"Ищущий убежища" - читать интересную книгу автора (Найт Бернард)

Глава шестая, в которой коронер Джон встречается с каменщиком

Толпа, утолив жажду и насладившись зрелищем, раскололась на отдельные группы и устремилась к городским воротам. Торговцы все еще пытались допродать оставшийся товар, ребятня по-прежнему продолжала свои игры.

Коронер широкими шагами мерил землю, обгоняя лениво бредущие к городу по грязной обочине кучки народу, и коротышке писарю, чтобы не отстать, приходилось почти бежать. Войдя в город, они направились вверх по Саут-Гейт-стрит и затем повернули направо, на Беар-лейн, ведущую к огороженной территории кафедрального собора. Данная часть Эксетера представляла собой островок епископальной независимости, не подпадающий под юрисдикцию шерифа или старост. Узкий проход, к которому они приближались — один из шести в стене, ограждавшей кафедральную территорию, — был известен под названием Беар Гейт — Медвежьи ворота. Его перекрывала тяжелая дверь из почерневшего дуба с грубыми засовами и железными пластинами. В дневное время ворота оставались открытыми, и через них можно было попасть на территорию, где главенствовал Генри Маршалл, епископ Эксетерский, чья епархия простиралась от окраин Сомерсета до самой окраины Корнуолла.

Сразу за Медвежьими воротами начинались узкие кривые улочки с теснящимися на них домишками. Здесь обитали те из двадцати четырех канонов, что жили в Эксетере, служители других рангов в кафедральной иерархии, а также их слуги, семьи и всякий сброд, составлявший довольно многочисленное население религиозного сердца Эксетера. Улочки были ничуть не чище, чем в остальной части города, и состояли из перетоптанной грязи и отбросов. Лавируя между прогуливающимися жителями, коронер и его спотыкающийся, оскальзывающийся писарь, проходили мимо хижин, прилепившихся справа к зданию монастыря. Наконец дорога привела их к западной части кафедральной территории, на более свободное пространство соборного двора.

Между северной стеной кафедрального собора и сгрудившимися по бокам Хай-стрит строениями расположились несколько акров заросшей травой и сорняками территории и голой земли. Единственным местным достоинством были несколько рослых деревьев по углам и вдоль множества протоптанных тропинок, дарующих в летние дни приятную тень. Коронер не удостоил окружающей картины даже взглядом — соборный двор был знаком ему всю жизнь, — но, будь его натура более эстетического склада, он, наверное, счел бы неправильным, что такой красивый и мастерски сделанный дом Господний столь плотно окружен кольцом, в котором смешались мусорные свалки, лужайки, кладбище, площадки для игр и рынок.

К дальним тропинкам подступались ларьки и лавки, чуть поодаль шумела детвора, пиная грубо сшитые кожаные мячи. Повсюду виднелись беспорядочно разбросанные старые и новые могилы с кучами красноватой земли, выброшенной могильщиками, и вывороченными из ранних захоронений старыми костями, которые должны были унести в склеп, расположенный в дальнем конце кафедральной территории, неподалеку от главной церкви Святой Марии. Двор пересекала глубокая канава, текущие по ней потоки смывали мусор и нечистоты от домов каноников вниз к отдаленной реке. Всепроникающая вонь гниющих отбросов была столь же сильной, как и во всем остальном городе. Впрочем, ни картины окружающей действительности, ни вонь не достигали сознания Джона де Вулфа, который, преодолев последние несколько ярдов, свернул за угол собора и направился к Северной башне — одному из двух массивных строений, высившихся по флангам от нефа и алтаря.

— Этот каменщик должен быть где-то здесь, так? — обронил коронер через плечо.

Тяжело дыша после погони за длинноногим коронером, Томас кивнул головой:

— Сержант сказал, что его зовут Сенвульф — мастер-каменщик из Линкольна.

