"ЭДЕМ-2160" - читать интересную книгу автора (ПАНАСЕНКО Григорий)

Глава 4

Вечернее небо над Новым Киевом было расцвечено созвездием реклам. Город вступал в бурную ночную жизнь. Николай Москаленко, депутат Верховной Украинской Рады и коренной житель Нового Киева, который еще сто лет назад носил древнее название Цюрих, устало возвращался с работы. Переполненный метрополитен вынудил его выйти под открытое небо. Только сейчас у него промелькнула мысль, как давно он не видел ночного города. Большой и Малый Крещатик разноголосо пытались перекричать друг друга украинскими, китайскими, японскими, русскими голосами. Громоподобно надрывала ушные перепонки знаменитая на всю Европу дискотека "Мазепа". На фронтоне аляповатого здания в духе авангард-классицизма семидесятых двадцать первого века прыгал вприсядку огромный голографический украинец в ярком кафтане, подпоясанном красным кушаком, в лихо заломленной шапке и с хитрой усмешкой на явно азиатском лице. Николай всегда с некоторым содроганием проходил мимо этого излюбленного места китайской молодежи. Вот и сейчас из дверей здания неслась громкая восточная музыка, а на входе толпилось человек тридцать китайцев. Чуть ниже, на ступеньках и тротуаре разрозненными парами или по одному стояли украинцы.

Неожиданно на входе произошло движение: послышался шумный выкрик множества людей, и на асфальте растянулся во весь рост щуплый парнишка-китаец. Над ним навис огромный двухметровый детина-славянин, намереваясь добить противника. Со ступенек отделилось с десяток китайцев, которые начали заходить со стороны и с боков. Откуда-то появились ножи. Двое достали нунчаки.

"Уйти не успею", запоздало подумал Николай.

Первых двух противников рослый украинец раскидал как кутят, но третий, хитро извернувшись, нанес молниеносный удар. Теперь уже украинец скорчился на мостовой. Остальные завсегдатаи "Мазепы" славянской внешности стали пугливо жаться по сторонам. В этот момент раздался крик "Наших бьют!" и женский визг, и из дверей зала дискотеки вывалилась толпа таких же бугаев, как и первый, лежащий на асфальте. Замелькали жовто-блакитные эмблемы УНЕ. В ход пошли биты и бутылки, цепи и кастеты.

Николая в суматохе притерли к забору, откуда он видел беснующуюся толпу под неоновыми рекламами. Раздался вой сирен, и улицу перекрыли, посверкивая мигалками, желто-голубые машины национальной полиции.

— Облава! – надсадно взвизгнул чей-то голос, и толпа кинулась врассыпную, оставляя на тротуаре неподвижные тела.

Но не всем удалось уйти, и человек двадцать схватила полиция, подоспевшая как всегда к шапочному разбору. Редкие тени исчезали в глухих переулках.

— Пройдемте с нами, гражданин, – на плечо Николая легла тяжелая рука, и тот от неожиданности даже присел. – Вы были свидетелем. Надо снять показания.

Полицейский, как показалось Николаю – в капитанских погонах, уверенно проводил его к машине. По асфальту скакали разноцветные блики, делая картину нереальной. Проходя через место недавнего побоища, Николай смотрел только под ноги. Вдруг он вздрогнул, и полицейский с удивлением посмотрел на него. На дороге лежал, уставившись оловянными глазами на Николая, труп парня, затеявшего драку.

— Паскуда! – негромко процедил полицейский, неизвестно к кому обращаясь.

Николай поспешил уйти с этого места. Его тошнило. В воздухе стоял приторный запах крови.

Через пол часа в полицейском отделении, подробно описав события на Крещатике, он получил на руки паспорт и отправился к станции метро. Всю дорогу его неотрывно мучили воспоминания о застывшем взгляде убитого молодого украинца, а потом он незаметно для себя вспомнил сегодняшнее заседание Рады.

...- Национальные интересы Украины, – вещал с трибуны депутат от Вены, – не допускают обострения межэтнических и межрасовых отношений. Это противоречит конституции и декларации о правах человека.

— Долой китаезу! Желтофил проклятый! Мало тебе одной страны и вторую по частям распродаешь! – со своего места поднялся руководитель Украинского Национального фронта Сидор Хмелюк.

— Прекратите безобразия! Приставы, удалите из зала господина Хмелюка.

Со своего места поднялся глава китайской фракции:

— Прошу запротоколировать ноту протеста и возражения нашей партии.

По проходу шумно проволокли Хмелюка, и тот попытался в последний раз уцепиться за дверь, но его вытолкали в фойе.

