"Компания чужаков" - читать интересную книгу автора (Уилсон Роберт)

Глава 35

Первый намек на то, что это будет отнюдь не дружеская беседа: один из сопровождающих предложил Снежному Барсу отдать ключи от машины. Так они и выехали на Карл-Маркс-аллее: впереди автомобиль Шнайдера с посторонним шофером за рулем, сзади — казенный автомобиль; майора усадили на заднее сиденье. Второй намек майор получил в тот момент, когда, не сворачивая по направлению к Министерству государственной безопасности, головная машина устремилась на север к Лихтенбергу, где располагался следственный изолятор Штази Хоэншёнхаузен. Во время войны там помещалась казенная кухня наци, подъезжали фургоны с мясом, а теперь доставлялось живое мясо для обработки в темных подвалах, прозванных «подводными лодками».

Имя Шнайдера внесли в регистрационный журнал, содержимое его карманов вместе с наручными часами было упаковано в конверт, который один из конвоиров забрал и унес вместе с пальто куда-то в дальнюю комнату по коридору. После этого майора завели в комнату, велели снять обувь и раздеться до трусов. Его одежда последовала за пальто в камеру хранения. Второй конвоир велел майору встать лицом к стене и раздвинуть ноги. Явился человек в белом халате и произвел личный досмотр: проверил волосы, уши, подмышки, гениталии, и — последнее унижение — смазанный вазелином, затянутый резиновой перчаткой палец проник в анус. Затем майора вывели в коридор и спустили в подвал. Закрылась герметичная дверь, и он попал в залитый невыносимо ярким светом и холодный, словно нижний круг ада, карцер. Звуки здесь раздавались тоже как в преисподней: кого-то с уханьем и кряканьем пытали, слышались вопли истязуемых — пронзительные, несмолкаемые вопли, которые, казалось, должны были разорвать глотку несчастного. Мебели в камере не было, цементный пол покрыт инеем. На несколько минут прожектор выключили и камера погрузилась в кромешную тьму. Затем вспыхнул белый и яркий, словно в хирургическом кабинете, свет. С полчаса майор терпел, а потом поступил, как (он слышал рассказы об этом) поступали все заключенные Хоэншёнхаузена: опустился на колени, уперся кулаками в пол и голову опустил на руки. Он погрузился в свои мысли, укрывшись от настоящего. Методы Штази были ему хорошо известны. Бить и пытать его не станут, с ним затеют долгую игру, медленный обряд психологического уничтожения. Постепенно ему удалось уйти и от этих мыслей, скрыться в той области души, где ничего не происходит, само физическое существование останавливается и замирает в бесчувствии, как летучая мышь средь бела дня.

Он услышал звук ключа в замке и поднялся на ноги, болезненно сощурившись от пронзительного света. Его снова отвели в ту комнату, где прежде обыскивали. Майор попросил закурить, но его как бы и не услышали. Усадили на стул и вышли, оставив дверь открытой. Он знал, что ему предстоит первое испытание на прочность, и ждал, приготовившись. Через несколько минут мимо распахнутой двери прошла его жена, за ней — обе дочери.

— Курт? — удивленно окликнула его жена.

— Папочка! — заверещали девочки.

Их повели дальше, а Курта снова спустили в подвал; теперь ему ясно дали понять, что его семью тоже допрашивают, а квартиру конечно же тем временем обыскивают. Ничего страшного. Жена и дочери ничего не знали, и в квартире у себя он никаких улик не оставлял. Никакого шпионского оборудования, ни иностранной валюты, ни документов. Слава богу, от американского паспорта он избавился по пути в Вандлиц.

В следующий раз за ним пришли уже после полуночи и повели к комнату для допросов. Два стула, стола нет, одна стена — зеркальное стекло, по ту сторону, возможно, стоят зрители. Майору велели остановиться посреди комнаты и отвечать на вопросы, на бесконечно и бесконечно повторявшиеся вопросы. Какими бы случайными эти вопросы ни казались, все они били в одну и ту же точку. Его отношения со Штиллером? Чем Штиллер занимался в Западном Берлине? Что интересовало Штиллера в отделе по делам иностранцев?

