Исключительно четко, по-серьезному и умело провел работу диспетчер батальона тов. ГОРЯЧКО, за
что объявляю благодарность.
Командир батальона
полковник МЕЖОВ
Военком батальона
старший политрук СНЫТКО
зам. начальника штаба батальона
лейтенант УГЛОВ"35
Итак, разгрузка лагеря. (В уже упоминавшемся отчетном докладе комсомольского секретаря
Скоробогатова читаем: "Хорошо выполнена задача по частичной разгрузке лагеря",
что, впрочем, можно понять как частичное участие в разгрузке.)
Обратим внимание на уже знакомые нам фамилии: Татаренко36,
Кораблев, Безмозгий, Коптев, Горячко.
Что касается красноармейцев Павленко, Гаврилова, Прокофьева, Захарова и Дуброва, то это люди из
состава групп, убывших в Козельск вслед за комбатом 18 и 19 марта. Упоминаемый в приказе
полковник Степанов -- начальник 1-го отделения 1-го отдела штаба конвойных войск НКВД СССР.
По мнению Лебедевой, это тот самый описанный Свяневичем "высокий, черноволосый полковник
НКВД с большим мясистым лицом", руководивший разгрузкой лагеря по отъезде Зарубина. С этим
можно было бы согласиться, имей мы на руках портрет Степанова. Замечу лишь следующее. Поляки,
как я уже писал, слабо ориентировались в специальных званиях ГБ; звания "полковник НКВД"
не существовало, а полковничьи петлицы соответствовали званию "капитан ГБ". Так что это
мог быть, например, Куприянов — начальник Смоленского УНКВД или же полковник, но не Степанов, а Межов.
О том, что происходило на станции Гнездово близ Смоленска, рассказывает в своих воспоминаниях
профессор Свяневич, вывезенный из лагеря с этапом 29 апреля. На рассвете 30 апреля состав из
шести столыпинских вагонов достиг Смоленска и после краткой остановки тронулся дальше.
"Проехав несколько десятков километров, поезд остановился. Снаружи стали доноситься
звуки команд, шум движения многих людей, звуки автомобильных моторов". Примерно через
полчаса в вагоне появился "полковник НКВД" и приказал Свяневичу следовать за ним.
"Выйдя из вагона, я почувствовал острые запахи весны с полей и перелесков, где местами
лежал снег. Было чудное утро, высоко в небе заливался жаворонок. Чуть в стороне от нашей стоянки
была станция, но я не увидел на ней ни души. Локомотив наш уже отцепили, и он уехал. С другой
стороны состава доносились какие-то звуки, но что там происходит, я не видел. Полковник спросил
меня, не хочу ли я попить чайку..."
Заперев Свяневича в купе одного из уже освободившихся вагонов, "полковник" приказал
красноармейцу приглядеть за пленным и принести ему кипятку, сам же удалился. Свяневич забрался
на верхнюю полку и стал наблюдать за происходящим через вентиляционную щель. (Вагонзак, или
"Столыпин", детально описан Солженицыным в "Архипелаге". К этой книге
я и отсылаю читателя.) Он увидел, что площадка рядом с поездом оцеплена красноармейцами в
форме НКВД37.
С интервалом в полчаса к составу подъезжал автобус с замазанными белой
краской окнами. Он подавался к вагону таким образом, что пленные переходили в него, не
ступая на землю. В центре площадки стоял "полковник НКВД", чуть в стороне,
рядом с "черным вороном", — "капитан НКВД", оказавшийся впоследствии
начальником внутренней тюрьмы Смоленского УНКВД. Вскоре за Свяневичем пришли, и он в
сопровождении "капитана" отправился в тюрьму, а оттуда 5 мая на Лубянку.
(Здесь все та же путаница в званиях: начальником, вернее, командиром внутренней тюрьмы
был лейтенант ГБ Стельмах, носивший в петлицах одну шпалу - столько же, сколько армейский капитан.)
