритель лесных угодий, молчаливый такой, как будто тоже дикий. А потом мы наконец добрели до сухой земли, но там густой ельник, еле-еле продрались через него. Поставили лагерь на поляне возле безымянной речки, заодно нанесли ее на карту.

— Значит, земнородные от вас не прячутся?

— Смотря в каком они настроении, — покачала головой Ярвенна. — Иногда не показываются, только ощущаешь, что где-то есть. Обычно в экспедиции бывает мастер светописи. Он делает наугад множество снимков.

Сеславин вскинул брови:

— Зачем?

— Когда земнородные прячутся, они могут обмануть восприятие человека, но не аппарата. Помнишь, в старину это называлось "наводить морок". А аппарат ведь не проведешь, — засмеялась Ярвенна. — Потом снимки проявляют, а на них оказывается лесовица или дубровник. Значит, в этом локусе они живут, — Ярвенна совсем увлеклась. — Мы следим, где появляются новые локусы, и стараемся охранять уже известные.

Они пили Ярвеннин травяной чай: чай был вкусный, поднимал настроение, но непонятно, что за травы в нем были смешаны и в каких пропорциях.

Сеславин понимал, что влюблен. Сначала Ярвенна явилась ему "предивной и светлой" небожительницей из алтарных врат. Потом они попросту подружились. Сеславин чувствовал: ему нужно, чтобы Ярвенна одобряла его. Это была новая радость в жизни.

Они договорились отпраздновать вместе день солнцеворота. Летом Ярвенна снова проходила практику в родной общине хлеборобов в Лесной Чаше. Они с матерью еще с весны начали обход полевых угодий. Сеславин с артелью уехал в село под Гронском строить больницу.

Дом родителей Ярвенны утопал в саду. Только что появились ранние яблоки. Ярвенна осмотрела комнаты: большие, просторные, они были чисто убраны к празднику. Везде стоял запах свежих пирогов, на кухне бабушка и мать гремели посудой.

Ярвенна загодя припасла ветку дуба. С этой-то веткой она вышла из дома, захватив подкову и огниво. Из-за деревьев слышались веселые голоса — братья Ярвенны собирали паданцы. Ярвенна отошла подальше, к зарослям старых черемуховых кустов, за которыми прямо через сад бежал ручей. Она разожгла небольшой костерок, положила в огонь подкову и дубовый лист и позвала Сеславина. Она знала, что он в своем палаточном городке сейчас услышит ее.

— Сеславин, я тебя жду, — немного смущенно позвала она. — Ты готов?

Сеславин появился неожиданно — словно вырос с другой стороны костра.

Ярвенна всплеснула руками:

— Ой… — и засмеялась.

Сеславин обнял ее: они уже не первый раз здоровались объятием.

Сеславин огляделся по сторонам. Красная крыша дома едва виднелась из-за ветвей, а неподалеку за забором темнел лес.

— Живешь на самом отшибе?

Ярвенна кивнула.

Они прошли через сад и вышли во двор. Перед крыльцом ходило несколько пестрых кур. На солнцепеке лежала большая серая собака, которая посмотрела на Сеславина, навострив уши.

— Отец с дедом ушли готовить костры на поляну, а мама и бабушка у плиты, — сказала Ярвенна. — Они знают, что ты будешь у нас гостем.

Она ввела своего друга в дом поздороваться. Темноволосая плотная хозяйка, бабка Ярвенны, в простом платье и косынке, приветливо улыбнулась:

— А, Сеславин? Добро пожаловать. Внучка, ты гостю все покажи.

Молодая женщина со светлой косой, на вид — Ярвеннина ровесница, ласково посмотрела на Сеславина зелеными, как у дочери, глазами.

— Будь как дома, — пригласила она. — Сейчас я закончу по хозяйству, и пойдем вместе на праздник.

Ярвенна показала Сеславину комнаты, заставленные прочной удобной мебелью, правда — неновой. Все окна были раскрыты, и ветки яблонь свисали прямо на подоконники. В углу стоял приемник, тоже не последней марки, а под одним из окон — старинная лавка и очень простая прялка.

— Это бабушкина. И мама тоже прядет немного, — пояснила Ярвенна

На лавке умывалась пестрая кошка. Огромный серый кот спал на подоконнике. На стенах висели пучки трав, засушенные злаки и грозди рябины.

— Вот так мы живем, — улыбнулась Ярвенна. — Нас много, и не дом, а целая усадьба.

На ночь все семейство отправилось на лесное озеро жечь костры. Сеславин шел вместе с Ярвенной и ее братьями — двумя крепкими мальчиками-погодками. Волосы одного были совсем белые, у другого — чуток потемнее, и у обоих одинаково зеленые глаза.

Отец и дед Ярвенны со своими женами немного отстали от молодежи. Борода и волосы Ярвенниного деда были уже тронуты сединой, а отец казался совсем молодым и с задорным видом вел за руку жену-полынницу. Женщины несли узелки с пирогами на совместный праздничный стол общины хлеборобов.

Костры разложили берегу озера. Круглое озеро стояло в высоких берегах, — по нему-то деревня и носила название Лесная Чаша. Прямо на месте мужчины собрали несколько длинных столов. Их сейчас же покрыли льняными скатертями, и теперь столы ломились от угощения.

На сосны, ольху, бузину и даже на невысокий куст можжевельника девушки навязали яркие, пестрые ленты: по обычаю украшать на солнцеворот "Ярвеннино дерево".

Стало смеркаться. Скоро в озере вспыхнули отражения огней. К полуночи за столами остались только старики, молодежь вся ушла водить хороводы и состязаться на игрищах.

Но Сеславину и Ярвенне хотелось остаться наедине. С небольшого пригорка дорога полого вела вниз, к поросшему ивами и камышом берегу. Стояла ясная, хотя и безлунная ночь. Парень и девушка спустились к блестящей полоске воды. Ярвенна поскользнулась, вскрикнула и засмеялась.

— Темно? — Сеславин подхватил ее за руку. — Давай посвечу.

Он облек себя ярким сиянием — оба оказались в круге света. Ярвенна зажмурилась на минуту, вдыхая запах воды, ветра и свежести.

— Погаси сияние, — тихо попросила она.

Круг света медленно сжался и исчез. Теперь оба стояли в темноте. Ярвенна прислонилась к плечу Сеславина и прислушивалась к жизни озера, к росту кувшинок и аира, к колыханию водорослей, движению рыб.

— Ярвенна, если я тебе по сердцу, станешь моей женой? — просто спросил Сеславин. — А если еще не так по сердцу, дай мне срок: ты меня лучше узнаешь и полюбишь.

— Ты мне давно по сердцу, — тихо сказала Ярвенна.

Сеславин наклонился, сжав ее плечи и не давая отстраниться, но Ярвенна и не отстранялась, она ждала, когда его губы прикоснутся к ее губам.

Свадьбу решили сыграть весной. До тех пор Сеславин и Ярвенна считались нареченными. Жених понравился Ярвенниной семье, даже ее младшим братьям, которые решили, что если уж все равно приходится выдавать сестру замуж, то за победителя игрищ и за своего друга: они успели подружиться с Сеславином еще на дне солнцеворота.

Осенью Ярвенна продолжала работать в общине хлеборобов. Занятия у экологов старших курсов начинались поздно: когда заканчивался сбор урожая. Теперь она много времени отдавала практике.

Вечером Сеславин сидел на подоконнике распахнутого окна и читал научный журнал. Он старался быть в курсе современной экологии, чтобы понимать, чем занимается Ярвенна.

Сейчас Сеславина заинтересовала проблема так называемых "чужих локусов". Они с Ярвенной обсуждали их недавно, и она принесла ему этот журнал.

В начале позапрошлого лета экологи Анвардена неожиданно наткнулись в горах на область, которую назвали "Анварденской саванной". В морском климате, где вереск издавна покрывает холмы и шумят лиственные леса, словно кто-то вклеил вырезанный из саванны клочок. В Анвардене преобладала враждебная для тропических растений неустойчивая погода с порывистыми ветрами и густыми туманами в течение всего года. Но зона саванны существовала там по каким-то своим законам.

