Глава 11

На работу я вернулся к двум часам, успел прочитать и подписать в печать несколько статей, обсудить план мероприятий по похоронам Халина и сбору на них денег, разругаться с плотником из-за заломленной им стоимости ремонта входной двери в редакцию, выбитой прошедшей ночью.

Когда все животрепещущие вопросы были решены, я поднял трубку и позвонил Маршавину. Ответил доброжелательный женский голос

— Кабинет профессора Маршавина.

Профессора? Вот те раз! Я думал, что он просто белый маг…

— Здравствуйте! Могу я записаться на приём? На сегодня. Мне очень нужно.

— У нас идет запись на конец следующей недели, но, подождите, я проверю, может, найдётся свободное окно…

В трубке слышу шорох перелистываемых страниц и приглушённые переговоры. Через несколько секунд обладательница приятного голоса сообщает

— К сожалению, на сегодня всё время Игоря Леонидовича расписано. Но, если у вас какие-то чрезвычайные обстоятельства, то профессор может ненадолго задержаться после работы, чтобы принять вас. Девятнадцать тридцать устроит?

— Адрес, — хрипло ору в микрофон, — куда приезжать?

— Здание бывшего ВИОГЕМа на Богданке. То, которое слева, если из города ехать к аэропорту. Внизу, в холле, вывеска с указанием расположения офисов. Так вас ждать?

— Конечно! Обязательно! — удовлетворённо бурчу в трубку и, уже после сигналов отбоя, спохватываюсь и кричу вдогонку, — спасибо!

Это уже больше для себя на будущее, чтобы не забывать вовремя благодарить людей за человеческое и внимательное к себе отношение. Могли ведь сегодня меня и послать подальше или записать на конец следующей недели, а вот, поди ж ты, отнеслись с сочувствием и пониманием. Почаще бы все люди так поступали…

Ну что же, теперь, сказав "А", надо готовиться сказать "Б". О чём я буду говорить с Маршавиным, чтобы не выглядеть с первых же слов полным идиотом. Может, я поторопился, назначив встречу на сегодня? Может, следовало подготовиться к ней получше и хорошенько подумать над тем, что, собственно, я надеюсь узнать у "белого мага". В какой форме можно рассказать ему о происшедших событиях и как вести беседу? О чём можно сказать прямо, а что преподнести сначала туманными намёками, посмотреть на реакцию профессора и уж потом решить, насколько с ним можно быть откровенным.

Или понадеяться на экспромт, решить всё по обстоятельствам, на месте?

А-а, теперь, пожалуй, это будет лучшим вариантом! Вот только надо будет домой заскочить после работы, покормить Олю и предупредить её, чтобы дверь никому не открывала. Если сможет, то пусть лучше пораньше спать ляжет. Ей будет полезно отоспаться.

От Маршавина я, возможно, вернусь домой поздно. Да, и ещё надо не забыть продуктов домой купить. Сейчас уже на двоих.

Наверное, моя задумчивая физиономия с явно отсутствующим на ней выражением бодрости и начальственной уверенности привлекла к себе внимание подчинённых. В редакции незаметно повысился градус напряжения и стих уровень рабочего шума.

Говорухина, как бы невзначай, подошла к моему столу и тихонько спросила

— Сергей Николаевич, а с вами всё в порядке? Или опять какие-то неприятные новости?

Я инстинктивно мотнул головой и, оторвавшись от посторонних мыслей, вернулся в атмосферу рабочего момента.

На лице Татьяны увидел участие и отпечаток предыдущей беспокойной ночи.

В комнате вдруг стало совсем тихо. Сотрудники напряженно прислушивались к тому, что происходило за моим столом.

Да, я забылся… Все ведь ждут от меня каких-то успокаивающих слов, действий. Демонстрации владения ситуацией и уверенности в будущем. Ещё ничто не забыто и ничего не кончилось…

Сегодня вторник, на часах 17–30. Самое время сказать несколько ободряющих слов народу. Но вот о чём? Новостей-то действительно никаких нет. Что день грядущий нам готовит — я не знаю.

