"Невыносимое одиночество" - читать интересную книгу автора (Сандему Маргит)

13

Их нашли на следующее утро, мирно спящих рука об руку: старого патриарха и его долгожданного внука Микаела, сына Тарье.

Посадив с собой на коня Доминика, Андреас поскакал бешеным галопом в Гростенсхольм. Там он передал перепуганного Доминика служанкам, сказав мальчику, что его отец серьезно болен, хотя опасности особой нет. Говоря это, Андреас чувствовал себя негодяем, но ничего другого он придумать не смог. Он прихватил с собой Маттиаса и Сесилию, остальные должны были явиться позже.

Паладины жили в Элистранде, но в данный момент они оказались у Лив.

Маттиас быстро осмотрел обоих, лежащих на кровати.

— Дядя Аре мертв.

— Мы это знаем, — сказал Бранд. — Липа упала. А Микаел?

— Этого я пока не знаю. Он в глубокой коме. Даже если он еще и не мертв, я ничем не смогу ему помочь.

— Как это могло случиться?

— Думаю, он выпил что-то. Я видел кое-что на столе…

Он вышел из комнаты и принес крошечную берестяную коробочку.

— В ней что-то было. Посмотри, здесь кое-что осталось!

Он понюхал остатки порошка.

— Ага, теперь я знаю, что это!

— Ты можешь помочь?

— Боюсь, что уже слишком поздно. Яд всосался в кровь.

— Я позову Никласа, — сказал Бранд.

Сесилия стояла в дверях и ругала всех, в том числе и себя. Все, прибывшие из Гростенсхольма, были смущены, всех мучили теперь угрызения совести.

— Он же говорил нам об этом, — убивалась Лив, — когда вы все вышли во двор, где стояла бочка с водой. Он говорил о своей жене-католичке — о том, что ей нужно стать вдовой, чтобы повторно выйти замуж. Католики ведь не могут повторно вступать в брак, если супруг еще не умер. Но тогда я не поверила этому! И еще он говорил о том, что его влечет небытие.

— Что именно он сказал? — вырвалось у Сесилии.

Лив опустилась на колени перед своим мертвым братом и гладила его белый лоб, говоря при этом о Микаеле. Она пыталась объяснить, в чем состояли его приступы, пыталась обрисовать то самое, чему он не мог дать название.

— Идиоты, — всхлипывала Сесилия, — мы все вели себя как идиоты! Ведь дядя Аре говорил же нам: «С мертвыми не играют!» Ты тоже, Маттиас, говорил об этом. Ты говорил, что это депрессия. Ты же, мама, спрашивала его об этой женщине, Магде фон Стейерхорн: не прикасалась ли она к нему? И мы так ничего и не поняли!

— Чего не поняли?

— Не поняли, что собой представляет то самое, о чем он говорил маме, Александру и Бранду. Если бы я услышала об этом, я бы сразу догадалась!

— Ты так думаешь? — мягко спросила Лив.

— Возможно, что и нет. Легко быть мудрым задним числом.

— Так что же это было?

— Конечно же, жажда смерти. Она выступала для него в фигуре самой Смерти или же в образе Магды фон Стейерхорн, или же в чем-то самом по себе соблазнительном, этого мы не знаем. То самое как раз и было той депрессией, о которой ты говорил, Маттиас.

— Думаю, Вы драматизируете все, тетя Сесилия. По-моему, не следует ссылаться на что-то сверхъестественное, чтобы разгадать эту загадку. Возможно, ответ кроется в самом Микаеле…

Он замолчал, видя, что в комнату вошел Никлас. Лив тут же подвела мальчика к Микаелу.

— Я много раз видела, как мой отец, Тенгель Добрый, делал это. Давай, Никлас, положи свои руки на сердце Микаела. Да, вот так! И держи так! И молись, чтобы он выжил!

— Но, тетя Лив…

— Не говори, что он мертв, я не хочу даже слышать об этом! Подумай о Доминике, который может потерять своего отца! Этого нельзя допустить. И Аре никогда не позволил бы Микаелу сделать это, я знаю. Да и все мы… Он не должен умереть, Никлас. Понимаешь?

У пятилетнего мальчика вид был несчастный и растерянный. Но он сделал то, что сказала ему Лив. Она была настолько удручена происшедшим, что не задумывалась над тем, какое бремя возлагает на детские плечи.

Матильда тем временем высвободила руку Аре из руки внука.