Некоторые мемуаристы упоминают надписи на стенах тюремных вагонов, оставленные узниками
Козельска. Одну из них, нацарапанную карандашом или спичкой, видел уже знакомый нам
Владислав Фуртек, покинувший лагерь 26 апреля. Она гласила: "На второй станции
за Смоленском выходим грузимся в машины" — и число, вторую цифру которого он не
разобрал: не то 12, не то 17 апреля. Другую обнаружил в своем вагонзаке виленский адвокат
Р-ч, этапируемый 27 июня 1940 года из Молодечно в Полоцк. На сей раз текст был написан
химическим карандашом: "Нас выгружают под Смоленском в машины". Естественно,
обе надписи были сделаны по-польски.
Признаюсь, рассказы эти казались мне не слишком надежными — как говорится, к делу не
пришьешь, — и я колебался, стоит ли приводить их в книге. Но тут вдруг обнаружился архивный
документ, не только подтвердивший наличие надписей, но и объяснивший их происхождение. В
политдонесении Меркулову читаем:
"Установлено, что высшие чины бывшей польской армии, находившиеся в лаюре, давали
указания офицерам, отправляющимся в первых партиях, делать в вагонах надписи с указанием
конечных станций, чтобы последующие могли знать, куда их везут.
7 апреля при возврате первых вагонов была обнаружена надпись на польском языке "Вторая
партия — Смоленск, 6/IV 1940 года".
(...) Отдано распоряжение все смыть и в будущем вагоны осматривать".
Существует еще одно свидетельство дневник майора Адама Сольского (этап 7 апреля). Запись от
8 апреля гласит:
"С 12 часов стоим в Смоленске на запасном пути. 9 апреля подъем в тюремных вагонах и
подготовка на выход. Нас куда-то перевозят в машинах. Что дальше? С рассвета день начинается
как-то странно. Перевозка в боксах "ворона" (страшно). Нас привезли куда-то в лес,
похоже на дачное место. Тщательный обыск. Интересовались моим обручальным кольцом, забрали
рубли, ремень, перочинный ножик, часы, которые показывали 6.30..."
На этом запись обрывается. Майор Сольский покоится в Катынском лесу. Дневник обнаружен при
трупе профессором судебной медицины Герхардом Бутцем, впервые вскрывшим катынские захоронения.
Вот. собственно, и все.
Попробуем проанализировать и. если получится, дополнить эти тексты.
Прежде всего о Свяневиче. Профессор до сих пор тсряегся в догадках, почему он остался в живых
и почему, если уж на то пошло, его не вывезли из лагеря с одним из двух этапов. направлявшихся
в Юхнов. По этому поводу имеются кое-какие документы.
27 апреля начальник Управления по делам о военнопленных Сопрупенко получил распоряжение от
имени заместителя наркома Меркулова - немедленно задержать этапирование Свяневича в Смоленск.
3 мая ему же поступило распоряжение начальника Смоленского УНКВД Куприянова:
"Первым отходящим вагонзаком этапируйте в распоряжение начальника 2-1 о отделения ГУГБ
НКВД СССР старшего майора государственной безопасности тов. Федотова
находящегося во внутренней тюрьме УНКВД арестованного Свяневича Станислава Станиславовича".
4 мая получена дополнительная бумага на ту же тему: Свяневича предписывалось этапировать под
усиленным конвоем во внутреннюю тюрьму НКВД СССР. На Лубянку профессора повез конвой из трех
человек во главе с лейтенантом Волошенко. 6 мая начальник конвоя телеграфировал в Смоленск:
"Материал сдал Москве. Волошенко"38.
Зачем профессор-экономист понадобился советской контрразведке (а Федотов возглавлял именно
контрразведку)?
Желая сохранить статус иностранного подданного, Свяневич в свое время умолчал о том, что он
является профессором Виленского университета. Факт этот стал известен Зарубину незадолго до
его окончательного отъезда из лагеря, да и то по чистой случайности. "Комбриг",
пишет Свяневич, чрезвычайно заинтересовался этим обстоятельством и тотчас пригласил профессора
на беседу; в разговоре же особенно подробно расспрашивал его о недавней поездке в Германию.
