"Утробный рык Дракона" - читать интересную книгу автора (Контровский Владимир Ильич)ЧАСТЬ ВТОРАЯ. МЕЧ ДЕМОНОВПятого и шестого декабря 1941 года в снегах под Москвой началось контрнаступление советских войск, означавшее окончательный крах блицкрига, а седьмого декабря самолёты с шести японских авианосцев атаковали главную базу Тихоокеанского флота США на Гавайях – Жемчужную Гавань. Война стала поистине мировой, втянув в свою дышащую огнём и смердящую трупами сферу почти всю поверхность Третьей планеты системы Жёлтой звезды. Однако на вопрос «Зачем понадобилось Японии нападение на Пёрл-Харбор?» нет вразумительного ответа. Автор и идейный вдохновитель это плана, Главнокомандующий Объединённым флотом адмирал Исороку Ямамото погиб в апреле 1943 года над Соломоновыми островами, когда самолёт с его штабом угодил в засаду, устроенную воспользовавшимися данными радиоперехвата американскими истребителями; не пережили войну командовавший ударным авианосным соединением вице-адмирал Чуичи Нагумо и почти все высшие офицеры, так или иначе посвящённые в тайны этой операции и в ней участвовавшие. Немногие уцелевшие, стоя перед разными дотошными послевоенными следственными комиссиями, недоумённо пожимали плечами: действительно, а зачем? Для Островной Империи не было никакой необходимости начинать войну со Страной-между-Океанами. Действительно, жёсткие американские экономические санкции затрудняли дыхание молодого и хищного растущего организма Империи, но Япония вполне могла решить свои экономические проблемы изощрёнными дипломатическими путями, не прибегая к очень рискованному для неё военному пути разрешения конфликта. Уж кто-кто, а Ямамото, проживший в Соединённых Штатах много лет, лучше других представлял себе чудовищную экономическую мощь этой страны. Японцы могли просто обойти Филиппины, не связываясь с американцами, и захватить богатейшие сырьевые ресурсы Индонезии, а заодно прибрать к рукам французские колонии в Индокитае – ведь и Франция, и Нидерланды уже были растоптаны Гитлером: имущество осталось без наследника. И опыт соответствующий имелся: ещё в четырнадцатом году Япония решительно захапала под шумок германские владения на Тихом океане и тут же практически закончила для себя Первую Мировую войну, приобретя желаемое ценой ничтожных потерь. Вооружённого столкновения с Великобританией генералы и адмиралы Страны Восходящего Солнца тоже не слишком опасались. У британского льва, зализывавшего полученные в Европе раны и живущего в ожидании стремительного прыжка «Морского льва»[6] через Английский Канал, не было сил драться за Сингапур и Малайю (так, кстати, и получилось: английский флот на Дальнем Востоке быстро и бесславно погиб в самом начале 1942 года, а Сингапур пал). Но Америка – это совсем другое дело. Однако здесь на руку самураям играли господствующие в высших властных кругах США изоляционистские настроения. «Ваши проблемы нас не касаются, и идите вы все с ними к чёрту в задницу!» – с таким мнением Конгресса ничего не мог поделать даже умный и дальновидный президент Франклин Делано Рузвельт, несмотря на весь свой огромный к этому времени авторитет. Не стала бы Америка чересчур уж нервно реагировать на поползновения Островной Империи, пока они затрагивали только интересы Англии и прочих европейцев, но не самих американцев. Конечно, если все эти поползновения были бы соответствующим образом оформлены, – но ведь восточной дипломатии не занимать тысячелетнего опыта коварства и искусства тонкой интриги. А чего реально добилась Япония своим столь эффектным внешне внезапным нападением на Пёрл-Харбор? Потопили несколько старых линкоров (а корабли этого класса уже превратились в символ военно-морской мощи, не более того) и сожгли на аэродромах пару сотен самолётов (такое количество боевых машин производил один-единственный авиазавод в США в течение месяца). Ладно бы, если под удар попали бы драгоценные авианосцы (те самые, которые чуть позже подбили глаз Императорскому флоту в Коралловом море и расквасили ему морду у Мидуэя), но их в момент атаки в Пёрл-Харборе не было. Японцы об этом своевременно узнали, но атаку, тем не менее, не отменили. Единственным осязаемым результатом Пёрл-Харбора была волна возмущения, прокатившаяся по всей Америке. Национальная гордость, оскорблённая пёрл-харборской пощёчиной, требовала немедленного отмщения «подлым азиатам». Политика изоляционизма скончалась в одночасье, и конгрессмены аплодисментами встретили президента Рузвельта и его речь – стоя! Япония проиграла войну в тот самый миг, когда первые бомбы и авиаторпеды «вэлов» и «кейтов» отделились от держателей в небе над Пёрл-Харбором – всё остальное было всего лишь долгой агонией. Заодно смертный приговор был подписан и Германии: полусоюз США и Великобритании сделался союзом настоящим. Не зря Гитлер крайне осторожно вёл себя по отношению к американским кораблям в Атлантике – он боялся войны с заокеанским монстром и не хотел этой войны. Единственным разумным шагом для Островной Империи – если вступление в войну вообще можно считать разумным деянием – было бы нападение на Советский Союз. Квантунская армия сидела в окопах в ожидании приказа, а исконный противник истекал кровью на Западе, отчаянно отбиваясь от Гитлера. Война на дальневосточных границах России фактически уже шла, то затухая до уровня пограничных перестрелок, то разгораясь до масштабов Хасана и Халхин-Гола. А сейчас, когда враг связан по рукам и ногам германским вторжением, самое время довершить начатое ещё в русско-японскую и заодно поквитаться за недавние поражения! Но Япония не напала… Сталин снял с Дальнего Востока десятки дивизий (на этот раз наитие не подвело вождя, да и выхода у него другого попросту не было – реальная угроза с Запада была куда грознее гипотетической с Востока), и этот Запасный полк решил исход битвы под Москвой. А Япония так и не напала, хотя была связана с фашистской Германией так называемым Антикоминтерновским пактом, и являлась фактическим союзником Третьего Рейха. Вместо этого Островная Империя провела самоубийственную акцию против Пёрл-Харбора, втянув в войну Америку и тем самым непоправимо изменив баланс сил далеко не в пользу стран Оси. В сорок пятом, в тот день, когда вторая атомная бомба сожгла Нагасаки, советские войска – в полном соответствии с постулатом «Хочешь победить – нападай!» – перешли границу и всего за пару недель превратили миллионную Квантунскую армию в толпу военнопленных. Возможно, тогда правители Островной Империи и пожалели о том, что они сделали и чего не сделали в конце сорок первого, но было уже поздно: Время необратимо. – Пора немного подкорректировать ход событий – в допустимой мере. Главного мы достигли: Империя Всех Морей и Страна-между-Океанами, несмотря на всю неприязнь, которую они в равной мере испытывают к обоим Драконам, стали союзниками Красного. Исход Большой войны можно считать предрешённым. А чрезмерного усиления Островной Империи следует избегать. – Разве это имеет какое-то значение? – Господин адмирал, это «дивэстейторы» – палубные торпедоносцы. Это значит… – Минору Гэнда, блестящий штабной офицер, всегда хранивший невозмутимость, сейчас выглядел растерянным. – Это значит, что наша разведка ошиблась, – медленно произнёс вице-адмирал Чуичи Нагумо, следя за падающим в волны горящим самолётом. – Американские авианосцы здесь, и не один, а минимум два. А то и все три, – добавил он, – вон их сколько налетело… Адмирала не покидало неприятное ощущение, овладевшее им с самого начала операции по захвату атолла Мидуэй. Что-то шло явно не так, что-то не укладывалось в разработанную и принятую схему. Американцы обнаружили японский флот вторжения ещё вчера, и атаки их авиации берегового базирования следовали одна за другой. А нанесённый по атоллу удар бомбардировщиками, взлетевшими с четырёх лучших авианосцев Императорского флота – «Акаги», «Кага», «Сорю» и «Хирю» – пришёлся в пустоту. Проклятые янки заблаговременно подняли свои самолёты в воздух, и японские бомбы всего лишь распахали пустой аэродром на Мидуэе. Хорошо ещё, что до сих пор все корабли соединения целы: налёты на соединение плохо организованы, вражеские лётчики, судя по их неуверенным маневрам, далеко не асы, да и истребительное прикрытие превосходное. Вёрткие «зеро» – куда до них древним «буффало» и неуклюжим тяжёлым бомбовозам противника! – сбивают самолёт за самолётом, а тем немногим счастливчикам, которым удаётся прорваться к кораблям, не под силу пробиться сквозь плотный концентрированный зенитный огонь из десятков и сотен стволов. Отбита вторая атака американских торпедоносцев, причём «отбита» – это не то слово. Правильнее будет сказать «враг уничтожен»: четырнадцать торпедоносцев, атаковавших первыми, сбиты все до единого, а из двенадцати машин второй эскадрильи удрать удалось всего одной-двум. И всё-таки Нагумо беспокоился, и для беспокойства у него были все основания. Во-первых, командир авиагруппы, бомбившей Мидуэй, донес о практически нулевом результате атаки. Требовался второй удар – выработавшие бензин американские самолёты вернутся на остров, вот тут-то их и надо прихлопнуть. Острожный и опытный японский адмирал держал вторую волну своей палубной авиации в полной готовности атаковать корабли противника, если они вдруг появятся, – то есть с подвешенными торпедами. Но когда выяснилось, что нужен второй удар по атоллу, Нагумо, поколебавшись, приказал перевооружить самолёты осколочно-фугасными бомбами, эффективными против наземных целей. И тут вдруг один из самолётов-разведчиков невнятно донёс: «Обнаружено десять кораблей противника. Колонну замыкает корабль, похожий на авианосец». Похожий или точно авианосец? Или пилот выпил перед взлётом больше положенной идущему на битву японскому воину чашечки сакэ? Появление над ударным соединением самолётов авианосного типа развеяло все сомнения. Разведка проморгала – все её заверения, что «Йорктаун» надолго выведен из строя (а то и вовсе затонул), что у американцев в строю едва ли один боеспособный авианосец (да и тот не рискнёт выйти в море), что противник полностью деморализован и не способен на серьёзное сопротивление, на поверку оказались пустым звуком. Американские авианосцы здесь – завесу японских подводных лодок, развёрнутую на полпути между Оаху и Мидуэем, они прошли незамеченными. И тогда Нагумо, чувствуя, как по спине ползёт предательский холодок, приказал снова перевооружить самолёты второй волны торпедами, и немедленно, пока обнаруженный «якобы авианосец» противника не нанёс по его кораблям смертельный удар. Команды оружейников работали в лихорадочной спешке – ко всему прочему, первая волна возвращалась, и её надо было принять на полётные палубы. Адмирал Чуичи Нагумо не знал, что ещё два часа назад, до первого перевооружения, когда сотня его торпедоносцев-бомбардировщиков готова была отправить на дно любой вражеский корабль (или даже целую эскадру), разведывательный самолёт с крейсера «Тонэ» обнаружил 16-е американское оперативное соединение вице-адмирала Спрюэнса в составе авианосцев «Энтерпрайз» и «Хорнет», шести крейсеров и девяти эсминцев. Пилот тут же попытался связаться по радио со своим флотом, В конце 1941 – начале 1942 японские вооружённые силы уверенно одерживали одну победу за другой. Японцы оккупировали Индокитай и Малайю, захватили Филиппины и множество островов в Тихом океане. Самурайский меч навис над Индией и над Австралией, причём все эти потрясающие и неожиданные для самой Японии победы были достигнуты малой кровью при незначительном и неэффективном сопротивлении союзников. Вместе с тем ближайшие соратники адмирала Ямамото (командующего Объединённым флотом и автора плана нападения на Пёрл-Харбор) с удивлением заметили, что с их национальным героем и общепризнанным теперь военно-морским авторитетом творится что-то странное. Похоже, роковая ошибка – бессмысленная атака Пёрл-Харбора – потянула за собой целую цепь других ошибок… Ямамото по своей натуре был очень азартным человеком (недаром он обожал игру в покер), и эта особенность его характера ярко проявилась в организации нападения на главную военно-морскую базу США на Тихом океане. Риск был огромный: по образному выражению самих японцев «атакуя Пёрл-Харбор, мы чувствовали себя так, словно выдёргивали перья из хвоста у орла». Но после пёрл-харборского триумфа Ямамото словно подменили: он сделался крайне осторожным и зачастую не мог правильно распорядиться своим подавляющим превосходством на море над американцами и их союзниками. Грозное ударное соединение из шести японских тяжёлых авианосцев вихрем носилось по всему театру военных действий, сметая всё на своём пути. Это соединение в первые месяцы войны очень редко обнаруживалось и ни разу не подверглось нападению. Собранное в единый кулак, оно вымело британский флот из Индийского океана, оттеснило американцев к Гавайским, Алеутским и Соломоновым островам и нанесло сокрушительный удар по австралийскому порту Дарвин. Командование США всерьёз опасалось высадки японского морского десанта прямо на Оаху, австралийцы готовились встретить японское вторжение, а тихоокеанские коммуникации союзников оказались под угрозой. Японцы нацелились на Порт-Морсби и Гуадалканал. И тут Ямамото почему-то выделил для операции в Коралловом море всего два из шести своих тяжёлых авианосцев и один лёгкий. Казалось бы, чего тут мудрствовать: направь японцы в этом районе против флота США всё своё прославленное авианосное соединение, целиком, и оба американских авианосца неминуемо были бы потоплены. Ведь совсем недавно у Цейлона японцы отправили на дно английский авианосец «Гермес» и два тяжёлых крейсера без всяких потерь со своей стороны в кораблях и ценой гибели всего нескольких самолётов. Но японский главнокомандующий решил действовать иначе. Бой в Коралловом море 7–8 мая 1942 года закончился вничью при несколько большем уроне, понесённом американцами. США потеряли один тяжёлый авианосец («Лексингтон») потопленным и один («Йорктаун») повреждённым. С японской стороны погиб лёгкий авианосец «Сёхо», тяжёлый авианосец «Сёкаку» в результате попадания в него трёх крупнокалиберных бомб получил серьёзные повреждения, а авиагруппа с авианосца «Дзуйкаку» потеряла много самолётов с опытными