"По замкнутому кругу" - читать интересную книгу автора (Михайлов Виктор Семенович)

«МОН РЕПО»

Предгорье Юры обрывистыми уступами спускалось к озеру. На вершинах еще стойко держались вековые леса, ниже и южнее — деревья уступили человеку. Здесь раскинулись горные пастбища, жирные луга с меланхолическими, широколобыми коровами швицкой породы. Еще ниже на плато — виноградники. На выступе, края которого круто обрывались в озеро, обнажая красновато-желтые известняки, высился крытый черепицей двухэтажный каменный коттедж. Этот загородный дом под скромным названием «Мон репо» принадлежит управляющему заводами фирмы «ОРБЭ», господину Вейзелю. Узкая асфальтированная лента дороги вьется среди виноградников от самого коттеджа до Шамбрельена, вливаясь в широкую автостраду Невшатель — Ле-Локль, невдалеке от нее разместились заводы фирмы «ОРБЭ».

Каждый день несколько сот рабочих и служащих «ОРБЭ», предъявив специальные пропуска, переходят франко-швейцарскую границу и в автобусах фирмы направляются к месту работы. Живя во Франции, они работают в Швейцарии.

В свое время через эту границу партизаны переправили в Ле-Локль Маргариту Арно под именем Луизы Родгейм в обществе маленькой Эрнестины Бассо, заколовшей вилами гитлеровца. Девушки пересекли границу в крытом стареньком грузовике «рено», спрятанные в кузове за пустыми молочными бидонами.

Это было трудное и опасное дело: двум людям перебраться через границу. Швейцария объявила о своем нейтралитете, но даже молока для ребенка нельзя было получить в этой «нейтральной» стране без разрешения гитлеровцев.

Луиза вспомнила тревожные полузабытые дни, увидев из окна детской комнаты такой же белый грузовичок с надписью «МОЛОКО — МАСЛО — СЫРЫ. БЛАНДЕР и К°».

С Эрнестиной Бассо они не виделись давно — больше года. Теперь Эрнестина уже не Бассо, а мадам Ламастер, ее муж служит в пограничной жандармерии, живут они в Морто, а работает Эрнестина по-прежнему у «ОРБЭ» в Ле-Локле. Сразу же, как только они перешли границу, Эрнестина устроилась на работу к «ОРБЭ». Маргарите Арно было неизмеримо труднее, ее выручило письмо одного из преподавателей школы святой Терезы к аббату Штаудэ.

Маргарита воспитывалась в католической школе, но ее галльский темперамент плохо мирился с христианским учением. Пепел Орадура не вызвал в ней страха, на который рассчитывали каратели, тем более христианского смирения. Девушка ушла к маки и приняла присягу на верность родине. Вырезав ножом на ложе снайперской винтовки «Не убий!», она убивала гитлеровцев. В этом не было противоречий — гитлеровцы убили всех ее близких, они нарушили заповедь. В первые дни борьбы, направляя крестик оптического прицела прямо в сердце врага и медленно нажимая на спусковой крючок, она думала: «Без твоей воли, господи, ни один волос не упадет с головы человека. Если пуля поразит врага, в этом есть твоя мудрая воля». В дни борьбы и лишений ее сознание питалось реальным пониманием действительности. Это сознание медленно, шаг за шагом, все дальше и дальше уводило ее в сторону от догматических учений католицизма. Она не стала коммунисткой, как многие ее товарищи по движению Сопротивления, но научилась самостоятельно мыслить.

После бегства из Франции, еще скрываясь в доме Штаудэ, девушка встретила Люсьена Вейзеля, пользовавшегося особым расположением аббата. В период аннексии[7] Эльзаса Вейзель бежал из Страсбурга от надвигающегося фашизма. Казалось, сходство судеб сближало их, но на горизонте девушки появился Марсель Лоран. В сорок четвертом они встретились в редакции газеты «Вуа увриер», где начинала сотрудничать Луиза. Марсель Лоран был на полулегальном положении — в «нейтральной» Швейцарии коммунист не мог себя чувствовать в безопасности. Они встречались тайно, и только аббат Штаудэ знал о их встречах. Духовник пытался использовать свое влияние, чтобы помешать ей, но чувство Луизы было сильно, они обручились. В феврале сорок пятого года, накануне их свадьбы, Лоран исчез. Долго, около года, она ждала его и вот письмо… «Обстоятельства сильнее нашей любви», — писал ей Лоран. Тогда, особенно остро почувствовав свое одиночество, Луиза Дала согласие Вейзелю. Скромная свадьба была отпразднована в Невшателе.