Всего вероятнее, именно эта беседа и спасла жизнь профессору. К тому времени Свяневич уже
имел репутацию крупного специалиста по экономике тоталитаризма. На Лубянке Свяневич написал
целый трактат о методике финансирования германской политики вооружения. Смею предположить,
что для контрразведки представляли интерес также и личные контакты Свяневича в университетских
кругах Германии. Он, в частности, находился в хороших отношениях с профессором Кёнигсбергского
университета Теодором Оберлендером. Последний был другом Эриха Коха, будущего гауляйтера
Украины, и страстным поборником советско-германской дружбы. В 1934 году Оберлендер побывал
в СССР. встречался с Бухариным и Радеком. выразившими полную поддержку его
взглядов39.
Картину происходившего на станции Гнездово полностью подтвердил мне Аркадий Андреевич
Костюченко из Витебска. В 1940 году ему было 9 лет и жил он в поселке Софиевка - это
в километре от станции.
"В 1940 году. - пишет он, - на станцию Гнездово прибывали время от времени
один-два вагона пассажирских с решетками на окнах. К вагонам подъезжала автомашина,
так называемый "черный ворон". Из вагона переходили под охраной в автомашину
польские офицеры (они были в военной форме), и их увозили в Катынский лес. Лес был
огорожен, и что там происходило, никто не видел. Но слухи были о том. что там раздаются
выстрелы. В то время, как мне помнится, никто не сомневался в том, что их там расстреливают.
Но говорили об этом мало. Дело серьезное, опасное. Поэтому и старались как бы не замечать
этого".
На мои дополнительные вопросы А.А. Костюченко ответил новым письмом:
"Обдумывая ответы на Ваши вопросы, мне начинает казаться, что воспоминания мои тех лет
как-то тускнеют и растворяются в последующих представлениях. Тем более мы, тогдашние пацаны,
как и всегда, жили сами по себе, увлекались своими интересами, а дела взрослых воспринимали
постольку, поскольку они происходили на наших глазах.
Месяц я, конечно, не помню, но дело было летом. Погода теплая, солнечная, бегали мы босиком.
Поляки были в мундирах, у некоторых были шинели или плащи на руке, у некоторых - саквояжи.
Почему поляки? Потому что их так все называли, и уж очень красивые мундиры с какими-то
значками, нашивками. Выглядели нормально и держались, как нам казалось, гордо и с достоинством.
Менялись ли конвоиры — не знаю. В лес их отвозили в "воронке". Конвоиры стояли
с двух сторон при переходе поляков из вагона в машину. По всей видимости, конвоиры были из
вагона, в машине они просто не поместились бы. Мне лично пришлось всего лишь раз видеть
эту пересадку, и то издали, а вагоны, зеленые с решетками на окнах, стоявшие на станционных
путях, видел часто. Очевидно, вагоны прибывали с каким-то составом, их отцепляли, а затем
после разгрузки прицепляли к очередному составу.
Помнится мне такой случай. Ребята принесли в поселок диковинную штуку, которая нас всех
очень удивила. Это башмаки, выдолбленные из дерева. Попали они к ребятам от поляков. Каким
образом это могло произойти, сейчас и представить не могу. Но эти деревянные башмаки и что
они от поляков, помню хорошо. Это точно. Позднее я видел такие в Западной Белоруссии в
Гродно в 1944 году. Там это обычная штука.
Враждебности к полякам никто не проявлял. Мне помнится, что не считали их пленными и тем
более врагами. Ведь войны с Польшей официально не было.
В это время было опасно говорить не только о поляках. Люди всего боялись. Ночью нередко
арестовывали соседей. Я не согласен, что все это воспринималось как проявление какой-то
необходимой справедливости. Многие чувствовали, что происходит, творится что-то ужасное,
несправедливое, но... молчали.
Я, например, хорошо помню свои мальчишеские думы тех времен по этому поводу, но ведь
я еще не мог сам так понимать — это понимание передавалось мне от взрослых. Конечно, кто-то
корысти ради "ура" кричал, но подонки всегда были и, к сожалению, будут..."