Они остановились у подножия башни, где трудились около дюжины мужчин. С помощью переброшенной через шкив веревки несколько человек поднимали каменные блоки на головокружительную высоту парапета, где, в ста сорока футах от земли, работали каменщики. Другие вручную выгружали из повозки с запряженными в нее быками новые необработанные камни, еще несколько человек занимались обтесыванием камней, придавая им нужную форму. С полдюжины стариков стояли поодаль, наблюдая за строительством, однако, поскольку работы продолжались вот уже три четверти века — с тысяча сто четырнадцатого года, когда епископ Уильям Варелваст повелел заменить старое здание саксонской церкви, — зрелище вряд ли представляло для них особый интерес.

Джон подошел к ближайшему мужчине.

— Где я могу найти Сенвульфа из Линкольна? — требовательным тоном спросил он.

Мастеровой покачнулся на пятках и оперся железным долотом и тяжелым молотком о землю. На нем был тяжелый кожаный фартук, покрывавший его от шеи до колен, весь в царапинах от инструментов и осколков камня.

— А кому он понадобился?

Мужчина был средних лет, его задубелое лицо было почти таким же, как и надетый на нем фартук, однако в ярких голубых глазах блестел огонь.

— Королевскому коронеру, — коротко ответил Джон.

Каменщик положил инструменты на землю и медленно выпрямился во весь рост. Мастера-каменщики никогда не заискивали ни перед кем, они принадлежали к категории мастеровых, услуги которых всегда были в цене. Они хорошо зарабатывали, и за их спинами стояла мощная гильдия. Однако упоминание о короле вызвало у мастерового уважение и внимание.

— Тогда вам никого больше искать не надо, коронер. Сенвульф — это я… и я знаю, какое дело привело вас ко мне.

Джону пришлась по душе его прямолинейность, он ощутил в собеседнике открытость и стремление помочь, нехарактерное для большинства людей, которые готовы были бы пуститься на любые уловки и ухищрения, лишь бы не иметь дела с законом и его представителями.

— Тогда поведайте мне все, что вам известно о человеке, который лежит ныне мертвый в Вайдкоуме, — сказал коронер, прислоняясь спиной к большому неотесанному каменному блоку и складывая руки на груди, готовый выслушать историю каменщика.

— Да тут и рассказывать-то нечего, сэр. Я просто услышал, о чем кричал городской глашатай сегодня утром, когда появился на соборном дворе. Он много чего хотел знать, ну, и о человеке, которого убили подле Вайдкоума. Я так думаю, это тот самый мужчина, которого я видел двенадцать дней назад в Хоунитоне.

Коронер ободряюще кивнул головой, и его длинные пряди рассыпались по плечам серой туники.

— А почему вы считаете, что это тот самый человек?

Ну, он светловолосый был, примерно такого возраста, как сказал глашатай, хотя я понимаю, что этого мало. Ага — и еще, — он был смуглый от загара, и в ножнах на ремне у него висел изогнутый магометанский меч.

Во что он был одет?

Когда я его видел, на нем был плащ из кротовой шкуры, а под плащом то ли зеленая туника, то ли накидка, я не разглядел. Красный полотняный капюшон на голове. Вот, и еще необычные сапоги для верховой езды, с высокими голенищами.

Точно вам говорю, это наш покойничек, — горячо зашептал на ухо коронеру Томас, прятавшийся в тени хозяина.

Игнорируя подсказки писаря, Джон продолжил расспросы:

И где же вы его видели тогда?

Мы с ним обменялись парочкой слов, не очень вежливых. Не понимаю, как только дело до драки не дошло.

Джон инстинктивно насторожился. Вот еще один возможный подозреваемый, подумал он. Хотя довольно странно, что едва ли не в первых своих словах каменщик признался в ссоре с погибшим, учитывая, какую смерть тот нашел на своем пути.

— Я на своем пони ехал из Солсбери, у меня был контракт с тамошним собором. Так вот, контракт закончился, и я договорился, что три месяца буду работать здесь. В последнее утро переезда я остановился выпить эля и перекусить на постоялом дворе в Хоунитоне, милях в пятнадцати от Эксетера по восточной дороге. Ну и вот, сижу я, отдыхаю на скамеечке рядом с таверной, ем мясо, пью эль, и тут он выводит свою кобылу из конюшни и садится на нее. На крыльцо даже хозяин постоялого двора вышел, чтоб ему доброго пути пожелать. Наверняка он там ночевал.

