"Ищущий убежища" - читать интересную книгу автора (Найт Бернард)

Глава четвертая, в которой коронер Джон наносит визит леди, а затем осматривает труп

Несмотря на свое сонное состояние, коронер Джон пробудился в достаточной степени, чтобы не опростоволоситься в объятиях своей бодрой и неутомимой любовницы, после чего завалился на спину и благополучно проспал остаток ночи.

За несколько часов до рассвета Неста проснулась от настойчивого стука в деревянную дверь спальни. Верхняя часть деревянного строения слегка нависала над двором, под ней располагались кухня и лачуга для двух слуг. Перегородка делила верхние покои на две части — в одной, размером поменьше, обитала сама Неста, а в комнате побольше стояли четыре грубых кровати и лежали на полу несколько соломенных матрасов; здесь могли провести ночь гости постоялого двора. Этой ночью, однако, постояльцев в «Буше» не было, а потому Неста поняла, что в дверь стучится не кто-то из гостей, пожелавший забраться к ней в постель. По всей видимости, что-то случилось.

Она неохотно выбралась из-под шерстяного одеяла и овечьих шкур. Поплотнее запахнув ворот ночной рубашки, чтобы не расходовать зря тепло в эту холодную ноябрьскую ночь, она в темноте подошла к двери и прошептала в щель между досками:

Кто там?

Хозяйка, это я, Эдвин. Тут человек пришел, говорит, что ему нужно срочно поговорить с коронером.

— Человек? Что еще за человек?

Эдвин зашевелился за дверью, Неста услышала невнятный разговор, затем голос старого калеки снова зазвучал четко:

Он назвался Гвином, говорит, что помощник коронера. Хочет перемолвиться словечком с сэром Джоном.

Пусть подождет минуту, хорошо?

Неста со вздохом вернулась в потемках к постели и растормошила Джона. Тот по старой солдатской привычке мгновенно вскочил на ноги и, спотыкаясь, направился к двери. Приподняв грубый деревянный брусок, служивший в качестве засова, он высунул голову наружу и при неверном свете свечи увидел силуэт мужчины, рядом с которым стоял старый Эдвин.

— Прошу прощения, что побеспокоил вас, — пробурчал Гвин без тени усмешки, даже не взглянув в сторону комнаты, в которой шуршала Неста, снова забираясь под одеяло. — Ночью произошло убийство, и еще один человек ранен. Люди шерифа неподалеку от «Сарацина» поймали двоих негодяев.

«Сарацином» называлась таверна довольно низкого пошиба. Расположенная сравнительно неподалеку, на Стрипкоут-хилл, она большей частью предоставляла приют и выпивку морякам с пристани да перегонщикам скота, прибывающим из окрестных деревень.

— Откуда ты знал, где меня искать? — требовательно спросил Джон.

Гвин пожал плечами:

— А чего тут знать? Ни для кого это не секрет, и никому до этого дела нет.

Джона пробирала дрожь, холодный воздух проникал под сорочку, отнимая тепло постели.

— До рассвета сколько времени осталось?

Часа два, если кафедральный колокол не врет.

Хорошо, я буду в замке на рассвете. Труп доставили туда?

— Да. А раненый до сих пор в таверне. Эдред из Доулиша, вчера пришел в Эксетер на рынок продавать свиней. Может, помрет, может, выживет, — философски заметил Гвин.

— Тогда позже я зайду в «Сарацин». Собери нужное количество людей для расследования, выясни, кто видел драку, собери всех.

Кивнув, Гвин повернулся, чтобы уйти.

— Да, вот еще. Разбуди проклятого писаря. Если уж нам пришлось встать, с чего это он должен отдыхать?

Захлопнув дверь, Джон опустил деревянный брусок на место и с облегчением нырнул под простыню, где тут же оказался в плену горячего обнаженного женского тела. Пока он разговаривал через дверь с Гвином, Неста избавилась от ночной сорочки. Она прижалась губами к его губам, ловкая рука скользнула вверх по его бедру.