— Ма, я не хочу спать, — капризно протянул Эжен, сбросив с себя одеяло.

Вздрогнув от неожиданности (ее обмануло ровное дыхание сына), Луиза подошла к кроватке.

— Сказку! — потребовал Эжен.

— Будет тебе, сынок, сказка, — пообещала она и, укрыв ребенка одеялом, села рядом с кроватью в кресло.

По комнате бродили сумеречные тени. День угасал.

— Мотылек надумал жениться, — начала она. — Конечно, мотыльку хотелось взять замуж хорошенький цветочек…

Это была старая детская сказка, ее поэтические, наивные образы поселились в комнате и жили своей жизнью. Луиза мыслями была далеко и, рассказывая историю мотылька, думала совсем о другом.

Размышления ее были прерваны низким и протяжным гудком автомобиля. Луиза подошла к окну и увидела подъехавший к подъезду «мерседес» прелата Штаудэ. Люсьен спустился со ступенек подъезда и помог прелату выбраться из машины.

Улыбаясь, Эжен спал. Луиза, осторожно притворив дверь, вышла из детской и прошла к себе в комнату.

Работа не клеилась. Поездка в Россию всколыхнула ее. Впечатления еще не улеглись. Сегодня утром ей звонили из редакции, торопили с очерком, она обещала, но…

Медленно, нащупав рукой перила, Луиза спускалась вниз. На лестнице было темно. Внизу прямо перед собой она видела в прямоугольнике фрамуги над дверью освещенный холл — камин, выложенный фрауэнфельдским изразцом с изображением Вильгельма Завоевателя, баварские пивные кружки на серванте. Здесь была немецкая обстановка, этого требовали деловые связи мужа.

Чем-то взволнованный, прелат метался из угла в угол. По-немецки, с рыкающим берлинским акцентом Штаудэ что-то громко говорил, обращаясь к Люсьену. Никогда за время их знакомства Луиза не слышала из уст прелата ни одной повышенной интонации. Какое-то подсознательное чувство подсказало, что речь идет о ней. Все больше и больше замедляя шаг, охваченная тревогой, в полной темноте она спускалась вниз, когда услышала робкое замечание мужа, сделанное по-немецки:

— Святой отец, если вы помните, таково было ваше желание…

— Дикий зверь под влиянием человека, — перебил его Штаудэ, — становится ручным! Двадцать с лишним лет, день за днем, ни на минуту не забывая о том, что передо мной лесная волчица, я приручал ее, и вот результат — предан! Не за тридцать сребреников, нет, по таксе коммунальных услуг!..

Луиза прижалась к стене не дыша…

— Что вы говорите, — так же робко возразил Вейзель, — я уверен, что Луиза ни в чем не виновата…

— «Я уверен»! — передразнил его прелат. — Где она? Быть может, подслушивает у порога? — Широко распахнув дверь, Штаудэ бросил испытующий взгляд на лестницу.

Луиза прижалась к стене не дыша, закусив губы. Прелат хлопнул дверью и продолжал.

— «Я уверен»! — еще раз повторил Штаудэ. — Давайте, господин Вейзель, уточним некоторые вопросы. В сороковом году, надеюсь, память вам не изменила, в страсбургской церкви святого Фомы, подле надгробия Морица Саксонского, состоялась встреча рядового рыцаря «Камло дю руа»[8] и некоего аббата. Организация предложила вам закрыть часовую мастерскую в Страсбурге и в качестве политического эмигранта бежать в Западную Швейцарию. Вы помните, я вручил вам тогда десять тысяч швейцарских франков и несколько писем, в том числе к президенту акционерного общества «ОРБЭ». Уже тогда фюрер готовился к вторжению во Францию. Мы знали, что политическая эмиграция хлынет волной через границу Швейцарии. Нам были нужны свои, проверенные люди, вокруг которых могли бы группироваться политические противники нового порядка в Европе.