Джон поскреб щетину на темном подбородке.

— И из-за чего же между вами возникла ссора?

Каменщик почти с нежностью провел пальцем по огромному камню, прикасаясь к материалу, с которым работал всю жизнь.

Ну, садится он, значит, на свою кобылу и тычет ее шпорами в живот. Зверюга срывается с места, как стрела из лука, и обливает меня грязью и лошадиным дерьмом с ног до головы. Испоганила хлеб, который я ел, перепачкала всю одежду.

Может, это случайно получилось? — предположил Джон.

Случайно, как же! Обыкновенное легкомыслие мальчишки, который не испытывает ни малейшего уважения к старшим.

И что же вы сделали? — встрял в разговор писарь.

— Я закричал на него и помахал вслед кулаком. Тут он оглядывается, разворачивает лошадь и подъезжает ко мне. Я думал, он собирается извиниться… не тут-то было! Он начинает оскорблять меня за то, что я, мол, ору на него, и всякие жесты показываю.

Джон потерял интерес к их перепалке — не настолько серьезной она была, чтобы привести в конечном счете к убийству. Вместо этого он принялся выуживать новую информацию о всаднике:

— Вы не помните, как его звали — или откуда он прибыл, куда направлялся?

Сенвульф отрицательно покачал головой.

— А с чего мне было любопытствовать? Сидел себе на солнышке, потягивал эль, смотрел, как мир вокруг шевелится, — пока он не облил меня дерьмом.

Неподалеку от них раздался грохот: большущий блок песчаника вырвался из веревочной петли лебедки и обрушился на землю. К счастью, поблизости от места падения людей не оказалось, иначе работы у коронера прибавилось бы. Сенвульф, отвечающий за рабочих на земле, изрыгнул в их адрес проклятие и вполголоса добавил еще несколько нелестных слов.

— Олухи неуклюжие! Да, не тот народ пошел, что в былые времена.

Джон не позволил отвлечь себя от расследования.

— Вы говорите, он был на коне.

— Да, серая кобыла, не очень высокая, в черных яблоках. И еще — у нее пятно черное, как кольцо, вокруг одного глаза было, а вокруг другого — нет. И жутко грязные копыта! — добавил он с сарказмом.

— Вы очень наблюдательны, — уважительно произнес Джон. — Что-то еще, может, припомните?

Каменщик наморщил лоб в раздумьях.

— Да я слишком разозлился, чтобы что-то видеть. И вообще, я боялся, что он замахнется на меня плеткой, которой погонял лошадь, но, слава Богу, он вовремя опомнился.

— И почему же это? — спросил Джон.

— А потому, что я стащил бы его с лошади и отделал как следует, будь он даже хоть трижды джентльменом, — вызывающе ответил Сенвульф. — Короче, он пробормотал что-то себе под нос, развернул лошадь и отправился восвояси. Больше я его не видел. Я хозяина таверны спросил, кто он такой, но тот не знал ничего, сказал только, что тот человек этот остановился у него на ночлег по пути из Саутгемптона, но куда направлялся, ему неведомо.

Джон в задумчивости почесал подбородок.

Вы сказали «джентльмен»? Почему вы решили, что он джентльмен?

Хорошая одежда, причем сшитая явно не в здешних местах. Да и речь не похожа на разговор простого солдата. Хотя на английском он говорил не хуже меня, могу поклясться, что он из нормандцев.

Джон, в родословной которого смешались две крови, не знал, следует ли слова каменщика воспринимать как комплимент или совсем наоборот.

Можете еще что-нибудь важное припомнить?

При нем была пара мешков, привязанных к седлу, и еще две плетеные корзинки на шее лошади, у коленей всадника. Помнится, я подумал, что он возвращается домой после долгого отсутствия с подарками и безделушками, которые собирал по всему свету.

Еще несколько минут протекли в расспросах, но ничего нового от каменщика добиться не удалось, за исключением названия постоялого двора в Хоунитоне. Таверна называлась «Плау» — «Плуг». Каменщик сообщил, что будет работать в Эксетере до ранней весны, так что Джону не составит труда найти его, если возникнет такая необходимость.