Этот процесс назывался «предварительной обработкой», и Шнайдер позволил обработать себя. Голова у него то и дело непроизвольно падала, и он вздергивал ее резким движением разбуженного человека. Он допускал промахи и оговорки, зная, что допрашивающие все берут на заметку и каждое слово будет обращено против него. Он то и дело о чем-то просил: дать ему покурить, выпить кофе или хотя бы воды, сводить в туалет. Допрашивающие кружили вокруг него, со всех сторон осыпая вопросами, месили его мозг, словно тесто. Он простоял шесть часов на ногах, и колени начали подгибаться; тогда ему велели встать «памятником» — прислониться к стене и распахнуть руки так, что вес тела приходился на кончики пальцев. Мучительная боль. Уж лучше б пытали. Он едва мог отвечать, голос стал еле слышным, слова больше походили на стоны.

Еще три часа допроса: его то заставляли стоять по стойке «смирно», то ставили к стене «памятником». Ему уже не было надобности притворяться, он и в самом деле изнемогал. Один из допрашивающих Курта офицеров вышел на минуту и, вернувшись, принес рубашку и брюки майора. Ему велели одеться и вновь повели по лабиринтам коридоров, на этот раз наверх, протолкнули в какую-то дверь без таблички. Он попал в кабинет, возле стола стояло два стула. Он рухнул на один из стульев и тут же уснул.

Он очнулся: чьи-то руки в толстых коричневых перчатках слегка похлопывали его по щекам. Шнайдер сфокусировал взгляд: генерал Рифф, сидя на краю стола, собственноручно приводил подозреваемого в чувство.

— Вот вам кофе, майор, — вежливо предложил генерал.

Если Рифф думает, что эта маленькая радость заставит Шнайдера зарыдать от благодарности…

Генерал протянул ему открытую пачку «Мальборо», поднес огонек:

— Возьмите хлеба, есть масло, сыр.

— Вы прямо-таки убиваете меня своей добротой, генерал. Как же мне отплатить вам за такое внимание?

— Начните с рассказа о том, почему вы убили генерала Штиллера и Ольгу Шумилову.

Шнайдер откинулся на спинку стула, скрестил ноги, затянулся сигаретой.

— Даже вы, генерал, понимаете, что я их не убивал.

— В самом деле? Мы провели вскрытие. Если хотите, можете прочитать отчет. Обратите внимание на время смерти.

Шнайдер принял из рук генерала медицинский отчет, пробежал его глазами.

— Между пятью и шестью часами утра, — усмехнулся он. — Как удобно.

Шнайдер отхлебнул кофе, разломил булочку, намазал ее маслом и положил сверху пластинку сыра. Он принялся тщательно жевать, демонстрируя, что никуда не торопится, что Риффу не удалось запугать его.

— Куда девалось орудие убийства, генерал? Пистолет не найден.

— Почему же, мы нашли принадлежавший генералу Штиллеру вальтер ППК на полу, в обойме не хватало двух патронов. Можете прочесть заключение баллистической экспертизы.

— Я и не читая догадаюсь, что там написано.

— Пожизненное заключение в лагере имеет одно преимущество, майор: оно длится отнюдь не так долго, как обычная жизнь. Максимум пятнадцать лет, и вы окончательно освободитесь.

— Чем добивать козла отпущения, вы бы лучше поискали настоящих убийц генерала Штиллера. Ведь вам, надо полагать, известно, кто побывал на вилле…

— Не дурите, майор! — рявкнул генерал Рифф. — Если будете упорствовать, я спущу вас в подвал, и на этот раз вы проведете там не десять часов, а гораздо больше. Довольно будет недели, и мозг у вас превратится в желе, в настоящее желе из вываренного телячьего копыта!

Шнайдер допил кофе, доел последний кусок бутерброда и налил себе еще кофе, чтобы запить. Забрал со стола недокуренную сигарету и вернулся на свое место.

— Что нового я могу рассказать вам? Вы и так все знаете. Думаю, вам тоже кое-что перепадало от деятельности генерала Штиллера. Вам известно, что он располагал средствами куда большими, чем обычная генеральская зарплата. Вам известно, что он был человек корыстный и распущенный. Я могу добавить кое-какие некрасивые подробности, некоторые из них, возможно, покажутся вам любопытными, но следствию это вряд ли поможет.

