ГЛАВА 40. Последняя

— Вилли, признайся честно, ты ведь спасся с Фрэнком через подземелье?! — этот вопрос, заданный Эдди, прозвучал настоящим обвинением.

— И ты должен знать, что произошло, отчего погибло озеро!

— Ты видел клад?

Такими требовательными вопросами закидали его друзья, едва они остались одни в мансарде дома Валентаев.

Вилли затруднялся отвечать на все сразу. Некоторые вещи он не имел права разглашать, а некоторые — не желал. Его лицо выразило такое явное замешательство, что сестра и двое друзей умолкли и решили подождать, пока он надумает что-либо сообщить им.

— Я видел немного золота, — соврал он, — в сокровищнице было темно, только голубой свет от Звезды. Вы из Хроник знаете, что там темно.

Тут на него снизошло вдохновение, и он ловко и дельно принялся сочинять то, что можно было бы назвать Новыми Хрониками, если бы все в них было правдой.

Он живописал, как они с Макконнехи удирали от японцев через Вход, к которому Колодец имел уже совсем мало отношения. Как в темноте, лишь с фонарями, они добрались до жертвенного зала, и что рассказал ему Фрэнк о проклятии Стюартов. Рассказал, как ждали они весь оставшийся день и всю ночь нападения японцев. Как он думал о родителях. А на другой день, утром рано, они все спустились в жертвенный зал для краткой и нисколько не впечатляющей церемонии, когда Стражи на Ключе и Чаше возвратили давно мертвому Мартироссе его клятву. И потом они вошли в сокровищницу.

Трое его слушателей затаили дыхание. Но как он мог рассказать о своих видениях, о боли, что испытал, о невольных слезах?! Как он мог рассказать о лицах Дарри и Джо, искаженных видениями давнего боя, который, как чуял Вилли своим юным сердцем, являлся непременной составляющей памяти любого Стража?! Не мог он упомянуть о словах Стражей, прощавшихся со своей неволей, со множеством ушедших друзей — множеством достойнейших жизней!

Он и сам не вполне понимал, что может так крепко держать семь родов в течение столь много времени в верности прихотливой клятве человеку, который сам ее не сдержал.

Он не мог объяснить ни их странного, противоречивого благородства, ни их неестественной гуманности, которая одних обрекала на смерть, а другим позволяла жить. Он не посмел признаться, что Стражи сами заминировали сокровищницу, причем давно. И со временем только меняли виды взрывчатки.

Что тяжелый труд многих поколений Стражей, все добытые ими средства, шли на то, чтобы оборудовать подземелье "всем необходимым".

Японцы виноваты в том, что обрушилась сокровищница, и погибло озеро — так он все объяснил. Пришли они туда, а на потолке видны черные фигуры, что прикрепляли взрывчатку. И вышел рассказ таким куцым, что на глазах у друзей показались слезы. Они хотели насладиться видом сокровищ хотя бы через зрение Вилли. Столько лет все это ждало, и вот так бездарно, по вине каких-то жадных и наглых мафиози погибло!

Зато Вилли подробно рассказал, как они бежали из подземелья, как наблюдали на площадке взрыв. Тут уж Вилли не пожалел красок, ни одна подробность не пропала!

А потом последовал обмен сведениями о битве Дарби и Пазолы с озверевшим Валетом. Все подробности компания и раньше уже знала от Сарториуса, но все это было так потрясающе, что не мешало и еще раз обсудить!

Также охотно Вилли рассказал о том, как встретились все они в доме Тороссов. Но не рассказал о том, что прочитал им мистер Марч, архивариус. Это, конечно, они потом все равно узнают. Но не от него. До того не хотел Вилли развенчивать в их глазах образ Мартироссы. Непонятно почему, но он хотел видеть его героем. Таким, как его нарисовал в Хрониках Марвелл. Таково желание человеческого сердца — все время принимать мираж за реальность.

Так красив был этот образ, так привлекателен, так таинственен, так трагичен!

И не хотел Вилли видеть разочарования в их глазах, словно это его вина, что все так вышло. Он почти физически ощущал страдания давно умершего Дамиана Мартироссы, который тридцать лет рвался каждый день к друзьям. И все думал, что вот сейчас, еще немного сделает, еще чуть-чуть усилий, и он добьется своего. Это надо сделать, то сделать. И все дела неотложные. А потом он пойдет и совершит то великое, что задумал, на чем людей повязал клятвами.