экипажами. В стратегическом смысле это сражение стало победой американцев: угроза Новой Гвинее была ликвидирована, а японское соединение накануне операции против Мидуэя утратило треть своей боевой мощи. И снова Ямамото поступил по-своему: он счёл, что оставшихся у него в строю четырёх авианосцев будет достаточно для полного разгрома американского флота (по данным своей разведки японцы предполагали встретить у Мидуэя один, максимум два авианосца противника). Ямамото жаждал генерального сражения с флотом противника: лавры Цусимы не давали ему спать спокойно. Специалисты-дешифровальщики американской службы радиоперехвата сумели расколоть секретный японский код, и американцы своевременно узнали о готовящемся нападении на Мидуэй. Ремонтные работы на повреждённом в Коралловом море «Йорктауне» шли ударными темпами, и этот авианосец был возвращён в строй за рекордно короткий срок. Таким образом, США смогли противопоставить японскому флоту три авианосца, а вовсе не один-два, как ожидал Ямамото. Но японский адмирал был настолько уверен в успехе операции, что выделил два лёгких авианосца для демонстративной атаки второстепенной цели – Датч-Харбора на Алеутских островах – одновременно с атакой Мидуэя. А дальше – дальше пошла целая серия случайностей из числа тех, которые решают судьбы людей и целых государств и даже меняют ход истории всего человечества. – Господин адмирал, перевооружение закончено – торпеды подвешены. Мы можем поднимать вторую волну. – Отлично, – Нагумо шумно выдохнул, словно пловец, наконец-то вынырнувший на поверхность. – Всем машинам: взлёт! И да поможет нам богиня Аматерасу-Амиками! Пронзительный свист перекрыл рокот моторов. Огромный столб воды поднялся выше мостика «Акаги» и рухнул, заливая потоками пены надстройку флагманского авианосца. – Что… – начал было адмирал, но ему не дала договорить яркая вспышка на палубе. Это был критический момент сражения у атолла Мидуэй: пять роковых минут, которые решили всё. Именно в этот момент, когда на полётных палубах японских авианосцев тесно стояли готовые к боевому вылету самолёты (с «Акаги» уже взлетал первый), над японским флотом появились эскадрильи пикирующих бомбардировщиков с «Йорктауна», «Энтерпрайза» и «Хорнета». Гибель десятков американских самолётов, атаковавших без прикрытия своими истребителями и отважно шедших сквозь яростный зенитный огонь, оказалась не напрасной. Японские «зеро», охранявшие ударное авианосное соединение адмирала Нагумо, снизились, гоняясь за шедшими над самой водой вражескими торпедоносцами, и не успели снова набрать высоту. Несмотря на тяжёлые потери (японские лётчики и зенитчики сделали всё, что смогли), пикировщики всадили по две-три авиабомбы в три из четырёх авианосцев Нагумо. Вроде бы не так много, однако подвешенные к самолётам торпеды начали рваться сериями, на палубах и в ангарах японских кораблей возникли затяжные пожары, которые в результате и привели к гибели «Акаги», «Кага» и «Сорю». Всего пять минут… Оставшийся неповреждённым четвёртый авианосец соединения – «Хирю» – сражался доблестно. Его пикирующие бомбардировщики «вэл», ведомые суровым ветераном Пёрл-Харбора Митио Кобаяси, поразили «Йорктаун» тремя бомбами. Затем торпедоносцы «кейт», пробившись через стену всплесков, – американские артиллеристы стреляли в воду, создавая водяной «забор», – добились двух попаданий торпедами в тот же корабль и окончательно вывели его из строя. Сутки спустя японская подводная лодка добила «Йорктаун», но и сам «Хирю» к этому времени был уже потоплен «доунтлессами» с кораблей Спрюэнса. На борту «Хирю» слишком поздно узнали о том, где находятся ещё два вражеских авианосца (рация самолёта с крейсера «Тонэ» продолжала молчать, и его пилот сообщил об этом только по возвращении). Американское 16-е оперативное соединение так и осталось не атакованным – авиагруппа с «Хирю» дважды наносила удары по одной и той же цели: по «Йорктауну». Хребет императорского японского флота был сломан: потеряв в бою у Мидуэя 4–5 июня 1942 года свои лучшие корабли и лучших своих пилотов, разгромивших Пёрл-Харбор и одержавших ряд других громких побед, японцы от этого поражения так и не оправились. Подавляющее превосходство в тяжёлых артиллерийских кораблях оказалось бесполезным: огромные орудия главного калибра одиннадцати японских линкоров не сделали в сражении у Мидуэя ни единого выстрела. Адмирал Исороку Ямамото своё дело сделал, ввергнув Японию в безнадёжную войну и не проявив ожидавшейся от него должной решительности после пёрл-харборской победы. Теперь ему оставалось только погибнуть. Он и погиб смертью воина в апреле 1943 года под пушечно-пулемётными очередями американских истребителей-перехватчиков в небе над джунглями Соломоновых островов (по свидетельствам уцелевших, адмирал был убит на борту самолёта ещё в воздухе), унеся с собой в могилу тайну атаки века – атаки Жемчужной Гавани. Переоценившие свои силы загипнотизированные правители Островной Империи оказали медвежью услугу Противопоставленной стране. А после тяжёлых поражений 1942–1943 годов вожди Третьего Рейха отчётливо поняли – спасти Германию может только чудо. – Фрау Киршбау, будьте любезны, приготовьте мне кофе. – Да, господин Гейзенберг, сейчас. Профессор Берлинского университета Вернер Гейзенберг откинулся на спинку кресла и взглянул в окно. Лето, несомненно, – это лучшее время года. Тепло, природа бурлит, перебродившие весной соки рьяно подгоняют рост всего дышащего и вообще живущего, чтобы к осени предоставить зримое подтверждение своих усилий в виде сочных плодов. Плодов… Семя, зароненное три года назад Ганом и Штрассманом, попало на благодатную почву.[7] Профессор был уверен: Германия опережает весь мир в деле изучения и, что гораздо важнее, использования – практического использования! – внутриатомной энергии. И именно ему Всемогущей Судьбой назначено стоять у истоков Великого Начинания! Вернер Гейзенберг, молодой блестящий немецкий физик и нобелевский лауреат, принадлежал к тому типу немецких интеллектуалов, которых принято называть «честными националистами». Они были не в восторге от Гитлера, однако приветствовали возрождение униженной Версальским договором державы и успехи немецкого оружия, не без оснований полагая, что альтернативой этому может быть только тотальная большевизация всей Европы. С началом Второй Мировой войны немецкие учёные, работавшие в области ядерной физики, были объединены в группу, известную как «Uranverein» – «Урановый клуб». Руководил проектом один из выдающихся физиков, Вальтер Герлах, а Гейзенберг стал его главным теоретиком. Целью разработчиков было создание ядерного реактора (тем же самым занимался итальянец Энрико Ферми в Колумбийском университете). К лету 1941 года «Урановый клуб» далеко опередил работавших в стане союзников конкурентов в исследованиях деления ядра. «Перед нами прямая дорога к созданию атомной бомбы» – эта мысль уже родилась в голове Гейзенберга (позднее он сам подтвердит это письменно, в своих воспоминаниях). «Германия превыше всего!» – это утверждение профессор-ядерщик полностью разделял, хотя и дистанцировался от национал-социализма: «Я не нацист, я немец!» – подобное независимое высказывание не могло не иметь соответствующих последствий. Национал-социалисты, придя к власти, не особенно интересовались наукой, но, как всегда бывает в таких обстоятельствах, среди самих ученых нашлись люди, пожелавшие творчески развить предначертания власти. Инициаторами кампании за «арийскую физику» стали Филипп Ленард и Йоханнес Штарк, нобелевские лауреаты соответственно 1905 и 1919 года. В июле 1937 года Штарк опубликовал в официальном органе СС – в газете «Чёрный корпус» – разгромную статью о «белых евреях» в науке, к числу которых был причислен и Вернер Гейзенберг. Штарк обвинил Гейзенберга в том, что тот не вступил в национал-социалистическую партию, отказался подписать составленный Штарком манифест ученых в поддержку Гитлера и – о ужас! – пропагандировал теорию относительности Эйнштейна. Обеспокоенный Гейзенберг попросил свою мать поговорить с её подругой, матерью Генриха Гиммлера, а кроме того, написал письмо лично рейхсфюреру СС, требуя оградить его от нападок. Всесильный Генрих размышлял до ноября, а потом поручил шефу гестапо Рейнхарду Гейдриху разобраться. Гейзенберга стали вызывать в берлинскую штаб-квартиру гестапо на Принцальбрехтштрассе, где он должен был доказывать лояльность режиму (к счастью для светила немецкой физики, к нему не применяли методов, с помощью которых компетентные органы могут заставить человека признаться в чём угодно). В итоге, спустя год после своего обращения к Гиммлеру, Гейзенберг получил от рейхсфюрера письмо с уведомлением о снятии с него всех подозрений в неблагонадёжности. После этого престижные назначения посыпались, как из рога изобилия: Гейзенберг возглавил Институт физики Общества кайзера Вильгельма (крупнейшего финансируемого государством научно-исследовательского учреждения Германии) и стал профессором Берлинского университета. Естественно, посещения такого милого и человеколюбивого учреждения, каковым являлось гестапо, не прошли для Вернера Гейзенберга бесследно, но ни в коей мере не пошатнули его патриотизма – тем более что в конце концов всё разрешилось более чем благополучно. Профессор отдался работе с удвоенным рвением, не отвлекаясь ни на что другое. Даже обязанности экономки-секретаря при нём исполняла пожилая вдова, дама очень строгих правил, – и это притом, что многочисленные и весьма аппетитные белокурые Гретхен с превеликим удовольствием согрели бы постель импозантному мужчине в расцвете сил, пока их Зигфриды добывают славу Рейху на Западе (а теперь уже и на Востоке). Слава Рейха… Германия шагает от победы к победе, забирая то, что ей по праву – по праву сильного! – принадлежит. И он, Вернер Гейзенберг, сделает всё от него зависящее, чтобы позор восемнадцатого года никогда более не повторился: он даст Великогермании такое оружие, перед которым не устоит никто и ничто – пусть даже работа эта потребует нескольких лет напряжённейших усилий. Схема достижения цели в принципе уже ясна: «реактор – бомба». Конечно, остаётся масса не уточненных технических деталей, но это уже вопрос времени и… привлечённых к Проекту сил и средств. Потребуется убедить высокопоставленных нацистских бонз в возможности создания «сверхоружия» и в необходимости выделения соответствующих ресурсов, но вряд ли это окажется более сложной задачей, нежели выведение многоэтажных формул, предельно понятно описывающих процесс ядерного распада. Вожди Третьего Рейха – и сам Адольф Гитлер в первую очередь – бредят идеей мирового господства, а завоевание мира потребует небывалого доселе оружия, которого нет у других. Генералы никогда не оставались равнодушными к любым техническим новинкам, применение которых возможно в военных целях, – а таковыми являлись практически все достижения пытливой человеческой мысли за века и тысячелетия, начиная с пресловутого колеса. Даже использование пара предлагалось очень оригинальное: доводить до кипения воду в огромных железных бутылях с тем, чтобы выбитая давлением пара железная же пробка с силой полетела бы в голову противника. Гейзенберг улыбнулся, представив себе солдат в перепачканных сажей старинных мундирах, увлечённо подбрасывающих дрова в огромные жаркие костры, разведённые под подвешенными на цепях неуклюжими длинногорлыми сосудами из кованого железа. Нет, его оружие будет куда более совершенным, сокрушительным и неотразимым – никакая броня не устоит! – Простите, господин Гейзенберг, – шелестящий голос фрау Киршбау прервал мысли профессора, – к вам господин фон Вайцзеккер… «Хм, интересно, что привело ко мне старину Карла?». Сын статс-секретаря немецкого Министерства иностранных дел Эрнста фон Вайцзеккера и старший брат Рихарда фон Вайцзеккера (будущего президента ФРГ, а ныне офицера, воюющего на Восточном фронте), физик Карл Фридрих фон Вайцзеккер был ближайшим коллегой Вернера Гейзенберга и его единомышленником. Он работал с ещё большим пылом, чем сам Гейзенберг, и оторвать от работы его могло только что-то очень важное: например, выявление принципиально новых закономерностей в уже хорошо изученных явлениях. – О, Карл, всегда рад тебя видеть! Что у нас нового на сей раз? – по глазам Вайцзеккера Гейзенберг уже видел – новое есть, но пытался скрыть за дежурной фразой снедавшее его любопытство. Вместо ответа Вайцзеккер молча бросил на стол свёрнутый номер шведской газеты «Stockholms Tidningen», развернул его, и всё так же молча ткнул пальцем в подчёркнутые красным карандашом строки: «По сообщениям из Лондона, в Соединенных Штатах проводятся эксперименты по созданию новой бомбы. В качестве материала в бомбе используется уран. При помощи энергии, содержащейся в этом химическом элементе, можно получить взрыв невиданной силы. Бомба весом пять килограммов оставит кратер глубиной в один и радиусом в сорок километров. Все сооружения на расстоянии ста пятидесяти километров будут полностью разрушены». Несколько минут Вернер Гейзенберг хранил молчание, переваривая ошеломляющую новость, потом повертел шеей, словно ему нестерпимо жал галстук, и сказал, разделяя фразы: – Надо ехать в Копенгаген. К Нильсу Бору. Нам обоим – вместе. – Вождь, такой шанс Судьба даёт человеку только один раз в жизни. Моими устами вещает сейчас сам Зороастр: сколько великих начинаний окончилось ничем только из-за того, что Избранные не сумели внять тому, что им изрекали Всемогущие Боги! На карту поставлено будущее арийской расы, её величие и её предназначение! Мы против всего мира, и весь мир против нас: в такой борьбе обычные средства неприменимы! Фюрер невольно опустил глаза. Даже ему, с его незаурядной волей, трудно было выдерживать невероятный напор силы, излучаемой сидевшим перед ним человеком в чёрном свободном одеянии. Человеком? Больше всего тот, кто сейчас сидел напротив рейхсканцлера и «выразителя интересов всей германской нации», походил на каким-то дьявольским колдовством оживлённую древнеегипетскую мумию: бритый череп, отражающий огоньки свечей, высохшая пергаментная кожа, плотно обтянувшая лицевые кости, и невероятной глубины пронзительные чёрные глаза, горящие фанатичным огнём. – Наша