— Они оба уже окоченели? — спросил тихо Маттиас.

— Нет, — ответила Матильда, — Микаел еще нет…

Присутствующие с облегчением вздохнули.

— Мы должны теперь использовать все колдовские средства Людей Льда, — сказала Сесилия.

От ее слов Маттиас словно очнулся.

— Хильда, — сбивчиво произнес он, — отправляйся сейчас же в Гростенсхольм и привези сюда все запасы! Все лекарственные травы, какие там есть! Вот ключ от шкафа. Тетя Сесилия кое-что смыслит в этом.

Хильда тут же исчезла.

— А ты знаешь, как ими пользоваться? — поинтересовалась Лив.

— Нет, не знаю, — вздохнул Маттиас. — Мне не у кого было учиться.

— Я помогу тебе, как смогу, — пообещала Лив.

— Я тоже, — сказала Сесилия, — Тарье научил меня кое-чему.

Страшась собственных слов, Лив произнесла:

— Впервые за всю мою жизнь я сожалею, что я не Ханна! Она бы уж разобралась во всем этом!

Молодые служанки принялись обряжать Аре — их руки были нежны, из глаз лились слезы. Этот старик был душой всей Липовой аллеи, был всеми любим. И хотя его смерть не была ни для кого неожиданностью, все были сломлены горем. Трудно было поверить, что Аре ушел из этой жизни навсегда.

— Надо бы вынести отсюда эту кровать, — сказала Сесилия, — она приносит в дом одни несчастья!

— Не будь истеричной, Сесилия, — строго сказала Лив. — Назови мне хоть один дом, где никто не умирал бы в своей постели! И вспомни обо всем том прекрасном, что происходило здесь: о всей той любви, нежности, заботе! Аре родился на этой кровати, так же как и один из его сыновей, я уже не помню, кто именно. И маленький Никлас тоже родился здесь. Сесилия успокоилась.

— Конечно, я не подумала. Но мы должны вынести одного из них. Кого?

— Перенесем Микаела в его комнату. Там светлее, — сказал Маттиас. — А ну, ребята! Со мной пойдут только тетя Сесилия, бабушка и маленький Никлас.

— Я сейчас приду, — сказала Лив. — Сначала попрощаюсь с Аре…

Через некоторое время она была уже в гостиной, где Александр рылся в каких-то бумагах.

Он посмотрел на нее.

— Это записи всего того, что мы рассказывали Микаелу, — изумленно произнес он. — Он переписал начисто совсем немного, но Господи, как он прекрасно пишет! Послушай, как он начал: «Словно мрачное звучание арф, до слуха моего донеслась история о судьбе рода Людей Льда…» И он продолжает в том же духе, так же прекрасно. Он ведь настоящий поэт, мама!

Лив сдержанно улыбнулась своему зятю.

— Может быть, именно поэтому он и не мог найти себе места в жизни? Моя мать Силье была такой же. Скитания, неуверенность, невозможность заниматься искусством… Но Микаел… Может быть, его призвание обнаружилось слишком поздно? Нет, этого не должно быть! О, Александр, я так благодарна тебе за это!

Он сердечно обнял пожилую даму, у которой вдруг подкосились ноги.

— Понимаешь, — сказала она и глубоко вздохнула, — так трудно оставаться одной: все вокруг меня уходят… Нам с Аре всегда было о чем поговорить. Теперь остались только мы с тобой, Александр, рожденные в 1500-е годы. Дай Бог, чтобы ты прожил долгую жизнь! Ты нужен Сесилии, твоим детям и — мне!

— Я понимаю, мама, — мягко произнес он, — Вы можете полностью положиться на меня.

— Спасибо! Надеюсь, мне не придется больше переживать другие трагедии. В последние годы все было так спокойно. А потом пошло: сначала Таральд… ах, Александр, этого не пожелаешь другим матерям и отцам — пережить собственного ребенка!

— Я хорошо понимаю это!

— И вот теперь Аре. А потом Микаел. Как нам все это пережить, Александр?

Он ничего не ответил.

Они сели на диван. Руки ее были смиренно сложены, на красивом лице застыла печальная, спокойная улыбка.

