"Нежить" - читать интересную книгу автора (Адамс Джон Джозеф, Симмонс Дэн, Линк Келли,...)

2

Шли дни, и я стал думать, что Мальтузиан, наверное, умер. Затем, спустя неделю после того, как его увезли на «скорой», я обнаружил в почтовом ящике записку. В ней было всего два слова: «Вечером шахматы».

Я дождался назначенного часа и, получив от Сьюзен список вопросов, которые необходимо было задать старику о его здоровье, а от Лиды — открытку с пожеланиями здоровья и изображением пляшущего зомби, отправился в дом на углу.

На звонок Мальтузиан не ответил, поэтому я открыл дверь и крикнул:

— Эй! Добрый вечер!

— Входите! — отозвался хозяин из кухни.

Я прошел по коридору и обнаружил, что Мальтузиан уже сидит за столом. На столе были и вино, и портсигар, но шахматная доска отсутствовала.

— Что с вами случилось? — спросил я, увидев его.

Мальтузиан стал еще сутулее и морщинистее, он обмяк в кресле, словно мешок тряпья. Белоснежная шевелюра заметно поредела и приобрела желтоватый оттенок. В руках старик сжимал трость, с которой я раньше видел его только на улице, а детская лукавая усмешка, смесь невинности и злорадства, сменилась нездоровой, натужной ухмылкой Рэт-Финка.

— Шахмат не будет? — спросил я, чтобы скрыть потрясение и жалость.

— Сегодня поиграем в другие игры, — вздохнул хозяин в ответ.

Я хотел снова спросить его, что с ним случилось, но старик сказал:

— Сначала выпейте бокал вина, а потом вы все услышите.

Мы молчали, пока я наливал себе вина и пил его. Раньше я не замечал, что повязка на костяной женской головке не полностью закрывает ей левый глаз. Пока я делал, что велел хозяин, она глядела на меня. Когда же стакан опустел и я налил себе еще, Мальтузиан поднял глаза и проговорил:

— А теперь слушайте меня внимательно. Я исповедуюсь вам и сообщу последнюю волю умирающего.

Я собрался было возразить, но старик прижал к губам набалдашник трости, давая мне знак молчать.

— В сентябре тысяча девятьсот шестьдесят девятого года я был на конференции Американской психологической ассоциации в Вашингтоне. С докладом выступал один принстонский профессор, некто Джулиан Джейнс. Вы о нем слышали?

Я помотал головой.

— Значит, услышите. Его скандальный доклад был озаглавлен: «Сознание как следствие развития двуполушарного мозга». Одно название подействовало на многих присутствовавших как красная тряпка на быка. Когда мистер Джейнс принялся излагать свою теорию, все были уверены, что он сущий еретик. Он заявил, что индивидуальное сознание в том виде, в каком мы знаем его сейчас, появилось лишь на самом последнем этапе истории человечества. До этого люди, словно шизофреники, слышали голоса в голове и руководствовались их повелениями. Собирателям и охотникам, жившим уже после ледникового периода, было важно обладать одним разумом на всех. Они слышали голос уважаемого старейшины их племени, который, вероятно, уже отошел в мир иной. Это и был хваленый «глас Божий». Индивидуального «я» тогда, по всей видимости, не существовало.

— Вы хотите сказать, — проговорил я, — что, когда древние говорят о слове Божьем, это следует понимать буквально?

— Да, вы уловили мою мысль. — Мальтузиан улыбнулся и дрожащей рукой поднес к губам бокал. — Пожалуй, этот феномен имеет отношение к речевому центру в правом полушарии и к особому участку, который называется «зона Вернике». Когда в ходе современных лабораторных экспериментов испытуемым раздражали эту зону, они зачастую слышали властные голоса, которые либо убеждали их в чем-то, либо отдавали приказы. Но эти голоса были очень слабые и далекие. По мнению Джейнса, это объясняется тем, что подобные слуховые галлюцинации поступают из правого полушария в левое не через мозолистое тело — так сказать, мост между полушариями, — а по другому пути, через переднюю спайку.

— Ну, теперь-то мне все понятно, — усмехнулся я.

Мальтузиан не оценил моего остроумия, а закрыл на миг глаза и заговорил быстрее и настойчивее, словно скоро все должно было проясниться.