Кажется, генерала удалось убедить. Рифф тупо уставился на майора, точно бык, разгромивший посудную лавку и недоумевающий, к чему все эти осколки под его копытами.

— Какие делишки вы обтяпывали для генерала Штиллера в Западном Берлине?

— Бегал по его поручениям, — ответил Шнайдер. — Я был курьером, генерал Рифф, мальчиком на побегушках, и это вам тоже известно. Гордиться тут нечем, но разве у меня был выбор?

— Какие поручения вы исполняли?

— Судя по вопросам, которые вы задавали мне на вилле, ответ вам известен. Бриллианты. Предметы искусства. Иконы. Все это продавалось на Запад.

— Кто из русских участвовал в этих операциях?

— Этого я вам сказать не могу.

— Не знаете или не хотите сказать?

— Допустим, я скажу, и вы примете соответствующие меры. Долго ли я протяну после этого, как по-вашему?

— Генерал Якубовский?

— Я не стану отвечать, — повторил Шнайдер. — Вам этого должно быть достаточно, ведь так?

Рифф кивнул, прошелся в задумчивости вокруг гола:

— Вы когда-нибудь вступали в контакт с иностранными агентами?

— Я работаю в группе наблюдения за иностранцами. В мои обязанности входит следить за иностранцами, проверять их контакты, разбираться с ними…

— Я имею в виду — по поручению генерала Штиллера.

— Генерала Штиллера интересовала только валюта, — ответил Шнайдер. — Это была торговля, а не измена родине.

— Девяносто процентов предателей изменяют родине именно ради денег.

— Не думаю, что все так просто, — возразил Шнайдер.

— Вы когда-нибудь слышали кодовое имя Клеопатра?

— Нет. В чьей разведке работает этот агент?

— В британской.

— И находится в Западном Берлине?

— Вот именно.

— Какое отношение имеет к нашему делу Клеопатра? — уточнил Шнайдер.

Рифф не ответил. Он снова обошел вокруг стола и опустился на стул, о чем-то упорно размышляя. Параноик, терзаемый страстью знать все и обо всех, он не мог успокоиться до тех пор, пока все части шарады не встанут на место. Очевидно, Рифф не знал, кто такой (или такая) Клеопатра и какое отношение он (она) имеет к делу, и это незнание терзало его.

— Вы подозреваете, что Штиллер вступил в контакт с агентом Клеопатра и поставлял информацию противнику? — не выдержал Шнайдер.

— Я в этом уверен и думаю, что контакт устанавливали именно вы. Вы — его орудие, майор Шнайдер.

— Я ни разу не вступал в контакт с иностранными агентами от имени генерала Штиллера, и я уже сказал, какие поручения я выполнял для него: передавал ценности и деньги. Вы сами знаете: когда начальство хочет от подчиненного подобных услуг, отказаться можно, только что в таком случае тебя ждет? Я делал то, что поручал мне Штиллер, а если бы я отказался, я бы не сидел сейчас здесь, но на моем месте сидел бы кто-нибудь другой.

— Пока я не разберусь во всем досконально, вы ни на кого больше работать не будете, — проворчал Рифф.

— Позвольте напомнить вам, генерал, что я сразу же позвонил вам, как только обнаружил тело Штиллера. Вы уже проверили записи на проходной, и вам известно, что со времени моего прибытия на виллу Вандлиц и до звонка прошло менее десяти минут. Убийство генерала — достаточно серьезное преступление, и я имел все основания лично позвонить генералу Мильке, но я предоставил вам сделать это.

Кажется, этот довод подействовал.

— Именно поэтому я готов выпустить вас на свободу, майор. Я прослежу, чтобы вас не отправляли больше на Запад, а ваш автомобиль постоит пока здесь, но вы можете идти.

— Могу идти? И буду делать свою работу на таких условиях? Если вы собираетесь приставить ко мне круглосуточное наблюдение, с тем же успехом я мог бы оставаться и у вас в подвале.

— Если вам угодно… Сейчас позову конвоиров, и вас проводят в подвал, — предложил Рифф. — А если не хотите в подвал, там, сзади, лежит ваша одежда.

