Сокольников Лев Валентинович Polska

Дорогой читатель!

Вторую часть повести с внутренним названием "Дороги проклятых", Polska, набирал самостоятельно без вмешательства беса: надоел он! Если и без него получается сносно, терпимо, то зачем делить славу с кем-то? Разделённая слава — не слава, слава, как девственница, может принадлежать только одному…

Напрочь забыто, что это бес, вселившийся без просьб и приглашений и

просидевший во мне двенадцать полных лет, подвиг на писание всего и вся! Заставил вспомнить школьную любовь к собиранию слов в предложения и сделал "графом"!

Отступничество начинается после появления уверенности:

— А что "учитель"!? Всё, что он знает — знаю и я! Хватит, своя "соображалка" заполнилась знаниями, могу обойтись без советов со стороны" — первый шаг к отступничеству с названием "сами с усами" сделан и мы заявляем вчерашним наставникам:

— Дитя выросло! — и, не теряя времени, без задержек, всеми способами отходим от когда-то ведших нас по жизни. Их наставления, кои недавно казались мудрыми, вдруг теряют смысл и кажутся "детским лепетом", или того хуже: "выражением старческого слабоумия".

Но не всё отвергаем: что-то полезное берём у наставников и присваиваем в уверенности, что присвоенное — "нами рождённое и выстраданное".

Процесс обучения различен как для ученика, так и учителя. Короче: в процессе обучения всегда маются двое, но кто больше — для выяснения следует побывать в двух ипостасях: ученика и учителя. Наука всегда исходит от учителя, ученик не компенсирует учителю за науку.

Так было у меня при общении с бесом: что он получил от общения со мной — не знаю, но от него получил многое и внёс себе в "актив". Если бы не честное признание роли беса в писании сочинения, то мог бы сказать:

— "До всего дошёл своим умом"!

Способы избавления от "руководителей по жизни", как правило, подлые:

— Зачем "лишний рот"? Обойдусь, справлюсь и сам! — и забываем о тех, кто когда-то приводил нас к пониманию "смысла жизни" и "сути происходящего". Понятнее: "учил уму-разуму".

Двенадцать лет принуждений на писательство со стороны беса не прошли даром: вчерашний "друг, товарищ, советник и наставник" имеет основания сказать обо мне:

— "Научил на свою шею"! — не думаю, что воспитатели при разрыве с воспитуемым говорят что-то иное.

Оставшиеся капли совести понуждают выставить на суд два способа избавления от "компаньона", а за тобой — выбрать лучший, до предела приближённый к правде. Рядом с Истиной всегда торчит её слуга: Правдоподобие.

Начну изложение способов избавления от беса словами мастера из "Прогулок с бесом", да, того, кто не моргнув глазом навсегда испортил мне "карьеру общественного защитника". Вот какими словами отзывалась эта крайне "антисоветская" личность о выборах "в органы народной власти":

— Ставят перед тобой кривую, хромую, горбатую и предлагают "выбрать лучшую"! — ныне и меня настигли "трудности избирателя".

На каком варианте избавления от "бесовского влияния" остановиться? Первый:

— Что, бесик? Вроде бы начало положено? Прошли начало? Осилили?

Остановились на том, как, налюбовавшись паровозом в работе, уснул на верхних нарах вагона-"теплушки", увозившей наше, далёкое от святости семейство в неизвестность? И сон мой по глубине не уступал "мертвецкому"?

— Дорогой соавтор, почему определение "мертвецкий сон" применяют к пережравшим хмельного зелья? Я-то был трезвым! С чего продолжим повесть?

— Прими последнее наставление: продолжение начни с описания утра нового дня. С момента, когда, пользуясь словами матери, "продерёшь глаза" и не умываясь продолжишь знакомство с новым миром… Да, с тем, что уходил с запада на восток за окном теплушки.

Где закончили "Прогулки"? В вагоне, вот с него и продолжай…

А вообще-то хватит опеки! Надоело бездарей опекать, бесполезное и скучное занятие… Далее без меня справишься, продолжай в одиночку… Ухожу, покидаю тебя… — печально проговорил бес в левое ухо.

К концу написания первой части правое ухо обзавелось постоянным звоном, чем-то напоминающим звук колокола среднего размера… эдак пудов на пять весом, но с примесью серебра, кое с древних времён добавляли в литьё для "красоты звучания".

Звон пугал и рождал мысли: "писание первой части окончено, и бес надумал прекратить занятия литературой! А звон в ушах — это напоминание о звоне колокола по мне… напоминание о сборе в дорогу "вечную, бесконечную и неизбежную", неизвестно куда ведущую дорогу…" — но время шло, финальная сцена откладывалась, и когда занавес должен был опуститься — этого не знал. "Занавес" — это когда покойнику закрывают лицо покрывалом, чтобы своим видом не пугал и не расстраивал живых. До срока живых…

Всякий колокольный звон делится на две части: первый — это звук удара "языка", затем — голос ушибленного колокола. Людям с "абсолютным" слухом дано слышать два звука: удар в колокол и его пение: для всех остальных — только звон!

Не теряя времени, обратился к специалисту "уха-горла-носа" и после короткого обследования получил разъяснение:

— Атрофия слухового нерва правого уха.

— Почему только правого? — задал вопрос трём врачам одновременно: "уху, горлу и носу".

— Хотелось бы получить глухоту в два уха сразу? В моей многолетней практике — вижу первый случай такого желания! Ничего, дело времени, не спешите, глухота поселится и в левом ухе!

— Доктор, удовлетворите любопытство: каковы причины атрофии нерва?

Отчего портится моя печень — единственный знающий врач в стране объяснила по телевиденью, отчего бывает рак лёгких — объяснил другой, но откуда глухота сваливается?

— Атрофия слухового нерва поражает людей с оттопыренными ушами потому, что такие уши, как большая сеть рыбу, много лишней информации захватывают… Ничего мимо не пропускают, оттого и происходит перегрузка слухового нерва.

— Можно думать, что у граждан с прижатыми к затылку ушами слух до конца пребывания на земле не теряет остроты?

— Можно…

Объяснению не удивился: было, отчего атрофироваться нерву! Сколько глупых, пустых и ненужных приказаний от "вышестоящих товарищей" влетело в правое многострадальное ухо моё за сорок пять лет трудовой деятельности!? И каких приказов! Один другого глупее и вреднее! Сколько влетело в это же ухо воспитательных слов от жены за тридцать пять лет совместного проживания!? Сколько было за тридцать пять лет моментов, когда слова жены влетали в "одно ухо, а в другое — вылетали"? Были, согласно поговоркам, "как об стену горохом"!

Выходное отверстие от пули почему-то получается большим, чем входное. Стоп! Если у меня "атрофия слухового нерва" в правом ухе, стало быть, вся словесная чепуха влетала в левое? Иных объяснений атрофии слухового нерва быть не может.

Понятно: слов от жены из разряда "воспитательных" принято левым ухом превеликое множество, но поскольку образование у меня слабое, то подсчёты делать не стану, не по силам подсчёты. Но по опыту знаю: "воспитательные" слова почему-то плохо задерживаются в "кладовой памяти".

Сколько было выслушано чепухи от "родных" СМИ времён "расцвета социализма" многострадальным правым ухом! Какой ещё слуховой нерв способен выдержать столько словесной "порнографии" и остаться целым и не атрофироваться!? Следует благодарить Судьбу за милость: отделался всего лишь атрофией слухового нерва, а ни чем-то иным, худшим!

"Нет худа без добра"! — атрофированный слуховой нерв в правом ухе ровно наполовину избавлял от окружающей информации. Не нами ли сказано: "слушал в пол уха"? Но "в пол уха" нужно понимать так, что каждое атрофировалось наполовину, а если одно полностью закрыто пробкой?

Информация, входящая только в одно ухо, считается "половинчатой", неполной. Разве нет?

В первой части совместного сочинения бесовские наветы и "клевету" я принимал левым ухом, где бес, в основном, и проживал.

Возвращаюсь к нему: за время, что мы писали первую часть, к последним главам стал улавливать интонации в его голосе:

— Просидел в сознании двенадцать лет "оккупантом", а теперь так свободно и бездушно покидаешь меня? Почему? Впереди тьма "писчей" работы, я привык к тебе и глубоко привязался. Трудно будет без тебя! Объясни, по какой причине покидаешь?

— Семейные пары разваливаются и через куда более длительные сроки совместного проживания, а у нас была какая-то "вялотекущая графомания" сроком в неполную дюжину лет! Стоит ли разговор вести? И не ври, что "глубоко привязался" ко мне! Мне не ври! Свои завиральные штучки можешь рассказывать кому угодно, но не мне! Что, так и не понял, с кем имел дело полных десять лет? Не ты ли постоянно угрожал, что обратишься к экзорцисту, чтобы избавиться от меня? Забыл? Смешили возможности твоего кошелька, но разве я смеялся:

— О каком "дорогом" экзорцисте заикаешься, голь перекатная, когда у тебя нет денег на визит и к дешёвому "гонителю бесов"!? Назвать причину, по которой вы обожаете взаимные поношения с переходом в лютую вражду?

— Есть и свои соображения, но твои пояснения пущу первыми.

— С момента, как только начинаете чувствовать и осознавать своё ничтожество. Тогда-то и начинаются "проявления протеста" в любой форме. А форма всегда одна: зависть. По этой причине хотел от меня избавиться.

— Может и так, но будь справедлив: кто и кого "атаковал" двенадцать лет назад на диване? Помнишь? Я тебя вызывал? Нет, сам явился…Тогда о чём речь? И всё же "не уходи, побудь со мною, я так тебя ещё люблю…" — пропел слова известного романса. Получилось фальшиво.

— Расстаёмся навсегда? И если решил расстаться со мной, то порадуй на прощанье: покажись! Явись! Дай повод гордиться фактом твоего лицезрения! Осчастливь возможностью при случае заявить на публике:

— Я видел беса и счастлив! — говорил одно, думал — другое:

"Ведь уходит, а как пойдёт "житие мое" без него — неизвестно! Если явится — попробую заманить в бутылку из под пива… Почему бы и "нет"? Джины в сказках в кувшинах сидели? Сидели, было, а моему бесу хватит и пивной бутылки!"

— Что в моём облике? Мало голоса? Хочешь видеть? Лишнее… Наш образ "только для внутреннего пользования", а наружный мой вид — "мерзкого вида козёл". Разве не так рекомендует называть церковь? Иного нет.

— Не верю такому вашему облику! Скорее на козлов похожи мы, люди. У вас принято взаимное обращение "козёл"?

— Нет.

— А у нас "козёл" — что-то вроде визитной карточки, нас только на "козлов" и хватает!

— Спасибо! "Всякое наше изображение для вас — конкретика" — любой, у кого грамотейки больше твоей будет, так бы высказался. Не могу и не хочу быть "конкретным" ни для кого. Никогда и никому в видимом мире не позволял "конкретику" над собой, меня, как супер-разведчика, "знать в лицо не должны". Почему тебе делать исключение? То, что видимо — определённо и конечно, а невидимое — беспредельно и тем прекрасно! Невидимое притягивает, оно всегда представляется прекрасным!

— Примеры давай! Голые заявления не нужны!

— Пожалуйста: ваш бог, а затем — "коммунизм". Ни того, ни другого никто и никогда не видел, но на них попеременно молились и молятся. Да ещё как! С коммунизмом, вроде бы, "завязали", а вот чужой "бог" остался, и даже "силу" в последнее время набирает. "Неведомый" потому, что его никто и никогда не видел.

— А Моше?

— А почему ему следует верить? Настоящие бесы, как и ваши боги, до видимости не должны докатываться. Бес, имеющий "внешность" — уже не бес.

— Кто?

— Так, недоразумение… Сколько времени потратил на объяснение "меня видеть нельзя"? Вынудил нарушить древний запрет бесов:

"интеллектуалы не спорят".

— Афоризм краденый?

— Нет. Дарю. И такое представь: хорошо, уступаю просьбам и являюсь. Ты видишь меня, и мы, как прежде, беседуем нашим способом. Представь ситуацию: только ты видишь меня в момент общения, окружающие смотрят в твои глаза и замечают, что они "отсутствующие". Видел "отсутствующие глаза?

— Возможно, что и видел, но названия не знал. За ненадобностью. "Отсутствующие" — не худшее название. А такие не хотел: "до чего у него маленькие и злые глаза! Совсем, как у голодной свиньи"!

Понятно, определение "отсутствующие глаза" изобрели женщины. Я — не физиономист, сравнить твои глаза с "поросячьими" не могу, не отличу от обычных глаз. А если напьюсь "до чёртиков", или в "усмерть", то смогу тебя увидеть? Хотя бы голограммой? И неужели нужно прибегать к столь ужасному способу, чтобы иметь удовольствие видеть тебя!?

— "Квантум сатис", напивайся! Но гарантий, что увидишь меня, дать не могу. Увидеть что-то иное — получится, но не меня. Вы придумали "козла в хомуте", что якобы является после длительных запоев — вот козла и увидишь.

— Не стыдно перед уходом бить меня латынью!? Не жалко? Перевод "квантум сатис" давай!

— Пожалуйста: "квантум сатис" — "сколь угодно".

— Расстаёмся навсегда!?

— Ничего не понял за двенадцать лет общения! Напрасно с тобой вожжался! Досадно: двенадцать лет — и "псу под хвост"!

— Что тебе двенадцать лет при твоих-то сроках!? Кто впечатлял бесконечностью? Разве я? — но бес, верный привычке "гнуть своё", продолжал:

— Люди, однажды встретившись, хотя бы на секунду, уже никогда не расстаются памятью. Глупее вашего "навсегда" ничего нет. Я перестану делать замечания в твоём левом ухе, или в сознании, но это не значит, что я забыл тебя. И ты меня не забудешь.

— Догадываюсь: ты наметил кого-то другого в качестве нового жилища? Лучше меня?

— Слышу что-то схожее с женской ревностью… "Без комментариев".

Второй вариант ухода беса:

— Ухожу. Отзывают "наверх"!

— О причинах догадываешься?

— Нет. Самому хотелось бы знать!

— Как-то связано с нашим "писательством"? Не "то" говорим?

— Не думаю. Если бы всё упёрлось в деятельность, то там нашли бы способ, как прикрыть нашу "лавочку".

— Тогда что?

— Не будем гадать, всё едино не угадаем. Не дано.

— Вернёшься?

— Хотелось бы, но не знаю.

— Ты хотя бы весточку из своего "далека" подавать будешь?

— А без весточки меня вспоминать не сможешь? Полное сходство с опознавательными знаками в местах "вечного упокоения"… Да, которые видимые и осязаемые… Иначе никого и ничего не помните!

Есть и третий вариант объяснения причины, почему бес оставил меня: известно, что кроме "полового бессилия" у нас бывает масса и других бессилий. "Литературное", например. Друг понял, что ничего хорошего со мной не напишет — и оставил. Все другие объяснения были обычной бесовской вежливостью. Чтобы меня, бездарь, особо не огорчать.

Какому варианту избавления от беса больше веры? Какой лучше? Каким бы он не был, но итог одинаков: бес ушёл. Ушёл без объяснения истинной причины.

Но ушёл не "просто так", оставил приятную мысль: "для освобождения от бесовского засилья дорогостоящий экзорцист не понадобился"!

Не скрою: когда-то, на заре знакомства, было желание избавиться от беса, пугался мысли "во мне сидит бес", но когда наступил реальный момент расставания — почему-то стало грустно. Страхи навещали:

— А что если уступит моим просьбам и уйдёт!? Что тогда? Как без него писать буду!?

Грусть от расставания с бесом продолжала нейтрализоваться шкурной мыслью: "крепко тратиться на обряд изгнания не пришлось, сам ушёл! Понимает бедность пенсионерскую"! — и в который раз пришла ясность и уважение к невидимой субстанции: "наши бесы, и только они — настоящая власть и сила! Всё остальное — тщета и попытки наглецов возвыситься надо мной! Другой, большей силы в видимом мире нет, а что нам представляется "силой" — всего лишь смешное недоразумение. Бесы — да, это сила хотя бы по одному "параметру": они вселяются в нас, когда захотят, и покидают нас "по собственному желанию". И никто им "не указ"!

Это была последняя "радиосвязь" с потусторонней сущностью и ею закончилась "бесовская оккупация" сроком в двенадцать лет. Но оккупация бесом моего "я" — намного меньшее и безболезненное, чем все известные оккупации.

После ухода беса ничего особенного не произошло, никакого "чувства облегчения" не испытал. Единственное и заметное, чего лишился — это бесовских замечаний написанному.

Нет ли моей вины в том, что бес ушёл? Мы, люди, в общении меж собой часто "перегибаем палку", палка "ломается", без палки мы "теряем страх божий", в итоге появляется неприязнь, воскрешение старых обид и переход во вражду.

Ранее замечал за бесом: стоило задать другу трудный вопрос из разряда "провокационных", как он умолкал, не выходил "на связь" и время молчание было "прямо пропорционально сложности, каверзности и подлости заданного вопроса".

Иногда "квартирант" насылал лёгкую головную боль в отмщение за каверзный, неразрешимый и для него вопрос, и боль соизмерялась с подлостью вопроса. Оставшись в одиночестве — оправдал беса: "не мог он насылать головную боль! Какой ему смысл и резон? Если фиксировал его выпады, то зачем было портить "технический инвентарь"? То есть, меня? Посмотреть бы на писателя, ломающего печатающую машинку в момент "отсутствия вдохновения"! — но понимание, повторяю, пришло после ухода беса.

Нужно сказать, что "трудными вопросами", коими иногда "доставал" беса в желании показать, что и я не "пальцем делан" и не "лыком шит", при тщательном обдумывании оказывались глупыми. Пустыми.

Вот один из таких, коими в последнее время "доставал" друга:

— Будущее у людей умнее станет? — зачем вопрошал, когда ответ знал? Зачем искушал?

Где мой недавний "квартирант" сейчас? В каких измерениях и сферах обретается? Чем занят? И почему говорю "мой"? Знаю точно, что бесы не могут быть чьей-то собственностью, они свободны так, как никто из нас не бывает свободным — и говорю "мой"? Кому-то другому помогает "становиться на литературные ноги"? Мечтает чьими-то руками выдать новую порцию измышлений? Узнать бы: на какую тему, чтобы не повторяться?

Бес покинул, но много бесовского оставил. Оно и понятно: всякое наше общение с кем-либо, или с чем, как-то меняет и нас.

Общение с бесом закончилось, но дар понимать и анализировать увиденное и услышанное в пределах знаний — бес оставил. Одарил. Научил. Приохотил. Сделал жизнь лёгкой: всё, чего понять не могу по причине "малого багажа знаний и компетентности" — пропускаю вниманием и продолжаю жить далее.

Бес не любил непонятные слова вроде "компетентности" и много раз порывался создать "Партию борьбы за чистоту родного языка" под моим председательством. Несменным. Пожизненным. С хорошей оплатой.

Помнится, вроде бы и "программу действия" составил, но поскольку мы не нашли богатого покровителя ("спонсора"), который дал бы нам денег на создание партии, то все наши честолюбивые помыслы очистить родной язык от "интернационального" словесного мусора умерли в каждом по отдельности и в разное время.

Ах, а как бы я выглядел в парламенте! Уверен, что бес смог бы одолеть

"семипроцентный барьер" на выборах и протолкнуть меня в "высший законодательный орган страны". Но — "не судьба"!

Способности и таланты в каждом из нас необходимо подкреплять "жизненным опытом". Но и "жизненного опыта", как и навоз на огород, нужно завезти со стороны. Сидя на печи "жизненного опыта" не наберёшься. И на голом месте "жизненный опыт" не вырастает. Опыт — он и есть опыт: его может быть много, мало и "полное отсутствие". Бывает и так, что в нужный момент статьи "жизненного опыта" почему-то забываются. И сорт опыта может быть всякий. Даже и криминальный. Применение того, или иного "жизненного опыта" целиком зависит от характера владельца.

Совсем через малое время появилась ещё одна "версия" того, почему бес оставил меня: в воспоминаниях собрался пересечь границу отечества, а ему, как настоящему патриоту и любителю родины, покинуть её оказалось выше сил:

— Копайся в польских воспоминаниях без меня! — с этими словами сущность, к коей, как к утреннему кофе, привык за двенадцать лет общения, полностью избавила сознание от присутствия.

В первые минуты после "освобождения от оккупации" испугался:

"воспоминать и писать об отечестве, пусть и оккупированном, было намного проще, чем рассказывать о Польше… Не будет ли всё, что расскажу о пребывании в Польше, хуже прежних рассказов? Ведь в одиночку собираюсь писать? И почему друг не захотел прогуляться в Польшу? Не любит поляков, как многие из нас"?

А я люблю поляков, люблю немцев, но почему у них меж собой нет любви — не знаю. И спросить теперь некого. Так всегда: когда-то не интересовался подробностями отцовой работы на оккупантов, теперь жалею, что о многом не расспрашивал беса.

Правильно сказано: "что имеем — не жалеем, потерявши — плачем".

Хотя, думаю, польские женщины выходят за немецких мужчин без опасений произвести на свет что-то не то: раса-то одна!

Теперь никогда не узнать, почему компаньон отказался освежить воспоминания о моём пребывании в лагере польского города Люблина одноименного воеводства в сорок четвёртом году. Не дал пояснений. Не сказал и о причинах, кои удержали его от следования за пограничные полосатые столбы отечества.

Навсегда ли покинул, или на время — и об этом умолчал. Ушёл — и всё! Но оставил не насовсем: часто замечаю, что думаю и говорю "его категориями" и словами.

Нужно ли избавляться от остатков "бесовского наваждения" — пока не знаю. Впрочем, чего бояться, если всё идёт к завершению?

И ещё о друге: он был большим "моралистом". Кто такие "моралисты" и чем они отличаются от остальных — не знаю, но по слабости знаний звание "моралист" объясняю примитивно: это те, кто без "чтения моралей" кому придётся и часу прожить не могут. Второе объяснение: "люди высокой морали" — это до предела честные, умные, порядочные люди. Их и называют "людьми высокой морали".

Последнее упоминание о "нечистом" "не для печати": пожалуй, во мне сидел не бес, а хороший, добрый дух какого-нибудь писателя. Из тех, кто не реализовался в прежних жизнях. Или воюя, мечтал написать книгу о войне, но был убит в день победы. Не успел рассказать всего…

Спровоцировать сущность на разговор по этому вопросу в своё время не догадался, а теперь — "поезд ушёл"…

Глава 1.

Разминка.

От большой скуки и от не меньших денег, неизвестно по чьей прихоти, но как-то в стольном граде реставрировали "Московский гренадёрский полк" времён нашествия Бонапарта на Русь. Полк совсем, как настоящий, но непригодный для ведения боевых действий: "потешный" он. В полку всё такое, как и прежде: мундиры воинов, оружие, знамёна и проч. Как иначе? Не будь на них одеяний воинов настоящего, древнего полка, тогда они были бы всего лишь сборищем "лиц неопредёлённого рода занятий" с медицинским диагнозом "не совсем в уме". В самом деле, трудно вообразить полк пожилых мужчин в современной цивильной одежде, но со старинными ружьями в руках.

В среде простого народа живёт убеждение, что мы, без понуканий "сверху", способны накликать войну.

В детстве все мальчишки "играют в войну", а взрослые, глядя на их "военные" забавы, говорят:

— Накликают войну, бесенята! — не знаю, какое число людей уверены в том, что если их дети без руководства взрослыми и без "зарниц", сами начинали "боевые действия", то "непременно война будет"!

Прежде, чтобы как-то нейтрализовать и взять под контроль нехорошую, неорганизованную детскую "военную магию", взрослые и солидные "товарищи" шли навстречу детским желаниям и устраивали игры "в рамках военно-патриотического воспитания подрастающего поколения".

Это в прошлом.

Но почему прежние "зарницы" не помогли и дали обратный результат — этого никто объяснить не может: нынешние боевые полки хиреют и разлагаются до появления "дедовщины". Военные психологи случаи издевательств "своих над своими" объясняют "бездельем военных".

После первого объяснения появляется второе, не произносимое психологами домашней выпечки, но разумеющееся: "полкам нужна война"! "Высокие воинские "товарищи" распад армии объясняют проще и понятнее:

— "Засиделись"!

Чтобы и "потешный" полк не докатился нравами до обычной нынешней "боевой единицы", организаторы "потех" (владельцы) временами, но не реже одного представления в год, закатывают театрализованные "битвы с "французами".

Как воины потешного полка, так и побеждаемые "французы", говорят языком жителей столицы и её окрестностей: тамошние они, негде и не из чего рекрутировать настоящих французов.

Когда режиссерам-драматургам приедаются "потешные" игры в полях под столицей, когда неудовлетворённость переходит в "нестерпимую"- тогда-то они и вся "труппа" выезжают за пределы стольного града в сторону "коварного Запада". Но почему-то не в крестьянских телегах образца 1812 года, а в шикарных "транспортных средствах" фирмы "Мерседес". Никакого патриотизма и забот о собственном "автопроме"!

Делают остановки в местах, где когда-то подлинный и доблестный полк, а не его сегодняшняя бледная копия, одерживал над супостатами победу. Копия полка бывает и в тех местах, где когда-то настоящий, старинный полк, всё же проигрывал сражения. Оказывается, были и "проигрышные" места в истории древнего и доблестного полка.

Для чего всё это делается? Устроители забав отвечают:

— "Военные" забавы нужны для возрождения боевого духа нации! — кто бы посмел усомниться!? Возразить заявителям, что они ошибаются? Кто наберётся нахальства спросить: "а боевой ли дух возрождают"? И что такое "боевой дух"? "Мирный Дух" предпочтительнее, а "боевой дух" — это патология.

Какой может быть аромат у "боевого духа"? Может Дух быть "боевым", если он — субстанция сугубо мирная? И если дух объявляют "боевым", то можно думать, что это не Дух, а что-то иное?

"Реконструкция событий 1812 года" — занятие безобидное, никому и ни о чём не говорящее:

— Подумаешь, французики когда-то прогулялись до Москвы, посмотрели на русскую столицу парижскими глазами и ушли восвояси! Что с того? — вопрос о "боевом духе нации" весьма актуален, но "тёмные пятна" имеются. Первое:

"… не будь на то господня воля —

не отдали б Москвы"! -

так отозвался поэт на факт сдачи столицы государства Российского Бонапарту. И "совет в Филях" абсолютно ни при чём, и Кутузов Михайло, сын Иллариона, ничего не решал: "на всё была господня воля", и нужно думать, это она сохранила русскую армию, но не маршал Кутузов.

В 812 году "господня воля" была одна, а в 41 — другая… В сорок первом "господней волей" и не пахло, в 41-м была воля "вождя, друга, учителя и отца всего советского народа… "Лиц кавказской национальности" тогда не было, "лица" — это новинка, а тогда были просто "нацмены": национальные меньшинства.

Одно из таких меньшинств, как оно само выразилось, "просрало войну".

Мерки 1812 года и сорок первого не одинаковы: в 1812 году Кутузов Михайло, сын Иллариона, "сдал столицу французам, но сохранил армию" без риска быть расстрелянным. В сорок первом году светлейшего поставили бы к стенке, не разбираясь, прав он, или виноват! Как можно было сдавать столицу, если в ней сидел "вождь, друг, отец, учитель…" и кто ещё?

Что изменилось со времён Михаила Илларионовича? Многое, и не в лучшую сторону для рядовых защитников отечества. Если поэт когда-то писал:

"Полковник наш рождён был хватом,

слуга царю — отец солдатам…"

то последующие полковники и выше чином, боялись только "царя" с Кавказа, а солдат без меры и сожаления пускали на мясо для пушек.

Повторить в сорок первом деяние древнего маршала — "отдать Москву, но сохранить миллионы жизней рядовых воинов" — о таком никто из "верхов" и думать не смел, а не то, чтобы практически отвести войска от московской мясорубки.

Почему древнего фельдмаршала за сдачу столицы 812 году французам не признали "преступником" в советской истории? И даже учредили награду "орден Кутузова"? Фельдмаршал оставил врагам "сердце России" — и вот вам орден его имени! голову рубить следовало, но не ордена учреждать! Вычеркнуть имя Михаила Илларионовича из Истории России! Оставление Москвы — главное преступное деяние, а сохранение армии — мелочь, а посему позволительно думать, что все награждённые этим орденом сдавали города, но сохраняли армию. Не иначе, как были "отцы солдатам…"

На сегодня единицам известны причины, толкнувшие Бонапарта пойти на Россию, и столько знают о том, в каком году двадцатого столетия началась гражданская война в России. И знают, когда она окончилась. Есть сумасшедшие, но их немного, кои тихим голосом и с оглядкой сомневаются:

— А гражданская война и не прекращалась… она и до сего дня идёт — заявления о продолжении гражданской войны появляются, когда "театралы" показывают бледную "реконструкцию освобождения города от немецких захватчиков". Эдакий "театр на местности под открытым небом", где русские мужчины в форме Российской Освободительной Армии сдают позиции таким же русским, как и сами, но в другой форме. Солдаты РОА не могут быть не выбиты с позиции: "нельзя нарушать историческую правду"!

Морока! Молодёжь из числа умных особей, понять не могут: кто такие "РОА"? Откуда, когда, кого и от кого "Русская освободительная армия" освобождала? — часть горячих мальчиков, частично знающих историю отечества, немедля "ставят точки":

— Да за немцев они воевали, суки! — другие любознательные юноши, желающие знать истинные причины, по которым "русские убивали русских", отходят в сторону…

Морока, ох морока с этим "театром"! "РОА" — звучит, вот она, осталась, никуда не делась, а вот "красная армия" прекратила существование… Чёрт, всё становится с ног на голову… или с головы на ноги?

Почему "постановщики" ограничились только солдатами-актёрами РОА без солдат Вермахта — объяснений зрителям не давалось. Когда нет объяснений "сверху" — "низы" их придумывают:

— Не нашлось сукна на пошив формы "солдатам вражеской армии" из числа жителей города… Исправные автоматы "им. Шмайсцера" и патроны к ним — в избытке, а вот серо-зелёного сукна — нет.

Если в театральной постановке нет солдат Вермахта, то можно думать, что город от вторжения красной армии обороняли только солдаты Русской Освободительной армии. И строем идут вопросы:

— "Как следует понимать нынешний "театр", где известен финал постановки? всё предсказано? Где одни всегда победят других? Позволено думать:

"гражданская война в России, когда-то успешно начатая "товарищами", продолжается и до сего дня"? "Латентно", как сказал бы человек с медицинским образованием? Как понимать стычки русских с русскими, пусть и театральные, кои сегодня устраивают неизвестные режиссеры-постановщики? Русский — русскому — и, как всегда, в морду — хрясь! Прикладом (патроны кончились), или штыком! И сколько ещё в "театр" играться будут? До какого момента? Пока "театр" не станет настоящей войной? Для чего всё это нужно?

"Чтобы помнить…"

* * *

Только женщины склонны к миру, и на вопрос: "чего бы вы больше всего хотели в жизни" без предварительного сговора всегда отвечают стандартной фразой:

— "Лишь бы не было войны!" — "клич" впечатляет, если его исполняют женщины, это их "сольные партии". Постоянное, веками не меняющееся желание всех женщин мира: "лишь бы не было войны"… Не встречал мужчин, кои высказывались бы против нежелательности войн, как и женщины.

Под ответ "лишь бы не было войны" можно закладывать любые суммы и в любом споре на тему о войне. Ответ "лишь бы не было…" всегда будет выигрышным. Нет женщины, коя открыто, в полный голос и при большом скоплении народа заявила бы о любви к военным действиям! Нет таких ненормальных, и любые полки в их представлении для того и существуют, чтобы защищать их от неизвестных, до времени, врагов! Что полки могут нападать первыми — в это женщины не верят:

— Напасть могут чужие полки, но не наши! Наши полки никогда и ни на кого не нападали, наши полки только защищали нас, слабых!

Финансы "командиров" игрушечного полка плюс их фантазии, однажды позволили "гренадёрам" докатиться до Парижа! Настоящего Парижа, того, что во Франции. Дело в том, что есть ещё один "Париж" на Южном Урале.

Объяснение такое: бывал в старину настоящий, московский полк в Париже? Бывал! Русская армия наказала когда-то Бонапарту за легкомыслие? Наказала! Почему и шутейному полку не побывать в Париже? Полки в Париж приходили и уходили, а Париж оставался на месте. Париж — он всегда Париж. Один. Единственный. Неповторимый.

От истории никуда не денешься: при Бородино настоящий, прежний полк битву проиграл? Проиграл, поэтому и "потешному" при Бородино не следует нарушать "историческую правду". Мечтать — пожалуйста, мечтайте, можете грезить о прошлом в любую сторону, иных мест для мечтаний о войне, помимо кинематографа, нет, но истину с проигранной битвой под Бородино не изменить. Документ останется документом. Если в войну кто-то потерял двадцать шесть миллионов тел, а его противник в пять раз меньше, то сегодня "художественным" кинематографом можно выровнять потери таким образом: создать отделение снайперов и они своим искусством набьют столько врагов, сколько не снилось ни одному полководцу!