— В последнее время мы с Аре о многом говорили. Он знал, что умирает, но не боялся этого. Он сказал, что хочет встретиться с Метой. Аре не был особенно верующим, но все же полагал, что после смерти человек встречается с теми, кого он в жизни любил. Но не со всеми остальными, подчеркивал он. Если существует хоть какая-то справедливость, то человек должен быть избавлен от встреч с теми, кого терпеть не мог в жизни. Он верил в такого рода рай. Он называл это «другим состоянием».

Александр кивнул.

— Он хотел умереть, — продолжала Лив, — единственное, что удерживало его в этой жизни, так это тревога за исчезнувшего Микаела. Так что теперь он был счастлив. Мы говорили с ним о том, какую прекрасную жизнь мы оба прожили, несмотря на все несчастья. Он будет счастлив снова увидеть Тарье. И Тронда. Отца и мать. Таральда, Дата, маленькую Сунниву и Колгрима, Шарлотту, Якоба. И, конечно же, Суль. Подумать только, как много уже умерших в нашем роду, Александр!

— А Вы сами, мама, Вы не боитесь смерти?

— Нет. Разве смерти как таковой боится человек? Просто человеку хочется еще немного пожить, посмотреть, что будет дальше. Нет, если бы я осмеливалась думать так, как думал Аре, я бы тоже стремилась к своему Дагу. И ко всем остальным. С возрастом неизбежно приходит одиночество.

Александр задумчиво перелистал бумаги, лежащие на столе.

— Микаел с самого начала был одиноким.

— Да. Только бы Маттиасу удалось спасти его! Тогда бы у нас появилась возможность убедить Микаела в том, что у него есть все, ради чего стоит жить… Пришла Хильда с запасом колдовских трав Людей Льда. Пойду-ка помогу им. Пожелай нам удачи, Александр!

— От всего сердца!

Он стоял и смотрел на нее, пока она не скрылась в комнате Микаела. Все остальные были в комнате Аре.

Бранд же выразил свою скорбь иным способом: он пошел на аллею и срубил упавшую липу. Он яростно рубил сучья, когда к нему подошел Александр.

«Осталась всего одна, — подумал он, — последняя липа из восьми, заколдованных Тенгелем!»

Он надеялся, что эта последняя липа простоит еще долго. Никто в семье не хотел лишиться Лив. И уж меньше всех его жена, Сесилия. Он знал, как она печется о здоровье матери. Им уже становилось трудно жить в другой стране, поэтому они старались приезжать в Норвегию как можно чаще — и не только при таких трагических обстоятельствах, как теперь.

Сесилия тяжело переживала смерть своего брата Таральда. Только один Александр знал, насколько это было для нее тяжело, хотя она и старалась не показывать этого.

И никто не осмелился рассказать старому Аре о том, что Таральд погиб, пытаясь спасти его от падающей ели. Все знали, что Аре не выживет, и не хотели доставлять ему дополнительных страданий. «Передай Таральду привет и поблагодари его», — сказал старик. Ему обещали сделать это, сказав, что тот лежит раненый в Гростенсхольме и что раны его не опасны. Так что Аре умер, так и не узнав, что стал причиной гибели своего племянника. Он не узнал также, что его любимый внук Микаел решил умереть вместе с дедом.

«Аре умер счастливым, — подумал Александр. — Но на Лив плохо подействовали все эти переживания».

Но он был уверен, что она испытывает определенную гордость оттого, что Таральд пытался спасти своего дядю. Таральд никогда не совершал геройских поступков, его жизнь несла на себе печать посредственности. Так что в свой последний час он совершил самозабвенный подвиг.

Бранд поручил маркграфу Александру Паладину таскать ветки. И маркграф ничего не имел против: это занятие прогоняло тягостные мысли.

Содержимое большого мешка спешно и нервозно вывалили на стол, стоящий в комнате Микаела. Время терять было нельзя.

— Горе мне, — бормотала Сесилия, — как нам разобраться во всем этом?

— Здесь есть рецепты, — сказал Маттиас. — Я и раньше пытался разобраться в них, но не очень далеко продвинулся в этом.

— Я когда-то изучала их вместе с отцом, — сказала Лив, — да и Суль много говорила о них. Я и сейчас кое-что помню.

У Сесилии вырвалось нервозное, неподобающее обстановке хихиканье.

— Так у вас хранится и эта штука? Хотя теперь она вряд ли действует…

— Не смейся, Сесилия, — строго сказала мать. — Эта штука принадлежала одному повешенному убийце. Суль говорила мне, что это перешло ей по наследству от Ханны.