— Разумеется, господин Цянь, – уверил его председатель. – Господин Хмелюк будет лишен права голоса на два заседания. Приношу свои извинения.

Седой китаец удовлетворенно улыбнулся, поклонился и сел.

— Прошу приготовиться к голосованию! – обратился ко всем председатель, – На повестке дня пакет законов о расширении китайской автономии, а также нота мировому правительству с требованием осудить действия русских в приграничных с Китаем территориях. Кому не ясно – я говорю об Иркутском кризисе. Итак, сначала нота. – Председатель прокашлялся, – прошу, кто "за"? Абсолютное большинство, спасибо. Теперь проект об автономии.

Николай оглядел зал. Китайцы все как один подняли руку. Фракция УНФ с шумом демонстративно покинула зал. Хмелюк, выкрикивая антикитайские лозунги, снова попытался ворваться в зал, но приставы захлопнули перед ним дверь.

— Прошу голосовать, кто еще остался, – председатель нервно и требовательно осмотрел зал.

Николай еще раз оглянулся и, поколебавшись, поднял руку...

— Огоньку не найдется, дядя?

Николай сам не заметил, как очутился почти дома. Света в переулке опять не было.

— Одну минуту, – он полез рукой во внутренний карман.

Неожиданно незнакомец сделал резкий выпад и у Николая в глазах заплясали искры. Расплывающимся взглядом он увидел, как грабитель вытащил портмоне и стал пересчитывать пестрые бумажки гривен. На одну секунду на его лицо упал свет из соседнего переулка: китаец ухмыльнулся. Бросив на землю опустошенный бумажник, он небрежной походкой направился прочь.

Лишь дома Николай решился отнять руку от глаза. Зрелище в зеркале было малоутешительным: лиловый синяк залил всю скулу и глазницу, увеличив лицо и перекосив его. Врач бригады скорой помощи наложила швы и порекомендовала обратиться в полицию, но Николай, проводив ее за дверь, залез в бар и вынул бутылку коньяка. Сейчас ему хотелось напиться до поросячьего визга.

Утром он проснулся на диване в гостиной: покрывало было измято, халат тоже. "Слава Богу, вчера я хотя бы разделся", подумал Николай, пробираясь в ванную. Голова болела ужасно. Завтрак облегчения не принес, его постоянно тошнило.

Внешний вид тоже был не ахти. Глаз узенькой щелкой смотрел из-под набрякшего века. Снизу его подпирала почти монгольского профиля скула. Кожа натянулась и лаково блестела. Николай осторожно пощупал пальцами "украшение" и тихонько взвыл – стало очень больно.

Еще через час он, наведя косметическую маскировку на лице, отправился на работу. Заседание обещало быть бурным, но предсказуемым: сегодня в повестке дня значилось голосование по вопросу гражданства азиатской диаспоры.

У входа в здание Рады депутаты и активисты Украинского Национального фронта устроили пикет. Их лидер, Хмелюк, размахивая руками, громко кричал ругательства в адрес "продажной верхушки, иуд малохольных, торгашей" и рвал на глазах репортеров портреты главы китайской фракции Цяня и повестку в Раду. Молодые активисты с украинскими флагами в руках выволокли откуда-то растрепанное чучело китайца, обернутое в звездно-красное полотнище китайского флага. Вышитый золотой дракон словно в ярости кусал собственный хвост. Полыхнул разлитый бензин и чучело дымно и вонюче занялось. Со всех сторон начали сбегаться стражи порядка и пожарные.

Николай бочком обошел шумное сборище и проскользнул в теплый вестибюль здания. Не оглядываясь, он заторопился вверх по ступеням широкой, застеленной ковром лестницы.

Рабочий день получился долгим и сумбурным: сегодня Рада все-таки приняла закон о полноправном гражданстве для китайцев, и хотя Николай голосовал "за", он не мог или не хотел объяснить себе причину своего подавленного состояния. Гнетущее чувство потери или ошибки не оставляло его ни на минуту. Он все не мог забыть оловянный взгляд мертвого украинского националиста.

Незаметно для себя Николай очутился в старом городе. Здесь было тихо и очень уютно. До этой части мегаполиса еще не успели добраться перепланировщики, и здесь можно было встретить вперемежку со сквериками старые шестнадцатиэтажные дома. В их дворах жил уют прошлого столетия.

В одном из таких тенистых маленьких парков, как помнил Николай, была старая церковь – украинский православный храм. Он не был религиозным человеком и нательный крест носил только как дань памяти матери: умирая, она попросила его креститься. Николай сделал это совершенно безэмоционально. Вера у его поколения была не в моде, что было верно не только для Украины, но и для всего мира.

