"Иоанна — женщина на папском престоле" - читать интересную книгу автора (Кросс Донна Вулфолк)

Глава 6

В течение нескольких дней деревня обсуждала избиение Джоанны. Говорили, что каноник едва не забил дочь насмерть, и сделал бы это, если бы не крики его жены, которые привлекли внимание соседей. Трое здоровенных мужчин едва оторвали каноника от ребенка.

Но разговоры пошли не от того, что отец избил Джоанну, такое в деревне случалось нередко. Кузнец, к примеру, повалил свою жену на землю и так долго бил ее ногами по лицу, что сломал ей череп. И лишь за то, что ему надоело ее бесконечное ворчанье. Бедняжка осталась изуродованной на всю жизнь, но что тут поделать. В своем доме мужчина был полновластным хозяином, и никто не имел права вмешиваться. Единственным ограничением при наказании был размер дубины, которой мужчины избивали домочадцев. А каноник вообще дубиной не пользовался.

Но самым важным односельчане считали то, что каноник потерял контроль над собой. Такой жестокости от того, кто служит Богу, они не ожидали. Тем больше удовольствия доставляли разговоры об этом. С тех пор как каноник взял в жены саксонку, о нем не судачили так много. Собираясь небольшими группами, люди шепотом обсуждали событие и замолкали, завидев его.

Джоанна об этом ничего не знала, потому что после того как отец ее избил, он запретил кому-либо приближаться к ней. Весь тот день и последующий тоже Джоанна лежала без сознания на холодном земляном полу. Когда каноник разрешил Гудрун приблизиться к дочери, рваные раны девочки уже покрылись коркой, и началась опасная для жизни лихорадка.

Гудрун промыла раны Джоанны чистой водой и крепким вином. Затем, очень осторожно, стараясь не причинить ей боли, наложила на них охлаждающую примочку из листьев шелковицы.

«Во всем виноват этот грек», — с горечью думала Гудрун, готовя горячий напиток. Приподняв голову Джоанны, она но капле влила его ей в рот. — Подсунул девочке книгу, заморочил ей голову ненужными идеями. Она девочка, а потому не приспособлена для книжек». Этот ребенок принадлежал ей и должен был делить с матерью секреты и язык ее народа и стать утешением и опорой в старости. Будь проклят тот час, когда этот грек вошел в их дом! Да обрушится на него гнев всех богов!

Тем не менее Гудрун гордилась, что дочь вынесла все с таким мужеством. Джоанна превзошла отца бесстрашием, героической силой саксонских предков. Когда-то Гудрун тоже была сильной и храброй, но долгие годы унижений и жизни на чужбине постепенно вытравили из нее желание сопротивляться. «По крайней мере, — удовлетворенно размышляла она, — это моя кровь. Храбрость моего народа в крови моей дочери». Перестав массировать шею Джоанны, Гудрун помогла ей проглотить целебный напиток.

— Выздоравливай, малышка, выздоравливай и возвращайся ко мне.

Утром на девятый день лихорадка закончилась. Джоанна очнулась и увидела склонившуюся над ней Гудрун.

— Мама? — Голос казался хриплым и незнакомым.

— Ну вот, ты и вернулась ко мне, моя перепелочка, — улыбнулась мать. — Иногда я боялась, что потеряла тебя.

Джоанна попыталась подняться, но тяжело упала на солому. Боль пронзила все тело, напомнив о случившемся.

— Книга?

Лицо Гудрун напряглось.

— Отец стер все страницы и заставил твоего брата писать на них какую-то ерунду.

Значит, книги больше нет.

Джоанна вдруг почувствовала изнуряющую усталость, ей стало дурно, захотелось спать.

Гудрун подала дочери деревянную миску с горячей жидкостью.

— А теперь поешь, чтобы восстановить силы. Вот, приготовила тебе бульон.

— Нет, — Джоанна слабо покачала головой, — ничего не хочу. — Зачем восстанавливать силы? Лучше умереть. Ради чего теперь жить? Ей никогда не вырваться из узкого мира Ингельхайма. Судьба заточила ее здесь навечно, и нет никакой надежды вырваться на свободу.