Никому и никогда не уйти от:

"Скажи-ка, дядя, ведь недаром

Москва, спалённая пожаром,

Французу отдана?" —

вопрошал поэт.

Стихи были написаны не до большого московского пожара, а после того, как столицу спалили. Если бы иначе, то слова поэта можно было принять за пророчества, или как "призыв на совершение насильственных действий по свержению государственных устоев".

Попутное сомнение не к месту: а пел ли Наполеон грустным голосом романс в сожженной и голодной Москве "зачем я шёл к тебе, Россия"? Непонятно: почему сегодня вспомнили 1812 год? Ведь это такая даль! Разве ничего ближе из военного прошлого не нашлось?

Да и не нужен никому такой "театр", а просто "потешным" на "халяву", кою мы очень любим, захотелось побывать в Париже. Тур в Париж с "минимальными потерями в живой силе и в кошельках" — стоящее дело, только к нему нужно правильно подойти!

Но как осуществить желание? Просто: устроим "театр", верный ход потому, что ещё и никогда "театральным деятелям" не посмел отказать в их желаниях и устремлениях. Кто посмел бы запретить въезд в столицу Франции? Разве не сказано, что "когда говорят Музы — молчат пушки"? А тут вроде бы помянутые позиции при деле!

Далее ОРТ показывало, как президент Франции позволил "игрункам" войти в Елисейский дворец в форме бывшего "московского гренадерского полка" при развёрнутых знамёнах и с оружием. Пусть и древним, к бою непригодным, но с оружием! Играючи, но с намёком!

Президент Франции — простак. "Жак-Простак". Трудно понять президентов простым смертным, а французских — особенно: с чего это вдруг он дозволил "игрункам" "потешить душу" и, как прежде, войти в Париж?

В передаче не было сказано и слова о том, предлагал ли президент Франции "командующему московским гренадёрским полком":

— Если играться, то давайте не по вашему урезанному сценарию, а по полной программе? Война, как минимум, всегда происходит между двумя участниками, и война двенадцатого года — не исключение. Мы в ней участвовали? Было! — и немедля потребовать от режиссеров, чтобы вначале французскую театральную армию во главе с императором из хороших французских актёров, пустили в Россию без возражений со стороны Белоруссии. И "Бородинское сражение", как не тяжело это признавать, Наполеон должен выиграть! Затем отступление русской армии и сдача столицы. Далее, по сценарию, французы, как прежде, её того… ну, не совсем, а так, кое-где спалить столицу…ликвидировать "частный жилищный фонд" на известном шоссе. Интересно, какое бы число соотечественников порадовалось пожару на шоссе?

История повествует, что москвичи 1812 года, не желая оставлять прекрасные квадратные метры московского "жилищного фонда" захватчикам, сами их попалили, а французы к столичным пожарам не "приклеены" ни с какой стороны. Не принимали они участие в московских поджогах!

На основании сомнительного утверждения о добровольных поджогах собственного жилья москвичами 1812 года, появляется вопрос: "сегодня хватило бы духу у "шоссейных" обитателей спалить свои хоромы, но не отдать их врагам, случись что-то похожее на 1812 год"?

Какой-нибудь нынешний столичный пожар в студенческом общежитии скучен. Быстро забываем. Никого и ничему не обучающий, и "научного интереса не представляющий", пожар. Кто-то, явно большой шутник, сказал:

— "Пожар" — это когда горит жильё, а если полыхает что-то иное — это "возгорание". Ныне удивить и напугать стольный град "возгораниями" не получится. Если бы пожаров боялись, "как огня", то и не горели бы с "категориями сложности".

Спалить "шоссейные" дачи — такое деяние впечатляет, стоящее дело и "тянет" куда больше, чем пожар в Риме в известные исторические времена. Как иначе? Почему только "московскому гренадерскому" дозволили войти в Париж "за здорово живёте", а французскому полку нельзя сжечь ни единой хибары в нынешней столице? Интересный "футбол" с игрой "в одни ворота", господа!

Ах, какая жалость, что я не президент Франции! Только на таких условиях (см. выше) дозволил бы иностранцам в военной форме войти во дворец французских президентов! При оружии и с развёрнутыми знамёнами! Пусть оружие старое и знамёна не настоящие, но если вы, господа, и до сего времени оставаясь "в душе "товарищами", хотите поразевать рты во дворце французских правителей — милости просим! Но только в цивильном одеянии! Если вы "гнёте своё", то тогда давайте всё же устроим "пожар московский" по образцу 1812 года!? Ну, может и не совсем как тогда, но что-то сжечь у вас придётся. На ваш выбор будут поджигаться дома "ветхого фонда". "Хрущёвки", например? И всё это без участия пожарных расчётов МЧС! Давайте играть на равных!? А? Идёт?

Хотелось бы знать пустяк: какой была реакция на появление актёров "московского гренадёрского" у французских красавцев-гренадеров, кои в форме неизвестной мне Республики стоят у входа в Елисейский дворец? Помню, что никто из них, увидев московских игрунков входящих строем и при оружии, с развёрнутыми знамёнами и с барабанным боем, под звуки фанфар вступивших на булыжники площади перед дворцом, не заорал:

— К оружию, граждане! Родина в опасности! — и если ни у единого из охранников дворца не появилось страстное желание со шпагой наголо двинуться на пришельцев, то за каким хреном они там торчат!? Или и они тоже "шутейные"!?

Ах, Париж, Париж! Сколько иноземцев ты переварил в своём "чреве" и выпустил их после такового процесса "французами"? Страсть, как много, но галлами они, разумеется, от такой переработки в "чреве Парижа" не стали. Такое действо и тебе, великий город, оказалось не по силам. Все пришельцы, коих ты "переварил", работали во имя твоего процветания, но всё же находились и такие, кто предупреждал остальных:

— Слишком много иноземцев в Париже! Как бы, какой беды не случилось с того! — на что им отвечали:

— Вы расисты, шовинисты, националисты и фашисты! Ксенофобы, наконец! Франция могуча и непобедима, Франция переварит в "чреве Парижа" любое количество пришельцев! Да здравствует Франция!

"Паникёры, расисты, шовинисты" и прочие нехорошие люди нашего времени ("ксенофобы") стояли максимально близко к истине, когда заявляли, что от "переваривания" большого количества некачественных иноземцев у Парижа может приключиться жестокое и длительное "несварение желудка" вплоть до изжоги.

По прогнозам "нехороших" людей такая "изжога" к настоящему времени в Париже только начинается. Временами она "изрыгается" на улицы со многими неприятностями. Большими усилиями полиции "отрыжку" загоняют на место, но все понимают, что если не принять срочные и жестокие меры типа "пленных — не брать, патронов — не жалеть!", то "изжога" обязательно закончится жестокой и обширной "язвой" для настоящих парижан. Мало того, для мужской половины Парижа всё может кончиться поголовным "обрезанием" с пятикратным совершением намазов в день, а вольным парижанкам — "хиджабы" на головы! Хватит с них французской дури!

Последняя порция "перевариваемых" граждан, от которой началось очередное жестокое "желудочно-кишечное заболевание" Парижа полностью состояла из "детей Востока и Африки".

На сегодня "дети востока" — основная "головная боль" не только для Парижа, но и для всей Европы. По мнению упомянутых паникёров, главная и длительная "изжога" от "детей Востока" для Парижа и Лондона ожидается в недалёком будущем, а основные паникёры, из числа "неизлечимых", давно заявили, что "третья мировая война началась"!

Москва, кою когда-то французы лишили "жилищного фонда", уже пала под натиском "детей"… Но у Москвы есть ещё и Кавказ, а он на много жестче Африки!

Что известно большинству граждан отечества из собственной истории? Сколько из нас знает о том, как некий молодой и забулдыжный немец, опять немец! талантливо посадил лёгкий "летательный аппарат тяжелее воздуха" на Красную площадь отечества нашего? Опять она, эта наша вечная площадь, пострадала!

Аппарат немца настолько тяжёлым оказался, что от его веса с плеч многих "товарищей", кои отвечали "за безопасность страны" на то время свались погоны… Если бы только одни булыжники площади пострадали!

— Прозевали! — весельчака, что пересёк все воздушные заградительные зоны отечества без малейшего ущерба для себя и своего летательного аппарата.

Но кто, и каким наказанием у французов отделался после того, как "московский потешный" полк, вступил во внутренний двор резиденции французских королей? Вопрос.

Зачем нужен "московский и гренадерский"? Суммы затрат на него содержание идут не малые.

"Для постоянного поддерживания в народе жестокости"!

Чтобы не быть слишком откровенным и ясным в намерениях, то её прикрывают "патриотизмом военным", и право о нём рассуждать присвоили себе военные в отставке чином не ниже полковника. Их ещё называют "кадровыми". Все разговоры о патриотизме они заканчивают твёрдым, стандартным мнением: "патриотизм — это любовь к родине плюс её военная мощь!" Только так! Патриотизм без военной мощи — не патриотизм! Если держава богата не танками и кораблями-самолётами, а иным богатством, то по их соображению, в таковой державе запах патриотизма напрочь отсутствует! Вот когда всё мужское население отечества сидит в танках и самолетах-подлодках — вот это да, вот это патриотизм! Это и есть настоящая "любовь к родине" — стоять под ружьём не только внутри отечества и на его границах, но над всем миром! Над всем миром должна летать МОЯ (ЕГО) чудо-авиация и высматривать тех врагов, которые уже шевелятся и тех, кто пока только собирается "задрать хвост". На сегодня только известная заокеанская держава позволяет себе роскошь проявлять "кулачный" патриотизм, но и она начинает понимать, что "эра её кулака" заканчивается. Сколько народов на сегодня болеют "кулачным патриотизмом"?

Восхитительно, когда МОИ "подлёдные" лодки поочерёдно взламывают льды на полюсах Земли-матушки, а танки и "бэтэры" утюжат всё, что можно утюжить! Вот это патриотизм! Ты качаешься потому, что дохлым уродился, а потом, по возрастании, познакомился со всеми пороками двадцатого столетия. Но и в таком состоянии ты всё едино "великий патриот"! Для родины патриотами могут быть только военные, пусть и не совсем полноценные, но военные. Все прочие — так, одно сплошное недоразумение. Самое высокое, что нельзя обсуждать, как и приказы — это "любовь к родине". К такой родине, где безраздельно и беспредельно правит держиморда из "своих". Любовь к родине "живёт и крепнет" только в "сердце её защитника"!!

— Люби родину так, как я её люблю! А не то — в морду! — если не так, то почему сегодня молодые граждане отечества очень неохотно идут "выполнять священный долг"? "Конституционный" долг? Какой он в итоге, этот долг? "священный", или "конституционный"? Чего в нём больше? Почему, вполне хорошие парни, предпочитают заниматься в больницах горшками, но не "идти под ружьё"? И снова мы ходим по "символу вечности":

— Слабое патриотическое воспитание в среде подрастающего поколения ведётся!

— а почему оно слабое?

— а потому… — на продолжение "темы" фантазия отвечающих иссякает. Наблюдается полная "идеологическая импотенция", но почему она поражает только "настоящих военных" — и этому нет объяснений.

Понять заботы военных о "военном" патриотизме просто: это их "хлеб". Что делать генералам без армии? Куда податься? Да и не виноваты генералы: это мать-Природа создала их воинственными и кровожадными. Хироманты соврать не дадут: если человек родился с сильно развитыми рёбрами ладоней рук — быть ему генералом при возрастании! И не меньше! И такая врождённая воинственность постоянно будет толкать его на битвы, за неизвестные ему идеалы. С кем угодно, за что угодно и в любое время — но драться! Это всё равно, как длинный мизинец левой руки постоянно тянет меня украсть! Договорились о том, что моё неудержимое желание украсть — это болезнь; а постоянное, неугасимое желание "защищать родину" чужими руками — из того же семейства, что и клептомания, но "достойное уважения заболевание, нужное и полезное отечеству".

На какой процент граждан в каждой стране периодически наваливается желание убивать себе подобных при "защите родины" — таких данных вроде бы, ещё никто не оглашал.

Но, по слухам, для военных надвигается ужасное время: грядущие войны собираются устраивать без участия "живой силы" и воевать будет только техника. Сложная, страшно сложная и очень дорогая — но техника. Никаких тебе атак, никаких криков "за родину, за!…." и ничего иного, подпадающее под определение "отклонения в психике". Вроде тех, кои мы себе позволяли совершать в прошлом. Всё, хватит, откричались! И какие, к чёрту, "ура"!? В будущей войне с каждой из враждующих сторон в удобных сидениях будут находиться по десятку ь грамотных операторов, и ничего иного, кроме нажимания нужных для победы кнопок, делать не будут. В такой войне победителем будет тот, кто быстрее, чем противник, нажмёт нужную кнопку. Победа будет за теми, у кого военная техника будет лучше и надёжнее. Остальные граждане будут наблюдать за "войной" и ожидать результатов. Что-то очень похожее на ипподром, или на футбольный матч. Смею заверить, что патриотизм в такой войне будет не нужен:

— Эй, мазила, почему не опередил Джона!? Почему не забил… простите, это из "другой оперы", но от этого ничего не меняется — Ты не патриот! Сделать из тебя мыло!?

Но есть и опасность: в войнах, что собираются устраивать в будущем с применением одной только техники, может случиться и такое: техника, вся до последнего устройства, приходит в негодность, а заводы, что её поставляют, встали по неизвестной причине. "из-за человеческого фактора". Что тогда? Тогда для победы, как и прежде, выпустят "живую силу": война без неё — не война! Игра, но не война!

Если сегодня "больные на голову", именуемые "футбольными фанатами" после проигрыша любимой команды приступают к выяснению "кто лучший", то почему в военных играх будущего, когда кончатся сложные технические игрушки, на "сцену войны", как прежде, не выйти людям? Почему нужно останавливаться!?

Ах, война! Вначале она бывает страшная, потом к ней привыкают, а кончается она, как и футбольный матч, чьей-то односторонней радостью: в войне двух победителей не бывает. В войне, как и в футболе, бывает "ничья": это когда идёт взаимное истребление между двумя, а в итоге выигрывает третий. Это те, кто "продаёт входные билеты на зрелище".

Но и до сего времени радуется только один с названием "победитель". Как иначе? Что испытывает простая, неизвестная в спортивном мире хоккейная команда "разгромившая противника"? Ничего, кроме радости на лицах игроков победившей команды. Максимум — все оттенки восторга! Все виды восторга у победителей, но лица проигравших встречу — образец печали и уныния.

И в настоящих войнах эмоции участников бойни далее, чем у игроков хоккейной (футбольной) команды не идут.

Немецкие хроники первых дней войны на востоке зафиксировали на плёнку весёлые и нахальные лица солдат Вермахта. Это были даже не лица, а морды: от камеры никуда не денешься, она врать не может. Лица солдат отступавшей советской армии были не лучше, чем сегодня у игроков проигравшей футбольной (хоккейной) команды.

Когда всё повернулось в другую сторону, то морды вчерашних победителей вновь стали превращаться в лица! Вывод: "у войны лица не бывает, у войны может быть только "морда". Это одно из удивительных свойств человеческого лица. От него никуда не деться и оно сильно проявляется в военной ситуации, будь то война настоящая, или это рядовое, обычное футбольное состязание. Внешний вид у вчерашних победителей переняли их противники, и такое объяснимо: "начистить харю" со счётом 3:0 в свою пользу самой сильной армии (команды) Европы — это много! Впечатляет! От такого деяния и самому стоит поменять градации от "лица" до "морды" без внутреннего согласия! Какой ценой досталась победа — дело десятое, но она добыта!

Для внешней перемены не обязательно разгромить самую сильную армию Европы, для этого вполне достаточно набить рыло соседу в своём отечестве и после столь доблестного деяния посмотреть на свою личность в зеркале: она светится! Сплошной футбол! Мы победили!

Точно известно, что ни одна из футбольно-хоккейных команд (армий) не сделала "документальный" фильм о своём поражении.

Глава 2.

Похвала ожесточению.

Советская власть имела основания враждовать с христианским учением потому, что не могла согласиться с заповедью:

"Любите врагов своих!" — но с чего начинать выполнение самой трудной заповеди "любить врагов своих" — об этом нигде не сказано. Нет ни единого поясняющего слова о том, как можно в одно время "любить врага и побеждать его".

Без ожесточения, "мирно", ни одна война не проходила и не кончалась.

Смысл отсутствует в названии "мирная война". Нелепость, дикость, "бредовая фантастика", можно назвать как угодно войну, коя заканчивается взаимными улыбками враждующих сторон.

Поэтому для успешного проведения войн нужно ожесточений рядовых воинов. Неправда, что войны выигрываются только "силой духа воинов, их доблестью и мощью оружия" Главное в любой войне — ожесточение, такое ожесточение, когда не жаль собственной жизни ради того, чтобы растоптать врага! Это когда человек обвязывался гранатами и бросался под вражеский танк! Так что "шахиды" появились не в новые времена, "смертники" — изобретение военного времени, что родилось при защите "союза советских социалистических республик". Сегодняшние любые и всякие "смертники" — бледное повторение прошлых.

Ожесточение не предусматривает вопросы"-оглядки у ожесточившегося: "а что будет после со мной"? Ему безразличны размеры потерь "в живой силе и технике", это всё вторичное и третичное. В момент, когда ярость переваливается через планку с названием "помутнение рассудка", ни о каких потерях речи быть не может! Что мне потери у тех, кто после меня останется? Они исчезают из моего сознания! Растоптать врага любой ценой! Наша древняя песня — тому подтверждение; она нас сопровождала в прошлом, надеюсь, не покинет и в будущем:

"Вперёд, в атаку, кировские танки!

Не сдаст броня, не замолчит мотор!

Сомнём врага мы в яростной атаке!

Ведь сталь крепка, как сердце наших гор!"

Войну всегда выигрывает тот народ, который максимально быстро, до безумия, способен ожесточится. Статистика говорит, что в прошлую войну Россия потеряла двадцать шесть миллионов боеспособных солдат, на что "товарищи", из числа прошлых генштабистов, тех, кто "приложил руки" к изводу из жизни упомянутых спорных миллионов, "категорически не согласны":

— Клевета!

Кто уложил двадцать шесть миллионов отличных мужчин? Цвет нации? Генералы! Чужие генералы? Нет, "свои". Или собственная ярость их уложила? Россия всегда побеждала потому, что ярость и ожесточение её защитников было выше, они быстрее врагов входили в состояние "боевого транса". Она не могла не побеждать: её солдаты воевали "без оглядки" на пулемёты за спиной. Ни воинский талант, ни умение воевать, ни прочие высокие слова, которыми рассказывают сегодня о прошлой победе — не они принесли победу над врагом, нет! Только гнев, ярость и ожесточение! "Приправой" был и страх от "своих" пулемётов за спиной. Но это в исключительных случаях, такое было не правилом.

Ожесточение — ужасная вещь! Я не психиатр, поэтому не могу сказать когда, отчего и до какого предела может ожесточиться "двуногое и прямоходящее" существо с названием "человек". Неведомо и такое: сколько надо времени и бедствий каждому из нас, как долго и чем нужно "прижимать", чтобы я мог войти в состояние слепой ярости и голыми руками свернуть шею притеснителю!? Или перегородить на многие часы главную автомобильную (железнодорожную) трассу "Центр-Сибирь"? Чего и сколько нам требуется для ожесточения? И все ли способны входить в состояние яростной, беспамятной жестокости? Кто и когда определял причины и основания для "входа в ярость"? Кто и когда составлял "список деяний", совершённых в ярости? "В беспамятстве"?

"Голодовки" — то же самое проявление ярости, но в "мирное" время: "лучше мне сдохнуть, чем…"

Когда ожесточение выполняет "поставленную цель" — его необходимо отключить. За ненужностью. Всё сделано, хватит, стоп машина! Во все времена над россиянами всегда стоял "вождь" точно знающий миг, когда "ярость благородную" следует включать, а когда — выключать. "На обеденный перерыв".

Но кто знает средство для выведения меня из состояния недавней ярости? И сколько нужно времени, чтобы вышла жестокость? Как, какими средствами и способами вывести её? "отойти"? Что для этого нужно? Какими должны быть условия моей дальнейшей жизни, чтобы я стал "мягче и добрее"? И главный вопрос: от жестокости, однажды в меня вошедшей, можно избавиться?

На сегодня от алкогольной зависимости лечат. Дорого обходится такое лечение, не всякому пьянице оно по карману, но важна идея излечения. Лечат и от наркотической зависимости, и такое лечение ещё дороже. Есть успехи в лечении известных заболеваний, но от жестокости ещё никто и никого лечить не брался. Или отстал в знаниях?

Не обо мне речь, я человек "конченный", "порченый" и "дефективный" в какой-то степени. Вопрос вот в чём: не передаётся ли жесткость, выработанная прошлыми "жизненными обстоятельствами", на генном уровне молодому поколению? Много говорят о "воспитании", но воспитание стоит в стороне: гены виноваты. Почему "нет"?

На сегодня выяснили, что вода обладает памятью, а если я из неё на восемьдесят процентов состою, то… Мать моя! Свою древнюю жестокость мог, о том не подозревая, передать внукам!

Когда соотечественники делают взаимные гадости, то можно как-то обуздать чувства и дать себе трудно выполнимую христианскую команду:

— Забудь, прости обиду от ближнего своего! Прости врагам своим! — сознанием, вроде бы, готов простить, но вода моего организма запрограммирована на жестокость… Её у меня, если биологи не врут, 83 процента, без учёта мочи и слёз. Как и чем мою воду "обнулить"? Если "вскипятить"? Заморозить до "минуса", чтобы стереть ненужное? Или как-то иначе "ублажить"? Кто и чем сегодня ублажает воду своего организма? Алкоголем. Ничем иным восемьдесят три процента моей воды перепрограммировать невозможно, а отсюда всё и "вытекает". Если и можно перестроить "злобную" структуру, то, как такое сделать — никто не знает и в итоге все ходят "заряженными".

Умом готов всё и всем простить, но вода организма не намерена никого и ни в чём прощать. В итоге остаюсь прежним не только к врагам, но ко всему, что движется рядом со мной.

Кому проще и легче, при нужде, вновь впасть в ярость: тому, кто испытал однажды удовольствие от входа в неё, или тому, кто воевал по другим причинам? Легче озвереть тренированному, "познавшему ярость побед", или "чистому"? Конечно, мне: во все дни "нашей истории" я был "заряжен ненавистью к окружающим врагам".

Мы победили! Яростью и ожесточением против ненавистного врага — это основа победы, а вот каков процент отвести оружию в далёкой войне — это задача для будущих исследователей. Но, повторяю, радует одно: при будущих войнах ярость и ожесточение воюющие испытывать не будут, у игроков останется только древний интерес, как при игре в футбол. Лично я верю в "наступление эры гуманных войн", но через какое количество настоящих война к нам приползёт та эра — этого сказать никто не сможет.

* * *

Вползать в сознание предателя для выяснения причин его падения — дело неблагодарное и осудительное. Оно и понятно: что может быть интересного в сознании предателя? Считай, он "отброс общества" и "презренная тварь".

Совсем другая и благодарная задача — попытаться думать за героя в момент совершения им героического деяния. Но только мысленно, "практика" героического поступка не всякому доступна. Мне — нет. Очень удобно и безопаснее рассуждать о героизме в удобном кресле в компании единомышленников и с бутылкой хорошего вина.

Много лет и для многих "советских" людей героем был человек "ценой жизни своей спасший взвод, роту, полк, дивизию (нужное подчеркнуть) боевых товарищей". Да, тот, кто в прошлой войне первым "грудью закрыл амбразуру вражеского дота", отчего вражеский пулемёт "захлебнулся кровью героя". О "крови героя" — не мои слова, в войну кровь героя вытекала, как и кровь не героя, одинаково. Предложениями с "кровью героя" меня кормила старая советская школа

Героическую историю с закрытием амбразуры вражеской ДОТ в прошлой войне знает каждый. Хрестоматийный пример "мужества и героизма при защите социалистического отечества". Иным отечество не могло быть.

По природе своей — я трус, и поэтому никогда не смог бы "грудью закрыть амбразуру вражеской ДОТ". Трястись и завидовать тем, кто может совершить подобное деяние, "положить душу за други своя" — на такое меня хватает, но не дальше. Всё могу, но не дано думать: "как извести врага и самому уцелеть при этом"!? Ещё могу долго рассуждать о войне, но при условии, что рядом не будет стрельбы, воя бомб и разрыва снарядов. Короче, о войне хорошо говорить тогда, когда ни единый инородный предмет из металла не пролетает со свистом над моей головой.

… а тогда воинское соединение наступало на деревню в десять дворов… возможно, что и более дворов было в исторической деревне, но сегодня количество оставшихся пригодными для жизни дворов в той деревне значения не имеет.

В рассказе вражеский пулемёт из ДОТ ударил по наступающим советским воинам "неожиданно", чему очень трудно поверить: как такое могло случиться!? Можно думать, что воинское соединение пёрло вперёд не видя вокруг! Зимой, по снежной целине — что может быть глупее такого наступления? И откуда взялась эта вражеская ужасная "долговременная огневая точка"!? Всё вроде бы шло нормально, наступали чинно и спокойно — и нА тебе, вот он, ДОТ! Яркий пример плохой работы разведки. Может, было и так: разведка доложила о ДОТ, но командир воинского соединения получил только наш, извечный и безоговорочный приказ: "Уперёт! Взять любой ценой к юбилею…" Всем известно, что тогда "отвернуть в сторону от приказа" было равносильно самоубийству с позором, поэтому командир и бросил подчинённых на "героическую" смерть. Сколько смертей было героических, а сколько "самоубийственных" — об этом кто-то скажет. Но позже. Всякая война "отечественная" до тех пор, пока идёт на территории отечества, но как только она выкатывается за пределы — её название меняется. На какое — и об этом напишут когда-нибудь. Обязательно!

Рассмотрим ситуацию, произведём "реконструкцию событий": ДОТ, как надо понимать, была сооружена врагами давно и смотрела своей амбразурой на восток. Все ДОТ всегда смотрели своими пулемётными стволами на восток, и, соответственно, точно такие же ДОТ, но другими стволами, смотрели в сторону запада. Как помнится из истории отечества, ДОТы, что смотрели амбразурами на Запад, главную и основную беду России с названием "Отечественная война", всё же умудрились просмотреть. Прозевали. Это о войне 41 года.

ДОТ — сооружение мощное, стены в такой фортеции сделаны из бетона приличной толщины. Упомянутый ДОТ мог быть и стальным колпаком с амбразурой. Снаружи огневая точка сооружалась закруглённой формы для рикошета снарядам, если бы кто надумал бить по ДОТ из артиллерийских стволов. ДОТ, даже против авиации могли устоять! Мощь, одним словом!

Но у всякой мощи есть и минусы, кои нужно уметь видеть. И тогдашний ДОТ — не исключение. Если она пулемётными амбразурами смотрела на восток, то где был вход в неё? Естественно, с запада. Какая была дверь? Можно ли было обойти ту ДОТ вообще?

Трагико-героическая история прошлого, "вошедшая в века", повествует, что тогда в атаку на вражеский ДОТ советские солдаты поднимались три, или более, раза. Кто тогда понять не мог, что ударом "в лоб" вражескую "долговременную огневую точку" не осилить? Рядовые понимали? Ясно и полностью! Рядовые у нас всегда больше понимают, чем "командиры", но этот национальный "феномен" ещё никто не объяснил. Вот почему никто тогда не спросил командира:

— Зачем ты нас, как баранов, под вражеский пулемёт гонишь!?

Могли! Но не спросили! В этом и кроется "непобедимость" наших воинов!

Трагизм старой истории не в гибели одного героя, а в глупой смерти десятков простых солдат, кои не были героями. Тот герой одиночкой вошёл в историю и остался в ней навсегда, а в каких "поминальниках" записаны те, кто был убит не героем? Кто их помнит по именам? Простых солдат, "без вести пропавших"? Глупый бой на окраине маленькой деревни военная история помнит потому, что там был "первый случай закрытия амбразуры вражеского ДОТ телом героя", но уверен, что "наша" военная история и словом бы не обмолвилась, случись на подступах к той деревне обычная мясорубка. Никто бы не стал живописать о том, как "все атаки советских воинов" захлёбывались их кровью", а вот крови одного героя хватила всему ДОТ!

Много доблестных солдатиков полегло от "штурма в лоб", но гибель не героев не стоит внимания, пусть бы они все там полегли — это не имеет значения! Во имя лицемерия пущу слезу по убитым, но следом оправдаю их смерть:

— Война идёт! — и тогда "большие потери в живой силе" замазались героизмом одного: "убитых могло быть больше, если бы не подвиг героя…". Внимание на одного "героя", а остальные пусть отойдут в сторону! Убитых в том "бою" могло и не быть, если бы…

Молчит муза! Нет у музы слов, коими она могла бы рассказать, без срывов в мат, тогдашнее трёх разовое хождение советского воинского подразделения "в лоб" на немецкую ДОТ! Те слова, что знакомы музе — нехорошие, не благозвучные. И у меня нет слов, ни хороших, ни плохих, коими я мог бы как-то иначе назвать человека "закрывшего своим телом амбразуру вражеского ДОТ". Где-то в глубине сознания крутится одно, но оно "оскверняет память о погибшем". Герой, закрыв амбразуру ДОТ своим телом, таким поступком как бы говорил другим:

— Делай, как я! — разве мало погибло солдат и без его призыва? Какой, по счёту, это был "отец солдатам"?

"Подвиг, подвиг"… Подвигнуться на деяние чего-либо…Начать путь к совершению чего-то прекрасного и великого! Самому, без принуждения! Без команд со стороны… Но если кого-то "подвигнуть" вместо себя, то такое причислится к "подвигу"? А тогда на "подвиг" безответных солдат гнал командир. Точка.

Подвиги, пусть и редкие, нужны для того, чтобы на них "ровнялись".

Пытаюсь войти в сознание героя совершившего тогдашний подвиг: зима, вечереет, мороз к ночи крепчает, "русское поле" перед вражеской "долговременной огневой точкой" усыпано трупами однополчан… А у тех, кто ещё пока жив, в сознании не заморожена одна мысль: "какая разница: замёрзнуть в снегу, или "умереть за родину и за сталина"!?

За ДОТ- деревня, которую нужно "взять любой ценой", и которая ни тогда, ни сейчас никому не была нужна.

— Сколько ещё лежать в снегу, мать твою!? — и в сознании зарождается смесь из тихой ярости и ожесточения. Кому могли задать этот вопрос лежавшие в снегу советские солдаты? У какого количества замерзающих в охлаждённом мозгу образовался "коктейль", от которого последующие действия не поддаются объяснению? Разве такое состояние человека не "истерика"?

— Так и так — подыхать! Или от мороза, или под немецким пулемётом! — но так ли это было в действительности? Или герой думал:

— "Пусть я погибну, но ребята ночевать в тепле будут… В деревне".

Подобные подвиги называются "самоубийством" и по христианским канонам отпевать подобных героев нельзя. Ни тогда, ни сегодня. Тогда нельзя потому, что герой, разумеется, был "комсомольцем и атеистом", а сегодня вчерашних атеистов и богоборцев отпевать разрешено: "богоугодное дело совершали"! И "новые веяния времени позволяют" Работает наше великое изобретение "когда нельзя, но очень нужно — то можно"

Так рождаются герои. По-хорошему тогда надо было сделать так: амбразуру вражеского ДОТ закрыть жопой командира-коммуниста. Того, что раз за разом хладнокровно кидал подчинённых на верную смерть. Воистину, мы "побеждаем не числом, а уменьем"!

И каков в итоге расклад драмы? В ДОТ, от силы, немцы могли оставить пятерых, или семерых солдат: пулемётчик главный, пулемётчик запасной, подаватель патронов… Кого ещё запереть в стенах вражеского ДОТ? Другая "бухгалтерия": сколько враги в том "бою" шутя, без усилий, положили доблестных советских воинов при трёхразовом хождении в атаку по пояс в снегу? Если три десятка советских солдат немецкие пулемётчики уложили, то можно соглашаться с общей официальной статистикой прошлой войны: пять убитых советских солдат на одного солдата Вермахта. "Честные" военные историки говорят, что большие потери "в живой силе мы понесли в первые месяцы войны", а в последующие времена всё поменялось до наоборот. Бой, в котором родился необыкновенный герой, вёлся при освобождении территории России. И вся "объективность".

Были и другие примеры "героизма советских людей при защите социалистического отечества": два самолёта, не уклоняясь, идут "лоб в лоб"! Вражеский ас, естественно, будучи всегда трусливее нашего аса, в последние мгновения берёт штурвал "на себя", уходит в небо и подставляет "брюхо" своей машины под пулемёты нашего аса. Или штурвал "от себя", что в переводе на наш язык звучит как "хрен редьки не слаще" — и подставляет под пулемёты советской машины хребет вражеского ненавистного летательного аппарата. При любом "раскладе" вражеский ас погибал. "Лоб в лоб" — это героизм или хулиганство? Или "сила духа"? Или это явное проявление ожесточения?