Свидетельство Костюченко внушает мне доверие по следующим причинам. Во-первых, он не говорит
лишнего, во-вторых, оговаривает возможные ошибки памяти и, в-третьих, в его письме есть
непридуманная деталь — деревянные башмаки. Замечу также, что наша переписка относится к тому
времени, когда в советской прессе публикаций о Катыни практически не было, во всяком случае,
подробных описаний событий в Гнездове нет и сейчас. Это, впрочем, относится и к другим письмам:
все они датированы второй половиной 1989 года, максимум январем 1990-го.
Начинается второе письмо с вопиющего несоответствия польским источникам: Аркадий Андреевич
утверждает, что дело было летом, хотя тут же отмечает, что пленные имели при себе зимнюю
одежду. (Далее мы увидим, что наличие в могилах шинелей и шарфов несколько подпортило стройную
версию Бурденко.) Конечно, моего корреспондента сбила с толку теплая погода, и это еще одно
психологическое подтверждение достоверности свидетельства: фальсификатор никогда не допустил
бы столь грубой ошибки.
Прочие подробности совпадают, за исключением, пожалуй, башмаков. Башмаки и впрямь совершенно
не вяжутся с атмосферой разгрузки в Гнездове — не было у поляков возможности обмениваться
сувенирами. Иное дело пересылка в Смоленске, описанная М.А. Добрыниным. Такая аберрация
представляется мне вполне вероятной. Не исключено также. что башмаки именно в качестве
никчемной диковины отдал ребятам кто-то из энкаведистов, проводивших обыски на месте казни.
Поразительная вещь: впечатление Адама Сольского, что место, куда привез его "черный
ворон", напоминает дачное, полностью соответствует действительности — в Козьих Горах
и в самом деле располагалась дача Смоленского УНКВД, а участок леса был огорожен начиная
по крайней мере с 1934 года.
Бывший шофер начальника УНКВД И.И. Титков припоминает, что весной 1940 года возил Куприянова
в Гнездово, сам оставался в машине, а Куприянов выходил, наблюдал за разгрузкой эшелона,
разговаривал с конвойными.
Наконец, тот факт. что среди местного населения весной 1940 года циркулировали слухи о
расстрелах поляков, подтверждают авторы нескольких полученных мною писем.
В окрестностях Козьих Гор можно встретить немало лжесвидетелей. Мне, например, приходилось
слышать красочное описание прибывших в Гнездово пленных, среди которых были два ксендза с
собачками на поводках. Не говоря уже о том. что из всех ксендзов, содержавшихся в Козельском
лагере, в Катынь попал лишь один, совершенно нереальным представляется существование собачек;
да и отличить капеллана от офицера человеку несведущему, причем издалека, сложно.
Вопрос о смене конвоя имеет принципиальное значение, и вот почему. Экзекуция такого масштаба
не могла быть произведена конвойными хотя бы уже ввиду отсутствия необходимого количества
револьверов (а мы знаем, что в Катыни применялись именно револьверы): наганами были вооружены
только начальники конвоев и проводники служебных собак. Вообще катынская акция требовала от
исполнителей исключительного профессионализма. Этапы насчитывали от 92 до 420 человек, в
автобусе, по словам Свяневича, помещалось не более 30, интервал между ездками составлял
примерно полчаса — да ведь это впритык, только-только управиться с очередной группой, причем
сделать это надо так, чтобы следующая группа до последних минут не догадалась, зачем ее сюда
доставили. Еще и обыск был! Нет, конвойные на такое явно неспособны, здесь работали специалисты.
Вспомним Свяневича: он утверждает, что площадка рядом с составом была оцеплена "солдатами
НКВД". Стало быть, конвой поменялся? Когда? Во время той самой короткой остановки?