— Съешь немного, — просила Гудрун. — А пока ты ешь, я спою тебе старинную песенку.

Джоанна отвернулась.

— Оставь это глупым священникам.

— У нас свои собственные секреты, не так ли, моя перепелочка? Мы снова будем секретничать, как прежде. — Гудрун нежно гладила ее волосы. — Но сначала ты должна поправиться. Выпей немножко бульона. Он приготовлен по саксонскому рецепту и очень полезен для здоровья.

Она поднесла ложку к губам Джоанны. Сопротивляться не было сил, и она позволила матери покормить ее. Бульон оказался вкусным, теплым, наваристым. Вопреки всему Джоанна почувствовала себя немного лучше.

— Моя маленькая перепелочка, моя лапочка, моя душечка, — ласкал и успокаивал ее голос Гудрун, Мать опустила деревянную ложку в горячий бульон и снова поднесла ее к губам Джоанны.

Голос матери звучал то тише, то громче. Знакомая саксонская колыбельная песенка убаюкивала. И Джоанна постепенно заснула.

Когда лихорадка прошла, сильная молодая Джоанна быстро стала выздоравливать. Через две недели она снова могла ходить. Раны хорошо затянулись, но не было сомнений, что шрамы останутся на всю жизнь. Гудрун сильно сокрушалась из-за этих длинных, темных полос, от которых спина Джоанны походила на уродливое лоскутное одеяло, но девочку это не беспокоило. Ее вообще мало что волновало. Надежда исчезла. Она теперь не жила, а существовала.

Все свое время Джоанна проводила с матерью, поднимаясь до рассвета, чтобы помочь ей накормить свиней и кур, собрать яйца, принести дров для очага и натаскать из ручья воды в огромных бадьях. Потом они вместе готовили еду.

Однажды они пекли хлеб, вымешивая тяжелое тесто, потому что в этой части государства франков дрожжи и другие закваски использовались очень редко. Джоанна вдруг спросила:

— Почему ты вышла за него замуж?

Гудрун растерялась, но через минуту ответила:

— Ты даже не представляешь, каково было нам, когда пришла армия короля Карла.

— Я знаю, что они сделали с твоим народом, мама. Но не понимаю, почему после всего этого ты ушла с врагом… с ним?

Гудрун промолчала.

«Я обидела ее, — подумала Джоанна. — Она мне ничего больше не расскажет».

— Зимой, — начала Гудрун, — мы голодали, потому что христиане сожгли наши дома и урожай. — Она смотрела мимо Джоанны, куда-то вдаль. — Мы ели все, что находили… траву, чертополох, даже семена из помета животных. Мы почти умирали с голоду, когда приехал твой отец и другие миссионеры. Они отличались от всех. У них не было ни мечей, ни другого оружия, и они обращались с нами, как с людьми, а не как со скотом. В обмен на обещание слушать их христианские проповеди, они давали нам еду.

— Меняли пищу на веру? — спросила Джоанна. — Печальный способ завоевывать человеческие души.

— Я, была молода, впечатлительна и к тому времени устала от вечного голода, унижений и страха. «Их Бог, должно быть, сильнее наших богов, — думала я, — иначе, как бы им удалось победить нас». Он связывал со мной большие надежды. Он говорил, что, родившись язычницей, я была способна принять Истинную Веру. По тому, как он смотрел, я знала, что он желает меня. Когда он попросил меня пойти с ним, я согласилась. Это давало возможность выжить, когда все вокруг умирали, — Ее голос стал едва слышен. — Но скоро я поняла, какую большую ошибку совершила.

Глаза Гудрун покраснели, она едва сдерживала слезы. Джоанна обняла ее.

— Не плачь, мамочка.

— Ты должна учиться на моих ошибках, — с чувством сказала Гудрун, — чтобы не повторять их. Выйти замуж означает отказаться от всего… не только от своего тела, но и от гордости, независимости, даже от жизни. Ты понимаешь? Понимаешь? — Она схватила Джоанну за руку и пристально посмотрела ей в глаза. — Послушай моего совета, дочка, если хочешь быть счастливой: никогда не отдавайся мужчине.