О "рванье" рубах и хождение в атаку с одним штыком против автоматического оружия врагов — об этом речь не идёт. К разделу "враньё" относятся рассказы о хождении на врага с любимым нашим оружием: дубиной. Это явная клевета и сказки! Никто такого в войну не делал, не было среди воинов советской армии безнадёжных дураков, ходивших в атаку на врага с дубинами! Кто мог сочинить такую вредную байку о нас?

— Враги!

Если бы такие отклонения не почитались за доблесть! За такое нужно было судить военно-полевым судом, а вместо этого давали звания "Героя"!

Был ещё один древний и любимый наш способ введения воинов в транс: раздача алкоголя перед боем. Старые солдаты рассказывали, что те из них, кто перед атакой брал "на грудь", как правило, как закон, из атаки на "своих двоих" не возвращались. Одурять сознание перед битвой — не ново: у викингов это делали особые воины с названием "берсерки". Они не пили спиртное, но перед битвой принимали гриб-галюциноген, от которого их сила фантастически увеличивалась. Но гриб менял сознание до такой степени, что берсерк в битве не отличал своих воинов от чужих, и рубил всё, что шевелилось у него перед глазами. В битве берсерк был страшен! Что он после битвы в беспамятстве валялся часами — так это пустяки! Главное — выиграть битву! Получали в войну трезвые воины от пьяных однополченцев по ошибке пули в спину — об этом сведений в военных архивах нет.

Да Бог с ним, с этим потешным полком! Играются — ну и пусть себе. Кому от этого плохо? Плохо самим игрункам: они верят в сказки, кои им рассказывают более хитрые и умные "сказочники". Ожесточение, кое всегда требуется для победы, повторяю, не спешит покинуть головы и сердца победителей после достижения цели. Святой цели! И когда все враги побеждены, а ярость, гнев и ожесточение никуда из меня не ушли, не утихли и не были "залиты" привычным способом — вот тогда-то я и начинаю поиск новых врагов. Любых! В такие минуты, я, как и берсерк у викингов, начинаю рубить своих! Если врагов не имеется в действительности, то их нужно изобрести, придумать. Для генералов. Для "воспитания подрастающего поколения в духе патриотизма и любви к родине" Можно и так отредактировать: "в духе ненависти к будущим и возможным врагам", но когда такие враги появляются в реальности — мы пасуем. Если это не так, то на кой ляд нужно было тратиться на воскрешение "московского гренадерского полка "времён нашествия Батыя на Русь"?

Иногда хочется, с риском для жизни, выйти на главную площадь столицы миролюбивого отечества моего со скромным плакатом из упаковочного картона и надписью на нём: "Да здравствует война!" Очень хочется заранее знать, как бы стали развиваться события после моей такой выходки? Как скоро набили бы рожу мои "миролюбивые" соотечественники? "За бред призыва к войне"? Кто бы первым кинулся рвать остатки волос с моей головы? Женщины? Они! Потому, что только они страдают от войн, а всем остальным, то есть мужчинам, такое занятие, до поры, в радость! Мы все и всегда были за мир, и не встретишь идиота, который бы признался, что он всякую ночь видит боевые действия! Ни одной ночи у него без битв не проходит! Нет таковых! Генералы, коих война кормит, признаются в том, что они "призваны охранять покой отечества от посягательства врагов! Мы за мир двумя руками!" Генералы — и за мир!? Явная утеря смысла: не воевавший генерал — не генерал, а воюющий не всегда бывает "слуга — царю, отец — солдатам…". Тогда кто он? Как ни тасуй карты, а войны генералам нужны. У генералов только два пути: или воевать, или строить дачи. Строительство дач предпочтительнее. Никто из нас, двуногих и прямоходящих, не любит войну, но войны почему-то нами устраиваются регулярно.

Когда мы врём? Когда заявляем, что "готовы терпеть всё, лишь бы не было войны", или когда "воюем во имя мира"? Где и кто породил это? Необыкновенная, запредельная мудрость заключена в словах "лишь бы не было войны"! Восторг!

"Группа товарищей" не хочет расставаться с "нашим героическим прошлым". Так ли это, всё ли в прошлом было "героическое"? Не было ли хотя бы капли дёгтя в "героическом прошлом"? Иногда телевиденье в стране самого "доброго и гуманного народа" выдаёт "перлы": как-то по местному телевиденью "речь держал" ветеран, а стало быть и "герой" прошлой войны. Он не мог быт не героем, он был разведчиком. Разведчики у нас всегда были героями, и пусть кто-то посмеет в этом усомниться! Тот, кто говорил перед камерой местного телевиденья, не сказал, какого он "калибра" разведчик: полковой, батальонный или "бери выше"? Но не в этом суть.

Это был ещё довольно-таки бодрый человек. Пресным, ровным, отработанным, оттого и "твёрдым" голосом, называл номера полков и дивизий, в коих он когда-то служил. Зачем зрителям нужны номера полков и дивизий? Что в них? Кто из зрителей стал бы проверять его "показания"?

Затем с гордостью упомянул о своём послевоенном положении в "советском обществе": "секретарь партийной организации завода". Я не удивился: как могло быть иначе в "благословенные коммунистические времена"? Кем ещё мог быть, если в прошлом ты — "герой-разведчик"? Ясное дело, только коммунистом! "руководящим" коммунистом.

Следом, попутно, "ненавязчиво и тонко", выступающий "товарищ" выразил досаду о том, что номера полков и дивизий, где он проявил героизм "при защите страны социализма" сегодня мало кого волнуют. Заодно и прошлое "партийное секретарство" обесценилось полностью, и ныне ценится не выше "гроша в базарный день". Где это всё? Где прошлое почтение? А если сегодня его и оказывают, то оно какое-то вымученное и выдавленное, вытянутое, а посему и не впечатляет. Есть от чего взгрустнуть!

В самом деле, почему о героическом прошлом нужно постоянно напоминать!? Для чего? И от той телепередачи воспоминания увели на сорок лет назад от настоящего времени, в шестидесятые годы, в "зону расцвета социализма". Если начало "цветения развитого социализма" приходилось на шестидесятые годы, то когда на нас стали сваливаться "плоды перезревшего социализма"? Подсчитать можно, но стоит ли?

В эти "славные годы" в граде нашем построили очередной ненужный завод по производству радиодеталей "общего назначения". Строили в прошлом ненужные заводы, было такое, нельзя отрицать строительство заводов. Причислять их к "наукоёмких" — большой грех и ошибка, но заводы появлялись. Построенный завод был настолько "наукоёмким", что через двадцать лет существования "приказал долго жить". Но это уже другая история. Правда, у всех наших "историй" есть необъяснимое свойство: они "переплетаются".

Во времена "цветения социализма" вновь построенные предприятия притягивали трудящихся, как магнит: заработки на "вновь открываемых" предприятиях были выше. Но только вначале, а потом всё приводилось "к единому знаменателю", как и на других заводах. Коротким куском времени с большими заработками на новом предприятии успевали пользоваться решительные люди, для которых деньги были выше, чем "любовь к родному заводу" где они трудились ранее. Работаю на предприятии десять лет за гроши, а тут открывается новый завод, и ставки там выше, да и работа вроде бы интересная, так почему бы не попытать на новом предприятии нашего "рабочего счастья"!? И шли люди в отдел кадров за расспросами о нужности новому заводу.

Заводились "предательские" разговоры в среде работников старых предприятий, кто готов был оставить привычную обстановку ради большего заработка на новом месте. Отдел кадров открывшегося завода, имел возможность широкого выбора специалистов всех профилей, что приходили устраиваться с других заводов. Но кто-то очень "умный и бдительный", а таких у нас всегда хватало, начальником отдела кадров нового завода поставили бывшего работника "органов". Подобное сочетание могло родиться только в "стране советов": "технарские" способности граждан, приходящих устраиваться на работу, поручили оценивать бывшему работнику "органов".

Или завод собирался выпускать секретную продукцию и фильтрация" работников была необходима? Нет, радиодеталь — всего лишь радиодеталь, секрета, как таковая, она не представляла. Тайна крылась в том, как её изготовляли? Какая тайна, когда оборудование и технология были из-за "бугра"? Тогда что охранял бывший работник органов!?

Наши "органы и члены" всегда числились всёзнающими, но в среде простого народа были и такие, кто не трудясь в органах знал о них больше самих работников органов. Одна из многих неразгаданных тайн нашей жизни! Всё знающие граждане говорили, что начальник отдела кадров в чём-то и когда-то проштрафился перед "своими", но поскольку у нас "свой своего не бросает в беде", то и его не оставили без внимания: поставили заниматься кадрами для завода. Ни в электронике, ни в слесарном и в токарном делах "начальник", разумеется, ничего не понимал, но "очень хорошо понимал линию партии" и этого было вполне достаточно, чтобы от устраивающихся на работу граждан на "вверенное ему предприятие" требовать подробнейшей автобиографии: "где, когда, кто, с кем и как!?"

Сидит в кресле начальника отдела кадров бывший чекист и дано ему право "фильтровать" граждан желающих работать на вверенном ему заводе. Пусть всего лишь кадры доверили ему "товарищи свыше", но и этого вполне хватает для проявления гордости: "кадры решают всё"! Древняя коммунистическая уверенность, в кою он верит без оговорок! Опыт по "выявлению и распознаванию "неблагонадёжных элементов" у него громадный, и техника выявления "неблагонадёжных" отработана до совершенства! Чётко знал, какие следует задавать вопросы, от которых обязанному отвечать на них не отвертеться!

Сидит "товарищ", радуется: "не-е-ет, от меня ничего не утаишь, всё расскажешь! Прежде и не таких, как ты, "на чистую воду" выводил"! Какое неописуемое удовольствие — "выявить" всякого, как бы он "не скрывал свою враждебную сущность"!

А что если… бдительный дядя, чем и как лишить тебя удовольствия "разоблачать и выявлять"? Просто: не ждать "наводящих" вопросов от тебя, а сразу сказать, что ты неблагонадёжный, и что пытаешься устроиться на завод с единственной целью: "выведать все секреты производства радиодеталей и продать их за рубеж!"

Так и сделал:

— Какая у вас специальность?

— Электрик.

— Разряд?

— Высший.

— Почему хотите работать на нашем заводе? — удивительно, почему не сказал: "моём"?

— У вас зарплата выше. Да и работа интересная.

— Где вы сейчас работаете? — сказать, где? А зачем ему такие сведения?

— Временно не работаю.

— В армии служили?

— Три года. Как положено.

— В каких войсках?

— Стройбат — место "отбывания воинской повинности" покорёжило завкадрами.

— Были судимы? — по долгу службы "товарищ" знал, кого в "стране советов" призывали "служить родине" в стройбаты!

— Нет — "товарищ" от беседы наливался скукой.

— За границей бывали?

— Был. В войну. В Рейхе… — и вот он, миг взаимного наслаждения: "кадровик" подался вперёд и его глаза увеличились! — ничего не знаю из охоты на птицу, но с поведением охотничьей собаки с названием "стойка" познакомился в литературе. Это момент, когда "легавая", увидев птицу, замирает, держа хвост параллельно земле и поджав лапу. "Стойка"! Знак хозяину:

— "Поднимай громыхающую палку на уровень моего хвоста"! — правую, или левую лапу поднимают охотничьи псы — не знаю. Думаю, что и у собак есть "правши" и "левши". Пожалуй, у начальника тогда поднялись все четыре конечности, кроме "пятой": от такой "нервенной" работы, коей отдал всю жизнь, "пятая", основная мужская конечность, отказывалась работать. Но и четыре конечности — "сверхстойка"!

Но не совсем "собачья": отсутствовал хвост и "стойка" оставалась только в глазах.

Я человек миролюбивый, зла никому и никогда не делал, но иногда опускался до такого "сволочизма", коему и названия нет!

Что начальник? Была в чём-то его вина? Нет.

"На заре становления советской власти" "большие дяди" сказали юноше:

— "Ставим тебя на святое дело охраны молодого советского государства от происков как "внешних", так и "внутренних" врагов! "Внутренние" опаснее: они всё знают, столько и понимают…и вообще они — "свои". "Свои" всегда хуже "чужих". Бди"! — и он "бдил"… Или "бдел"?

Но поскольку никто не научил, как нужно выполнять то и другое, то свободу действия выбирал по обстановке. У иностранцев такое называется "карт-бланшем", а у нас — "воля", коя маленького человека делала большой сволочью. Это была его личная "заря становления", но что "закат" мог придти раньше срока — об этом он не думал. Из разговоров знал, что вчерашних "хранителей" государства самих "хоронят" без объяснений причин "постановки к стене", но думал:

"они что-то не так сделали… или сказали… я — другой…"

Почему при назначении не ответил:

— Сапожник я хороший, но "охранник государства" — ни к чёрту: на месте охранника "советского рейха" быстро в сволочь превращусь! — как можно было такое заявлять, если "вождь всего советского народа" сказал:

— "Не умеешь — научим, не хочешь — заставим"!

За годы работы в "органах", применяя "перекрёстные" допросы, приходил к "установлению истины", как бы вопрошаемые не вертелись в намерениях утаить правду. Ничего иное, помимо признания "врага" не радовало, и чувствовать способности "великого разоблачителя" приносили громадное удовольствие. Его счастье от сознания "служу родине" было полным!

А что сейчас? Сидит перед тобой какой-то, явно ненормальный человек и без единого, хитрого наводящего вопроса в полный голос, без малейшего страха заявляет, что бывал в Рейхе в военное время! Так нагло лишать старого "работника органов" законного права установить истину! Не дать насладиться страхом в глазах вопрошаемого! Лишить радости видеть, как допрашиваемый стал бы "краснеть, бледнеть и заикаться" от прямых вопросов, на которые "отвечать обязательно"!? Кто тебе разрешил без страха смотреть в глаза, пусть и бывшему, но "работнику органов"!? Чтобы такое делать — нужно быть

необыкновенной и большой сволочью! — таковой сволочью я тогда и был! Не дать большому "специалисту по выявлению враждебных элементов" насладиться "профессионализмом" и "бдительностью" — равносильно тому, как если бы один охотник взял зверя на мушку и был готов выпустить заряд, а другой, явно ненормальный, или пьяный, в такой миг дико засвистел!

Хорошо начиналось: "был в Рейхе…". Настоящая охота, но финал — рыбацкий: "рыба" в моём лице, пусть и не крупная, легко и свободно сорвалась с его "профессионального" крючка! Была бы "крупная вражеская рыба" — простительно, а то какой-то электрослесарь срывается! Большего надругательства и быть не может! Равнозначно выбить посудину с выпивкой из руки алкоголика!

— Когда и как оказались за рубежом!? Где были!? — лавры "сволочи" надёжно и без поворота переходили к начальнику. Форму "допроса" не меняет, "вежливый", на "вы" обращается. "Усыпляет", "гладит по головке"… Хорошо обученная сволочь!

— Долго рассказывать…

— Я подожду!

— Нне ждать некогда, работу искать нужно!

Думаю, что мы тогда взаимно испытали удовольствие от беседы, но моё счастье было выше: это я лишил "охотника" его законной "добычи"! Времена были другие, и я ничем не рисковал.

Для чего и зачем были нужны знания о моём лагерном прошлом? Что в них? Какая тебе польза с того, "сволочь ты красная"? Времена-то другие, даже "верха" от моего прошлого отцепились, а ты мелкая "шашель", продолжаешь "бдеть"!? Смени "программный чип", успокойся, времена другие и оба "рейха" сгинули!

Ныне нет в живых "бдительного стража советского рейха". Какие "яйца", ты, "бдительный страж страны советов" и "доблестный чекист" вначале "жизненного пути", а потом в конце, в роли начальника отдела кадров сугубо технического завода, охранял? И от кого? Как окончил дни свои? Кого последним "допросил" в этом мире, и каков был список последних вопросов? И как тебя встретили там "товарищи по борьбе с врагами советской власти"? Цветами и оркестром?

Возвращаюсь к "телевизионному герою областного масштаба" потому, что начальник отдела кадров завода, отказавшийся взять меня на работу и телевизионный "герой-разведчик" — были "бойцами невидимого фронта". А тогда телевизионный герой рассказал об одной операции при форсировании Днепра:

группу под его командованием послали добывать "языка" Понятное дело, "язык" от противника перед большим наступлением — острая необходимость. "Язык" по "теории войны" — "тысячи спасённых жизней рядовых бойцов"… разумеется, польза будет в том случае, если правильно, умно "развязать язык", получить сведения и правильно, не по-глупому, их использовать. Почти так, как при штурме деревни, где герой закрыл "своим телом амбразуру вражеской ДОТ".

— Моя группа на двух лодках пересекла Днепр и высадилась на противоположном берегу — начало рассказа понравилось всего одним словом: "моя группа" Не было помянуто время суток, когда проводилась операция, но нужно думать, что это было ночью. Я, как очень далеко стоящий от армейских правил и законов, думаю, что за "языком" он ходил ночью. В начале четвёртого часа. В самый сон.

На противоположном, высоком берегу, недалеко от места высадки группы, стоял дом. Окна дома, что глядели на реку, враги заложили кирпичом. "Умные" ребята были эти враги, и такое они сделали для того, чтобы всякие летающие ненужные предметы, посланные с противоположного берега от противника, не залетали в окна и не нарушали их покой! Военный покой — особенно! И не военному человеку ясно: заложив окна, враги заодно и "ослепли"

Рядом с домом была оборудована пулемётная точка, и в ней спал солдат. Один. Хотя рассказчик и не упоминает времени суток проведения операции по добыванию "языка", но можно допустить, что операция производилась белым днём: светило солнце, синело небо, "катил свои могучие воды Днепр" и такая идиллия усыпила вражеского пулемётчика. Что мне, простому и малограмотному обывателю, остаётся думать, когда нет упоминания времени суток?

…решили брать пулемётчика по очень простому соображению: "лёгкая добыча" Всё сделали настолько быстро и аккуратно, что пленяемый вой ничего не успел сообразить спросонья. Для него война закончилась, он остался жить.

— "После выполнения основной задачи часть группы разведчиков на одной лодке отправилась на свой берег с добытым языком, а я решил осмотреть дом и "поработать сверх плана"

…сохраняя все меры предосторожности, он и ещё один разведчик из группы, обошли дом с противоположной от реки стороны, и то, что они увидели, удивило: окна в доме были настежь открыты! Стояла полная тишина. Разведчики подошли к окнам и ещё больше удивились: в доме спали солдаты.

На этом бы и остановиться рассказчику: что ещё нужно? "Языка" взяли? Взяли! Потерь не понесли? Нет! Хватит, остановись, умолкни, ты уже герой, бОльший героизм на сегодня тебе не нужен! Ты на "скрижалях военной истории" записан, хватит с тебя! Оставь не оглашённой хотя бы малую тайну о своих военных деяниях! Всё, что ты скажешь далее — повредит не только тебе! "Всё сказанное вами может быть использовано против вас!" — но героя "несло" потому, что не знал герой-разведчик чужой формулы, она всегда была для нас чужой, неприемлемой, вражеской! Поэтому он и не мог остановиться.

То, что он рассказал далее, было самой настоящей "ложкой говна" в его личной "военной бочке мёда" Расскажи он такое в войну — в "героя" ходил бы месяца два, но "героические повести" с экрана телевизора через шесть десятков лет после окончания войны мне бы хотелось назвать "рассказом мясника":

— …и тогда я решил: "враги — они и есть враги! Мы взялись за ножи и всех шестерых прикончили" — и спустя секунды добавил:

— Это были итальянцы из "Голубой" дивизии — рассказчик не знал, что "Голубая дивизия" была у испанцев. Спутал. Случается иногда такое в "горячке боя" и с "героями"

"Santa-Лючия", очнись! Проснись! Быть убитому в атаке — одно, но прирезанному в сонном состоянии ножом советского разведчика — очень похоже на работу забойщика скота. Сплошной мясокомбинат!

Не мог задать вопрос рассказчику:

— Как ты, и твой напарник, о, "воплощение доблести и геройства"! убивали спящих итальянцев? В какую часть тела били ножами? В подключичную вену? В "сонную" артерию? В горло? В сердце? Куда для надёжности бить ножом спящего врага!?

Убить спящего итальянца, да к тому же и выпившего вина — всё едино, как зарезать спящего ребёнка. Или избить пьяного. Во все времена "россияне" дрались, дерутся и впредь будут этим заниматься, но чтобы трезвый россиянин бил пьяного итальянца ножом — никогда! Какой он вояка, итальянец? Он трезвый — не вояка, а чего с пьяного взять? "Герои" от разведки до восхода солнца могли и роту итальянцев прикончить, а не то, чтобы всего только шестерых! На Руси не били спящего человека, кем бы он не был. Прошлая война всё изменила и "расставила приоритеты", да так надёжно, что и до сего дня ничего с "приоритетами" военного времени поделать не могут.

У итальянцев в войну на Чёрном море был отряд "боевых пловцов", о них и фильм сделали. Художественный. "Боевые пловцы" — итальянское изобретение, но и в советском морском флоте отряд боевых пловцов существовал. В такой отряд набирали ребят не хилых, это всё же водолазы, а подводный мир хилых не держал, выталкивал… или убивал.

Когда итальянские подводные бойцы в схватке сходились с советскими пловцами, то в стычке побеждал сильный и ловкий, и драка меж ними шла на равных. Смотреть со стороны на битву красивых и сильных людей — это что-то от боёв гладиаторов. И кровь убитых в таких схватках убийством не пахла.

А тут спящего человека — и ножом! Если ты герой — разбуди его, дай ему, точно такой нож в руки и победи в честном бою! Но прелесть войны в том и заключена, что представления о чести во время её исполнения — понятии лишние, ненужные и вредные.

Но в процессе умерщвления шестерых итальянцев кроется и загадка: как двое, пусть и отличных "бойцов", смогли "завалить" шестерых? Да так умело, что пока убивали первых двух, четверо других продолжали спать? Не иначе, как итальянские вояки всё же были смертельно пьяными!

"Герой", ты совершил двойную подлость: убил спящих и основательно "набравшихся" итальянцев! Третья твоя подлость такая: тогдашнее твоё деяние по убийству шестерых итальянцев за подвиг приняли, понятно, война идёт, не до морали и сантиментов, но этим "подвигом" ты гордишься и через шестьдесят лет после "свершения"! Ни чуть не сомневаясь в качестве таких деяний и не думая о том, что сегодня их могут расценить совсем иначе!

Пугает одно: что, если кто-то из сегодняшней "юной поросли" захочет освоить "способ, как одному за короткое время ножом завалить шестерых"!? А? что ты думаешь о таком "обучении", "герой"? И как ты оценишь момент, когда "молодая поросль пожелает "практикой" подтвердить истинность твоей теории… на тебе?

Или "герой" областного масштаба всё же врал? Цену себе повышал? Кто сегодня проверит его "бухгалтерию" с шестерыми итальянцами? Кто посмеет усомниться в правдивости слов "героя из прошлого"? Какой "святотатец" осмелится на такое? Кто "докатится до такой наглости"? Да, но для чего он врал? Раздача наград за прошлые подвиги вроде бы сошла на "нет", ты уже получил своё, зачем тебе эти россказни сегодня, мясник ты наш? Тебе нужны особенные почести? Для чего? Крыша у тебя есть, пенсия — большая, "военная"… Чего ещё нужно? "Вечной" славы? Почёта? "Вечной памяти?" Не спеши, "вечную память" тебе пропоют… или ты, как "настоящий товарищ, "старой, советской закалки", в завещании не дозволишь родичам хоронить тебя по православным канонам? Ты же "секЛетарём" был? Атеистом? Какие тебе "загробные" почести? ТАМ их для тебя не существует!

И ещё один ужас присутствовал в передаче местного ТВ: герой-разведчик рассказывал о прошлом "подвиге" ровным и спокойным голосом. Рассказывая, он наслаждался прошлым, и тогда подумалось, что он неизлечим от жестокости однажды в него вошедшей. Повторно в сознание пришёл и такой вопрос: "при защите отечества он ожесточился, и такое ожесточение было оправданным. Нужным. Но могло тогдашнее ожесточение как-то изменить его гены? Настолько изуродовать последующий "код поколения", что выработанная тогда жестокость перешла к внукам? Без влияния на "молодую поросль" словами и делами нынешнего времени, а на генетическом уровне? Могло такое произойти? Что будет правильным: внуки испортили нынешнее время, или деды вместе с генами предали внукам жестокость из прошлого? Не потому ли сегодня группа школьников забивает насмерть одноклассника, что их дедушка когда-то ожесточился до предела? Не от тех ли "победных дней" и до сего дня живёт жестокость в "подрастающем", а затем стареющем поколении? Наука такое явление допускает?"

И без науки понятно, что дети не любили "героя" потому, что любовь и жесткость не живут вместе. Дети и животные очень хорошо чувствую в нас жестокость. Если бы старый "герой" никогда и не рассказал об убийстве шестерых спящих итальянцев, даже если и не знать о его "подвиге" — всё едино общение с ним удовольствия не представляет. Известно, что радиация невидима и убивает всё живое незаметно. Радиацию "видит" только дозиметр. Но излучения жестокости, ком мы излучаем, чувствуются и без "дозиметров".

Материалисты в случаях выхода из нас неоправданной жестокости всё валят на гены, а люди с меньшими знаниями объясняют проще:

— Душа у него подлая! — возможно, но о каком гуманизме может идти речь на войне? "У войны нет человеческого лица", и прояви советские разведчики гуманизм к спящим итальянцам — проиграли бы войну! Не иначе!

Просится не совсем правильное сравнение: Христос, сын божий, должен был когда-то и каким-то образом уйти из нашего мира. Почему его "дорога к отцу небесному" пролегла через события, описанные в Евангелии — этого никто объяснить не сможет.

Христос мог уйти иным способом, но ушёл через предательство Иуды. Пока четырём Евангелиям буду поклоняться — Иуда будет презренной тварью. Но мог им и не быть.

И ты, "герой", мог быть нормальным военным человеком, но ты прирезал шестерых спящих итальянцев, и какие бы героические деяния потом не совершал — те шестеро останутся на тебе, как клеймо.

И совсем вопрос не по делу:

— Скажи, "герой", а тот "итальянский язык", да, пулемётчик, которого вы первым взяли, ценность для командования представлял? Что мог знать важного простой пулемётчик? Это не командир полка! Какие сведения он мог сообщить советскому командованию? Как ты думаешь, то, что вы приносили с передовой в качестве "языка", всегда нужным и полезным было? Или "язык" счастлив был лишь тем, что его "выводили из боя"?

Спасибо телевиденью, мудрому нашему телевиденью! Оно только мне одному сказало тогда:

— "Герой" остаётся героем до момента, пока всё о себе не расскажет. Как только "исповедуется" полностью — его "героизм" может оказаться не совсем таковым.

Прошло шестьдесят лет после окончания "узаконенного убийства", а "герои" продолжают повествования о деяниях своих с явным удовольствием и ждут признания сомнительных подвигов:

— Помнишь, как я тебя…? — излечения от болезни с диагнозом "жесткость" не существует.

Никто и никогда не задавался вопросом о собственном "озверении". "Моё зверство должно оказаться выше чужого! Иначе не видать мне победы"! Тому есть подтверждение известного поэта:

"… враг лютует — ты лютуй!…"

Глава 3. Предварительный гимн победителям. Грусть о прошлом.

Всё верно, всё правильно: нельзя судить победителей! В любой победе, в самой её сути, сидит истина: "побеждает правда, но ложь — никогда"!

Мы в своём отечестве это поняли только после семи десятков лет "торжества правды". Большинство наших побед, как правило, были "победами добра над злом", а если силы зла всё же брали верх — так то "временно", и такое явление за "победу" не засчитывалось. "Правда всегда торжествовала!" без разъяснений, какого качества на момент победы была поминаемая "правда".

"Жалкая кучка отщепенцев" с историческим образованием заявила однажды:

— Всё так, но "правд" может быть две и более. Всё зависит от количества "сторон" и от того, на какой из этих сторон находится исследователь "правд".

Пример: чем знаменит Санкт-Петербург, чем он славен? Совсем недавно у "города на Неве", как у медали, были "аверс и реверс". При любовании одной стороной появлялся вывод:

— Ничем особенным Санкт-Петербург не проявился, если не считать его "градом Петра и столицей Российской империи" в прошлом. "Тяжёлом и ужасном прошлом для всего российского народа" — и следом Петербургу клеился ярлык "столицы империи угнетения трудящихся". Годилось и определение "тюрьма народов". Советская "Книга отзывов и пожеланий" других отзывов о Санкт-Петербурге не имела. Всё, Петербургу достаточно!

А чем прославился "ленинград"? О, это совсем другие песни и слова! Совсем другой город! Это "колыбель революции", это "город-герой" в прошлой войне, это… Да и вообще у ленинграда достоинств несравненно больше, чем у Санкт-Петербурга, "оплота проклятого царского самодержавия"!

Сегодня у Петербурга-ленинграда страшная двойственность наблюдается, такая страшная, какая может быть только в стране… В какой стране, помимо нашей, народ дарил временным "вождям" города? Что будут думать умные и хорошие ребята через двадцать лет по данной исторической теме? Кому была устроена блокада? Петербургу? Или какому-то непонятному "ленинграду"? С чего бы это город отрёкся от имени царя, его построившего? И допустил бы "град Петра" позора блокады над собой? Ныне, хотя бы бледная "тень славы ленинграда", имеет основания падать на Петербург? Какое отношение на сегодня у "града Петра" к той порнографии, кою когда-то заварил "ленинград"? Кому сегодня выражать сострадания за прошлое: Петербургу, или "ленинграду"? Они, что, "братья-близнецы"? "Одна медаль с разными сторонами"?

Мученики-блокадники, давайте вспомним "славные страницы Истории": ваши отцы и деды учинили "буржуазную революцию" в феврале 17 года потому, что мука в городе закончилась, а подвоза не было, железную дорогу снегом занесло и поезда встали. Ваши отцы и деды очень осердились на царя за плохую войну, за недосмотр в снабжении и сбросили его с трона. И правильно сделали: "подданные любых царей должны быть всегда сыты, живы, здоровы и веселы"! Беда всех наших царей: они и до сего дня понять не могут, почему их голодные подданные на них сердятся!?

Потом у вас была другая война с прежними врагами, и плюс к ней девятьсот дней с названием "блокада". И опять без хлеба. Но ни в блокаду, ни после её, вы никого и ни откуда не сбрасывали. Могу "ручаться головой", что не было ни единой головы в вашем граде, коя могла бы приютить мысль о сбросе тогдашнего вашего "царя"! Боялись вы! Это и есть самая большая ваша загадка!

Что делать ныне, куда, в какой "реестр" вписывать ваши прошлые муки? В "ленинград"? Так сгинул он, нет его, умные люди поняли, что от "ленинграда" нужно держаться подальше, уж очень он того…обделался и попахивает… В Петербург вписать ваши страдания? А при чём Петербург? Разве за прошлые ваши, ленинградские, муки нынешний Питер в ответе? Вы его об этом спрашивали? И Петербург может вопрос задать:

— Я ли вас в блокаду закатывал!? — представляете, как вы "зависли"!

Не грустите, вы не одиноки, в такой же неразберихе пребывают и прошлые герои "твердыни на Волге".

Финны достойны уважения: могли они тогда отдать долг "лениграду" за часть отнятой у них территории, но не сделали этого потому, что продолжали видеть в "ленинграде" прежнюю столицу Российской Империи: Петербург. Как не уважать финнов?

* * *

Отечественные учебники истории договорились писать об империях так: "они были тираническими; создавались жестокостью, подлостью и войнами с большой кровью". Но ещё ни в одном учебнике не встречал таких строк: "у всех империй было одно свойство: как только в официальном печатном органе объявлялось о "завершении строительства империи", она тут же начинала разваливаться! Все империи и всегда начинали разрушаться после празднования "дня рождения".

Вопрос: нужно ли создавать империи, если заранее известно, что они всё едино, к чёртовой матери, развалятся? Сгинут? Создателям империи под индийским знаком солнца, кою пытались создать в Европе в известное времена, думалось, что она просуществует тысячу лет, но ничего из этого не вышло, не получилась у них империя. И другая империя, но под другим опознавательным знаком, тоже собиралась просуществовать "в веках", но и её постигла неудача. Пели мы о "вожде, который останется в памяти народной на века"? Пели, и не просто пели, а с "восторгом в душе" и "слезою на глазах"! Какие "века", о чём вести разговор, когда меня завтра могут шлёпнуть "свои", но не просто так, а "во имя торжества идей социализма"? Какие могут быть прогнозы на века!? Мумии в мавзолее можно думать о веках, ей всё едино, она уже "прославилась" на века, а для меня "века" не предусмотрены. Мавзолейной мумии ничего не нужно, у неё уже всё есть, у неё ничего не болит, пропитание её не волнует и повторно ей умирать нет надобности. Завидую!