В подвал ему не хотелось, вовсе нет. Выйти на воздух. Братец воздух. Вот что ему требовалось. Шнайдер кое-как натянул свою истерзанную одежду: пиджак с распоротыми швами, обувь с оторванными подошвами, пальто, в кармане которого лежала жившая теперь отдельной жизнью подкладка, а в другом кармане обнаружился тот самый конверт с личными вещами. Неторопливо застегивая браслет наручных часов, Шнайдер обдумывал следующий ход.

— Казенный автомобиль отвезет вас домой, — поставил точку Рифф.

— Вы предоставите мне свободу передвижения, чтобы я добыл вам информацию о Клеопатре? — предположил Шнайдер. — Я смогу выяснить. У меня есть контакты, которые помогут опознать Клеопатру, но я не стану подставлять свою сеть, работая под наблюдением.

— Я не выпущу вас из Восточного Берлина, что бы вы ни посулили мне, майор.

— Просто уберите свой «хвост».

— Я сниму наблюдение на сорок восемь часов. После этого вы должны будете отчитаться лично передо мной.

Его высадили возле квартала, в котором он жил. Было шесть часов вечера. Майор прошлепал в изувеченных ботинках по лестнице, нащупал в конверте ключ от входной двери. Жена и девочки сидели в гостиной, мирно играли в карты. Он сбросил ботинки, девочки кинулись к нему, и он разом прижал обеих к груди, почувствовал сквозь плотные шерстяные кофты их тоненькие ребра, поцеловал тугие гладкие щечки дочерей, которые любили его страшное лицо и не удивлялись отцовскому калечеству. Прижал дочек к себе и осторожно поставил их на пол. Елена, его русская жена, отправила девочек в детскую, усадила мужа за стол, поставила бутылку бренди и сварила кофе. Они сидели рядом, и оба курили. Курт рассказал Елене большую часть своего разговора с генералом Риффом, спросил, как обошлись с ней и с девочками. Нормально обошлись, ничего им не сделали, только велели подождать, а потом отвезли обратно домой. Он спросил, проводился ли в квартире обыск. Жена вручила ему снимок, на котором был запечатлен один угол гостиной. С помощью этих снимков сотрудники, проводившие обыск, возвращали потом все на место.

— Эту фотографию они обронили, по-видимому, — сказала она.

— Думаю, если б они хотели нас запугать, они бы оставили здесь разгром.

Елена, казалось, без слов понимала, что происходит. Она спокойно ушла на кухню и занялась ужином. Она всегда держалась очень спокойно — не от природной безмятежности, а скорее потому, что смиренно принимала государственную систему. Шнайдер тем временем, умывшись и переодевшись, уселся за рабочий стол и написал шифрованное сообщение. Затем поужинали всей семьей, уложили девочек спать. В десять вечера он ушел, и Елена не спрашивала, куда он идет. Она никогда не задавала вопросов. Тихонько сидела и смотрела по телевизору волейбол — в тот вечер играли женщины.

Шнайдер прошелся по Карл-Маркс-аллее, мимо Спортхалле, где играли в волейбол те самые женские команды, чью игру жена смотрела в этот час по телевизору. Он спустился на станцию метро «Штраусбергерплац», прошел ее насквозь и вышел с другого конца. Свернул направо на Лихтенбер-герштрассе, в сторону Народного парка Фридрихсхайн.

Он убедился: Рифф сдержал свое слово. «Хвоста» не было. Он задержался на Ленинплац возле нового памятника великому человеку, огляделся напоследок для пущей уверенности. Статуя ростом девятнадцать метров, вознесшаяся на фоне красного гранита, глядела в будущее, благосклонно улыбаясь приугрюмившемуся городу. Шнайдер прошел через площадь в темный, накрытый снегом парк, оставил записку в тайнике и пешком вернулся домой.