— Я точно выполнил все указания организации, — проронил Вейзель.

Это было сказано так тихо, что за гулкими ударами сердца Луиза едва расслышала эти слова, эту новую для себя, рабски угодливую интонацию мужа.

— Ваши услуги получили достойную оценку, — согласился прелат. — А гестапо удалось ликвидировать многих неугодных нам политических деятелей. Сейчас речь не об этом, вернемся к вашей жене.

Луиза вспомнила всех тех, кого в эти дни приютил у себя Люсьен Вейзель: пылкого Бастида Ферье, его убили на улице Ла-Шо-де-Фон; лионскую ткачиху Жанну Клюазо, она была сброшена с поезда под Невшателем; Жака Пюи, партизана, бежавшего, как и она, в Швейцарию, закололи ножом в постели. Их было много, этих «неугодных политических деятелей», как сказал Штаудэ, теперь это она понимала. Скорбной вереницей в эти мгновения все те, кого она знала, прошли перед ее глазами, рождая не печаль, нет — гнев! Гнев, от которого не хватало дыхания, и в сжатых кулаках ногти впивались в ладони.

— В сорок четвертом году, — продолжал Штаудэ, — было ясно, что война проиграна и политика завтрашнего дня требовала от нас уже тогда закладки фундамента будущего реванша. Нам нужно было во всех рабочих и коммунистических организациях располагать своими, проверенными людьми с безупречной репутацией. Когда Маргарита Арно появилась в Швейцарии, ничего не стоило убрать ее с нашей дороги, но новая политика требовала и новой тактики. В будущем антифашистка Арно могла сделать для нас больше, чем рота моторизованной пехоты. Вы помните, Вейзель, организация предложила вам жениться на этой девушке, убрав с вашего пути Марселя Лорана…

Приложив глаз к щели подле дверной петли, Луиза наблюдала за прелатом. Она смотрела в эту узкую щель, как когда-то в трубку оптического прицела, инстинктивно выбирая наиболее уязвимое место в его груди.

— Прошло десять лет. Все это время мы разрешали вашей жене заигрывать с «Вуа увриер», этим листком левого крыла социалистов. Мы хотели сохранить ее старые связи с участниками движения Сопротивления во Франции, считая, что влияние семьи и церкви в нужный момент обеспечит нам контроль над ее мыслями и той розовой писаниной, что она поставляет газете. Я был настолько уверен в этом, что поддержал ее желание поехать от «Вуа увриер» в Советскую Россию. И что же? Волчица снова просыпается в ней, я это вижу по ее глазам, по ее мыслям, по первым заметкам на страницах газеты. Я перестаю верить ей. Она предаст нас!

— Святой отец, но Луиза ничего не знала о донесении агента, для нее это была только картина, обыкновенный пейзаж…

— А если вы раскрыли ей эту тайну, — перебил его Штаудэ, — если, наконец, картина показалась ей подозрительной и она сообщила об этом советской контрразведке?

— Это предположение оскорбительно…

— Оскорбительно? — угрожающе переспросил Штаудэ и пошел прямо на Вейзеля, схватил его за ворот пиджака, притянул к себе и…

Раздался настойчивый звонок у парадной двери.

Пользуясь этим, Вейзель вырвался из рук прелата, оправил смятые борта костюма и крикнул срывающимся голосом:

— Эмма! Эмма, звонят! Проклятая девчонка, никогда ее нет на месте!

Вейзель вышел из холла в вестибюль и вскоре вернулся с почтальоном, который нес в одной руке, придерживая культей другой ампутированной руки, тщательно упакованную посылку с голубой этикеткой воздушной почты.

— Посылка для фрау Вейзель, — доложил он, поглядывая с вожделением на коробку с американскими сигаретами.

Перехватив взгляд старика, Вейзель сунул в карман его куртки несколько сигарет, сказав:

— Фрау Вейзель работает у себя наверху, не будем ее беспокоить. Знаете, святой отец, наш милый, старый Франц потерял руку еще под Верденом в шестнадцатом году…

— Добрая, старая гвардия! — поддержал его Штаудэ.