Да так и увяз в жизненной трясине. Двадцать лет в поиске. Тридцать лет в агонии. И жалкая, бесславная смерть.

***

— Как же так, Сарториус, — спросил тогда, в доме у Тороссов, Вилли, забыв прибавить "мистера", — почему Мартиросса вызывает такие противоречивые чувства? С одной стороны он изувер, убийца, негодяй, развратник! А с другой, его невыразимо жаль!

Вилли оглядел всех, сидящих за столом. И обнаружил, что только Дарби проявил к этому вопросу живой интерес.

Макушка Джо брезгливо поморщился. Дарри покачал головой. А трое бывших Стражей печально посмотрели на него.

— Видишь ли, Вилли, — немного помолчав, проронил Пазола, — хорошо, что ты спросил об этом. Совершенно верно, негодяй, мерзавец. Убийца, изувер. И, как ни странно, верный друг, мечтательная, необыкновенная душа.

Он тяжело вздохнул и заговорил, никого не видя:

— Многие вещи оправдываются царящими в иное время нравами. Как будто нравы — это нечто, отдельное от времени. То была тёмная пора. Миновали героические войны. Закончились сарацинские набеги. Франческо Мартиросса был герой, его любил народ. Его слава — достояние страны. Но время подвига прошло. И его сыну, Дамиану Мартироссе, не досталось дела по тому избытку силы, что унаследовал он от отца.

Испанские вельможи, особенно из молодых, окунулись в роскошь, изнеженность, разврат и прихотливость. Измельчали души, оскудели нравы. Низменные цели подменили высокие стремления. Как мне поведал старый князь Юджин, последний из потомков постыдной тайны по имени Дамиан Мартиросса, его далекий предок стал участником одной из тайных лож. Молодые и надменные испанские дворяне стремились превзойти друг друга в низостях. Недаром говорят, чем ближе утро, тем темнее ночь. Падение нравов тем сильнее в обществе, чем ближе перемены.

Дамиан Мартиросса был сильной личностью, но не очень умным человеком. Он не сумел распознать приметы времени. И был к тому же, лишен того острого нравственного чутья, что присуще было его товарищу, барду Костагрю. Довольство, сытость и спокойствие было гибельным для Мартироссы. Застань он войны с маврами, и прославил бы свой род, как его отец. Он же не нашел себе призвания.

Некоторым мир противопоказан, они существуют только для войны. Видишь ли, для многих составляет тайну, что личный героизм совсем не обязательно сопряжён с душевным благородством. А высоко декларируемые цели так часто продиктованы лишь необходимостью оправдать свои поступки. И Дамиан со всей надменностью и безрассудством окунулся в жестокие забавы. Он не ценил и не любил людей, тем более простолюдинов. Тогда не было понятия гуманности. А милосердие знакомо лишь возвышенным сердцам, каким Мартиросса не был никогда.

Гнусное товарищество, дружба с извращенцами, праздность и немалая духовная ущербность перевернули в нём с ног на голову все человеческие чувства. Он стал диким зверем. Вместе со своими подлыми дружками он он совершал набеги на селения, одевшись в маски. Затравить собаками ребёнка, замучить девушку — вот были их забавы.

В последнем своём преступлении благородный кабальеро всё сделал не один — компания мерзавцев похитила несчастную его сестру и принесла несчастную в жертву своему тёмному богу — так они играли в тайный орден. А Мартиросса в своей высокородной спеси не пожелал огласить известные всему народу имена и взял всё на себя, как будто в этом есть подлинное благородство!

Трудно вникнуть в прозорливость, в мужество и благородство судьи Коррадо. Максим Коррадо! Последний герой величественной эпохи! Уходящий колосс!

Мартиросса выдержал плевки, проклятия, позор. Но он не перенёс душевного величия Коррадо! Судья низверг его с того сатанинского престола, куда Дамиан сам себя вознёс. Он-то думал, что он — изгнанный из рая демон! Он презирал и дружбу гнусную свою, и свой народ, и свое высокое рождение. Он презирал страну и самый мир, и мстил ему, поскольку в этом мире не нашлось ему такой планиды, что могла бы быть его достойна.