ненависть, переплавившись в горниле Силы и Власти, обретёт законченную форму. Твои воины шагают сейчас по землям поверженных стран, неся побеждённым твою волю, но война только начинается, и час Рагнаради ещё не пробил. Сонмы врагов пали, но полчища их грядут, копя злобу и лелея низкие помыслы. Уничтожь их – и весь этот мир твой! Новые танки, пушки, самолёты, подводные лодки и крейсера – всё это прекрасно, но этого недостаточно. Это не более чем лишняя заточка меча перед битвой или ещё одна стрела в колчане – хорошо, но мало. Чтобы сокрушить всех, нужен Молот Тора или… Меч Демонов. И в твоей стране есть люди, стоящие на пороге Тайны и готовые вложить в твои руки поистине Божественную Мощь! Губы Обращённого не шевелились, и голос его, казалось, исходит отовсюду и одновременно ниоткуда; и пламя свечей колебалось в такт звукам. – Астравидья… Это Оружие Богов долго ждало того, чьей руке дозволено будет коснуться его рукояти. Оружие, способное сжечь и твердь, и воздух, и даже поразить ещё нерождённых! Так сказано в священных манускриптах… Великому Арджуне не дозволено было извлечь Меч Демонов из ножен – Боги наложили запрет: «Не обнажай, Арджуна, дивное оружие!». Но твои враги куда опаснее Кауравов, противостоявших братьям Пандавам, и твоя борьба иного уровня. И цель твоя величественней, и посему тебе позволят, надо только захотеть. А когда ты овладеешь астравидьей, все преграды на твоём пути будут сметены, как по мановению всесильной длани! Фюрер слушал молча, но в сознании его уже рождались горячечные видения:…земля и небо, залитые огнём до самого горизонта… стройные шеренги его легионов, марширующие сквозь это пламя, преследуя бегущих в ужасе врагов… толпы людей, исступлённо приветствующих его, Победителя и Владыку… Да, Wunderwaffe, чудо-оружие… C таким оружием Германия сотрёт в порошок всех, осмелившихся встать на её пути: и высокомерных англичан, презирающих все остальные нации, не делая различий между белыми и цветными; и коварных русских, совместивших в своей натуре худшие черты европейцев и азиатов; и заносчивых заокеанских торговцев-американцев, не заботящихся ни о чём, кроме тугого кошелька, и стремящихся взять весь мир за глотку и не спеша доить его ради собственных барышей. – Что это за… оружие? – спросил он. – Лучи смерти или невиданной мощи пушка? – В мельчайших частицах, из которых слагается материя, дремлет дьявольская сила, скрепляющая Вселенную. Стоит порвать путы – и испепеляющая мощь выплеснется наружу, сметая всё сотворённое человеческой рукой. Ключ к Мечу Демонов лежит в овладении тайнами атомного распада. Германия – пока что – продвинулась дальше всех других стран по пути разгадки этой величайшей тайны Мироздания. Пока что! Враги не спят, и тоже тянутся к Мечу. В твоей власти, Вождь, опередить их. Не медли! Фюрер заворожено смотрел прямо перед собой. Лоб его взмок, и известная всему миру по многочисленным фотографиям и карикатурам чёлка прилипла к вспотевшей коже. Фюрер осознавал величие момента. Мистическое начало занимало особое – и немалое! – место в умах заправил Третьего Рейха: сказания о Шамбале и Предначертанном причудливо переплетались с астрологией и мифами о расах полубогов, сага о Кольце Нибелунга соседствовала с верой в предсказателей и великих учителей-гуру. Недаром «Полёт валькирий» Рихарда Вагнера сделался маршем бомбардировочной авиации Геринга, а зловещая паучья свастика была заимствована из древнеиндийских оккультных символов. Конечно, как всегда в подобных случаях (среди Юных Рас, только чуявших магию, но не осязавших её), толпы шарлатанов увивались у трона, по мере сил и способностей урывая от щедрот вождей более-менее жирный кусок; однако крупицы истины иногда попадались. Крупицы, не более того, – ведь Хранители исказили содержание Потока Чёрной Волшбы. Но даже чопорные прусские генералы, презрительно относившиеся к стратегическим талантам «недоучившегося ефрейтора» и имевшие смелость спорить с ним по военным вопросам (и он, надо признать, выслушивал оппонентов, а не отправлял их тут же на Колыму или в расстрельные подвалы Лубянки, как это было принято в Захваченной), никогда не перечили фюреру, коль скоро речь заходила о решениях, принятых на основе его знаменитых «озарений». Над этими «озарениями» посмеивались – втихую, – если они были ошибочными, но стыдливо помалкивали, когда результат превосходил все ожидания. Избегали раздражать «вождя нации» по пустякам или инстинктивно опасались чего-то непонятного? Но были и Истинные Пророки из Обращённых, только почему-то документальных свидетельств этого не сохранилось… – Я обдумаю всё сказанное тобой, – произнес наконец фюрер, обращаясь к чёрному гостю, вставая и тем самым давая понять, что аудиенция окончена. – Мы снова встретимся завтра, нет, послезавтра, и обсудим детали. Как изумилась бы служба безопасности, если бы только слышала, как разговаривал с фюрером, вождём нации, странный пришелец: на «ты» и без должного титулования! Но никакой звукозаписи не велось, и свидетелей не было: об этом в подобных случаях Гитлер всегда заботился лично. Вышколенная охрана – истинные арийцы, рослые светловолосые тевтоны, затянутые в чёрную униформу, – не шелохнулась и не моргнула, когда загадочный гость фюрера стелящейся походкой спускался по лестнице. Тяжёлая дверь бесшумно распахнулась, Пророк вышел на залитую закатным летним солнцем улицу. Охранник распахнул дверцу сверкающего никелированными деталями «оппеля» с затемнёнными стёклами, чёрный человек опустился на заднее сидение, и автомобиль рванул с места, быстро набирая скорость. Гитлер, чуть отодвинув штору, проводил глазами удаляющуюся машину. Потом он отвернулся от окна и с силой потёр костяшками пальцев мокрый лоб. В виски стучалась боль, и мысли переплетались между собой, словно клубок потревоженных гадюк. На какую-то долю секунды фюреру вдруг показалось, что в опустевшей комнате есть ещё кто-то – кроме него самого. Мерцающий голубым неясный силуэт появился вдруг у стола – и тут же исчез, стоило только Вождю Третьего Рейха непроизвольно моргнуть. Первым желанием Гитлера было нажать кнопку вызова охраны, но делать этого – чуть подумав – фюрер не стал. Не хватало ещё давать повод для сплетен о галлюцинациях, которые посещают лидера нации… Двигатель урчал еле слышно, и машина проворно перебирала лапами колёс, покидая центр города и выбираясь в предместья. Уже стемнело, но громады домов ни единым лучиком света не тревожили сгустившуюся тьму: население имперской столицы скрупулёзно и педантично выполняло приказ о затемнении, хотя редкие британские самолёты пока сбрасывали на Третий Рейх одни листовки. Это потом, тремя годами позже, небо Германии выгнется от гула моторов тысяч «стирлингов» и «ланкастеров», и немецкие города запылают от английских бомб. Всё это случится потом, а сейчас горят Лондон и Ковентри. Дороги поддерживались в идеальном состоянии, заграждений на улицах не было и в помине, а редкие патрули поспешно брали под козырёк, едва разобрав, что за номера стоят на бамперах «оппеля» с тёмными стёклами. Тем не менее, прошло немало времени, прежде чем автомобиль выбрался за городскую черту – Берлин огромный город, – и по сторонам великолепного шоссе замелькали кусты и деревья. Водитель и сопровождающий на переднем сидении (слово «охранник» как-то не очень подходило офицеру СС в чине штурмбаннфюрера) молчали, не беспокоя человека на заднем. Они привыкли к его манере поведения и к тому, что Пророк никогда не тратит слов попусту, постоянно занятый какими-то своими, недоступными их пониманию проблемами. Они знали, что таинственный пассажир очень высоко ценится важными чинами государства и самим фюрером, и ничуть не удивились бы, если их машину сопровождала бы парочка бронетранспортёров, битком набитых эсэсовцами, – просто в таком эскорте не было никакой необходимости: глубокий тыл, да и зачем привлекать ненужное внимание? Повинуясь лёгкому, почти незаметному жесту тонкой сухой руки Пророка, больше похожей на птичью лапу, офицер приоткрыл боковое стекло – внутрь ворвался тёплый ночной ветер, быстро вытесняя запахи машины. Человек на заднем сидении равнодушно скользил пустым и потухшим взором по обочинам: казалось, он или спит, или находится в состоянии глубокой отрешённости от всего земного и суетного. Свист родился на пределе слуха. Он быстро нарастал, переходя в раздирающий уши звенящий вой, перекрывший мерное мурлыканье автомобильного мотора. Двое на переднем сидении «оппеля» не успели понять, что происходит, однако чёрный человек успел – он вскинул внезапно вспыхнувшие злым блеском глаза к потолку салона. Время растянулось, и секунды потекли медленно-медленно… Металл крыши выгнулся под упёршейся в него тяжестью, кожаная обивка лопнула, и сквозь неё просунулось тупое рыло пятисоткилограммовой авиабомбы. Бомба вползала в салон «оппеля», словно голова удава в нору, где притаилась давно разыскиваемая добыча. Тусклый металл тела бомбы дрогнул, как текучая вода, и перед горящими бессильным бешенством глазами Пророка появилось суровое мужское лицо с жёсткими чертами и с беспощадным взглядом холодных серых глаз. Затем прорисовалось тело, закованное в голубовато-серебристое боевое одеяние; в руках врага светился золотом длинный меч… «Выследили…» – молнией мелькнуло в сознании Обращённого. В сделавшиеся непомерно долгими мгновения Пророк увидел всю свою Ленту Реинкарнаций, и Истинная Память выхватила самое важное – узловые звенья всей Цепи. …От раскалённых скал поднимаются клубы горячего едкого пара, узкий горный поток бурлит, разбрасывая брызги кипятка на десятки шагов вокруг. Между каменных глыб пляшут языки жёлтого огня, и не понять, что горит – в этих местах никогда ничего не росло с самого Первого Мига Творения… …Они – четверо усталых сверхсуществ в чёрном – только-только сумели отбить сосредоточенный магический удар преследователей. Высвободившаяся Сила с рёвом ушла вверх, пробив облака, и только малая её толика опалила горные хребты… …Их зажали в пределах домена Звёздной Владычицы Таэоны, где они исподволь – и небезуспешно – подбирались к Зелёным Магам-Дарителям, работавшим с Юным Миром Третьей планеты системы Жёлтой звезды. Амазонок-Хранительниц было больше, гораздо больше, и оставалось только прорываться с боем. Голубые Молнии собрали свою жатву, – хотя не все удары Чёрных Лезвий упали в пустоту, – из девяти Разрушителей уцелело всего четверо… …Они оторвались, оставив в зубах Валькирий клочья собственной плоти, обманули даже патруль Алых, прочёсывавший окрестности, но тут появились эти. Какого Хаоса Жёлтые Бродяги вообще ввязываются не в своё дело? Лазали бы себе по Мирам, удовлетворяя Вечную Жажду, не беря на себя незавидную роль ищеек! В Познаваемой Вселенной хватит места всем… А всё эта Инь-Магия – Голубые Магини могут добиться своего даже от Бестелесных, лишь бы в этих Сущностях присутствовала бы хоть капелька Янь-начала… …Чёрный Маг бесстрастно оценил ситуацию. Всё, конец. Сила иссякает, доступ к Барьеру Миров наглухо перекрыт, а против двух, нет, даже трёх ватаг Янтарных Искателей четвёрке Несущих Зло – остаткам взвода – не выстоять… …Горизонт залило жёлтым пламенем, в котором плавящимися свечами тают могучие горы. Они идут. Семь, девять, тринадцать… Ещё пятеро и ещё девять – третья ватага держится во второй линии, резерв по всем правилам военного искусства… …Последний отчаянный бросок, ощущение магических пут, – резать! – медленно тонущая в потоке золотого огня фигура в чёрном с поднятым вверх клинком: погружается, распадается, умирает… …Трое – нет, уже только двое, – против восемнадцати. Семнадцати – твой удар через изнанку измерения достигает цели, и тело Викинга рассыпается дождём золотых, быстро гаснущих капель-искр… …Жёсткое лицо с холодными глазами, – то самое, в которое обратилась тяжкая туша бомбы, вдавливающейся в салон несущегося по ночному шоссе «оппеля», – и стремительно падающий на всю структуру Тонких Тел чёрного эска золотистый длинный клинок… Последнее, текущее воплощение – Постижение Истины: …Вой ветра над обледенелыми горными вершинами. Горы содрогаются от лавин, но в маленьком очаге убогой хижины огонь горит ровно, без дыма. Голос, проникающий до самой сути худого чёрного человека в рваном плаще, сидящего на пятках перед сложенным из камней очагом: «Час пробил. Встань и иди. Мы проникли в этот Мир. Вспомни, кто ты есть, и исполни Предначертанное…» …Громадный орёл с изогнутым клювом распростёр крылья над площадью, запруженной беснующейся толпой, и человек с одутловатым лицом и водянистыми глазами. Человек, которому надо подсказать, и которого надо направить. Адольф Гитлер – фюрер тысячелетнего Рейха… Детонатор сработал, сероватая масса заполнявшего чрево бомбы тринитротолуола обратилась в вихрь ревущего жадного пламени… Бомба взорвалась. – Случайность – великая вещь. Против неё бессилен сам Господь Бог… – задумчиво проговорил гауптманн, почесав нос и снова заглядывая на дно огромной воронки, гигантской язвой разорвавшей серую ленту автострады. – Это же надо: прямое попадание шальной авиабомбы, сброшенной наугад с большой высоты, прямо в двигающийся с очень приличной скоростью автомобиль! Дородный гауптманн любил пофилософствовать. Эта склонность особенно развилась у него после того, как французская пуля угодила ему в бедро на берегу Ла-Манша. Кость треснула, срослась как-то не так; он полгода провалялся по госпиталям, однако смог ходить без костылей, и даже был признан «ограниченно-годным к строевой службе». И служба эта вполне удовлетворяла гауптманна: лучше командовать ротой в тылу, чем батальоном в рядах действующей, пусть даже победоносно наступающей армии. Он свою кровь за Германию честно пролил, теперь очередь за другими. Во всём перст божий… Послышался шум мотора, и гауптманн оторвался от созерцания ямы, на дне которой ещё дымились рваные куски железа – это было всё, что осталось от красавца «оппеля». Из подъехавшего «мерседеса» вышли трое в длинных кожаных чёрных плащах, и гауптманн, прихрамывая и поёживаясь от утреннего холодка и от чувства боязливого чинопочитания, поспешил с докладом: такое начальство ни в коем случае нельзя заставлять ждать. – Что здесь произошло? – сухо спросил один из «чёрных плащей». – Осмелюсь доложить, герр… – гауптманн замялся, поскольку знаков различия у прибывших видно не было, но тот, к кому он обращался, лишь пренебрежительно махнул рукой. – Авиабомба. Прямое попадание. Из штаба ПВО сообщили, что «томми» сегодня не прилетали, однако локаторы засекли несколько машин, подошедших с востока. Вероятно, русские.