— В таком раннем пробуждении есть одно преимущество, Джон. По крайней мере, до того, как начнется день, у нас есть время для еще одного раза.

Она уселась на него верхом и устроила скачки, энергично погоняя его, как он сам иногда гонял своего жеребца. Когда они только стали любовниками, ее желание заниматься любовью таким образом казалось ему оскорбительным, ущемляя природную мужскую потребность к доминированию. Впрочем, она довольно быстро отучила его от казавшейся нерушимой привычки при помощи добродушной настойчивости, и в конце концов ему даже понравилось, — хотя нередко, в пылу страсти, он притягивал ее к себе, переворачивал и, оказавшись сверху, ковал так, что соломенный матрас прогибался едва ли не до самых досок пола.

Когда усталость наконец одолела обоих, они бессильно откинулись и замерли; его длинные руки нежно обнимали ее размягченное тело.

Некоторое время никто из них не проронил ни слова. В конце концов, Джон первым нарушил молчание:

— Ты не слышала, епископский колокол уже пробил шесть?

Поскольку ближайшие часы находились у изобретательных монахов в монастыре в Германии, время измерялось либо свечами с насечками, либо при помощи песочных часов в кафедральном соборе, после чего тот или иной колокол своим звоном сообщал всему городу, который сейчас час.

— Нет, хотя ты так пыхтел мне на ухо, что я не услышала бы, даже если бы рядом обрушилась крыша! Думаю, у нас еще есть немного времени, пока Эдвин разведет на кухне огонь, чтобы приготовить еду.

Прошло еще несколько минут теплой тишины. Неста вдруг вспомнила об убитом в Вайдкоуме:

И ты совсем ничего не знаешь, кто он и откуда?

Ничего. Единственное, что ясно, — это то, что он нормандец из знатной семьи.

И как ты собираешься действовать дальше? Убийство рыцаря или человека знатного сословия не может остаться безнаказанным, правда? Будь он простым серфом, простолюдином, — что здесь говорить, жизнь таких людей ничего не стоит, — но он-то, как ты говоришь, джентльмен!

Временами Джон не мог понять, дразнит она его или говорит серьезно. Сейчас он подозревал последнее, поскольку валлийская женщина не питала особой любви к феодальной системе нормандцев. Если бы он сам не был наполовину кельтом — благодаря матери из Корнуолла, — вполне возможно, что ему никогда не довелось бы оказаться в ее постели.

— Как? Придется заняться расспросами, поспрашивать по графству, может, даже еще дальше. Гвин и писаришка разошлют глашатаев и вестников в каждый город, пусть те распространят описание и выяснят, не видел ли кто этого человека. Жаль только, из-за драки на Стрипкоут-Хилл наверняка придется потратить целый день, будь она проклята.

Неста игриво куснула его за плечо:

— Похоже, с коронерскими обязанностями одному человеку не справиться.

Дальнейшему разговору помешал донесшийся снизу грохот: Эдвин уронил на пол охапку дров. Почти в тот же миг они услышали чистые ноты бьющего в отдалении бронзового колокола. Когда раздался шестой удар, Неста безжалостно отбросила одеяла и спрыгнула с кровати, оставив Джона в задравшейся до самой шеи сорочке.

— Подъем, сэр коронер. К тому времени, когда мы вас накормим и умоем, будет уже светло.

Ощущая внутри приятную тяжесть от завтрака, состоявшего из обжаренной в сливочном масле ветчины, трех свежих яиц и нескольких внушительных ломтей пшеничного хлеба, довольный коронер шагал по улицам Эксетера, направляясь с юго-западной окраины города в противоположный конец, туда, где у самого края эскарпа расположился замок.

Он проходил мимо торговцев, которые при тусклом рассветном свете раскладывали на прилавках свои товары, выставляли на улицу корзины со свежими фруктами, хлебом, мясом и рыбой, и готовились приветствовать первых покупателей из числа рано поднимающихся жителей Эксетера. В Шамблс, у подножия Белл-Хилл, на Саут-Гейт-стрит, на усыпанной булыжником, залитой кровью площадке мясники забивали скот, и окрестности оглашало визжание заходившихся в предсмертной агонии свиней. Словом, город жил своей будничной утренней жизнью.