Но единственным, почему он запомнил этот храм, были слова утешения, сказанные священником в день похорон матери. Это были слова искренние, идущие от сердца, пропитанные верой. И они разительно отличались от холодно-официальных соболезнований коллег. Вот и сейчас Николай шел к священнику, сам не зная зачем. Возможно за утешением, но в чем его утешать?

Тяжелая окованная дверь храма с золочеными куполами пронзительно заскрипела несмазанными петлями. В полутемном, пустом пространстве Николай увидел двух древних старушек у иконы Волынской Богоматери и седого человека в летах со свечой в руке, неотрывно смотрящего на что-то видное только ему одному.

— Что привело вас в храм, сын мой? – Мягкий голос священника заставил Николая обернуться. – Мне кажется, вы искали именно меня.

Николай увидел перед собой высокого, русоволосого человека в черной рясе. Тяжелый нательный крест на серебряной цепи тускло отражал прыгающее пламя свечей. Глаза священника смотрели внимательно и с ожиданием. Николай замялся и неуверенно кивнул:

— Меня зовут...

— Не надо, я помню вас, – священник ему улыбнулся. – Я помню, вы заказывали отпевание в моем храме.

Николай внутренне удивился цепкой памяти священника. Заметив выражение лица Николая, священник поспешил объяснить:

— Не удивляйтесь. Вы даже не представляете, как мало людей ходит сейчас в церковь. Даже в самые большие праздники здесь едва ли наберется полный храм.

— Извините, – Николай неловко замялся.

— Отец Никодим, – поспешил помочь ему священник.

— Извините, – еще раз сказал Николай, а затем, неожиданно для себя, начал торопливо, как бы опасаясь, что его перебьют, рассказывать о последней неделе своей жизни.

Священник слушал не перебивая. И только по посуровевшему выражению лица отца Никодима можно было заметить, что ему это не безразлично.

— Я рад, что вы выговорились, – он скорбно посмотрел на молодого человека.

Николай почувствовал, что ему действительно стало легче – он переложил свой груз, или хотя бы часть его, на чужие плечи. Священник помолчал еще немного, затем неожиданно спросил:

— Скажите, Николай. А как вы полагаете, к чему приведет принятие нового закона?

Тот задумался:

— Я считаю, что это сократит политическую вражду и экстремистские проявления в народе.

— Сами-то вы в это верите? – отец Никодим пристально посмотрел на собеседника.

Николай вдруг почувствовал приступ агрессии, как будто его уличили в чем-то мелочном и постыдном. Он обиженно и зло посмотрел на священника и резко бросил:

— У церкви уж наверняка есть готовый ответ.

— Извините, если я вас чем-то обидел, – голос отца Никодима остался таким же ровным, – но я всего лишь хотел, чтобы вы задумались о нашем будущем. О будущем страны, в которой мы с вами живем. Поверьте, мне как человеку, гражданину и как лицу духовному вовсе не безразлична судьба моих прихожан. Это кощунственно – уповать на фразу "все под Богом ходим". Проповедь долготерпения хороша лишь к месту. Бог не дает подачек и не делает одолжений, а воздает он не только по вере, но и по делам человеческим.

Николай почувствовал, что настал черед священника выговориться. Отец Никодим продолжил свою неожиданную проповедь:

— Почему вы, люди во власти, не можете понять простой вещи. Вы же рубите сук, на котором мы все сидим. Да вы сами на нем сидите! Вспомните старую сказку. Сначала вы пускаете лису на порог, затем в сени, а уж в курятник она заберется и сама.

Николай не сразу понял, что речь идет о китайцах. И опять его пробрал короткий и резкий озноб. Отец Никодим говорил дальше:

— Сейчас вы им дали самоуправление и равенство, а через год уже они, а не мы, будут решать, кому считаться гражданами второго сорта и скрываться в гетто. А ведь нас и так становится все меньше. Вы знаете, на днях сюда заявилась группа волосатых молодчиков и попыталась устроить здесь погром. Все как один китайцы или корейцы. Если бы не полицейский наряд, они бы здесь и камня на камне не оставили. Один из них пригрозил сделать из меня макивару. И таким людям вы даете права!

Сейчас отец Никодим был похож не на благообразного священника, а на оратора на трибуне. И все же он перекрестился на образа, замаливая грех гнева.