Старик выдал посылку, которая быстро перешла в руки прелата, подал письмо и накладную для расписки хозяину дома.

Когда почтальон вышел бравой походкой и за окном раздался треск его мотоцикла, прелат сорвал с посылки веревку и, приподняв каминными щипцами крышку ящика, вытащил картину.

Увидев знакомый пейзаж в руках Штаудэ, Луиза осторожно, стараясь не скрипнуть ступенькой лестницы, поднялась в детскую и, задернув портьеру, в изнеможении прислонилась к двери. В эти минуты ей казалось, что вот так, закрыв своим телом дверь, она прочно отгородила своего ребенка от мира лжи, лицемерия и подлости.

По мере того как проходило состояние крайнего напряжения, в ней пробудилась потребность к действию.

«Если там, в России, — думала она, — разобрались в том, что собой представляет картина Штаудэ, они будут считать это искариотской платой за искреннее гостеприимство».

Луиза вышла из детской. На площадке, сообщающейся с ее комнатой, и лестнице все еще было темно. Сквозь фрамугу над дверью в ярко освещенном холле она увидела прелата, склонившегося над картиной с лупой в руке.

«Странно, — думала она, — в Штаудэ, казалось бы. есть все для того, чтобы считать его человеком: разум, глубина мысли и широта души, мужество, сила духа и дружеское тепло. На самом деле все это — средства мимикрии, способность менять цвета окраски, чтобы незаметно вползти в человеческую душу…» Она вошла в свою комнату и села за стол.

С портрета, висящего над столом, прищуренным, ироническим взглядом смотрел Анатоль Франс. Его взгляд как бы спрашивал ее с лукавой усмешкой: «Кто дал нам право создавать мнимых людей?»

Вдохновленное гневом перо бежало по бумаге, едва поспевая за мыслями.

Не стучась, в комнату вошел Люсьен. Услышав его шаги еще на лестнице, она накрыла письмо страницей путевых заметок. Люсьен поцеловал жену в золотистый завиток волос на шее. Потянув за конец шарфа, она стерла след поцелуя.

— Тебе письмо из России и посылка. Если бы ты знала, как я рад тому, что Штаудэ получил свою картину! Пейзаж ему нравится, он в восторге. Быть может, ты спустишься вниз? Святой отец хочет лично поблагодарить тебя за картину.

Люсьен успокоился, от его угодливой интонации не осталось и следа. Пригладив редкие светлые волосы, он бросил на ходу:

— Так мы тебя ждем! — и вышел.

Заклеив конверт, она разыскала в записной книжке адрес Аллы Сухаревской, рассчитывая на то, что переводчица передаст письмо тому, кому найдет нужным.

«Но как отправить этот конверт в Россию? — подумала она. — В почтовых отделениях Невшателя, а тем более Ле-Локля работают люди Штаудэ, письмо окажется в кармане его черной сутаны, а меня… Со мной поступят так же, как с Жанной Клюазо или Бастидом Ферье, меня просто „уберут с дороги“, как сказал прелат. Эрнестина! — вспомнила она. — Мне может помочь Эрнестина», — окончательно решила она, переодеваясь в спортивный костюм, и спустилась вниз.

Когда Луиза подошла под благословение прелата, ее лицо было спокойно.

Выслушав благодарность Штаудэ, она надорвала конверт, полученный из России, и прочла вслух:

— «Глубокоуважаемая госпожа Вейзель! По представлению таможенного инспектора мы проверили приобретенный Вами в Москве пейзаж работы художника И. Фотiева. В числе антикварных ценностей означенная работа И. Фотiева не значится. Одновременно с этим письмом картина будет отправлена в Ваш адрес воздушной почтой. Приносим глубочайшее извинение за задержку. Старший таможенный инспектор В. Солодарев».

— Очень мило, — сказал Люсьен, прикуривая у камелька сигарету.

— Не очень мило, — вставил прелат. — Они задержали картину на целых три дня! Я еще раз благодарю вас, Луиза, за подарок. Это как раз то, что мне хотелось. Часто, вспоминая свое детство, я мысленно видел подобный пейзаж и, признаюсь, тосковал. Апостольская борьба против коммунизма, к сожалению, лишила меня возможности перед смертью еще раз повидать все эти близкие мне, родные места в России.