Коррадо сбросил его в самый низ, в самую клоаку человеческих страданий. Семь лет на галерах. Семь лет клокочущего ожидания. Семь лет ярости. Семь лет нежной дружбы и заботы. Марвелл Костагрю — его звезда, его путеводитель, его первый и его последний друг!

Ты прав, Вилли. Мартиросса необычный человек. И, как большинство людей, обладающих огромной волей в сочетании с отсутствием ясного пути, попал в ловушку собственной амбициозности. Это привело его на галеры. Это разрушило его пиратскую Армаду. Это повело его за океан. В пути он столько раз говорил возвышенные речи, что сам уверовал в свое предназначение. Не будь так много золота в пещере, всё кончилось бы совсем иначе. Но это фантастическое богатство его поработило. И всех его друзей. За одним лишь исключением. Марвелл Костагрю один не утерял рассудка.

Посмотрите, мы видим по крайней мере ещё троих таких, как Мартиросса. Это Паркер, Бурбон и Маюмура. Все они сошли с ума от жадности. Все они стремились к золоту. Все хотели всё забрать. И все пропали. Но почему же ни один из них и в сотой доле не привлекают к себе, как Мартиросса? Ведь из четверых он всех порочнее! Что за странная загадка?! Не в этом ли лежит исток трагедии?!

Вы можете со мной не соглашаться, но я считаю, что причина в том, что Мартиросса гораздо глубже, как личность, нежели все эти трое — Паркер, Бурбон и Маюмура, вместе взятые. При том пределе низости, в который он погрузился, в нём было больше человеческого, чем дьявольского! И недаром он раскаялся, как бы ни был долог его путь!

Тридцать лет товарищеской преданности и милосердного прощения переломили гордость несгибаемого Мартироссы! И не ошибусь, если скажу, что в этом повинен Марвелл Костагрю. Скромный бард, а не надменный дворянин есть подлинный герой всей этой повести. Он лишь один сумел проникнуть в эту дьявольскую бездну, один сумел понять, сумел простить. Он одарил Дамиана привязанностью к товарищам и нежною любовью, хоть Мартиросса и понял это слишком поздно. Марвелл одухотворил эту безжизненную и алчную пустыню своей душевной теплотой. Но я солгал бы, сказав, что понял его, как понимаю вас, мои друзья. Мне страшен этот демон, Мартиросса. Я страшусь заглядывать в эти мрачные глубины. Нет ничего ужаснее, чем соблазняться демонизмом. Страшна цена, которую платят соблазнённые.

Сарториус умолк. И лишь тогда Джо Торосс молча согласился.

***

Нет, не мог Вилли рассказать об этом. Все пережитое им за эти два дня надолго отстранило его от своих друзей, их детское восприятие было для него тяжело.

Зато о Паркере он мог поговорить. Вот то интересное, что сообщил о нем Пазола после своей встречи с федеральным агентом. Тот, конечно, немногое старался объяснить адвокату, все больше стремился сам что-нибудь узнать. Но Сарториус неплохо умеет связывать факты.

Никто из ребят не спросил себя, отчего это ювелир, имея подробные Хроники, которые описывали места входов, целых два года прозябал в городке, ничего не предпринимая? Никто не спросил? Странно! Значит, Вилли один об этом подумал?

Стражи пришли к выводу, что ювелир уже не один раз наведывался в подземелье. Уж решетку-то золотую, во всяком случае, он поскреб, чтобы взять пробу золота. Может, даже разгадал секрет открытия двери в сокровищницу. Только был он человек обстоятельный, не то, что его партнер. У Валета довольно бедное воображение. Большие деньги для того были размером с сундук, о котором он теперь все время бормочет.

А Паркер хотел взять все! Именно этот тихоня процарапал узкий лаз для своего тощего тела над камнями Входа у Дуба! Он же и дырку провертел терпеливо и тихо в боку Пятого Брата. И камушком ее прикрыл. Не провались туда Эдди, ничего бы и не обнаружилось! А потом решил воспользоваться лодкой, чтобы через Корону вывезти немного золота.

Но подлинные планы его были грандиознее. Он решил кинуть своего партнера с небольшим мешочком золотишка в подземелье, чтобы тот попался Стражам. И те должны были похоронить его. Такие подробные сведения попали к Пазоле совершенно нечаянно. Ему вернули украденную у него переписку, которая была как раз в тех папках, которые изъяли из сейфа ювелира. И среди его писем Давиду Менге и Давида Менге к нему встретилась и переписка Паркера с теми, кого он нанял для своего дела.