[8] Вон с того дорожного поста, – гауптманн указал на видневшуюся неподалёку полосатую будку, – видели автомобиль, слышали характерный свист падающей бомбы и наблюдали взрыв. От машины – и от пассажиров – не осталось ничего. Человек в чёрной коже молча выслушал доклад, подошёл к краю воронки и какое-то время смотрел вниз. Потом, так и не произнеся ни слова, он вместе с двумя другими высокими чинами сел в «мерседес» и уехал. Гауптманн с облегчением перевёл дух – от таких визитёров можно было ожидать чего угодно, вплоть до обвинения в неспособности (или хуже того, в нежелании) отвести падающую с неба смерть голыми руками. …А рейхсканцлер и фюрер всего немецкого народа Адольф Гитлер проснулся наутро в отвратительном расположении духа и с дикой головной болью – пришлось даже потратить кое-какое время на приведение себя в порядок и несколько изменить существовавший распорядок дня. Гитлер поймал себя на том, что никак не может вспомнить что-то очень важное, случившееся не далее как вчера. Но что? Любые попытки сосредоточиться на этом предмете неминуемо вызывали новый приступ острой боли в висках и затылке. В конце концов фюрер оставил бесполезное и достаточно мучительное занятие: у него с лихвой хватало и других дел. Напомнить же ему не мог никто: встречи, подобные вчерашней, всегда окутывала плотная завеса конфиденциальности, а проще говоря – самой обыкновенной секретности, только доведённой до предельного уровня. Отправиться в оккупированную Данию Вернер Гейзенберг и Карл Вайцзеккер смогли только в сентябре – у немецких физиков-атомщиков хлопот было невпроворот. Официально визит имел своей целью уговорить Нильса Бора и сотрудников его института принять участие в немецко-датской конференции астрофизиков в Копенгагене. Однако куда более важным было другое: встревоженные статьёй в шведской газете германские учёные совсем не прочь были доподлинно выяснить, а как в действительности обстоят атомные дела союзников, и не придумал ли Бор какого-то нового, доселе неведомого способа быстро и просто создать ядерную бомбу. Поэтому-то Гейзенберг по возвращении из поездки докладывал о её итогах в гестапо. Датчанин встретил своего бывшего ученика холодно, от участия в конференции отказался наотрез, однако пригласил Гейзенберга к себе на обед – с тем условием, что о политике не будет сказано ни слова. Гейзенберг утверждал, что спросил Бора, имеют ли физики моральное право работать над проблемами атомной энергии в военное время. «Бор, – писал Гейзенберг в 1948 году, – ответил мне вопросом на вопрос: верю ли я в возможность военного использования атомной энергии, и я ответил „да“. Затем я повторил свой вопрос, и Бор, к моему изумлению, сказал, что военное применение физики в любой стране неизбежно, а потому вполне оправданно». Однако никому из людей не известно доподлинно, о чём же всё-таки они говорили… Во всяком случае, Гейзенберг понял, что сообщение в «Stockholms Tidningen» было заурядной газетной уткой (к тому же нафаршированной совершенно фантастическими цифрами), однако уткой, вскормленной чем-то вполне реальным – ведь подавляющее число бежавших от фашизма физиков обосновалось именно в Штатах. Америка богатая страна, и бомбы на её города не падают. Германию очень даже могут опередить… Зимой, после битвы под Москвой, стало ясно, что блицкриг умер, и что перед Рейхом во весь рост встал призрак долгой и изнурительной войны на два фронта, перспектива победы в которой весьма проблематична. С этого самого момента в Германии начинаются усиленные работы над созданием «Wunderwaffe» – над всем, что так или иначе подходило (или хотя бы могло подходить) под категорию «чудо-оружия». Над чем только не ломали голову военные инженеры, подгоняемые почуявшими запах жареного генералами и вождями Третьего Рейха! Сверхтяжёлые танки и танки радиоуправляемые; планирующие бомбы и многоствольные миномёты; ракеты и реактивные истребители; «шнорхели» для работы дизелей субмарин в подводном положении, на перископной глубине, и «истинно подводные» лодки Вальтера с энергетической установкой на перекиси водорода, способные переломить ход битвы за Атлантику; самонаводящиеся акустические торпеды и торпеды, управляемые человеком (в отличие от японцев, немцы отнюдь не торопились ступить во врата Валгаллы, и поэтому их «биберы» представляли из себя своеобразную этажерку: к верхней торпеде, на которой сидел прикрытый прозрачным колпаком водитель, подвешивалась нижняя, боевая). Были и вовсе экзотические проекты – вроде электромагнитных пушек для метания тяжеленных снарядов через Ла-Манш или даже пресловутых «Х-лучей», якобы способных останавливать в воздухе моторы вражеских аэропланов и тем самым прикрыть территорию Германии от опустошительных воздушных налётов. Кое-что из этого обширного и далеко не полного списка применялось в деле с той или иной степенью эффективности, кое-что не вышло из стадии опытных образцов, а что-то так и осталось прожектами на бумаге – на всё не хватило ни времени, ни возможностей. Самым известным образчиком «Wunderwaffe» стали ракеты «Фау-1» и «Фау-2». Если первые по скорости и высоте полёта почти ничем не отличались от обычных самолётов (англичане довольно скоро отыскали противоядие и сбивали «фау-первые» истребителями и зенитками), то вторые падали на головы обитателей Британских островов громом среди ясного неба – неожиданно и неотвратимо. Но и это оружие скорее можно было отнести к разряду психологического (с военной точки зрения куда более полезными оказались фаустпатроны, успешно поджигавшие и советские «тридцатьчетвёрки», и американские «шерманы») – ну развалили десяток-другой строений на английской земле, ну пошатнули веру островитян в собственную недосягаемость… Тысяча килограммов взрывчатки в ракете «Фау-2» – величина, конечно, впечатляющая, но отнюдь не ошеломляющая. Вот если бы к какой-нибудь из этих ракет была привинчена атомная бомба… Однако в длинном перечне «чудо-оружия» места для неё не нашлось. Германское военное руководство почему-то решило, что ядерное оружие хотя и осуществимо в принципе, но актуальным не является, поскольку не может быть создано и использовано до конца войны и, следовательно, не может определить её исход. Решение о бесперспективности попыток повлиять на ход войны с помощью ядерного оружия, принятое германским военным руководством в сорок втором году, было окончательным. Никто – ни среди военных, ни в германской промышленности, ни в нацистском правительстве, ни даже сами учёные – не верил, что атомная бомба может быть создана и использована во второй мировой войне. Это решение никогда не подвергалось серьёзному пересмотру. И это притом, что работы в области ядерной энергетики продолжались с целью создания атомного реактора – источника энергии для всё тех же подводных лодок. Учёные не верили? А как же Гейзенберг, ещё год назад считавший, что «перед ними прямая дорога к атомной бомбе» и заявивший Нильсу Бору о своей «глубокой уверенности в возможности военного применения» внутриатомной энергии? А руководители Третьего Рейха? Германия распыляла усилия по очень многим направлениям – зачастую не имевшим принципиального значения или попросту эфемерным – вместо того, чтобы сосредоточиться на «Урановом проекте», сулящем невиданное. Утопающий хватается за соломинку, а ведь Гитлер был азартным игроком… – Итак, господа, – подвёл итог имперский министр вооружений Альберт Шпеер, – мы имели удовольствие заслушать господина Вернера фон Брауна, ясно изложившего нам весьма впечатляющие перспективы применения ракетного оружия в войне, которую ведёт Рейх против союзников. Далее… «Тёзка просто поразил всех своим красноречием и живописанием тех неисчислимых бедствий, которые обрушат на головы англичан – а потом и американцев – его ракеты, – с завистью подумал главный теоретик „Уранового клуба“. – Он своего добился: теперь любая возможная помощь его проекту гарантирована…». – …слово предоставляется господину Гейзенбергу. Вернер Гейзенберг хорошо подготовился к выступлению. Перед ним на столе лежала коричневая кожаная папка, набитая исписанными листами бумаги: цифры, цифры и ещё раз цифры. Не математические уравнения, отнюдь, но расчёты сроков завершения отдельных этапов работы, сметы и прикидки требуемого количества инженеров, техников и рабочих.[9] Шпеер человек дела, и в его оценке очень эмоционального выступления фон Брауна прозвучала определённая доля иронии. Убедить такого человека могут только бесстрастные цифры – конечно, подкреплённые уверенностью человека, приводящего эти цифры, в конечном успехе его замысла. Такая уверенность у профессора Вернера Гейзенберга была, а сроки завершения проекта напрямую зависели – прежде всего! – от того, какие средства будут выделены, то есть насколько серьёзно будет воспринята высшими иерархами Рейха идея небывалого сверхоружия. И свою задачу Гейзенберг сейчас видел в том, чтобы убедить далёких от науки военных и промышленников в абсолютной реальности задуманного. – Мы слушаем вас, господин Гейзенберг, – напомнил министр вооружений. «Они смотрят на меня так, как, наверно, смотрели инквизиторы на закоренелого еретика! – подумал вдруг Вернер Гейзенберг. – Почему? Я не понимаю, что происходит…» Он помедлил ещё пару мгновений, и внезапно с леденящим душу ужасом ощутил, что вся тщательно подготовленная им стройная система убедительных доказательств рушится, как карточный домик. Нобелевский лауреат совершенно неожиданно почувствовал себя не выучившим урок первоклассником, стоящим перед строгим педагогом. Язык сделался непослушным и словно прилип к нёбу. Знаменитый физик смешался, потерял нить. «Как кружится голова…». …Доклад получился мятым – особенно по сравнению с тем, что и как говорил фон Браун. Гейзенберг видел, как Шпеер, чуть склонив голову, барабанит пальцами по столу – верный признак раздражения. И действительно, тратить драгоценное время на не доведённые до ума полуабстрактные рассуждения! Совещание такого уровня – не научный диспут о перспективных и неперспективных направлениях в науке! «Это катастрофа…» – Скажите, – напрямик спросил имперский министр, – а когда конкретно можно ожидать создания бомбы в металле, готовой к тому, чтобы быть подвешенной к тяжёлому бомбардировщику? – Я полагаю… э-э-э… что при условии бесперебойного снабжения и финансирования, потребуется, скажем… несколько лет напряжённой работы и… в любом случае на итоги нынешней войны бомба повлиять не сможет. «Боже, что я несу! Какого чёрта…» И по тому, как дрогнули тонкие губы Шпеера, научный руководитель «Уранового клуба» понял: интерес к его предложению утрачен начисто. Бомбу делать не будут. …После того, как было принято решение отказаться от планов создания атомной бомбы и сосредоточить ресурсы на другом «чудо-оружии», ракетном проекте Вернера фон Брауна, вожди рейха к этому вопросу более не возвращались. На совещании в Берлине 4 июня 1942 года Вернер Гейзенберг не сказал того, что он должен был сказать, что он собирался сказать и что он хотел сказать. Германия не перевела процесс создания ядерного оружия на промышленные рельсы – в отличие от Соединённых Штатов Америки, выделивших на Манхэттенский проект двадцать процентов всех ассигнований на научные исследования и задействовавших в работе над бомбой усилия ста пятидесяти тысяч человек. Германия тоже могла сделать подобный шаг, – над ракетами «Фау», например, трудилось сто тысяч человек, от ведущих специалистов до слесарей-сборщиков (несколько десятков теоретиков «Уранового клуба» не идут ни в какое сравнение с этой гигантской цифрой), – однако не сделала. В любом тоталитарном государстве мнение Вождя имеет решающее значение. Вмешайся Гитлер в «Урановый проект» или хотя бы заговори о нём… Но фюрер – за все оставшиеся «тысячелетнему рейху» три года жизни – даже не коснулся этой темы. Любое тоталитарное государственное образование очень уязвимо именно из-за этой особенности: из-за наибольшей весомости слова одного-единственного человека, стоящего у руля. А на сознание одного – как уже упоминалось – можно воздействовать… И ещё одна мелочь: бойцы норвежского Сопротивления провели успешную диверсию против германского завода по производству тяжёлой воды, находившегося на территории оккупированной Норвегии. Как удалось партизанам, вооружённым чуть ли не охотничьими ружьями, обмануть бдительность многочисленной охраны и взорвать столь важный объект? Ни на одном из бесчисленных военных заводов Третьего Рейха, ни на одной базе подводных лодок, ни на одной стартовой площадке ракет диверсий не было. А завод тяжёлой воды взлетел на воздух… Но это просто избыточный довесок к уже достигнутому – так, на всякий случай. …Глава фратрии Ночи материнского домена Звёздной Владычицы Эн-Риэнанты Маг Грольф разорвал контакт и расслабился. Дело сделано. Ранним утром 16 июля 1945 гола над каменистой безжизненной пустыней близ Аламогордо, что в штате Нью-Мексико, родился слепящий свет. Поток его плеснул сквозь толщу бронестекла, щедро приправленного свинцом, и выхватил из полутьмы подземного бункера лица людей, словно фотовспышка. На лицах военных не отразилось никаких эмоций, кроме жадного профессионального интереса, техники-операторы видели одни лишь показания приборов, колонки цифр и причудливой формы кривые, ложащиеся на ленты самописцев, а вот учёные… Пожалуй, только сейчас они поняли, Генерал Лесли Гровс повернулся к физику – научному руководителю проекта – и сказал с улыбкой: – Эта штука очень не понравится ни японцам, ни русским. Теперь надо испытать её в деле. Оппенгеймер не ответил. Он смотрел, как клубящееся облако поднимается всё выше и выше, втягивая в себя тысячи тонн пыли, праха и раскалённого пепла и образуя исполинский гриб на извивающейся ножке… В конце войны погибать никому не хочется: ни победителям, готовящимся досыта насладиться плодами победы; ни побеждённым, надеющимся выжить. Перспектива гибели во время