— Да, но какая от нее польза?

— Эта штука усиливает плодовитость. Для нашего случая это не подходит. Отложи подальше эту гадость и не смотри на нее с таким восхищением, бесстыдница!

Сесилия была настолько потрясена судьбой Микаела, что принялась в отчаянии высмеивать все, но потом взяла себя в руки.

— Противоядие, вот что нам нужно. Но если мы и найдем его, как мы сможем дать его Микаелу?

Никлас виновато пропищал у них за спиной:

— У меня уже устали руки!

— Подержи еще немного, будь добр, — попросила Лив. — Ты ведь очень способный мальчик, а мы сейчас что-нибудь найдем.

Маттиас так нервничал, что ничего не мог найти.

— Я знаю, здесь было что-то…

— У Ханны и Суль были свои методы, — сказала Лив. — Настоящая черная магия со змеиной кровью и обезьяньим пеплом. Но нам нужно не это.

— В данном случае не мешало бы немного поколдовать, — пробормотала Сесилия.

— Но мы воздержимся от этого, — сухо заметила Лив. — У Суль это получалось, потому что это было ей присуще. Если же мы попробуем заняться этим — ты, я или Маттиас — из этого ничего не выйдет.

— Вот рецепт, о котором я говорил, — внезапно произнес Маттиас.

Лив взяла тонкий, скрученный кусок бересты, на котором было написано что-то.

— Нет, я уже не так хорошо вижу. Что здесь написано?

— Молоко от черной коровы, — с трудом разобрал Маттиас.

— Цвет не так важен! Принеси молоко!

— Нет, пусть будет так, как здесь написано, — заметила Сесилия. — Неужели в округе нет черных коров?

— Есть, но…

Сесилия не принимала никаких протестов.

— Никлас, опусти руки и сходи к молочнице, попроси надоить молока от черной коровы! Только от черной! Скажи, что речь идет о спасении человеческой жизни.

— Все уже знают об этом, — вставила Лив. — Давай дальше, Маттиас.

— Одну унцию крови дракона.

— Как быть с этим? Нет ли у вас в конюшне дракона? — ехидно произнесла Сесилия.

Неутомимые руки Маттиаса рылись уже в кожаных мешочках и берестяных коробочках.

— Я нашел именно это… Вот!

— Отложи это. Дальше!

— Одну унцию смолы…

— Господи, есть ли смысл в том, чтобы пичкать Микаела всем этим? — сказала Сесилия.

Однако она позвала Андреаса и попросила его принести из каретника немного смолы.

— Да, еще парочка трав, они здесь есть. Древесный уголь из костра, зажженного в сумерках…

— Нет, этого мы не достанем… А впрочем, достанем! — сказала Лив. — Несколько дней назад на Липовой аллее жгли валежник. Там целая куча золы!

— А потом вылить в эту смесь бокал водки.

— Вот это как раз то, что нужно, — пробормотала Сесилия. — Но мешать молоко с водкой?.. Весьма неаппетитная смесь!

Они разослали людей на поиски.

— Что-то не нравится мне смола, — сказал Маттиас. — Нельзя ли обойтись без нее?

— Возьмем поменьше, маленькую каплю, — предложила Сесилия.

Никлас опять уселся возле Микаела, положив ему руки на сердце. Все остальные дети были в Гростенсхольме, где за ними присматривала Габриэлла. Калеб был в Линде-аллее.

Зелье было готово. Пахло оно отвратительно.

И вот начался процесс скармливания Микаелу этого странного снадобья, в действие которого никто из них по-настоящему не верил. Но это зелье было теперь их последней надеждой.

Возле Маттиаса оставались только Лив и Сесилия — и Никлас, конечно же. Без него им было не обойтись.

Остальные ждали в гостиной, подавленные собственной беспомощностью и непригодностью.

Ирья, стоявшая у окна, вдруг произнесла:

— По аллее едет какая-то карета.

— Хорошо, что я расчистил дорогу, — сказал Бранд.

— Но мы не можем сейчас принять посетителей, — сказала Матильда. — Попроси их приехать в другой раз.

— Это не местные, — сказал Андреас, став рядом с Матильдой. — Карета такая пыльная, что, скорее всего, приехала издалека.

— Пойди встреть их, Андреас, — сказал его отец. — И скажи, что сейчас неподходящее время.

Андреас вышел. Из окна они смотрели, как он разговаривает с кучером. Из кареты вышла молодая дама в сопровождении своих слуг.