В планах Паркера было избавиться от Стражей. Паркер желал не оставить свидетелей. Он надеялся вызвать ложную тревогу, чтобы Стражи сбежались в сокровищницу, и взорвать потолок. Но прежде требовалось вывезти все золото. И это было как раз самой трудной частью. Потому что он не желал оставлять ничего. И не мог полностью довериться своим наемникам. Паркер решил перетаскать часть золота к завалу у Пятого Брата и сложить его внутри. А часть — к такому же завалу Улитки. Это было ближе и безопаснее, чем бегать на север, к Дубу. А потом он сумел бы добраться до него.

Все сорвалось потому, что уж больно велика задача была для мелкого старикашки. Ничего он не успел утащить, потому что плита его прибила. Не ему, немощному, с ней совладать. Все Стражи были людьми сильными.

Рассказал так же Вилли и о необычной миссии грабителей Тороссов. Это вызвало у слушателей самые разные реакции.

— Говорила я, что есть в этом что-то странное! — воскликнула Минди.

— Так, значит, и не было никаких грабежей?! — был потрясен Эдди. — То есть все это один блеф?! Такое о себе мнение создали, и все только затем, чтобы ворюгу Абрахамса в тюрьме морально поддержать?!

Вилли сгоряча чуть не проболтался о другой стороне этой миссии — добыче взрывчатки, детонаторов и прочего. Пришлось ворюге Абрахамсу одному за всё отдуваться!

Не зря же Фрэнк сказал ему, что Вилли мог бы быть Стражем, если бы в этом было хоть что-нибудь почетное! Только тогда он не слишком его понял. Выходило, что быть Стражем непросто еще и потому, что все время приходится скрывать не самые приятные вещи от весьма неплохих людей, а местами бессовестно врать!

— Знаешь, Вилли, теперь сюда все время будут шляться всякие аферисты и стараться вытащить со дна озера золото. — задумчиво проговорила Джейн.

Вилли с уважением посмотрел на нее, поскольку не ожидал, что кто-то из его друзей догадается до этой мысли. Сам-то он точно не догадался. Но эта идея обсуждалась в доме Тороссов. Гости полезли один за другим, как выразился Фрэнк. Так что неизбежно появление аферистов, по словам Джейн. Только это Стражей, теперь уже бывших, нисколько более не касается. Они свободны. Пусть лезут, кому хочется, пусть ищут. Все на виду. В конце концов, это совершенно в человеческой природе. Никого за это осуждать не станут.

Клады искать — это не порок, а насущная человеческая потребность! Где-то там, глубоко под камнями обрушившихся ярусов, смяты и перетерты обломками и восемь тронов, и быки, и короны королей, и невесомые золотые колокольчики, и серебряный Ключ и золотая клятвенная Чаша. Кто знает, как глубоко вода утащила вглубь земли все эти сокровища?!

Сожалеет ли Вилли об этом? Он спрашивал себя. И должен признать, что сожалеет. Как и спутники Мартироссы, он думал, как много можно приобрести на эти деньги. Он знал, что его друзья тут же заговорят о том, сколько добра можно сделать на эти средства. Он сам спросил об этом Стражей.

Видишь ли, в этом деле лукавить опасно. Надо точно знать, что именно ты хочешь: помочь людям или себе. Если добрые намерения только прикрывают желание обогатиться, даже очень скромно, то вскоре приоритеты существенно изменятся. Кто поручится за себя? А, если ты всерьез думаешь, что большое сокровище ощутимо может что-то улучшить в мире, то тогда ты капитально ошибаешься.

Золото — это только золото, сказали они. Это не еда в голодный год. Не лекарство для умирающих. Не одежда для нагих. Оно само по себе не имеет ценности. Только как эквивалент труда. Если взять немного, то можно приобрести что-то для себя, или других. Но если всю эту массу вынести, то можно купить небольшую страну, сделаться королем.

Но, скорее всего, произойдет другое. Экономический кризис, в котором никто из бедных не выиграет. Обесценивание труда. Хотел бы он быть могильщиком чужого труда, чужих судеб?

Может, лучше выносить понемногу? Не так ли рождается инфляция? Смешно? Конечно, смешно! Сидят они тут в дыре и рассуждают об инфляции. Просто им показалось, что кто-то сейчас говорил о добре. Кстати… А кто будет сторожить остальное? Кого тут заживо похоронить? Они свое отстояли: жили, как не жили. Добровольное заключение — во имя чего? Что такого героического они совершили?