Были такие специальные подразделения в "органах": комендантская рота, комендантский
взвод. Профессионалы. В одном из жаворонковских материалов мелькнуло, что особым мастерством
отличался, дескать, Стельмах — горе в том, что читать-то Жаворонкова следует с поправкой на
беспардонную конъюнктурщину. Кроме того, Стельмах, если я его верно идентифицировал, в
расстрелах как раз не участвовал, а прибыл в Гнездово специально за Свяневичем. Словом,
на этом факты кончаются, и начинаются не догадки даже, а гадания.
Есть еще, правда, слабая зацепка: конвой командира отделения Кораблева, отправившийся из
Козельска 16 апреля, в Смоленск прибыл аж 30-го. Где был, что делал Кораблев со своим
отделением между 17 и 30 апреля — непонятно...
* * *
Начальник 1-го отдела штаба KB НКВД полковник Рыбаков, побывавший в июле 1940 года в
Козельском и Юхновском лагерях с проверкой, остался недоволен. "Наряду с отдельными
недочетами, влияющими на качество службы, — гласит приказ конвойным войскам от 22.7.1940, —
установлено отсутствие среди личного состава рот 136 батальона 15 бригады должной
дисциплинированности. Отсутствуют такие важнейшие элементы дисциплины, как выправка,
подтянутость и умение точно в соответствии с новой редакцией ст. 27 УВС-37*
и ст. 42 Строевого Устава Пехоты приветствовать своих начальников и старших по
званию"40.
Что и говорить, подкачал 136-й батальон...
________________________________
*Устав внутренней службы от 1937 г.
________________________________
Итак, Козельский лагерь продолжал существовать, но это был уже Козельск-2: в нем разместили
поляков, интернированных в Литве и Латвии.
К этому периоду истории лагеря относится документ, обнаруженный немцами в архиве Белорусского
НКВД и опубликованный в июне 1943 года в оккупационной газете "Новый курьер
варшавский". Поскольку подлинник этого текста недавно найден в фондах ЦГОА, все
сомнения в его аутентичности отпадают. Это совсекретный рапорт сотрудника Смоленского
УНКВД лейтенанта ГБ Стариковича на имя начальника управления Куприянова от 20.8.1940.
Старикович сообщает из Козельска:
"Всем интернированным известно, что они находятся в лагере Козельска Смоленской
области и что в этом лагере ранее также находились польские военнопленные.
Для подтверждения сказанного заявляю:
1. Прибывшие на станцию в транспортах люди при выходе
из вагонов могут увидеть надписи с названием железнодорожной станции.
2. Во время перехода от вокзала в Козельск дорога идет через город, где интернированные имеют
возможность читать названия учреждений и организаций, а также улиц и местностей.
3. Руководство лагеря не устранило надписей на стенах, сделанных военнопленными, которые
покинули лагерь. Поэтому новая группа интернированных может уяснить, что в лагере уже
находились военнопленные.
Пользуясь случаем, должен обратить ваше внимание, что среди персонала лагеря были случаи
нарушения режима секретности. В июле часовой в беседе с одним военнопленным сказал, что в
лагере уже находились люди.
Интернированные особенно интересовались башней около барака номер 15, где раньше находилась
местная тюрьма, на стенах которой были оставлены различные надписи. По ним можно было понять,
что здесь находились военнопленные, которые ждали суда. На стенах бараков они также видели
следы от выстрелов, из чего можно сделать вывод, что именно здесь приводились в исполнение приговоры.
Следует заменить в стенах бараков доски с надписями, поскольку именно по ним заключенные
узнают о пребывании здесь польских военнопленных офицеров. Об этом доложил мне осведомитель".
В феврале 1941 года из Бутырской тюрьмы в Козелъск отправили несколькими группами около
двухсот интернированных военнослужащих французской, английской и бельгийской армий.
Теперь об окончательной эвакуации лагеря.