Все другие верховные созидатели империй, кроме наших, "родных и любимых", ошибались в "своих целях и устремлениях", "были неправы", а вот мы — нет, мы всегда были безошибочны. Наши устремления в создании империи были "правыми" Редкий случай! Не даром мы постоянно говорили о "собственном пути развития", да и не только говорили, но от слов очень "бодрым шагом", не задумываясь, переходили к делу!

Помню победителей прошлой войны: молодые, красивые, со многими наградами, и от того нахальные в зависимости от своей породы. Какой процент из них требовал к себе повышенного внимания за героизм "по освобождению от коричневой чумы" — таких учётов никто прежде не вёл, а сейчас проводить "аудит" — пустое и ненужное занятие. Героев и понять можно: они — победители! Кого и когда слава не портила? Кого и когда смущали клики "слава герою!?" Каков был процент тех, кому делалось неловко от слов "слава герою"!?

Ограничений по возрасту для исполнения "боевых" танцев нет, мы их и сегодня исполняем, но прыть уже не та. Но одно дело — это победители 45-го, и совсем другое — эти же самые победители в 2005 году. Если сегодня показывают торжества победителей, то нужно, для убедительности, для "контрасту", показывать и побеждённых врагов: только тогда сладость победы будет неизмеримо выше! Для меня печаль и уныние побеждённых древних врагов приносит большее удовольствие, чем только одна собственная победа. Страдания врагов действуют на раны победителей лучше любого бальзама, они усладительнее победы. Так я устроен. Всякий согласится: плачущий и до сего дня от поражения какой-нибудь гауптман Вермахта будет приятнее для моего созерцания, чем одни только разговоры о прошлых победах над ним. А этого нет, страданий вражеского гауптмана из прошлого никто не показывает победителям! Нет их! Покажите сегодня хотя бы одно грустное лицо вчерашнего солдата Вермахта!? Или нет таких лиц? Что остаётся думать победителям? Почему бы побеждённым врагам не отмечать день поражения в один день с нашей победой? С одеванием военной формы и со всеми регалиями на ней? Это не победа, это траур, а траур можно и нужно праздновать каждый день! Каждый день нужно плакать и каяться за совершённые в прошлом грехи! Почему бы не пригласить в столицу победившей державы старых солдат Вермахта в военной форме, а не в цивильном одеянии, как это иногда делают? Усадить победителей и побеждённых за один, шикарно сервированный стол с чёрной икрой и русской водкой непременно и послушать, что бы могли сказать друг другу через шесть десятков лет враги? после взаимного истребления? И случилась бы меж стариками драка за праздничным столом? Почему до сего дня ни одна телевизионная программа до такого не додумалась? Такое впечатление, что кто-то боится показывать сегодня победителям их вчерашних врагов такими, какими они были когда-то. Нужно, просто необходимо, показать тех, кого победили сегодняшние герои в сорок пятом, а иначе такая победа просто "зависает" в воздухе! Это похоже на фильм, где старый, немощный рыцарь ходит по полю, с трудом машет мечом, долго отдыхает и пьёт сердечные капли, но кого он хочет порубать неподъёмным мечом — в кадре не показывают. Такое вот "интересное кино".

Чудаки большого уральского города удумали открыть магазин по продаже "фашистской атрибутики". Зачем? Кого и почему тянет приобретать предметы, когда-то принадлежавшие врагам? Что в них, какая мистика?

В намерениях торговцев изначально крылась ошибка: ну, кто бы стал у вас покупать всем ненавистные знаки!? Кому нужны вражеские каски, муляжи немецкого оружия, форму солдат Вермахта и фальшивые награды? Сколько "нехорошего" товара разошлось из того магазина — в СМИ не сказали. Торгуете? Ну, и торгуйте, кому от этого вред? Чего сегодня бояться игрушечного автомата "им. Шмайсцера"? Что опасного, какая угроза сокрыта в пулемёте пистолете без патронов? Он канул в Лету, чего бояться? На сегодня появилось оружие куда лучше, чем древние "Шмайсцеры", да и технология захвата чужих земель сегодня иная… Посмотрите на известную заокеанскую державу и как сегодня она "покоряет земли" — и все прошлые военные "забавы", что случились шесть десятков лет назад покажутся "детской игрой". Что может быть сокрыто для умов молодых людей в немецкой каске 41 года? Каска — всего лишь отформованный под череп лист металла из крупповской стали, а не наркотик! Если мне интересно посмотреть на ордена бывших врагов — зайду и посмотрю, нет интереса и "фашистские награды" вызывают у меня отвращение — пройду мимо. Если магазин доходный — он будет процветать, если нет — разорится на торговле "фашистской символикой". О чём волнения?

Так нет вам, "ветераны, оскорблённые в своих чувствах к прошлым врагам" потребовали магазин закрыть, а "организаторов пропаганды фашистской символики" строго наказать! И не меньше! Впечатление, что старички-победители и до сего дня боятся побеждённых врагов? Это которые "герои"!? Которые "правые"!? Как думаете, за требования "растоптать прошлую вражескую символику" любовь "подрастающего поколения" к вам усилится? И что будет с интересом молодёжи к запрещённой вами враждебной символике, когда возмущаться будет некому? А не кажется ли, что за страхом перед "поверженным фашизмом" стоит не фашизм, а кто-то ещё? И вами, старички, как прежде, кто-то управляет? Но кто!?

Но совсем иные "песни возмущения и протеста" поют ветераны, когда их "советская", и, разумеется, в сплошную "героическая" символика, получает меру ненависти, но в другом месте.

Простим героев: Евангелия они не знают, поэтому и слова "какой мерой отмеряете вы — такой и вам отмерят!" их не касаются. Мужички, уж коли вы сегодня "одумались" и "вернулись к вере отцов", то хотя бы немного соблюдайте их заповеди!

Ах, эти чёрные пиджаки с орденами и медалями! Вначале у нас бывает жара майская, победная, потом июньская и горестная, и две пытки климатом победители прошлого обязаны пройти "мужественно и стойко"! Как прежде побеждали врагов в битвах, так и теперь вы должны победить неудобства, сопряженные с прошлой славой. Никто не позволит провести опрос среди них:

— Имея за плечами восемь десятков лет прошлого "райского жития", вам сегодня в удовольствие сидеть под майским солнцем в день торжества? Каких у вас больше мыслей: о встрече с вечностью, или о победах в прошлом?

Забавная хронология: первой в году празднуется победа над врагами, а затем — нападение врагов. После веселья и радости от прошлой победы мы отмечаем грустные дни, но не так пышно, как победные. СМИ лёгким упоминанием ограничиваются:

— "Столько-то лет назад фашистская Германия без объявления войны напала на…" — далее следовало бы пояснить слушателям и зрителям: с чего это Германии вздумалось нападать на "страну советов"? И почему "страна советов" легко и свободно позволяла себя захватывать?

Затем снова весна, и снова чёрные пиджаки, но что будет, когда с последнего пиджака понесут на подушечках красного атласа ордена и медали? С кем тогда будут проводиться "торжества"? И будут ли они таковыми? Сегодня готовят "замену уходящим воинам прошлого", и вся такая "замена" состоит из тех, кто в то время ничего не соображал, вроде меня. Слушать новых "вспоминателей" прошлого — сплошная тоска! Видно, что "вспоминатель" ничего не помнит из прошлого, а если и помнит что-то, то это "что-то" — сплошь газетное, и как всегда у нас — лживое. Но "режиссеры" шпыняют "вспоминателя", "стимулируют и активируют, направляют и подталкивают в нужное русло течение воспоминаний о прошлом". Крепко и основательно забывшим прошлое гражданам, как и прежде, некуда деваться и они "вспоминают" то, что требуется от них в "данный момент".

Что делать? Замены прошлым героям нет и торжества отменить? Или продолжать исполнять забытую песню:

"…и будут внуки дедами гордиться,

а если надо повторят опять…."

Внукам за дедов, как и прежде, отдуваться? А кого "мять" танками в будущем? Соседей, как и прежде? И кто они такие, эти будущие "мяльщики" ещё не побеждённых врагов? Готовы они кого-то "мять"? Кому в будущем предстоит зарабатывать "военную славу отечеству" на предстоящие шесть десятков лет впереди? Трудный вопрос!

"Герой социалистического труда" всегда стоял на ступеньку, или две, ниже "Героя советского союза". Это и понятно: труд на благо отечества всегда был меньшим подвигом, чем подталкивание отечества к краю пропасти с названием "ВОЙНА" На такое нужен особый вид "героизма"

* * *

Что требуется совершить такое, чтобы тебя отметила История? История помнит только большие деяния без учёта качества самих деяний. Как договорились меж собой с древних времён "вершители великих дел", дела их могут быть и отрицательными, но чтобы они непременно были "великими", "масштабными" и "планетарными"!

Одни в двадцатом веке прославились тем, что высекли чужого бога и после столь героического деяния приступили к взаимному истреблению, другие — так же прославились истреблением, но не своего народа, а чужого для них. Третьи решили, что им негоже отставать от первых двух и на живых людях испытали страшное оружие века: атомную бомбу. И у всех троих при этом имелась своя "правда"!

Если ты убьёшь одного — какая тебе в этом слава? Срок отсидки тебе, дураку, обеспечат, а потом — полное забвение и клеймо "убийца!" до скончания позорных дней твоих. Это за одного убитого, но если сумеешь миллионы отправить в мир иной, да если отправленным миллионам перед смертью внушишь мысль, что они умирают не за параноика, а за "гения, отца, вождя и друга всего советского народа" — вот это памятник! "Вечный и нерукотворный"!

Возможно, что хожу по кругу в своих рассуждениях: ну, хорошо, "вождь всего советского народа" признавался "вождём" только этим народом, но его азиатские мозги мечтали о большей славе для себя. Его и понять можно: быть "вождём" только в одной "стране дураков" — чести мало! Это похоже на то, как если бы жена меня "гением" на переулке объявила, а я бы в это поверил и через совсем малое время захотел бы славы не только в своём переулке, но и во всём городе. А там, глядишь, и на всю губернию прославлюсь! Наш прошлый "вождь", тот, с тридцатилетним стажем правления нами, при всей своей "гениальности", дальше указанной схемы не ушёл. Хотя, чего гадать? Новые "вожди" чуть ли ни ежедневно нарождаются в неограниченном количестве, так стоит ли поминать о старых? Мумифицированных?. Желания претендующих на роли "вождей" ничего нового в себе не содержат, всё пройдено. Так стоит ли поминать прежних "вождей"? Они своё зло сделали, теперь черёд новых.

Мировое господство — причина всему. Желающих править миром всегда хватало. Рано, или поздно, но мечтатели о мировом господстве обязательно встретятся для разрешения спора: "кто из нас лучший?" Начинают выяснения "кто дурак", как всегда, с "круглых" столов, а заканчивают "полями сражений". И только им понятно, что самое маленькое поле сражения всегда лучше любого "большого и круглого стола". Если бы участники "застолья" решали споры своими кулаками, как в боксе, то это было бы интересное и забавное зрелище, но своё превосходство они почему-то доверяют выяснять подданным. И это одна из самых больших загадок человечества. У животных подобного не наблюдается, те сами и всё выясняют.

Прошлые предвоенные разговоры о "мире" и всякие там "пакты о не нападении" были занавесочкой для слабых разумом. Пожалуй, "отцы-командиры" знали: "хочешь мира — готовься к войне", и только "отцу и учителю всего советского народа" хватило "занавесочки" с названием "Пакт о ненападении". Но вины в "просерании" войны за ним нет: он хорошо знал своих подданных, они были понятны ему и привычны, безропотны и любвеобильны, послушны и покорны, а чужие — сложными и трудными для его азиатского понимания. Поэтому так жестоко и "облапошили". То есть, согласно правилам в русском языке — "обули в лапти". Да, сняли "мягкие кавказские сапожки" и обули в лапти.

"Вождя" можно простить ещё раз: он плохо владел языком народа, которым управлял, поэтому точного значения слова "облапошить" не знал. Если многие русские испытывают трудности в общении с родным языком и до сего времени не знают, какое действие означает слово "облапошить", то чего было ожидать от "кавказки чаловэк"? Написать книгу "Вопросы языкознания" и позволить ефрейтору "обуть в лапти" — разные вещи!

Повторюсь: у "вождя" был громадный опыт по уничтожению граждан вверившейся ему страны, но как управляться с ефрейтором — нет, "это мы не проходили", не знаем. На этом незнании он и "погорел". Но не сильно: победа в войне осталась всё же за "генералиссимусом". Были в победе и огорчительные моменты, эдакая вечная ложка говна в бочке мёду:

— Да здравствует вождь и учитель (всего) советского народа! — но за кличем от "всего советского народа" пряталось маленькое, весьма огорчительное, неприличное, не оглашаемое продолжение от "враждебных элементов":

— А всё же войну, ты, сраный "вождь", прошлёпал! Впустил её в "страну советов", козёл ты горный! "Просрал" по твоей терминологии — простой народ выражается мягче: "промухоловил".

Понимал "вождь" грех "мухоловства", или всё же был полным идиотом? И какое бы славословие не выпускалось в последующие времена "в честь победы под его мудрым руководством", но в "общей атмосфере торжества" висел неуничтожимый и ужасный "аромат": "а войну всё же ты просрал, дядя! Допустил! Тебя, усатенький ты наш, при всём при том, обманул точно такой же усатенький, но оказавшийся умнее и хитрее тебя"! — было от чего задыхаться "вождю" в "праведном гневе":

Ефрейтор — и обманул "генералиссимуса"! И оставалось только одно слабое утешение "генералиссимусу":

— Не я один дураком оказался, не одного меня обманул! Он усыпил бдительность и других "великих" правителей Европы! — но от понимания истины легче никому не становилось.

И ничего теперь нельзя сделать, никак не исправить древний недосмотр и навеки, если праздновать победу, будет тащиться следом:

— А войну ты, "дядюшка Джо", всё же "просрал"! Пустил в страну врагов при всей своей "гениальности"! — никаким дезодорантом не уничтожить этот "запах"!

Не любит История сослагательного наклонения! Что могло быть с Россией, не допусти "вождь" войну? Ничего интересного: те, кого он потом уложил в свою "честь и славу" на полях сражений, были бы уничтожены в лагерях в его же "честь и славу", но позже. Да и какая была убитым разница: где и от кого принимать смерть? Лагерь, или поле сражения? А что дальше? Сколько можно оставаться "гением" только в своих пределах? Чем прославиться на весь мир? Правильно, только войной! Только войны всегда приносили, и впредь будут приносить славу бездарям и тупицам! Такое было, такое наблюдается в новейшие времена, от такого человечеству не избавиться и впредь. Но рождается и попутный вопрос: с чего бы мы явным прохвостам верим? Не потому ли, что сами такие?

А что "вождь"? Рано, или поздно, но он бы начал войну. Как? О, на то он и числился в "гениях", чтобы найти причину, от которой "ярость благородная" обуяла бы "как один весь советский народ!" Кто самый быстрый из народов в подъёме на войну? Мы! И гордимся этим!

Глава 4. "Героическая"

Собственный героизм оценить и осознать дано не всякому. Только единицам "дано свыше" отличать "героические деяния" от простых, многих, но ординарных. Заурядных. Повседневных. Неприметных. Однажды созданный "герой" таковым оставался "на века"

Но хотя бы раз в году и я герой! Кто бы знал обо мне сегодня, не устрой наши вожди войну вчера? Так бы и прожил незаметно, ожидая по ночам о многом говорящем стуке в дверь моей хижины. Врали наши "ведущие по жизни", когда блудили словами: "мир — хижинам, война — дворцам!", настоящую, беспощадную войну они объявили, прежде всего, хижинам!

Польза от войн несомненная. А то, что в таких забавах губится лучшая часть граждан — так это, неподдающаяся математическому описанию автоматика. И название у такой автоматики есть: "переизбыток ртов".

Допустим невероятное: люди на планете Земля настолько поумнели, что любого правителя, толкающего народ в бойню, стали бы публично сечь на площадях. То есть, от слов перешли бы к делу. Все, поголовно, предали анафеме военные забавы, и постановили, что всякий, кто попытается силой решать вопросы о "мировом господстве", будет высечен без жалости и сострадания! Что будет, чего ждать в таком случае?

"Перенаселения!" Вместо войн появится что-нибудь другое, злее чумы, но всё едино автоматика в регулировании общего количества "жующих" вступит в работу: большее количество, чем пять миллиардов человеческих желудков, Земля прокормить не сможет. Простая арифметика объясняет перенаселение так: "больше желудков — больше дерьма из желудков, и в итоге желудки загадят матушку-кормилицу Землю". Не я это установил и высчитал, но с этим согласен.

Спириты говорят:

— "Убитые факт телесного извода из жизни никому не ставят в вину и не мстят явно. Убил — ну и убил! Единственное, что получает убийца за отъём чужой жизни — всего лишь неуничтожимую, нестираемую информацию: "ты — убийца", коя не мешает ему жить. С другой стороны убийцы — благо для человечества: они помогают раньше срока переселиться в мир иной, делают доброе дело. Вот почему за лишение жизни в отечестве нашем дают такие маленькие сроки на отсидку. И тебя кто-то убьёт, и ты придёшь туда, а сегодня, когда убийца совершает чёрное дело, то таким образом он пытается заранее избавиться от "своих" потенциальных убийц в будущем. Своеобразный "синдром Ирода".

Если верить спиритам, то "души бессмертны". Они входят в тело, выходят из него, но в процессе удаления душ из тела участвуют наши слабые мозги. Причин и поводов расставания души и тела может быть превеликое множество, но итог один: мы уходим в "мир иной" Как расстался с этим миром — неважно, но расстался. Способов расстаться души с телом, повторяю, предостаточно и все они не похожи один на другой.

Только одна война способна нас "нивелировать" в смертях: "одной бомбой — троих!", но по слухам, сегодня пьяная "встреча" транспортного средства может закончиться и большим количеством трупов, чем в прошлую войну от одной бомбы.

Тело вторично, тело всего лишь "посудина" для души. Только большие мастера из стран Востока по собственному желанию могут "лишаться души", да и то на время. И мы без всякой длительной тренировки можем спокойно, без душевных мук, лишать друг друга душ. В своём отечестве мы все, сами того не подозревая, спиритуалисты, и поэтому так легко и свободно расстаёмся с собственным телом, но только по приказу свыше! Наибольшим удовольствием для нас остаётся возможность лишить тела "ближнего своего". Ошибаюсь? Разве не так? Тогда почему древний и главный убийца с "кавказским лицом" и до сего дня в почёте у многих граждан? Почему и отчего многие граждане память о мокрушнике "святой" называют? На все установленные, явные факты о "подвигах" собственного, настоящего "врага народа", от них только и слышно:

— Клевета! — нашу историю от позора спасает только одно это слово.

Нет, всё же нашу "социальную защиту" нужно отодвинуть за границу в семьдесят лет. Лучше будет всем, если её "отодвинут" до такого срока жизни, когда "претендент на социальную защиту" перестаёт что-либо соображать. Это я о себе: на кой чёрт мне мысли о наёмной армии? Почему меня должен волновать вопрос: "а в наёмной армии воев "приводить к присяге" будут? Или это лишнее? Деньги и присяга совместимы? И если "да", то кому и за какую сумму будут присягать будущие "защитники отечества"? Каков будет "прейскурант" цен на присяги? Принудительная армия пока что остаётся предпочтительнее наёмной: её "вяжут" "клятвой на верность родине". "Клятва в верности" — вот основа мощи армии, а все прочие её составляющие — пустяки и мелочь.

Ожесточение в умы граждан нужно вносить порциями, а если "переборщить" — можно получить и "отдачу".

Однажды довелось наблюдать детскую компанию из мальчишек шести-пяти лет. Ими "дирижировал" готовый мерзавец лет под тринадцать таким манером: старшая сволочь стравливала двух одногодков, лет по пяти, на драку:

— Дай, дай ему! — говорил одному мальчишке — боишься, да? Трус! — это шло в адрес другого мальчишки. Детям не хотелось драться, а эта уже готовая мразь, и по размерам вдвое больше малышей, толкала их в спины друг на друга…

Кем он станет, этот уже сейчас великий специалист по убийствам, когда "возмужает"? Он уже мерзавец, и у него есть два пути: или он будет устраивать "бои без правил", или станет большим воинским начальником. И упаси Господь, если очень близко подойдёт к власти! А это случится, будет это, я чувствую! Он этого добьётся потому, что мы обожаем сволочей и постоянно их взращиваем в необходимом количестве. Как только заметим где-нибудь крупную сволочь — тут же её на откорм и ставим! А потом выпускаем руководить нами. Отчего такое у нас? Почему наши доморощенные мерзавцы получают памятники за душегубство? Почему мы ни на что иное, как только на устройство "вечных огней" каждому убитому, не способны?

Сегодня юный мерзавец когда-то станет "большим начальником" Из тех, кто уцелеет от очередной бойни — он создаст рахитичную "армию" и в приказном порядке заставит верить, что она "героическая". И "песен о героизме" насочиняют по его приказу. Тех, кто осмелится усомниться в "величии армии", или осмелится заявить, что такая армия никогда и никого не защитит — такого убить на основании "закона о защите чести и достоинства". Сдохнет он со славой большого начальника "российских воев". Только так!

Если иначе "подойти к проблеме" и "посмотреть на событие под другим углом", то упомянутого пакостника следует причислить к разряду "великих радетелей о военной мощи государства":

— Учить драться мальчишек нужно с малых лет! Тогда они вырастут настоящими бойцами! Кто сомневается!? Три шага вперёд!

Будущий великий военный начальник, "приведёт к присяге на верность отечеству" много народу. Игра словами "был приведён к присяге" — бесит меня: нужно понимать так, что не сам я рвался к этой присяге, а меня кто-то неизвестный "вел" к ней!? Как барана!? Кто он, тот "ведущий"!? Он лучше меня? Умнее? Благороднее? На звание "вождя" тянет? Кому я присягнул? Кто побуждал тебя приносить клятву? Покажите этих умников!?

В металлических памятниках бывшей войне, кроме прошлого ожесточения, ничего иного не проглядывает. Это касается всё той же пушчонки сорок пятого калибру, что стоит в центре нашего града на постаменте. Что она символизирует? Что можно будет рассказать новому поколению об этой пушчонке? Что с её помощью когда-то была разгромлена самая сильная армия Европы? Трудно в это поверить, не может такого быть! Как можно было разгромить самую сильную армию Европы вот из этой детской пушечки!?… или чужая армия была не такой уж и сильной?

Надо такому случиться: когда-то разгромленное чужое враждебное учение сегодня воскресает в стане самих "громителей"! Что может скрываться притягательное в древнем учении индусов и до нашего времени? Что содержатся в нём привлекательного? Сплошной ужас! Это однажды разгромили с большим грохотом и треском, с громадными потерями "в живой силе и технике" для себя, а сегодня никто не может объяснить, почему в отечестве победителей есть "опасность возрождения фашизма"? Кого в итоге с громадными потерями побеждали "давно и успешно"? Кому и зачем врали, что "фашизм разгромлен навсегда"? Прошлые победители европейского фашизма подняты за героизм на должную высоту, но в деле прославления победителей делается маленькое упущение: всё меньше и меньше рассказывается о том, КОГО и ЧТО они победили. Очень мало разговоров о предмете победы, но если таковые и ведутся, то далее показа колючей проволоки на столбах чужих лагерей не выходят: "отчётность" портится собственной колючей проволокой на столбах своих лагерей… О своей колючей проволоке стыдливо умалчиваем. В основном осуждается только немецкий фашизм, но что могут быть "фашизмы" любой национальной принадлежности — в это как-то верить не хочется. "Немецкий" — да, это настоящий фашизм, "качественный и ужасный", а все другие — так, одно недоразумение, а временами — совсем не фашизм. С чего это вдруг в культурной, цивилизованной Европе завёлся фашизм и "начал своё победное шествие по Европе"? — об этом ни звука!

По данному поводу в прошлые времена случился большой шум, были вопли и о том, что "такому ужасному явлению не должно быть места на планете", но он, проклятый, "латентно" проживает в стране, коя была основным борцом с ним. Нужно думать, что при борьбе с фашизмом случилось "инфицирование", "заражение" борцов, с фашизмом. Есть опасение, что в России в надвигающиеся времена фашизм будет называться "русским" в отличие от итальянского и немецкого фашизмов. "Русский", как всегда, будет качественным и самым лучшим. Мы себя в "социализме" опробовали, теперь очередь за фашизмом. Не отставать же нам от других! И опять ни звука о том, с чего бы ему родиться в России!? Да и не только в ней? Где, кто и когда объяснил причины рождения "фашизмов"? Понятно, что мне хочется отличиться от соседа, но почему я сгораю от такого желания!?

Ничего удивительного: каждому из нас хочется повелевать. Кем и как — дело десятое, но повелевать — хочу! В самом деле, ведь учение о превосходстве одного человека над другим родилось не на пустом месте, и это очень хорошо увязывается с учением спиритов, когда они, не сговариваясь, заводят речь о несовершенстве наших душ. Можно в полное горло заявить миру о своём желании повелевать им, но можно такое и не делать и управлять молча.

Моя душа несовершенна, и надежд на её улучшение не предвидится: она целиком и полностью пребывает под властью плоти. Дабы ублажить свою немощную плоть, я иду иногда на такие "искривления души", что самому становится мерзко. Но меня радует наша пословица о "паршивой овце в стаде": не единая она, паршивых овец на сегодня хватает. Расползается ли эта парша в "нашем стаде" или идёт на убыль — этого доподлинно сказать не берусь.

Утешает в будущем одно: на днях, "надысь", столичный градоначальник заявил публично, что приверженцам древнего учения индусов, фашизму то есть, "места в его городе не будет!" Градоначальнику стольного града надо верить. Это радует. No passа ran!

…если бы начальник стольного града заявлением избавил громадную армию нищих отечества нашего от зависти к его житию — древнее учение ариев, кое ими было когда-то подарено аборигенам Индии, я бы первый предал анафеме! Но до тех пор, пока все наши "градоначальники", эти "брахманы" "высшая каста", не убьют в нищих зависть к своему житию — до тех пор громко открывать рот о "прутьях" им не следует.

Глава 4. Продолжение бега.

Каким бывает сон? Сколько существует определений для сна?

а) крепкий, бесчувственный, мертвецкий, наркотический (пьяный) и

б) "хоть из пушки пали!"

К настоящему времени знаком со всеми сортами сна.

"Пушечный" сон относится к наиболее глубоким снам, но сон мальчишки в восемь лет, которому совсем недавно, и в который раз! повезло разминуться со смертью, избежать возмездия от родной авиации, был бездонным. Он спал сном, который не входит ни в одну из перечисленных выше категорий. Новый сорт сна, что навалился на него, мог родиться только в войну: сон в теплушке на ходу. В теплушке, которую, по мере сил и возможностей локомотива, качества пути и массы других необходимых условий для продвижения эшелона с немецкими пособниками, тащат на запад. Сон в движущейся теплушке не имеет себе равных по глубине, и более глубоким сном могут спать только мёртвые.

В перевозке грузов по железным дорогам имеются свои особенности и тонкости. Как и в любой профессии. О законах, коим подвержено любое движущееся тело, сегодня может рассказать любой школяр, проучившийся в современной школе полных восемь зим и знакомый с законом механики под номером… а под каким номером описывается движение тела в пространстве? Забыл я номер закона, но суть его в том, что всякий вес для своего перемещения в горизонтально направлении (с востока на запад) требует и определённых усилий. "Работа равна произведению массы тела, умноженной на путь. Всякая "мощность равна работе, произведённой в единицу времени…" — но это выяснилось позже, в будущем, в школе, а пока в топке паровоза, что тащит эшелон с вражескими прислужниками на запад, с кислородом воздуха соединяется не совсем хороший уголь. Локомотив изношен, стучит, гремит и брякает всеми своими деталями, даже на малом ходу. Быстрый ход ему категорически запрещён! Что может с ним произойти, если он прибавит ход — это мог сказать только большой специалист и знаток паровозов, а пока что на его старый котел и цилиндры можно нагрузить не более пятисот тонн общего веса состава. Поскольку идёт война, то паровоз, оставаясь железным, понимает разговор машиниста, что им управляет с главным начальником:

— Ты что, сам тянуть состав будешь? Какой ты, на хрен, машинист, если на сотню-другую тонн больше не потянешь? Война всё же идёт! — резонно.

И если машинист грамотный, то он начинает движение состава с плавной подачи пара в цилиндры локомотива для того, чтобы хвост из вагонов за локомотивом также плавно сдвинуть с места. Без рывков и грубостей. Но такое можно делать тогда, когда общий вес состава не превышает возможностей локомотива. Но:

а) уголь в тендере — не "кардифф",

б) машина изношена,

в) вес состава больше нормы, и как его стронуть с места — задача!

Я ничего не знаю о немецких машинистах военных лет и о том, на каких локомотивах они трудились на "стальных магистралях Рейха" Немецкие машинисты никак не могли работать на оккупированной территории и тому есть много причин. Первая: военные грузы перемещали захваченные советские паровозы. В Германии, как и по всей Европе, ширина колеи другая, поэтому работа на немецких паровозах по оккупированной территории отпадает. Остаётся советский захваченный паровоз. Мог бы немецкий механик управлять русским паровозом? Мог. Обучиться машинисту одного паровоза для работы на другом — пустяк: в паровозах всё одинаково. Но зачем, когда хватало русских машинистов? Коллаборационистов? Прислужников? Да и немец никогда не взялся бы тянуть состав большего веса, чем положено локомотиву данной серии. В тысячный раз заявляю: не гибкие они! Сказано — тысяча тонн нагрузки на данный локомотив и только для данного профиля дороги — и ни килограмма больше! Будьте любезны, соблюдать правила! Ordnung uber ales!

А я? Я умный и поэтому вот как надо действовать при перемещении по железной дороге составов весом больше нормы: набрать пару в котле до критической отметки давления, и! как и прежде, когда в старые, довоенные времена я рвал сцепку, пустить пар в цилиндры локомотива! Рывок! Колёса в ярости вращаются на месте, протирая в головке рельса выбоины… ничего, подсыпаем песочку под колёса, но рекордный вес возьмём!

Рывок всегда и везде делал великие дела! "Рывок" был всегда основой "социалистического хозяйствования" Он нам знаком! Без него ничего не происходило в стране советов! Всегда был нужен "рывок"! Мы "рвали" везде, где от нас этого требовали "верха": в промышленности, в сельском хозяйстве, в науке, в культуре… Да и в любом месте, где появлялась громадная "дыра", кою можно было закрыть только "рывком"! Рвали всё, не исключая глоток, пупков и ноздрей! Железнодорожные вагоны — не исключение. Только рывком можно было тронуть с места эшелон с вражескими пособниками и продолжать бег на запад. Рывки иногда бывали такими сильными, что спящие в теплушках коллаборационисты сваливались с верхних нар! Я не сваливался потому, что нары были во много раз больше меня. Свалиться в сонном состоянии с нагретого места на подстилке — да, бывало, сваливался, чувствовал, что лежу на голых досках вагонных нар, но желаний как-то изменить своё положение у меня не было. Каким, по крепости, мог быть сон в первую ночь побега? Что там пушки! Куда им! Я не проснулся ни разу. Вот что значит пройти тренировку в прошлом! Что мог сделать машинист рывком локомотива после знакомства с бомбой? Все его ночные рывки — так, "бледная немощь" Даже смешно!

Во мне говорит несостоявшийся адвокат, поэтому тянет оправдывать прошлые действия русского машиниста из коллаборационистов: не было у него нужды трогать эшелон с беглецами таким грубым манером, хватало мощности локомотива для плавного трогания с места теплушек. Рывки заставляли взрослых пассажиров открывать глаза и лишали полудремотного состоянии с определённой целью:

— Не спите! Не расслабляйтесь! "Игра" со смертью не окончена! Главное для вас впереди! — откуда он об этом знал?

Хотелось бы знать такое: почему тогда я так крепко спал? Ведь авиация в движении всегда была более скорой, чем изношенный паровоз, и она могла шутя, играючи, догнать эшелон с предателями и "расчихвостить" его! Но нет, во время технических остановок, что были необходимы локомотиву для заправки водой и чистки топки, привычного гула родных авиационных моторов, до предела нагруженных бомбовой благодатью, я не слышал. Если бы таковой появился в ночном небе, то при сне, какой бы глубины он не был, я бы всё едино проснулся. Сон при налёте авиации — фантастика, граничащая с… Как можно назвать мальчишку возрастом в неполные восемь лет, что спит нормальным сном во время налёта авиации!? "Нахалом"? "Смельчаком"? "Героем"? Или "ненормальным"? Так нас воспитали воздушные асы двух армий.