Сожалеют ли они? Нет. Никогда. Как вышло, так и вышло. Они не пророки и не судии. Они не смели прикоснуться к золоту, даже ради блага, чтобы не стать ему рабами. Но они отдавали все, или почти все, заработанное для того, чтобы оборудовать свою темницу всеми удобствами.

В четвертом поколении Стражи построили дверь, чтобы не шататься в одиночку и не любоваться на сокровища. Чтобы не обезуметь. Не все сильны, не все. Они выстояли, потому что не были одиноки. А Мартиросса сдался, поскольку не смог разорваться между своими привязанностями.

Несколько тысяч тонн. Это слишком много. Поэтому все Стражи во все времена и стремились похоронить его, но не решались, все ждали повода. И не заметили, что золото завладело ими. Они и ненавидели сокровищницу и дорожили ею. Они тоже люди, а не титаны.

Почему они не взяли себе напоследок некоторое количество золота? Чтобы вознаградить себя за долгую службу? Видишь ли, Вилли, сложный вопрос. Чем они достойнее тех, ушедших? Стоят ли те немногие блага, которые они себе приобретут на эти средства, прежде чем их начнут гонять всякие аферисты, того, чтобы предать память своих друзей?

Согласны, дурацкая принципиальность! Но все-таки так им легче. Иначе остается признать, что все поколения Стражей были чем-то вроде религиозных фанатиков. Будет ли им легче жить теперь, когда Звезда обрушилась? Они не знают. Вот Джо точно сумеет распорядиться своей свободой.

Как трудно, Вилли, как трудно! Если все было только черное и белое! Где те критерии, которыми надлежит оценивать себя, других, жизнь, ценности, цели, привязанности?!

Если уж на то дело пошло, надо было сразу брать, сколько нужно, и уходить. Сколько там Мартиросса определил для счастья? Кажется, триста пудов на брата? Вот и надо было так сделать. И поменьше думать о погибших. В конце концов, это лотерея. Одним повезло, другим — нет. А теперь поздно рассуждать. Не они взорвали Звезду. Не японцы, не Паркер, так другие пришли бы. И думается им, все произошло лучшим образом.

Когда-нибудь Вилли поделится этими соображениями с друзьями. Но не сейчас, поскольку сам еще слаб в убеждении. Они могут своим страстным напором заставить его пожалеть о том, что было, о том, что он не успел унести хоть немного. Он тоже человек. Однако, как вышло, так и вышло. Так ведь говорил Дамиан. Когда-нибудь он наберется духу и признается.

— Вилли, а не рассказывали они, как… — Эдди задумался, — что было с другими Стражами? Как закончилось все для Старлейка, для Харралда, для Джеронимо? Почему их потомки не дожили?

— Ну, как же не рассказывали. Конечно, рассказывали. У них тоже есть Хроники. Не так, конечно, как Марвелл писал, но они сохранили записи о том, что было потом. Читать все не стали, это скорее мистеру Марчу, архивариусу, интересно будет. Он ведь не только легенды нашего края собирает, но и сам пишет немного. Обо всем ведь в один вечер не рассказать, но кое — что я расслышал.

***

После ухода Мартироссы и Марвелла Стражи начали строить свои жилища. Все вместе они сначала построили дом Стюарту. Он один жил в стороне от своего Входа, от Короны. Если мы потом посмотрим, то найдем под хибарой Пака каменный фундамент. Он остался от того дома, что построили для него и его семьи друзья. Много поколений Стюартов прожили в нем, и никто до Фредерика, деда Абрахамса, не посягал на проклятое золото. Хотя и было им труднее всех, потому что убежище неблизко.

Джеронимо построил дом свой прямо в пещере, как и Старлейк. Их окна смотрели у одного на озеро, у другого — на запад. Харралду пришлось построить хижину поверх горы, а через круглый лаз он и семья спускались вниз в случае опасности.

Их семьи сохранились, а дети выросли. Но только старшему из сыновей Стражи доверяли тайну подземелья. Остальные не знали ничего. Стали поселяться потомки Стражей на месте нынешнего городка. Приходили люди и селились тоже. Так все более отделялись Стражи от своих потомков.