военных действий никогда не является такой уж заманчивой для Носителей Разума, а перед самым их окончанием – тем более. Всем хочется жить. …Летние ночи над океаном в тропиках по-особенному темны, и лунный свет только подчёркивает густоту и вязкость этой тьмы. Тяжелый крейсер военно-морских сил США «Индианаполис» рассекал влажный мрак ночи с 29 на 30 июля 1945 года, неся на борту тысячу двести человек экипажа. Большинство из них спали, бодрствовали только вахтенные. Да и чего мог опасаться мощный американский военный корабль в этих давно очищенных от японцев водах? После сокрушительных поражений сорок четвёртого года – у Марианских островов и на Филиппинах – японский императорский флот, некогда наводивший ужас на весь Тихий океан, просто перестал быть. Подавляющая часть его боевых единиц легла на дно, а несколько уцелевших крупных кораблей умерли под бомбами и торпедами самолётов с авианосцев 5-го флота в гавани военно-морской базы Курэ. Краса и гордость Японии, символ её морской мощи и всей нации – великолепный «Ямато», самый могучий из всех когда-либо созданных человечеством линейных кораблей, – потопила авиация адмирала Марка Митчера 7 апреля 1945 года во время последнего боевого выхода линкора к берегам Окинавы, где высадился американский десант. Почти четыре сотни торпедоносцев и бомбардировщиков 54-го оперативного соединения клевали японскую эскадру около двух часов. И заклевали: вместе с суперлинкором на дно ушли лёгкий крейсер «Яхаги» и четыре эсминца. «Ямато» не спасли ни необычайно толстая броня, ни конструктивные особенности, делавшие этот гигантский корабль очень труднопотопляемым, ни двести зенитных стволов, превращавших небо над ним в сплошную огненную завесу. Что же касается японских ВВС, то их никто уже не принимал всерьёз. Ветераны, разгромившие Пёрл-Харбор, погибли у Мидуэя и Соломоновых островов, а неоперившиеся лётчики-новички становились лёгкой добычей для куда более опытных и гораздо лучше обученных пилотов американских истребителей. И, конечно, подавляющее численное превосходство – американская экономическая мощь задавила японскую. Война неумолимо катилась к своему победоносному для США завершению. Оставались, правда, лётчики-камикадзе, бестрепетно таранившие корабли, но сквозь воздушные боевые патрули и плотный зенитный огонь к цели пробивались единицы, так что воздействие этого оружия было скорее чисто психологическим. Один такой смертник врезался в палубу «Индианаполиса» во время боев за Окинаву, ну и что особенного? Возник пожар (который быстро потушили), кое-что было разрушено или повреждено… и всё. Не обошлось без жертв, но остальные члены экипажа отнеслись к этому с равнодушием закалённых солдат – ведь крейсер в результате этой атаки отправился на ремонт в Сан-Франциско, где простоял два месяца вдали от войны. Куда приятнее пить виски и тискать девчонок, чем ожидать, когда тебе на голову свалится следующий сумасшедший азиат. И война вот-вот кончится, а подыхать под занавес обидно вдвойне. Существовала, конечно, вероятность напороться на какую-нибудь шалую субмарину противника, – по данным разведки, какое-то количество этих морских волков-одиночек всё ещё рыскало в Тихом океане в поисках незащищённых объектов для атаки, – но вероятность такой встречи исчезающе мала: гораздо меньше, чем риск угодить под колёса автомобиля при переходе улицы в Нью-Йорке. Тем более для быстроходного боевого корабля. Впрочем, подобные мысли мало кого занимали на борту «Индианаполиса» – пусть голова от этих проблем болит у того, кому такая хвороба по штату положена. У капитана Маквея, например. Командир крейсера кэптен Чарльз Батлер Маквей в свои сорок шесть был опытным моряком, вполне заслуженно оказавшимся на командном мостике тяжёлого крейсера. Он встретил войну с Японией старшим офицером крейсера «Кливленд», имея звание коммандера,[10] участвовал во многих боях, в том числе в захвате островов Гуам, Сайпан и Тиниан и в крупнейшем в истории войн на море сражении в заливе Лейте, заслужил «Серебряную Звезду». И в эту ночь, несмотря на поздний час – одиннадцать вечера, – он не спал. В отличие от большинства своих подчинённых, Маквей знал гораздо больше любого из них, и знание это отнюдь не прибавляло ему спокойствия. …Всё началось во Фриско.[11] Ремонт корабля на верфи острова Мар, что милях в двадцати от города, приближался к концу, когда Маквея неожиданно вызвали в штаб Калифорнийской военно-морской базы. Полученный приказ был лаконичен: «Корабль к походу изготовить». И следом поступило распоряжение перейти на другую верфь, Хантер-Пойнтс, и ждать прибытия высокопоставленных гостей из Вашингтона. Вскоре на крейсере появились генерал Лесли Гровс, руководитель секретного «Манхэттенского проекта» (а в чём суть этого самого проекта, Маквей, естественно, не имел ни малейшего представления), и контр-адмирал Уильям Парнелл. Ви-Ди-Пи[12] кратко изложили капитану Маквею суть дела: крейсер должен принять на борт «спецгруз» с сопровождающими и доставить его в целости и сохранности по назначению. Куда – не сказали, это командир должен был узнать из вручённого ему пакета от начальника штаба при верховном главнокомандующем вооружёнными силами США адмирала Уильяма Д. Леги. Пакет украшали два внушительных красных штампа: «Совершенно секретно» и «Вскрыть в море». О характере груза капитана также не проинформировали, Парнелл так и сказал: «Ни командиру, ни, тем более, его подчинённым знать об этом не положено». Но старый моряк чутьём понял: этот чёртов специальный груз дороже самого крейсера и даже жизней всего его экипажа. Часть груза разместили в ангаре для гидросамолёта, а другую часть – вероятно, наиболее важную (в упаковке, напоминающей внушительных размеров коробку для женских шляпок), – в командирском салоне. Молчаливые офицеры-сопровождающие разместились и там, и там. Заметив у них эмблемы медицинских войск, Чарльз Маквей подумал с брезгливостью настоящего солдата, привыкшего к честным методам ведения боя: «Вот уж не ожидал, что мы докатимся до бактериологической войны!». Однако вслух он ничего не сказал – многолетняя служба на флоте научила его в соответствующих ситуациях уметь держать язык за зубами. Но вся эта история не понравилась капитану с самого начала – было в ней что-то слишком зловещее… Операция «Бронкс Шипментс» началась. Естественно, что и экипаж, и пассажиры (на борту «Индианаполиса» возвращалось на Гавайи немало армейских и флотских офицеров) проявили живейшее любопытство в связи с загадочной «шляпной коробкой». Однако любые попытки кого бы то ни было разузнать хоть что-нибудь (не мытьём, так катаньем) у безмолвных часовых потерпели полный крах. В 08.00 16 июля 1945 года тяжёлый крейсер «Индианаполис» снялся с якоря, миновал Золотые Ворота и вышел в Тихий океан. Корабль взял курс на Пёрл-Харбор, куда и прибыл благополучно через трое с половиной суток – почти всё время следуя полным ходом. Стоянка на Оаху была недолгой – всего несколько часов. Крейсер отдал левый якорь и, подработав машинами, ткнулся кормой в причал. Пассажиры покинули борт, а корабль торопливо принял топливо и провизию и всего через шесть часов после прибытия покинул Жемчужную Гавань. К острову Тиниан в Марианском архипелаге «Индианаполис» подошёл ночью 26 июля. Луна, вставшая над океаном, заливала своим мертвенно-призрачным светом бесконечно катящиеся к песчаному берегу вереницы волн, украшенных белыми плюмажами гребней. Первобытная красота этого зрелища совсем не приводила кэптена Маквея в восторг: из-за волн и глубин близко к берегу не подойти, а тут ещё эта проклятая луна висит над головами, как огромная осветительная ракета, превращая все корабли на рейде острова в идеальные мишени для ночных бомбардировщиков-торпедоносцев. Американская авиация полностью господствует в небе над Марианами, но Маквей знал отчаянность самураев и их склонность к авантюрным выходкам. Крейсер уже был у этих берегов – год назад его орудия поддерживали огнём высадившуюся на остров и ломавшую упорное сопротивление японцев морскую пехоту. И вот снова те же места… Тесен наш мир, ничего не скажешь. Однако обошлось. С рассветом к борту «Индианаполиса» подошла самоходная баржа с шишками из командования местного гарнизона – на острове располагалась авиабаза, откуда «сверхкрепости» «Б-29» летали бомбить метрополию утратившей захваченное и усохшей Японской империи. От спецгруза освободились быстро – его и было-то всего ничего, несколько ящиков да пресловутая «шляпная коробка». Люди работали проворно и слаженно, подстёгиваемые строгим приказом и неосознанным желанием поскорее избавиться от этого загадочного барахла вместе с его угрюмыми и неулыбчивыми, не отвечающими на шутки сопровождающими. Мысли матросов были просты и незатейливы: мы вас довезли, доставили прямо к подъезду, а теперь катитесь со своим хламом куда подальше, и чаевые оставьте себе! Кэптен Маквей наблюдал за выгрузкой со смешанными чувствами: чёткое выполнение приказа радовало сердце старого служаки, но к ощущению исполненного долга примешивалось и ещё кое-что, непонятное и тревожащее. Командир вдруг поймал себя на мысли, что он дорого бы дал за то, чтобы никогда не видеть в глаза эту дурацкую «шляпную коробку»… Так, кажется, всё. На барже уже застучал дизель, и боцманская команда убирает швартовы. Руководивший выгрузкой кэптен Пэрсонс (он же «Юджа», у этих парней у всех клички, словно у чикагских гангстеров) вежливо коснулся козырька своей фуражки и крикнул Маквею с отходящей самоходки: «Благодарю за работу, капитан! Желаю удачи, сэр!». Да, удачи, – а чего ещё надо моряку в море? Тяжёлый крейсер ещё несколько часов торчал на открытом рейде Тиниана в ожидании дальнейших распоряжений из штаба командующего Тихоокеанским флотом. И ближе к полудню распоряжение поступило: «Следовать на Гуам». Но потом началось что-то непонятное. Кэптен Маквей вполне разумно предположил, что его корабль задержится на Гуаме: чуть ли не треть экипажа «Индианаполиса» составляли салаги-новобранцы, не видевшие толком моря (не говоря уже о том, чтобы понюхать пороху), и для них безотлагательно требовалось провести полный цикл боевой подготовки. Да и, собственно говоря, куда и зачем отправлять боевой корабль такого класса в настоящее время? С кем воевать? Где противник, который может оказаться достойной мишенью для восьмидюймовых пушек тяжёлого крейсера? Позднее, быть может, когда начнётся давно запланированная операция «Айсберг» – вторжение на острова собственно Японии, о котором давно поговаривают в штабах (и не только в штабах), тогда да. Крейсеру уже приходилось оказывать огневую поддержку десанту – с этой работой его командир хорошо знаком. Но сейчас? Зачем гонять корабль из одной точки Тихого океана – с Марианских островов на Филиппины! – в другую, жечь топливо (которое стоит явно дороже, нежели пять центов за тонну), если пребывание крейсера в любой из них равнозначимо с военной точки зрения? Однако оказалось, что логика старшего морского начальника района коммодора[13] Джеймса Картера несколько отличается от логики кэптена Чарльза Маквея. Коммодор безапелляционно заявил командиру крейсера, что океан достаточно просторен, и что учиться можно где угодно. Ссылки Маквея на то, что уже во время перехода «Индианаполиса» из Сан-Франциско в Пёрл-Харбор выяснилось неготовность его команды к решению серьёзных боевых задач, не произвели на коммодора ровным счётом никакого впечатления. «Начальник всегда прав!» – этот афоризм справедлив для любой армии (и не только для армии). Последнее слово осталось за Картером, и командир крейсера молча взял под козырёк. Тем не менее, у Маквея сложилось впечатление, что его корабль стремятся как можно скорее выпихнуть куда угодно, избавиться от него, словно на мачте «Индианаполиса» развевался жёлтый карантинный флаг – как над зачумлённым судном. Более того, кэптен не получил никакой информации о наличии или отсутствии подлодок противника в районе следования корабля, для эскорта не нашлось хотя бы парочки фрегатов или эсминцев, а в заливе Лейте на Филиппинах (куда было приказано прибыть крейсеру) его совсем не ждали и даже не знали, что он вообще к ним направляется. …И вот «Индианаполис» вспарывает тёмную поверхность ночного океана, оставляя за кормой белопенный, светящийся во тьме бурунный след. Лаг торопливо отсчитывает милю за милей, словно корабль убегает от того, что он сделал – пусть даже не по своей воле… – – Да, я помню. Когда флоты Островной Империи и Страны-между-Океанами столкнулись в решающей битве у атолла… – эти туземные названия! – ты всего-то чуть-чуть помешала самолёту-разведчику островитян сообщить своим об обнаружении ударных сил противника. Результат – сокрушительный разгром лучших сил флота Империи. – …и всего один боевой корабль – кстати, той самой страны, которая затем стала Противопоставленной, – оказал на ход и исход этой войны – и на Проникновение Чёрных – известное влияние. И Адепты Зла – точнее, кто-то один из них, – обеспечили появление этого крейсера в нужном месте и в нужное время, нейтрализовав радиосвязь противника и даже подменив важнейшее сообщение. Прекрасно организованная случайность![14] – Что ж, у Вечного Врага есть чему поучиться. Действуй, Предводительница! – Командир, у нас проблема. Не так чтобы очень, но… Компас, похоже, малость свихнулся: показывает вместо сторон света погоду в Майами. И радиопеленгатор… – Когда мы вернёмся на Гуам, я произведу над этой толстой задницей, старшиной техников, ма-а-ленькую хирургическую операцию, после которой он навеки утратит интерес к девкам. Напомни мне, если я забуду об этом своём намерении, Билли. Урча моторами, «каталина» шла над самыми гребнями равномерно катившихся внизу волн. Нет, пожалуй, лучше набрать высоту. Когда барахлят навигационные приборы, да ещё невесть откуда наползает какой-то очень странный туман, бреющий полёт вряд ли можно считать самым приятным аттракционом. Они и так, кажется, сбились с курса – не хватало ещё врезаться в какой-нибудь крошечный, но зубастый не отмеченный на карте атолл. А внизу маленький, похожий на подростка желтолицый радиометрист уже докладывал командиру «И-58» о появлении новой цели – на этот раз воздушной. Хасимото вздохнул и скомандовал