Потом был обнаружен странный клочок лесотундры в труднороходимой хвойной чаще за хребтом Альтстриккен.

Экологи юга среди оливковых рощ наткнулись на участок леса, которому впору бы расти в природном поясе Даргорода: темный ельник, похожий на отряд варваров в одинаковых меховых куртках, высадившийся на теплом побережье.

В статье, которую читал Сеславин, шла речь о различных предположениях ученых, что бы это могло означать? Среди прочих было такое: "чужие локусы" связывают Обитаемый с другим миром, который расположен в сопредельном пространстве. До сих пор этот соседний мир себя не проявлял. Не сохранилось никаких свидетельств, чтобы раньше людям попадались подобные аномальные области. Значит, теперь мир-сосед претерпел какие-то изменения и начал "тянуться" к Обитаемому.

Дочитав статью, Сеславин надел на шею цепочку с бляхой, на которой красовался вставший на дыбы тур — знак дружины — и вышел во двор. Он привык надевать "тура" всегда, когда выходил из дому. Парень забежал в маленькую хорошо подметенную лавочку и неожиданно для себя купил печенья и золотистых мягких груш.

Ярвенна задерживалась на практике в Лесной Чаше. Он скучал без нее. Позвать?.. Но они не договаривались на сегодня. Не обидится ли она, что он зовет ее, когда ему вздумается? У нее ведь могут быть и свои дела…

Но все цеплялось одно за другое. Когда Сеславин купил печенье и груши к чаю, он как бы уже обещал себе призвать Ярвенну. Сунув покупки в бумажный пакет, Сеславин пошел обратно.

Дома в Даргороде были трех- и пятиэтажные, с балконами. Дворы — большие, и подъезды выходили на обе стороны. У подъездов пестрели цветники и шумели кусты. Все лето дворы буйно зеленели. На детской площадке возилась ребятня.

Сеславин давно приметил густые заросли полыни под окнами. В них забирались дети, играя в прятки. Сейчас в этом укромном месте Сеславин положил на траву пакет, достал нож и начертил на земле круг. Теперь ему нужен был только порыв ветра. Земля, полынь, ветер — алтарь Ярвенны-полынницы.

В окнах на втором этаже зажегся свет. В это время налетел ветер. Сеславин тихо позвал:

— Ярвенна! Приди… Ничего не случилось, я просто соскучился. Ярвенна, явись хоть на минутку?

Ярвенна с матерью месили тесто, чтобы на ночь поставить его в тепло подходить. Вдруг она почувствовала, что ее зовут. Ярвенна закрыла глаза, и перед внутренним взором возник Сеславин — с непокрытой головой он стоял где-то под открытым небом, среди полыни, очертив вокруг себя ножом круг.

— Мама, можно я на чуть-чуть?… — Ярвенна вынула руки из миски с тестом и стала их вытирать кухонным полотенцем.

Мать понимающе кивнула:

— К нему? Ну, иди…

Ярвенна засмеялась:

— Спасибо, мама! — и шагнула прямо с кухни деревенского дома в очерченный Сеславином круг.

Она появилась посреди круга в колыханье полыни, и порыв ветра вдруг растрепал ее волосы.

— Я пришла. Здравствуй.

Сеславин улыбнулся.

— Здравствуй, Ярвенна!

И, спохватившись, кинулся искать пакет с покупками: он забыл, куда его положил, и растерянно шарил в траве.

Лучи закатного солнца скользили по корешкам книг на полках, по образу "предивной хозяйки" Ярвенны на стене, украшенному кистями рябины. Тезка "хозяйки" сидела на кушетке, подобрав ноги, а Сеславин, по обыкновению — на широком подоконнике, распахнув окно. Он читал вслух газету.

"Шаг в другой мир — очень рискованный опыт. Мы сомневались: не окажется ли наш эксперимент возмутительным человеческим жертвоприношением науке, которое мы собираемся совершить на Алтаре Путешественников? Но теперь мы совершенно убеждены в необходимости такого эксперимента", — заявил председатель ученого совета при Комитете народов.

Ярвенна лучше Сеславина знала проблему "чужих локусов", и споры, о которых говорилось в статье, давно были ей известны. Обнаружено три аномальных локуса, а сколько их появилось еще? Зачем они появляются? Не вытеснят ли они в конце концов исконную природу Обитаемого? А если они на самом деле — путь в другой мир? Конечно, хочется думать, что это дружелюбно открытая дверь, а не вторжение…

Ученым нужны были добровольцы, которые попытаются совершить переход в сопределье. На этот раз Сеславин и Ярвенна встретились для того, чтобы вместе написать заявление о своей готовности участвовать в эксперименте.

Ярвенна поглядела на Сеславина, широкоплечая фигура которого резко вырисовывалась в освещенном проеме окна. Его голова стала рыжей от вечернего солнца.

— Я всю жизнь хотела изучать нашу родную природу, — говорила Ярвенна. — Но я даже представить не могу, как интересно будет заниматься сравнительными исследованиями, если мы попадем в другой мир! Наверное, нас все-таки не выберут добровольцами, желающих слишком много, — тут же рассудительно добавила она. — Зато потом все равно понадобятся исследователи. Когда я закончу университет, буду просить, чтобы меня направили изучать сопределье. — Ярвенна засмеялась, поняв сама, как далеки еще от действительности ее мечты, и вдруг смущенно посмотрела на Сеславина. — А ты? Ты ведь не занимаешься наукой. Получается, что я думаю только о себе.

Сеславин добродушно ухмыльнулся.

— Да ничего. Если тебя возьмут туда работать, я тоже попрошусь. Строитель всяко понадобится, хотя бы строить научный городок. В крайнем случае, переучусь на ремонтника. Или буду держать экзамен на историко-философском…

Ярвенна всплеснула руками, радуясь, будто это уже было наверняка.

— Если добровольцы обнаружат другой мир, — развивал свою мысль Сеславин, — мы сразу узнаем, что такое "чужие локусы". Уже не придется гадать: можно будет просто пойти посмотреть на них с "изнанки", с той стороны… А что если чужой мир зовет на помощь? — Сеславин протянул руку. — Вот мы и придем.

Эти слова и простодушный жест вызвали у Ярвенны чувство нежности к нему. Она спросила:

— Как ты думаешь, а если добровольцы погибнут?..

Сеславин помолчал и пожал плечами:

— Ну, значит, ученые будут знать: что-то у них не сработало, надо переделывать.

Требования к добровольцам логически вытекали из того, что их могло ожидать под небом мира-соседа. Кроме возможной гибели во время перехода, первопроходцам грозила и другая беда: не суметь возвратиться. Вдруг это билет в один конец, ловушка?

Ученый совет, просматривая заявки добровольцев, обратил внимание на анкеты Сеславина и Ярвенны, влюбленной пары, уже объявившей друг друга нареченными. В совете сразу же завязалось обсуждение двух вещей, связанных с этим. Во-первых, не лучше ли, чтобы переход и вправду совершила такая пара? Если пути назад нет, они, влюбленные, будут иметь сильный стимул выжить, бороться друг за друга, примириться со своей новой судьбой. Во-вторых, в случае встречи с жителями сопределья Сеславин и Ярвенна стали бы для них мужчиной и женщиной, в которых воплощается человек Обитаемого мира как вид.

Задача первопроходцев была проста: совершить переход и сразу же вернуться. Прежде всего ученым нужны были доказательства существования Неизвестного мира. Но если врата выведут добровольцев прямо в чужой город или деревню, им разрешалось пойти на контакт. Это будет знак доброй воли к общению, первопроходцы возьмут с собой мирные подарки для народа сопределья.

Изучив как следует заявки Сеславина и Ярвенны, ученый совет в конце концов отдал предпочтение им.