Коронер со сдержанной вежливостью поблагодарил Сенвульфа, и мастеровой вернулся к работе.

На обратном пути к центру соборной территории Джон принялся давать указания писарю:

— Седлай своего мула, Томас, и отправляйся прямо в Хоунитон. Даже твоя кляча довезет тебя туда до темноты. Вот тебе три пенса на ночевку и пропитание. Останешься на ночлег в «Плуге» и разузнаешь все, что только можно разузнать, — и, не задерживаясь, завтра же прямиком домой. — Он покопался в висевшем на ремне кошельке и достал несколько монет.

Одного взгляда на лицо хозяина хватило Томасу, чтобы убедиться в тщетности возражений, поэтому он молча принял деньги, перекрестился и засеменил к себе домой.

Таким образом, коронер остался без писаря, который зафиксировал бы на пергаменте предстоящее в «Сарацине» расследование, однако он решил сохранить в памяти имена и продиктовать их Томасу на следующий день.

Над его головой раздался удар колокола, и Джон ускорил шаг, направляясь назад к замку. Он должен был миновать дверь собственного дома, поскольку путь от кафедрального собора до Хай-стрит пролегал через Сент-Мартин-лейн. Однако даже если Матильда и дома, вряд ли она увидит и задержит его, так как дом не имел выходящих на улицу окон. Ее комната находилась в задней части дома.

Тем не менее, свернув за угол и оказавшись на главной улице, коронер тут же увидел у себя на пути две знакомые фигуры. Мужчины были увлечены разговором, но с приближением Джона они дружно повернулись, чтобы его поприветствовать.

— Джон де Вулф, как поживаете? Много ли новых покойников на сегодня?

Хью де Релага, возрастом чуть старше средних лет и, несмотря на тучность, весьма статный, обладал добродушно-веселым нравом торговца, благословленного более чем умеренным доходом. Он торговал шерстью, его родственники проживали в Девоне и Бретани, и еще он являлся одним из помощников мэра в Эксетере. Джон как-то приобрел долю в его торговле, расплатившись деньгами, которые достались ему в результате Ирландской кампании, и теперешний доход позволял ему если не чувствовать себя богачом, то уж, по крайней мере, не беспокоиться о хлебе насущном.

Второй человек выглядел совершенно по-иному, однако тоже принадлежал к кругу верных друзей Джона. Клерикал по роду занятий, он был худым и обладал аскетической внешностью, граничащей с истощенностью. В то время как пухлый помощник мэра был одет в парчовую тунику и бархатный короткий плащ, застегнутый на одном плече крупной золотой брошью, на Джоне де Алекон, архидиаконе Эксетерском, была уличная сутана из тусклого желтовато-коричневого цвета грубой ткани, подпоясанная простой веревкой, на шее на кожаном шнурке висел деревянный крест. Его редкие седые волосы были зачесаны вперед, неровная челка прикрывала испещренный морщинами лоб. Однако, как и в случае с каменщиком Сенвульфом, первоначальное мрачноватое впечатление сглаживалось благодаря паре живых блестящих синих глаз, в этот раз более темного, почти фиолетового цвета, глаза эти были наследием викинговских предков нормандцев.

— Много ли сегодня клиентов, Джон? — обратился он к вопросом к коронеру. — Надеюсь, покойницкий бизнес процветает?

Хотя улыбаться было не в характере Джона, тут он не выдержал и добродушно усмехнулся. Это были его друзья, а друзья в Эксетере ценились на вес золота, потому что во врагах недостатка не было.

— Идемте со мной, если хотите посмотреть, как работает коронер, — ответил он. — Я как раз собираюсь проводить расследование в Ружмоне.

Хью де Релага звучно хлопнул его по плечу: — Думаю, я отправлюсь с вами, друг мой, и полюбуюсь, как воплощается в жизнь последняя гениальная идея Хьюберта Уолтера. А вы, святой отец? Вы к нам присоединитесь? Джон де Алекон покачал головой на тонкой шее:

— Некоторым из нас некогда бездельничать, помощник мэра. В отличие от вас, светских жителей, меня ждут дела.