"…и была ночь, и было утро — день первый"… Нет, это не из Библии, о Библии тогда ничего не знал. Отец при всей своей религиозности никогда нас не заставлял учить молитвы, не насиловал ими. Христианские молитвы — это не коммунистическое учение. Я повторяюсь, но когда сегодня вижу, как глупым малолеткам повязывают на их детские шейки красные косыночки, а несмышлёныши салютуют и "клянутся" взрослым дядям выполнить всё и "быть верными" неизвестно чему. В такой "торжественный момент" очень хочется видеть дядь в лагере. Всех дядей, кои не соображающих куда-нибудь "зовут". Нас отец не растлевал верой, давал нам самим придти к ней, если мы путь к ней выберем. Если сможем понять, что имеет цену в жизни, а на что можно наплевать не мучаясь "угрызениями совести"..

…а за окном проплывал утренний лес, красивый сосновый лес на песке, бесконечный лес. И всё это освещалось восходящим солнцем, что светило в мой затылок стриженый "порогами". Я уже был на наблюдательном посту у любимого теплушечного люка-окна по правую сторону хода эшелона.

Поезд уходил от встающего солнца, продлевая на ничтожный миг прелесть августовского утра. Но очень скоро заметил, как восходящее солнце стало каким-то мутным. Знакомое! Враз распознал знакомую муть: что-то и где-то совсем близко горело! Но что и где — ещё не было видно. Поезд замедлил ход так, что можно было выйти из вагона и двигаться рядом с ним. Название такому движению я тогда знал: "тащился".

Скоро появилось и то, что давало гарь: на обочине колеи лежали точно такие, как наши, разбитые вагоны и в некоторых своих местах как-то лениво горели. Весёлого и могучего пламени, коим я наслаждался три дня назад при пожаре в монастыре, сейчас на валявшихся в стороне от колеи вагонах, не было. То, что давало вонь — совсем не впечатляло: муть была привычной и знакомой, но как бы и не совсем такой. Всё было похоже на подделку: вони много, а ничего серьёзного вроде бы и нет. К запаху от горящих вагонных досок примешивался запах вагонной краски-сурика. Горел и мазут в буксах, и "букет" ароматов был полный. Знакомый аромат, запах горящего мазута помню со времён, когда растапливали с его помощью плиту в келье. Помню и запах вагонных досок: иногда отец приносил "на растопку" ненужный никому лом вагонных досок. Всё, что горело в плите — уносилось трубой, а сейчас горели не три дощечки в плите, как раньше, а больше… много запахов было. Смесь дыма от горящего мазута в буксах и крашеных суриком вагонных досок давал особый аромат. Такой аромат присутствует только на железных дорогах, и спутать его с иным невозможно. Не хочу распространяться об ароматах, кои мы получаем от сожжения различных материалов, но должен сказать, что запах от сгоревшего монастыря — это одно, а запах от сваленных и горящих вагонов — это другое. Он не похож и на запах от горящих щепок между двух кирпичей, на которых стоит армейский котелок с нехитрым варевом — это третье. Самый любимый мой аромат — это запах тлеющего сухого коровьего помёта, кизяка. Но этот аромат в моей жизни был позже.

Ну, что ж, дым — так дым, мало ли их было тогда! До этого считал, что творцом всех больших и малых дымов может быть только авиация, моя любимая и дорогая авиация! И тогда подумал: "неужели ночью догнали!? Почему тогда не проснулся!? Я не мог не проснуться, гул авиационных моторов поднял бы меня и мёртвого! А почему ошиблись? Почему не разбомбили наш эшелон? Бомб на нас не хватило? Горевший на обочине железнодорожный транспорт — её крыльев дело? Но почему я проспал!? Теряю способности, теряю чувствительность, тупею, всё ни к чёрту!" Но ошибся:

— Партизаны… — кто-то из взрослых сказал тихо. Знали, знали проклятые вражеские прислужники о "народных мстителях"!

Эшелон продолжал медленно тащиться, и я опять стал плохо думать о машинисте: "ну почему он так медленно едет? надо быстрее проскочить страшное место, а он еле тащится!" — и никто тогда не объяснил, не было во мне тогда беса, не сидел он во мне, сестра ошибалась:

— Мальчик, какой ты глупый! Как тебе объяснить, что ночью тут "поработали" партизаны? Они свалили эшелон, испортили путь, другие немецкие пособники, путейцы, путь восстановили и ты теперь, хотя и тихим ходом, но все же катишь из опасного места? Дурачок! Кто ж разгоняется по только что восстановленному пути, разбитому партизанами?

Это всё отец, это его объяснения, и всё так понятно! "Правила эксплуатации железных дорог" во всём мире и в любое время одни. Закон! А закон, если он таковым является, изменить невозможно.

Кто кому и за что тогда мстил — этого отец не рассказывал. Почему? Не потому, ли что родители страдают заблуждением в наш адрес: "мал ещё"!? Ничего я не знал о народных мстителях, и они обо мне ничего не знали, и всё складывалось самым лучшим образом. Какой это был по счёту случай моего ухода от "возмездия"? И сколько ещё времени за мной будет кто-то гоняться с единственной целью: убить? Смерть гналась за всеми, но догоняла некоторых. Я был шустрее "некоторых"? Могли народные мстители пустить наш эшелон "по назначению"? Вполне! Почему не пустили? Случай? Они знали, кого везут враги в эшелоне? Если бы знали, то у них было больше оснований не жалеть тротилу для нас. Не знали? Тогда тем более! При любом раскладе колоды нам выпадал "туз пик". И всё же он не выпал!

Что это был за эшелон, что передвигался впереди нас? или это был встречный поезд? С каким грузом — этого я, разумеется, не знал.

Лениво горевшие вагоны на обочине не впечатляли: утро было тихим, безветренным, солнечным и не тревожным. Настоящего, весёлого огня, хотя бы такого, как при сгорании любимого монастыря, тогда не было. Я превращался из любителя авиации в знатока пожаров, "юного пиромана".

Какая вонь, помимо вони от горящего мазута и вагонных досок, крашенных суриком тогда ещё присутствовала — не могу сказать потому, что ранее запаха горелой человеческой плоти обонять не доводилось. Может, и было что-то такое в тогдашнем "смоге" — не знаю потому, что не с чем было сравнивать. Совсем недавно в горевшем монастыре, в памятную ночь, вроде бы никто из обитателей монастыря не сгорел, и даже не поджарился. Я вообще не знал запаха жареного мяса, запах жареного мяса советскому пролетарию в годы с 35-го и во все последующие, было противопоказано. Роскошь это! Конечно, я вру, в поздние времена предавался чревоугодию, запах жареного мяса знаю, виноват, перегнул. Но тогда в воздухе августовского утра сорок третьего года на перегоне железной дороги в сторону враждебного запада, висела мерзостная гарь — и всё! Возможно, что нынешние мои подозрения тогда имели место, но это из разряда недоказанного. Единственное, за что могу поручиться: всё разбитое и горевшее было свежим, не позже, как три — пять часов с минутами тому назад "приготовленным". Похоже, что партизаны совершили удачную диверсию и ушли в леса отсыпаться. Кто и когда успел расчистить колею для нашего продвижения — этого, разумеется, я не знал.

Мог я тогда вонять своим горевшим мясом? Не мог: какое на мне было мясо, о чём говорить!? Минимум! Но и при минимальном количестве мяса на моём скелете, если бы враги изменили, хотя бы на час, график продвижения нашего эшелона, и я бы мог травить окружающую природу вонью! Но, удача! Очередная удача! Не жизнь, а непрерывная череда удач! Почему этого не случилось? Возможно, что народные мстители нас приняли за невольников и пожалели? Не знали, кто перевозился в эшелоне на самом деле? Работали по плану: "одна ночь — один эшелон", а мы оказались "сверхплановыми" и на нас не хватило тротилу? Ошиблись в расчётах?

Пожалуй, я пришёл к пониманию "везения":

когда горел монастырь и лётчик бомбардировочной авиации пытался изделием с названием "бомба"" угодить в меня, но немного промахнулся — в этом можно увидеть начало "возмездия" за коллаборационизм отца по твёрдой вере православных христиан:

— За грехи отцов рассчитываются дети! — но что отцы становились на нехороший путь ради детей — этот довод в расчёт не брался.

Везёт, везёт! Дико везёт! Почему одним, вроде нас, очень отрицательным перед "всем советским народом" везло, а другим, лучшим, чем мы, в везении было отказано? Борцы, не предатели своего народа и не пособники врагам, но гибли!? Или всё происходило по формуле одной старой, тёмной и одинокой старушки с кличкой "Копеиха", что проживала в монастыре через три кельи от нас и рассуждавшей:

— Все ТАМ будем, кому-то первому начинать надо.

Какие силы сберегали коллаборационистов? Почему, по каким неизвестным законам везло моему родителю, когда он работал на оккупантов? По всем людским расчётам мы имели десятки случаев прекратить пребывание в этом мире, но все эти случаи для нас заканчивались благополучно. ПОЧЕМУ!?

Глава 5. Короткий "откат"

Сегодня очень многие признали существование "божьих законов", но далее признания не пошли и остановились. Признать "божьи законы" — одно, а следовать им — другое. "Вес" у "божьих законов" разный. "Лёгкий" вес — это признавать существование законов, "тяжёлый" — исполнять их.

Глубина понимания "Божьих законов" зависит от обстановки: чем она страшнее, тем яснее их суть. Как рьяны были в вере жители оккупированной территории — этого знать не мог потому, что матушка воспитывалась в детском доме в советское время, а там "промывание мозгов" по части атеизма проводилось в полном объёме. Советская власть, "плюс электрификация", после своего укоренения первым пунктом потребовала от граждан, её принявших, отречения от Бога. "Сознательная" часть граждан была очень пьяная, поэтому отречение от Бога у неё происходило менее болезненно, чем у других. Пожалуйста, мы отречёмся, если надо! Чего там, малость-то какая!

— "Нет бога!" сказали "ведущие по жизни" гражданам страны советов — и его не стало. Но законы божьи остались, и советская власть ничего не могла с ними поделать.

В этом месте необходимо сделать вставку, кою получил когда-то от беса: кто снимал колокола и кресты с русских храмов за четверть (её "гусыней" когда-то называли) водки? Порядочные люди? Нет, этим занималась пьянь и сволочь, а когда кресты были сняты — приступили к снятию голов. Никто не смел сказать "забулдыга без царя в голове": был большой риск остаться без думающего устройства. С природой твоей сволочной ничего поделать не смогу, но возвысить — в моих силах! И быть тебе "головой" над всеми прочими!

Мы сами изобрели новые, но сволочные и пьяные законы, а божьи отменили. Не уничтожили, уничтожить законы невозможно, а только "запретили хождение на данной территории". Если бы советская власть смогла их уничтожить — это другое дело, тогда бы она просуществовала не семьдесят лет с копейками, а вечность! А так всё рухнуло, как только первый оккупант пересёк черту города. Удивительно, но факт: с приходом оккупантов к людям стали возвращаться и божьи законы, и сегодня могу сказать так: они существуют помимо бога, а часто и вопреки ему. Мне хорошо — бог где-то там пребывает, очень далеко от моего мира, плохо стало — я начинаю его искать. Всё по нашей поговорке: "гром не грянет — мужик не перекрестится"

В оккупацию было так: хочешь верить в бога — пожалуйста, никто к тебе с атеизмом не лезет и не насилует "идеями социализма-коммунизма". Удовольствие кратковременное, но памятное. Жители тыла и таких мелочей не получали. Свободно, не таясь, отпраздновать рождество Христово не могли, маскировались потому, что все поголовно были "атеистами по приказу". Забавно получалось: оккупированным свободно разрешали праздновать Пасху, а "свободные советские люди" где-то в Предуралье Пасху праздновали на могилах предков. Ужасно придти к пониманию того, что на оккупированной врагами территории действовали божеские законы, а на "свободной от врагов" — совсем иные. Сильно подозреваю, что "партЕйные члены и органы", кои не смогли уйти с советской властью на восток, при оккупантах также стали жить в согласии с богом. У меня было преимущество: когда с неба сыпались бомбы, то я в страхе мог взывать к богу молитвой "Отче Наш", а у "члена" положение в ужасные моменты было намного безнадёжнее: действие "Отче Наш" на него не распространялась.

Те, кто его когда-то "вёл по жизни" были далеко, а ещё дальше от него находился семитический бог: у меня при искреннем обращении к богу был шанс остаться целым и невредимым, а у него таковых не было. Перед ним маячила только одна возможность "отдать жизнь за родину" и за тех, кто "вершил её судьбой". "Вершители" при этом были первыми и основными, а "родина" тащилась где-то сзади.

Сегодня говорят, что "страну советов", но не Русь, от вражеского порабощения спасли "советские", а не божеские законы. Только с их помощью "советский союз победил в далёкой войне". Бог для нас в войну не существовал и при выяснении "жизнеспособности советской системы" никак не проявлялся! Не присутствовал бог в войне, не вмешивался в разборки "правых" м "виноватых". Атеисты и побеждали. Старые граждане, кому за семьдесят, и кто не побывал под пятой оккупантов, и до сего времени уверены в силе и непогрешимости "советских законов". На замечания "чуждых, вражеских элементов" от них следует примиряющее и не допускающее никаких исследований, заявление:

— "Всё, что было в прошлом — наша история!" — и не говорят ни единого слова о качестве истории: "оно не подлежит обсуждению"! Почему? Чего вам бояться в "своей правоте"? Я не хочу ложиться под "вашу" историю, и не нужно гневаться, если посылаю с "вашей" историей "на длинную командировку". Если мир становится "многополярным", то почему не быть ему и "многоисторичным"?

— Враги!

Но мы гибкие: поменяли "советский союз" на "Россию" и успокоились. И живём… Или не совсем живём? Сколько будет продолжаться древняя такая "коммуналка" — этого никто не знает. Оптимисты утверждают, что такое будет длиться до "полного вымирания враждующих сторон", но что могут появиться другие враждующие половинки на позициях с названиями "бедный/богатый" — такое они не допускают.

Наши, рукотворные идолы, коим мы присваивали различные звания, приносили нам только "двигатели прогресса": войны. Постоянные, не прекращающиеся, "хронические" "двигатели прогресса". Чужие, свои, мелкие и крупные.

Глава 6.

Продолжение главы о вражеских прислужниках.

Что за территория, по которой эшелон с вражескими прислужниками крался и в дневное время с опаской"? Кто обслуживал эшелон из десяти теплушек на пути продвижения? Этого я не знал, не задумывался потому, что не мог а всего только наслаждался жизнью и спал ночами без единого "просыпа"

Всё — потом, всё — потом! Потом были фильмы о героях "рельсовой войны" и они просвещали меня о том времени, когда я продвигался на запад. Разве не забавно? Сначала прокатиться по территории "активного действия народных мстителей", много увидеть своими глазами, а потом, через пяток лет, посмотреть фильм об этом? И во многих местах не совсем такой фильм, как всё было в действительности. В действительности интерес представляют вражеские прислужники.

Какое количество коллаборационистов работало на оккупантов для того, чтобы относительно нормально мог функционировать такой громадный и сложный "организм" с названием "железная дорога"?

Всё та же послевоенная литература рассказала о подвигах народных мстителей, что вредили оккупантам на "стальных магистралях" Красиво рассказала о борцах, а если в повествовании встречались вражеские пособники, то они, как правило, получали "возмездие" Их служба врагам описывалась "последними" словами. Иных слов "вражеские прихвостни" и не заслуживали. Ещё никто и никогда о врагах, и о прислужниках врагам, которые из "своих", хорошо не отзывался, "красивыми" их не показывал. Не может быть вражеский прислужник красивым.

Война поделила всех людей оккупированных территорий на три части:

а) героев-защитников-борцов за освобождение родины от врагов,

б) предателей-изменников,

в) и такие, кто были между первыми и вторыми, но нейтральными, как Швейцария. О них советское кино, радио и литература вещала "сквозь зубы" К третьей категории относился и я. Ничего не могу сказать и о "списочном составе" каждой отдельной категории: кого было больше? Тех, кто взрывал всё и вся, или тех, кто служил оккупантам "верой и правдой"? О "вере" и "правде": самый известный советский фильм о партизанах и о "рельсовой войне" в Белоруссии: "Константин Заслонов". Был такой героический человек, много он принёс оккупантам хлопот и волнений на железнодорожном транспорте. Умелый был вредитель, талантливый. Называть его "вредителем" нельзя, это был борец за свободу своей родины. Герой!

Из фильма ясно, что бывшие советские железнодорожники поступали к немцам на работу с единственной целью: вредить врагам! Подпольщики организовали изготовление мин, искусно замаскированных под уголь. Если такой "кусок" попадал в топку паровоза на ходу состава, то происходил взрыв котла, и локомотивная бригада получала страшный удар раскалённым паром. Возможностей выжить бригаде после взрыва паровозного котла не имелось. В паровозной бригаде времён оккупации было трое: первый и основное лицо — машинист, глава бригады и полный хозяин на локомотиве. Только он управляет ходом состава и следит за сигналами на пути следования. Машинист управлял двумя рукоятками кранов: один — подача пара в цилиндры локомотива и регулировка скорости движения, другой кран открывался для выпуска воздуха из тормозной системы состава.

Помощник машиниста — "правая рука" машиниста. Святая обязанность помощника — держать необходимое давление пара в котле. Есть пар — будет и ход локомотива, нет пара — машинист такого помощника в следующую поездку не возьмёт.

Последний человек в паровозной бригаде — кочегар. "Каторжанин" Его дело — следить за топкой локомотива. Топка должна быть чистой от шлака и уголь должен сгорать с максимальной температурой для данного сорта угля. Кочегар кормит ненасытное чрево локомотива углём и поит его водой…

… и на приличном ходу состава в топку локомотива летит всего один неприметный, совсем не отличить от настоящего, кусок угля размером не больше кулака…

Были шансы у паровозной бригады выжить после взрыва котла? У меня нет данных о том, сколько немецких прислужников выжило после взрыва паровозного котла плюс сход с рельсов остатков от локомотива. Это один из вариантов уничтожения железнодорожной техники О других средствах уничтожения, вроде "мины нажимного действия" под подошвой рельса, мне ничего не было известно по причине малого возраста.

Кто в нашем эшелоне пускал пар в цилиндры локомотива? Машинист из немцев? Если так, то как он общался с помощником? И помощник был немецкий? А кочегар?

Во все времена на железнодорожном транспорте царила "плечевая система" Это значит, что локомотив приводит состав из пункта "А" на станцию "Б" и там разворачивается для обратного хода в пункт "А" Для этого специальные поворотные устройства были. Сложные и громоздкие технические устройства. Оно, конечно, локомотив мог возвратиться в точку "А" "задом", но на длинном "плече" такая поездка была трудной.

Развернувшемуся локомотиву цепляют другой эшелон, и та же отдохнувшая бригада своим локомотивом из "Б" тянет эшелон в "А" Всё просто. Длина "плеч" в километрах в разные времена истории железнодорожного транспорта менялась, но сама "плечевая" система оставалась незыблемой. У врагов — так же.

Заслонов и те, кто помогал ему в борьбе с оккупантами, выводили из строя поворотные круги, чем очень портили настроение вражеским прислужникам из движенцев.

Всплывает вопрос: немцы прислужникам что-то платили, или они работали месяцами, как когда-то в отечестве нашем, бесплатно? Если враги что-то платили, да ещё и аккуратно, в срок, то в сотый раз хочется обозвать их "дураками": учитесь у нас быть гибкими! Учитесь у нас беззаветно любить родину! Учитесь у нас, как нужно есть вражеский хлеб и помнить о том, что этот хлеб всё же вражеский! Учитесь у нас не отдавать то, что честно заработано другими! Особенно, когда эти "другие" — "свои"! Учитесь у нас получать хлеб из руки и кусать эту руку!

Не знаю и такого: приравнивали захватчики свой железнодорожный транспорт по значению к военному соединению? Имелись в Рейхе титулы, как в стране советов? Кто такой: "генерал-полковник тяги"? Оказывается, всего лишь "начальник депо" Или выше? Считали враги железнодорожный транспорт более значимым, чем мы? Какой процент обслуживающего персонала на захваченных железных дорогах состоял из немцев, и кто выполнял всю оставшуюся работу? Есть такая статистика?

…возвращаюсь в теплушку и проплываю над заваленными и горящими вагонами в стороне от колеи… Тихо проезжаю, в "мёртвой" тишине как снаружи, так и в вагоне. В вагоне все — железнодорожники, они прекрасно знают, чем может окончиться быстрый ход состава по потревоженному взрывом полотну. Для чего люди завалили состав? Чтобы напугать меня ужасными картинами? Хотели сказать: "смотри, такое могло быть и с тобой"!? А мне не страшно! Интересно, любопытно, ново, но не страшно! Я "обстрелянным" и загнать моё сердце "в пятки" какими-то догоравшими вагонами — бесполезное занятие! Страхи не пугали и потому, что за минуты до прохода по ужасному месту, я съел утренний бутерброд из куска черствого хлеба с повидлом и маргарином. Такое сытное утро для войны — это много! Бутерброд с маргарином — покрепче любой стали! Что-то удавалось родителю ещё добывать, но что — не помню, провал, и такой провал, мне кажется, у меня произошёл потому, что вопрос о питании не имел никакого значении! С голоду не умирал? Не умирал! Чего ещё нужно! От истощения не падал? Нет! А сытого меня "взять" какими-то валяющимися и горевшими вагонами — пустое занятие!

Дело в том, что мать на путях одной из станций нашла кошелёчек с какой-то золотой мелочью. Когда такое счастье на неё свалилось, то её, как бывшую воспитанницу приюта, стала мучить совесть: "чужое! нужно бы вернуть потерю, это нехорошо…" Интересно: почему угрызения начались у неё с третьей секунды после встречи с кошелёчком, но после седьмой минуты угрызения стали терять силу? Поблекли? Как и почему маленький, старенький и потёртый кошелёчек оказался у одного из рельсов? совсем маленький и незаметный, настолько маленький, что пойти мимо него мог любой! Почему мать не прошла? Почему встреча с теми малыми ценностями произошла у неё, а не у кого-то другого? Об этом, если будет желание, я смогу узнать, когда окажусь в любимом "четвёртом измерении" Если, разумеется, на то время интерес к далёкому кошелёчку не пропадёт раньше. Говорят, что ТАМ всё ясно, ТАМ никаких тайн для нас нет. ТАМ "всё тайное становится явным"…

Мать мучалась угрызениями совести совсем недолго, и после короткой беседы с Совестью пришла к такому выводу:

— Надо бы отдать! — зудела Совесть, но второй и незнакомый голос спрашивал:

— Кому отдавать? Ты думаешь, что этот кошелёчек обронил кто-то из пассажиров вашего "экспресса"? Кругом — пустыня.

Второй голос победил, и найденное мелкое золотишко стало превращаться в немудрёные харчи военного времени. Как? Кто интересовался тогда "презренным" металлом? Оказывается, война не отнимала у золота ценность. У харчей была неоспоримая ценность перед благородным металлом: их можно было жевать, а изделия из золота — нет. Война — войной, а золотишко цены не теряло. Обмен производился тайком, потихоньку. Страшно было! Если бы немецкие власти учинили ей допрос на советский манер:

— А где ты взяла ЭТО?! — мать бы не выдержала вопроса и полностью призналась в "факте присвоения чужих ценностей". У неё бы не хватило фантазии объявить кошелёчек "собственностью, нажитой честным трудом". Признание с её стороны произошло бы без всяких пыток и нажимов, но поскольку мы находились среди таких, кто не задавал "советских" вопросов, то и золото потихоньку таяло в наших желудках. По всем божьим законам "крапивное семя" не должно было получить "подарок небес" в виде нескольких золотых украшений, но получило. Вопрос в сотый раз: "почему и кто!?"

Глава 7. Новая партизанская.

Увиденное событие в восемь лет не оценивалось. Оно или запоминалось, или этого не происходило, но не оценивалось. Совсем, как с фильмами. В этом и заключается единственная прелесть детства. Хотя, что я говорю? Восемь лет — конец детства, это что-то другое, но не детство. В войну детства не бывает.

Моё прошлое — это фильм, который сейчас заново "прокручиваю" внимательно и с остановками. Имея за спиной семь десятков прожитых лет, сегодня смею заверить, что это очень интересное занятие, хотя временами и вызывающее стыд: Боже, каким легковером я был!

Эшелон со спецами-прислужниками по зоне максимальной активности народных мстителей немцы не пустили, и моё знакомство с горевшими вагонами на обочине колеи в первое утро продвижения на запад было единственным. Второй и третий день мы также продвигались в лесах, но было почему-то тихо. Маленькие станции были пустынны. И песок, песок, один песок, и на этом песке — тёмные красавицы сосны!

Паровоз отцеплялся и убегал куда-то, и появлялся лёгкий страх: "а он за мной вернётся!? Повезёт дальше!?" — но никого из остальных пассажиров мои страхи не трогали, они выходили из теплушек и начинали готовить скромный прокорм. Пассажиры "литерного" быстро сообразили, что времени между побегом паровоза, что притащил эшелон на станцию, и приходом другого локомотива, что потянет эшелон далее, вполне хватит для приготовления немудрёного корма тут же, у вагона. Случалось, что времени на самую примитивную готовку не хватало, и бывало, что любители питаться варевом садились в вагоны на ходу эшелона держа котелки в руках, как самую бесценную вещь. Большей сноровки и быть не могло: сесть в вагон с помощью только одной руки! Это были самые захватывающие картины со спорами: "бросит котелок, или нет"!?

Могу сегодня задать вопрос прошлому: почему враги не бросили нас, к чёртовой матери, на какой-нибудь глухой станции? Почему бы им не "забыть" нас? Почему не сказали сами себе: "пропадай лавка с товаром!?" — и такое сделать было очень просто! Загнать вагоны в тупичок "поближе к народным мстителям", а те бы живо разобрались "по законам военного времени!" Почему они возились с "отработанным" материалом? И обид на них никто бы не посмел держать: уж коли "свои" бросали в 41-м, то чего ждать от чужаков! А они везли! Из каких соображений исходили? Какая из "прогнивших" моралей ими управляла тогда? Почему сегодня "свои" убивают и морят, как всегда, "друг друга" без малейших угрызений ненужной совести? Почему через семь десятков лет "процветания социалистической морали" с гуманизмом у нас такая "напряжёнка"? По объёму гуманизма в каждом из нас, мы сегодня должны "утереть нос" народу, что имел однажды неосторожность впасть в "фашизм с шовинизмом" плюс "расовое превосходство", но такого явления вроде бы не наблюдается. Это я сегодня должен открыть магазин Second Hand в Берлине, а не мой прошлый захватчик снабжать "товаром" магазинчики с таким названием в моём городе через шестьдесят лет после победы над ним! Это я сегодня читаю объявление на старинной входной двери, грубо окрашенной окисью железа на растительном масле: "Почти новые и совсем дешёвые вещи из Германии и США!", а мой бывший противник торгует антиквариатом из России.

Более эрудированный и образованный человек, чем я, о днях продвижения в "логово врага" мог бы сказать так: "войны, а также всякие другие экстремальные условия, превращают малых детей в мудрых стариков! Дети не по годам становятся сообразительными", но такое заключение меня не касалось, и я продолжал оставаться дурачком. Дни проходили так: просыпался, насыщался, чем Бог посылал, и был свободен, как птица, до самой темноты. До того момента, когда наступал полный мрак, и ничего, кроме искр из паровозной трубы, не было видно. Вру: при входе состава на станцию, и при выходе из неё, видел слабые огни керосиновых ламп, что светились через красные, жёлтые и зелёные стеклянные фильтры входных и выходных семафоров.

Дневной побег на запад был интереснее! Если при остановке эшелона на тендер паровоза поворачивали рукав колонки, то это значило: паровоз утоляет жажду и стоянка будет не особо долгой Отходить от эшелона далеко не следует, а не то, чтобы на двух кирпичах готовить питание. Набор воды локомотивом означал, что можно совершить разминочную прогулку вдоль состава и этим ограничиться. Или справить "большие и малые нужды" не испытывая при этом особых стеснений от посторонних глаз. Каждый это делал, и как говаривала мать, "мухи ещё ни из кого "добро" не выносили". Чего взять с приютского воспитания!

Совсем другое дело, когда от эшелона отцеплялся локомотив и куда-то убегал. Это значило, что стоянка будет долгой, настолько долгой, что пассажиры "литерного" успеют не только приготовить на кострах немудрёное питание, но и сходить на разведку окружающей территории. На такое осмеливались наиболее храбрые, и не связанные семейными узами, мужчины.

Уходил ли кто "с концами" — не знаю, но если кто-то и делал такое, то вечная ему память потому, что приход к "своим", как оказалось много лет спустя, заканчивался лагерем… или пристрастием соответствующих органов до такой степени, что "расспросных" речей мало кто выдерживал. Так говорит История. "Наша" история.

Охраны из немцев не было и это могло означать только одно: никакой ценности, ни опасности мы для них не представляли.

Ничего не могу сказать о "контингенте" эшелона потому, что не знаю. Не помню. Это было для меня неинтересно и не трогало.

Не могу сказать точно, на какой территории Украины, или уже Польши, глаза добрых молодцев из нашего эшелона стал мозолить вагон из другого состава. Во встречном ли, в попутном составе был вагон — затрудняюсь ответить. Скорее всего, что в попутном составе, настигли мы его… Мне думается вот такое: немецкое начальство, что ведало продвижением грузов по дорогам Рейха, всё же отдавало предпочтение в продвижении живой силе, то есть нам. Всё остальное, не считая вооружения, разумеется, могло и подождать. Вагон в соседнем составе по своей значимости был на последнем месте, но всё же он привлёк внимание группы немецких прислужников и они "встретились". Встреча для вагона из другого состава закончилась тем, что его вскрыли. Игнорируя немецкую охрану, коя по неизвестным причинам на тот момент отнеслась к своим прямым обязанностям весьма прохладно: она отсутствовала. Можно и допустить, что составы в тылу враги вообще не охраняли. От кого их было охранять? Об этом стоило бы спросить у тех, кому было поручено хранить от злоумышленников имущество Рейха.

Вскрытие вагона принесло взломщикам огорчение: в нём оказалась простая и дешёвая чешская бижутерия. Или ещё чья-то. Колечки-серёжки-ожерелья из фальшивого жемчуга, и точно такие же фальшивые самоцветы-стёклышки. По всему было видно, что указанную бижутерию немцы, скорее всего, везли в Рейх с Украины. Дорогие соотечественники и вражеские пособники по совместительству, специалисты по взломам чужих вагонов (вражеских!) когда увидели, что весь их труд оказался напрасным, и что вместо ожидаемого золота всё оказалось мишурой, поступили весьма мудро: добытые "сокровище" они тут же роздали всем женщинам, кои им попадались на глаза! Точный воровской расчёт: при мне улик нет! Пуст я, начальник!

Почему они так поступили? По "доброте душевной"? Вор, взламывающий вагон, по природе может быть добрым? Когда видит, что не золото "подломил", а "голый Вассар"? Какой у него сорт "доброты" на тот момент "в груди пылает"?

Поэтому, когда строгие к ворам немцы увидели на молодой женской половине эшелона побрякушки, то вначале возмутились, но затем, придя в себя и не теряя времени напрасно по немецкой привычке своей, устроили дознание на предмет "обогащения" женской и молодой частью эшелона. Чем всё кончилось — мне неизвестно, но знакомых винтовочных выстрелов, как прежде, мой слух тогда не отметил. Жалобные крики, что вырываются из нас при мордобоях, вроде бы слышались, но кому они принадлежали — и этого я не знаю. Возможно, что враги применили репрессии иного вида, более "мягкие" и не выше стандартного мордобоя. Но и этого я не знаю.

Ясно стало только сейчас: всякое служение, а особенно врагам, должно компенсироваться материально, хотя бы и фальшивыми драгоценностями. Если работодатель не в полной мере вознаграждает меня за труд, то для "работодателя" в любой момент я могу создать ситуацию, когда не даденное могу взять сам! Тогдашний вагон с фальшивыми драгоценностями мелочь! Да и не весь вагон очистили, стоило шум поднимать!? В самом деле, нельзя же за такое ставить к стенке!?

Сегодня хочется оправдать тех взломщиков: количество дураков, кои стали бы работать только за одну, пусть и самую прекрасную идею, даже в тогдашней обстановке становилось всё меньше и меньше! Интересно, из каких соображений исходили "добры молодцы", когда не думая о последствиях и ничуть не боясь осложнений, грабанули имущество Рейха? Если бы они искали пропитание и по ошибке вскрыли не ту "банку" (вагон) — их и понять можно: сменять впоследствии драгоценности на харчи — святое, неподсудное деяние, царь-Голод и не такое разрешает, но если они "работали" в силу воровской привычки, то какие оправдания можно найти в их адрес?

Глава 8. "Великое" стояние в Конотопе.

До "великого стояния" в Конотопе не менее длительной была задержка в Шостке.