— Девушка — полынница-полукровка, участница дальних экологических экспедиций. Если добровольцы не смогут вернуться, и им придется бороться с дикой природой, благодаря ей они оба будут иметь хорошие шансы. Юноша — ветеран Хельдерики и рабочий молодежных артелей. Нам неизвестно, на каком уровне сейчас находится цивилизация сопределья. Но он — мастер даргородского двоеборья и ремесленник, который, наверняка, сумеет и защититься, и заработать на жизнь в целом ряде гипотетических разумных цивилизаций. И повторю еще раз: важно, что они любят друг друга. Это даст им силы, если им суждено оказаться один на один с чужим, неизвестным миром, — подытожил председатель ученого совета.

В середине осени Сеславин и Ярвенна получили уведомление от ученого совета, что им отдано предпочтение. Им предстояло готовиться к переходу в неведомое сопределье.

Теперь Сеславин и Ярвенна жили в научном городке возле "чужого локуса", который назывался "Альтстриккенской лесотундрой". Стояла ночь, небо было почти черным, но звездным. Будущие землепроходцы сидели на траве у костра неподалеку от бревенчатого дома.

Сеславин пек в золе яблоки, а Ярвенна взяла домру.

— Попоем, — улыбнулась она.

Ярвенна сама писала стихи и песни. Она пела и на стоянках в экспедициях, и для друзей в университете, а там более для Сеславина. Ярвенна прислонилась к стволу одинокой сосны, поджав ноги и держа домру на коленях. Их с Сеславином разделяло оранжевое пламя костра. Дым столбом поднимался в небо и терялся в темноте.

— Я сочинила новую песню, — сказала Ярвенне. — Надеюсь, тебе понравится.

Она заиграла — несколько резких созвучий, четкий, быстрый ритм. Сеславину поначалу было удивительно, что тихая, спокойная, сдержанная Ярвенна обычно поет песни в очень быстром темпе, и голос ее тогда звучит сильно, громко и уверенно. А эта песня была и вовсе похожа на заклинательные напевы древних шаманок.

Веришь не веришь — давай, вставай!

Иначе не доведется ни разу

Видеть, как солнечная голова

Катится в поле, где зреет трава,

И распростерла крылья сова, -

На каждом крыле у нее по горящему глазу.

У шестикрылой совы — глаз на каждом крыле.

Эта сова все видит своими крыльями!

А я — былинка в траве, я расту на земле,

Сладко пить дождь и питаться летнею пылью мне.

А ты крепко спишь, как я погляжу.

Что с того, что сердце острой стрелой пробито?

Я каждой тонкой былинкой дрожу,

Мой пестрый венчик совсем пожух,

Но я стараюсь — звеню, бужу

Упавшего коню под копыта.

Эй, ты, вставай, спящий среди меня,

Под крылатым небом, глядящим своими звездами.

Ночь пришла, ничего не осталось от дня,

Тебе пора уходить со всеми долгами нерозданными.

Сеславин потряс головой. Ему стало не по себе, он невольно взглянул на черное, усыпанное звездами небо.

— Ух, здорово! Только почему такая страшная?

Ярвенна отложила домру, удивленно подняла брови.

— Кто страшный?

— Песня твоя. Эта сова… просто какой-то демон. Пора уходить с нерозданными долгами — звучит безнадежно и горько. И вот это: "спящий среди меня". Мне кажется, это жутко. Так люди не говорят.

— Но ведь это говорит трава, — улыбнулась дочь полынницы.

Сеславин подумал, что, верно, она, полукровка-полевица, могла сказать от лица травы такие странные слова.

— А сова — просто небо, просто ночное небо, — продолжала Ярвенна. — Мне кажется, я ощущаю, что чувствует наш мир. Он говорит: даже если кто и погибнет, он встанет снова, потому что я всех беру к себе, у меня ничего не пропадает! Вот и трава — его часть. И небо…

Сеславин вздохнул.

— Ты, наверно, совсем не боишься смерти?

— Очень боюсь, — Ярвенна даже вздрогнула. — Вернее, боялась бы, если бы она была. Но мне как-то чудится, что ее нет… — тихо добавила она. — Я умею забывать о своем "я", сливаться сознанием с травой, ветром, землей, и уже знаю, что это не так страшно. И потом возвращаться обратно…

— Ты сама как будто и есть ветер, трава, земля, — проговорил, не сводя с нее завороженных глаз, Сеславин. — Вот и песню поешь от лица всего мира. Но для меня потерять свое "я"… — Сеславин покачал головой.

Ярвенна пересела ближе к нему и обняла, обеими руками прижав его голову к своему плечу.

— Никто и ничто не пропадает, — снова сказала она. — И твое "я" тоже. В последней строчке об этом и говорится: ты не раздал еще всех долгов, вставай, надо идти.

На следующее утро Сеславин и Ярвенна прошли сквозь арку Алтаря Путешественников и вернулись в Обитаемый мир уже в конце зимы.

Земля Горящих Трав… В газетах писали об открытии сопредельного мира. Первопроходцы работали с учеными, рассказывая им обо всем, что с ними произошло, а ближе к лету были отправлены восстанавливать силы в здравницу на побережье Хельдерики.

Там они поселились в семейном доме и там же, наконец, совершили обряд сочетания браком.

На рассвете Сеславин и Ярвенна вышли из дома и углубились в прохладный полумрак лесопарка. Между поросшими мхом и можжевельником берегами лежало небольшое озерцо.

По обычаю, новобрачные после свадьбы начинали носить особые украшения, которым обменивались друг с другом во время обряда. Ярвенна приготовила Сеславину черненый браслет, он ей — подвеску с маленьким ярко-зеленым нефритом.

Озерцо накрыл утренний туман. Сеславин уже приготовил зажатую в кулаке подвеску. Девушка протянула ему браслет. Они обменялись подарками.

По глади озерка скользили водомерки, кувшинки уже начали раскрываться.

— Ты моя, Ярвенна, а я — твой, — произнес слова обряда Сеславин.

— Ты мой, а я твоя, — отчетливо повторила Ярвенна.

Они целовались у самого края озера так долго, что серебряный браслет с черненым узором успел нагреться у Сеславина на запястье.

С того дня минуло почти три года.

Точно так же шло время и на Земле Горящих Трав. Ресс Севан — для друзей она была просто Ри — помнила, что скоро минет три года с тех пор, как на Земле впервые заговорили об иномирцах.

Она стремительно вошла в маленькую гостиную. Два щегольских кресла стояли по бокам столика. Ри села и взяла телефон. На стенах висело много графических абстрактных картин.

— Элено, это ты? — своим резковатым голосом сказала Ри в трубку. — Эл, ты можешь приехать? Я пошлю водителя… Да? Хорошо, я жду.

Ри положила трубку на столик и улыбнулась. Ее внешность во всем соответствовала одному из принятых у ивельтов эталонов: высокого роста, с длинными ногами и неширокими бедрами. Лицо у Ри было узким, четко очерченные губы, тонкий нос, большие, насыщенно синие глаза. Очень белая, матовая кожа щек подчеркивалась густыми прядями черных волос, свисавших по обеим сторонам лица. При кажущейся простоте прически это была искусная работа парикмахера и стилиста.

Ри позвонила водителю и велела ему сейчас же заехать за журналистом Элено Хартом. Водитель знал адрес сам: он уже не первый раз выполнял подобное поручение.

Отдав распоряжение, Ри встряхнула головой, повела плечами и поудобнее устроилась в кресле. Она задумалась, с удовольствием вспоминая разные события своей необычной дружбы.

Элено был другом, а не любовником Ри, как считали все вокруг. Ри объяснила ему:

— Тебе придется брать у меня кое-какие подарки и деньги, чтобы все видели, что ты мой любовник, и я тебе плачу. Это нормально. Иначе встречи человека и ивельта выглядят слишком странными.

Ри была права. В сплетнях о том, что ее потянуло к неказистому маргиналу, писаке из бульварной газетенки, не было ничего вредного для нее. Ивельты, и мужчины, и женщины, охотно позволяли себе причуды и даже посещали бордели городского дна, чтобы ощутить всю остроту порока. Бывало, светская дама вызывала на ночь элитного жиголо или увлекалась каким-нибудь музыкантом или киноактером, а то и просто юным садовником, шофером, телохранителем. Мужчины-ивельты точно так же находили себе развлечение в низшем кругу. Для людей любовная связь с ивельтом была необычайно престижной: такую мечту воспевали в дешевых книжках с цветными яркими обложками.