На протяжении всего пути Джона приветствовали кивками, пожеланиями доброго утра или поднятыми шляпами. Хотя Гвин из Полруана заверил, что всем хорошо известно, где он провел ночь, коронер не заметил ни единой насмешки, не услышал перешептывания за спиной — к счастью для горожан, потому что он незамедлительно свалил бы пересмешника на землю ударом кулака размером с кирпич.

Высокая, слегка сутулая фигура коронера поднималась по склону к воротам замка, закрывающимся ночь металлической решеткой. На нем была широкополая шляпа, из-под полей которой вырывались, развеваясь на ветру, черные, достающие до плеч волосы. Джон был одет в короткий черный плащ поверх серой полотняной накидки, хлеставшей его по лодыжкам, обтягивающие черные бриджи, перехваченные тесемкой ниже колен, и остроносые туфли. Он надеялся, что Мэри почистила сапоги для верховой езды, ибо подозревал, что после полудня ему вновь предстоит оседлать коня.

Он не считал необходимым пристегивать к поясу тяжелый меч, когда находился в городе, однако в чехле на ремне болтался острый кинжал. По правде говоря, в последнее время Джон чаще использовал его для резки мяса, а не в более кровожадных целях.

Замок Ружмон — названный так из-за красного камня, из которого он был сделан, — возвышался над городом, располагаясь в самой его высокой точке. Джону выделили небольшую комнатку на первом этаже — в той части, где находились казармы охранников, — очень далеко и по расстоянию, и по значимости от шурина шерифа, который обитал и исполнял свои служебные обязанности в основной части замка. В отличие от множества нормандских замков, Ружмон не имел центрального кургана, вместо этого приземистая квадратная башня стояла прямо в середине внутреннего двора. Это был первый каменный замок, возведенный Вильямом Бастардом в Англии. Говорили, что в 1068 году он сам лично мерил шагами землю для закладки фундамента. Другие укрепления, прилепившиеся к основному зданию, были достроены позже. Главные сооружения расположились на вершине невысокого утеса, у подножия которого, за пределами городской стены, начинался Нозернхей с огороженными крестьянскими полями.

У ворот, дружно стукнув копьями по булыжникам у ног и вытянувшись по струнке, коронера приветствовали двое стражей. Как многие солдаты, они уважали Джона за его боевое прошлое и славу, а также за новое королевское назначение на второй по важности пост офицера, следящего за соблюдением закона в графстве.

Коронер миновал внешнюю арку и, свернув влево, нырнул в низенькую дверь, за которой начиналась винтовая лестница, ведущая в его комнату. В многочисленной охране не было

нужды — два стражника успешно справлялись со своей задачей, которая заключалась большей частью в том, чтобы отгонять нищих, детей и сумасшедших. Последний раз замок был свидетелем боевых действий более пятидесяти лет назад, когда в течение трех месяцев Болдуин де Редвер, сторонник императрицы, удерживал его, противостоя силам короля, пока в конце концов не был вынужден капитулировать из-за нехватки воды.

Кабинет Джона представлял собой темную комнатку, расположенную прямо над казармой стражников; свет в нее проникал через две узких, словно стрелы, бойницы, выходивших в сторону города, и небольшое окно в соседней стене. Через окно в комнату проникал тусклый рассвет, отбрасывая бледный прямоугольник света на треугольный стол, покрытый пергаментными свитками, которые оставил на нем Томас де Пейн. Коронер уселся на жесткий табурет за столом, взял ближайший свиток и, щурясь, принялся рассматривать выведенные рукой писаря слова. Он стал развязывать шнурок, которым был завязан свиток. С большим трудом он, шевеля губами, медленно прочитал имя, старательно выговаривая латинские буквы.