Елена уже спала. Она и ночью оставляла дверь спальни приоткрытой, на случай, если девочкам вдруг что-то понадобится. Муж присмотрелся к лицу спящей: спокойное, мирное лицо человека, не задающего вопросов. Он призадумался: есть ли у нее какой-то уголок души, о котором он ничего не знает, убежище, где она живет собственной жизнью? Почем знать? Елена либо хлопотала вокруг него и девочек, либо замирала, словно впадая в ступор. Сидела, уставясь в телевизор, пока не замерцает пустой экран. Ей было все равно, что смотреть: как первый секретарь Ульбрихт помпезной речью доводит до судорог иностранную делегацию или бобслей — парный и вчетвером. Брежнев принимает парад на Красной площади, а потом лыжный кросс. Никогда ей ничего не прискучивало, но и особого интереса не замечалось, что бы ни показывали по телевизору. Газет она в руки не брала, книг тоже. Телевизор помогал ей заполнить паузы между часами домашней работы, когда она могла посвятить себя тем, кто был ей дорог.

И, по правде сказать, Шнайдер ценил ее. Когда-то он пытался раздуть в топке души чувство посильнее уважения и заботы, но в это психологическое путешествие надо было бы отправляться вдвоем, а из Елены какой уж попутчик! Она и в обычное путешествие пускалась с неохотой. Нелегко ей дался переезд из Москвы в этот разодранный пополам, изувеченный город. Она завидовала мужу, которого время от времени вызывали в СССР, хотя вызывали его на смертельно скучные конференции и смертельно опасные отчеты перед старшими офицерами КГБ. Он привозил ей черную икру — единственное, как ему казалось, ради чего она, пожалуй, не остановилась бы и перед убийством. Да, это была ее страсть — соленые рыбьи яйца. Надо было прихватить ей сувенир из холодильника Штиллера, там много оставалось, да побоялся вручить Риффу еще одно оружие против самого себя. Внезапная усталость навалилась на Шнайдера, даже раздеться было невмочь. Свалиться бы, как падает подгнивший дуб, накрыться одеялом из осенних листьев, из зимнего снега — кто знает, быть может, к весне вновь вырвется зеленый побег.

Настало утро. Вставать не хотелось, собственный вес вдавливал Шнайдера в постель, да и одеяло весило центнер, не меньше. Вылезать из-под теплых простыней — все равно что размыкать теплые женские объятия. Другой женщины, не Елены. Она не из таковских, давно уж поднялась, сготовила девочкам завтрак, кормит их на кухне. По утрам они любовью не занимались. Ему нестерпимо было представить себе, как Елена поглядывает через его плечо — только бы девочки не зашли, — а ей, как она сама формулировала, нестерпима была эта… неопрятность.

За сутки на его рабочем столе успела вырасти целая гора папок. Двадцать четыре часа непрерывного наблюдения, поминутных отчетов о том, в каком баре тот или иной иностранец выпил и что он выпил, с кем и в каком ресторане встретился за ланчем тот или иной дипломат, что некий бизнесмен сказал девушке (естественно, подсадной утке) и чем они вместе занялись… фотографии прилагаются. Ничто не удивляло Шнайдера, давно уже не удивляло, разве что он задумывался порой, когда эти люди успевают работать: судя по отчетам, они только пили, жрали и совокуплялись. Он пролистал отчеты, с трудом разлепляя налитые свинцом веки, заглядывая сразу в конец, где подводились итоги за сутки. В одиннадцать его вызвали на встречу в отдел XX, занимавшийся диссидентами под личным руководством генерала КГБ Якубовского. Шнайдер тут же перезвонил генералу, чтобы попросить о кратком инструктаже в коридоре по пути на встречу, но трубку никто не взял.

Беседовал с ним полковник, который сообщил об очередной сделке. Достигнуто соглашение о продаже двух восточногерманских политиков, передача состоится в воскресенье, в полночь, на мосту Глейнике. Шнайдеру отводится роль шофера. Он выслушал инструкции с некоторым недоумением. Выходит, никто, кроме узкой группы из «особых расследований», и не подозревает, что Шнайдер находится под следствием. Рифф выпустил его обратно в море.

В конце рабочего дня он прогулялся до парка Фридрихсхайн и проверил свой тайник. Ответная записка была немногословной. Английский шпион (член делегации от «Бритиш стил» под кодовым именем Рудольф) встретится с ним в обычном месте, в заброшенных казармах в квартале Пренцлауэрберг в 22.00.