Мать Ри, которая выглядела моложе дочери, поскольку недавно прошла восстанавливающие процедуры, оценила: "Интересный у тебя имидж. Стиль какой-то… мегаполисный. И любовник нищий, и сама — как будто человек: погляди, на лице морщинки, — мать еще раз окинула взглядом Ри. — Но… это интересный имидж! Пожалуй, пока у тебя такой любовник, тебе лучше не омолаживаться… В этом что-то есть!".

С Элено Ри свел случай. Год назад госпожа Ресс Севан стала владелицей огромных угодий в Кибехо. Ри купила элитную усадьбу и великолепный земельный участок, включающий в себя парки, водоемы, площадки для автолетов, а вокруг простирались сумрачные елово-пихтовые рамени, величавые светлые боры и холмистые равнины.

Покупку сейчас же заметила пресса. Приобретение госпожи Севан оказалось в числе последних ярких светских событий. Ри согласилась дать пресс-конференцию осаждавшей ее писчей братии из респектабельных газет и журналов. Она назвала цену, в которую обошлось имение; призналась, что ее привлекла живописная местность; что внутренняя отделка помещений усадьбы выполнена очень модным дизайнером; что из окон открываются замечательные виды; на крыше устроена открытая зона отдыха; прекрасно продумана система безопасности и все такое прочее. Потом госпожа Ресс Севан пригласила журналистов на фуршет, на который сама даже не заглянула.

Ри собиралась в спортзал. Она вела непоследовательный образ жизни. То завзято ездила верхом, упражнялась на тренажерах и плавала в бассейне, то случались целые недели, когда она не вставала с дивана, пила много коктейлей (на ивельтов почти не действовало спиртное) и засыпала лишь под утро.

В коридоре навстречу Ри попался охранник, толкавший кулаком в спину взъерошенного, прихрамывающего человека в деловом костюме. Увидев хозяйку, верзила охранник застыл на месте, но поскольку он перед этим в очередной раз толкнул свою жертву, незнакомец чуть не упал и схватился за стену, чтобы остановиться.

— Что происходит? — резко спросила Ри.

— Журналист, госпожа Севан, пролез под чужим именем, — ответил охранник. — Бейджик поддельный, приглашения нет.

Журналист молча стоял у стены. На его сухом лице отчетливо выделялась темная синева бритого подбородка.

— Зачем вы это делаете? — устало произнесла Ри.

С выражением беспомощности и одновременно самоиронии журналист ответил:

— Я живу этим, госпожа Севан.

— Хорошо. Уходите из моего дома. — Ри перевела взгляд на охранника. — Просто проводи этого человека. Не вздумай распускать руки.

— Благодарю вас, госпожа Севан, — слегка поклонился журналист.

— Идем, — буркнул охранник, после приказа не прикасаясь к нему, но надвигаясь телом.

Журналист, хромая, сделал несколько шагов по коридору. Ри заметила, что он весь дрожит от перенесенного унижения и, может быть, от боли.

— Подождите… — вырвалось у нее.

Тот повернулся.

— Что у вас с ногой?

— Издержки ремесла, госпожа Севан, — все с тем же выражением беспомощности и самоиронии произнес журналист

— Лучше, если вы немного посидите, — сказала Ри. — И вам нужно выпить. Проходите вон туда, — она указала на дверь. — Как вас зовут?

Он представился:

— Элено Харт, "Новое слово".

Кожаный белый диван полумесяцем огибал низкий стеклянный столик, напротив — большой аквариум с прозрачной водой, в которой неторопливо плавала стайка рыб. Ри провела рукой по стене, и зажглись встроенные в потолок и пол небольшие лампы. Ри указала на диван:

— Садитесь.

Нажав на кнопку селектора, она велела принести вина и бисквитов. Ри устроилась на диване напротив Элено Харта, облокотившись на столик. Ее тонкую руку с платиновым браслетом на запястье плотно облегал рукав черного свитера.

— Господин Харт, неужели вам в самом деле больше нечем жить? Зачем вы вторгаетесь в чужой дом, подсматриваете?

— Видите ли, госпожа Севан. Журналиста из "Нового слова" вы к себе не позовете. Это несчастная желтая газетка. Но ведь и мы пишем про светскую жизнь. Поверьте, я совсем не опасен. Мне нужны были только те же самые сведения, что вы сообщили на пресс-конференции "Деловому лизоблюду", "Вечернему вралю" или "Дурачине".

— Что, вы их так называете?! — рассмеялась Ри, поняв, что это прозвища респектабельных газет.

— Мой старинный враг из "Лизоблюда" узнал меня на фуршете, — продолжал Элено. — Я видел его и рад был бы вовремя унести ноги. Но мне пришлось идти вместе со всеми, а там мой милейший неприятель сразу поднял скандал.

— За что он вам мстит? — поинтересовалась Ри.

Элено дернул плечом, как бы стряхивая с себя что-то:

— Это все мелкие дрязги, госпожа Севан. Иногда даже не поймешь, за что…

Вошла горничная с подносом. Элено не привык не обращать внимания на прислугу и смущенно умолк.

— Скажите, господин Харт, — осторожно спросила Ри, когда горничная ушла. — Только не обижайтесь. Мне кажется, вы предприимчивый человек, и у вас, наверное, большой опыт в журналистике. Неужели вы не пытались перейти в более престижную газету, вроде того же "Вечернего враля"?

Элено усмехнулся на свой лад, одним углом рта, и усмешка получилась кривой.

— Боюсь, я слишком откровенен, госпожа Севан?

— И я тоже, господин Харт, — заметила Ри. — Кто знает, не вздумается ли вам написать в вашей газете, что говорила вам Ресс Севан "в частной беседе" — ведь это так у вас называется?

— Нет, нет… — с внезапным волнением затряс головой Элено. — Нет. Я сказал, что я вам совсем не опасен. А рассчитывать на карьеру я не могу. Чтобы попасть в респектабельное издание, надо пройти проверку на лояльность.

— Разве это не добровольное дело?

— Само собой, добровольное. Многие проходят проверку на лояльность или даже психокоррекцию, чтобы потом получить работу получше. Раз я не собираюсь совершать преступлений и бунтовать, что я теряю, если меня лишат способности это делать? И когда у работодателя есть выбор между законопослушным и лояльным соискателем и парнем, у которого нет справки о коррекции личности… — Элено только махнул рукой.

Видя, что он не прикасается к угощению, Ри сама подвинула ему бокал с вином и подняла свой.

— За знакомство.

Элено сделал пару небольших глотков и отставил бокал, взял бисквит, но медлил закусывать.

— Следовательно, если вы избегаете коррекции, значит, хотите оставить за собой способность нарушать законы и бунтовать, — сделала вывод Ри. — И в итоге для вас закрыта любая серьезная карьера.

Элено молча кивнул.

— Вы очень мужественный человек, — искренне произнесла Ри.

— Что вы, — так же искренне ответил Элено. — Как раз наоборот: я боюсь психокоррекции, боюсь больше, чем смерти.

Невольным жестом он заслонил ладонью глаза. Ри чувствовала, что от вина они оба стали раскованней.

— Вы очень странно рассуждаете. Ведь вы — ивельт, — сказал Элено. — Никто не заставляет людей проходить коррекцию личности. Как никто не заставляет хорошо учиться, беречь здоровье, мыться каждый день, делать карьеру. Не хочешь — не надо: есть работа и для так называемых "быдляков", и даже пособия для безработных.

— Я понимаю вашу иронию, — серьезно произнесла Ри. — Я должна была бы сказать, что вы сами виноваты, потому что хотите сохранить в себе девиантные наклонности, — она помолчала. — Но у вас есть хотя бы такой выбор, и я могу только позавидовать вам. Мы, ивельты, — видимая часть паразита, слепого чудовища, которое растет внутри Земли. У нас принято рассуждать, что в любом случае существует энтропия, Земля истощается так или иначе, даже люди-варвары добывали руды и рубили деревья. Но для меня есть разница, когда ребенок пьет материнское молоко — и когда он пожирает собственную мать. Я родилась на Земле. И я принадлежу к социально-расовой элите, которая составляет чуть более одного процента всего населения, но которая расходует на свое существование в десять раз больше ресурсов, чем остальные.

