"Песнь о жизни" - читать интересную книгу автора (Матюшина Ольга)

Глава вторая

По радио передавали лаконичные сводки Информбюро и отдельные эпизоды войны. В городе работала одна трансляционная сеть. Приемники фактически бездействовали. В эфире царил хаос — немецкие и финские станции глушили русские. Наши, со своей стороны, забивали их. Несколько раз пробовала включать приемник. Оглушенная свистом, воем, криками, поспешно выключала. Утром третьего июля, выйдя из дома, столкнулась Тощаковым.

— Вы слышали сегодня Москву — воззвание к народу. — Обращение к каждому из нас?..

— Нет.

— Идите скорей к нам, сейчас будут транслировать.

Слушая обращение к народу, по-своему разбираясь, думала, вернее почувствовала: сегодня перестраивается наше сознание. Проводится резкая грань. По одну стороны осталось настроение мирной жизни, потребность отдохнуть, жить по-старому. Теперь над ней поднялся и закрыл ее густой туман. Живет и будет жить другая сторона грани. На ней написано: война. Надо все мысли, дела силы, всю жизнь направить на достижение победы.

Вечером Ира вернулась с завода какая-то особенная.

— Что с тобой, Ирочка?

— Записалась добровольцем.

— На фронт?

— Да.

Ира уходит. Страшно и тяжело. С нежностью посмотрела на девушку и сказала:

— Я понимаю твой поступок. Только подумай хорошенько, где ты больше принесешь пользы Родине — рядовым дружинником или квалифицированным инженером на военном заводе? Враг подавляет нас сейчас своей прекрасной техникой. Мы должны быть вооружены еще лучше. Ваш завод работает на армию. Вы инженеры — его мозг. Пусть не только чувство, но и разум скажет тебе, где ты нужнее.

— Администрация завода нам так и заявила. Завтра она вместе с военными организациями решит нашу судьбу.

Иру оставили на заводе. Она была в отчаянии. Ей сказали: если уйдете, пострадает работа. Пришлось подчиниться…

Сотни тысяч юношей и девушек записались в эти дни добровольцами в Красную Армию. Утром, в обеденный перерыв они обучались военному делу. С улицы опять несся непрерывный топот ног. Сначала неровный шаг с каждым днем делался тверже, ритмичнее, песни громче и дружнее. Наступил день — стройными колоннами, четко отбивая шаг, молодежь ушла из города фронт. Там она пополнила ряды бойцов. В городе стало еще безлюднее.

Маруся Рогожина с первого дня войны перешла казарменное положение. С фабрики ее редко отпускали да и то на короткое время.

Мы условились с ней встретиться сегодня около фабрики. Проходя по знакомым улицам, я не узнавала их. У ворот дежурные с красными повязками на рукавах. Чаще это пожилые, даже старые люди. Молодые, здоровые ушли на фронт, на окопные работы, на фабрики, на заводы. Окна домов заклеены ленточками бумаги или марли. Узоры самые разнообразные. Некоторые стекла заклеены так, что свет едва проникает в комнату. На других сделаны лишь небольшие крестики. На улицах тихо. Летнее солнце светит щедро, только его мало кто замечает. У всех на душе тревожно.

Корпуса фабрики с двух сторон улицы. Огромные окна тоже заклеены белыми полосками. Новое здание напоминает сложную башню или корму корабля.

Маруся ждала меня недалеко от проходной. У нее свободный час. Решили пойти на стадион.

— Там так хорошо! — сказала я.

— Было… Теперь стадион наш не узнать.

— Тоже копают?

— Еще как. Посмотрите сами.

Красивый изгиб реки. Деревья противоположного берега низко наклонились над водой. Ворота стадиона распахнуты. Грузовики подвозят бревна. Футбольное поле завалено досками. Вырыты длинные канавы, строят щели. Подходят всё новые группы людей с лопатами, ломами. Военные указывают место работы. Женщины старые и молодые, пожилые мужчины в блузах, подростки копают, таскают землю, бревна, доски. Почти не слышно разговоров.

На стадион вошло несколько колонн. По-военному остановились. Принялись рыть окопы. Утрамбованная земля плохо поддавалась. Били ломами. Пот заливал лица. Светлые майки быстро делались грязными. А землю всё копали. Зеленые кусты вырывали с корнем, спиливали, где надо, деревья. По-прежнему спокойно журчала вода в Невке, манила своей прохладой. В короткие промежутки отдыха люди прыгали с берега, не раздеваясь. Освежались. Потом опять копали.

— Маруся, а на фабрике так же работают?

— Да, нагрузка двойная, а то и больше. Иначе нельзя.

Лицо Маруси сурово. Она — начальник санитарной команды в своем цехе. Ей много надо сделать, о многом позаботиться. Немецкие самолеты всё чаще кружат над городом.

Хотели целый час побыть с ней вместе на стадионе, но и пятнадцати минут не прошло, как Маруся заторопилась на фабрику.