Шрамы на спине Джоанны заболели при воспоминании о беспощадных ударах отцовской плети.

— Да, мама, — торжественно пообещала она. — Никогда.

Когда наступил апрель, и теплый весенний ветерок приласкал землю, а скот выгнали на пастбище, однообразие жизни было нарушено прибытием незнакомца. В этот вторник, день Тора, как называла его Гудрун, каноника не было поблизости. Гудрун и Джоанна работали в огороде. Джоанна пропалывала крапиву и крушила кротовые горки, а Гудрун следом за ней дубовой тяпкой рыхлила землю и ровняла грядки. Работая, Гудрун напевала и рассказывала старинные сказки. Когда Джоанна ответила ей на саксонском, Гудрун счастливо рассмеялась. Джоанна закончила прополку ряда, когда заметила Джона, спешившего к ним через поле. Она похлопала мать по руке. Гудрун увидела сына и саксонское слово застыло у нее на губах.

— Скорее! — Джон задыхался от бега. — Отец велел вам прийти в дом. Поспешите! — Он потянул мать за руку.

— Полегче, Джон! — воскликнула Гудрун. — Не торопи меня. Что случилось? Что-то не так?

— Не знаю. — Джон тянул мать за руку. — Он сказал что-то о госте. Не знаю, кто это. Но поспешите. Сказал, что надает мне тумаков, если я не приведу вас сейчас же.

Каноник мрачно поджидал их, гневно сверкая глазами. Он с важностью объявил им:

— К нам прибыл гонец от епископа Дорштадта, — для большего эффекта каноник выдержал паузу. — Идите и приготовьте достойное угощение. Я встречу его в церкви и приведу сюда. — Он отпустил их взмахом руки. — Пошевеливайся, женщина! Он скоро будет. — Каноник удалился, хлопнув дверью.

Лицо Гудрун ничего не выражало.

— Займись похлебкой, — сказала она Джоанне, — а я пойду соберу яйца.

Джоанна налила из дубового ведра воды в железный котелок, который в семье использовали для варки, и поставила его на огонь. Из мешка, почти пустого после долгой зимы, она достала горсть сушеного ячменя и бросила его в котелок. С удивлением девочка заметила, что ее руки дрожат от волнения. Она давно уже не испытывала никаких эмоций.

Гонец из Дорштадта! Имеет ли это отношение к ней? Неужели, спустя столько времени, Эскулапий наконец-то нашел возможность возобновить ее обучение?

Она отрезала кусок солонины и положила в котелок. Нет, это невозможно. Прошел почти год, как Эскулапий покинул их дом. Надеяться опасно. Именно надежда чуть не убила ее однажды. Теперь она не так глупа.

Тем не менее Джоанне не удалось справиться с волнением, когда спустя час открылась дверь. Вошел отец, за ним следовал темноволосый мужчина, но не тот, кого воображала Джоанна. У него был вид тупого, примитивного вояки, и вел он себя скорее как солдат, чем ученый. Его накидка с гербом епископа была мятой и грязной после путешествия.

— Вы окажете нам честь, отужинав с нами? — Отец Джоанны указал на котелок на огне.

— Благодарю вас, но я не могу. — Мужчина говорил на франкском просторечии, не на латыни: еще одно разочарование. — Я оставил сопровождение в лесу за Майнцем. По узкой лесной дороге десятерым всадникам быстро не проехать, поэтому пришлось добираться до вас одному. Должен вернуться к ним сегодня же ночью. Утром мы возвращаемся в Дорштадт. — Он протянул канонику свиток. — От его преосвященства епископа Дорштадтского.

Каноник осторожно взломал печать. Жесткий пергамент заскрипел, когда он стал разворачивать его. Джоанна следила за отцом, склонившимся над письмом. Он прочел до конца и начал читать снова, словно что-то упустил. Наконец он поднял глаза, поджав губы от гнева.

— Что это означает? Мне сказали, что ваше послание имеет отношение ко мне!

— Так точно, — мужчина улыбнулся. — Насколько я понимаю, вы отец ребенка.

