Граната — тоже оружие

Надежда на то, что к вечеру наступательный порыв противника иссякнет, не оправдалась.

Враг, неся большие потери, добился все же некоторого успеха, потеснил части морской пехоты и 54-й стрелковый полк, небольшими группами автоматчиков просочился в стык двух полков и вышел на рубеж в 2–3 километрах от 412-й батареи.

Окрыленный успехом, он решил, видимо, захватить батарею.

Эта батарея состояла из 180-миллиметровых орудий. С первых дней обороны Одессы она наносила врагу большой урон и сильно препятствовала продвижению его к городу. Командовал ею капитан Н. В. Зиновьев.

Капитан Н. В. Зиновьев

Еще на рассвете 16 августа противник подтянул в район станции Беляры свою тяжелую батарею. Разведчики во главе с комиссаром 412-й батареи Малинко определили точное местонахождение вражеских орудий и сообщили данные на КП. Зиновьев засыпал огневую позицию противника снарядами — и румынская батарея не смогла даже открыть огонь.

Слишком большой счет был у противника к славной 412-й батарее, чтобы он мог примириться с ее существованием.

18 августа его автоколонна переправлялась через Аджалыкский лиман на нашу сторону. Только вытянулась она по дамбе длиной до километра — 412-я с дистанции 47 кабельтовых открыла огонь и разрушила переправу у нашего берега, потом перенесла огонь на противоположную сторону дамбы — и вражеская колонна оказалась в западне. За какие-нибудь 5–6 минут было уничтожено больше двух десятков автомашин с боеприпасами и солдатами.

Тогда противник вкопал в землю у деревни Булдинка 8 танков, и они обрушили огонь на казарму батареи. Наш корректировочный пост приблизился к танкам на 800–1000 метров. 412-я выпустила 36 фугасных снарядов и похоронила танки в могиле, приготовленной ими самими.

20 августа два эскадрона королевской гвардии, рота пехоты и четыре танка двинулись к фронту через Булдинку. Голова колонны показалась уже из деревни, и тут ее накрыли снаряды 412-й. Кавалерия повернула назад и налетела на свою подтягивавшуюся пехоту. Батарея ударила по другой окраине деревни, по центру: лошади и пехотинцы заметались из стороны в сторону, прячась от огня. Батарея сделала свое дело и прекратила огонь, но на мятущееся в панике воинство бросились 80 морских пехотинцев. Они захватили четырех офицеров, 67 солдат, 100 лошадей, много стрелкового оружия. На улице Булдинки осталось четыре подбитых танка.

Разве мог противник простить 412-й хотя бы эти дела? А она могла наделать ему еще больше бед.

Когда я зашел к Жукову, он разговаривал по телефону с командующим авиацией оборонительного района комбригом Катровым.

— Все ввели в действие, — обернувшись ко мне, сказал Жуков… — А Монахов опять докладывает, что у него дела плохи: четыреста двенадцатую батарею берут в кольцо, выбить автоматчиков, просочившихся в стык между полками, не хватает сил. Просил помощи, а резервов-то нет. Перебросить из других секторов тоже нельзя: жмут везде.

Заместитель начальника штаба ООР капитан 1 ранга Иванов доложил, что во 2-м морском полку есть две прибывшие на пополнение маршевые роты, но они не вооружены. И тут же позвонил Бондаренко, комиссар того батальона, в который пришли обе маршевые роты.

Жуков повернул трубку телефона так, чтобы и я слышал доклад комиссара. Бондаренко сообщил, что все 250 человек — шахтеры из Донбасса, без винтовок.

— Как они владеют гранатой? — спросил Жуков.

— Бросали болванку, а настоящую гранату никто еще не бросал… Устройство гранаты и обращение с ней большинство знают.

Жуков опустил трубку и спросил меня:

— Что будем делать?

— Нужно посылать тех, кто умеет обращаться с гранатой. Другого выхода нет.

— Готовьте людей, — приказал Жуков Бондаренко. — Через час прибудут машины. Отправляйте к Осипову. У каждого должно быть не меньше пяти гранат.

Жуков передал трубку мне.

— Сейчас выезжаю к вам, — сказал я Бондаренко.

— Шахтеры народ хороший. Немало коммунистов. Справимся и сами, — ответил он уверенно и с горечью добавил: — Нам бы оружие…

— Я прошу вас остаться в штабе, — рассерженно сказал Жуков, слушавший наш разговор. — Члену Военного совета подменять комиссара батальона или политрука роты — этого еще не хватало!

На душе у меня был горький осадок: посылать людей в бой без винтовок, с одними гранатами…

Мне рассказывал потом Бондаренко, как они уходили.