Джон вполне освоился с алфавитом и втайне от всех еженедельно брал уроки у младшего дьякона из приората. Избыток гордости — или высокомерия — не позволял ему обратиться за помощью в учении к собственному писарю, хотя Томас знал, что его хозяин почти не знает грамоты.

Джон вспомнил человека, чье имя он прочел на пергаментном свитке: он сам наложил на него, крестьянина из Черитона, штраф за то, что тот захоронил тело жены, повесившейся на яблоневом дереве, не уведомив о случившемся коронера.

На каменной лестнице послышались шаги, и в открытую дверь просунулась голова Гвина — под копной рыжих волос ярко блестели глаза.

— Покойника уложили в сарай для телег, так что можете посмотреть.

— А как раненый, который из Доулиша, — жив еще?

— Поливает кровью кровать в «Сарацине». Говорят, слишком плох, чтобы перенести его оттуда. Биллем, хозяин постоялого двора, ругается на чем свет стоит, спрашивает, кто ему заплатит за новый матрас и одеяло.

Джон последовал за своим лейтенантом вниз, во внутренний двор замка — обширное, окруженное стенами пространство, которое одновременно являлось парадным плацем, стойлом для лошадей и главной улицей. По периметру вдоль внутренних стен ютились невзрачные хижины всевозможных форм и размеров. Над крышами некоторых — кухонь и кузниц — поднимался дым. Другие служили в качестве казарм для отряда констебля. По двору бродили женщины и дети, хотя семейные солдаты и слуги замка обитали в нижней части.

На земле не осталось ни единой травинки, двор представлял собой смесь перетоптанной грязи, конского навоза и мусора. Даже в столь ранний час повсюду царило оживление. Кто-то завтракал под стенами хижины; кто-то седлал или запрягал в повозки коней. Через ворота в обоих направлениях уже сновали люди и телеги.

Привыкший к подобным сценам, Джон не удостоил окружавшее его даже взглядом. Он шагал прямиком по грязи, направляясь к большому обветшалому сараю у западной стены замка. Двери сарая давным-давно отвалились, и обитатели замка использовали их в качестве дров. В сарае размещалось с полдюжины телег с огромными колесами, на телегах перевозили провизию и фураж. В дальней части, прямо под красноватой стеной виднелся, накрытый попоной, продолговатый зловещий силуэт.

— Я сказал, чтобы бейлифы* перенесли его сюда. Зачем оставлять труп на улице, чтобы на него каждый зевака пялился? (Бейлиф — помощник шерифа; судебный исполнитель.)

Кто он такой, известно? — спросил коронер.

Биллем, хозяин постоялого двора, его знал. Это Осрик, возница с Рок-лейн.

Гвин наклонился и сдернул попону с трупа. Там, где у человека должна была находиться голова, их взглядам открылось сплошное кровавое месиво.

Черные брови Джона удивленно взметнулись вверх. На него произвела впечатление жестокость ударов, которые нападавшие обрушили на лицо и череп жертвы.

— Они что, кистенем его отделали? — спросил он.

Гвин кивнул, втайне гордясь проницательностью хозяина, которому хватило одного взгляда, чтобы поставить моментальный и точный диагноз.

— Шар на цепи, размером с репу. Разнесли ему башку в щепки.

Скрывая печальное зрелище от глаз, он вернул попону на место, затем утер кровь с рук пучком растущей под стеной сорной травы.

Они вышли из полумрака сарая на серый свет внутреннего двора.

— А как второй?

— Его ударили кинжалом сзади, в плечо. Но он потерял столько крови, что вряд ли выживет. Если рана загноится, пиши пропало.

Коронер большим пальцем указал через плечо на оставшийся в сарае труп:

— Созови сюда свидетелей и понятых, пусть посмотрят на тело. Не надо собирать толпу, ни к чему, чтобы полгорода топталось здесь. Десяти человек хватит. И пусть преступников отправят в «Сарацин» — если, конечно, у шерифа найдется парочка стражей, которые не позволят им сбежать по пути, — с иронией в голосе добавил он.