— Епископ ни словом не обмолвился о моей работе? Мужчина пожал плечами.

— Я знаю только одно: что должен сопроводить ребенка в школу в Дорштадте, как сказано в письме.

Джоанна вскрикнула от возбуждения. Гудрун поспешила к дочери и обняла ее.

Каноник смерил незнакомца взглядом и наконец произнес:

— Очень хорошо. Верно, что для ребенка предоставляется прекрасная возможность, хотя без его помощи мне обойтись нелегко. — Он повернулся к Джону. — Собери свои вещи и побыстрее. Завтра ты едешь в Дорштадт, чтобы учиться в кафедральной школе согласно указанию епископа.

У Джоанны перехватило дыхание. В школу приглашали Джона? Немыслимо! Гость покачал головой.

— При всем уважении к вам, святой отец, мне думается, со мной должна отправиться девочка. Девочка по имени Джоанна.

Джоанна высвободилась из объятий матери.

— Я Джоанна.

Человек епископа повернулся к ней, но каноник быстро встал между ними.

— Ерунда. Епископу нужен мой сын Джон, а не Джоанна. Lapsus calami. Простая ошибка писаря, вот и все. Такое случается часто, даже у самых лучших писарей.

— Я не знаю… — усомнился посланник.

— Подумайте сами. Зачем епископу девочка?

— Мне тоже это показалось странным, — согласился он. Джоанна начала возмущаться, но Гудрун снова обняла ее и, прижав палец к губам, заставила молчать. Каноник продолжал:

— Мой сын изучает Писание с самого раннего возраста. Прочти что-нибудь из Откровений для нашего дорогого гостя.

Джон побледнел и неуверенно начал:

— Асора… Apocalypsis Jesu Christi quo… quam dedit illi Deus palam fa… facere servis…

Гость нетерпеливым жестом остановил его.

— Мне некогда. Мы должны отбыть немедленно, чтобы успеть на стоянку засветло. — Он недоуменно посмотрел на Джона, потом на Джоанну и повернулся к Гудрун. — Кто эта женщина?

Каноник откашлялся.

— Саксонская язычница, чью душу я пытаюсь привести в лоно христианской церкви.

Человек епископа обратил внимание на голубые глаза Гудрун, стройную фигуру и белокурые волосы, выбившиеся из-под светлого чепца, широко, с пониманием улыбнулся щербатым ртом и обратился к ней:

— Ты мать этих детей?

Гудрун кивнула. Каноник покраснел.

— Тогда что скажешь ты? Кто нужен епископу, мальчик или девочка?

— Ничтожный пес! — рассвирепел каноник. — Как ты смеешь сомневаться в слове того, кто избран служить Богу!

— Успокойтесь, святой отец, — мужчина сделал ударение на слове «святой». — Позвольте напомнить вам о возможности того, кого я представляю.

Побагровев, каноник сердито уставился на человека епископа.

Мужчина снова обратился к Гудрун:

— Так мальчик или девочка?

Джоанна почувствовала, как вцепились в нее материнские руки, прижимая к себе. Пауза была долгой. Потом прозвучал голос матери, нежный и мелодичный. Красивые саксонские гласные выдавали в ней чужестранку.

— Вам нужен мальчик, — произнесла она. — Берите его.

— Мама! — Потрясенная предательством, Джоанна издала лишь этот единственный, испуганный крик.

Посланник епископа удовлетворенно кивнул.

— Значит, решено, — он повернулся к двери, — Седлайте коня и подготовьте поскорее мальчика.

— Нет!

Джоанна попыталась остановить его, но Гудрун крепко держала ее, шепча на саксонском:

— Верь мне, девочка. Так будет лучше, обещаю.

— Нет! — Джоанна попыталась вырваться. — Неправда. — Джоанна была уверена, что это устроил Эскулапий. Он не забыл ее, он придумал, как помочь ей продолжить то, что они начали вместе. Не Джона призвали учиться в школе. Это неправда.

— Нет! — Она высвободилась и побежала к двери. Каноник попытался поймать дочь, но она ускользнула от него. Выбежав из дома, она помчалась к уходившему гонцу. Джоанна услышала, как кричал отец, а материнский голос резко отвечал ему.