Андреас повернулся к ней. Он очень учтиво поклонился ей, деликатно взял ее за руку и повел в дом.

— Кто бы это мог быть? — поинтересовалась Матильда.

Они вошли. Молодая, темноволосая женщина остановилась в дверях, не ожидая увидеть такое собрание.

— Анетта Линд из рода Людей Льда, — коротко произнес Андреас.

— О, Господи… — прошептала Джессика.

— Мой муж здесь? — неуверенно произнесла Анетта — И мой сын?

С присущей ему бесцеремонностью Калеб произнес:

— За Домиником надежно присматривают в соседней усадьбе. А Микаел покончил с собой.

Анетта вскрикнула, краски исчезли с ее лица. Придвинув ей стул, Матильда сердито и строго сказала:

— Калеб, как можно!

И, обращаясь к Анетте, добавила:

— Он еще жив. Его пытаются спасти, но особых надежд нет.

— Могу я увидеть его? — прошептала гостья. — Вы позволите мне?

— Если только Вы не устроите там истерику. Ведите себя тихо и спокойно.

Анетта кивнула. Матильда открыла перед ней дверь.

Она невольно зажмурилась от обилия зажженных свечей. К ней повернулись трое: дама с врожденным и воспитанным чувством собственного достоинства, молодой человек с проницательным взглядом, в котором светилась такая доброта, что ее охватило горячее желание довериться ему и выплакать всю свою тревогу, все свое замешательство и смущение, а третьей была элегантная старая дама.

Но все внимание Анетты привлекал человек, лежащий на кровати. Рядом с ним сидел маленький мальчик с такими же, как и у Доминика, глазами, положив ему на грудь руки.

Микаела в этот момент вряд ли можно было назвать красивым. Пичкать чем-то человека в бессознательном состоянии было почти невозможно, да и к тому же небезопасно. Большая часть темно-коричневого зелья вылилась на его шею, подбородок и на постель. Сесилия, сразу догадавшись, кто эта вновь прибывшая дама, быстро вытерла самые большие пятна.

— О, Микаел, — еле слышно произнесла Анетта. И тут же, бросив взгляд на стол, перекрестилась и забормотала:

— Святая Богоматерь!

Череп грудного младенца, высушенные летучие мыши, мумия руки и много других вещей, вызывающих отвращение у истинно верующего человека.

— Но как вы можете… это же…

— Мы должны испробовать все, — огрызнулась Сесилия. — Что бы Вы делали на нашем месте?

— Я бы молилась. Молилась святой Мадонне.

— А до этого она помогала Микаелу?

— К сожалению, Микаел не был верующим. Но Богоматерь всегда была на моей стороне.

«И против Микаела», — подумала Сесилия, но вслух сказала:

— Хорошо, тогда молитесь Небесной Матери! Мы должны использовать все ресурсы, только бы он вернулся к жизни.

Анетта так и сделала. Она упала на колени возле постели Микаела, взяла его безжизненную руку в свои сложенные на груди ладони и произнесла длинную, запутанную молитву по-латыни.

Сесилия была невольно тронута этим.

Остальные были заняты своим делом, продолжая пичкать Микаела зельем. Маттиасу стало жаль это хрупкое создание, стоящее на коленях в молитве, вытирающее поочередно нос и глаза. Закончив свои дела, он положил ей руку на плечо — и Анетта подняла на него опухшее от слез лицо.

— Я так спешила, — пропищала она на своем ломаном шведском языке — Я спешила изо всех сил, но все-таки ему удалось это сделать.

— Значит, Вы знали об этом?

— Он написал мне письмо, — пытаясь превозмочь плач, сказала она. — Он все неправильно понял.

— Микаел говорил, что причиной этого не является ваш брак, — мягко заметила Лив. — У него была депрессия. Злые силы получили власть над ним, к нему прикоснулась душа умершего.

Анетта вопросительно уставилась на них. Она ничего не понимала.

Сесилия не была такой деликатной.

— Вы тоже виноваты в этом, — сказала она.

— Сесилия, не теперь, — тихо и настойчиво произнесла Лив.

Анетта опустила голову.

— Вы правы, — прошептала она, — я сгибаюсь до земли под тяжестью вины.

Сесилия тронула ее за плечо.

— Продолжайте свои молитвы, Вы просто ребенок! Это, по крайней мере, никому не повредит. Кто знает, может быть, это и поможет.