22 мая из Козельска в Мурманск прибыл конвой во главе с майором Репринцевым. Он доставил
на Строительство НКВД № 10641 1000 военнопленных. Другой крупный
конвой отправился из Козельска в Грязовецкий лагерь (начальник конвоя лейтенант Кателян). 2 июля
он сдал по назначению 1224 "интернированных военнослужащих и гражданских лиц бывшей
Польши", а также 181 француза, англичанина и бельгийца (первоначально в акте стояло 195,
затем исправлено). В последних числах июля из Козельска в Потьму убыл конвой младшего лейтенанта
Мурашова в составе 10 человек. Наконец, еще один конвой военнопленных отправился в июле по
маршруту Смоленск — Ангара (80 человек под командой Ка-теляиа) — сильно сомневаюсь, что это
были немцы. Так что А.А. Лукин абсолютно прав, сообщая мне об эвакуации Козельского лагеря в
июле 1941 года.
Далее события развивались следующим образом. 5 июля из Юхновского лагеря в Грязовецкий
отконвоировано 1300 военнопленных. 6 или 7 августа ("полагать налицо с сего дня" —
приказ от 7.8.1941) из Козельска в свою часть, которая к тому времени стала именоваться 252-м
полком и дислоцировалась в Вязьме, прибыл младший лейтенант Пикалев и с ним 3-я рота в
количестве 122 человек.
Так прекратили свое существование Козельский и Юхновский лагеря НКВД.
Работая в архиве, трудно определить сразу ценность выявленных документов. Иных исследователей,
возможно, ведет интуиция, а я, например, попросту переписываю, пока не занемеет рука, все тексты
подряд. Так оказались в моем досье списки поляков, попавших в категорию особо опасных
государственных преступников и отконвоированных 136-м батальоном по запросам следователей
во второй половине 1940-го — начале 1941 года. Не знаю, что побудило меня сверить их со
списком катынских жертв, составленным Адамом Мощиньским (Lista Katynska. GRYF, London, 1989),
да это уже и неважно — факт тот, что в результате обнаружилось ошеломляющее обстоятельство:
люди числятся расстрелянными весной 1940 года, а между тем спустя месяцы после катынских
расстрелов их перевозят из лагеря в лагерь, в Москву, Минск, Смоленск... Впрочем — в
хронологическом порядке.
Сентябрь 1940-го. Конвой по маршруту Юхнов — Козельск (начальник конвоя — техник-интендант
I ранга Архипов). Подконвойных 12 человек, из них один — Антоний Михалек — в списке Мощиньского.
Октябрь 1940-го. Маршрут тот же. Подконвойных шестеро. Среди них — сержант Александр
Розмысл, которого уже не должно быть в живых.
Дальше — больше.
Октябрь 1940-го. Смоленск — Минск (начальник конвоя — политрук Пермяков). Все семеро
подконвойных числятся расстрелянными. Это майор полиции Гуго Землер, капитан Леон Ящуковский,
сержант полиции Петр Маевский, комендант полиции Витольд Скретовский, майор Юзеф Оледзкий,
майор полиции Константин Вороно, капитан пехоты Эугениуш Войцеховский.
Октябрь 1940-го. Козельск — Минск (начальник конвоя — политрук Зуб). Подконвойных семеро, из
них четверо — капитан Владислав Пико, капитан Леон Лютостанский, капитан Эугениуш
Плоцинский и капитан Стефан Маньковский — числятся среди жертв Катыни.
Ноябрь 1940-го. Козельск — Москва, Бутырская тюрьма (начальник конвоя - политрук Зуб).
Из шести трое: подпоручик Юзеф Ковнацкий, капитан Юзеф Пилярский, поручик Влодзимеж Прокопович.
Декабрь 1940-го. Содержащегося в Козельском лагере полицейского Сгефанца Эмиля Стефановича
предписано доставить в распоряжение начальника райотдела НКВД города Свенцяны. Старший сержант
полиции Эмиль Стефанец фигурирует в мартирологе Мощиньского.
Декабрь 1940-го. Козельск — Смоленская тюрьма (начальник конвоя — командир отделения
Васильев). Доставлены Урбанович Хилярий Рафаилович и Витковский Антон Станиславович.
Сержант полиции Хилярий Урбанович числится убитым в Катыни. Витковских в польском списке
двое — оба без инициалов.