Осенив их жестом благословения, он направился в сторону кафедрального собора, а де Релага и коронер зашагали вверх по склону к замку: Друзья говорили о цене на шерсть и потере груза, доставлявшегося морем из Эксмута во Фландрию. Они миновали ворота на кривой набережной, отрезающей северо-восточный угол города и образующей внешнюю часть замковой территории, наполовину каменистой и непригодной для построек, наполовину занятой прижимающимися к стене лачугами для солдат и их семей.

Это по поводу вчерашнего убийства в «Сарацине», Джон? — поинтересовался помощник мэра, когда они, поднявшись по крутому склону, ступили на подвесной мост, ведущий к воротам в стене замка.

Совершенно верно — и по поводу тяжкого ранения, от которого второй пострадавший человек может умереть.

После подъема своего тучного тела на холм де Релага громко пыхтел, его короткие ноги не поспевали за широким шагом коронера.

— Раньше подобными делами занимался шериф. И как он относится к тому, что вы отбираете у него часть его хлеба?

Джон сделал кислую мину.

— Ну уж никак не радуется, хотя ему придется с этим смириться. Он разрывается между неприязнью ко мне и коронерской должности, с одной стороны, и желанием угодить своей сестре, дражайшей Матильде, которая сияет от восторга при мысли о том, что ее муж занимает столь высокий пост.

Де Релага грустно покачал головой.

Поосторожнее с Ричардом де Ревеллем, Джон. Он может быть очень злым, сущим дьяволом, уж я-то знаю, испытал на собственной шкуре.

Не переживайте, я все понимаю, — мрачно ответил Джон. — Только вряд ли у него получится подсидеть меня, — во время походов в Святую Землю у меня появились могущественные друзья.

Но они не в Эксетере, Джон.

К этому времени они уже достигли оживленной центральной части территории замка и проходили мимо небольшой часовни Святой Мэри, расположенной справа от караульного помещения. Прямо перед ними находился Шайрхолл, невыразительное строение, крытое каменной черепицей. По сути, здание состояло из одного большого зала с закрытыми ставнями окнами на двух противоположных стенах и двумя широкими дверьми. Внутри зал был пуст, если не считать деревянного помоста с несколькими табуретами в дальнем конце. Здесь каждые две недели шериф проводил заседания суда графства. Заседания городского районного суда, находящегося в ведении городского совета, проходили в Гилдхолле на центральной улице, церковные же суды работали в старом деревянном монастырском здании при соборе. Из этого разделения можно было заключить, сколь ревностно охранялись пределы властных полномочий различных влиятельных сил города.

Внутри пустого помещения уже толпились люди, созванные в качестве присяжных. Гвин из Полруана пытался установить хоть какое-то подобие порядка, отдавая распоряжения голосом, от которого глиняный горшок разлетелся бы вдребезги на расстоянии в двадцать ярдов. Он собрал всех тех, кто прошлой ночью находился поблизости от «Сарацина», а также по несколько мужчин и юношей с разных концов города. Появились и несколько представителей городской знати, пришедших отчасти из любопытства, отчасти движимых чувством гражданского долга. В числе последних оказался и второй помощник мэра, Генри Риффорд. Это был крупный краснолицый мужчина, преисполненный ощущения собственной значительности; ему принадлежал дом в городе и большое поместье в Клист-Сент-Мэри, по дороге на Эксмут. Закадычный друг шерифа, Риффорд отчаянно противился назначению Джона на должность коронера, и последний испытывал к нему такую же неприязнь, как и к епископу, еще одному союзнику де Ревелля. Собственно, Джон понимал, что городская и клерикальная верхушки раскололись на два противоборствующих лагеря.

Толпа расступилась, пропуская двоих появившихся в двери солдат, которые толкали перед собой двухколесную тележку с лежащим на ней телом, накрытым окровавленным полотном. Во исполнение требований новых законодательных процедур многочисленные свидетели должны были осмотреть тело убитого.