Затем коронер направился назад в кабинет, чтобы попрактиковаться в чтении, а Гвин поспешил исполнять поручения, одно из которых состояло в том, чтобы оторвать писаря от стола в келье кафедрального собора, где тот заканчивал завтрак, и забрать его с собой в замок.

Какое-то время Джон сидел, держа в руках пергаментный свиток, однако мысли его были далеки от расшифровки латинских письмен. Он думал о прошедшей ночи, вспоминая приятное спокойствие, а также здоровую страстность Несты. И это спокойствие, и страсть Несты разительно отличались от раздражительности и бесчувственности Матильды. От Несты его мысли постепенно перешли к неизвестному человеку, убитому в Вайдкоуме.

По большей части, почти все случаи, которыми доводилось заниматься коронеру, не представляли никакой сложности: если и возникали проблемы, то исключительно из-за невежества или упрямства толпы или же по причине препятствий, которые чинили на пути дознания Джона шериф и его подручные. За первые два месяца исполнения коронерских обязанностей Джону почти не доводилось сталкиваться с какими-либо тайнами, а потому ситуация, с которой он столкнулся сейчас, являлась для него новой и интригующей, особенно в свете того, что убитый, похоже, побывал в Крестовом походе. Джон принялся составлять план действий, далеко не в первый раз пожалев о том, что не умеет писать и не может изложить свои мысли на бумаге вместо того, чтобы держать все в голове.

Его размышления прервало шарканье ног на лестнице, и в двери появилась голова писаря. С подобострастным поклоном лишенный церковного сана Томас бочком протиснулся в комнату и присел на табурет напротив коронера.

— Да, Томас, ночка у меня выдалась неспокойная, — заметил Джон, однако его собеседник не уловил содержащейся в реплике двусмысленности. — Убийство, да еще и ранение, почти смертельное. Расследование состоится в полдень, но я посоветовал бы тебе записать сведения о раненом прямо сейчас, пока он не умер, чтобы тех, кто на него напал, можно было притащить в суд.

Томас погрузил руку в бесформенную полотняную сумку, с которой никогда не расставался, и выудил на свет чистый свиток пергамента и письменные принадлежности. Он расположился за столом, готовый приступить к записи, а коронер смотрел на него не отрываясь, словно видел в первый раз. Хотя к Томасу все и всегда относились с пренебрежением, и он часто становился объектом насмешек — подчас исходивших от самого Джона или Гвина из Полруана, — Джон ощутил прилив жалости к несчастному писарю, несмотря на личное неприятие его характера. К тому же он, в довершение всего, был еще и уродлив: последыш в материнском выводке, маленький, горбатый, с лицом, начисто лишенным подбородка, с длинным носом под маленькими глазками-бусинками, один из которых слегка косил, когда Томас смотрел вправо. Его редкие темные волосы были лишены блеска и напоминали старую потрепанную веревку, а по всему лицу рассыпались оставшиеся от оспы отметины. Неудивительно, думал Джон, что он сподобился на попытку изнасилования, ибо ни одна женщина по доброй воле ему не отдастся.

— Запиши все самым лучшим образом. Изложишь своими словами, я тебе расскажу суть.

Коронер поднялся с табурета и принялся расхаживать по всей длине кабинета.

— Сего четвертого дня ноября года от рождения Господа нашего тысяча сто девяносто четвертого Эдред, сын Освальда, вольный землевладелец из Доулиша, был найден раненым, почти при смерти по причине полученного в спину удара ножом после ссоры, произошедшей, в нарушение королевского указа о мире, после полуночи близ постоялого двора «Сарацин Инн», что на Стрипкоут-Хилл, в Эксетере, графство Девон, предположительно нанесенного рукой… — Он вдруг запнулся и раздраженно поморщился. — Проклятье, Гвин говорил мне, кто на него напал, а я забыл. Ладно, оставь место, уточнишь у него, когда мы будем в городе.