Элено внимательно слушал, иногда отбрасывая движением головы падающие на лоб непослушные волосы. Ри уже отметила эти его нервные жесты: дергание плечом и резкое встряхивание головой. Его лицо в юности было, возможно, красивым: твердые, четкие черты, но под глазами мешки и темные круги, кожа смуглая от природы, а от нездорового состояния и усталости — серо-желтоватая; тонкие губы, ни тени румянца. Ри долила в бокалы вина.

— Да, паразит… — в раздумье сказал Элено. — Нам, людям, говорят, что было это ошибкой или нет, но теперь паразит — данность. И желать его уничтожить — значит желать уничтожить вас как расу. Знаете, все эти фильмы, где показывают, как нехорошо ненавидеть других лишь потому, что они другие, и что нельзя отнимать чужие преимущества, перекраивая мир на свой лад?…

Они с Ри разговаривали до самого вечера, все менее осторожно, со все возрастающим взаимопониманием. На прощенье Ри сказала:

— Я задержала вас, господин Харт. Мой водитель отвезет вас домой… Господин Харт. Я могу надеяться, что мы с вами расстаемся друзьями?

— Да, госпожа Севан. Благодарю вас, госпожа Севан.

— Господин Харт… — нерешительно произнесла Ри. — У друзей принято встречаться. Может быть, выпьем кофе на будущей неделе? До свидания, — она подала руку.

Элено быстро пожал ее ладонь чуть вздрагивающими сухими пальцами.

Они встретились еще несколько раз в городских кафешках и в парке. Они старались не говорить ни о чем серьезном. Оба знали, что во всех общественных местах постоянно ведется прослушивание и видеонаблюдение. Прослушивающие устройства монтировались и в жилых домах, вполне официально: блокировка их преследовалась по закону.

Но даже когда Элено и Ри вообще не собирались вести никаких крамольных бесед, им было неприятно, что их разговоры записываются. Если им хотелось не просто побыть друг с другом, а потолковать по душам, Ри приглашала Элено к себе. В особняках ивельтов прослушивание не велось.

У Ри была маленькая комната для близких друзей — с изящными креслами и эбеновым столиком. Ри доставала из бара бутылку вина. За огромным окном темнело, на столике догорала коричневая толстая свеча, отражаясь в цветном стекле бокалов. Ри сидела, положив ногу на ногу и обхватив руками колено. Журналист рассуждал:

— Конечно, "высший вселенский принцип" звучит очень привлекательно: не совершай насилия. Не убивай, уважай чужую собственность. Но в предложенных обстоятельствах, — криво усмехнулся он, — этот принцип — лишь гарантия власти элиты. Что мы можем изменить на условии, чтобы перемена не причинила вам страданий и не затронула вашей собственности? Стейр защищает принцип непротивления властям, только и всего.

— Но ведь вы все равно не бунтуете, Элено? — сказала Ри. — Зачем вы работаете в желтой газете, вместо того чтобы стать оппозиционером? В конце концов, публичная борьба с тем, с чем вы не согласны…

Элено тряхнул головой:

— Что вы хотите, Ресс? Я не понимаю, что значит быть оппозиционером. Писать радикальные статьи, просто чтобы раздражать народ против власти? Вы сами понимаете, что никакого организованного сопротивления люди ивельтам оказать не могут. Какой смысл пытаться вызывать у народа стихийное недовольство, заразить своим журналистским пафосом, зажечь идеей, что "у нас все плохо". Куда пойдут эти люди? Разобьют витрину, набросятся на полицейского? Вы помните "бунт 807-го квартала"?

Ри опустила усталые, слегка подведенные глаза.

— Он кончился казнью полутораста зачинщиков…

— Обычная стихийная вспышка, — сказал Элено. — Повод — какая-то случайность. Ивельт избил в кабаке местного парня. Ведь у элиты есть эта отвратительная забава: шастать по городскому дну, швырять деньги, ввязываться в истории. А чего им бояться? Вы же не вылезаете из спортзалов, я не говорю об особых силах, которые дает вам паразит. И вот такой красавчик надавал по морде местному. Избитого парня в этом квартале за что-то любили. За него заступились дружки. Расколотили что-то в баре, выбили стекло… а потом ошалели: высыпали на улицу и стали орать ругательства на Стейра. К ним присоединилась молодежь со всего квартала. Они вышли на улицы, переворачивали машины, стали громить магазины. Не повернули назад даже перед цепью полицейских, — Элено поднял бокал, и Ри залпом выпила свой.

— Вздумай я писать "оппозиционные" статьи, — дернул плечом журналист, — я бы спровоцировал самых невежественных и бедных людей именно на такой стихийный погром. У нас-то, писак, свобода слова. Можно лаять, что хочешь, выпускать пар, и Стейр милосердно снисходит к порочной и неблагодарной натуре низших слоев. Мол, мы их поим и кормим, даем им образование и вон, даже перо в руки, и полную свободу говорить…

— Канцлер понимает, и все мы понимаем, что словом у нас ничего не изменишь… — медленно произнесла Ри; она выглядела все более усталой. — И уж, конечно, ничего не изменишь тем мордобоем, о котором вы сейчас говорили. Казнь зачинщиков…

— Не была нужна, не имела смысла, — Элено резко опустил бокал на стол, раздался стук. — Извините, Ресс. Один ивельт может раскидать в драке дюжину человек, а силой воли подчинить себе толпу.

— Я это знаю, — Ри сжала сплетенные в замок пальцы. — В таком случае казнь — это убийство, тут даже о самозащите смешно говорить.

Элено заинтересованно склонил голову в бок:

— А как вы, ивельты, отнеслись к этому?

— Как всегда, — подняла брови Ри. — Что таково бремя власти. Пришлось ценой непростого для власти решения, непопулярных мер, взяв огромную тяжесть на свою совесть, казнить полторы сотни человек, чтобы остальные вернулись к порядку, чтобы беспорядки не переросли в массовые волнения и не пришлось бы убивать уже сотни, тысячи… Что Стейр скорбит, что берет эту кровь на себя ради спасения других. И не скоро еще мы изживем гнилые корни неблагодарности, зависти и злобы в низших слоях… — Ри махнула рукой. — Как-то так.

— И наши писали примерно то же самое. Конечно, все "Лизоблюды" и "Врали" сразу же провели анализ событий. Парень, которого избил ивельт, оказался маргиналом с самыми низкими наклонностями, не желал проходить психокоррекцию, не хотел работать, хотел пьянствовать, в кабаке сам по-хамски спровоцировал ивельта. И друзья его были не лучше. Ну, и обычая патетика: ах, эта извечная быдляцкая зависть к тем, кто красивее, лучше, умнее, элементарно чище одет. Эта скотская ненависть к ивельтам за их богатство, молодость, бессмертие, здоровье!.. Вот и выплеснулось в кровавую бойню.

— Да, так и говорят, и будут говорить всегда, — усмехнулась Ри.

— Именно, — подтвердил Элено. — Недовольство действительно бродит, как закваска, среди низших слоев. Но носители недовольства, как нам внушают, — это маргиналы, завистники, лентяи, не желающие созидать собственную жизнь, призывающие разрушать. Чтобы каждому из нас стыдно было признаться, что он сам — один из них! Средний класс у людей тоже называет их "быдляками".

Сами видите, Ресс, — закончил Элено. — Потому-то я — всего лишь презренный охотник за светскими новостями, а не оппозиционер. Ни на что, кроме еще одного "бунта 807-го", люди не способны. Будет много крови, бунт подавят, и все проникнутся почтением к власти, состраданием к Стейру и надеждой, что он и впредь защитит нас от стихийных вспышек. Среднему классу ведь очень хочется жить спокойно, а это не получается, если у тебя под окнами офиса или хуже того — спальни кричат "Бей ивельтов" и воет полицейская сирена. И когда все это наконец усмирят, то "приличные граждане" готовы сами взять в руки бластер и расстрелять нарушителей тишины. Так что Стейр — наш вечный спаситель.