Сначала собрали коммунистов. Объяснили задачу. Сказали: нужно выручить береговую батарею.

— Если враги захватят ее, — начал политрук роты Пронин, — они 180-миллиметровые морские орудия повернут на город… Вы понимаете?!

— Да нас без ружьев, как куропаток, перестреляют, — перебил кто-то Пронина.

— А ты уж хвост поджал! — дружно навалились товарищи на бросившего реплику.

А потом собрали всех. Было примерно то же.

Кто-то нерешительно сказал:

— Без оружия в бой — все равно что в шахту без отбойного молотка…

— А по сколько гранат дадут? — спросил другой. — По шесть — восемь.

— Ничего, — успокоился кто-то, — граната — тоже оружие.

— Пора, что ли? — сказал рослый шахтер.

В казарме осталось двенадцать человек — раненые и больные. Им передавали наспех написанные письма, просили записать адреса.

Сели в машину, запели:

Противник после сильной подготовки, пользуясь наступившими сумерками, бросил на 412-ю батарею два батальона. Солдаты шли в полный рост, волнами. Шли. Падали. Снова шли. Их подпустили ближе. А потом сразу загрохотали тяжелые и противотанковые орудия, четыре 82-миллиметровых миномета.

Они грохотали 21 минуту. Враг не выдержал огня, побежал. На поле боя осталось больше 500 трупов.

Как раз в этот момент я дозвонился до Осипова.

Он сорванным голосом доложил, что связь с Зиновьевым восстановлена. Часть противника прижата к берегу. Есть пленные. Противник пытался расширить прорыв в стыке там, где просочилась группа автоматчиков. Двигавшуюся туда роту с приданными минометными командами встретили шахтеры с гранатами. Они спасли положение.

— У них очень большие потери, — глухо сказал Осипов. — Командир роты старший лейтенант Силин убит… Когда он упал, произошло замешательство. Но он поднялся и снова побежал. Второй раз упал — и уже не встал. Роту повел в атаку Пронин. И его ранило в живот…

Потом нам донесли, что ночью, когда подбирали убитых, обнаружили еще живого Пронина. В тяжелом состоянии его отправили в госпиталь и выходили.

На очередном заседании Военного совета мы обсуждали положение, сложившееся в районе Чебанки.

— Позор нам будет, — говорил Жуков, если враги захватят батарею и повернут против нас. Никакого оправдания нам не будет. Кроме того, противник наступает в направлении Гильдендорфа — возникает угроза потери станции Сортировочная…

У нас не было резервов. Потери не восполнялись. Маршевые роты, изредка прибывавшие, подчас даже не были вооружены.

Оставалась надежда, что нам пришлют хотя бы одну кадровую дивизию.

Жуков прочел нам телеграмму:

«Новой дивизии для Одессы выделено быть не может. Оружием будет оказана посильная помощь… Вам поставлена задача при имеющихся средствах удержать Одессу, и здесь должно быть проявлено упорство, мужество и умение. Примите все меры к удержанию противника на этих позициях, не допускайте ближе к городу. Кузнецов».

Жуков посмотрел на нас, вздохнул и сказал:

— Видимо, мы не знаем общего положения дел… Значит, не могут…

Воцарилась тишина.

— Что думают о ситуации члены Военного совета? — прервал молчание Жуков. — Дальнейшее сужение линии фронта приведет к тому, что город и порт будут простреливаться артиллерией врага. Как быть с четыреста двенадцатой батареей?

Слушая Жукова, я вспомнил, как за три часа до заседания Военного совета прибывший в штаб Дитятковский упрашивал его не взрывать стационарную 412-ю батарею.

Жуков молча выслушал его доводы, потом встал, прошелся по комнате, подошел к столу, уперся в него руками и, глядя на Дитятковского поверх пенсне, тише обычного сказал:

— Ты знаешь, какой ценой мы выручали батарею?! Помнишь роту шахтеров с одними гранатами?!

— Все помню…

— Не хватает только того, чтобы враг на наших плечах ворвался на батарею и развернул ее в сторону города. Вчера такая угроза была…

— Значит, взорвете?! — не выдержал Дитятковский.

— Не исключено.

Дитятковский отвернулся: не выдержали нервы.

— Как же быть? — повторил теперь свой вопрос Жуков. — Противник стремится отрезать прибрежную часть Восточного сектора и ворваться в город.

— Трудно взрывать такую батарею. Особенно трудно морякам. — Генерал-лейтенант Софронов подошел к карте. — Но мы должны здраво смотреть на угрозу захвата Сортировочной. Посмотрите: противник развивает прорыв в направлении Гильдендорфа и Повары. Вот этот выступ. Здесь идут бои, — он показал на район 412-й батареи. — Фронт у нас растянут, а резерва для срыва замыслов противника нет. Значит, нужно срезать этот выступ и проститься с Чебанкой, чтобы не допустить прорыва к Сортировочной.