— Джейнс предлагал много объяснений тому, что глас Божий становился все слабее: геноцид, природные катаклизмы, естественный отбор, изменения окружающей среды, для приспособления к которым требовалась вся чудесная пластичность человеческого мозга, однако мы с коллегами считали, что ослабление голоса стало результатом быстрого сокращения передней спайки до ее нынешних размеров — всего около одной восьмой дюйма в поперечнике. Мы полагали, что именно эта физиологическая перемена и разбила групповое сознание на индивидуальные разумы. «Боже мой, Боже мой! Для чего Ты меня оставил?» Понимаете? Тут все гораздо сложнее, но это главное.

— От этой перемены зависело выживание человечества как вида? — спросил я.

— Развитие цивилизации потребовало разнообразия.

— Интересно, — только и выдавил я.

— Как я уже сказал, — продолжил Мальтузиан, — лишь немногие отнеслись к Джейнсу серьезно, но я с ним согласился. Его идеи были революционными, но не безосновательными.

Он достал из серебряного портсигара сигарету и закурил.

— Может быть, не стоит? — Я кивнул на сигарету. — Ведь вы плохо себя чувствуете.

— Условный рефлекс, который выработала у меня фирма «Филип Моррис», — улыбнулся старик.

— Надо полагать, эта теория — только начало, — сказал я.

— Отлично, профессор, — прошелестел Мальтузиан. — Как мог бы написать Фарид Ад-дин Аттар,[15] если бы историю, которую я собираюсь вам поведать, написали иглой в уголке глаза, она все равно послужила бы уроком осмотрительному слушателю. — Он взял бутыль и налил мне еще бокал вина, — Начнем с того, что если вы кому-то расскажете о том, что расскажу вам я, то навлечете и на себя, и на свою семью нешуточные беды. Ясно?

Я тут же вспомнил все фотографии Мальтузиана с военными и его слова о том, что он служил в секретных правительственных подразделениях. Комнату залила мрачная тишина, и я замер под пристальным взглядом его огромных глаз. Я подумал, что надо встать и уйти, но вместо этого медленно кивнул.

— Я участвовал в секретном правительственном проекте под названием «Каруселька». Дурацкое название — если не думать о том, какой чудовищной была наша работа. Нам как психологам дали задание создать преданных своему делу наемных убийц, лишенных личной воли, которые делали бы все — буквально все, — что им прикажут. Иногда это называют «контроль над сознанием». Некоторое время ЦРУ полагало, будто для этой цели годится наркотик ЛСД, но он порождал не биороботов, а субъектов с беспредельно расширенным сознанием. Потерпев эту неудачу, правительство обратилось к бихевиористам. Моя лаборатория находилась в просторном старинном викторианском особняке в глухом лесу. Никто не заподозрил бы, что в подвале особняка идет кошмарный эксперимент, связанный с «холодной войной». У меня было двое коллег, и мы, руководствуясь теорией Джейнса, расширяли и укрепляли внешнюю спайку в мозге испытуемого, чтобы усилить слуховые галлюцинации, для чего вживляли ему свиные артерии и обезьяньи нейроны. Я выработал у испытуемого условные рефлексы, благодаря которым стал для него гласом Божьим. Мои слова неумолчно звучали в его голове. Стоило мне один раз отдать ему команду — и он слышал ее, пока не выполнял приказ.

Как мне было не подумать, что Мальтузиан меня дурачит?

— Неужели я кажусь вам таким легковерным? — спросил я и расхохотался, да так, что пролил вино на стол.

Старик даже не улыбнулся.

— Мы создали зомби, — продолжал он. — Вот вы смеетесь, а должны бы смеяться над собой. Вы не понимаете, как невероятно внушаем человеческий разум — даже без нашего вмешательства. В десятке языков слова «слушать» и «слушаться» — однокоренные. В итоге нашего эксперимента тот человек делал все, что ему говорили. Результаты поразили даже нас самих. Я приказал ему за неделю выучиться бегло говорить по-французски. Он выучился. Я приказал ему сыграть ноктюрн Шопена, прослушав его всего один раз. Он сыграл. Я приказал ему выработать у себя фотографическую память. Я приказал ему перестать стареть. Для определенных заданий я даже приказывал ему становиться толще, тоньше, даже ниже ростом.

— Это невозможно, — сказал я.

— Чушь! — отрезал Мальтузиан. — Уже давно известно, что мысль способна изменить физиологическую структуру мозга, если она достаточно глубока. Если бы мы с коллегами имели возможность опубликовать наши открытия, люди узнали бы, что длительные и весьма сосредоточенные размышления способны изменить физиологическую структуру — не только мозга.