Ри некоторое время сидела неподвижно. Молча потянувшись за бутылкой, она наполнила бокалы до краев. Ее взгляд вопросительно остановился на Элено.

— Вы не такой, как они. А вы ведь тоже из "среднего класса"? Как это получилось?

Журналист усмехнулся углом рта:

— Среди любой пшеницы найдутся плевелы

— Выпьем за плевелы, — предложила Ри.

В эпоху, когда ивельты управляли гигантской космической империей и осуществляли полный контроль над судьбами тысяч и тысяч народов, они столкнулись с жестокими демографическими кризисами в подвластных мирах.

Население миров чувствовало себя нищим — не потому, что ему было нечего есть, а при виде баснословного богатства элиты. Разница в уровне жизни, гнетущее ощущение себя вторым сортом на фоне феерических удовольствий богачей вызывали массовые депрессии. Противовесом становились разнообразные развлечения. Дешевые бары, свободная любовь под защитой контрацептивов процветали под владычеством ивельтов везде.

Тогда была запущена государственная программа по предотвращению кризиса рождаемости. Долгом каждого здорового мужчины и каждой здоровой женщины стали сдача материалов для генетических фабрик. "Дети из пробирки" обеспечивали приток рядового населения миров из расчета, чтобы на рынке труда всегда оставалась конкуренция.

На Земле Горящих Трав возможность регулировать численность населения стала настоящим спасением для ивельтов. Создав генетические фабрики, они практически сразу получили достаточно человеческих ресурсов для заселения своих мегаполисов и расширения производства.

Ри привыкла считать, что развитие под контролем ивельтов — заведомое благо для низших народов. Неконтролируемая свыше цивилизация — это войны, эпидемии, концлагеря, перевороты, голод. Ивельты утратили многие знания о своем прошлом, но Ри было известно, что именно через это прошла их собственная цивилизация, прежде чем ивельты изобрели паразита, стали полубогами и получили возможность осуществлять так называемую "милосердную диктатуру" над зависимыми народами.

Миссия ивельтов долго казалась Ри благородной. Им, полубогам, ничто не препятствовало превратить людей Земли в рабов, даже убивать их из азарта и для забавы. Но ивельты не только не делали этого, а еще и заботились о них, опекали и учили чтить вселенский принцип!

Взгляды Ресс Севан начали меняться из-за одного заинтересовавшего ее когда-то вопроса.

Чем же объяснить, спрашивала себя Ри, что часть этих прекрасных демиургов однажды восстала против собственных соплеменников? Множество миров и их народы были для ивельтов материалом, научившись правильно обрабатывать который, они строили собственную жизнь как свободную, яркую, ценную, красивую и более важную и ответственную, чем миллиарды других жизней. Из-за чего появились мятежные боги, начавшие уничтожать паразитов, собственными руками лишая себя бессмертия и сверхчеловеческих сил?

Ри неоткуда было узнать, как смотрели на это сами повстанцы. В ее распоряжении имелись только аналитические труды ученых-ивельтов, написанные уже на Земле. Они сводились к давно знакомым ей тезисам: что неповиновение властями — психическое отклонение, в основе которого лежат детские обиды и комплексы, чувство неполноценности, жажда самоутверждения как компенсации. Протест — это ничто иное, как сублимация, когда недостаток сексуальной жизни люди пытаются компенсировать разрушительной социальной деятельностью.

Но Ри не успокаивал такой ответ. А что если причина недовольства в другом, задавалась она вопросом. Не в детских травмах самих повстанцев и не в их сексуальной жизни?

Теперь Ри делилась своими размышлениями с Элено. Они уже обращалась друг к другу на "ты", и он звал ее Ри, и она, по ивельтской моде, часто сокращала его имя: Эл. Она знала, что это не любовь, — вернее как раз любовь, но не влюбленность, потому что про свои влюбленности она хорошо помнила, что они бывали другими. Ри думала: "Я в него влюблена? Нет… Но я хотела бы всегда или как можно чаще быть рядом с ним".

С влюбленностью у Ри были связаны воспоминания об ивельтах, с которыми у нее бывали интимные отношения. В ее кругу было принято относиться к сексу как к приключению, спорту. Любовь становилась недоброй игрой, конкуренцией, войной мужчины и женщины за доминирование, подчинение. Именно поэтому Ри подсознательно боялась, что если Элено станет ее любовником, то она унизит его этим. Постель подчеркнет легкий, ни к чему не обязывающий характер их связи, опошлит их отношения. Казалась, Элено чувствовал то же самое. Самая нежная близость между ними заключалась в пожатии рук.

Вместе с тем Ри знала, что их считают любовниками, и даже советовала Элено поддерживать иллюзию понятных всем отношений. Это позволяло ей иногда делать своему другу подарки, кроме того, Ри несколько раз устраивала ему аккредитации на мероприятия, собирающие элиту журналистики. Такое распределение ролей было полностью в рамках приличия, и Ри не позволяла Элено отказываться от ее покровительства.

Как-то Ри позвала его провести выходные в своем новом имении в Кибехо. Гостиная с благородной массивной мебелью, блики солнца на чашечках кофе, букет полевых цветов в хрустальной вазе… Ри открыла двери на веранду и глубоко вдохнула напоенный хвоей воздух: сразу за приусадебным участком стоял ухоженный сосновый бор. Сам участок с декоративными замшелыми развалинами, бьющими в неожиданных местах ключами, с темными водоемами, живописными зарослями, по фантазии дизайнера и по желанию Ри, изображал заброшенную, одичавшую местность.

— Ты решила мне устроить отличные выходные, — Элено расслабленно сидел в кресле с витыми подлокотниками. — Конечно, было бы обидно все лето провести в городе. Но о таких выходных я и не мечтал.

— О да, отличные выходные. Познавательные, — усмехнулась Ри. — Ожидается культурная программа и прогулка по живописным окрестностям. Сейчас я выпью кофе, — она быстрым шагом подошла к столику, опрокинула свою чашку залпом и поставила ее на стол. — И мы посмотрим кое-какие материалы.

— Это и будет культурная программа? — Элено приподнял бровь.

— Да, — Ри включила порт, и на стене замерцал огромный плоский экран.

Элено всмотрелся в изображение.

С того самого дня, как на Земле Горящих Трав заговорили об иномирцах, Ресс изучила о них все, что могла предложить внутренняя сеть ивельтов и СМИ, предназначенные для людей. Но в то же время ей часто приходил на ум старый анекдот: "Зачем ты бьешься головой об стену? Ну, пробьешь ты ее — и что ты будешь делать в соседней камере?"

— Понимаешь, Эл, — медленно заговорила Ри. — До сих пор мне казалось, что существует только два пути: ивельтов и людей. Я думала: несправедливость заключается лишь в том, что ивельты управляют людьми недостаточно хорошо. Что мы могли бы быть просто добрее, больше уважать вашу личность. Использовать для себя не девяносто, а лишь сорок или даже двадцать процентов всех ресурсов Земли, а остальное отдавать людям. Это можно было бы рассматривать, например, как плату за жизненную силу Земли Горящих Трав, которая идет в пищу нашему паразиту.

Элено сменил свою расслабленную позу на полную внимания, перегнувшись через подлокотник кресла в сторону стоящей перед экраном Ри.

— Как видишь, мне чудилось, что мы, ивельты, просто должны давать вам больше и обращаться с вами мягче, и тогда мы уже будем не плохие господа, а хорошие господа, — продолжала она. — Я стала спорить об этом с родными, друзьями. (Ты, Эл, тогда еще даже не родился). Мне отвечали, что людям нельзя давать в собственность слишком много ресурсов, потому что тогда они вообще перестанут работать и опять придут к нищете.