Не глядя ни на кого, Софронов прошел к своему месту и тяжело опустился на стул…

После длительного обсуждения сложившейся обстановки мы пришли к решению: участок между Большим Аджалыкским и Аджалыкским лиманами оставить, правофланговые части Восточного сектора отвести на линию Вапнярки и Александровки, после отхода 412-ю батарею взорвать, личный состав ее передать в 1-й морской полк.

Все члены Военного совета подписали телеграмму наркому и Военному совету флота: «Ввиду прорыва противником направления Гильдендорф — Повары, угрозы потери станции Сортировочная, участок между Большим Аджалыкским и Аджалыкским лиманами оставляется. 412-я батарея по израсходовании всех снарядов уничтожается».

Заместителю начальника штаба Иванову вместе с командиром базы контр-адмиралом Кулешовым поручили подготовить к утру не менее трех тральщиков и шести сторожевых катеров для снятия личного состава 412-й батареи в случае, если противник будет мешать отходу по суше; держать миноносцы «Фрунзе», «Смышленый» и «Беспощадный» в готовности прикрыть отход огнем.

Артиллеристы эсминца «Фрунзе»

Ночью мне не спалось. Вспомнилась поездка на 412-ю батарею.

Это была совсем новая батарея, оборудованная в самый канун войны. Ее 180-миллиметровые орудия имели дальность огня до 35 километров; их прикрывали семь 45-миллиметровых орудий, батарея 82-миллиметровых минометов и три счетверенные пулеметные установки.

Когда мы подъезжали к Чебанке, Дитятковский спросил:

— Видите батарею?

Я пристально всматривался вперед, но ничего не видел, кроме трех маленьких домиков и небольшого казарменного городка чуть поодаль.

— Это и есть батарея. — Дитятковский был явно доволен.

— Домики — для маскировки? — спросил я.

— Да.

Нас встретил Николай Викторович Зиновьев. Когда прошли на КП, он показал секторы обстрела по суше.

— Переориентировались на сухопутного противника, — пояснил Зиновьев. — А это видите?

Он обратил мое внимание на деревянный ящик размером примерно в четыре кубических метра.

— Это — камнемет, — продолжал он. — Мы уже испытали его. Насыпается туда тонн пять-шесть щебенки, в специальное приспособление закладывается толу двадцать пять килограммов — и летит щебенка, куда ей приказано…

— Это на всякий случай, — вмешался комиссар батареи старший политрук Малинко. — Ребята решили драться всерьез. Если пушка откажет, камнемет есть…

Мы спустились вниз, в подземную потерну длиной 1700 метров, ведущую на батарею. Везде горели лампочки.

Орудия — в надежно укрытых блоках. Железобетонные перекрытия хорошо защищают орудийные расчеты. Заряжание и подача боезапаса из погребов производится автоматически, как на линкоре. У каждой пушки глубоко под землей помещение с бетонными перекрытиями, с кубриками для жилья, столовой, ленинской комнатой, библиотекой, санпунктом и даже камбузом.

— Народ у нас отличный, — не без гордости сказал Малинко. — Вот, кстати, наш секретарь партбюро старшина батареи Проценко.

К нам подошел гигант с черной густой бородкой. За внешнее сходство с героем гражданской войны краснофлотцы прозвали его Щорсом. Он неловко пожал мне руку, опасаясь, видимо, сделать больно.

Вместе с Проценко на батарее жил его двенадцатилетний сынишка Женя. Он был связным и часто ходил вместе с комиссаром Малинко в разведку.

Ночью Военный совет решил взорвать 412-ю, а утром Жуков рассказывал мне, что звонил потрясенный Зиновьев и не верил в это решение. Несколько раз переспрашивал, правда ли это.

Как же ее можно было взорвать, когда только три дня назад они сменили у пушек стволы?!

Это была адская работа. Стволы весом в 18 тонн менялись без обычных приспособлений для смены. На помощь морякам пришли из порта старики такелажники. За ночь никто не уснул, и к утру пушки были опять готовы к длительным боям.

Но приказ есть приказ.

Расстреляв весь боезапас, моряки, рыдая, подорвали свою родную батарею.

Они забрали с собой 45-миллиметровые пушки, минометную батарею, пулеметы, все трофейное оружие, в том числе несколько танкеток, захваченных у противника, и ушли, не оборачиваясь, в Крыжановку, а там влились самостоятельным батальоном в 1-й полк морской пехоты полковника Осипова.