Мне было очевидно, что из-за болезни Мальтузиан повредился в уме. Я сделал серьезное лицо и со смешанными чувствами интереса и горечи сделал вид, что внимательно слежу за его рассуждениями.

— Зачем вы мне все это рассказываете? — спросил я.

— Зачем? Да-да, зачем? — повторил он, и на глаза его набежали слезы, что поразило меня даже больше, чем рассказ. — Зомби оказался полезным. Только, пожалуйста, не спрашивайте, чем именно, — скажем так, его деятельность привела к снижению выступлений против демократии. Но затем, когда «холодная война» закончилась, наш проект закрыли. Нам приказали уничтожить зомби и сжечь лабораторию и вручили крупные суммы наличными, чтобы мы могли возобновить нормальную жизнь, пригрозив, что, стоит нам лишь намекнуть о «Карусельке» кому угодно, нас убьют.

— Уничтожить зомби? — спросил я.

Старик кивнул.

— Но меня замучила совесть. Во мне заговорил мой собственный бог. Ведь этого человека, которого мы создали и набили моими командами, — этого человека похитили. Простого среднего гражданина, у которого были жена и маленький ребенок, среди бела дня увезли прямо с улицы в длинном черном автомобиле. Его близкие так и не узнали, что с ним стало. А ведь и я, согласившись работать на «Карусельку», подписал договор, по которому был обязан больше никогда не видеться с родными. Я исчез уже после того, как родители и сестра переехали в эту страну. И прекрасно знал, что, стоит мне подать им хоть какую-то весточку, они погибнут. Все эти годы я невыносимо тосковал по ним, особенно по сестре, с которой нас очень сблизило ужасное прошлое на родине. Поэтому уничтожить зомби я не мог.

— Это было бы убийство, — сказал я и тут же пожалел о сказанном.

— Это в любом случае было бы убийство, — поморщился Мальтузиан. — Либо я убил бы зомби, либо нас всех убили бы вместе с зомби. Так вот, я воспользовался случаем и бросил в огонь труп, который несколько лет хранился у нас в морге. Мы надеялись, что никто ни о чем не догадается и что, если на пепелище найдут человеческие останки, этого будет довольно. Не забывайте, мы говорим о правительстве. Мы имели возможность изучить его методы и поняли, что для него главное — молчание.

Мальтузиан и сам умолк и уронил голову на грудь. Мне подумалось, что он уснул. Я вежливо кашлянул, и он протянул руку за вином, но передумал. То же самое повторилось с портсигаром. Затем он поднял глаза на меня.

— Я умираю, — проговорил он.

— Прямо сейчас? — спросил я.

— Скоро, очень скоро.

— Вам об этом сказали в больнице?

— Я сам врач. И понимаю, что происходит.

— Вы хотите, чтобы я что-то для вас сделал? Может быть, я должен найти вашу сестру?

— Нет, об этом даже не упоминайте. Но у меня к вам есть одна просьба, — произнес старик.

— Вызвать «скорую»?

— Я хочу, чтобы вы позаботились о зомби, пока не завершилась трансформация.

— Я вас не понимаю, — улыбнулся я.

— Он здесь, у меня в доме. Он жил у меня с тех самых пор, как мы сожгли лабораторию.

Мальтузиан уронил на пол трость, перегнулся через стол и протянул ко мне левую руку. Я поспешно отодвинул стул и встал, чтобы старик не схватил меня.

— Я работал с ним, пытался изгладить последствия эксперимента. Он начал меняться, но для этого нужно больше времени, чем мне осталось. Помогите мне вернуть этого несчастного в семью, чтобы он успел насладиться последними годами жизни. Он уже кое-что вспомнил, и в нем понемногу начинается процесс старения, который вернет ему сообразный возраст. Я лишь прошу вас, чтобы, если я умру, зомби пожил у вас, пока не вспомнит, откуда он. Осталось совсем недолго.

— Доктор Мальтузиан, — отчеканил я, — вам нужно отдохнуть. Вы городите чушь.

Старик медленно поднялся.

— Не смейте уходить! — закричал он на меня, подняв палец. — Я вам его покажу!

Я промолчал, глядя, как Мальтузиан с трудом нагибается за тростью. Он заковылял из кухни, бормоча что-то себе под нос. Дождавшись, когда он благополучно поднимется на второй этаж, я на цыпочках прокрался по коридору к парадной двери и выскользнул на крыльцо. На улице я пустился бежать, словно десятилетний мальчишка.