Основной минус любых и всяких воспоминаний: "помню — не помню" Вторая, третья и десятые трудности заключаются в моём нежелании приводить точные имена и фамилии, хотя такие фамилии помогают восстанавливать мелкие подробности. Если упоминать подлинные имена и фамилии, то может получиться "документальная повесть", а этого хочется делать ещё меньше, чем писать "мемуары" Опасность "документальной повести" кроется в том, что она может потребовать "подтверждающих документов", а таковых у меня нет. Где их искать?

Записки без претензий могут быть интересны только для тех, кто сам прошёл какой-нибудь лагерь. Мне, как собирающему свои прошлые воспоминания на бумагу, было бы лестно услышать:

— А ведь точно мужик всё описывает!

— Брешет, сволочь, на свой народ!

— Правильно врёт о народе! — какого "берега" придерживаться?

Не знаю, сколько дней мы добирались до Конотопа. Запомнил это слово потому, что через три дня по прибытии в Конотоп и взрослые стали называть его "проклятым" Через какое-то время и я присоединился к оценке взрослых о станции Конотоп потому, что меня законного права куда-то ехать и любоваться из окна вагона проплывающими пейзажами. Нас вообще выгнали из вагонов под открытое небо, и такое было связано с тем, что Конотоп был пограничной станцией, где производили замену вагонных тележек с русского на европейский стандарт. У европейцев земли меньше, поэтому и железнодорожная колея у них уже. О ширине железнодорожной колеи Росси есть анекдот: когда государю императору российские инженеры предложили делать колею шире, то государь сказал:

— На х….. шире? — но российские инженеры поняли замечание императора буквально и без вопросительного знака. Неизвестными, и до сего времени путями, они измерили длину государева органа и точно его длину, не меньше! — прибавили к ширине западной железнодорожной колеи.

…или тележек в тот раз не имелось в достаточном количестве, или вагонов европейского стандарта не хватало, или мы всё же надоели немцам — такие подробности могли знать только специалисты, но как бы там не было, а наше продвижение в сторону заходящего солнца остановилось. Графики продвижения составов, "святая святых" всех железных дорог мира, для нас были похерены полностью. Или только для нас?

"Великое" стояние в Конотопе полностью изменило всю судьбу нашего семейства. Какого числа мы пересекли государственную границу Польши и Советского союза с

востока на запад, в какое время суток — и это неизвестно. Я счастливый человек хотя бы потому, что мне довелось присутствовать:

а) при попытке разрушения врагами "страны советов". Оккупация, то есть,

б) при полном прекращении существования указанной страны спустя годы. Лично я принял развал "союза", как неизбежность: "валить" мы его начали давно и дружно! Если "наверху" не было умных людей, способных понять, что их "валят" — моя вина в этом есть? Я всегда был "внизу" Тех, кто побывал в оккупации, развалом "страны советов", случившимся в своё время, удивить, огорчить и как-либо ещё расстроить было невозможно потому, что опыт жизни без "советской власти", пусть и малый, у них всё же был. А это много!

Если в оставшиеся дни жизни ещё раз выпадет удовольствие пересекать границу "Ржечи Посполитой", да если к тому же в районе железнодорожного узла Конотоп, то по сему случаю непременно выпью сто граммов самогону. Схема будет такая: выпью в Конотопе, а закушу польскими "бочкАми" на польской территории… "БочкИ" — копчёная свиная грудинка. Так мечтается.

А пока мы сидим в Конотопе и проклинаем его. Всем хочется видеть конечный пункт продвижения на западе: каков он, этот "запад"? Не верилось, что там нет этих восхитительных налётов авиации, а что они могут и там начаться — в это как-то не верилось. Поэтому мы нахально и бездумно наслаждались жизнью не обращая ни малейшего внимания на то, что она проходила под открытым небом. В небе, как сегодняшняя "растяжка", висел лозунг: День прошёл — слава Богу!

Наш родной и любимый, вечный лозунг! Правда, иногда мы от него устаём и забываем его, но чтобы он вообще не присутствовал в нашей жизни, ушёл от нас — нет, такое нам не грозит. Он для нас всегда будет "актуальным"!

Конотоп запомнился множеством народа. Все с узлами, мешками и баулами. Признаюсь: тогда я о баулах ничего не знал. Совсем недалёко от нашего "табора" располагалась некая удивительная семья, весьма поразившая: очень пожилая дама, одетая совсем не так, как мать, сидела в кресле, а рядом с нею находился мальчик моих лет, одетый в чёрный костюмчик и в белую рубашку! На шее у него было что-то чёрное, похожее на крупную бабочку. И о "бабочках" тогда ничего не знал. Запомнилось семейство потому, что у них была, по нашим меркам погорелых и нищих, настоящая гора имущества! И гора имущества пожилой дамы было очерчено полосой какого-то белого порошка с неприятным запахом и с названием: "дуст". Дама постоянно со всеми скандалила и не выходила за пределы "мелового круга" Все предметы, кои нужда заставляла её брать в руки, дама брала двумя пальцами. Мать откровенно над ней смеялась.

Но ненавистное сидение в Конотопе закончилось, нас погрузили в другие вагоны, и мы двинулись далее. Вновь дорога, всё тот же дым от паровозной трубы и изменения: дверь вагона не закрывалась.

Мы катили в неизвестность, и однажды ночью, а ЭТО всегда почему-то у женщин начинается ночью, все в вагоне проснулись и привели в действие имевшиеся источники света: свечи и "коптилки" О других источниках света в ту вагонную ночь ничего не помню. Стало совершаться событие, которое не в силах остановить ни война, ни наводнение с землетрясением, ни… Короче, моя матушка надумала рождать. Эшелон, естественно, остановили, а с ним для меня остановилось и течение времени…

Выл ли я? Не помню, но если и выл, то совсем короткое время, негромко и не так горько, как в том, запомнившемся вое с умирающим котом на коленях… Это когда сидел на земле перед сгоревшей кельей… Все последующие слёзы были несерьёзными. А если так, то чего их лить?

Лицо отца запомнил: оно было испуганным и каким-то виноватым. Более виноватого лица, чем тогда ночью, на станции польского города Хелма, у отца потом никогда не видел.

Вот оно, сказалось долгое стояние в Конотопе! Если бы мы не проторчали более недели на станции Конотоп, то рожать матушка стала бы на территории Рейха, а не в польском городе Хелме.

Много позже допросил мать о том давнем событии, и получил интересные факты из жизни даже и воюющей Европы: как водится, всякая женщина, собираясь стать матерью, готовится к этому заранее. Все женские приготовления сводятся к заготовке всяких там пелёнок-распашонок и прочих тряпочек появляющемуся в мир наш человеку.

Чем состоятельнее семья — тем больше и шикарнее заготовляется для новорождённого упомянутых позиций. Позиции могут быть и шикарными, и далеко не такими. А что могла приготовить мать для новорождённого? При максимальной нищете? И всё же она что-то ухитрилась приготовить для очередного члена семейства. Приготовление "обмундирования" для новорождённого чем-то напоминает поведение птицы, коя выщипывает пух из своего тела и устилает им гнездо для птенцов.

Выщипывает она пух из тела супруга — этого не знаю, но выщипывание пуха неистребимо в женщине, оно лежит где-то в области подсознания с пещерных времён, а может и ранее того. К настоящему времени инстинкты приготовления "обмундирования" для младенца у женщин потихоньку отмирают. И не только инстинкт выщипывания пуха отмирает у современных женщин, отмирают и другие ненужные инстинкты. Встречаются среди женщин экземпляры вообще без инстинктов матери, но редко.

Продуктом подсознательной деятельности матери был убогий узелок, и когда к вагону была подана польская "карета скорой помощи", то вместе с роженицей был принят и узелок "приданным" для младенца. Узелок приняла полька-медик, что находилась в экипаже.

Но в пути узелок исчез. Или его потеряли, или польская медицинская работница, будучи европейской женщиной, но всё же женщиной, могла проявить любопытство и поинтересоваться содержимым узелка. Когда она удовлетворила любопытство, то её польские представления о том, что необходимо новорождённому и что находилось в узелке — резко разошлись. В результате расхождения матушкиных и европейских стандартов на узелки с приданым для новорождённых, он мог прекратить существование простым манером: его выбросили.

Но! Европейские стандарты не учитывали одно: в каждую тряпочку, пусть и убогую, но чистую, женщина вкладывала частицу любви к не появившемуся ребёнку.

А польская медичка решила:

— В такое, во что собиралась русская роженица одевать младенца, по европейским меркам, нельзя заворачивать! Пусть это будут даже дети московитов, схизматов, но если он появляется на земле Польши, то облачать в рубище с первых дней его — грех!

Пани, милая пани, так ли это? Ошибаюсь? Если правильно толкую прошлые ваши действия, то пусть великой душе будет вечный мир и покой! Но мать осталась непреклонной и гневалась до конца дней своих:

— Как это не дозволить одевать "моего " ребёнка в "мои" одежды!?

Пани, что снимала мать с эшелона, приходила к ней в роддом с тортом и с поздравлениями, но мать на неё дулась за вольность в обращении с её вещами.

Когда совсем недавно попытался выяснить некоторые подробности тех дней (хватился!), то матушка, а милой старушке за 90, просто ответила:

— Не помню… — и посему всё, что я написал выше, и что напишу ниже, может оказаться сплошным вымыслом, литературой. Вот хотя бы такой: возможно, что польская женщина была медиком от Бога и мне думается, что, посещая русскую пани

в роддоме и вручая ей торт, она обязательно что-то говорила! Не могла она молчать, так не бывает при вручении торта!

Что могла сказать польская женщина-доктор русской роженице? Что сын пани отныне становится гражданином Польши? И это потому, что он родился на территории "Ржечи Посполитой?" В такое ужасное время? Была такая речь от польской акушерки? Была! Я верю в это твёрдо! Поняла мать что-нибудь из речи пани доктора? Ни слова! Никаких оправданий! Нет её убогого узелка — нет и прощения!

Братик, родившийся в польском городе Хелме, стал гражданином Польши…если бы выжил? Но об этом — позже.

Итак, наши пути разошлись: матушка проследовала в польский роддом, а нас повезли дальше. Панике нашего отца не было предела! Сейчас я его понимаю, а тогда я просто выл… Выл без эмоций и страхов, выл за компанию со старшей сестрой… Это был вой без понимания обстановки. Возможно, что и были у меня понятия, но они перекрывались страхом за мать: что с ней такое, куда её отправляют!? Это было страшнее всех прошлых налётов, как чужой, так и своей авиации одновременно. Страхи за мать во мне пребывали недолго, далее всё завертелось очень быстро: в Люблине, что был совсем недалеко от Хелма, отец попросил начальство освободить его от дальнейшего продвижения в Рейх по причине прибавления семейства.

Европа, кровожадная Европа, вечно "хищно и вожделенно смотрящая на восток, Европа!" На мой восток смотрящая Европа!! Сегодня снимаю кепку и склоняю лысину перед тобой! Почему у тебя такие стандарты, почему не меняешь их ни при каких обстоятельствах? Скажи, на кой ляд было выслушивать просьбы какого-то беглеца с востока, а тем более исполнять их? Его дети — его проблемы, так пусть он их решает сам! Тем более, что война пока что продолжается!

Враги выслушали отца и дозволили остаться в лагере. Европейцу легче умереть, чем отказаться от правил им же установленных: дальше Люблина нас не увезли. Перед помещением в лагерь всех загнали в большое помещение с высоким потолком и с небольшими окнами там же. Стены были выложены белыми гладкими плитками — так впервые увидел кафель. Народу было много, всем было предложено сдать вещи на санитарную обработку с простым и понятным нашим словом: "прожарка" Что собирался польский санитарный кордон "прожаривать в нашей одежонке было понятно и мне: вшей. "Прожарка" производилась в особых камерах и люди, из числа прибывших с востока и наслышанные о "камерах", тут же стали подозревать камеры не только в "жарке" вшей…

Тогда и познакомился с убеждением, что "вши заводятся от тоски", но они могут появиться у солдат и от долго пребывания в окопах. Откуда вошь может появиться в рубахе и кальсонах, если изначально чистого солдата посадить в окоп? Через какой срок появятся насекомые? Если испытуемые ни с кем из посторонних не имеют контакт? Вроде бы, по слухам, для выяснения истины со вшами ещё никто такого опыта с солдатами не устраивал.

Такому простаку и легковеру, как я, кажется, что при любой грязи, при любой длительности пребывания в грязи, вошь сама не заведётся! Если от тоски вши заводятся, то все законы биологии летят к чертям!

Я не тосковал тогда лишь потому, что ума на тоску у меня не хватало, не сидел и в окопе, но вши у меня были и такое "богатство" могло означать одно: вши у нас появлялись по третьей, пока ещё не установленной наукой, причине.

Помывка в обложенном кафелем помещении происходило нервно и быстро, все вроде бы и мылись, но боялись потерять близких, поэтому крик и гам в мойке стояли ужасные! Это было первое моё зрелище большого числа голых людей, и все они были почему-то одинаковые. А тут ещё пару напустили, и паника увеличилась! Но, скорее всего, просто забыл подробности помывки перед помещением в лагерь, и поэтому сочиняю. Но что помывка была быстрая нервная, все были в наготе и боялись потеряться — за эти тогдашние чувства ручаюсь!

Потом ожидали одежонку после "прожарки" в спецкамере: Европа не позволяла въезжать вшам с востока, убивала их. И опять была паника, но в этот раз лёгкая: каждый торопился найти своё "имущество".

А потом был лагерь, "stalag numer 6", недалеко от станции. На этом наше продвижение в глубь Европы или только начиналось, или закончилось: кто мог сказать наверное?

Лагерь был большой, бараков на восемь, и в каждом было много народу. Сколько — дано было знать "пану керовнику", коменданту лагеря. Пан керовник невысокого роста, но плотный мужчина лет сорока. Вроде бы из поляков. Мог ли поляк служить извечным и заклятым врагам — немцам?

Семейные хроники рассказывают, что на третий или второй день, нас решили переместить куда-то ещё. Где могла быть наша конечная точка в перемещениях — об этом, разумеется, никто отца не уведомлял. Надвигалось что-то ужасное, и отец запросился к пану керовнику на приём. Тот принял. Отец популярно объяснил господину начальнику своё положение с женой и детьми, и попросил пана керовника дать возможность хотя бы дождаться прибытия супруги во вверенный ему лагерь. Пан керовник не возражал случиться такой малости и мы затаились…

В чём заключалось "затаивание"? Лагерь был не "уничтожительным", это был пересыльный, "сортировочный" лагерь для тех, кто уходил от "побеждающей и освобождающей от рабства советской армии" и не желал с нею встречаться "ни под каким соусом"!

О точном назначении лагеря номер шесть в польском городе Люблине знают в "органах", поэтому рассказы мои могут быть и ошибочными. Но в "нашем" лагере классических немецких солдат с автоматами, коих и до сего дня показывают в "фильмах о войне" — не видел ни разу.

Сколько было лагерей не уничтожения, а перемещения, и можно ли тогдашним лагерям присваивать звание "лагерь уничтожения" — и этого не знаю. Сегодня о лагерях "уничтожения" сказано всё, все они на слуху, но о пересыльных лагерях, где никто и никого не убивал, где не было построений, кто и куда из них переселялся — об этом, возможно, когда-нибудь ещё скажут… если "сказители о прошлом" не перемрут раньше, чем их посетит "муза вдохновения".

И снова везение! Не помню, сколько времени мы были без матери потому, что не знаю европейских правил для женщин, благополучно разрешившихся от бремени. Сколько дней держат европейцы своих женщин в родильных домах после естественного детородного акта? Во всём мире, а в польских домах появления людей в мир — особенно? Польские медики продержали бы матушку полный срок, согласно медицинским правилам и законам страны, где она разрешилась от бремени. Правила содержания рожениц — они везде одинаковы для всех стран и народов. Возможно, что в военное время такие физиологические процессы, как роды, протекают совсем не так, как в мирное время, возможно, что это происходит быстрее и безболезненно.

В настоящее время состоятельные российские роженицы летают самолётами в Соединённые Штаты, или в Германию… Долго думал: "почему в Штаты"!? Символика, или расчёт: "ага, если родился в Штатах, то автоматически становится гражданином Штатов"? Или "хрен вам, уважаемые"! ошибаюсь? Напутал? Или сегодня первым делом едут в Германию лечиться от лейкемии, а потом в Штаты — рожать? Или всё же после родов в Штатах — в Германию избавляться от лейкемии, но позже?

Как бы там не было, но и тогда правила для рожениц, что в Польше, что в ужасной Германии были одинаковыми, и менять их никто не собирался. Менять их в Европе нельзя. Это касалось поляков, немцев, англичан и прочих народов, но эти правила и законы не распространялись на женщин из перемещённых лиц русской, украинской и белорусской национальности. Только у нас можно было услышать откровение, достойное удивления:

— Я Митьку в поле родила… Немного отдохнула, и жать пошла — подобный "героизм" ни одной немке, или англичанке и не снились!

Пишу на русском языке, поэтому ничего не могу сказать о том, что и "пани Ядвига разрешилась в поле крепким мальчиком весом в три с половиной килограмма и размером более полуметра"! Не могу такое написать, ничего не знаю о пани Ядвиге, а о Frau Марте — тем более. Могу сказать о матушке: она "дала тягу" из родильного дома в польском городе Хелме, как только "чуток оклемалась"! — это её "признательные показания".

Отец не терял времени. Будучи рабочим человеком, тут же нашел дополнительное занятие: у пана керовника имелся при лагере личный конный экипаж, "выезд" За этим хозяйством присматривал кучер пан Станислав. У пана Станислава имелось столько же детей, как и у отца и по этим пунктам они быстро нашли общий язык. Удивительно то, что ТОТ не знал русского, а ЭТОТ — польского, и как у них произошло "объединение" — тайна! Хотя, какие тут тайны? У пана была куча детей, шла война, и всю эту ораву нужно было кормить. И опять ошибка: нет бы, пану Станиславу бросить детей, и отправится партизанить, бить своих вечных и ненавистных захватчиков, так нет же, он идёт в услужение к явному "врагу всего польского народа"! Так один предатель очень хорошо разглядел и понял другого, а, разглядевши — протянул руку помощи!

Господи, единый ты у меня и у поляка! Упокой душу пана Станислава, кучера лагерного начальника! добрейшего из предателей "всего польского народа!

Пане керовнику, кто бы и что спросил с тебя, плюнь ты на отцову просьбу оставить его в лагере? Ответ: "никто и ничего"! Но ты выполнил просьбу отца и оставил его в лагере. Даже работать на лагерной кухне дозволил.

"Пастыри Овец Православных" и ксендзы! Избавьте душу мою раз и навсегда от сомнений, смятений и вопросов:

"позволительно мне молиться за душу пана керовника? Вроде бы и "нет", немцам служил, врагом своему народу был! Но как лишить его человечности? Если бы не его тогдашнее дозволение остаться в лагере в ожидании матери, то бы могли кончиться для нашего семейства перемещения? Или воздержаться от просьб "наверх" о "даровании его душе вечного мира и покоя"? В праве молиться о таком же пособнике врагам, как и мой отец? Чью сторону принять? Если приму сторону пана керовника — иду против "борцов прошлого с врагами польского народа", если что-то скажу худое в сторону пана начальника лагеря — тогда я не имею права жить! почему я живу до сего времени? И снова удивляюсь несуразности словосочетания: "ДРУГ — ДРУГУ".

Пан Станислав взял отца в помощники: чистить конюшню. Пустяковая работа, "синекура" по тем временам и обстоятельствам.

Удивительное дело: ну как, каким образом отец "зацепился" за этот лагерь? Да так крепко, что его не трогали? Взяткой пану керовнику пахло? Мы были нищими, какие взятки в войну? Из чего и откуда им взяться? Знанием языка? Нет, из всего польского отец знал только два польских ругательных слова: "пся кревь". Безобидные слова, перевод которым я узнал через много лет: "сучья кровь".

Как можно было уцелеть отцу тогда? Правильно, только работой, работа всегда и везде имела цену.

Отец был принят в "здоровый вражеский коллектив". Жена пана Станислава варила своим ребятам крупные бобы, не забывала и меня. Бобы были первыми в моей жизни, до этого не знал, что такой продукт питания вообще существует в природе. Удовольствие в горячем виде помещалось в бумажные "фунтики" и раздавалось нам, ребятне без учёта национальной принадлежности.

Жена пана Станислава была красивой и статной женщиной, да и сам пан Станислав внушал уважение: крепкий, красивый человек.

Пани, я даже не знаю вашего имени! Стыдно, но всегда поминаю вашу великую душу! Пани, не приходите в этот мир, вам нет в этом нужды, вы уже СОВЕРШЕННЫ! Вы прекрасны, как богородица, если верите в неё! Правда, удивительно? Жена предателя не может быть хорошей, но я готов молиться за её душу во всех костёлах Полонии! В своих — так же.

Отец, помимо помощи пану Станиславу, работал на лагерной кухне истопником. Была такая кухня для перемещённых лиц. Помню варево из общего котла, и это была "бетонная" смесь из картошки и макарон. Съедобное варево, но невкусное, без соли и непонятно почему — очень густое. Из каких соображений исходил повар, готовя такое? и был ли он поваром — трудно сказать. Думается, что всё заключалось в дисциплине: если картошки и макарон отпускалось на пятьсот обитателей лагеря из расчёта определённого количества граммов на рот, то повар столько же и закладывал в котёл: куда было девать украденное? Отсутствовал резона на кражи. Первый сдерживающий довод в пользу воровства, а второй был таков: если в странах ислама вору и до сего дня отрубают руку, то Европа во времена оккупации за такие человеческие слабости не оставляла шансов расхитителю на дальнейшее проживание. Могло быть и частичное отнятие здоровья у вора, и это достигалось хорошей поркой.

От лагерного питания непосредственно из котлов наше семейство отказалось после первого обеда, и такое было уже гордыней. Любое проявление человеческой гордыни на чём-то стоит, на пустом месте гордыня не держится, гордыне опора нужна. "Просто так" никто, никогда и ни от чего не "воротит нос" Поэтому, если мы отказались от "общелагерного" питания, то у нас что-то было иное. А что — не помню.

Отец заботился о воде для кухни, топил варочные котлы, как всегда, был на вторых ролях. Оно и лучше. Первые роли всегда опасны и тяжёлы, стоять в первом ряду в такие времена — глупость.

В скорости появилась мать с братишкой, и причин для задержек в этом лагере у отца более не имелось. Можно было двигаться далее, в Рейх.

Разумеется, такие вопросы родитель не решал, и где ему находиться — было дано знать лагерному начальству в лице господина керовника. Да к тому же отец так прочно "влился в здоровый вражеский коллектив", что "пан керовник" счёл нужным оставить при лагере столь ценного работника. Видно было, что такое решение о дальнейшей судьбе бывшего немецкого помощника для него было сущей малостью, пустяком, и мы, тихо, спокойно, продолжали занимать место в дальнем углу центрального барака. Это вначале, а потом семейству выделили отдельную комнату в этом же бараке. Для чего комната предназначалась — не знаю, но по описаниям других лагерей тех времён, она предназначалась для "барачного" мелкого начальства. Поскольку в лагере народ долго не задерживался, а "приходил — уходил", то такого руководства в каждом бараке, как замышлялось высшими "барачными деятелями" не имелось, и комната пустовала.

Как мать добралась с новорождённым от Хелма до Люблина? Почему не затерялась и не сгинула без следа, не зная ни единого слова из польского языка? И немецкого — так же? Расстояние в километрах между упомянутыми городами небольшое, но всё же? Кто-то знал, в каком лагере и где находилось семейство женщины с новорождённым, и точно направил в нужное место? Посадил на поезд. И для чего в оккупированной Польше нужно было помогать русской женщине? Добирайся сама, как сможешь! Война идёт, на кой ляд думать о какой-то русской бабе с новорождённым? Поместить её в любой попавшийся лагерь — и все заботы! Чья "система поиска" тогда работала? Немецкая? Польская? Или "европейская человеческая"? "Неуместные вопросы"!

И новый допрос матери:

— Как тогда добралась до нас? Как нашла лагерь? По какому "компасу" двигалась? Не простым делом было добраться до нас!

— "Как, как"… Почитай, сбежала из роддома. Кое-как оделась, одеяло казённое на себя, сына под грудь — и на станцию!

— Откуда могла знать, где станция?

— Что, глухая была? Паровозы гудели. "Язык до Киева доведёт"…

— Правильно для Киева, а ты была в польском городе Хелме! Понимала в польском языке столько, сколько я — в китайском. Всё же, как до станции добралась?

— Не помню… — это самое прекрасное словосочетание в историях военных лет.

Не помнит! Что ею двигало, какой "автопилот" вёл на цель? Команды какого "штурмана" выполняла? Тайна. Мистики и спириты такие случаи объясняют просто:

— Действиями нашего тела всегда управляет душа, а в её ситуации — особенно! — но что в угрожающие телу моменты душа подчиняется какой-то ещё, более высокой, силе — об этом сведений нет. Пожалуй, так.

Глава 9.

"Предупреждающая и устрашающая"

Дни шли, событий особых не было, приходили и уходили партии "перемещаемых лиц". Это были люди, говорившие не совсем русским языком, и мать их почему-то называла "хохлами". Язык "хохлов" мне нравился за необыкновенную певучесть и ласку.

Какой у перемещаемых "хохлов" был статус? Подневольные ли "перемещенцы", или добровольные, как наше семейство — этого я, разумеется, не знал. Да и нужны мне были такие знания?

Оказывается, нужны. "Для вторичных переживаний". Есть понятие "первый испуг", или переживание: это когда видишь что-то ужасное и оно тебя пугает. "Вторичное" переживание — это когда копаешься в собственной памяти, как археолог, и встречаешься с прошлым ужасом. Прошлый ужас по причине "прошедшего времени" вроде бы не так и страшен, но всё же…

В сорок лет узнал о "делах давно минувших дней" из "вечеров воспоминаний о прошлом":

— Лагерное начальство требовало от перемещаемых порядка и дисциплины. В случаях любых нарушений лагерного режима виновных могли отправить и в "Кобет Майданек пекло". Лагерь уничтожения был совсем недалеко от нашего лагеря. Удивительно! Всё рядом: смерть, вот она, ходит совсем недалёко от меня, а я об этом и не подозреваю! Наслаждаюсь жизнью! Всё хорошо и прекрасно! А рядом лагерь уничтожения с мировой "славой" и наше семейство находилось на самом краешке. Когда мать стала разрешаться от бремени в Хелме, а мы все осели в Stalag number 6, то из-за такого события полностью выпали из разряда "немецких пособников", становились неизвестно кем. Так ли это было? Что же это был за лагерь? Неужели на все потоки перемещаемых граждан у немцев велась документация? Могли быть у них "неучтённые"? Если в список попадали те, у кого были основания не встречаться с возвращающейся советской властью, как у моего отца, то это были лояльные немцам люди. А если так, тогда почему они могли попасть в "КОБЕТ?" Многое не знаю и до сего дня. Узнать? А зачем? Лагерь уничтожения в Люблинском воеводстве мать называет по-русски: "Майданка".

.

Глава 10. Доктор Анна Ивановна.

Пришла осень, за ней — и первая европейская зима. Нет, я ведь тоже родился в европейской части "страны советов", но зима Средне-Русской возвышенности отличается от польской зимы многими моментами. Стоит ли говорить о зиме в Польше? Почему бы и "нет"?

Тогда в декабре месяце ночью выпадал снег, а днём таял, превращая лагерный плац в неудобное для прогулок место. Шляться по лагерю разинув рот в такую погоду было крайне скучно, и приходилось сидеть в бараке: вечная проблема с обувью не закончилась для меня и за границей Не иметь обуви во все дни детства — моя судьба. "Рок", если употреблять красивые и пугающие слова. Все зимы для меня проходили одинаково, в какой бы части Европы я не находился — в помещении. Тюрьма. Неволя. Тоска. Стоило бежать на Запад без приличной обуви? И всё же временами вырывался на "простор" за очередной порцией информации, и как всегда, мне на неё везло.

Главный, "канцелярский" барак, где находились помещения для охраны и кабинет начальника лагеря, в одной своей половине, во второй от главных ворот, содержал в ещё и лагерное медицинское учреждение с единственным медработником доктором Анной Ивановной. Русская, из вражеских пособников, разумеется. Все хорошие люди для меня в те времена были только вражескими пособниками.

Ах, какое это было замечательное время полного незнания многих жизненных положений! Существует мнение, что войну наиболее тяжко переносили дети, но это не совсем так: детям было гораздо легче потому, что они не всё понимали. Это была первая и главная "лёгкость" для детей военного времени. Взрослым казалось, что мы всё понимали, но это было далеко не так. "Не знаю" "не понимаю" — это великая защита от внешних угроз для психики детей. Чем дольше дети пребывают в неведении, тем лучше для них, но главное — это не "передержать" их в неведении до такого срока, после которого они становятся дураками.

Только к своим семидесяти задумался вот о чём: отец — отпетый и неисправимый коллаборационист, вражеский пособник, и вообще нет слов в нашем языке, коими можно было бы изничтожить его окончательно. Его могла исправить только могила! Его труд на врагов был враждебен всему советскому народу, и, следовательно, осудителен.

Но как быть людям, кто по долгу профессии своей обязан помогать в телесных страданиях любому из нас? Анна Ивановна, да будет её душе вечный покой и вечная память, была обязана лечить любое двуногое существо без учёта его "политической ориентации" Оказывая помощь вражеским пособникам, она сама пособницей врагам становилась? Должна ли она была выполнять свой врачебный долг, или, оставаясь до конца преданной "делу строительства социализма", сказать так: "да подохните вы все, вражины, но я и пальцем не пошевелю, чтобы вас спасти"! Почему она оказалась по "другую сторону баррикады"? Почему и отчего враги поставили её оказывать медицинскую помощь всяким отщепенцам, вроде моего отца и "иже с ним"?

Белесая, у медиков определение есть цвету кожи таких людей: "пастозная", высокая и худая женщина, с каким-то скорбным, "высоконотным" голосом. И через шесть десятков лет помню тембр её голоса, и ни с каким иным не спутаю. Только зачем мне такая память?

Память, память, наша вечная "регулируемая" память с чётким определением: "это — запомни, а вот это — забудь!" У "регулируемой" памяти есть существенный недостаток: иногда, по непонятным причинам, на "забывание" включаются не те её отделы и стирается то, что должно "храниться вечно"!

Знакомство с доктором Анной Ивановной началось с того, что, как-то однажды, полный скуки, я, меряя лагерный плац, с чего-то вздумал заглянуть в одно из окон медицинской половины барака. Моим воспитателем "приличных манер" всегда была мать, и она осуждала всякое любопытство. Особенно такое, как заглядывание в чужие окна. Помещение, в которое заглянул, было маленькой и узкой комнатой, где на полу увидел мёртвую женщину, укутанную в теплый платок и в зимнем пальто. Во что она была обута — не помню. Но не босая. Рядом с мёртвой женщиной лежал и мёртвый ребёнок, так же тепло и аккуратно одетый. Мать и дитя. Почему я мгновенно понял, что они мёртвые? У мёртвых какая-то своя, только им свойственная, неподвижность. Неподвижными могут быть и живые люди, но у мёртвых она особенная, неописуемая. Откуда и как мгновенно приходит понимание, что душа покинула тело — такое объяснить я не могу. Просто понимаешь, что тело мёртвое — и всё! Таковую неподвижность способны определять даже и мальчишки в восемь лет. Как они погибли? Ребёнку было немногим больше, чем новорождённому брату.

Вид мёртвых людей не испугал. Тело женщины и её дитя пролежало на полу изолятора дня два, и эти два дня, не менее трёх раз в день, я заглядывал в окно изолятора. Что-то непонятное тянуло глядеть на трупы. Происходило и другое: когда я смотрел на мёртвых, то из окна другой комнаты за мной наблюдала доктор Анна Ивановна. Так всегда бывает: когда мы чем-то интересуемся, то в такой момент кто-то может наблюдать и за нами. Закон.

Возможно, что моё любопытство и бесстрашие перед мёртвыми заинтересовало доктора Анну Ивановну.

Только когда сам состарился, то заинтересовался: почему очень старые люди не плачут ни на чьих похоронах? "Ревут и стонут" молодые, а старушки — нет! А чего плакать? Скоро и наша очередь наступит! По этой причине меня интересовали мёртвые? У меня был шанс превратиться в мёртвое тело? Возможно, что сам того не понимая, я "примеривал" смерть на себе? Готовился к тому, что мог и сам точно так же лежать на полу? Кто знает!

Сегодня думаю, что тогдашняя такая "тренировка" укрепила меня настолько, что вид мёртвого человека абсолютно не трогает меня и до настоящего времени. Не испытываю никаких эмоций при любой степени родства с усопшим. Возможно, что такое моё поведение — отклонения в психике, но желания исправить отклонения не испытываю. Да и поздно это делать. Если я с отклонениями прожил семь десятков лет, то прожить с ними ещё хотя бы десять не представляет большого труда.