Немногие помнили и знали о своем родстве. Но однажды, когда была война, детей селения укрыли Стражи в своих каменных пещерах. Но выдали тем самым убежище у Дуба. В благодарность рассказали дети о добром Джеронимо и его пещере. И вспомнили легенду люди о том, как некий правитель древний в пещере запрятал сокровища несметные.

Первым погиб Бесстрашный Джеронимо, он обрушил крышу своего жилища и похоронил себя он и гостей незваных ("Вот гады!" — прошептал Эдди. "Жизнь — есть жизнь!" — развел руками Вилли). А сын его был мал еще. И не стал он Стражем, просто вырос у Тороссов и поселился в поселке и стал жить свободным, ничего не зная о золоте.

Вторым был Сакс Старлейк. В четвертом потомке настигла его свобода. К Улитке по земле не подойти, только со стороны пещеры, изнутри. Выход наружу возвышался на тридцать метров над скалами. Ни лестницы, ни другого способа добраться.

Труднее всех ему пришлось. Не мог он ни сеять, ни разводить овец, ни охотой добывать своей семье еду. Выходил на землю только через подземелье у Тороссов. Так все его потомки питались за счет того, что несли им прочие из Стражей. Не жили с ними жены, ибо какая женщина захочет жить в тюрьме?!

Последний потомок вышел через Корону. И не вернулся. Больше у Сакса не было детей. Когда он умер, Вход закрыли.

А Харралд был счастлив и долго жил. Дети его братьев все выросли и стали крепкими парнями, но жить не стали в этом краю. Они хотели вернуться в Данию. И попрощались с отцом своим, он благословил их. И ушли они и больше ничего о них не знали Стражи. Они свободны в выборе, никто не держит их за руку.

Сын Харралда лишь остался с ним. Жены братьев нашли себе мужей среди пришельцев и поселились в поселке. Хельга до самой смерти прожила с ним и с сыном, но так и не узнала, что Страж он.

Датчане и Тороссы всегда были лучшими друзьями. Могилы всех Датчан, потомков Харралда, скрыты в пещере. Последний же Датчанин, что Стражем был, потомка не оставил. Он умер молодым, его нашли Тороссы с десятком стрел в спине в воде озерной. Стражи собрались и закрыли Вход, и над могилой шестого Датчанина самый высокий каменный был холм — вся его скала.

О Стюарте вы знаете и о предательстве его потомков — тоже. Как жаль его, какой он был достойный и храбрый человек. Но не выдержал один его потомок тягости житейской, и соблазнился легким способом поправить дело. И вот сломалась судьба семьи. Погибли все Стюарты трагической, но недостойной смертью.

Все они вдруг ощутили печаль, и замолчали.

— Есть еще кое что. — спустя минуту, тихо сказал Вилли. — Как жаль, что Стражи столько лет не знали… Марвелл вернулся.

Вчера это было.

***

Марч окончил чтение и положил перед собой на стол листы бумаги, которые переписывались, согласно странному завещанию его предка, в каждом новом поколении. И не знал ни он, ни его отец, ни дед, ни прадед, и вообще никто в его роду, кому адресуются эти Хроники, и что с ними надлежит делать. Если бы не совет Пазолы, которому он показал бумаги, мистер Марч бы никогда здесь не очутился и никогда бы не прочел семейную реликвию. Поэтому его и поразила реакция слушателей.

Стражи молчали и не поднимали голов. Все трое сидели в одинаковых позах: опершись локтями о стол и пряча за ладонями лица.

Библиотекарь начал оглядываться.

Дарби слушал с большим интересом и явно эмоционально все переживал. Вилли был потрясен и откровенно вытирал глаза. У Джо и Дарри были непроницаемые лица.

Оддо поднял голову и внимательно посмотрел на Марча. Вслед за ним подняли головы Мбонга и Макконнехи. Они смотрели на пожилого, тихого библиотекаря необыкновенно странными глазами.

— Как давно вы живете в нашем краю, мистер Марч? — тихо спросил Оддо.

— Я здесь родился. Мой дед эмигрировал в Штаты лет так сто пятьдесят назад. И тогда же примерно тут и поселился.

— Кем вам приходился Марвелл Костагрю? — задал вопрос Макконнехи.

Но все уже знали, каков ответ.

— Мое полное имя — Марч Марвелл Костагрю.

***