23 декабря 1940-го. Козельск — в распоряжение начальника УНКВД по Вилейской области,
изолированно друг от друга. 16 человек, из них капитан санитарной службы Мариан
Зембинский, сержант полиции Август Мильчевский, старший постовой полиции Станислав
Саваля, старший сержант полиции Станислав Кленовский и старший постовой Юзеф Огоновский —
в списке Мощиньского и еще двое под вопросом (предполагаю ошибки в транслитерации).
30 декабря 1940-го. Юхнов — Смоленск, внутренняя тюрьма УНКВД (сквозной конвой
Смоленск — Козельск — Юхнов — Козельск — Вилейка — Козельск — Вилейка — Смоленск,
начальник конвоя лейтенант Столяров). Из пяти подконвойных двое внесены в число
расстрелянных — это подпоручик Вацлав Новак и вахмистр Влодзимеж Луковский.
Наконец, 5 февраля 1941 года из Козельска в распоряжение начальника 2-го отдела УГБ НКВД БССР,
то есть в Минск (начальник конвоя -- младший лейтенант Таньков), отконвоирован сержант полиции
Юлиан Хмелевский — он тоже внесен Мощиньским в список катынских жертв.
Итого 26 человек, и это только Козельск.
Совпадают не только имена и фамилии, но и воинские звания в тех случаях, когда они указаны.
Отдельные ошибки или совпадения в этом перечне, разумеется, возможны, но не в таком же количестве.
Возможны и неувязки: скажем, пришел запрос на человека, которого уже нет или никогда не было в
лагере, — в такой ситуации, естественно, никого никуда и не конвоировали, а на предписании делали
соответствующую пометку. Но перечисленные конвои имеют полный комплект документации, вплоть до
расписки адресата и телеграммы о выполнении задания. Факт, что эти люди были живы в означенные
сроки, не подлежит сомнению.
Однако среди живых их не оказалось. Единственная гипотеза: они погибли позже. После Катыни.
Выяснение их судьбы должно составить предмет специального исследования. Во всяком случае, эти
имена необходимо выделить в особый список и заниматься ими отдельно.
* * *
И еще один эпизод начала войны.
10 июля, то есть за считанные дни до вступления в город немцев, по маршруту Смоленск — Катынь
отправляется конвой младшего лейтенанта Сергеева в составе 43 человек. Тут уж никаких сомнений:
дело идет о ликвидации тюрьмы. Подобная разгрузка тюрем производилась в первые месяцы войны во
многих прифронтовых городах. Подконвойных было. судя по числу конвоиров, не менее 600 человек.
Кто они? Где они? Ничего не известно...42
На тот случай, если у кого-то повернется язык возразить мне — дескать, не факт, что они
расстреляны, — имеется у меня еше один документ.
Докладная записка начальника 3-го отделения НКВД 42-й бригады* KB младшего лейтенанта ГБ
Компанийца начальнику 3-го отделения НКВД СССР старшему майору ГБ Белянову от 11.7.1941:
________________________________
*В декабре 1940 г. 15-я огдельная стрелковая бригада KB НКВД СССР переименована
в 42-ю отдельную бригаду KB НКВД СССР.
________________________________
"26 июня силами снайперской роты из Минской тюрьмы было эвакуировано около 2000 заключенных,
но ввиду систематических нападений на колонну с заключенными под местечком Червень при согласовании
с руководством тюрьмы 209 политических заключенных были расстреляны, а заключенные, содержащиеся
под стражей за бытовые преступления, освобождены"43.
Кто поручится, что среди расстрелянных не было поляков, а если и не было, разве наш нравственный
долг не велит нам выяснить обстоятельства и этих преступлений?
Осташков
Об Осташковском лагере известно значительно меньше, чем о Козельском. По данным Мадайчика, в
нем содержалось около 6570 человек44.
Это были главным образом полицейские, чины жандармерии,
пограничники, а также члены военных судов, священники, группа гражданских лиц и около 400
армейских офицеров. Лебедева дает значительно меньшую цифру, а в справке за подписью
Сопруненко читаем, что на 1.3.1940 в лагерях НКВД содержится 6168 полицейских и
жандармов45.