Моё безразличие и отсутствие эмоций на смерть Анна Ивановна заметила, и я стал желанным гостем во врачебном кабинете. Что-то похожее на "родство душ" появилось между нами, но с небольшой разницей: она была пожилая и знающая своё дело врач, а я — не боящийся смерти мальчишка.

Я мог заходить в её кабинет без стука в любой момент работы. Она с пониманием относилась к лагерной скуке, и, наверное, ей мечталось, что белобрысый мальчик с торчащими ушами может стать в будущем светилом европейской медицины… западной медицины… если, конечно, уцелеет во всём этом ужасе со скромным названием "война". А чтобы он мог стать светилом медицины в будущем, то нужно сейчас его "приучать к реалиям текущей жизни". Тайное желание всех взрослых: они мечтают о любви детей к их профессиям.

Анна Ивановна, милый и добрый человек, скажите, ну что могло быть интересным для мальчишки восьми лет в вашем кабинете? Да, был один интересный случай в в твоём кабинете: однажды на приёме увидел на ногах посетительницы из перемещаемых сросшиеся пальцы! Это было так удивительно! В начале войны женщина получила ожоги ног, но, слава Богу! всё обошлось без гангрены, зажило, только вот пальцы срослись. Анна Ивановна предлагала женщине разделить пальцы, и, вспомнив её разговор с пациенткой через сорок лет, понял, что она была хирургом. Но женщина из перемещённых не согласилась:

— До лучших времён… Как после операции передвигаться-то буду?

Хочу честно признаться: медицинских задатков у меня нет от природы. Тогда я заглядывал в окно врачебного кабинета Анны Ивановны с улицы от скуки и безделья, но повторяю, она мне не запрещала присутствовать и в кабинете. Наблюдать с улицы было лучше: когда наступали страшные для меня моменты в её практике, то от окна я мог убежать, а из кабинета труднее было это сделать: уже тогда я не хотел, чтобы мои страхи видел кто-то другой. Это удивительно: мёртвых я не боялся, но не мог переносить медицинские действия над живыми. Жалко мне было живое! Однажды я видел, как она из-под кожи на лбу мужчины, из всё тех же перемещённых, Анна Ивановна вытянула что-то белое и длинное, как солитёр! Мужчина заорал благим матом, но не упал в обморок, устоял. Подготовка к операции началась в моём присутствии, но что-то меня заставило удалиться с места проведения операции, и её финал я наблюдал из окна. Откуда во мне уже тогда была такая хитрость? Мужчина после операции вышел из кабинета с забинтованной головой, и, придерживая правой рукой бинты, двинулся своим ходом в барак. Что это была за операция, что такое удалила Анна Ивановна из под кожи перемещённого — не знаю. Ясно было только одно: мужчина обращался за медицинской помощью сам? В кабинет Анны Ивановны он пришёл "на своих двоих", его никто под конвоем не приводил. Получил он помощь? Получил, ушёл живым точно таким же способом, как и пришёл: ногами. Можно операцию по удалению чего-то длинного и белого из-под кожи человека отнести к "медицинским экспериментам на заключённых"? Думаю, что "нет". Я их не видел.

Только в свои семьдесят почувствовал в себе: да, я бы мог врачевать, но почему не пошёл по дороге врачевания — кто знает?

Глава 11. Лагерь. (Stalag) ДДТ. Гимн запахам.

Что такое лагерь? Это рациональное размещение бараков. Что такое барак? Это длинный сарай в один этаж для размещения максимального числа людей с минимальными удобствами. Бараки польского лагеря номер шесть были сооружением из минимального количества дерева и картона. Учитывая польскую зиму и большое скопление лагерников, отопление в таких сооружениях не предусматривалось. Всё это обнесено проволокой на столбах. Четыре вышки по углам, на которых не всегда почему-то бывала охрана. Такое случалось потому, что лагерь числился "пересыльным", и, возможно, что "верха" считали: "тратиться на какую-то особую охрану нет нужды" Но я могу "очень сильно ошибаться".

Но это только мои воспоминания, другой бывший лагерник, побывавший в этом же лагере, может рассказать другое. Насколько служит моя память, то в "нашем" лагере никого не убили, не замучили, а стрельбу с вышки, что была по левую руку при входе, я слышал только один раз. Был один выстрел, да и тот "неприцельный" Но об этом позже, ближе к моменту освобождения от неопределённости. Я бы так назвал время пребывания в лагере: неопределённость. Вышки меня не интересовали. Оценку, которую можно было дать нашему лагерю в то время — терпимый.

Не престану дивиться родному языку: как следует понимать сочетание слов "наш лагерь"? Если лагерь в Польше был "наш", то чьим в то время был лагерь в Магадане? Какое-то проклятье висит над нами: всегда и все лагеря были только "нашими"! Что в Польше, что в других местах.

С моим "военным" прошлым всё обстояло так: за всю жизнь редко вспоминал лагерь, если не считать моменты, когда о нём напоминали с экрана советские фильмы о войне. Как-то в СМИ проскочила по недосмотру правда о создании "наших" "документальных" фильмов: многие "военные действия" разыгрывались. Всё в таких фильмах исполнялось настолько правдиво, что отличить игру от истинного документа было невозможно. Вывод: не смотрите "документальных хроник о войне", киношники могут и соврать. Не все операторы, и не всегда, делали их в "живую" Дубль — он и есть дубль.

Обманы нужны для вдохновения. Вдохновение нужно для победы. Победа нужна для "слёз на глазах" Кольцо замкнулось. "Символ вечности" Приехали.

Правильными, верными художественными фильмами о войне и лагерях для меня останутся польские фильмы. Когда смотрю фильмы поляков о войне в Европе, то готов подписаться под каждым кадром любого их фильма. Это только моя оценка, могут быть и другие, война была для всех одна, но каждый видел и запомнил увиденное по-своему. В войне я не принимал участия, ни в одного из "двуногого и прямоходящего" не выпустил ни единой пули, а был только наблюдателем того, что война позволяла за собой подсматривать. Согласен, что "тётя Война" не всё и не то, что следовало, показала, но есть ли моя вина в таком "недосмотре"? Поэтому говорить о всей войне разглядывая только свои "картинки" — не могу.

Забавляет и такая мыслишка: кто будет тот последний, кто напишет свои соображения о древней войне? Что он о ней может сказать новое? Все наши мелкие войны были "справедливыми и освободительными" без уточнений, чья справедливость в таких войнах была выше. За последние десять лет у Большой войны стал расти "хвост сомнений" о её "качестве", и рост такого хвоста не прекращается. С чего бы так? Сколько сомневающихся граждан, и с чего сомнения появляются? Вроде бы всё было верным и правильным? С чего бы это "на прекрасном, героическом лице нашей войны" стали появляться "белые пятна"? Оказывается, беда не в количестве убиенных тел человеческих, а в том, что она не совсем красиво и аккуратно вписывается в историю отечества нашего. И "гуманизм" наш был не лучше, чем у наших врагов, и мы делали всё такое, за что проклинали когда-то захватчиков. Похоже, что враги войной в нас "разбудили зверя", но как объяснить наше прошлое "миролюбие" в Прибалтике и Западной Украине — этого не знаю.

Продолжу о польских фильмах: польские фильмы о войне — самые точные и правдивые, один к одному без "дублей и режиссуры" Художественные польские фильмы о войне равны нашим "документальным" о тех же самых событиях. Или я сверх меры влюблён в польский кинематограф? Если телевиденье показывает что-либо польское о войне — смотрю и верю всему увиденному на сто процентов. Даже в таком шутейном фильме, как "Четри панцерни и пиес" очень всё показано правильно! Удивительно: одни пытались показать "правду" и опускались до лжи, другие шутили правдой! Редкое явление! Чего стоит польский фильм о том, как некий молодой поляк, в одиночку, шутя, начал войну. Пусть "патриоты" покараю меня за "нелюбовь к отечественному кино", но только польские фильмы о войне меня волнуют. Не волнуют и американские фильмы о войне в Европе потому, что война коснулась их с "заду" В американских фильмах военная трагедия отлакирована до такой степени, что хочется влезть в полотно экрана и побыть в их войне хотя бы немного и отдохнуть от мира. Война у них красивая, богатая и местами даже шикарная. Заокеанские "режи" очень хотели бы сделать волнующий фильм о прошлой войне в Европе не хуже поляков, но не дано им такое! Американские фильмы о войне — это взгляд сценариста, который не видел того, о чём повествует. Мой совет Американской Гильдии Режиссеров:

Глава 12. Американские фильмы о прошлой войне в Европе.

Господа заокеанские кинодеятели!

Если кто из вас надумает снимать фильм о прошлой войне в Европе, то подобную затею немедленно забудьте. Не тщитесь, не тратьте деньги впустую: вашему фильму веры не будет. Но если вы всё же хотите сделать фильм о прошлом, то мой совет вам: отдайте деньги, что вы собираетесь тратить на создание фильма любому, пусть и начинающему, молодому режиссеру-поляку и только скажите, что вы хотели бы увидеть в фильме: он вам снимет шедевр и все "Оскары" будут ваши!

Если вы упрямы, как чёрный вьетнамский буйвол, и хотите всё делать сами, хотя бы то пригласите на съёмки любого поляка возрастом за семьдесят, пусть и не "киношника": он, понятное дело, обойдётся дешевле, но при выполнении вами всех его советов и рекомендации, всё те же "Оскары" вас не минуют!

О кассовых сборах речь не ведётся: они будут максимальны.

Повторяю: может оказаться, что консультант будет очень далёк от киноискусства, но пренебрегать его советами, если не хотите, чтобы ваши денежки, вложенные в фильм, разлетелись по ветру, не советую. Лучших и правдивых фильмов о войне, кроме польских, ещё никто в Европе не делал и не впредь не сделает! Поляки говорят:

— Понятное дело, война — она и есть война, весёлого в ней нет ничего, но покажите эту "холеру ясну" смешно — и она потеряет страх!

Если поляки не захотят консультировать ваш фильм — обратитесь тогда к чехам: в весёлом издевательстве над войной они недалеко ушли от поляков.

Можете пренебречь советом, но в таком случае не только "Оскара", но и простого признания фильма вам не видать, и те доллары, что вы вложите в создание фильма, уйдут от вас "с концами" В переводе на понятный язык: они к вам не вернутся. А это — убытки, это — не дело. Не вызовете вы своим "кинотрудом" эмоций у зрителя от много миллионных затрат, что уйдут на создание фильма.

Теперь немного о "литературном" обмане: много написано слов о "преследовании старых героев ужасами прошлой войны" Как-то: сны о хождении в атаку, смерти боевых друзей-товарищей. У меня воспоминания о тех временах приходят по случаю, а чтобы сидеть им в памяти не "вынимаемым гвоздём" — такого у меня никогда не было. Такое не случается потому, что настоящих страхов от войны на меня не сваливалось, а те бомбёжки, в коих довелось побывать, были несерьёзными: из настоящих бомбардировок с воздуха живым мало кто выбирался.

"Концентрированная" война, "спирт войны", испили те, кто был в окопах и ходил в штыковые атаки, убивал и кого убивали; кто сидел в танке и посылал снаряды, а в ответ бывал подбит сам и горел, но выжил; стрелял из орудия и сам получал рвущееся железо: кто летал-сбивал-бомбил и кого так же сбивали…

Ничего похожего, даже и близко мимо меня не проходило, а то что было — так, мелочи, несерьёзное всё.

Поэтому, через шестьдесят лет с конца войны штыковые атаки могут сниться только очень эмоциональным людям. Попытаюсь объяснить совсем ненаучным образом: если спросить любого нормального человека:

— Как вы думаете: хождение в штыковую атаку — приятное занятие? Воспоминания о них удовольствие у вас вызывают? — всякий, если он нормальный человек, ответит:

— Нет! — как можно испытывать удовольствие от втыкания острого металла даже и в тело врага? Месть врагу — это удовольствие, но сам процесс совершения возмездия портит психику воздающего возмездие. И трудно поверить в то, что какой-то отдел нашего мозга, забитый ужасами прошлого, не хотел бы стереть эти ужасы раз и навсегда, чтобы остальная часть мозга жила нормально и без кошмаров. Если это не так, тогда у меня не мозг, а садист какой-то, и ему доставляет удовольствие самого себя истязать прошлыми ужасами! Если так, то все герои прошлой войны — сумасшедшие. Не о них ли песня сложена:

"… мы все войны шальные дети

и генерал, и рядовой…

Опять весна на белом свете,

Опять весна на белом свете

Опять весна на белом свете!

Бери шинель, пошли домой!"

Если утром рассказываю ближним о том, как "в сонной штыковой атаке заколол троих врагов, но они почему-то отказывались умирать и это пугало больше, чем мои удары штыком в живую плоть…", то первыми забеспокоятся родственники:

— А он не "того"? Что за кассеты с "фильмами" хранятся в его лысом черепе!? — очень сомневаюсь, что мне нужен такой "видеомагнитофон".

В литературе встречал высказывания, что "старым солдатам снятся штыковые атаки", такое написано, но в реальной жизни — не встречал. Подобные "психологические байки", пожалуй, сочиняли не ходившие в штыковую атаку "мастера художественного слова", но кто бы осмелился сказать о "творцах":

— "Брешут"!

Всё, что сказано выше — только моё. Возможно, что у других с войной всё происходило иначе, но пересыльный лагерь в польском городе Люблине не снится.

Согласно всем литературным правилам и канонам он должен это делать хотя бы раз в месяц. Или два раза в году: в день попадания в лагерь и, соответственно, в день "исхода" из лагеря. Вполне достаточно двух напоминаний.

Не снится, возможно, ещё и потому, что помню его и без сонных напоминаний. Память о лагере не приносит отрицательных эмоций и снов "с холодным пОтом". Такое со мной происходит, думаю, потому, что принимал тогда всё происходящее вокруг своими восьмью годами. Возможно, что в восемнадцать лет лагерь воспринимал по-другому. Бывает, что и приходит ни к месту что-нибудь из прошлого, но сознание чужим голосом задаёт вопрос:

— А на кой хрен тебе это нужно? — и все воспоминания "о штыковых атаках" уходят в глубины памяти до следующего "сеанса связи с прошлым".

Удивляет: каждая "картинка" из прошлого и до сего дня сопровождается запахом. Лагерные бараки вначале воняли дустом, сиречь — гексахлораном, заменителем бань военного времени и препаратом от клопов, вшей, блох. Иных спутников "перемещённых лиц" не знаю. От клопов, грозы военного времени, некуда было деться и нас обильно посыпали продуктом ИГ "Фарбениндустри" в надежде ослабить мощь клопиных атак на юные тела. Никто тогда не подозревал, что ДДТ — порядочная гадость и яд! Сколько этой дряни сёстры и я пропустили через свои детские хилые организмы? По всем тогдашним санитарным нормам Европы, исключая, разумеется, европейскую часть советского союза, мы не должны были вообще выбраться из-за кордона живыми: настолько много было в наших детских организмах иностранной отравы! Пожалуй, тогдашний клоп, вздумай он по глупости выпить ничтожное количество моей крови, немедленно упал бы замертво!

Всё остальное, кроме ДДТ, для нас было сущей безделицей. Только одного гексахлорана нам бы хватило для вечного упокоения в польской земле, но нет, с нами ничего не произошло, и это весьма разорительно для нашего государства. Или медики всё же ошибались, когда заявили, что "ДДТ — опасный для жизни порошок"? Может, он совсем никакой и не яд? Если так, то предлагаю вернуться к широкому и повсеместному применению ДДТ (дуст) в нашей стране и заодно предложить парламенту разработать закон о гражданах, побывавших в годы войны в лагерях, и в избытке наевшимся гексахлорану:

"Увеличить срок трудовой повинности до 65 лет лицам, побывавшим в фашистских лагерях, где с целью борьбы с паразитами (клопы, вши, блохи) они обильно обрабатывались продуктом немецкой фирмы…" далее следует название фирмы тех лет.

Основания для внесения закона: "необыкновенная физическая прочность и живучесть указанных лиц в борьбе с лишениями и невзгодами, коим они подвергались все годы последующей жизни. Факт удивительного долголетия — результат обильного попадания в их организмы продукта немецкой фирмы "ИГ Фарбениндустри".

Посмотрите на тех, кто побывал в фашистской неволе: они более свежие и здоровые, чем их сверстники! Они более культурные внешне, и внутренне! И все, как один, не плачутся о прошлых страданиях в неволе, и ни один! не скажет:

— А всё было не так уж и плохо!

Почему так не могут сказать? Говорят о прошлом плохо только тогда, когда это прошлое хуже настоящего. Позволительно хаять прошлое, если настоящее не лучше? Любой немец, по моему желанию и в любой момент, мною мог быть превращён в "фашиста" и никто не стал бы проверять: "так ли это в действительности"? Сомнения были обратные: правда ли, что я "во все времена истории оставался гордым, гуманным, справедливым, мудрым, добрым советским человеком"?

Кажется, нашёл объяснение необыкновенной прочности тех, кто побывал во вражески и своих, "дружественных", лагерях: они живут дольше потому, что ожидают лучшей жизни. Надеются на неё. Только надежда на лучшее держит нас в этой жизни. Иных объяснений прочности и несгибаемости "старой гвардии" не знаю.

Первый зуб потерял в шестьдесят два года, и в этом обвиняю тех, кто слабо обрабатывал меня гексахлораном в своё время. Скармливали бы продукт в нужных объёмах, так, глядишь, сегодня не показывал протезы, а улыбался бы естественными зубами! И череп мой был бы не "голый, как коленка"! Не получение дуста тогда — вот настоящая причина моего преждевременного старения!

Старшая сестра в шестьдесят лет гордилась прекрасно сделанной вставной челюстью с металлокерамическими зубами: она получала меньшую порцию дуста. Всё верно, порции ДДТ у меня, как у младшего, были больше, чем у неё: клопы меня любили сильнее, чем сестру. Это объяснимо: моя кровь была слаще.

Установлено, что самка комара не может отложить яйца без стопки человеческой крови. Желательно — мужской. "Клопиха" — так же. Да, пожалуй, что ДДТ вовсе никакой и не яд, а химикат, способствовавший длительному пребыванию зубов на своём месте, но только у мужчин. Только сейчас дошло, почему я ещё жив: в нашем отечестве нормы на потребление ядов отличаются от европейских норм на порядок… а возможно и на два.

Лагерь перемещённых лиц в польском городе Люблине имел запах дуста, стойкий, всюду преследующий, неуничтожимый. К запаху дуста примешался и другой запах, но немного позже. Для "красоты слога" можно было бы написать "запах ада", но поскольку бывать в аду не приходилось, то не следует врать. Да и к тому же мои любимые спириты, коим верю больше, чем христианской церкви, отвергают существование ада.

Не хвалясь, заявляю: "перспектива попасть в ад не пугает: дело-то привычное"! Думаю, нового в аду ничего не увижу.

Неправда, врут писатели, когда запах сгоревшего пороха, называют "кислым". Запах сгоревшего пороха приятен, он особенный, ни с чем несравнимый. Возможно, тем писателям доводилось вдыхать запах сгоревшего чёрного, охотничьего пороха? Что такое "кислый" запах, с каким его можно сравнить? Если запах за секунду наполняет рот слюной — да, тогда такой запах заслуживает названия "кислый", но если у сгоревшего пороха запах особый, приятный, уксус не напоминает, то как его можно называть "кислым"? Запах сгоревшего артиллерийского пороза прекрасен, поэтому все "кислые" сравнения напоминают старые времена в отечестве, когда коньяк стоил дешевле водки. Были "ристакраты" и "знатоки напитков" из среды "омрачённой пьяни", кои заявляли:

— Н-е-е, коньяк пить не буду! Он клопами воняет!

— Что, приходилось пить настойку на клопах? Сравнивал?

Первые послевоенные пять лет имеют другую окраску и аромат. Эти годы местами просто прекрасные, и красота их простиралась до момента, пока не познакомился с радиотехникой. Эх! Почему советская власть дозволила иметь гражданам "страны советов" радиоприёмники? Чтобы "люди к культуре приобщались"? Если бы! Почему законы военного времени о "использовании для личных нужд приёмо-передающей аппаратуре" были отменены в мирное время? Как оно могло быть "мирным", если вокруг только и было разговоров "о холодной" войне? Почему гражданам дозволили слушать "вражеские голоса"!?

Но это было позже, в "русской Швейцарии", на Урале. До настоящей Швейцарии дело не дошло. Если те из граждан "страны советов", кто не бывал в лагерях Польши, не могли мечтать о Швейцарии, то что оставалось мне, побывавшему в лагере?

В "русскую Швейцарию" — милости просим, но в настоящую — не смешите публику! Я и довольствовался отечественной "Швейцарией", и смею заверить, что она прекрасна! Не могу сравнивать настоящую Швейцарию с "русской", но любить свою — в моих силах. Урал более красив, чем Швейцария. Весь Урал, как Средний, так и Южный. Северный Урал не видел, минул его.

Познакомиться с указанной географической местностью возможностей у меня было как 100 к ста.

Глава 13. Лагеря.

А пока что я пребываю "ин шталаг нумеро шесть" в городе Люблине одноименного воеводства.

Лагерь расположен близко от станции. Нам везло на железнодорожные узлы всех размеров и местоположений. И этот "шталаг" был рядом с "железкой". У кого родилась фантазия построить лагерь в городе? Да ещё рядом со станцией? Сегодня понятно: строительство лагеря было задумано для длительного пользования лагерем и станцией рядом с ним. Высокие авторы лагерей в Польше не могли и подумать, что другие точно такие строители, но уже других лагерей, придут наводить порядок:

— Лагерь лагерю — рознь! Социалистические лагеря "исправляли" своих обитателей, фашистские — убивали! Попробуй с этим не согласиться! К стенке захотел!?

Какие могут быть фантазии у строителей лагерей и "шталагов"? Для массового возведения лагерных строений нужно отклонение в психике у главных распорядителей стройками и страстное, до умопомрачения, согласие остальной массы граждан признать такие психические отклонения "вождей" "гениальными"! И только.

Далее — дело техники, рвения исполнителей и мечты получить награду за усердие. Сами граждане, по собственной инициативе лагеря и строят. Им только нужно указать места, где нужно строить, и определить сроки исполнения. Фантазии при строительстве лагерей исключаются, это лишнее. Скромность украшает… товарищи!

* * *

Потом было тихое католическое Рождество. Было что-то вкусное, отличающееся от повседневного пропитания, но что — память не хочет выдавать:

— Давай хотя бы это ставим неразглашенным!?

Ах, Рождество! Почему бы ни устраивать его каждый день? Или хотя бы раз в неделю? Могу уступить и согласиться на ежемесячное празднование рождества…

На рождественские праздники в лагере появились самодеятельные артисты и дали один концерт. Из всего представления запомнил частушку, кою на русским языком исполняла молодая тётенька:

"Я приехала в Москву — там трамваи ходят!

Руки-ноги отрезают — а потом трезвонят!"

Тётя обманывала: сколько не катался с отцом в кабине вагона, в этом чудесном и нужном изобретении, при мне отец ни кому не отрезал, ни руки, ни ноги! Может, мешал отцу выполнять дополнительную работу?

Ничего особенного в единственную польскую зиму не произошло. Мать отдавала себя меньшему братику, так и положено, а он родился слабеньким и более хилым, чем я когда-то. Меня, как об этом говорил выше, когда-то родители для встречи с вечностью, клали под образа дважды, а его — ни разу… по причине отсутствия образов. Это наше, русское: когда мы уже ничего не можем сделать для того, чтобы задержать жизнь в детском теле, то кладём его под образа с тайной надеждой на то, что и Бог от нашего такого "изобретения" откажется. Только что появившийся в мир брат понимал: время особое, военное, да ещё и лагерное, и уж коли положат тебя под образа, то уберут из-под них только с одной целью: где-нибудь закопать. И забыть. Без посещений места "вечного упокоения" в будущем. Поэтому братишка и держался, имея за плечами, всего пять месяцев лагерной жизни.

Милые женщины, матери! Если вы желаете иметь дочь, то за год до зачатия вы должны очень обильно и калорийно питаться! Ежели вы мечтаете подарить супругу наследника его славной фамилии, то прочтите всё вышеизложенное и не предавайтесь чревоугодию на ночь. Если вы пребываете постоянно голодными, как в пище, так и в плотских утехах — тогда мальчиками вы будете обеспечены сполна. Доподлинно установлено, что девочки у супругов появляются от доброго питания и большой любви супруга к жене во "время выполнения супружеского долга".

Продолжение 13 главы. Ботинки.

Номера глав пустяковой повести я никоим образом не подгонял, и всё же рассказ о ботинках у меня пришёлся на тринадцатую. Рок!

С каких доходов — мне неизвестно, но отец купил в городе ботинки. Чёрные, кожаные и на кожаной подошве. Слово "кожаные" в исполнении отца ни о чём не говорило, они могли быть любыми, но с одним и главным условием: не пропускать воду к моим ногам от "каши" из воды и снега, коей был покрыт плац лагеря. Я радовался: вот оно, счастье! мои ноги защищены от мокрого снега на лагерном плацу, и в такой защите любые лужи — тьфу! Проверим это! Вперёд! Счастье! Я могу выйти из провонявшего "дустом" осточертевшего барака! На мне — красивые ботинки! Со шнурками! Первые шикарные в моей жизни ботинки! В них и ходить-то жалко, ими впору только любоваться и радоваться от мысли, что они у меня есть! Фантастика! И этого слова я тогда не знал, а поэтому просто тихо радовался.

В который раз повторяю, что ни дат, ни чисел, ни времён года тогда для меня не существовало. Для меня не было войны и лагеря, но были ботинки и созданные лужи под эти ботинки на лагерном плацу начала польской весны. Весна к полякам приходит раньше, чем она ко мне приходила в монастырь совсем недавно.

Сегодня я бы вообще мог все воспоминания поделить на эпизоды и этим ограничиться. На сегодня вычислил с применением пальцев на руках, и мне их хватило, что в день, когда я учинил "ходовые испытания" новым ботинкам, был концом февраля польской зимы сорок четвёртого года. Или это всё же был слякотный лагерный плац, пригреваемый первым мартовским солнцем?

Да какая разница! Я — в новых ботинках! Плевать на лужи и тающий снег: я от них ограждён ботинками! Первыми в моей жизни! Большего счастья для меня и быть не могло!

Остановлюсь на минуте восторга и счастья! Сохраню эту минуту навеки в памяти, не стану стирать потому, что память о первых ботинках в жизни уничтожать нельзя! Это больше, чем первая любовь!

…минуты счастья прошли в месиве из мокрого снега с подстилкой из воды и закончились тем, что я почувствовал ногами холодную влагу…

Помню страшное удивление и отчаянье, когда вдруг подошва на одном, а затем и на другом "произведении польского обувного искусства" тихо и плавно отвалилась от "верха" и на "волю" вылезли мои пальцы в плохих чулках! Что было со мной? Почти босиком добежал до барака, показал причину трагедии и немедля предался горю! Мои были слёзы не меньшие по горечи, чем те, что лились из моих глаз после памятного пожара в монастыре! В монастыре я плакал о гибели старого кота, курцхаара, немецкой тигровой породы, теперь — о ботинках польского производства военного времени. Увидев, что я примчался в барак с отвалившимися подошвами, отец стал смеяться, а мне было непонятно: чему он смеётся!? От отцова смеха моё страдание усилилось и стало неимоверно горьким, но, пожалуй, на ступеньку ниже, чем в то памятное утро пожара в монастыре. Если бы кто-то надумал тогда утешать меня в горе от гибели ботинок, то у него ничего бы не получилось…нет, могло бы получиться, если бы немедленно вместо погибшей обуви польского изготовления я бы получил новую обувь от любого иного производителя!

Можно ли было назвать неведомого поляка-сапожника, большого мастера-обувщика, что изготовил красивые ботинки, "жуликом"? Такого слова я тогда не знал. И "жульничество" мне было неведомо, а если бы знал смысл извечного, возвышенного и любимого человеческого как "жульничество", то, не задумываясь, применил бы его к поляку-сапожнику! Какое это всё же счастье кое-что не знать!

А сегодня ругать польского мастера-обувщика не стану по единственной причине: у того мастера-обувщика были ЗОЛОТЫЕ руки! Если он ухитрился из картона сделать ботинки, да такие ботинки что их невозможно было отличить от кожаных ботинок, то какие бы он сделал ботинки из настоящей кожи!? Вот о чём нужно помнить!

Художники, да, те самые, что ныне пишут копии картин великих мастеров! Ибо к вам обращаюсь я: вы не менее велики, чем признанные мастера живописи, но всё же тот поляк, что вместо кожи на подмётки ботинок пустил картон — выше вас! Я не видел ни одной вашей копии, а вот ботинки того мастера меня радовали полных двадцать минут!

До сего дня благодарен тому мастеру, да будет его душе вечный покой! Спасибо тебе, пан мастер за весёлые воспоминания о ботинках! Если хорошо подумать, то я плакал о ботинках минут десять, а может и менее того, но история с польской обувью у меня осталась навсегда! Талант, дар, умение — назовите это как угодно, но обычный картон, бумагу, замаскировать под спиртовую кожу — такой дар не каждому даден! Это дар свыше! В этом веселье и радость, в этом и гордость моя: "я носил ботинки работы великого обувного мастера Ржечи Посполитой!"… пусть всего один час… или менее? Что толку в ботинках, где подошва из натуральной кожи служит их владельцу не один сезон? Что проку в ботинках, будь они настоящие? Из таких "несносимых" ботинок я бы когда всё же вырос, или износил их — и всё! Нет ботинок — нет и памяти о них, отработали они своё, аут! А ботинки, мастеру-изготовителю которых присуждаю "золотую медаль" и звание "чуда польского обувного искусства", останутся навсегда!

А что отец? Мог он отличить "спиртовую" кожу от картона? Допускал мысль о том, что великий польский обувной мастер, продавая ботинки, предупреждал о том, что ботинки сделаны не для хождения по лужам на лагерном плацу в начале польского марта месяца, а только в сухую погоду?

Всё повторялось: год назад отец получил коробку спичек немецкого солдата и загремел с ними в Гестапо по очень простой причине: не знал немецкого языка, и вот теперь что-то похожее получилось с моими ботинками! Многие наши неприятности случаются от незнания языка! Только потому у сынка на ногах и развалились новые и красивые ботинки польского производства, что его отец ни слова не понимал из польского языка! Не принял во внимание предупреждения польского мастера-обувщика, кои могли быть даны о своей продукции: "годны для сухой погоды"! Кто виноват в трагедии с ботинками?

Не помню, чем закончилась "обувная" трагедия, но босым я просидел на барачных нарах недолго: польская весна прогрела землю быстрее, чем на родине и выпустила меня на волю.

Глава 14. Послабления.

Сегодня думаю только в "торжественные" и "памятные" даты: на всех ли перемещаемых были заведены документы с Ф.И. О.? Кто вёл "бухгалтерию"? Были "неучтённые" из "перемещённых лиц"? Когда вспоминается масса народу, что появлялась в лагере и затем куда-то уходила, то берёт удивление: неужели они все были переписаны и пронумерованы, сложены в папки в алфавитном порядке? Ведь это титаническая работа, страшное количество бумаги! Для чего и зачем? Мне непонятен смысл таковой "бухгалтерии"

Охрана лагеря была слабая, несерьёзная. Видел только одного часового на правой вышке, если стоять лицом к выходу. Были три других вышки, как и положено, в системе охраны серьёзного лагеря — ставьте меня к стенке, но не помню о них ничего! На кой хрен такая "выборочная" память!? Почему была только одна вышка? Или в лагере содержались сплошь немецкие прислужники, и караулить их не было нужды? Если бы надумал в 46 году излагать воспоминания в письменном виде, то иных слов, как "вражеские прихвостни", об обитателях лагеря не написал. Всякое иное слово в их адрес могло быть расценено "компетентными товарищами" тех лет как "сочувствие врагам", а всякий сочувствующий врагам — сам враг. Логика железная.

Пользуемся "вражеским прислужником", а не "коллаборационистом" потому, что "прислужник" понятнее и привычнее нашему уху. Сегодня их называют мягко: "сотрудничавшие с немцами", а прежние "вражеские прихвостни" канули в прошлое. На смену приходят мысли о "забвении" и "примирении", но пока ещё никто не сказал: "прошу Вас забыть, как тяжёлый сон, порочащие эпизоды вашей жизни"! Ещё такое возможно сделать хирургическим путём: влезть в черепную коробку и почистить основательно отделы, ведающие:

а) жизнью до порочащего момента — оставить нетронутыми,

б) позорные страницы жизни — стереть, естественно!

в) соединить "достойные" части и продолжать "фильм" далее.

Есть и "четвёртый пункт": порочащие деяния не считать таковыми, не "стирать", но жить с ними. Если найдётся такой, не из потомков вражеских прислужников, разумеется, кто станет за таковые моменты твоей жизни плевать тебе в лицо — прости его и продолжай жить, как и прежде!