Проводила ее, простилась.

Из фабричных ворот вышла колонна девушек. Среди них я узнала Асю.

— На оборонные работы уезжаем! — на ходу крикнула она.

Девушки затянули песню.

Они идут к передовой линии. Враг наступает. Я вышла на набережную.

Здесь тоже копают, а какой это был чудесный уголок Ленинграда! Аллея серебристых тополей вдоль берега. Глянцевитая темная зелень и бархатная, серебряная подпушка. Ветер поворачивает листву. Контраст цветов придает тополю фантастический вид. Игра светлого и темного в тени и на ярком солнце. Стадион окружен тополями. В их серебристых кружевах площадки были такие нарядные, праздничные. Теперь страшно видеть обнаженные корни, слышать удары топора и тихий строй медленно падающих великанов. Всюду рвы, огромные ямы, вывороченная земля.

Война…

Всё чаще затихшие улицы прорезает отвратительный вой сирены.

«Воздушная тревога! Воздушная тревога!» — ревет радио.

Фашистские разведчики носятся над городом. Ухают зенитки. Пока не бомбят. Но ленинградцы чувствуют близость бомбежки, расширяют бомбоубежища, укрепляют группы самозащиты.

Ленинград становится прифронтовым городом. Население от мала до велика следит за всеми подозрительными людьми. В большом количестве засылают фашисты в город диверсантов и шпионов. Много их переловили ленинградцы. Бывают и ошибки. Не в меру любопытных тоже отводят в милицию. Одного толстого инженера в заграничном костюме пять раз приводили, принимая за немца. Проверив документы, извинялись за причиненное беспокойство. Инженер добродушно смеялся: «Меня радует бдительность. Лучше пять раз задержать напрасно, чем упустить врага».

Я по ночам дежурю у ворот дома. Записалась в пожарное звено. Днем вместе с женой Ведерникова наблюдаю за своим домом и чердаком. Ведерникова часто уходит в очередь за продуктами. Я остаюсь одна во всем доме. Неро — верный помощник. Он смотрит за калитку и не пускает посторонних. Грудью ложится на подойник, свесив передние лапы в открытое окно. От его зоркости трудно уйти. Громким лаем извещает он о приближении чужого.

Как-то утром я пропалывала грядки. Пришел пожарный. Попросил показать чердак. Поднялась с ним и вдруг слышу радостный, захлебывающийся визг Неро.

Быстро спустилась.

— Леня!

Он стоял передо мной, загорелый, веселый, немного похудевший.

— Был в городе, забежал повидаться, — сказал он коротко.

Посидел недолго, расспросил обо всем и уехал. Промелькнул, как во сне…

Завыла сирена. Я снова пошла на чердак. Там было душно и жарко. Тревога длилась больше часа. Кружилась голова. Спускаясь с крутой лестницы, упала, Ушиблась. После этого договорилась во время тревоги дежурить в саду: оттуда хорошо видно и крышу, и дом.

Непрерывно гудят сирены.

Стою в саду, у дерева, и смотрю на синее небо, на солнце, на бабочек. Кажется невозможным залить кровью такой сияющий мир! А фронт все ближе. Бои уже идут под Островом и Псковом. Детей, отправленных в юго-западные районы области, спешно возвращают обратно. Туда подошли уже фашисты. Одни матери едут на розыски, другие надеются, что детей привезут.

Прачка принесла сырое белье:

— Возьмите. Не успела досушить. Уезжаю искать ребятишек.

— Куда же вы поедете, Надежда Павловна?

— Сама не знаю. Говорят, везде немцы.

Прощаясь, она заплакала:

— Может, не увидимся больше, так вы уж ребят моих не оставьте.

Много детей вернулось в Ленинград. Сад опять наполнился ими. Но они стали другие. Они испуганно притихли. Матери ни на шаг не отпускают их от себя. Дети Надежды Павловны тоже приехали. Не найдя дома матери, они не знали, куда деваться. Их временно поселили в школе. Вскоре вернулась и Надежда Павловна. Она не доехала до села, куда были отправлены ребята. Там уже хозяйничали немцы. Ей не могли дать точных справок. Она не знала: попали в плен ее дети или вывезены. Встречные колхозники утверждали, что вывезли всех ребят.

Она бросилась на соседнюю станцию. Со страшной быстротой приближался фронт. Кругом стреляли. Стояли разбитые поезда, валялись трупы. Надежда Павловна вместе с другой матерью, нашедшей своего сына, переходила поле. Внезапно началась стрельба из орудий. Снаряды ложились совсем близко. Женщины метались. Броситься назад? Там снаряд. Вперед? Везде летят осколки.

— Ложитесь! — закричали им военные.