Джон поднялся на платформу. Двое помощников мэра, хотя их официальные обязанности этого и не требовали, последовали за ним и уселись на табуреты, чтобы проследить за процедурой.

Через другую дверь четверо вооруженных солдат в конических железных шлемах с пластинками, защищающими нос, вволокли двух преступников. Руки обоих были туго связаны за спинами. Под гул толпы и оскорбительные крики собравшихся солдаты вытолкали преступников в центр зала перед помостом.

Джон собирался было начать процедуру, но ему помешал раздавшийся у входа звук рога, и в зал вошли два сержанта, а вслед за ними — Ричард де Ревелль, сопровождаемый на церемониальном арьергарде двумя солдатами. Чуть позади шерифа вышагивал Ральф Морин, назначенный королем на должность констебля замка Ружмон, — крупного телосложения мужчина с гривой седых волос и такой же седой окладистой бородой. Джону довелось сражаться бок о бок с ним в Ирландии, и он знал, что Ральф — человек честный и беспристрастный.

Доспехов на шерифе не было, однако он был одет в яркую геральдическую накидку — белое полотно с малиновым грифоном впереди и на спине. Шериф поднялся на платформу и остановился в центре, едва не оттолкнув коронера.

Толпа стихла. Шериф не пользовался популярностью среди горожан — и из-за занимаемой должности, и по причине собственного характера. Он являлся представителем власти, следил за сбором налогов, был жестоким судьей, налагал денежные штрафы и выносил приговоры.

Ричард де Ревелль покосился на мужа сестры и ухмыльнулся. На его узком красивом лице появилось выражение, в котором смешались насмешка и презрение.

— Умоляю, продолжайте, сэр коронер!

Джон бросил в его сторону сердитый взгляд, но промолчал. Шериф имел право, при желании, присутствовать на расследовании, хотя это самое присутствие было отнюдь не обязательным.

Гвин приступил к вводной части, а коронер и шериф опустились на стулья, в первую очередь для того, чтобы подчеркнуть свой статус, поскольку все, кто находился ниже помоста, должны были стоять. Ральф Морин скромно удалился к краю помоста и наблюдал за происходящим оттуда, его взгляд не упускал ни малейшей детали.

Как и в Вайдкоуме, многочисленным горожанам предстояло осмотреть труп. Толкаясь и тесня друг друга, люди проходили мимо тележки, с которой один из стражей сбросил полотно, открывая покойника. — Взглядам людей открылось то, что осталось от головы убитого. Несмотря на позднюю осень, невесть откуда взявшиеся трупные мухи успели отложить желтоватые яйца на глазах и губах мертвеца.

Поднявшись со своего места, Джон вкратце описал события предшествующей ночи. Раненый мужчина, Эдред из Доулиша, находился в слишком в тяжелом состоянии, чтобы его можно было доставить в замок даже на носилках, поэтому коронер рассказал, какие ранения были нанесены Эдреду. Гвин заранее отобрал по одному представителю от каждого из четырех районов города, и они побывали в «Сарацине», где осмотрели раненого. Все четверо обратились к собравшимся и поведали об увиденном.

Двое мужчин из Сент-Сайдвелла, небольшого поселения, состоящего из кучки домов за Восточными воротами, присягнули, что убитый — это их брат Осрик, возчик, живший в переулке неподалеку от Рок-лейн рядом с Уотергейтом. Семейство явно имело саксонские корни, поэтому вопроса о штрафе за убийство нормандца не возникло *. (За убийство нормандца в те времена налагался гигантский штраф на всю деревню (район и т. п.), причем любой покойный априори считался нормандцем, а обязанность доказать его англо-саксонское происхождение лежала на населении, для чего требовалось как минимум два свидетеля.) После этого несколько свидетелей выступили со своими показаниями о том, что они видели прошлым вечером. Гвин добавил заявление раненого Эдреда о том, что волосатый напал на покойника, чтобы ограбить его.

По прошествии нескольких минут присяжные вынесли единогласный вердикт, провозгласив стоящего перед ними Тостига виновным в убийстве возчика Осрика, совершенном в нарушение королевского указа о мире.