— Я рада, святой отец, тому, что сумела доставить вам это маленькое удовольствие. Вы не будете возражать, если кофе вам подаст Эмма, я хочу немного прогуляться. — И уже в дверях, натягивая перчатки, она добавила: — Кстати, святой отец, настоятелю Кентерберийского собора Хьюлетту Джонсону не помешала апостольская борьба против коммунизма — он не только частый гость, но и друг России.

— Волчица показывает зубы, — процедил Штаудэ, когда за Луизой закрылась дверь.

Не разогрев мотор, она сразу включила третью скорость. За оградой «Мон репо», бросив взгляд на дом, Луиза увидала в окне прелата Штаудэ. Святой отец наблюдал за тем, какое направление она изберет для своей прогулки.

Луиза поехала в сторону фермы и, только когда густая стена виноградников скрыла от нее дом, свернула прямо через луг на дорогу, ведущую в Ле-Локль. Чтобы застать Эрнестину, ей надо было торопиться — дневная смена закончила свою работу пятнадцать минут назад.

У чугунных ворот завода «ОРБЭ» Луиза увидела несколько автобусов фирмы и рабочие пикеты. Затормозив машину, она спросила одного из пикетчиков:

— Что здесь происходит?

Узнав машину управляющего, рабочий не ответил. На помощь к ней поспешил высокий жилистый человек. Сняв шляпу и обнажив лысину с прилипшими по краям редкими волосами, подобострастно улыбаясь, он представился:

— Прадэль, мадам, к вашим услугам! Мастер Жозеф Прадэль! — Вынув из кармана зеркало и щеточку, он привычно декорировал лысину.

Луиза увидела на обороте зеркала кощунственно опозоренное творение Леонардо да Винчи: в согнутой правой руке Джоконда держала дымящуюся сигарету, а снизу шла размашистая надпись по-английски:

Положив в карман зеркало и щетку, мастер Жозеф Прадэль пояснил:

— Вздорожал бензин, мадам, фирма назначила плату за проезд в автобусе. Это очень справедливое решение, мадам, а рабочие объявили бойкот транспорту фирмы и пошли пешком. Мы честные люди…

— Этот «честный человек» живет вон в том домике фирмы, — с насмешкой перебил его пикетчик, указав на дом у дороги. — Ему не нужно каждый день делать по восемь километров туда и обратно, он «честный человек»!

Луиза включила скорость и, чуть не сбив с ног Прадэля, выехала на автостраду. Уже через несколько минут она стала обгонять рабочих, идущих небольшими группами в том же направлении. Сбавив скорость, она вглядывалась в лица женщин. Эрнестину удалось нагнать около мельницы, сесть в машину она наотрез отказалась, хотя впереди было еще добрых три километра пути.

— Я не одна. Кроме того, это машина управляющего фирмы, — сказала она. — Не хочу быть белой вороной!

Они присели на траве возле мельницы, и Луиза все рассказала. Эрнестина молча взяла письмо, спрятала его и, подумав, сказала:

— Ты говоришь: «Если русские докопались до истины, что они подумают о тебе?» А мне кажется, не это главное. В картине заключена какая-то важная государственная тайна. Ты подумала о том, что будет, если русские не узнают об этом?

Луиза с удивлением и любопытством посмотрела на Эрнестину. Такая мысль не приходила ей в голову. Здесь же, достав блокнот, она написала новое письмо в Россию и маленькую записку своему другу Анри Гоше, лиможскому металлисту, они вместе были в маки.

— Вложишь в конверт и пошлешь в Лимож, — сказала она, написав на обороте записки адрес. — Я уверена, Гоше найдет способ переслать это письмо в Россию.

Услышав за поворотом дороги знакомый низкий сигнал автомобиля Штаудэ, она быстро вернулась в машину, включила зажигание, скорость и, перевалив через кювет, отвела машину за сарай мельницы. Это было сделано вовремя — «мерседес» прелата на большой скорости пронесся в сторону Ле-Локля.