Она догнала гонца, когда тот подходил к лошади, и потянула его за плащ. Он взглянул на нее. Краем глаза Джоанна заметила приближающегося отца.

Времени было мало. Ее слова должны быть убедительными и точными.

— Magna est Veritas et praevalebit, — произнесла она. Это был малоизвестный отрывок из книги Ездры, и его узнал бы лишь тот, кто хорошо знаком с писаниями Святых Отцов. — Правда велика, и она преобладает. — Человек епископа, должен знать. И то, что она процитировала это изречение на латыни, докажет ему, что именно ее призвал епископ учиться в школе.

— Lapsus calami non est, — продолжила Джоанна на латыни. — Это не описка, я Джоанна, именно я и нужна вам.

Мужчина добродушно посмотрел на нее.

— Что? Что такое, ясноглазка? Что за лепет! — он потрепал ее за подбородок. — Извини, детка, я не понимаю твоего саксонского языка. Но, увидев твою маму, хотел бы научиться. — Он полез в сумку на седле и достал финик в сахарной глазури, — На, полакомись.

Джоанна уставилась на финик. Человек не понял ни слова. Представитель церкви, посланник епископа, и не знает латыни. Как такое возможно?

За спиной послышались шаги отца. Он схватил дочь за поясницу, оторвал от земли и унес в дом.

— Нет! — закричала она. Отец рукой зажал ей нос и рот так сильно, что Джоанна не могла дышать. Она извивалась и брыкалась. В доме он бросил ее на пол и замахнулся кулаком.

— Нет! — Гудрун вдруг встала между ними. — Ты не прикоснешься к ней. — Джоанна никогда не слышала, чтобы мать говорила таким тоном. — Или я скажу ему всю правду.

Каноник смотрел на жену в недоумении. На пороге появился Джон с узелком, где лежали его пожитки. Гудрун кивнула в его сторону.

— Благослови сына в дорогу.

Каноник долго не отрывал от нее взгляда, затем медленно повернулся к сыну.

— На колени, Джон, — Джон встал на колени, и каноник положил руку ему на лоб, — О, Господи, который изгнал Адама из его дома, и Кто оберегал его во время скитаний, Тебе вверяю этого юношу. — Тонкий луч полуденного солнечного света из окна осветил темные волосы Джона. — Не оставь его своим вниманием, и дай ему все необходимое для души и тела… — Нараспев читал каноник.

Склонив голову, Джон покосился на сестру и встретился с ней взглядом. Его широко открытые глаза выражали страх и мольбу. Ему не хочется уезжать, вдруг поняла Джоанна. Конечно! Как она этого раньше не заметила? Она не подумала о чувствах Джона. Он боится. Он не выдержит требований школы, и знает это.

Если бы я могла поехать с ним!

У нее в голове начал складываться план.

— …и в конце жизненного пути, — завершил каноник, — да свершится его путь в рай через Иисуса Христа и Всевышнего. Аминь.

После благословления Джон поднялся с коленей. Он выглядел покорным. Он стерпел материнские объятья и последние отцовские наставления. Но когда Джоанна подошла к нему и обняла его, Джон прильнул к ней и разрыдался.

— Не бойся, — прошептала она, пытаясь утешить его.

— Хватит, — сказал каноник. Положив руку на плечо сына, он повел его к двери. — Не выпускай девчонку из дома, — приказал он Гудрун, и они удалились, громко хлопнув дверью.

Джоанна, подбежав к окну, смотрела им вслед. Она видела, как Джон сел позади гонца епископа, его шерстяная накидка сильно отличалась от красного плаща всадника. Каноник стоял рядом, его темная коренастая фигура вырисовывалась на фоне весенней зелени. Крикнув последние прощальные слова, они ускакали.

Джоанна отошла от окна. Гудрун стояла посередине комнаты, наблюдая за ней.

— Перепелочка моя. — суетливо начала Гудрун.

Джоанна прошла мимо, словно матери не было. Взяв рукоделие, она села у огня. Следовало подумать, подготовиться. Времени мало, все нужно продумать очень тщательно.