Шнайдер, как обычно, провел вечер с семьей, а в урочный час вышел в холодную ночь и доехал на автобусе до Александерплац, а оттуда на метро до Димитроффштрассе. Дальше — пешком до казарм. Он прошел под аркой и пересек двор массивного многорядного комплекса, затем миновал вторую арку и еще один двор и поднялся по лестнице третьего корпуса на четвертый этаж. Вошел в комнату, расположенную точно над аркой, и приготовился ждать. Он пришел на полчаса раньше условленного часа. Такова была его повадка.

Достав из кармана маску лыжника, полностью скрывающую лицо, Шнайдер натянул ее на голову, но не стал пока опускать до подбородка, поскольку шерсть царапала тугую кожу шрамов. Прошло двадцать пять минут глухого, как в холодильнике, молчания, и Шнайдер сверху увидел, как приближается британский агент. Тогда он натянул лыжную маску. Шаги поднялись на четвертый этаж и двинулись в сторону его комнаты. Шнайдер окликнул агента, произнес пароль и получил правильный отзыв. Он включил фонарь, освещая англичанину дорогу. Англичанин всегда ворчал по поводу своего «рождественского» псевдонима, а зимой злился пуще всего. Оба, не сговариваясь, остановились возле стола, Шнайдер достал сигареты, оба закурили. Рудольф с виду казался чересчур молоденьким для такого опасного занятия: ему, похоже, еще и тридцати не было. Студентик — беззаботный, неаккуратный, без личных привязанностей. С точки зрения Шнайдера, хуже комбинации для шпиона и не придумаешь.

— В чем проблема? — спросил Рудольф, глядя прямо в лицо, вернее, в лыжную маску собеседника.

— Помимо тех проблем, которые я обрисовал в моей записке?

— Вы спрашивали о Клеопатре. Какое отношение это имеет к делу?

— Именно это я хотел бы выяснить, — признался Шнайдер. — Меня крепко прижали, и, чтобы откупиться, я пообещал разобраться, кто такой — или кто такая — Клеопатра.

— Подробнее, будьте добры.

— Дополнительные средства для работы я получал за услуги, которые я оказывал генералу Штиллеру…

— Шефу личной охраны Ульбрихта? Тому самому, которого вчера застрелили вместе с девушкой?

— Девушку звали Ольга Шумилова. Из КГБ. Тогда я не знал, что произошло. Многого не знаю до сих пор. Я вынужден был позвонить Риффу.

— А это кто?

— Последний раз, когда я имел с ним дело — это было много лет тому назад, — Рифф возглавлял отдел дезинформации. Не знаю, как дальше складывалась его карьера, — продолжал Шнайдер, — но на сегодняшний день он сидит в Главном управлении, возглавляет отдел особых расследований Штази, его еще называют «отдел собственных расследований».

— Звучит на кафкианский лад.

— Генерал Рифф решил пропустить меня через мясорубку. Пока что он сунул туда только мои пальцы. Слегка нажать, причинить боль, посмотреть, не выяснится ли что-нибудь сразу. Но мне бы не хотелось, чтобы он провернул меня целиком…

Рудольф усмехнулся.

— Простите, — сразу же извинился он. — Но зрительный образ… Хороша картинка.

— А вы на себе попробуйте. Двенадцать часов в подвале Хоэншёнхаузен весьма расширили бы ваш кругозор.

— Продолжайте… Еще раз прошу прощения.

— Он упомянул Клеопатру, спросил меня, кто это. Чтобы он слез с меня, я пообещал раздобыть какую-нибудь информацию.

— Ну-ну… Клеопатра, — собравшись с духом, заговорил Рудольф. — Это, знаете ли, и вовсе сюр.

— У нас тут все сюр, — откликнулся Шнайдер.

— Не до такой степени. Так вот, Клеопатра — это задумка американской разведки. Она вступает в контакт с высшими офицерами КГБ. Платит им за информацию. Затем информация передается другим разведкам — британской и германской. И мы все вместе — британцы, немцы и американцы — пытаемся сложить картинку из дезинформации, которой снабжают нас эти офицеры КГБ, и сведений от надежных агентов.

— Господи!

— Вот к чему мы пришли. Реальность от сюра никто уже отличить не может, так что мы изучаем и классифицируем заведомую ложь, чтобы подобраться поближе к истине.

— Не знаю, поверит ли в это Рифф. Он, знаете ли, принадлежит к старой школе.