— А что вы предлагаете! – взорвался Николай, – Методы УНЕ?! Или может быть Иркутское решение? А может вам по душе девяносто восьмой год? Вы хотите, что б мы все как один выступили против, а потом также смотрели мертвыми оловянными глазами в небо!?

— Не надо так кричать. Я вовсе никого не призываю к вооруженному восстанию. Я всего лишь хотел, что бы вы поняли одну простую вещь.

— Какую? – злость Николая постепенно таяла.

Отец Никодим пристально на него посмотрел:

— У нас нет национальной идеи. Мы обречены как нация. Посмотрите, кто силен в мире: Япония, Китай и Россия. У них эта идея есть. И у них есть вера. У них есть вера и в этом их сила. Вы можете сколько угодно долго кричать о правах личности, но когда доходит до дела, у нас каждый сам за себя. А они идут стаей, командой, ордой – как вам больше нравится. Но идут.

Перед Николаем невольно встала картина вчерашнего побоища.

— Мы боимся и ругаем УНЕ, но это единственное, что пока их сдерживает. Они не размениваются на мелочи и не трясутся над правами личности, потому что не знают, что это такое. Восток никогда не разменивал общество на личность.

Николай хотел ему возразить, но отец Никодим перебил его снова:

— И вы знаете, выиграют они, а не мы. Россия поняла это давно, хотя и ей гонка дается большим трудом, а мы безнадежно отстали и отрезаем себе последний путь к отступлению. У нас есть шанс – влиться в Российскую империю, но я боюсь, этого не случится. Нас обуяла гордыня, и мы слишком пропитались Западом. Наш удел – доживать, как это делают Испания и Франция.

Отец Никодим горестно вздохнул. В полумраке он казался старым и немощным. Николай напряженно посмотрел на священника:

— Неужели вы предлагаете подобное на самом деле? Вы это серьезно?

Отец Никодим испытующе посмотрел на Николая:

— Что именно? Вхождение в Россию? Да.

— Но какой же вы тогда патриот!?

— На самом деле мои слова повторит любой настоящий патриот. А вот ваших соратников назвать таковыми нельзя.

Николай молча повернулся и направился к выходу.

— И все же я верю, что вы человек здравомыслящий, – сказал ему вслед отец Никодим.

Николай вышел, не оглядываясь. Дверь протестующе скрипнула и свечи затеребили тени на потолке.

Еще три дня Николай вспоминал эту встречу, то так, то эдак стараясь в мысленном споре переубедить оппонента, задавить его аргументами. Но чем дольше он старался, тем яростнее было его бессилие. Даже самые веские доводы не вызывали уже доверия и у самого Николая. Это было невыносимо. К концу третьего дня Николай снова решил прогуляться.

Вечерело.

Он задумчиво шел по тихим улочкам Нового Киева. Первые звезды уже проглядывали робко и неясно сквозь густую синеву неба. Острые шпили костела Святого Клемента рвали в полосы остатки серых ватных туч, клочья истончались и таяли без следа.

Далеко остался шум центральных улиц и завывания очередной полицейской кавалькады. Николай шел, не замечая ничего вокруг. Мягким желтым светом зажглись в полнакала уличные фонари. Над ними изъеденным сырным кругом встала большая декабрьская луна. В отсветах города ее желтизна казалась пергаментной и неестественной.

Стало холодать. Николай зябко потер руки. Одна мысль назойливой мухой билась в голове: "Кто же из нас прав – я или священник?".

Перед ним всплыл в памяти последний день заседания в Раде и жаркие речи главы УНЕ, довольные лица китайских депутатов, а под конец – мертвые глаза убитого юноши на асфальте.

Взгляд зацепился за яркую вывеску. Большие оранжевые и зеленые иероглифы резкими тенями расцветили угловой дом с китайским ресторанчиком в цокольном этаже. "Красный Дракон" предлагал круглосуточно блюда восточной кухни. Огненный, витиеватый иероглиф помаргивал и иногда гас.

Николай сам не заметил, как очутился в китайском квартале Киева.

Сгущался туман. Николай остановился.

Позади раздались мерные шаги. Из тумана показалась тень, за которой замаячил еще десяток. Пелена становилась плотнее.

Инстинктивно почуяв опасность, Николай прижался к ледяной кирпичной стене дома. Молчаливая толпа перекрыла всю улицу. Глухо звякнула цепь. В вязкой тишине отчетливо щелкнул передернутый затвор. Николай почти физически ощутил патрон, входящий в ствол. Лидер толпы, поравнявшись с ним, кинул в его сторону беглый взгляд и тут же отвернулся: стая шла мимо.