Будет трудно, возможно, даже опасно. Мысль напугала ее, но выбора не было. Джоанна точно знала, что делать.

«Это несправедливо», — думал Джон. Он ехал теперь позади всадника, сердито глядя на герб епископа на красном плаще, Я не хочу никуда уезжать. Он ненавидел отца за то, что тот заставил его. Под накидкой он нащупал спрятанное им перед отъездом: гладкую поверхность ножа… отцовского ножа с костяной рукояткой. Одно из его сокровищ.

На губах Джона заиграла мстительная улыбка. Как разозлится отец, когда обнаружит пропажу. Это теперь неважно. К тому времени Джон будет уже далеко от Ингельхайма, и отец ничего не сможет сделать. Эта маленькая победа успокаивала его.

«Почему он не отправил Джоанну?» — сердито спрашивал себя Джон, и в нем закипала ненависть. Это она во всем виновата. Из-за Джоанны ему пришлось терпеть два года занятий с Эскулапием, этим занудным и зловредным стариком. А теперь его отослали в школу в Дорштадте вместо нее. О да, епископу нужна Джоанна, Джон не сомневался в этом. Она же такая умная, знает латынь и греческий, читает из Августина, тогда как он даже не осилил псалмов.

Он мог бы простить ей многое, она же его сестра. Но того, что Джоанна — любимица матери, он простить не мог. Он часто слышал, как они смеялись и разговаривали на саксонском и всегда замолкали, когда появлялся он. Они думали, что он не слышит их, но Джон все слышал. Мама никогда не разговаривала с ним на старом языке. «Почему?» — в тысячный раз с обидой спрашивал себя Джон. Неужели она думает, что я все рассказал бы папе? Я бы никогда… ни за что, что бы он со мной ни сделал, даже если бы избил».

«Это несправедливо», — размышлял он. Почему мама предпочла мне Джоанну? Я ее сын, что гораздо лучше, чем бесполезная дочь. Джоанна была никудышняя девчонка. Не умела ни прясть, ни ткать, как другие в ее возрасте. К тому же она любила читать и учиться, а все знали, что это противоестественно. Даже мама видела: с ней что-то не так. Другие дети в деревне всегда смеялись над Джоанной. Он стыдился сестры и с радостью отказался бы от нее.

При этой мысли ему стало стыдно, потому что Джон вспомнил, как добра была сестра к нему, как защищала от отца, даже делала за него работу, когда он чего-то не понимал. Джон был очень благодарен ей за помощь. Сколько раз спасала она его от побоев, но вместе с тем ему это было противно, унизительно. В конце концов, он ее старший брат. Это он должен был оберегать ее, а не наоборот.

Теперь из-за Джоанны ему приходится тащиться позади этого незнакомого человека неведомо куда. Джону представлялось, что в школе его запрут на целые дни в противной комнате, заваленной скучными книгами.

Почему отец не понял, что ему этого не хочется? «Я же не Мэтью. Я никогда не смогу хорошо учиться». Джон не собирался стать ни ученым, ни священником. Он твердо знал, что хочет быть воином императорской армии с язычниками. Эту мысль подсказал ему Ульферт, шорник, который ушел с графом Хуго воевать против саксонцев. Ах, какие замечательные истории рассказывал старик в своей мастерской, позабыв на время про дела, как горели его глаза при воспоминаниях о великой победе! «Словно дрозды, проносящиеся над осенним виноградником и клюющие грозди, — Джон помнил каждое слово Ульферта, — мы проносились над их землями со священными словами на устах, преследуя язычников, скрывавшихся в лесах, косили и крушили всех от мала до велика. Не было среди нас никого, чьи булавы и мечи за день не покрывались кровью. К концу дня не оставалось в живых ни одного, кто отказался стоя на коленях принять истинную веру». Старик Ульферт доставал трофейный меч, еще хранивший тепло руки убитого язычника. В отличие от оружия франков, которое изготавливалось из железа, этот был сделан из золота, несовершенного металла, как объяснял Ульферт. Ему не хватало прочности, чтобы сразить франкское оружие, но оно было очень красиво. Сердце Джона замирало, когда он смотрел на него. Старик Ульферт протянул однажды меч ему, и Джон, взяв оружие, ощутил его тяжесть. Рукоятка меча пришлась Джону как раз по руке, словно сделана была специально для него. Он взмахнул мечом, тот с шумом рассек воздух, и этот звук навсегда сохранился в его памяти. Тогда он понял, что рожден воином.