Джон подвел итоги:

— Нет никаких сомнений в том, что смерть наступила в результате удара булавой по голове, и точно так же очевидно, что преступник — Тостиг.

Он указал пальцем на волосатого бандита, которого держали двое охранников. Тот попытался вырваться, выругался и презрительно плюнул в сторону помоста, за что получил удар по голове древком копья от одного из стражей, наказавшего обвиняемого за дерзость.

— Однако окончательное решение о степени его вины и дальнейшей судьбе предстоит принять очередному выездному королевскому суду. До той же поры я повелеваю препроводить Тостига в тюрьму под надзор города.

Прежде, чем он успел продолжить, раздался голос поднявшегося Ричарда де Ревелля:

— Коронер, в этом нет никакой необходимости. Выездной суд был здесь всего три месяца назад, и когда теперь появится в наших краях, неизвестно — через год, два, а то и позже. Чего ради мы должны тратить деньги на содержание этого… этого животного в моей тюрьме столь долгое время?

Джон сердито посмотрел на своего родственника:

— Новый закон гласит, что за отправлением уголовных дел королевства должен следить коронер, а это означает, что я обязан собрать все факты, записать их и предоставить нарушителя закона на суд королевского жюри. И что вы предлагаете — пойти и сейчас же повесить его?

Шериф щелчком сбросил невидимую пылинку с вышитого на груди красного грифона.

— Учитывая его очевидную виновность, это было бы лучше всего. Я, однако, человек справедливый. Он предстанет перед моим графским судом в этом же зале на следующей неделе, — а потом мы его повесим.

Несколько человек в толпе рассмеялись и тут же смолкли под яростным взглядом коронера, который затем вновь обратился к шерифу:

— В соответствие с королевским указом, доставленным главным юстициарием (В старой Англии верховный судья и наместник королей норманнской династии.) через посредство жюри выездного суда, уголовные преступления, рассмотрением которых занимается коронер, должны передаваться для окончательного решения королевскому суду.

Со стула поднялся Генри Риффорд.

— Я согласен с шерифом. Глупо ведь каждого мелкого воришку и убийцу бросать в тюрьму замка — она переполнится за месяц. Чтобы прокормить этот сброд, нужно на каждого выделить почти полпенса в день. Городу деньги пригодились бы и для других целей.

Прежде, чем Джон успел открыть рот, снова зазвучал голос де Ревелля:

— Кто первый поймает преступника — это дело случая. Если бы мои сержанты и их люди раньше оказались на месте приведшей к фатальному исходу ссоры и арестовали мерзавцев, оба предстали бы перед моим судом, и с ними было бы покончено без лишнего промедления. Даже поместные суды и, разумеется, ваши городские суды, уважаемый помощник

мэра, наделены правом рассматривать такие преступления и выносить смертные приговоры. Зачем же нам страдать от задержек и ненужных расходов, предусмотренных, как вы, коронеры, утверждаете, новым законом?

Риффорд с пылающим от праведного гнева лицом согласно закивал головой, но Джон остался непоколебим.

— Потому что новый закон и есть закон. Мы здесь для того, чтобы обеспечить его соблюдение, и не должны склонять его так, как нам заблагорассудится. Если речь идет о смерти, то, сэр шериф, ваши люди не имеют права брать на себя полномочия, которыми наделен коронер. О происшествии следует уведомить меня, а я уже предприму меры, предписанные королевским повелением. Может быть, такой порядок и нов для вас, и неудобен в некоторой мере, — но так гласит закон. Ричард де Ревелль нетерпеливо отмахнулся, но тут подал голос Хью де Релага, вступившийся за коронера.

— Я согласен с сэром Джоном. Новшества могут казаться странными и иногда вызывают раздражение, тем не менее, над созданием системы трудились более мудрые винчестерские головы, нежели наши с вами, и не нам судить о том, правилен ли этот порядок или нет.

Шериф в отчаянии всплеснул руками. — Очень хорошо. Ну что ж, посмотрим. Шайр-холл не самое подходящее место для политических дискуссий. В любом случае, этого пса следует швырнуть в подземелье, где он и будет дожидаться того часа, когда его повесят!