Теперь, Элено, рядом с тобой я начала понимать, что дело не в величине процента, который мы могли бы уступить людям, не в том, чтобы наказывать вас мягче. Ведь тому и другому однажды все равно наступит крайний предел. Дело в самих наших отношениях, в которых вы и ваш мир стали материалом для строительства нашего образа жизни и нашей культуры.

…Эл, что ты молчишь? Ответь мне что-нибудь!

— Я горжусь тобой, Ри, — ответил Элено.

Она с облегчением рассмеялась:

— Ну, если это все, я покажу тебе, что мне удалось узнать об иномирцах.

Она быстро набрала код, и на экране высветился конец поединка Стейра и Сеславина. Иномирец упал ничком, канцлер медленно подошел к нему, слегка ткнул носком ботинка в плечо. Элено нахмурил брови.

— Кадры — цитаты из одной передачи по нашей сети, я их вырезала, — пояснила Ри. — Стейр вызвал на бой иномирца и победил его. Но для этого нам понадобилась усилить жизнедеятельность паразита на целый уровень. Любой ивельт и без этого может идти против человеческой толпы. А тут на целый уровень выше! И один на один.

Конечно, активировать паразита можно до бесконечности, до того, что он окончательно истощит планету. Но этот человек, — Ри кивнула на остановившийся кадр, где Сеславин с разбитым лицом начинал вставать с пола, — сам по себе сильнее Стейра и любого из нас.

К тому же, погляди…

На экране появился черно-белый снимок: люди в простой одежде работают в поле. В углу — укрупненные кадры, позволяющие хорошо разглядеть каждого из них в отдельности.

— Подборка из передач, — продолжала Ри, — где говорилось, насколько низок уровень жизни в Обитаемом мире. Видишь их одежду? Как сообщили аналитики Ведомства и как можем убедиться мы сами, на Земле безработные — и то одеваются лучше.

— Ну да…

— И это основание считать, что население Обитаемого мира — сплошь "быдляки", работающие за вот такую одежду, за еду и за довольно убогий кров. На допросе они подробно описывали свои дома.

— Подобные передачи я видел и по нашему телевидению, — кивнул Элено. — Нам давали понять, что если бы участники "бунта 807-го" хотя бы вообразили, как живут люди в Обитаемом мире, как у них плохо с удовольствиями, с удобствами и так далее, то им было бы просто стыдно бунтовать: каждый из них богач по сравнению со средним жителем сопредельного мира, — усмехнулся Элено. — "Обитаемый мир — царство серости, большая каторга. Сколько ни работай, ты не сможешь получить больше или меньше других. Тебя накормят и дадут эту простую одежду", — по памяти процитировал он. — Ну и дальше в том духе, что они придут и завоюют нас, сделают нас, свободных людей, рабами, и вся наша надежда — на силы ивельтов и на Стейра.

— Конечно… — пожала плечами Ри. — А вот такие кадры у вас показывают?

На экране появился Сеславин, облеченный ярким белым сиянием. Его сменил кадр с Ярвенной — сияние послабее, серебристое.

Элено с интересом вглядывался в черты девушки. Нет ни совершенства ивельтов, ни следов тех усилий, которые прилагают у людей представительницы среднего класса, чтобы походить на ивельтских женщин. Но милое, приятное лицо. И сияние…

— Это девушка, которая в буквальном смысле слова работает на полях, — улыбнулась Ри. — Ее спутник — строитель. "Быдляки", по-нашему. Но они сияют… И вот еще…

Кадр, где с воздетой руки Сеславина в просторном помещении срывается небольшая голубоватая молния.

— Можешь вообразить себе двух "быдляков", которые умеют сиять и метать молнии? Одного из которых Стейр, сильнейший из ивельтов, смог одолеть только с помощью дополнительной активации паразита? Эти иномирцы блокируют даже наше ментальное давление: представь, агенты Ведомства так и не смогли справиться ни с ним, ни с ней.

Пошел видеоролик: мучительная гримаса иномирца, вытянувшегося в анатомическом кресле, и словно неживое лицо его подруги, пустые глаза…

— Они сопротивлялись, когда их пытались просканировать.

— Да, эти кадры нам тоже показывали, — узнал Элено. — Мол, смотрите, что делает с людьми фанатизм и агрессия. И они, был рефрен, придут и завоюют нас, так как для них нет ничего святого… С другой стороны, — он напряг в кривой усмешке краешек губ, — в тюрьме, в чужом мире и красавец Стейр не выглядел бы безупречно, особенно если бы ему ломились в мозг.

Ри подтвердила:

— Я тоже так думаю… — и сдвинула тонкие брови. — И обладая такими силами и возможностями, они работают на полях. Вопрос: на кого же? Если они скот, рабы, — это предполагает элиту. Но под сывороткой "х-2а" они показали, что в текущую эпоху особыми способностями в Обитаемом мире обладают все.

— Была передача, что они свернули шею своей элите… — проворчал Элено. — В каком-то незапамятном году.

— Если точнее, — поправила Ри, — люди Обитаемого восстали против местных… скажем так, ивельтов, и сравняли их с собой. При этом они подняли до себя еще и расу недочеловеков, каких-то полузверей… И в итоге элиты нет, низших нет, а их способности стали достоянием единой расы. Ну, и на кого же они на этих полях работают, если нет элиты и если все равны по силам?

— Получается, на себя? — предположил Элено.

— Да, я думаю… А что одеваются они просто… — Ри вернула на экран снимки и увеличила кадры: на экране теперь располагались два крупных фрагмента. — Взгляни.

При близком рассмотрении ткань одежды казалась очень добротной и тонкой. И стало видно, что женское платье по подолу и рукавам вышито плавным, волнообразным узором. Это были переплетающиеся цветы, травы и листья. Тонкие линии сходились и снова расходились в причудливых узлах и сплетениях.

Не менее искусно была украшена и мужская рубаха, только там были не плавные и мягкие линии, а схождение и расхождение острых углов и зигзагообразных линий. Элено даже сощурил глаза, напряженно вглядываясь в узор и пытаясь понять его смысл. Это были какие-то символы, которые можно было принять то за стилизованную крону дерева, то за крышу дома, то за пламя огня.

— Разные вышивки для женщин и для мужчин… — тихо сказала Ри. — Или же у каждого человека — разные символы индивидуальности. У них просто другая культура. Имидж, подчеркивающий богатство, не имеет смысла в их обществе. Они подчеркивают что-то иное, возможно, как раз индивидуальность, в понятной им знаковой системе.

— Что же получается — третий путь? — приподнял брови Элено. — Не "быдляки" и не ивельты. Трудятся, обладают особыми силами, сами себе хозяева и работники….

— Да, — согласилась Ри. — Вполне может быть. И вот еще что… — она задумчиво улыбнулась. — Вам показывали дары, которые они принесли Земле?

На экране возникло четкое изображение гобелена: человек в дорожной одежде, стоящий в полутемном здании перед каменной аркой. К нему из арки протягивает руку молодая женщина, облеченная сиянием. Лицо странника, обращенное к ней, озаряет восторг и надежда.

— Наши психологи заявили, что сублимация запретов в интимной сфере приводит к таким извращенным формам любви — восторгу, идеализации.

Элено поморщился:

— Хотелось разбить экран, слушая наших экспертов. Аналитики, которые делают передачи для людей, в выборе слов не стесняются.

Ри наклонила голову, всматриваясь в женщину и выражение лица мужчины:

— По крайней мере, в них нет ни агрессии, ни угрозы. В своих дарах иномирцы постарались отразить не могущество, а что-то более важное для них… Стейр утверждает, — резко продолжала Ри, — что они маргиналы с задавленными комплексами, завистливые, агрессивные и так далее… Но то же самое пишут и о тех ста пятидесяти, которых казнили за "бунт 807-го квартала". И об ивельтах, что подняли восстание в прежние времена. И о тебе, Эл, сказали бы то же самое, и обо мне. Так что мы знаем цену словам "маргинал, завистник, экстремист" — это просто ругательства, не больше…

Ри продолжала:

— И мне почему-то не страшно, что иномирцы, как говорят, продолжают проникать на Землю Горящих Трав.