Даже теперь ходили слухи, что весной будет новый поход. Возможно, граф Хуго снова откликнется на призыв императора. Если это случится, то Джон отправится с ним, даже вопреки воле отца. Скоро ему исполнится четырнадцать — возраст мужчины. Многие отправились на войну в этом возрасте и даже моложе. Он сбежит, если понадобится, но обязательно станет воином.

Конечно, теперь, когда его запрут в школе Дорштадта, сделать это будет трудно. «Узнают ли о новом призыве в армию так далеко, — размышлял Джон, а если даже и узнают, удастся ли ему выбраться из заточения?»

Мысли огорчали его, и он постарался не думать. Вместо этого Джон обратился к любимым мечтам. Он сражается в первых рядах, серебряные знамена графа колышутся над ним и зовут вперед преследовать разбитых и поверженных язычников, которые в страхе разбегаются. Джон настигает их, ловко размахивая длинным мечом, безжалостно разя до тех пор, пока они не покорятся ему, не раскаются в своей слепоте, не докажут, что готовы принять истинную веру.

Слушая монотонный стук копыт, уносивших их все дальше через темнеющий лес, Джон рассеянно улыбался.

Послышался легкий шум иудар.

— Ах! — Гонец епископа откинулся назад, толкнув плечом заснувшего Джона.

— Эй! — возмутился Джон, но всадник уже падал с коня, и его тяжелое тело увлекало Джона за собой.

На землю они упали вместе. Джон свалился на гонца, который лежал не шелохнувшись. Пытаясь встать, Джон наткнулся на что-то длинное и гладкое.

Это было древко стрелы с желтым опереньем. Наконечник глубоко пронзил грудь воина.

Джон вскочил, почувствовав опасность. Среди крупных деревьев на другой стороне тропы показался человек в лохмотьях. В руках у него был лук, а за плечами виднелся колчан со стрелами.

«Он собирается убить меня?»

Человек приближался. Джон огляделся, намереваясь убежать. Здесь лес был густой, он мог спрятаться среди деревья.

Человек почти настиг его, Джон даже разглядел свирепый взгляд.

Мальчик попытался убежать, но было слишком поздно. Мужчина схватил его за руку. Джон сопротивлялся, но незнакомец был выше и сильнее. Он даже приподнял Джона над землей.

Джон вспомнил про нож. Свободной рукой он нащупал его под рубахой, схватился за рукоятку и что есть силы воткнул в тело противника. С неожиданным восторгом он почувствовал, как лезвие вошло в плоть человека, задев кость, Джон, резко повернув нож, вытащил его. Мужчина выругался и прижал руку к раненому плечу, отпустив мальчика.

Ветви деревьев рвали одежду, цеплялись и царапали Джона, но он продолжал бежать. Ночь была лунная, однако в лесу царил мрак. Оглянувшись на бегу, Джон налетел на буковое дерево. Уцепившись за нижнюю ветку, он начал быстро карабкаться вверх и остановился лишь тогда, когда ветви стали такими тонкими, что уже не выдержали бы его вес. Мальчик замер в ожидании.

До него не доносилось ни звука, кроме шелеста листвы. Дважды ухнула сова, ее голос эхом отозвался в тишине. Затем Джон услышал шаги. Затаив дыхание, он схватился за нож, радуясь, что его коричневая одежда сливалась с ночной тьмой.

Шаги все приближались. Джон слышал неровное дыхание мужчины.

Шаги затихли прямо под его деревом.