В ее устах это прозвучало великой уступкой.

Анетта вопросительно уставилась на Никласа.

Лив пояснила:

— Он относится к числу избранных Людей Льда, он наделен редкостными свойствами. Его зовут Никлас, это троюродный брат Доминика. Только он может спасти Микаела. В его руках есть чудодейственная сила.

Анетта перекрестилась.

— Чудо Господне! Святой!

— Ну-ну, — сухо заметила Сесилия, — этот маленький святой может при случае быть настоящим мошенником!

Но Анетта схватила Никласа за руку и воскликнула:

— Спаси его, Никлас! Прошу тебя! Он так много значит для меня!

Пятилетний мальчик нахмурился, и Анетта тут же убрала свои руки.

— Я не стану мешать тебе в твоих молитвах, — сказала она. — Даже если они и протестантские. Мы будем молиться вместе, ты и я.

Никласу показалось, что эта дама выражается весьма странно, но он все же кивнул. Молитвы? Но ведь он не молился!

— Пойду немного отдохну, — сказала Лив.

Все кивнули в знак согласия.

Маттиас и Сесилия сели, они смертельно устали за это утро.

Через некоторое время они увидели, что Никласа клонит в сон. Мальчик совершенно вымотался. Они положили его рядом с Микаелом, оставив его руки на груди страждущего. Никлас тотчас же заснул.

У Анетты заныли колени, она встала и села рядом с ними.

— Как вы думаете, — произнесла она дрожащим голосом, — он вернется к жизни?

— Никто этого не знает, — тихо ответил Маттиас. — Мы сделали все, что могли, теперь остается только ждать. Но он пока жив, и ему не стало хуже.

— О, Господи, как это случилось?

Маттиас рассказал о смерти деда и о том, что их обоих нашли лежащими рука об руку.

— О, мой бедный Микаел! Вы… вы его близкие родственники?

— Не особенно близкие. Пожилая дама, что только что вышла, приходится сестрой его деду. Ее зовут баронесса Лив Мейден. А это ее дочь, маркграфиня Сесилия Паладин. А я внук той пожилой дамы, барон Маттиас Мейден, и я врач.

Барон? Маркграфиня? А она-то не ставила в грош родню Микаела! Как все урожденные дворяне, Анетта была очень придирчивой в различиях между дворянами и не-дворянами. Она согласилась на брак с Микаелом только потому, что его мать была урожденной Брейберг и кузиной очень знатной Марки Кристины. Но то, что в родне его отца имелись персоны такого высокого происхождения… Такого она не ожидала!

И теперь она чувствовала глубокий стыд оттого, что всегда смотрела свысока на происхождение Микаела. И уж конечно, она морщила нос при упоминании о зажиточной, но скромной Липовой аллее, думая при этом, что уж лучше было бы ему происходить из соседнего Гростенсхольма.

Да, нелегко приходилось теперь жене Микаела. А могло было быть еще труднее.

Анетта не покидала Микаела. Ее с трудом уговаривали пойти поесть. Иногда она засыпала в его комнате, просидев на стуле всю ночь.

Через день она встретилась с Домиником. Мальчику по-прежнему говорили, что его отец серьезно болен. Он был настолько удручен и подавлен, что Анетте пришлось сказать ему, что дело идет на поправку.

Время от времени Никласу позволяли пойти погулять с другими детьми, но Анетта хотела, чтобы он все время находился возле Микаела, хотя мальчик иногда и капризничал.

На утро третьего дня к Анетте присоединилась Сесилия, они стали по очереди нести вахту. Маттиас, конечно, заходил много раз на день, ведь именно он отвечал за жизнь Микаела.

— Как твое самочувствие? — по-дружески спросила Сесилия. — Ты, наверное, смертельно устала?

Анетта села рядом с ней, благодарная за сочувствие.

— У меня не было времени подумать об этом.

Ей нравилось общество Сесилии. И не только потому, что та была маркграфиней, а прежде всего потому, что Анетте была приятна ее обходительность, привлекательность и искренность.

Однако в тот день она оказалась куда более откровенной, чем того желала Анетта, и не такой обходительной, как обычно.

— Если бы только он доверился мне! — сказала Анетта.

Сесилия пристально посмотрела на нее.