Дверь кафе открылась, выпуская наружу потоки света и восточной музыки. Пара мальчишек-китайцев вышла на свежий воздух, весело переговариваясь о чем-то – Николай не знал китайского. Один из них бросил взгляд вверх по улице и настороженно замолчал. Другой посмотрел в том же направлении и мгновенно исчез за дверью.

Уже через минуту с другой стороны улицы показалась вторая толпа. Сейчас Николай заметил, что в первой группе молодежи не было ни одного восточного лица. Из дверей ресторанчика стаей выпорхнули девушки и стремительно скрылись в тумане и темноте боковых улочек.

Повисла тяжелая тишина.

Остальное Николай осознал только позже, уже сидя в клетке полицейского "обезьянника" и придерживая рукой подбитую скулу. У его ног на грязном заплеванном полу в беспамятстве валялся избитый до полусмерти китаец.

...Первым выстрелом в стеклянное крошево разнесло заискрившуюся неоновую вывеску. На улице стало темнее. Затем картина яростного побоища предстала перед Николаем мозаикой или калейдоскопом. Тяжелые ножи для шинковки, велосипедные цепи, кастеты, залитое кровью лицо боевика УНЕ с обрезом, тяжелый волосатый кулак, дробящий скулу, мглистое небо с мелькающими рубчатыми подошвами, окрик полицейского и яркий свет фонарика в лицо, а затем тряский "бобик" с зарешеченным окном...

— Документы.

До Николая не сразу дошло, что вислоусый страж порядка требует у него идентификатор. Тот еще раз повторил требование. Николай слепо пошарил по карманам заляпанного грязью пальто и вытащил чип-карту. Когда данные появились на дисплее, в тоне полицейского зазвучало почтение.

— Простите, что мы задержали вас. Просто в пылу облавы трудно было разобрать, кто есть кто. Я приношу вам извинения от лица всего нашего отделения полиции. Вас немедленно отвезут домой. Я распоряжусь. Скажете, вас кто-нибудь ждет? Мы можем сообщить, что бы родные не волновались.

Николай вяло помотал головой, отчего дважды битая за неделю скула запульсировала болью. Полицейский вернул на место коммуникатор и жестом позвал дежурного:

— Отведите господина Москаленко домой. Проследите лично, отвечаете погонами.

В дверях Николай повернулся и спросил:

— Скажите, а сколько человек погибло сегодня?

Полицейский поднял на него усталый взгляд. Николай увидел мешки под глазами от недосыпания.

— Только что в больнице скончался восемьдесят третий. Девять колотых ран.

Николая затошнило. Сейчас он вспомнил: боец УНЕ с помповым обрезом, упавший на асфальт, тоже был мертв – у него не было затылка, а в переносице зияло аккуратное пулевое отверстие. Вечер смазал резкие краски.

Николай поежился.

Уже на пути домой, сидя на заднем сидении патрульного полицейского автомобиля, он апатично оттирал отпечаток подошвы с полы пальто.

"Мои слова повторит любой настоящий патриот. Наше спасение – Россия". Рядом с лицом убитого боевика мелькнула восковая маска трупа у дискотеки, которую заслонил хмурый отец Никодим. Николай понял – священник прав. Он яростно зашипел и выругался.

Полицейский высадил его у самого порога, но, потоптавшись у входной двери подъезда, Николай решительным шагом отправился прочь в темноту парка. Всю дорогу до церкви он сосредоточенно выискивал правильные слова, чтобы объяснить, зачем он вернулся, но перед поворотом на аллею вдруг все позабыл. В голове стало пусто.

— Вы пришли? – несколько удивленно заметил священник и тут же переспросил. – На вас напали?

Не отнимая мокрого, но уже теплого платка от лица, Николай скупо поведал о вчерашнем побоище. Отец Никодим, помрачнев, сказал:

— Завтра я отпеваю пятнадцать человек. Некоторые совсем дети. Так вы решились на что-то?

Николай медленно, но уверенно кивнул.

— Вы уверены, что готовы помочь Украине?

— Я не слишком боюсь тюрьмы или гибели политической карьеры, и потом мне нечего терять.

— Да, почему-то чаще всего к нам приходят те, кто считает, что им нечего больше терять. Что ж, пусть будет так. Я вам дам адрес. Приходите сегодня в восемь, я вас встречу и лично представлю.

Никодим протянул карточку Николаю, и тот, держа ее в руке, спросил:

— А вы не боитесь?

— Нисколько.

— Вы полагаете, я всецело с вами?

— Не только. Мне тоже нечего терять...