В любом варианте, однако, из трех лагерей Осташковский был самым крупным.
Размещался лагерь в бывшем монастыре Нилова Пустынь.
НИЛОВА СТОЛБЕНСКАЯ ПУСТЫНЬ
Историческая справка
Монастырь расположен в 10 километрах к северу от Осташкова на острове Столбный.
Основан в 1590 году в честь отшельника Нила (в миру Григория), поселившегося на
Столбном в 1528-м и скончавшегося в 1555 году в возрасте 65 лет. Первоначальные
деревянные постройки уничтожены пожаром в августе 1665 года. Ансамбль, сохранившийся
до наших дней, создавался с 1669 по 1863 год. В его сооружении принимали участие
архитекторы И.Ф. Львов, И.И. Шарлемань, мастер каменных дел из Швейцарии Анжело
Боттани. Расписаны храмы осташковским мастером Борисом Уткиным, лепные работы выполнены
Сергеем Васильевым. В июле 1820 года на поклонение святым мощам Нила Столбенского приезжал
император Александр I, а в мае 1889-го — великий князь Константин Константинович. Монастырь
получал крупные пожертвования от Михаила Федоровича и Алексея Михайловича, императрицы
Анны Иоанновны. князей Трубецких и Пожарских и многих др. В среднем за год Нилову
Пустынь посещало около 100 тысяч человек. К 27 мая, дню Обретения мощей Преподобного,
собиралось до 15 тысяч, а в Великий пост — до 30 тысяч человек.
20 декабря 1917 года в монастыре была проведена опись и конфискация драгоценностей. Было
изъято серебра 539 кг 480 i и драгоценных камней в золотой оправе 824 г. Впоследствии было
конфисковано, кроме того, 1392 кг медных монет старинной чеканки. Изымались также белье,
утварь, мебель. В 1920 году в Ниловой была разобрана железная oi рада, установленная затем
на кладбище жертв революции на полуострове Житенном. Последняя служба в монасnыре состоялась
9 июня 1928 года. 12 монахов во главе с настоятелем Пустыни Гавриилом и наместником
архимандритом Ионникием предстали перед пролетарским судом. Приговор по этому процессу неизвестен.
В 1929—1935 гг. в Ниловой Пустыни размещалась богадельня, в 1935—1939 гг. — детская трудовая
колония, воспитанники которой жили и работали по методу А.С. Макаренко. В колонии был построен
цех по производству паяльных ламп, был свой духовой оркестр, театр, кинозал в Богоявленском
соборе, в парке — колесо обозрения, качели, спортплощадка. Именно в этот период началось
строительство дамбы, соединяющей теперь остров Столбный с полуостровом Светлица. Для этой
цели колонисты разрушили на территории Пустыни церковь Св. Иоанна Предтечи (1771—1781), а
на берегу, в деревне Светлица, — более позднюю церковь Михаила Архангела. Добытых таким
образом кирпича и щебня, однако, не хватило, осталась узкая протока, через которую был
сооружен всего лишь пешеходный мост. Единственным же грузовым средством сообщения в летний
период вплоть до 1973 года оставался катер "Чапаев". Как выразился по поводу
разрушения храмов Б.Ф. Карпов (см. ниже), "эта глупость происходила от нашей бедности,
а бедность от глупости". Он, впрочем, заметил, что протока обеспечивает необходимый
экологический баланс двух соседних заливов. В 1939 году трудколония была расформирована.
Охрана Осташковского лагеря была возложена на 135-й батальон 11-й бригады KB НКВД
(командир — майор Ищенко Михаил Наумович), дислоцированный в подмосковном селе
Богородском, а начиная с мая 1940 — в Барановичах. Кстати, этот же батальон нес
охрану Лефортовской, Бутырской и Таганской тюрем. В карточке учета служебной
деятельности батальона за 1939 год записано: "В 4 квартале выделена рота
для охраны Осташковского лагеря военнопленных"