— Ты давала ему знать, что хочешь помочь ему? Не было ли скорее наоборот? Не старалась ли ты держаться подальше от его меланхолии? Ты же понимаешь, он сделал это отчасти из-за тебя. Чтобы ты стала свободной и могла выйти замуж за другого.

Эти слова острием вонзились в сердце Анетты.

— Но это неправда! Я ведь люблю Микаела!

Как чудесно было произнести эти слова! Она никогда не осмеливалась высказывать нечто подобное в адрес того рослого, совершенно чужого мужчины, каким был для нее муж.

— Почему же, в таком случае, он не знал об этом? Почему он был таким одиноким, что даже ни разу не осмелился довериться своей жене?

— Я не знаю, — всхлипнула Анетта. — Мне так хотелось сказать ему об этом, но я не могла. Не имела права.

— Кто же запрещал тебе делать это?

— Церковь.

— Когда это церковь запрещала говорить о любви?

«Анетта, — думал в это время Микаел, — дорогая Анетта, я могу выслушать тебя. Я могу выслушать все, что ты скажешь, но я не могу принуждать тебя к этому. Я не пошевелю даже пальцем».

— Церковь говорит об этом, — сказала Анетта, — моя мать…

— Ага! Вот где собака зарыта! И что же сказала твоя мать?

— Она сказала… Нет, я не могу об этом говорить!

— Мне кажется, ты должна это сделать, — спокойно и немного печально сказала Сесилия. — Дорогая девочка, более неподходящую жену Микаел вряд ли нашел бы себе! Микаел такой чувствительный и так страдает из-за этого. Он такой ранимый, такой чуткий к настроению других, такой внимательный….

Анетта закрыла руками лицо.

Сесилия же была неумолима. Этот неприятный разговор должен был помочь девушке проснуться.

— Как, собственно, ты представляешь себе свой супружеский долг?

— Я никогда не отказывала ему…

— Ты могла бы и отказать, хотя Микаел и чувствителен к этому. Но что ты дала ему? Видишь ли, Анетта, любить значит отдаваться без оглядки.

«Тетя Сесилия, не будьте такой строгой, — думал Микаел. — Она не способна на это».

— Я так не могу, — прошептала Анетта. — Мать рассказывала мне, какие мужчины гадкие.

— И что же она говорила о них?

— Что они… свиньи. Скоты. Что они соблазняют и совращают, и что этого я не должна допускать. Что мы, женщины, вынуждены отдаваться им, чтобы иметь детей, но помимо этого мы не обязаны потакать их желаниям.

Сесилия молча слушала ее.

— Это твои слова или слова твоей матери? — произнесла она наконец.

— Моя мать всегда так говорила. Всегда-всегда! Она была очень властной женщиной, она знала все, все умела, и все приходили к ней за советом. Ей можно было верить. То, что она говорила, всегда было правдой.

— А твой отец?

— Нет, он… Я почти не помню его. Он наделал столько глупостей…

— Тебе не кажется, что Микаел отвратителен?

Анетта задрожала.

— Нет, он не отвратителен. Он страшен.

— О, нет, дорогая, — вздохнула Сесилия, — я не знаю менее страшного человека, чем Микаел.

— Да, но он такой огромный! Такой рослый и мужественный. И я чувствую отвращение, когда он рядом.

— Отвращение какого рода?

— Нет, этого я не могу сказать!

— Тебе приходится бороться с этим?

Анетта испуганно посмотрела на нее.

— Это отвращение в тебе самой, — продолжала Сесилия.

— Святая Мадонна, сними с меня мои грехи, — прошептала Анетта, осенив себя крестным знамением.

«Анетта, Анетта…» — с грустью подумал Микаел.

Сесилия поняла, что прижала Анетту к стенке, и переменила тему разговора.

— А теперь послушай. Никто не знает, выживет Микаел или нет. Но если он, вопреки всему, выживет, что ты тогда будешь делать?

— Просить у него прощения. Просить о том, чтобы начать все с начала.

Сесилия кивнула.

— Ты хочешь, чтобы он выжил?

Анетта снова заплакала.

— Больше, чем чего-либо на земле!

— А что же будет с другим?

— С другим? Ах, с Анри! Микаел совершенно неправильно все понял. Я ведь иностранка при шведском дворе, и если приезжает француз, я так радуюсь возможности поговорить с земляком. Но то, что я хочу выйти за Анри замуж… Что я влюблена в него… Нет, это вздорная мысль! Я разговариваю с ним так легко и непринужденно только потому, что Анри совершенно неопасен, — Анетта выдавила из себя жалкую улыбку, — Анри ведь совершенно непохож на Микаела!