Повинуясь его указанию, стражи поволокли волосатого разбойника из зала. Шериф же спустился с помоста и зашагал прочь, направляясь к своему кабинету в замке; за ним последовали молчаливый констебль и Генри Риффорд, всем видом показывающий, что не имеет желания оставаться в компании своего инакомыслящего коллеги или коронера. Когда голоса присяжных и зрителей, оживленно обсуждавших перепалку между офицерами, стихли, охранники вытащили в центр зала светловолосого парня, поставив его перед Джоном. Коронер описал полученные Эдредом ранения и призвал главу присяжных подтвердить, что они видели рану в груди. Он сообщил, что раненый, пребывая в страхе и ожидании близкой и неизбежной кончины, обвинил светловолосого юношу в том, что тот напал на него с ножом.

В данном случае не нужно было выносить приговор, однако Джон суровым тоном обратился к молодому человеку:

— Во-первых, кистень и нож я объявляю орудиями убийства и ранения. Посему я конфискую их, и они будут проданы, а вырученные деньги за них будут переданы семье Эдреда. Во-вторых, нет никаких сомнений в том, что вы напали на Эдреда из Доулиша с намерением ограбить его, и, хотя ваш план не удался, вы нанесли потерпевшему серьезные увечья. Может быть, он умрет, может, выживет. Если потерпевший не останется в живых в течение года и одного дня, вас снова приведут сюда. Вы предстанете предо мной и будете осуждены за убийство, точно так же, как несколько минут назад был осужден ваш сообщник. Если же потерпевший выживет, вас приведут сюда и будут судить за нанесение увечий, но вам, возможно, удастся избежать виселицы. — Коронер вытянул длинный палец в сторону парня. — Таким образом, я передаю Эдреда под вашу опеку и заботу вашей семьи, ибо считаю, что это даст вам наилучшую возможность помочь ему выжить и тем самым облегчить свою участь. Я определяю вам и вашей семье штраф в размере пяти марок в качестве залога вашего появления на следующем заседании генерального выездного суда. Если же Эдред умрет, то у меня нет сомнений в том, что шериф с огромным удовольствием снова посадит вас под замок в ружмонскую тюрьму.

Дрожа от облегчения, молодой человек, освобожденный из-под стражи, бросился в дальний конец зала к своим находившимся во взволнованном ожидании родственникам, которые были рады тому, что парень остался в живых, но потрясены огромной суммой, которую им придется заплатить в том случае, если он сбежит и предпочтет прятаться от закона в лесах.

Присяжные и зрители постепенно расходились, и Хью де Релага подошел к Джону.

— Не миновать нам неприятностей из-за этого нового закона, — сказал он. — Шериф привык к тому, что собственность преступников достается ему, привык прибирать к рукам часть из вырученных за продажу орудий преступления денег, привык брать свою долю из штрафов. Конечно, значительная часть все-таки добиралась до казны графства, но, готов держать пари, немало оседало и в его кошельке.

Они шагали по внутреннему двору замка к расположенной у ворот будке охранника. Джон согласился с ним:

— Потому-то он и хотел, чтобы на должность назначили кого-нибудь бессловесного и послушного, вроде Жиля де Мандевилля, управлять которым было бы очень просто.

Де Мандевилль был фаворитом и выдвиженцем де Ревелля, епископа и Генри Риффорда, и вся троица была чрезвычайно разочарована, когда связи Джона де Вулфа с главным юстициаром и самим королем помешали исполнению их замыслов.

У ворот Джон попрощался со своим другом, мысленно уже присоединившись к Гвину, который наверняка уничтожал в кабинете коронера хлеб с сыром, запивая нехитрую снедь пивом.

— Ведите себя поосмотрительнее, Джон. Не суйтесь в темные переулки по ночам, иначе рискуете наткнуться на затаившихся там недоброжелателей!

На полнощекой физиономии помощника мэра расплылась озорная улыбка. Повернувшись, он пошел по подвесному мосту в город.

Джон, чувствуя, как у него потеплело на душе, некоторое время провожал друга взглядом, а затем вернулся по ступенькам в свой мрачный кабинет.