— Мы легли, где стояли, закрыли головы руками. Моя спутница положила ребенка в небольшую яму, сама легла рядом, — рассказывала Надежда Павловна. — Нас засыпало землей. Я лежу тихо, боюсь пошевелиться. Скоро выстрелы смолкли. Стряхнув землю, выглядываю. Села. Ничего. Жива. Только в голове шумит, и тело избитое. «Мама, — трясет мальчишка мать, — Вылезай, не стреляют!» Женщина молчит. Посмотрела на нее — вижу: полголовы оторвано!.. Времени терять нельзя. Взяла мальчишку за руку и побежала. К вечеру на станцию попали. Нас посадили в поезд и окольными путями привезли в Ленинград. Вот страсти-то испытала. На самой войне побывала!..

Вернувшиеся ребята вечерами собираются в саду. Они рассказывают, что видели по дороге. Восьмилетний большеголовый Лека, брат Тамары, стоит у дерева, заснув руки в красные лыжные штаны.

— Да, мы тоже видели, как бомба упала. Какая-то бабушка сидела на пороге, картошку чистила. После бомбы бабушка лежала, а ноги у нее далеко отлетели…

Со всех сторон прибывают беженцы. Население увеличивается. Испуганные матери боятся эвакуироваться.

— Ленинград защитят. Здесь спокойнее, чем где-либо.

Но благоразумные говорят: все же лучше жить подальше от фронта. И уезжают, бросая вещи и квартиры.

С каждым днем становится труднее эвакуироваться. Фашисты бомбят железные дороги. Все больше и больше обрывается связь города с внешним миром. Народу очень много. Подвоз продуктов сокращается. Приходится часами стоять в очередях.

Объявили о введении продовольственных карточек.

Перед вечером позвонили по телефону и сообщили, что для нужд фронта у частных лиц снимают телефоны. Вскоре пришел работник телефонной станции и снял аппарат.

Радиоприемник тоже сдала. Трансляцию провести не удавалось. Еще тоскливее стало на душе. Совсем сузилось общение с внешним миром.

Война…

Отнесла в ведре песок на чердак. Проверила бочки, есть ли в них вода. Пошла в домоуправление, отвоевала там лопату для своего пожарного звена. Получив добавочно багор, довольная несла его на плече. Было нестерпимо жарко. Трава желтела. Увядшие листья салата, репы молили о прохладе.

На чердаке положила багор рядом со щипцами.

Теперь все готово для защиты дома от зажигалок.

В первый день войны я спрашивала себя, что мне делать? Как я могу помочь Родине? Должно быть, мы с детства до старости мечтаем о подвигах, а жизнь полна обычных, необходимых дел.

Вспомнился разговор с Горьким. Кажется, это было в начале четырнадцатого года. Я работала в издательстве «Жизнь и знание». У нас выходили хорошие книги. Печаталось полное собрание сочинений Горького. Алексей Максимович бывал у нас часто, его интересовала работа издательства. Мне больше других приходилось говорить с ним. Все заказы на его книги выполняла я. Однажды, придя в редакцию, он зашел ко мне. Я показала интересные письма. Он уже собрался уходить.

— Алексей Максимович, — сказала я, — мне надоело заниматься продажей книг. Хочется делать что-то большее. Что вы мне посоветуете?

По его лицу пробежала тень.

— Вы делаете большое, хорошее дело. Знаете ли, как важно человеку вовремя дать настоящую книгу. Может, она его спасет, из ямы вытащит. Жили ли вы когда-нибудь в медвежьих российских углах? Там, кроме сивухи, ничего нет. Задыхается человек, не знает, куда идти. А если попадет настоящая книга…

Замолчал. Видимо, вспоминал что-то. Глаза вспыхнули, потом затуманились. Сердито посмотрел на меня, сказал, уходя:

— Нет маленьких дел. Всё надо любить и хорошо Исполнять.

Как много появилось в дни войны этих самых «маленьких дел». Времени рисовать не хватает. Но вчера, стоя у ворот на ночном дежурстве, пришла к выводу: буду наблюдать, запоминать целые картины. Потом зарисую или запишу.

Спустившись с чердака, села на крылечке. Захотелось погреться на солнышке.

Мальвы высокие вытянулись. Они переросли все цветы. Стоят стройными рядами. Их набухшие почки ждут дождя, готовые распуститься белыми, розовыми, краски цветами. Уже поползли вечерние тени.

Подбежал Неро, лег рядом, положил мне на колени голову.

— Какой он у вас красавец! — послышался незнакомый голос.

Подошла женщина в военной форме.

— Жалко, а придется взять его.

— Зачем? Куда? — с тревогой спросила я.

— Вот повестка. Распишитесь. Ваша овчарка призывается на службу в армию. Скоро возьмем. Сохраните ее.

Расписалась и растерянно посмотрела вслед уходившей женщине. Только взглянув снова на повестку, поняла: и Неро — живой и веселый кусок жизни — отнимает у меня война.

Тяжело было смотреть на заходящее солнце, на озаренные им цветы.