погружение – замеченный ранее большой военный корабль придётся оставить в покое. Самолёт слишком опасный противник для подводной лодки, практический недосягаемый для ответного удара. От него можно только спрятаться. Когда несколько дней спустя та же надводная цель снова появилась на экране радара «И-58», никаких помех для успешной атаки не было… Подводная лодка «И-58» под командованием капитана 3-го ранга Мотицуро Хасимото девятый день находилась у Марианских островов. Здесь стягивались в тугой узёл линии коммуникаций американцев, и перехватывать их корабли гораздо удобнее здесь, нежели в океане, где конвои и отдельные суда следуют произвольными курсами, что резко снижает вероятность обнаружения врага. Правда, этот район опаснее – над ним постоянно летают самолёты берегового базирования и противолодочные «каталины», – но неизбежный риск приемлем для истинного воина. Но именно из-за этих проклятых гидросамолётов янки «И-58» несколько дней назад упустила прекрасную возможность атаковать обнаруженную крупную быстроходную цель, следовавшую куда-то на запад, к Тиниану. Спасибо радиометристам – они засекли патрульную «летающую лодку» вовремя, и субмарина ушла на спасительную глубину. Однако в подводном положении преследовать противника оказалось невозможно, – пешком не угнаться за скачущей во весь опор лошадью, – и Хасимото с сожалением отказался от торпедной атаки. Ещё в большей степени расстроились рвавшиеся в бой водители человекоуправляемых торпед «Кайтен», горевшие желанием как можно скорее отдать жизнь за обожаемого Тенно – императора. На борту «И-58» «Кайтенов» было шесть. Торпеды эти – морской аналог лётчиков-камикадзе – скорее походили на миниатюрные подводные лодки, чем на торпеды в привычном смысле этого слова. В торпедные аппараты они не влезали, а крепились прямо на палубе субмарины. Непосредственно перед атакой – коль скоро такое решение принималось – водители через специальный переходной люк забирались внутрь своих мини-лодок, задраивались изнутри, отцеплялись от лодки-носителя, запускали работавший на перекиси водорода двигатель и отправлялись навстречу ими самими выбранной судьбе. Взрывчатки человекоторпеда несла втрое больше, чем обычная японская торпеда «Длинная пика», поэтому считалось, что вызванные взрывом этой торпеды разрушения подводной части атакованного корабля будут гораздо более значительными. И похоже, так оно и было на самом деле. Удача улыбнулась японскому подводнику не далее как вчера: «И-58» нанесла удар двумя «Кайтенами» (их выпустили одну за другой) по одиночному крупному танкеру. Судно затонуло стремительно, словно у него разом вырвали всё днище, и Хасимото поздравил свой экипаж с первым боевым успехом. Командир «И-58» отнюдь не обольщался. Он прекрасно понимал, что война проиграна, и что никакие его усилия уже не спасут Японию от неминуемого поражения. Но настоящий самурай гонит от себя прочь подобные ослабляющие дух мысли: есть долг воина, который надлежит исполнять с честью, не допуская при этом никаких недостойных колебаний. Мотицуро Хасимото стал подводником по призванию. В военно-морском училище на острове Этадзима по традиции лучших выпускников направляли на тяжёлые артиллерийские корабли, а в авиацию и на подводные лодки посылали середнячков – удивительный факт для флота, первым создавшего ударное авианосное соединение, разработавшего тактику его боевого использования и применившего теорию на практике с потрясающими результатами! Недооценка же роли субмарин в будущей войне привело к их крайне нерациональному и неэффективному расходованию, а пренебрежение мерами противолодочной обороны – к колоссальным потерям в боевых кораблях и транспортных судах. В ходе войны на Тихом океане американские подводники собрали богатый урожай, устилая морское дно сотнями и сотнями потопленных ими японских кораблей. Но даже в таких условиях японцы добились кое-каких успехов. Именно подводники прикончили авианосец «Йорктаун» у Мидуэя и авианосец «Уосп» у Соломоновых островов. Весь императорский Объединённый флот гордился командирами и экипажами этих лодок, достойными всяческого подражания. А линкоры, укомплектованные отличниками, – линкоры, эти динозавры морской войны, – они утратили свою былую значимость, превратившись в грандиозные мишени для торпед и авиабомб, в дорогостоящий – и очень уязвимый! – символ военно-морской мощи страны. И всё-таки потопление такого бронированного монстра было и оставалось заветной мечтой каждого моряка-подводника,[15] и Хасимото, до назначения на «И-58» побывавший командиром нескольких подлодок и заслуживший признания командованием своих высоких качеств офицера-подводника, не представлял собой исключения из этого общего правила. …В 23.00 29 июля 1945 года поступил доклад от гидроакустика: зафиксирован шум винтов крупной цели, двигающейся встречным курсом. Командир скомандовал всплытие. Первым вражеский корабль – визуально – обнаружил штурман, и тут же пришёл доклад о появлении на экране радара отметки-импульса. Поднявшись на верхний ходовой мостик, Хасимото убедился: да, на горизонте чёрная точка; да, она приближается. «И-58» снова нырнула – совсем ни к чему, чтобы радиолокатор американцев тоже обнаружил лодку. Скорость хода у цели очень даже приличная, и противник легко сможет уклониться. А если враг их не заметит, то встреча неизбежна – курс цели ведёт её прямо на субмарину. Затаив дыхание, командир лодки следил через окуляр перископа, как точка медленно увеличивается, превращается в силуэт, обретает размеры и форму. Да, крупный корабль – очень крупный! Высота мачт (с двадцати кабельтовых это уже можно определить) более тридцати метров, а это значит, что перед ним либо большой крейсер, либо даже линкор. Заманчивая добыча! Вопрос: чем его бить? Вариантов два: либо разрядить в американца носовые аппараты шеститорпедным веером, либо использовать «Кайтен». Корабль движется со скоростью не менее двадцати узлов, значит, – с учётом ошибок при расчёте залпа, – можно надеяться на попадание одной-двух, максимум трёх торпед. На борту «И-58» не было самонаводящихся акустических торпед, подобных тем, что с сорок третьего года использовались немецкими подводниками в Атлантике, – такое оружие слишком поздно появилось у Императорского флота. Хватит ли пары «Длинных пик» для того, чтобы наверняка сломать хребет тяжёлому крейсеру? «Кайтен» с его мощным зарядом надёжнее, да и система Оторвавшись от перископа, командир «И-58» бросил одну-единственную короткую фразу: «Водителям „го“ и „ро“[16] занять свои места!». У морских камикадзе – «Кайтенов» – не было имён, их заменяли всего лишь порядковые номера… Полковник Пол Тиббетс меланхолично жевал резинку, провожая рассеянным взглядом редкие рваные клочки жиденьких облаков, проплывавшие под крылом четырёхмоторного «Б-29 Суперфортресс». Пока видимость прекрасная, и если этот чересчур сентиментальный для военного лётчика парень, майор Клод Изерли на своём разведывательном самолёте не ошибся, то такой же она будет и над целью. Полковник недолюбливал Клода за его чересчур гуманистические, по мнению Тиббетса, воззрения, но отдавал должное профессиональным качествам Изерли: пилот свою работу знал и всегда прекрасно её выполнял. Правда, если он не научится не распускать язык где не следует, то карьеру ему не сделать. Более того, майор наверняка нарвётся на крупные неприятности, непременно нарвётся. Ему бы проповедником быть, а не служить в бомбардировочной авиации! К такому выводу полковник Тиббетс пришёл, став свидетелем бурного спора среди лётчиков, разгоревшегося в офицерском клубе авиабазы на Тиниане. Дело было в марте, вскорости после того, как стратегическая авиация ВВС США произвела налёт на Токио, применив в невиданных ранее масштабах зажигательные бомбы и канистры с только что изобретённым и входящим в моду напалмом. Эффект получился потрясающий: целые кварталы японской столицы, застроенные лёгкими деревянными домиками и плотно заселённые рабочими промышленных предприятий и их семьями, превратились в огненное море – в прямом смысле слова, жарко полыхающий напалм тёк по узким улочкам ручьями. Погибли – сгорели заживо – многие десятки тысяч мирных людей: старики, дети, женщины; целые районы Токио были выжжены дотла. И событие это вызвало живейший отклик среди пилотов «Б-29» – в армии страны, так гордящейся своей демократией, можно высказывать собственное мнение в неформальной обстановке (иногда). Мнения разделились, и вот тут-то майор Изерли и показал себя во всей красе – такого вдохновенного красноречия Тиббетс не мог припомнить ни у кого из армейских капелланов, несущих солдатам слово божье. А смысл наполненной обличительным пафосом речи майора сводился к тому, что «так не воюют», что массовое убийство гражданских лиц является военным преступлением, и что исполнителей этой акции надо не награждать орденами, а судить. Скандал разгорелся нешуточный, ещё чуть-чуть – и пришлось бы вызывать военную полицию (слава Богу, обошлось). Удивительно, но факт: на майора не только не наложили никакого взыскания, но даже не отстранили от боевых вылетов. Правда, решение по этому вопросу принимал не полковник Тиббетс, а кто-то чином повыше (после этого даже пошли сплетни, что у Клода приятели чуть ли не в самом Конгрессе или даже в Сенате). Что же касается самого полковника Пола Тиббетса, то у него ни на секунду не возникло сомнения в правильности действий маршала авиации Спаатса, отдавшего приказ о бомбардировках Токио и других японских городов. Война – это занятие не для белоручек, и кто это решил, как «этично» и как «неэтично» убивать? Почему приканчивать – тем или иным способом – здоровых молодых парней (чьих-то, между прочим, сыновей, мужей, отцов) А с военной точки зрения следует признать, что такой способ подрыва экономики Японии очень даже неплох. Что такое промышленность – рабочий, приставленный к машине. И если трудно разрушить машины, укрытые под землёй и рассредоточенные по всей территории воюющей страны, значит, надо убить рабочего. А если вместе с ним под бомбёжку угодят его жена и дети, так это «сопутствующие потери» (или «издержки производства», говоря языком бизнесменов). Отправлял бы семью куда-нибудь в горы или в заросли бамбука… И вообще – чем больше джапсов[17] погибнет под американскими бомбами, тем меньше жертв будет среди американских солдат при высадке десанта на японские берега, тем раньше правители Японии поймут, что они проиграли, и капитулируют. А с такими чистоплюями, как майор Изерли, воевать можно до второго пришествия Спасителя, и каждый день жены и невесты в Штатах будут получать извещения о гибели своих мужей и женихов. Ну вот, лёгок на помине… В наушниках сквозь шорох эфирных помех прорезался голос Изерли: «Бомбите первую цель!». Майор докладывал, что видимость в районе цели отличная и идеально соответствует условиям выполнения задания. Конечно, командиру авиагруппы нет никакой необходимости самому отправляться на каждый одиночный боевой вылет, но Из дюжины членов экипажа «Б-29» никто не знал деталей того, что им предстояло – даже сам полковник не владел информацией в полном объёме. Им объяснили, что предстоит первое боевое применение оружия принципиально нового типа, рассказали, как и что следует предпринять, чтобы самим не стать первыми жертвами этого нового оружия. Бомбометание производить с максимальной высоты, далее выполнить маневр уклонения с уходом от точки сброса на предельной скорости, удерживая её, точку, строго на продольной оси самолёта. В момент взрыва (по окончании отсчёта времени) всем надеть тёмные очки, если только какому-нибудь придурку не захочется гарантированно ослепнуть. Подробно растолковали всю последовательность приведения взрывателя бомбы в боевое состояние, разъяснили порядок снятия предохранителей. Бомбардировщик нашпиговали фото– и кинокамерами – даже посадили на борт дополнительных операторов. В общем, приняли все меры для того, чтобы довести градус мандражирования экипажа до предельно допустимого. Сама же бомба оказалось такой негабаритной, что не влезала в бомбовый отсек «Б-29» – пришлось оставить створки бомболюка приоткрытыми. Это ухудшило аэродинамику самолёта, однако не настолько, чтобы ставить под сомнение возможность доставки «Малыша» (такое кодовое имя носила боевая бомба-первенец) к цели. Хорошо, что хоть с весом проблем не возникло – он был даже ниже допустимой величины бомбовой нагрузки «сверхкрепости». Противодействия противника не очень опасались. На большой высоте тяжёлые бомбардировщики недосягаемы для зенитной артиллерии и малоуязвимы для истребителей, да и авиации у джапсов осталось всего ничего. Кроме того, дети Страны Восходящего Солнца уже настолько привыкли к налётам, что даже не объявляли воздушной тревоги при появлении над их городами одиночных американских самолётов-разведчиков. …Утром шестого августа 1945 года створки бомболюка «Энолы Гей» открылись полностью, и в восемь часов одиннадцать минут над обречённым городом – Хиросимой – вспыхнул огненный шар диаметром в семнадцать метров и с температурой 300 000 градусов по Цельсию. Полковник Пол Тиббетс заранее (как учили!) надел тёмные очки: для человека, собирающегося прожить долго, забота о собственном здоровье вполне естественна. Город сгорел – в пепел превратилось шестьдесят процентов зданий на площади около двенадцати квадратных километров, остальные дома были разрушены. «Хиросима выглядит так, словно её растоптал ногой злобный сказочный великан», – заявил командующий военно-воздушными силами союзников на Дальнем Востоке генерал Кенней, получив бесстрастные данные старательно выполненной операторами аэрофотосъёмки. Вместе с жилищами сгорело свыше двухсот сорока тысяч человек – больше половины четырёхсоттысячного населения города. Кто-то из экипажа «Энолы Гей» пошутил, наблюдая какие-то чёрные ошмётки, летящие вверх в раскалённой клубящейся ножке атомного гриба: «Это возносятся на небеса души джапсов!». С чувством юмора у американцев всегда было o’кей… А на каменном покрытии и парапете моста Айой – в эпицентре взрыва – отпечатались семь бледных теней. Хрупкая человеческая плоть не стала серьёзной преградой потоку испепеляющего света, но ослабила его ярость – совсем чуть-чуть. Поэтому