— По эту сторону занавеса все из старой школы. Вот почему ничего не меняется. Вами командуют люди, лишенные воображения.

— Спасибо, Рудольф, — поблагодарил Шнайдер. — А какое отношение к Клеопатре имел Штиллер?

— Генерал Якубовский предложил завербовать его. Он был единственным немцем в нашем списке.

— И единственным, кого пристрелили, — добавил Шнайдер.

Оба разведчика погрузились в мрачное молчание.

— Хотите выслушать лондонскую гипотезу? — предложил Рудольф.

— Почему бы и нет?

— Якубовский решил избавиться от Штиллера.

— Не вижу смысла. Якубовский имел свой профит от контактов Штиллера с Западом.

— А если его предупредили из Москвы, что Штиллеру пора в отставку? Тут уж не до коммерческих соображений. Олег рисковал своей работой.

— С какой стати Москва решила избавиться от Штиллера?

— Вы сами сказали, что он возглавлял личную охрану Вальтера Ульбрихта.

— Вернее, это сказали вы.

— Напрашивается вывод: они подкапываются под Ульбрихта, — подытожил Рудольф. — Штиллера вывели из игры. Он коррумпирован, он заслуживал наказания. Стоит Ульбрихту возмутиться по этому поводу, и Москва ткнет его носом: шеф его охраны по уши увяз не только во взятках — в шпионаже. Ульбрихту придется проглотить пилюлю.

— Москва взъелась на Ульбрихта?

— Брежнев считает, немецкий первый секретарь чересчур много возомнил о себе. Перестал подчиняться Москве, относиться с должным уважением к старшим товарищам. Он стал ненадежен. И потом, его отношения с Вилли Брандтом…

— Какие отношения?

— Ульбрихт ненавидит Вилли. Помните, что произошло в Эрфурте в прошлом марте? Вилли принимали по полной программе. Толпы собрались возле гостиницы, орали у него под окном. В жизни столько народу не собиралось в Восточной Германии ради политика. Может быть, вы плохо знаете Ульбрихта, но мы-то его знаем. Один парень из ЦРУ сказал мне на следующий день: «У того парня — Вальта — имеется собственная толпа поклонников, и он ни с кем делиться не собирается».

— Да, все мы нуждаемся в любви. Даже коммунисты.

— Так что нынче Ульбрихт только мешает Москве. Брежневу сейчас некстати ссориться с Западом, когда с Востока его подпирают китайцы, у них уже и бомба есть. Чтобы удержать весь этот громоздкий коммунистический лагерь, ему приходится делать вид, будто он сдвигается нам навстречу, хотя на самом деле он топчет все ту же беговую дорожку. Называется разрядка. А учитывая антипатию Ульбрихта к Брандту, Москва не может рассчитывать на позитивный вклад Восточной Германии в переговоры. Итак, русские рады были бы выдать Вальтеру увольнительную и подыскать на его место кого-то посговорчивее. И не столь капризного.

— Да, Рудольф, похоже на правду, — согласился Шнайдер, несколько удивленный проницательностью мальчишки.

— Не более чем многие другие версии. Мы говорим о «вероятной истинности».

— И еще одно, — спохватился Шнайдер. — Деньги. Теперь мне понадобятся деньги.

— А кому они не нужны, — проворчал Рудольф, погруженный в созерцание собственной изящной гипотезы.

— Деньги, чтобы вытащить отсюда Варламова.

— А, да, конечно. Прошу прошения. Я и забыл о нем.

— Деньги и помощь. Помощь в такой форме, которая не подставит меня под подозрение.

— О'кей. Значит, во-первых, деньги. Лондон обещал доставить вам деньги со стопроцентной гарантией секретности. Мне также сообщили, что все сведения о Клеопатре вы спокойно можете передать вашим коллегам. Операция «Клеопатра» завершена. Надеюсь, это поможет вам уладить проблемы с генералом Риффом.

— Или он начнет еще сильнее подозревать меня, — вздохнул Шнайдер. — Он уже назвал меня двойным агентом.

— Меня заверили, что деньги попадут к вам таким путем, что все преисполнятся к вам доверия — Рифф, Мильке, Якубовский и сам господин Брежнев.