Джоанна выбралась из дома и окунулась в прохладу лунной ночи. Знакомые силуэты были окутаны тенями. Она поежилась, вспомнив о злых духах и троллях, которые оживали по ночам. Закутавшись в грубую пеньковую накидку, девочка направилась в темноту, пытаясь разглядеть тропинку, ведущую через лес. Луна светила ярко, оставалось лишь два дня до полнолуния. Через мгновение она разглядела старый дуб, расколотый ударом молнии. Он служил ориентиром, и Джоанна быстро побежала к нему через поле.

На краю леса она остановилась. Там было темно: лунный свет рассеивался среди деревьев. Девочка оглянулась на свой дом. В лунном свете, окруженный полями и постройками для скота, он казался крепким, теплым и родным. Джоанна вспомнила о своей удобной кровати: одеяло, наверное, еще хранило ее тепло. Она подумала о матери, с которой даже не попрощалась, и сделала было шаг к дому, но остановилась. Все что имело для нее значение, все чего она хотела, находилось в другой стороне.

Джоанна вошла в лес, и кроны деревьев сомкнулись над ее головой. По тропинке, заваленной камнями и сухими ветками, она быстро шла вперед. До стоянки было пятнадцать миль, а она должна успеть до рассвета.

Главное — не сбиться с пути. Дорога трудная, в темноте легко сойти на обочину, где ветви деревьев цепляются за одежду и волосы, Дорога становилась все более неровной. Несколько раз Джоанна спотыкалась о камни и корни деревьев, а один раз даже упала, изранив колени и руки.

Через несколько часов небо над кронами деревьев посветлело. Джоанна очень устала, но, не сбавила шаг и почти бежала по дороге. Надо было успеть до того, как ее хватятся.

Левой ногой Джоанна за что-то зацепилась, попыталась устоять, но неловко упала на руки.

От падения у нее перехватило дыхание и какое-то время она лежала неподвижно. Правая рука, поцарапанная острой веткой болела, но других ран не было. Она попыталась сесть.

На земле, совсем рядом, спиной к ней лежал человек. Спит? Нет. Он проснулся бы, когда она споткнулась об него. Джоанна тронула мужчину за плечо, и он откинулся на спину. На нее стеклянными глазами смотрел гонец епископа. На его лице застыл ужас. Дорогая накидка была залита кровью. Среднего пальца на левой руке не было.

Джоанна вскочила.

— Джон! — крикнула она и оглядела лес и лужайку, боясь того, что могла увидеть.

— Я здесь. — В темноте появилось бледное лицо.

— Джон!

Она побежала к брату, и они обнялись, крепко прижавшись друг к другу.

— Почему ты здесь? — спросил Джон. — Отец с тобой?

— Нет. Объясню потом. Ты не ранен? Что случилось?

— На нас напали. Разбойник, думаю; ему нужно было золотое кольцо гонца. Я сидел у гонца за спиной, когда стрела попала в него.

Джоанна промолчала, но обняла брата еще крепче. Он высвободился.

— Но себя я защитил. Я сделал это! — Его глаза засверкали странным огнем. — Когда он добрался до меня, я ударил его этим! — Джон показал сестре нож каноника с костяной рукояткой. — Думаю, всадил ему прямо в плечо, да так, что осталось время убежать!

Джоанна смотрела на лезвие, покрытое кровью.

— Папин нож.

— Да, — помрачнел Джон. — Я взял его. А почему нет? Он заставил меня уйти, я не хотел.

— Хорошо, — быстро сказала Джоанна, — Убери нож, нужно спешить, чтобы успеть на стоянку до рассвета.

— На стоянку? Но мне не надо в Дорштадт. После того, что случилось, — Джон кивнул в сторону убитого, — я могу вернуться домой.

— Нет, Джон. Подумай. Теперь, когда отец знает о намерениях епископа, он не позволит тебе остаться дома. Он обязательно отправит тебя в школу, даже если ему придется сделать это самому. Кроме того, — Джоанна указала на нож, — когда мы вернемся, отец уже обнаружит пропажу.

Джон испугался. Он об этом не подумал.

— Все будет хорошо. Я с тобой и помогу тебе, — она взяла брата за руку. — Пойдем.

Взявшись за руки, дети направились к месту стоянки, где их ждали люди епископа. Занимался рассвет.