поверхность камня там, где на неё в момент взрыва упали тени людей, выгорела чуть меньше, чем в остальных местах. Так и возник этот страшный групповой портрет-негатив на камне… …Девятого августа вторая бомба – «Толстяк» – упала на Нагасаки. Общее число жертв атомных бомбёжек, считая искалеченных и умерших от лучевой болезни, достигло полумиллиона. Третья планета системы Жёлтой звезды вступила в ядерный век. Когда перевитая рыжим огнём и бурым дымом вода взметнулась над бортом «Индианаполиса», Чарльз Маквей подумал, что в крейсер снова угодил лётчик-камикадзе. Командир корабля не очень сильно ошибся… Самолёт и «Кайтен» несли примерно одинаковое количество взрывчатого вещества, но воздействие подводного взрыва, усиленного гидродинамическим ударом по ничем не защищённому днищу, было гораздо более мощным. Крейсер сразу осел, содрогаясь под бешеным напором врывающегося в громадную пробоину моря (ближайшие к точке попадания водонепроницаемые переборки перекосились и лопнули), словно смертельно раненное живое существо. Больше половины его экипажа – те, кто находились в машинном отделении или спали в кубриках сном праведников, – погибло сразу же. Но как выяснилось немного позже, участь их была ещё не самой худшей. В воде оказались более пятисот человек, в том числе и раненые. В воду попала кровь, а что может быть лучшей приманкой для акул? И акулы появились, и кружили вокруг находящихся в воде моряков, методично выхватывая всё новые и новые жертвы. А помощь всё не приходила… Пока на Гуаме (откуда отбыл крейсер) и в заливе Лейте (где, как уже упоминалось, его вовсе не ждали) узнали, что «Индианаполис» не прибыл по назначению, пока отправили на поиски корабли и самолёты, пока нашли и подбирали уцелевших… Из тысячи ста девяноста девяти человек, находившихся на крейсере в момент атаки «И-58», спасли триста шестнадцать. Восемьсот восемьдесят три человека погибли, из них очень многие – от зубов акул. Сколько точно – неизвестно, но восемьдесят восемь трупов, подобранных с воды, были изувечены хищницами; у многих выживших остались следы укусов. «Индианаполис» стал последним крупным американским военным кораблём, потопленным в войне на Тихом океане, а по загадочности обстоятельств его гибели – первым. Наиболее интересно следующее: если бы не случайно отклонившаяся (из-за какой-то мелкой неисправности бортовой навигационной аппаратуры) от своего обычного маршрута патрулирования «каталина», загнавшая под воду «И-58», «Индианаполис» имел бы все шансы оказаться на дне морском Кэптен Чарльз Батлер Маквей уцелел при гибели своего корабля. Выжил – но только для того, чтобы попасть под суд по обвинению «в преступной халатности, повлекшей за собой гибель большого числа людей». Его разжаловали и выгнали с флота, но позднее министр ВМС вернул его на службу, назначив командующим 8-м военно-морским районом в Новом Орлеане. С этого поста он и ушёл в отставку четырьмя годами позже в звании контр-адмирала. Маквей вёл на своей ферме холостяцкий образ жизни вплоть до 6 ноября 1968 года, когда старый моряк покончил жизнь самоубийством – застрелился. Почему? Считал ли он себя причастным к трагедии Хиросимы и Нагасаки и виновным в гибели почти девяти сотен людей из экипажа «Индианаполиса»? Кто знает… Командира «И-58» Мотицуро Хасимото, оказавшегося к концу войны военнопленным, тоже судили. Судьи пытались добиться от японского подводника ответа на вопрос: «Как же всё-таки был потоплен „Индианаполис“?». Точнее, чем он был потоплен – обычными торпедами или «Кайтенами»? От ответа зависело очень многое: если Хасимото применил «Длинные пики», то Маквей виновен в гибели своего корабля, а вот если в ход пошли человекоторпеды… Тогда почему-то обвинение в халатности с Маквея снималось, зато сам Хасимото автоматически переходил в разряд военных преступников. Пути американской Фемиды воистину неисповедимы… Понятно, что такая перспектива японцу совсем не улыбалась, и он упорно отстаивал свою версию потопления крейсера обычными торпедами. В конце концов, судьи плюнули и оставили упрямого самурая в покое. В сорок шестом он вернулся в Японию, прошёл фильтрацию и успешно выстоял под напором настырных журналистов, страстно желавших знать «истинную правду» о ночи с 29 на 30 июля 1945 года. Затем бывший подводник стал капитаном торгового флота и побывал у тех же берегов, которые наблюдал через перископ во время войны. Уйдя на пенсию, Хасимото сделался бонзой в одном из синтоистских храмов Киото. Весьма символично (хотя бы потому, что умерший в 1905 году от укуса змеи в часовне-пагоде в городе Сэндай прадед Мотицуро тоже был монахом[19]). Бывший командир «И-58» написал книгу «Потопленные», повествующую о судьбе японских подводников (в войне на Тихом океане погибли сто тридцать японских подводных лодок и пятьдесят одна американская, а из пятнадцати однокашников Хасимото по училищу в Этадзима в живых осталось всего трое). Сам автор книги умер в 1968-м – в один год с бывшим командиром «Индианаполиса» (случайное совпадение?), – так и не рассказав всё о гибели этого корабля. Судьбы тех людей, которые непосредственно приложили руку к разжиганию атомного огня над Хиросимой, сложились по-разному. Кто-то продолжал летать вплоть до выхода на заслуженный отдых, кто-то по окончании войны занялся иными делами. С чисто американским прагматизмом один из членов экипажа «Энолы Гей» сохранил и берёг в течение десятилетий предохранительные чеки от «Малыша». Когда же пришло время, предприимчивый бывший лётчик загнал эти сувениры за кругленькую сумму – недостатка в желающих их приобрести не наблюдалось. Пол Тиббетс благоденствовал, не мучимый никакими угрызениями совести. Наоборот, он гордился собой и тем, что выпало на его долю, и вполне искренне считал себя чуть ли не национальным героем (следует признать, что он был очень даже не одинок в этом своём убеждении). Трагичнее всех оказалась судьба бывшего майора ВВС Клода Изерли. Многие годы спустя он не раз просыпался по ночам, пугая домочадцев истошным криком: «Дети! Дети!», и в конце концов оказался в сумасшедшем доме. Вроде бы несправедливо – ведь не он же нажимал замыкатель электроцепи бомбосбрасывателя, – но так уж получилось. Видимо, сыграли свою роль какие-то скрытые особенности души этого человека, понявшего суть случившегося и не вынесшего тяжести этого понимания… Истина бывает очень жестокой. Человек проснулся и резко приподнялся, словно подброшенный невидимой пружиной – одеяло отлетело в сторону. Сев на кровати, он какое-то время тупо вглядывался в темноту, прислушиваясь, как сердце бешено колотится о клетку рёбер. Сны обычно тают бесследно вскоре после пробуждения, но – – Я не понимаю… – пробормотал человек в живую тьму спальни. – И он увидел. …Да самого горизонта – насколько достигал взгляд – тянулись бесконечные унылые ряды закопчённых руин. Уродливые останки того, что когда-то было домами, дворцами, замками, топорщились чёрными лохмотьями на бугрящейся грудами оплавленного камня, истерзанной огнём земле. Пламя уже умерло, но из ослепших глазниц окон, пустых, словно тщетные надежды, ещё сочились безмолвными криками боли дрожащие струйки тёмного дыма. Кое-где проступали пятна цвета растерзанного мяса – это из-под серого покрывала пепла выпирали груды битого кирпича. При каждом шаге нога тонула в прахе выше щиколотки, а под подошвой что-то омерзительно похрустывало, словно ломались высохшие кости. И тошнотворный запах тлена… – Что это? И где… – …Огромное чудовище ворочалось среди дымящихся мёртвых каменных джунглей, поворачивая безобразную голову, сплошь – от ноздрей до узких, горящих жёлтым огнём глаз – покрытую кроваво-красной чешуйчатой броней. Дракон вытянул вперёд мощную когтистую лапу – вздулись могучие мышцы, – другую, перетянул свою огромную тушу через обгорелый скелет многоэтажного здания – остатки стены рухнули под тяжестью исполинского длинного тела, подняв клубы белёсой пыли, – и снова замер, внимательно оглядываясь по сторонам, словно высматривая что-то… – …Чудище явно заметило нечто, поползло быстрее, толстые губы дрогнули, обнажая дёсны с громадными жёлтыми клыками, между которыми потекли нити липкой слюны пополам с горячим дымом. Дракон походя развалил бронированным плечом оказавшуюся на его пути покосившуюся, насквозь простреленную в нескольких местах и обглоданную огнём башню с выкрошившимися зубцами и… замер. Прямо перед ним бессильно вытянулось тело другого монстра – точь-в-точь такого же, как и он сам, только коричневой масти. И это другая тварь издыхала – сил у неё хватило лишь на то, чтобы чуть шевельнуть башкой при появлении собрата-врага. Красный ящер торжествующе взрыкнул, изогнул шею и вцепился в прерывисто пульсирующее горло своего коричневого двойника. Умирающий монстр забился, его когти заскребли по камням, громадные крылья – изломанные и усеянные дырами с обгорелыми краями – конвульсивно дёрнулись в тщетной попытке развернуться. Бесполезно. Победитель не успокоился до тех пор, пока под его челюстями не хрустнули шейные позвонки, и пока не прекратились судорожные подёргивания коричневого тела. Отгрызя мёртвому врагу голову, красный зверь поднял заляпанную тёмной кровью морду и снова огляделся и принюхался. Потом он упёрся всеми четырьмя лапами, напрягся и перевернул гигантскую тушу дохлого родственника. Оглядев освободившееся место, красный дракон недовольно заворчал, подумал и начал рвать стальными кривыми когтями коричневое брюхо. Чешуя лопнула, уступая яростному напору, и наружу вывалились синевато-чёрные склизкие парящие внутренности. Не обращая ни малейшего внимания на вонь, чудовище принялось рыться в ещё тёплых потрохах, разбрасывая во все стороны ошмётки разодранной плоти… – …Дракон вдруг прервал своё занятие и подобрался. Где-то рядом послышались голоса – там шли люди. Дракон – удивительно бесшумно для своих размеров и веса – пополз, стелясь по земле. Но люди услышали: они знали, что за чудовища обитают в этих краях. И один из людей молниеносно выхватил из ножен меч – его лезвие вспыхнуло ослепительным огнём. Красный дракон утробно зарычал. Он сел на задние лапы, порываясь встать на дыбы, – исполинские когти сжались, дробя в пыль каменные глыбы. Однако монстр не прыгнул: вероятно, он очень хорошо знал, какой клинок выхвачен. Меч описал полыхающий нестерпимым горячим блеском полукруг, словно очерчивая границу, которую чудовищу не рекомендовалось переступать. Но в своём стремительном движении клинок прошёлся по чудом сохранившимся среди развалин цветам – нежные лепестки вспыхнули и рассыпались невесомым прахом – и зацепил маленькую белую птицу, только-только взлетевшую и приветствующую наконец-то наступающую весну песней. Огненный клубочек до земли не долетел – растаял в воздухе без следа… Видение медленно меркло. – Я всё равно не понимаю… – прошептал человек. – – Но мне больно! – почти закричал человек прямо в это лицо. – За что? Почему я? Там, над тем городом, были белые облака – круг из белых облаков, словно нимб над головой ангела… И что это за справедливость такая, когда сгорают дети! В глазах невероятно прекрасной женщины – существа? – мелькнула тень сострадания. Всего лишь тень, и бездонные глаза на красивом неземной красотой лице вновь стали холодно-бесстрастными, как вечный лёд. – Человек помотал головой, прогоняя морок, и потянулся к стоявшей на ночном столике бутылке с виски: если мерещится всякая чертовщина, хорошо помогает добрый глоток спиртного. И тут перед его глазами возникла другая картина – давно уже ему знакомая. …В узких и раскосых глазёнках на скуластом, поднятом к голубому небу личике на кратчайший миг успевает отразиться блеск вырвавшегося на волю адского огня… Бывший майор военно-воздушных сил Страны-между-Океанами Клод Изерли ничком рухнул на смятую постель, давясь рвущимся из сердца криком: – Дети! Дети! Дети! – Товарищ Сталин, по данным нашей разведки, американцы произвели успешное испытание нового оружия огромной разрушительной силы. Исходя из предыдущей информации, можно сделать вывод, что речь идёт об атомной бомбе. Сталин промолчал. О чём он думал? Быть может, о том, что с идей экспорта мировой революции придётся повременить – хотя бы до того времени, когда атомное оружие появится у Советского Союза? Или о том, что ещё неизвестно, насколько эффективным окажется боевое применение этого нового вида оружия? Люди не умеют читать мысли, ведь они – не эски. …На лице Вождя Обращённых не дрогнул ни один мускул, когда он выслушал официальное сообщение Гарри Трумэна об успешном испытании нового оружия – это уже не было для него новостью. И только вечером он коротко бросил внимательно его слушавшим: – Надо поторопить Курчатова… …В ответ на яростные нападки и обвинения «в низкопоклонстве и пресмыкании перед буржуазной наукой» (речь шла о ядерной физике), Курчатов резко заявил: – Вам нужна бомба или идеология? Никаких репрессивных последствий столь крамольное высказывание не повлекло (а советским аналогом генерала Гровса был не кто иной, как сам Лаврентий Палыч Берия). Красному Дракону была нужна Бомба – в первую очередь! – а не какая-то там идеология. И Обращённые прекрасно понимали, что от Курчатова во многом зависит, будет эта бомба сделана или нет. – А не считаешь ли ты, Мудрая, что владение Мечом Демонов может подвигнуть Страну-между-Океанами на необратимые деяния? Народ этой страны ничуть не лучше иных племён Мира Третьей, и так же – а может быть, и в большей степени, – подвержен всем болезням взросления, через которые неминуемо проходят все Юные Расы. – Да, этот клинок оказывает воздействие на владеющих им. Однако Захваченная страна скоро выкует свой собственный Меч – они уже поняли, насколько он важен. – Обращённые получат Меч Демонов? – удивился Грольф. – Но это же… – …неизбежно. Мир Третьей планеты идёт по техническому пути развития, а не по магическому (точнее, Путь один, только он бывает прямым и окольным). Что такое Меч Демонов в этом Мире – набор деталей и кнопка, которую может нажать кто угодно, и совершенствования разума не требуется – ведь бомба не заклятье. В техногенных Мирах контактирующие и обменивающиеся знаниями народы – а иногда и не контактирующие – создают те же самые приспособления. Появившись в форме устройства, Меч