Сесилия тоже улыбнулась.

— Вот ты и выдала себя! Теперь я впервые поверила, что ты любишь Микаела. Я расскажу тебе о том, что никто не знает, Анетта. О том, как важно отдавать себя .без остатка. В свое время я жила в браке, подобном тому, который сложился у Микаела. Мы поженились по расчету, Александр и я. Но я любила его. О, Господи, как я любила его! Но между нами была договоренность о том, чтобы я никогда не показывала ему свою любовь, на которую он не мог ответить.

Анетта смотрела на нее во все глаза.

Сесилия с чувством произнесла:

— Ты понимаешь, что значит жить с человеком годами и не показывать ему свою любовь? Ты понимаешь, что значит лежать по ночам без сна, когда твое тело тоскует по близости с ним?

— Но почему? У него была другая?

— Нет, — улыбнулась Сесилия — причину я называть не буду, она личного характера. Но могу тебя уверить о том, что мне часто приходила в голову мысль покончить с собой. Меня удерживала лишь мысль о том, что Александр нуждается во мне, он ведь был тяжело ранен на войне, и… И вот, наконец, мы нашли друг друга, наша любовь стала глубокой и взаимной. Но даже теперь мне приходится бороться, Анетта. Александр не изменял мне, он никогда не был к этому склонен, но я не могу быть уверенной в том, что он снова не поддастся своей слабости. Поэтому я вынуждена постоянно завоевывать его внимание, отдаваться ему целиком, душой и телом, понимаешь?

— Слабость? Я не понимаю…

— Это не имеет значения. Речь идет об интимных отношениях между Александром и мной.

Анетта изумленно уставилась на нее.

— Маркграф? Человек такого высокого происхождения? Как могло случиться, что…

— Анетта, ты ничего не поняла из того, что я сказала. Но до меня теперь начинает доходить, с чем приходится бороться Микаелу… Да, Александр любит меня, и мне этого достаточно. Мы очень счастливы.

— Но… но…

— Ты должна быть великодушной, моя девочка! Тебе нужно раздаривать себя! Показать Микаелу, что ты рада ему, что тебе нравится его близость, расслабиться, отдаться ему без оглядки, когда он лежит в твоих объятиях.

— Не-е-ет! — с дрожью произнесла Анетта. — Так делают только шлюхи!

— Да нет же! Единственно, кто не делает этого, так это ограниченные, жеманные и мелочные женщины, как… Да, извини меня, как твоя мать! И как ты сама! Что же, собственно, стряслось с твоим отцом? Был ли он счастлив в браке с твоей матерью?

— Отец? Он…

Анетта задумалась. Шушуканье и болтовня после его смерти… Она была тогда совсем маленькой. И, поддаваясь ходу своих мыслей, она апатично произнесла:

— Говорили, что он покончил с собой. И для матери это было… триумфом.

Говорили, что отец питал слабость…

Когда смысл сказанного дошел до Анетты, она чуть не упала в обморок. Ее собственная мать! Сама Анетта стала на путь совершения такого же убийства! Она убила Микаела. Микаела!

— О, святая Матерь Мария, — сдавленно прошептала она.

— Да, — печально глядя на нее, сказала Сесилия, — я так и думала. — Она взяла за руку несчастную молодую женщину. — Милая Анетта, твоя вера в Бога дает тебе много сил, мы же, к сожалению, этим не обладаем. Молись своей Небесной Матери! Но не позволяй своей земной матери внушать тебе искаженные мысли о том, что религия воздвигает стену между тобой и Микаелом. Католицизм куда более щедр, чем тебя учили. Небо благосклонно взирает на то, что люди любят друг друга, в том числе и телесной любовью.

Повернувшись к ней, Анетта, словно во сне, произнесла:

— Откуда Вы знаете все это? Разве Микаел…

— Микаел сказал только то, что ты не можешь любить его и что по этой причине ваша любовная жизнь весьма и весьма скудная, ведь он не хочет принуждать тебя.

Анетта отвернулась, пытаясь скрыть горькие слезы.

— О, Микаел, будь, добр, вернись ко мне! — прошептала она.

И в этот момент Микаел решил бороться со смертью. Впервые за долгое время у него появилось желание жить.