— Больше половины информации об их повлениях — утка, — твердо сказал Элено. — Сейчас иномирцы — самая модная тема. Моднее светской хроники.

Журналист скептически сжал губы. В последние годы для людей наснимали сотни впечатляющих фильмов-катастроф и пустили в тираж тысячи книг в разноцветных обложках о вторжении чудовищ из иного мира. Везде проводилась мысль, что только сила ивельтов может защитить Землю Горящих Трав. Стал издаваться даже Адви Данрус, тот самый неприятель Элено из "Делового Лизоблюда", который выдал его охранникам в доме Ри. Начался настоящий бум сериала Данруса о чужой расе, поработившей некогда прекрасную планету.

— Любопытно, как иномирцы перемещаются в пространстве? — задумался Элено. — Говорят, что никто еще не находил их порталов.

— Вот это самое главное, Эл! — Ри выключила экран. — Иномирцы называют свои порталы алтарями. Нам в целом известно, что алтари пришельцев строятся по принципу некоего кода. Если ты воспроизведешь этот код, иномирец увидит тебя. И если захочет — придет, откуда угодно.

— Час от часу не легче, — Элено хлопнул ладонью по столику.

— И я узнала этот код, — продолжала Ри. — Определенное сочетание символов. Мой бывший парень как раз занимается обработкой информации по пришельцам. Он сказал: "Ничего особенного, чушь какая-то. У нее — ветер, полынь, земля. У него — огонь, железо, дуб. И при этом — работает!".

— Ветер, полынь, земля… Огонь… — рассеянно повторил Элено.

— Я не верю, что существа, которых можно вызвать с помощью ветра, земли и полыни, могут быть злыми, — задумчиво произнесла Ри. — А если я ошибаюсь… — она вся подобралась, и Элено показалось, что у нее воинственный и вместе с тем печальный вид. — Что ж, рискнем. Пора рисковать, Эл. Мы и так уже много говорили.

— Постой… ты собираешься как-то увидеть их? — Элено напрягся.

— Собираюсь, — кивнула Ри. — Если они явятся. Нам нужно приготовить железо и ветку дуба.

— Дуб — это с такими листьями? — Элено пальцем нарисовал в воздухе волнистую линию. — У меня он ассоциируется только с дорогой мебелью.

Горожанин, для которого туристическая поездка была слишком дорогим удовольствием, он действительно очень слабо представлял себе породы деревьев.

Ри улыбнулась:

— Мы найдем.

Ри беспокоило, что иномирцы сочтут ее зов провокацией со стороны Ведомства.

Они с Элено долго просчитывали, где поставить алтарь и что сказать иномирцу, чтобы он явился:

— Мы должны сделать так, чтобы он понял: мы не задумали никакой подлости.

Они решили поехать в поле. В частных угодьях Ри были огромные, совсем плоские поля, без единого холмика, до самого горизонта заросшие невысокой травой. Пусть вокруг не будет ни зарослей, ни стен, ни коридоров, из которых внезапно может появиться засада.

Ри хотела, чтобы Элено остался в машине на краю поля и издали наблюдал в бинокль, как она соорудит алтарь:

— Иномирец будет чувствовать себя безопаснее, если увидит, что его зовет всего одна женщина.

Элено был не очень доволен таким поворотом.

— Неужели я так опасно выгляжу? — возражал он, дернув плечом.

— За нами обоими иномирцу будет труднее уследить. Вдруг, пока я с ним разговариваю, ты выхватишь бластер? Чтобы он пришел, мы должны его убедить в наших добрых намерениях. Поэтому предпочтительнее, чтобы его вызвала женщина. Я отлично понимаю, Эл, женщина тоже может служить в Ведомстве и стрелять из бластера. Но вспомни их искусство: этот мужчина в храме, который с восторгом смотрит на сияющую богиню… Мне кажется, если мы хотим в их собственной системе ценностей дать им понять, что мы — с миром, к алтарю должна прийти женщина.

Но Элено не отступал:

— Они сами явились на Землю Горящих Трав вдвоем. Мужчина и женщина как воплощение всего их человечества. Если ты хочешь говорить с ними в их собственной системе ценностей, то и мы должны стоять у алтаря вместе: мужчина и женщина Земли Горящих Трав… Я готов все время держать руки над головой, чтобы они убедились — я не собираюсь ни на кого нападать.

— Ты будешь выглядеть смешно, — заметила Ри.

— Ну, тем более, — пожал плечами Элено. — Какой я агент Ведомства, если буду выглядеть смешно?

На рассвете Ри села за руль мощного внедорожника, а Элено — на сидение возле нее. В салоне стоял запах дорогой кожи — респектабельный автомобильный запах. Ри полагала, что иномирец не явится по первому зову. Возможно, ему понадобится получить разрешение на это у своего руководства и понаблюдать за местностью. Ри и Элено задумали провести в поле три дня, ночуя в машине.

Пользуясь свободой своей профессии, Элено позвонил в "Новое слово" и предупредил, что не появится в редакции в ближайшие дни. Издатель, или "шеф", как называли его газетчики, не возразил ни словом. Он ценил Элено, который, благодаря Ри, получил теперь доступ на элитные светские мероприятия. Одновременно шеф побаивался фаворита госпожи Севан, уверенный, что Элено в любой момент может воспользоваться ее влиянием в собственных интересах.

Ри поставила внедорожник на самом краю поля.

— Дальше пойдем пешком, — решила она. — Пусть иномирцы видят, что возле нас негде спрятаться. И хорошо, что сейчас лето. Мы одеты легко, и нетрудно убедиться, что у нас нет оружия.

Ри была в узких черных штанах и синей блузке, заправленной под кожаный ремень с серебряным напылением и вставками разных цветов. В одной руке она держала ветвь дуба, сорванную в перелеске, а в другой — пластинку железа.

Элено в серых брюках и легкой рубашке с короткими рукавами, тоже заправленной под ремень, догнал ее и пошел рядом.

Подальше отойдя от машины, так, что она превратилась только в темное пятно у кромки поля, Ри остановилась:

— Давай тут?

Она положила на землю железо и ветку дуба. Элено и Ри вместе расчистили от травы небольшую площадку для алтаря. Затем Элено опустился на корточки, достал из кармана пачку спиртовых таблеток и зажигалку. У Ри замерло дыхание. Элено чиркнул зажигалкой, подождал, когда таблетка загорится легким голубоватым пламенем, и быстро положил ее на землю.

— Мне поднять руки? — спросил он, вставая и почему-то смутившись.

Элено представил себе двух странных людей посреди открытого пространства: один замер с воздетыми руками, другая что-то бормочет над маленьким огоньком.

Таблетка разгорелась ярко, огонек даже перекинулся на стебельки, которые еще остались на пятачке вокруг. Ри осторожно положила в огонь дубовую ветвь и железку. Листья начали сворачиваться. Ри выпрямилась.

— Сеславин из Обитаемого Мира. Если вы видите нас… Мы — мужчина и женщина с Земли Горящих Трав. Мы одни, у нас нет оружия, и вокруг нет никого. Мы хотим, чтобы вы явились. Мы — друзья. Вы нужны нам.

И добавила уже другим, более деловым тоном:

— Если вам нужно посоветоваться с руководством, мы будем зажигать огонь каждые три часа в течение трех суток…

Потянулось тягостное ожидание. Элено и Ри уже стало казаться, что иномирец не придет. Но тут воздух над алтарем слегка задрожал, как бывает в сильную жару, и перед ними беззвучно возник человек — тот парень, что они видели на экране порта.

Элено, по-прежнему не опуская рук, не сводил с него глаз. Ри замерла на месте.

Иномирец спокойно стоял напротив мужчины и женщины с Земли Горящих Трав. У мужчины на грустном лице застыла едва заметная кривая усмешка. Вокруг вились полевые мотыльки, у ног догорала спиртовая таблетка, чернела закопченная пластинка железа и обуглившиеся листья на дубовой ветви.

— Меня зовут Сеславин из Даргорода. Это мой алтарь, и вы меня вызвали, — сказал иномирец.