станет известен и другим достаточно развитым в техническом отношении странам этого Мира. Как ни парадоксально, но это пойдёт на пользу: войну начинают с целью победить, а не погибнуть. Взаимоуничтожение – это слишком изощрённый способ самоубийства, детей Третьей спасёт от этого шага обыкновенный инстинкт самосохранения, свойственный всему живому. Хотя с огнём они наиграются вдоволь, и за этим нам придётся следить. А жители Страны-между-Океанам, – Селиана чуть помедлила, – да, они всё больше походят на избалованного всеобщим восхищением способного ребёнка: такое случалось и у нас до Великой Трансмутации, когда эски были ещё людьми. Тогда матери воспитывали детей за краткий срок отмеренного матерям бытия. И зачастую животный инстинкт материнства, не управляемый в должной мере незрелым сознанием, заставлял их считать своего дитятю верхом совершенства, которому всё дозволено: отнимать у других детей игрушки… – …и конфеты… – подсказал Янтарноголубой Маг. – …и даже кусок хлеба. Становясь подростком и набираясь сил, такой ребёнок претендует на роль общепризнанного лидера, на своё исключительное право диктовать всем другим, какую одежду им носить, как причёсывать волосы и в какие игры играть. В случае же несогласия сверстников с его диктатом избалованный – а такое имя очень скоро обретёт народ Страны-между-Океанами – может не задумываясь пустить в ход кулаки. – Если будет уверен в том, что не получит сдачи, – мысленно проронил Грольф – Совершенно верно, – согласилась Глава Синклита. – После Большой войны появилась надежда на Исцеление народа Захваченной, а Меч Демонов удержит и Красного Дракона, и Избалованных от нападения друг на друга. Но, повторяю, следить за Миром Третьей планеты системы Жёлтой звезды теперь придётся вдвойне внимательно – ещё и потому, что оживились Технодети: они ведь отслеживают немагические Миры очень тщательно. И для них обретение обитателями Третьей Меча Демонов – это свидетельство того, что эта планета скоро может выйти на галактические тропы. Хорошо ещё, что Несущие Зло пока не проявились снова в этой области Познаваемой Вселенной. Ни Грольф, ни Валькирии его действовавших у Третьей боевых семёрок, ни даже сама Верховная Мудрая ещё не знали о спящих Абсолютным Сном в развалинах Лабиринтов Коконах – ведь добросовестно опекавшая Руины Торис не сообщала ничего тревожного. Белые змейки метельной позёмки с сухим шорохом скользили по вылизанным ветром до остроты лезвия ножа слежавшимся сугробам плотного снега. На сторожевых вышках мёрзли завернувшиеся в бараньи тулупы часовые, избегая касаться голой рукой автоматных стволов – вмиг лишишься лоскута кожи. Голубые лезвия прожекторных лучей полосовали контрольно-следовую полосу, сооружённую по всем правилам пограничной службы. Её изредка нарушали звери, и каждый такой случай тут же сопровождался соответствующей реакцией охраны – лучше сто раз поднять ложную тревогу, чем прозевать одну настоящую. Жители окрестных городов и сёл не задавались ненужным вопросом: а что же такое скрывается за рядами колючей проволоки – военный завод, воинская часть или очередной остров необъятного ГУЛАГа? В Стране Советов давно излечились от вредного для здоровья любопытства – мало ли запретных зон в огромной державе? Древний русский городок Саров, сложившийся вокруг святого центра – Саровской пустыни, сменил имя. Арзамас-16 стал другим центром – центром по созданию советского атомного оружия, имевшим даже свою собственную систему ПВО. В просторных залах, залитых мертвенным светом матовых ламп, работа шла круглосуточно. Меры секретности были приняты чрезвычайные (даже по меркам Советского Союза). Контакты с внешним миром для работающих в Арзамасе-16 свели до минимума – вплоть до того, что для не выезжающих в отпуск с территории сверхсекретного объекта, а отдыхающих здесь же работников предусмотрели материальное вознаграждение. Небывалое дело для зажатой в «ежовые рукавицы» страны, где привычным и наиболее эффективным методом считалось исключительно принуждение. Исследования в области физики атомного ядра в СССР начались ещё в 1922 году, когда в Петрограде был создан Радиевый институт. В начале тридцатых английский физик Чедвик открыл нейтроны – инструмент для исследования ядра, и в Физико-техническом институте Иоффе организовал лабораторию ядерной физики, фактическим руководителем которой стал Игорь Курчатов. Один из «отцов» русской атомной бомбы Юлий Харитон в 1939 и 1940 годах, задолго до получения какой-либо разведывательной информации по разработке бомбы на Западе, вместе с Зельдовичем провел ряд расчетов по разветвлённой цепной реакции деления урана в реакторе, выяснил условия возникновения ядерного взрыва и получил оценки его огромной разрушительной мощи. И в сороковом, и в сорок первом, и в сорок втором году советские физики били тревогу,[20] взывали ко всем самым высоким инстанциям, – вплоть до самого Сталина – настаивая на немедленном развёртывании работ над ядерным оружием. Но все их призывы остались гласом вопиющего в пустыне: блокировка Хранителей действовала безотказно. И только в марте 1943-го на окраине Москвы начала создаваться «Лаборатория номер два», институт Академии наук, не имевший к этой Академии ни малейшего отношения. Возглавил работу над урановой проблемой Курчатов, он же привлёк к участию в ней весь цвет науки Советского Союза – всех ведущих физиков страны. В сорок четвёртом году запускается первый циклотрон, с помощью которого был получен новый химический элемент – плутоний. Но по-настоящему горячка началась в сорок пятом, после слов Трумэна об испытании нового оружия, после невзначай оброненной Сталиным фразы: «Надо поторопить Курчатова» и после того, как два японских города сгорели вместе с их обитателями. Демонстрация оказалась очень убедительной, а Запрет эсков был снят, пока у лихих генералов Страны-между-Океанами не закружились головы от осознания невиданной мощи, попавшей к ним в руки. Тогда-то, в августе 1945-го, Сталин назначает куратором советской ядерной программы Лаврентия Берию. Машина завертелась – уж кто-то, а Лаврентий Палыч очень хорошо знал, как решать проблемы – в чём бы они ни выражались. Главным научным руководителем остался Игорь Курчатов. Распоряжения Вождя были жёстки и лаконичны. «К вам одно требование: дайте нам атомное оружие как можно скорее» (Курчатову в Кремле в августе 1945-го, вскоре после возвращения из Потсдама). «Найти и разведать» (геологам, осмелившимся утверждать, что в СССР урана нет). В сорок шестом году в «Лаборатории номер два» заработал первый в Советском Союзе исследовательский ядерный реактор, и уже строились заводы для производства и выделения плутония. Создавалась и прочая необходимая инфраструктура совершенно новой отрасли науки и техники – атомной. И шли потоком и обрабатывались аналитиками ценнейшие разведывательные данные со всего мира. Весной 1946-го будущий директор ядерного центра Павел Зернов и будущий научный руководитель того же центра Юлий Харитон прибыли в Саров и решили: первая секретная атомная лаборатория будет построена в этом глухом городишке. Госбезопасность быстро и привычно оттяпала у Нижегородской области и Мордовской АССР двести квадратных вёрст земли и столь же стремительно создала здесь закрытую зону с закрытым городом. Однако порядков, существовавших в многочисленных «шарагах», в Арзамасе-16 не было. Обращённые (и Берия в том числе) чутьём поняли, что в деле создания сверхоружия палку перегибать не стоит. А если не выйдет – расстрелять всегда успеем. Вариант бомбы был выбран самый простой, – правда, и самый дорогой, – советская «РДС-1» («Россия делает сама») почти точно копировала американского плутониевого «Толстяка», раздавившего своей грузной тушей Нагасаки. Красный Дракон, не отыскав Меча в кишках Коричневого, поскрёб по заокеанским сусекам – и наскрёб. Секретные службы СССР выполнили свою задачу с блеском (не без помощи Но узнать, как сделать – это ещё полдела. Нужны были люди, способные это сделать, – и такие люди в Захваченной стране были. И эти люди, выковывая Дракону Меч Демонов, свято верили в то, что они спасают свою страну. 29 августа 1949 года на полигоне под Семипалатинском, в спецказемате командного пункта, в десяти километрах от будущего эпицентра взрыва, доложили: «Рубильник цепи подрыва „изделия“ замкнут!». Секунды обратного отсчёта капали, словно капли воды в старинной китайской пытке: «Семь – кап…, шесть – кап…, пять – кап…» – приговорённые, говорят, сходили с ума от этого монотонного капания. Нервы у людей были напряжены так, что казалось – не выдержит бетон перекрытий убежища, растрескается и рассыплется струйками песка. В успехе вообще-то не сомневались, но червячок точил – все прекрасно понимали, что будет, если бомба не сработает: вот тогда-то уж враз припомнят и науку, и идеологию… Точно при счёте «ноль» вспыхнуло зарево, и из земли выперло красную полусферу, похожую на восходящее солнце. Первенец (на Западе получивший имя «Джо-1» – Иосиф) появился на свет и завопил, заявляя о своём рождении. Царившее в подземном бункере напряжение лопнуло – Берия бросился обнимать Харитона и Курчатова. Решётчатая металлическая башня, на верхней площадке которой был установлен заряд, попросту испарилась. На месте взрыва осталась гигантская воронка, точнее не воронка даже, а плоское тарелкообразное углубление, широкое и пологое, дно которого сплошь покрывал спёкшийся иссиня-чёрный шлак. Заранее расставленные на определённом удалении от эпицентра образцы военной техники (танки, пушки, самолёты, корабельные конструкции) перекорёжило так, как не привидится и в кошмарном сне; специально выстроенные здания и сооружения смело и разметало до состояния «восстановлению не подлежит». Известие о том, что Советы успешно испытали свою атомную бомбу (неоспоримые доказательства этого были получены с помощью «летающей лаборатории» на борту самолёта «Б-29» и в результате специальной разведывательно-исследовательской операции под кодовым названием «Вермонт»), ошеломили Вашингтон. «Что же нам теперь делать?» – растерянно спросил Гарри Трумэн. С 6 августа 1945 года (дата первого боевого применения американского ядерного оружия) до 29 августа 1949 года (дата первого испытания оружия советского) прошло больше четырёх лет. Все эти четыре с лишним года Америка монопольно владела Мечом Демонов, а через пару лет после Хиросимы располагала уже десятками (если не сотнями) готовых к использованию атомных бомб, обеспеченных средствами доставки – тяжёлыми бомбардировщиками. Уже появилось на свет НАТО, уже прозвучала знаменитая речь Уинстона Черчилля в Фултоне, призывавшего мир к крестовому походу против коммунизма, уже началась «холодная война». Территорию Советского Союза окольцевал плотный пояс военных баз, с которых «Бэ-двадцать девятые» могли достичь любой точки Захваченной страны. Существовали и соответствующие стратегические планы: например, план «Дропшот» – удар шестью атомными бомбами по Ленинграду и восемью – по Москве. Однако планы так и остались только на бумаге – Почему? Кроме атомного оружия, подкреплённого мощью стратегической авиации, Страна-между-Океанами располагала полным господством на море – военно-морской флот России в сороковые годы ни в коей мере не мог противостоять огромному американскому флоту, за несколько лет до этого не оставившему даже обломков от куда более сильного (по сравнению с советским) флота Островной Империи. В начале двадцатых, находясь под косвенным воздействием Потока Чёрной Волшбы, страны Запада не поняли, что за зверь ворочается на Востоке (догадались только наиболее прозорливые, вроде того же Черчилля), но в конце сороковых, вдоволь насмотревшись на повадки Красного Дракона… Монстр уже подмял под себя пол-Европы, уютно расположился в Китае, запустил когти в Корею и во Вьетнам, а носивший очки президент Трумэн оказался к тому же ещё и политически близоруким, безоговорочно поверив своим физикам, считавшим, что для создания атомного оружия Советам потребуется, скорее всего, лет десять? Или «проклятых империалистов» поразил острый приступ внезапного миролюбия и альтруизма? Или, быть может, «мировой пролетариат грудью встал на защиту первого в мире государства рабочих и крестьян»? Вряд ли… Пилоты американских бомбардировщиков выполнили бы любой приказ командования и сбросили бы бомбы на Москву и Ленинград точно так же, как они сделали это над Японией. Тогда что же? Хранители не спускали глаз с вошедшей в переходный возраст Юной Расы Носителей Разума Мира Третьей планеты системы Жёлтой звезды. Проявление величия духа русского народа, спасшее его в годы Великой войны, имело и гораздо более серьёзные, далеко идущие последствия. Надежда на Исцеление, появившаяся у Верховной Мудрой, росла и крепла. И Маги Объединения Пяти Доменов отнюдь не намерены были приносить народ Захваченной страны в жертву амбициям Избалованных – тем более, что сами эти амбиции уже вызывали возраставшую тревогу у эсков. …Эскадра в составе четырёх крейсеров флота Дальней Разведки галактиан, неся на борту полторы сотни скаутов, ушла в гиперпрыжок к звезде Орета Зет. Мнения членов Совета Правящих сошлись на том, что учитывая достигнутый обитателями Третьей планеты этой звезды уровень технического развития, пора заняться ими всерьёз… …Дриада по имени Тллеа рассматривала диковинный цветок, выросший прямо из камня. Но мысли Магини занимала отнюдь не минутная забава. Её беспокоило, а правильно ли она поступила, начав Эксперимент? Посев Жизни, Привитие Разума, и тем более Толчок к Трансмутации, да ещё выборочной, – чародейства из разряда тончайших. И опасных… И Звёздная Королева Эн-Риэнанта совсем не придёт в восторг, узнав об этом деянии зелёной эскини. Впрочем, сожалеть в любом случае уже поздно – остаётся только ждать… …Существа, дремавшие в Коконах – девять Носителей Зла, – шевельнулись. Полковник Эддарис, отбиваясь от синтагм Алых Магов-Воителей, неумолимо сжимавших облавную сферу, сумел улучить момент для того, чтобы послать Зов Пробуждения… …Пятого марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года в Захваченной стране умер Вождь… …А дети – Юная Раса Мира Третьей планеты системы Жёлтой звезды – тем временем увлечённо играли в опасные игры… |
||
|