Джон продолжил устное изложение преамбулы к ранению одного человека и убийству другого, пересказывая то, что узнал от своего помощника. Время от времени он останавливался, когда видел, что клерк не поспевает записывать слова, которые ему приходилось переводить на латынь. В нижних судах, которыми управляли шерифы и городские советы, в устной речи использовался английский или нормандский французский языки, однако все записи, в особенности те, которые подлежали передаче в королевский суд, надлежало вести на латыни.

Томас работал неспешно, однако Джон не мог не признать, что его свитки являлись произведением искусства, даже с точки зрения тех, кто совершенно не владел грамотой. Правильность почерка, безупречная выверенность букв, ровные строки доказывали, что даже самый невзрачный на вид человечишко способен произвести на свет нечто совершенное.

К тому времени, когда они закончили, через прогалины в затянутом дождевыми облаками небе робко проглянули слабые лучи утреннего солнца, проникнув через узкие бойницы в кабинет, слегка оживив его мрачность.

Гвин вернулся с девятым ударом колокола на кафедральном соборе. Он принес с собой горячий хлеб, купленный в уличной лавке пекаря, и ломоть твердого сыра. Трое мужчин уселись за стол и разделили незамысловатую снедь, запивая ее пивом, которое Джон разливал из глиняного кувшина вместимостью в два галлона, стоявшего под тряпкой в углу. Пока трое мужчин жевали свежий хлеб и ароматный сыр, глотали эль из щербатых глиняных кружек, составлявших часть скудного убранства почти голого кабинета, в комнате на некоторое время воцарился мир.

Казалось, даже Гвин позабыл на время трапезы о своей привычке постоянно подначивать костлявого писаря. Его огромное тело нуждалось в регулярном подкреплении, — промежуток между завтраком до рассвета и полуденным приемом пищи был для него чересчур долгим. Яростно независимый, не желавший никому покоряться корнуоллец, женатый на женщине из Корнуолла же, с бесчисленными родственниками, оставшимися в Полруане, он по необходимости стал двадцать лет назад наемным солдатом. Вместе с Джоном де Вулфом, у которого до Гвина, по сути, не было настоящего сквайра, он объездил половину мира, добравшись до самой Палестины. Когда же войны для рыцаря закончились, Гвин сохранил верность хозяину и остался с ним в качестве помощника.

Когда были уничтожены последние крошки, а немытые кружки заняли первоначальное место в нише в стене, Джон вернулся к делу.

Ты сказал городскому глашатаю, чтобы он объявил о сборе информации о погибшем крестоносце? — спросил он Томаса.

Еще вчера вечером, коронер. Сегодня утром он будет оповещать город. Пять раз прокричит, на разных улицах.

Если к завтрашнему дню ничего нового не выяснится, тогда поедешь в Калломптон, Кредитон, Тивертон и Хонитон, пусть глашатаи бейлифов прокричат то же самое в этих городах.

Хозяин, это же больше дня пути! — простонал писарь. — Я ведь не обернусь за такой срок на своей кляче.

Коронер был непоколебим:

— Это твоя работа, писарь. Ты получаешь от архидиакона бесплатное жилье, а от меня — четыре пенса в неделю на жизнь. Или тебе больше по нраву нищета?

Ответа не последовало. Томас погрузился в молчание, хотя спина у него заболела при одной только мысли о необходимости полтора дня провести на спине мула.

— Если и это ничего не даст в течение нескольких дней, придется разослать вестников дальше. От Оукгемптона до Барн-стейпла, дальше в Йовил, может, тебе, Гвин, придется даже отправиться в Саутгемптон, где пристают приходящие из Палестины корабли.

— А что, если он прибыл кораблем не в Саутгемптон, а в Пли-мут? — вставил клерк, увидев возможность расширить зону поисков для Гвина.

— Вполне может быть — так что не исключено, что твоей кляче придется ковылять до самого Плимута, Томас, — ответил коронер. — Но подождем. Посмотрим сначала, не принесут ли результатов поиски в близлежащих городах.

Гвин поднял с табурета массивное тело и набросил на плечи видавшую виды кожаную накидку.

— Пора отправляться в «Сарацин», повидать раненого. Если повезет, мы получим от него показания до того, как он отправится к праотцам.