Уже ночью, тщательно заперев все окна и двери и улегшись наконец в постель, я разбудил Сьюзен и передал ей весь рассказ Мальтузиана. Стоило мне упомянуть о зомби, как жена рассмеялась.

— Он хочет, чтобы ты нянчил его зомби? — спросила она.

— Не смешно! — вспылил я. — Он работал над секретным правительственным проектом!

— Да-да, таким секретным-секретным, куда набирали только двинутых, — отозвалась жена. — Знаешь, по-моему, тебе просто нечем заняться.

— Он говорил очень убедительно, — сказал я, не сдержав улыбки.

— А если я тебе скажу, что мы в подвале больницы собираем из кусочков монстра Франкенштейна? Если он в своем уме, то наверняка пытается тобой манипулировать. По-моему, он тот еще пройдоха. Этот его галстук-шнурок — верный признак жулика.

Мои сомнения рассеялись не полностью, однако Сьюзен сумела отмести все страхи настолько, что я задремал. В мои сны то и дело вторгались огромные глаза, которые пристально на меня смотрели, и слышалась фортепианная музыка.

Я заставил себя поверить, что Сьюзен права и что мне следует выкинуть Мальтузиана из головы и заняться книгой. Стремительно приближалось лето, а осень должна была снова отправить меня преподавать. Было бы крайне неловко вернуться в сентябре на службу, так ничего и не сделав. Я вернулся к рукописи, которую забросил несколько месяцев назад, к главе, посвященной рассказу «Правда о том, что случилось с мсье Вальдемаром». Работа послужила мне якорем в бурных водах мальтузиановского безумия, но именно в этом рассказе великого американского мошенника, сравнимого разве что с Ф. Т. Барнумом,[16] на каждой странице громадными буквами было написано «зомби».

Однажды днем, когда я собирался отправиться в местный книжный магазинчик, я выглянул из окна гостиной и увидел старика, плетущегося по улице. Я не видел и не слышал Мальтузиана уже две недели, с того вечера, когда сбежал от него, став свидетелем приступа умопомешательства. Было бы проще простого уйти из гостиной в кухню, но я зачем-то присел и спрятался под подоконник. Скорчившись, я сам дивился тому, какой страх напустил на меня сосед.

Прошло пять минут, и я, решив, что он уже дошел до леса в конце квартала, поднял голову над подоконником. Старик стоял на прежнем месте у ограды, сгорбившись и глядя прямо на меня, словно угрюмая, омерзительная доисторическая птица. Я сдавленно ахнул от испуга, а он, словно услышав меня, поднял трость и дважды легонько постучал рукоятью по полям тирольской шляпы. Затем он повернулся и двинулся прочь. Эта сценка повергла меня в панику. Ни в какой книжный магазин я не пошел, а когда у Лиды закончились уроки, поехал в школу на машине, чтобы ей не пришлось возвращаться на школьном автобусе, который высадил бы ее на углу. Паника моя продолжалась недолго — тем же вечером, за обедом, когда я как раз собрался рассказать о случившемся Сьюзен, мы услышали сирену «скорой помощи».

Мне стыдно признаться, но смерть Мальтузиана стала для меня облегчением. Мы с Лидой смотрели с почтительного расстояния, как его вывозят из дома на каталке. Сьюзен, которая не боялась ничего на свете, особенно смерти, дошла до самого дома на углу и поговорила с врачами. Она пробыла там недолго, и вскоре мы увидели, как она возвращается.

— Обширный инфаркт, — сказала она, подойдя поближе и качая головой.

— Как жаль, — ответил я.

Лида обняла меня за ногу.

На следующее утро, когда я бродил по дому в поисках вдохновения — мне было никак не сеть за своего По, — оказалось, что Лида вытащила из букета, которым Сьюзен украсила стол в гостиной, лиловый искусственный цветок и повесила его на шею Рат-Финку. При виде этого трогательного знака я улыбнулся и протянул руку, чтобы коснуться иллюзорных шелковых лепестков, и тут в дверь постучали. Я вышел из комнаты дочери и направился вниз. Открыв парадную дверь, я никого там не обнаружил. Я растерянно глядел на улицу, и тут стук раздался снова. Несколько долгих секунд ушло на то, чтобы понять: стучали в заднюю дверь.

«Кто бы это мог быть?» — спросил я себя, шагая через кухню.