С Управления Культуры пока не звонили, и придти не приглашали. Это может быть как хорошо, так и очень плохо. Оставят редакцию в старом составе, закроют газету или пришлют нового главного редактора со своей командой, пока неизвестно.

Отмалчиваться сейчас явно не стоит, нужно укрепить боевой дух коллектива, не дать людям раскиснуть и настроиться на ожидания худшего. Придется импровизировать и толкать речь.

Раньше, когда был жив Димка, во всяких торжественных или трудных ситуациях, обычно, выступал он. Говорил легко, эмоционально, убедительно.

Меня вполне устраивали вторые роли. Теперь всё изменилось…

Я встал из-за стола, обошёл Говорухину и вышел на середину комнаты, лицом к притихшим людям.

Слова нашлись как-то сами собой.

— Что, тяжело? Плохо? А кто ж вам сказал, что хорошее будет длиться вечно? Потеряли мы Халина… И нам всем очень больно. И мы ещё не знаем, что нас ждёт завтра. Но одно могу сказать. Друзья мои! Ради памяти Дмитрия Петровича, который создал эту газету, собрал тут нас всех, возился с нами, учил, вытирал нам на первых порах носы, давайте не позволим страхам и обстоятельствам победить. Покажем, что не зря Халин потратил на нас свои силы и время. Мы теперь сами можем и должны работать. Идти дальше. Доказать всем, и себе в том числе, что мы справимся, что мы — единая команда. Помните, как Дмитрий Петрович любил говорить, когда бывало тяжело, и мы зашивались с материалами, помогали друг другу?

— Один за всех и все за одного, — негромко и нестройно выдохнуло несколько человек.

— А ещё — такой хоккей нам не нужен, — добавил кто-то грустно, и все улыбнулись.

Я перевёл дух и продолжил

— Если помните, Дмитрий Петрович всегда и везде прикрывал и поддерживал каждого из нас. А теперь мы должны показать, себе в первую очередь, что он в нас не ошибался. Мы должны доказать, что достойны того дара своей души, который шеф нам оставил. Ну что? Не подведём Халина, друзья? Представьте себе, что он сейчас сверху на нас смотрит. Будем держаться вместе, и работать, как раньше?

Поднялся и зашумел укоризненный гул голосов, который обозначил отношение коллег к вопросу, дескать, как только можно предположить другое…

Женщины разволновались, на глазах у некоторых выступили слёзы.

Говорухина благодарно на меня посмотрела, приобняла на секунду, никого не стесняясь, и отошла к открытому окну.

Аллочка задумчиво почесала носик и сказала

— Ништяк!

Наверное, из своего лексикона она не смогла подобрать более подходящего слова, и было непонятно, относилось ли это к моей речи или к чему-то другому. Но, в принципе, это было в данный момент совсем неважно…

— Вы правильно сказали, Сергей Николаевич. Главное — нам нельзя раскисать. Жизнь продолжается, каждое утро наступает новый день, и каждый день что-то происходит. И не всегда хорошее, — задумчиво проговорила дизайнер-верстальщик Лена Дерябина, невысокая полноватая женщина средних лет.

— Ладно, дамы! На сегодня всё. По домам!

Сотрудники зашевелились, задвигались, торопливо начали собираться, выключать компьютеры и скоро комнаты опустели.

Теперь в редакции осталось только двое мужчин: неженатый я и женатый водитель Вовка, рабочее место которого было за рулём, и потому он в течение дня появлялся среди нас нечасто — обеспечивал мероприятия, развозил тюки газет, выполнял поручения. Остальные работники: четыре журналистки, верстальщик-дизайнер, корректор, курьер, бухгалтер и ответственный секретарь были дамами и, в основном, моложе меня.

Теперь придётся научиться ладить со всеми без помощи Халина.

На часах было без десяти шесть. Пора и мне закругляться. За полчаса я закончил оставшуюся сегодняшнюю текучку: просмотрел письма, несколько заметок от читателей и пару интервью, взятых нашими журналистками у местных писателей. Что-то поправил, что-то выкинул в корзину. В общем, всё, как обычно.

Затем я убрал бумаги в ящики стола, закрыл окна, запер отремонтированные двери и отправился домой. По пути зашёл в "Форт" и набрал продуктов.