Той ранней весной, когда обувь польского производства не выдержала ходовых испытаний и позорно развалилась до основания — в лагере появился…торговый ларёк! В польском исполнении образец торговой архитектуры! В тесном ларьке молодая и красивая паненка продавала лимонад. Возможно, что в ларьке продавалось что-то ещё, но моё воображение из всего ассортимента ларька поразили только бутылки с лимонадом. Такое я не видел: бутылка закрывалась фарфоровой пробкой с прокладкой из красной резины. Прижималась пробка устройством рычажного типа из проволоки! Сама бутылка, даже и пустая, представляла глубочайший научный интерес: выпив лимонад, можно было играть бутылкой, открывая и закрывая её горло много раз! Выпивать лимонад сразу, без остановок на осмысление прелестей жизни, было преступлением без оправдания! Содержимое нужно было пить так: пропустить пару глотков небесной влаги, закрыть бутылку, выдержать паузу и затем всё повторить. Вот это жизнь! А так, чтобы хлебать без всякого смысла, напиться — это… этому и названия нет. Вкус и аромат того лимонада я помню до сего дня… Все последующие напитки в моей жизни, возможно, были и лучше польского лимонада, но он-то был первым! Лимонад из лагерной палатки с малым содержанием сахара, а вообще-то он был на сахарине, так и остался моей первой любовью. Ничего удивительного: утёнок, вылупившийся из яйца, будет следовать и за кошкой. Он так устроен: следовать за тем, что он первым увидит при выходе из скорлупы. Не я это установил, но во многих случаях в своей жизни этот закон испытал на себе. Всё верно! Конец мне, порченый я!

У ларька часто торчали два молодых полицая. Они ничего не покупали у красивой пани из ларька, но долго и с улыбками о чём-то говорили.

Ларёчное счастье продолжалось недолго и ларёк почему-то убрали. Пределов моему огорчению не было, но только сегодня понял: ларёк убрали из чисто экономических соображений: "контингент" лагеря был глубоко "не платёжноспособным".

Глава 15. Пожары.

Быстро закончилась слякотная часть польской весны, и пришло благословенное время тепла! Знакомое, прекрасное, вечно ожидаемое время!

В лагерь привезли большой стог соломы, а вот когда и на чём привезли солому — этот важный момент я прозевал. Стог, возможно, был большим потому, что я был маленький.

Солома была частью забот лагерного начальства для "перемещаемых лиц" планировалась, как подстилка под их бока.

Могу и ошибаться: или стог действительно был большим, или я всё ещё оставался маленьким, но как бы там не было, а он меня впечатлял. Гора чистой соломы была самым большим удовольствием на тот момент: в соломе можно было валяться, зарываться в неё, кувыркаться так, как позволяла фантазия и падать на неё без малейшего вреда для тщедушного тела. Сказка длилась недолго: стог приглянулся и женщинам из "перемещённых лиц", коих мать называла "хохлушками". На второй день существования стога они пустили его совсем не в ту сторону, в какую мечтало его пустить начальство: на соломке они надумали готовить пропитание. Появились с посудой и приступили к "таинству". Я прекратил свои "гимнастические" забавы и стал наблюдать за ними. А как иначе? Разве мог продолжать забавы в соломе, когда женщины приготовились готовить пропитание? Очень интересное занятие: наблюдать с чего и как женщина приступает к приготовлению пропитания.

Их было трое. Удивительное явление, кое никому и никогда из мужчин не удастся научно объяснить: они занимались извечным делом и продолжали ворковать на языке, из которого я понимал совсем мало слов. Что это был украинский, да ещё и "западный" язык — этого я тогда не знал. Не знаю и сейчас.

Кто виноват в дальнейшем? Лагерная кухня, что продолжала выдавать несъедобное варево из картошки с макаронами неимоверной плотности, равной застывшему бетону? Иногда и подгоревшему слегка? В том, что украинские талантливые стряпухи захотели лучшего и достойного пропитания — их вины в этом не нашёл бы ни один следователь. Как можно потреблять лагерное питание, когда каждая из них врождённый талант в приготовлении пищи!? Даже и в военное время!? Им, большим и признанным всем миром, мастерицам по борщам!? Лучше смерть!

Вот и тогда три стряпухи на удалении от стога, кое им показалось безопасным "в пожарном отношении", устроили три очага: два, или три кирпича, и на них — посудина. Всё, более ничего не нужно! Приступаем к извечному женскому занятию — стряпне. На свежем воздухе. Без запретов. По своим способностям и возможностям в продуктах. Солнышко, теплынь, тишина, всё отошло куда-то, да и так далеко, что вроде бы нет и войны! Ничего худого в мире не существовало, оставалось только священнодействие у скромного очага вперемешку с милой беседой, коя бывает выше и дороже самой изысканной пищи! Вечное, непреходящее священство!

Наблюдал за их работой, а наблюдали они за мной — этого я так и не узнаю. Но хотелось: что они могли заметить за "хлопчиком"? Ничего, а вот "хлопчик" — тот замечал: каждая из них шла к стогу, брала малую охапку "соломенного топлива", клала его в стороне от своего очага, затем брала меньшую порцию и совала её под посудину с варевом. Дело шло к завершению готовки, но солома — она и есть солома: быстро и жарко сгорала, не давая нужного огня для варки того, что находилось в посудинах.

Через годы как-то услышал сравнение: "его любовь — как солома: обжигает, но не греет". Следом за пословицей почему-то вспоминался лагерный стог соломы и стряпухи в "огнеопасной" близости от него.

Женщины ворковали, но на каком языке предавались извечному женскому удовольствию — не знал. Да и чего там понимать? Женщины занимались вечной работой: готовили пищу, это и так понятно! И всё же…

…таская солому для очагов от "главного топливного склада", милые поварихи проложили дорожку из соломы от огнищ до стога. И миг наступил, он просто не мог не наступить: в один из моментов у одной разини, а она в это время увлечённо и быстро что-то щебетала соседке и беседа "вступила в затяжной диалог", совсем маленький огонёк вышел из очага, и со скоростью, не меньшей, чем по дорожке из пороха, устремился к стогу соломы!

Мы, мальчишки, такие дорожки в осень сорок пятого делали из пороха, но это было в сорок пятом, а пропитание женщины готовили в сорок четвёртом. Оно и понятно: и я, будь огоньком, тоже захотел бы вкусить больше от большого стога, а не довольствоваться теми крохами, что получал из рук женщин. Огонь любит свободу, он только тогда ОГОНЬ, когда неуправляем.

Повторяю, день был солнечный, яркий, и бегущий по соломенной тропинке огонёк, что невольно проложили стряпухи от стога к очагам, был не виден. Я его увидел, мгновенно понял, что будет далее, но на каком языке оглашать "сигнал тревоги", какими словами предупреждать женщин о приближающейся неприятности — не знал. Чего было орать русским языком "бабы, сгорите!", когда они ничего бы не поняли!? Как предупредить женщин о начале большого веселья?

Это потом услышал крик "ратуйте!", когда огонь уже лизнул бок стога, но поскольку и этот непонятный призыв ничего не сказал, то я и не тронулся с места… так, отошёл подальше, чтобы не припекло…

Мне ли пожаров не видеть!? Затоптать горящую дорожку из соломы не мог: босой был. Эх, где были на тот момент погибшие польские ботинки с подошвой из картона!? Как иногда не хватает сущей малости для совершения подвига! Была бы обувь — затоптал огонёк и не дал бы ему стать ОГНЁМ! Мог бы совершить "подвиг"!

Первое: "подвиг" не состоялся. Второе: года не прошло, как сгорела родная келья в далёком монастыре, поэтому на горящий стог соломы реагировал довольно-таки спокойно. Чего орать благим матом из-за какого-то пустяшного, несерьёзного стога соломы!?

Стог сгорел быстро: солома — она и есть солома.

Вот он, яркий пример начала всех бедствия: человек не знал иностранного языка! Милые женщины были с Западной Украины, их не понимали даже жители Полтавщины, и только сегодня понял, что всякие осложнения с тяжелыми последствиями между народами случаются от непонимания языка. Это первое. Второе: не мог им сказать:

— Бабы, поменьше щебечите, внимательнее будьте с огнём! — кто бы меня понял? Кто бы стал слушать мальчишку полных восьми лет:

— Ишь, сопляк, учить вздумал! — могли понять и "послать" на прекрасном украинском языке куда-нибудь подальше? Какой-то малолеток будет учить!

Пример "обиды без умысла": наш язык не может в немецком имени "Hans" произносить "Г" с придыханием, делать что-то среднее между "Г" и "Х". Не дано, амбушюр у нас так устроен. Немецкое имя "Ханс" мы, русскоговорящие, произносим как "Ганс". "Ганс" с немецкого — гусь…Вот и корень обид всех немецких солдат, кои от рождения получили имя "Ханс с придыханием". оккупационных войск

с именами "Ханс с придыханием". У Хансов не хватало терпения разъяснять оккупированным, что они не "гансы", не гуси, а у оккупированные не могли запомнить разницу между иностранным именем и гусем. Так и жили в обиде. А всё дело в амбушюре.

Стог соломы был близко от кухни, что находилась в бараке в юго-западном углу лагеря. Стог никак не мог не сгореть, он был обречён на сгорание если не в первый день пребывания, то во второй — точно! Чего было тянуть с событием?

И всё же сгорание стога соломы, не шло ни в какое сравнение с костром из семидесяти монастырских келий горящих в одну июльскую ночь меньше года тому назад! Стог — он и есть стог, солома, ничего серьёзного, мелочь! О чём жалеть? Стог соломы сгорел не по серьёзной причине, у соломы не может быть серьёзной причины на сгорание. Он не подвергался авиационному налёту, но чем-то знакомым повеяло от горящей кучи соломы. В одном было сходство между сгоранием монастыря и стогом соломы для нужд перемещаемых: стог прекратил существование, как и монастырь, от рук женщин. Ничего героического, голая проза!

Стог сгорел без вмешательства пожарных. Да и где их было искать, пожарных? Сгорел стог соломы быстро и жарко, как может только гореть солома. Было, правда, много крику, но по мере догорания стога прекращались крики и волнения. Лагерное начальство никаких расследований не учинило, и никто в поджоге не был обвинён. Перемещаемые лица новой соломы более не получили: спите, как придётся, чёрт с вами, дураками!

Глава 16. Продолжение "игры с огнём"

Чтобы приостановить распространение по Польше представителей иностранной энтомологии с названием "клопы", в пустующих бараках производилась дезинфекция.

Первая моя встреча с европейским способом уничтожения насекомых из разряда "персона нон грата" (клопы) началась так: в какое-то время лагерь основательно опустел, и от одного из бараков потянуло каким-то знакомым запахом. Запах чем-то напоминал железную дорогу, и я начал поиски источника "аромата". Нашёл скоро: он вытекал из барака, что стоял в дальнем углу лагеря, по левую руку, если стоять к лицом к входным воротам. Это если не выходить из лагеря, а входить. Разница!

Повторяю, лагерь был пустынным, и мои путешествия по нему никого не интересовали. Ходит мальчик — ну и пусть ходит. Виноват барак, это он оказался на пути моих прогулок?

Вот европейский способ борьбы с нежелательными представителями мира паразитирующих насекомых на теле человека (клопы): в двух-трёх местах на полу барака насыпался слой песка сантиметров в десять и диаметром в пол метра. Из песка делались бортики, и всё это выглядело, как кратер вулкана, если бы о вулканах тогда что-то знал. Что это называлось "кратером" — и этого не знал. Сплошная темнота!

В кратер клали серу и поджигали. Сера горела и давала, согласно химическим законам, сернистый газ, который и убивал спутников перемещённых лиц. Вонь от горевшей серы по впечатлению стояла на втором месте после вони от гексахлорана (ДДТ).

Повторяю, огонь и я — неразлучны. Всегда и везде. Огонь любил меня с о раннего возраста возможно потому, что родился я в огненном месяце года: августе, и по всем гороскопам мне выпадало быть пожарным.

А тогда приоткрыл входную дверь барака и вступил в помещение… И об аде ничего не знал, но если он и существует, то запах в аду дожжен быть точно таким, каким он был в бараке с горящей серой на подстилках из песка на полу.

Огня не боялся, и меня не брал серный дым. Не брал — и всё тут, а если и приходилось иногда глотнуть добрую порцию горящей серы, то это всё быстро проходило. Для клопов серный ангидрида был смертелен, для меня — нет.

Первый "вулкан" от входной двери находился метрах в пяти. Я стоял и любовался голубым светом горящей серы. Скоро заметил, что внизу, у пола, газ от серы не так "достаёт". Присел на корточки… и непонятно зачем и для чего в одном месте рукотворного кратера сделал сток. Как интересно! Потечёт сера из "вулкана", или нет? Потекла! Да шустро так и много! А вот как её назад загнать? Да и нужно ли? Она, выливаясь на деревянный пол барака, гасла и дымилась, добавляя много резкой и сильной вони. Ничего! Пойдём дальше, посмотрим, как ведут себя другие "вулканы".

Прошёл барак от входа и до "упора". Всё одно и то же, нового ничего нет. Сера горит, клопы "погибают, но не сдаются", можно возвращаться на свежий воздух: ничего нового в бараке не увижу…

… и посмотрев в сторону выхода, увидел, что пол барака горит. Нет, не сильным и жарким пламенем, не таким, как горели монастырские кельи в памятную ночь, нет, пол горел не в пример слабее, но он отрезал "дорогу к отступлению"…

И я запаниковал! Давно не испытывал страха — и вот он, появился! Кто устроил вытекание горящей серы из песочного "вулкана" на полу барака!? Ты! Так чего хотел, пироман несчастный!?

Есть повод для "героизма": если горит пол, то начавший гореть барак можно покинуть только через окно! Так интересно и ново! Истерично, романтично, "героически"! — открытым запястьем голой правой руки высадил стекло и немедленно был порезан! Разбить стекло голой рукой без последствий ещё вроде бы никому не удавалось! Остановился: а как вылезать!? Стекло оставило острые осколки в раме. Вынимать их, чтобы не порезаться при вылезании? И зачем? Можно выскочить и через дверь, если держаться поближе к стене барака, где пол ещё не лизали языки пламени. Зачем бил окно!? Дурак!

Разбитое окно усилило тягу. Что мы знаем из школьного курса химии о горении? "Горение — химический процесс соединения кислорода со всем, с чем кислород может соединяться. При соединении кислорода с веществами происходит выделение тепла". Когда узнал, что соединяясь

"парочка" кислород +окисляемое вещество дают температуру и всякий раз — разную? Температура горящей серы на песке была одна, горящие доски пола давали другую, если бы моё тщедушное тело стало окисляться — третья… Интересно, как бы я горел?

Промежуток времени, когда не совсем задохнувшийся, но прилично наглотавшийся дыма от горящего пола в смеси с ерой и появлением спасителей от полного сгорания барака, был совсем маленьким, но достаточным для того, чтобы никому не попался на глаза. Если бы и попался, то как можно было подумать, что шкет каким-то образом причастен к поджогу? Просто мало насыпали песка, и горящая сера растеклась. И никто ей не помогал.

Бараку не дали сгореть. Да и чему там было гореть? Каркасу из дерева и картону? Затушили. Виновных не искали, а я, как всегда, молчал.

Глава 17. Побеги, с ботаникой не связанные.

Ворота лагеря днём очень часто были распахнуты полностью, сразу двумя створами. Создавалось впечатление, что вход и выход из этого "Эдема" свободный. Открытые настежь ворота как бы говорили любому обитателю, что он может покинуть лагерь желанию в любой момент. Что на самом деле говорили открытые ворота лагеря, что ни хотели сказать своей "открытостью" — не могу понять и через шестьдесят лет. Много раз делал попытку войти в рассуждения лагерной администрации о воротах, понять смысл открытых лагерных ворот, но соображений всё едино не хватало. За каким лешим их открывали днём и закрывали на ночь? Почему бы и ночью их не держать открытыми? Есть одно соображение, но насколько близко оно стоит к истине — не могу сказать. Открытые ворота лагеря могли подавать мысль обитателям:

— "Иди на все четыре стороны, тебя никто не держит! Но уйди так, чтобы твой уход никто не заметил! Прошмыгни, как мышь… или незаметнее, чем мышь. Если есть нужда уйти и если сможешь…"

Открытые ворота могли быть и тестом: умный — уйдёшь из лагеря, если дурак, то… а скажите, для чего дураки занимают место на земле? Нужно ли им давать место под солнцем? Эта мысль родилась не в лагере, не мог тогда "генерировать" таких мыслей, слабый умом был. Все нехорошие мысли о прошлом, как правило, рождаются в будущем. Очень хотелось бы знать к финалу: у всех рождаются "негативные представления о прошлом", или у какого-то определённого процента людей? И если "да", то сколько народу мается отвращением к прошлому? Где и когда мог подцепить мысль-заразу о "дураках, кои напрасно занимают место под солнцем"?

Для ухода из лагеря грубые формы не годились, чему однажды был единственным свидетелем. Это произошло точно в такой же день, когда в монастыре немцы расстреляли человека, и теперь что-то похожее на событие двухгодичной давности собиралось состояться и на польской земле. Над землёй стояла высокая облачность, протекал день без номера и неизвестного месяца польского лета. Солнце было высоким и освещало мира без теней. Тогдашние метеорологи знали название таким дням, но я — нет. Знал другое: такие тихие и тёплые дни с высоким стоянием облаков хорошего не приносят и отрицательно воздействуют на психику. Сказать о том, как влияет такое освещение на других людей — не могу, не знаю, не спрашивал, но на меня оно действовало тревожно. В такие дни хотелось дни хочется сделать что-то необыкновенное и важное, ненормальное и необъяснимое нормальными людьми. Сейчас бы мог написать о том дне так: "с самого утра беспокоило предчувствие чего-то необыкновенного", а тогда так выражаться не умел, не было у меня тогда таких слов, не знал их. Но почему-то от открытых ворот лагеря не уходил, словно чего-то ожидал. Взрослый о таком состоянии сказал бы что-нибудь о "предчувствии", но пре

"предчувствии", но и этого мне не дано было знать. И никто не задал тогда вопрос:

— Чего торчишь у ворот, мальчик? — на понятный и прямой вопрос ничего вразумительно не ответил. Промолчал бы о том, что очень хотелось перейти заветную линию ворот и уйти в манящую даль улицы е в неизвестность и навсегда. Хорошо представлял, как начну выполнять мечту по уходу: медленно, очень медленно, прижимаясь к воротным столбам, выйду на улицу, и, не выходя из "мёртвой зоны", не попадая в поле зрения охранника с вышки, что была расположена в правом углу лагеря, пойду вдоль ограды. Кто меня примет за обитателя лагеря? Может, это бежит польский мальчик, житель города!? Буду бежать столько, пока не закончатся в тщедушном организме запасы адреналина!

Почему не решался удариться в бега? Чего тогда не хватало для совершения перехода запретной черты? Смелости? Нет, смелость не была посредником между лагерем и побегом, "посредники" были внутри лагеря: мать, отец, сёстры и родившийся на польской земле брат.

Желание пересечь границу лагерных ворот было ещё у одного человека в лагере. Сегодня позволяю родиться такой фантастике: а что, если парень уловил, как радиосигнал, моё желание убежать!? Ах, эти телепатические связи между живыми организмами! Ничего не знал о "телепатической связи" тогда, столько знаю и сейчас, и до финала остаётся мало времени. Нет времени на выяснение явления с названием "телепатия". Если верить объяснениям знающих людей, то в такое явление, как телепатическая связь, мы ничего не вносим, телепатия нами не управляется.

А тогда увидел, как "прямой наводкой", из-за ближнего к воротам барака, выбежал парень, и резвым ходом пересёк линию ворот!

Но бежал он как-то странно, зигзагами, и тогда подумал, что такая манера бега исполнялась с единственной целью: лишить часового на вышке прицельного выстрела в спину. Даже я понимал, что парень вилял для того, чтобы не составлять прямую линию бега с линией полёта пули из винтовки охранника на вышке. На той, что возвышалась по левую руку, если стоять лицом к воротам лагеря.

Направление побега парень выбрал правильно, в сторону станции, но в остальном затея была глупая и работала против него: бежал по улице, вымощенной крупным серым булыжником из гранита. И почему бежал по центру улицы? Почему бы не прижаться хотя бы к лагерной стене или к домам!? Загадка!

Парень пробежал не более тридцати, или полсотни шагов от ворот лагеря, как с вышки грохнул выстрел! Не прицельный: беглец продолжал выполнять упражнение в беге в сторону станции.

Если бы бег выполнялся вдоль жилых домов, то возможность спрятаться, затеряться у беглеца имелась. Но кто бы из жителей рискнул впустить беглеца? Плохо державшегося на ногах? Это всё же не кинематограф! Второго выстрела с вышки не было.

Продолжение было таким: после единственного выстрела от охранника, с крылечка административного барака резво скатился пан керовник и погнался за беглецом, доставая пистолет из заднего кармана галифе. Резвость начальника лагеря была выше, чем у беглеца, "ход" у которого делался всё хуже и хуже. И тут до меня "дошло":

"Беглец-то — пьяный"! — парень оставался в вертикальном положении, но даже и я понимал, что такая "вертикаль" долго не продлится, и с секунды на секунду кончится "приземлением" и пьяным сном. Но пока беглец оставался на ногах, крепко пьяных, неспособных к бегу "нижних конечностях".

Видел пьяных монастырских пролетариев за год до войны у пивнушки-часовни. Недалёко от часовни, через грунтовую дорогу, с горячей пылью по щиколотку летом, находилось заведение, кое имело название "кооперация". С неё начиналось питейное "веселье" мужской части женского монастыря, продолжалось в пивной часовне и заканчивалось сном у стены "святой обители". Спали пролетарии спокойно, без опасений и с открытыми ртами. Подлые мухи бесстрашно ползали по их пролетарским физиям, и никто из спящих не отмахивался от мушиных приставаний.

Монастырским соплеменникам спешить было некуда, а парню, рванувшему в побег, для достижения поставленной цели приходилось шевелить ногами.

В каком бараке беглец мог так основательно напиться!? В какой "кооперации"!?

Помнил, помнил "ход" крепко поддавших пролетариев, но бег пьяного парня из лагеря видел впервые. Этот мог ещё совершать побеги, и к "третьей степени опьянения" причислять его было никак нельзя.

После выстрела с вышки ожидал падения беглеца. Но, нет, часовой или не хотел убивать, или был "мазилой", или беглец хорошо знал правила стрельбы в спины и не позволял им выполниться. Что-то одно в часовом тогда взяло верх.

Пан керовник быстро догнал беглеца, и сегодня, когда я "вижу" старый "кадр побега", одолевают сомнения: или пан керовник был слишком резв для своего возраста, роста и полноты, или парень был слишком пьян для быстрого бега! В "кадре" преобладало что-то одно, но что — не могу сказать.

"Соревнования в беге на сто метров" выиграл пожилой комендант. Пьяная молодость явно проиграла трезвой зрелости: настигнув беглеца и не теряя секунд, господин комендант на ходу, очень ловко, влепил правой рукой с пистолетом в ухо беглеца! Тот плавно "приземлился"… Слова "приземлился" я тогда ещё не знал.

Если бы я был профессионалом-писателем, а не любителем, то сказал бы так: "парень свалился, как куль". Но не могу так сказать потому, что до того ни разу не видел, как падают кули и что это такое "куль"? Поэтому парень не упал, "как куль", но аккуратно и плавно "прилёг" на бок. И в этом месте у меня нет причин написать знакомое и чужое предложение: "от удара пистолетом в ухо парень упал, как подкошенный…". Увиденное было впервые, сравнивать было не с чем.

Но сердце сжалось: "сейчас господин начальник выстрелит в лежачего парня"! — и на секунды от страха закрыл глаза. Так учила мать:

— Когда видишь что-то страшное — не смотри! — а как увидеть страшное, если на него не смотреть? И будет ли событие "страшным", если им не любоваться!? — керовник не собирался стрелять в парня, медлил… Стоял над поверженным беглецом и смотрел в сторону подбегавших охранников. "Картина" быстро утешила: "убивать парня не будут"!

Подбежали охранники, керовник им что-то сказал, те нагнулись и подняли лежавшего. Что-то говорили и ставили на ноги. Побоев и прочих "истязаний" к беглецу не применяли. Страшное осталось позади: пан керовник спрятал пистолет в карман галифе.

Всё это видел потому, что и сам пересёк линию ворот. Свершилось!

До сего дня не могу понять: почему не побежал за парнем? Почему не бросился в совместный побег? Не составил ему компанию? Пожалуй, всё же я посла "радиосигнал" на побег парню, но сомнение всё же остаётся: "как он мог принять моё страстное желание убежать из лагеря!? Он ведь был пьяный"! А я не побежал потому, что никто тогда мне не "плеснул"? Хотя бы граммов пятьдесят? Особое расположение облачности на небе, плюс пятьдесят граммов самогона мигом бы включили мои ноги на бег по улице польского города Люблина! Нужно было всего лишь показать направление бега после приёма алкоголя и сказать одно слово:

— Пошёл!!!

Сегодня можно забавляться мыслью: "не пожалел бы охранник на вышке пули в мою спину, решись и я на бег по брусчатке? Думаю, что не стал бы стрелять: уж очень я был маловат, как мишень для стрельбы! Мелок. Тщедушен. Несерьёзная цель. Хороший, уважающий себя рыбак никогда не воспользуется мелкой рыбёшкой, но обязательно отпустит её на свободу:

— Расти! — охранник на вышке, думаю, был из той же породы людей.

Охранники поднимали парня. Видимо, сами знали, что это за состояние "почувствовать землю ногами при "переборе", поэтому довольно гуманно старались поставить парня на ноги. Готов повторить под присягой: "побоев и грубых криков со стороны охранников не было"!

А то, что они старались поставить парня на ноги — так этому есть простое объяснение: тащить пьяного волоком не хотелось. Пьяные и мёртвые — очень тяжёлые?

Бывал в жизни пьяным, знаю, что это такое: ощутить "твердь земную". Опору. Если после такого ощущения появляется желание двигаться куда угодно — верный признак того, что выпитое зелье с этого мгновения перестанет оказывать усыпляющее действие на грешную плоть. Смею уверить, что пока ноги не почувствуют землю — ни о каком движении остальных частей тела и к любой цели речи быть не может!

Пойманного беглеца охранники вели в лагерь. Или от выпитого, или от затрещины, или от "полного букета", но парень еле переставлял ноги. Голова его была опущена. Сзади и немного в стороне шёл пан керовник со злым и красным лицом, и что-то выговаривал беглецу из неволи. И у меня вопрос к прошлому:

— Почему начальник лагеря не стрелял в беглеца? У него были все основания "открыть огонь на поражение"? Почему не открыл?

Вечером отец рассказывал матери о том, что днём какой-то парень, предпринял попытку убежать из лагеря, но его поймали. Господин комендант страшно ругался в том духе, что "только дурак, или подлец-провокатор, мог устроить "бега" белым днём и при народе! И черти его знают, кто он"!? И отец высказал такой страх:

— А если бы он немцам попался? Они бы с него душу вынули! Или расстреляли! Я слушал и молчал:

"Милый и хороший папка! "Фильм" о побеге парня от первого и до последнего кадра видел, и чуть не стал в нём "действующим лицом"! — о том, что в природе есть удовольствие с названием фильм — я не знал.

Сегодня, вспоминая о том событии, впадаю в неудержимую фантазию такого содержания: что если я, околачиваясь у открытых ворот лагеря, в самом деле "излучая волны побега"? Могло быть такое между "живыми объектами с названием "человек"? И парень их принял? Да, но он был "под градусом", и как его затуманенный алкоголем "приёмник" мог принять страстный сигнал о побеге? А может, было и так: парень видел, как у ворот крутится мальчишка, маленький, дохлый мальчишка, и по всем его перемещениям было видно, что он мечтает дать дёру!? И тогда парень решил показать малому, как нужно совершать побеги? Или у парня не было никаких "высоких устремлений", а в голове взыграли всего лишь лишние граммы выпитого!? Боже милостивый, дай ответы хотя бы в этом! Дай знания сегодня, чтобы когда приду ТУДА, "быть в курсе"! И как парень ухитрился напиться в лагере? Это же ЛАГЕРЬ, какие там могли быть выпивки!?

Если ты жив — прости меня потому, что я виноват в твоей неудаче: в ненужное время "генерировал" сигнал о побеге! А посему и не снимаю с себя вину за твой неудачный побег! Призыв:

Люди, не генерируйте несбыточные желания в моменты, когда рядом с вами находится много выпивших и желающих их осуществить!

Краткое примечание о господине начальнике лагеря родилось на основе рассказа отца в 1992 году, когда ему было девяносто:

— Когда пришли наши, поляки схватили коменданта, никуда он не делся, не убежал. Быстро судили и ещё быстрее расстреляли.

Расстреляли — и всё! Никто и ни на секунду не задумался: "а сколько соотечественников остались жить потому, что ворота лагеря иногда были открыты, а глаза "пана керовника" были закрыты? Как крепко пан керовник закрывал глаза на отлучки лиц, содержавшихся в лагере — об этом знают только те, кто убежал от явной смерти в игре с названием "военные жмурки". Мог он плюнуть на просьбу оставить нас в лагере в тот раз, когда мать по извечной женской нужде задержалась в Хелме? Мог! Почему не плюнул? И скольким он помог? Кто помнит? Ведь расстреляли как "врага польского народа"… Было в нём человеческое, было…

— Тебя никто не спрашивал, когда его судили? Кто-нибудь замолвил за него слово?

— Ты что!? Кто бы осмелился тогда сказать слово в защиту явного врага? Это было прекрасное время поголовных врагов! Да если бы такой самоубийца и нашёлся, то патрона и для него бы не пожалели. Самого бы поставили к стенке, как "вражеского пособника"! С востока шла армия "самого гуманного, передового и демократического строя во всём мире". У пана керовника не было никаких шансов остаться в живых. Ему нужно было бежать на запад, а он предпочёл этого не делать. Почему он не убежал с немцами? — когда отец рассказывал всё, что произошло с начальником лагеря, то его лицо как-то вытянулось, и я подумал: " переживает прошлое. Ничего удивительного: тогда могли "копнуть" и отца, и во что такое "копание" могло вылиться — никто не знал".

Всё же интересно знать: будет душе начальника пересылочного лагеря номер шесть польского города Люблина вечное упокоение? Вы, пан керовник, ушли в мир иной, как "предатель польского народа", но не мой предатель! "Дзенькуе бардзо, пане", жить-то я стался благодаря вам! Очень хотелось бы встретиться с вами в ином мире и поклониться. Но вопросы заготовил при жизни:

— Пан керовник! Отец подался в коллаборационисты по великой нужде: трое нас у него было, и все мы просили есть. Чего-нибудь. Об этом говорю во второй раз: грехопадение отца произошло на родине, когда, как и твою любимую Polska захватили враги. Что Вас заставило пойти на службу к извечным вашим врагам и стать комендантом лагеря?

Коллаборационисты, "вражьи прислужник", не получат оправдания до поры, пока не "вражеские прислужники" покажут "порядочную сволочь", что толкала людей на служение врагам!

Были такие из коллаборационистов, кои могли бы сказать:

— Я живу прекрасно, но мне хочется служить захватчикам!

Есть у меня основания оправдывать и молиться за душу явного врага польского народа? Есть! Осудят меня за то, что поминаю добром начальника пересыльного лагеря номер шесть в польском городе Люблине? Осудят! Боюсь такого осуждения? Нет!

Пусть меня возьмут черти, но если мы решили мириться, то давайте начнём это делать со всеми! Почему и в молитвах моих кто-то пытается дать "инструкции" за кого молиться, а кого поминать не следует!?

Был и ещё один побег, но в другой манере: как немецкому прислужнику, лагерная охрана доверяла отцу. Как далеко простиралось доверие — никогда у отца об этом не спрашивал, но как бы там не было, а отцу разрешали выходить в город. Для выполнения всяких поручений господ охранников: достать выпивку, курева, добыть вкусного. Война не гасила желаний к маленьким радостям.

Вот он, прошлый отцов опыт меновой торговли на оккупированной территории отечества! Вот они меновые операции всех со всеми! Отец и в лагере "снискал расположение сильных мира сего": отпуская русского коллаборациониста в город, администрация лагеря не беспокоились о том, что он может сбежать. Куда бежать вечному русскому работяге от четверых малых детей и жены? Куда ему деваться? Придёт! Осечки в этом пункте охранники не допускали.

Отцу доверяли открывать и ворота. Это когда господам охранникам не хотелось в непогоду выходить на улицу. А это уже было много!

И вот как-то к нему обращается женщина и заявляет, что она еврейка учительница, и что ей, и двум её спутникам, молодым мужчинам, нужно покинуть лагерь. У них не было "опознавательных знаков" — "звезды Давида", и как они вообще попали в лагерь — отец не задавал таких вопросов. К отцу была одна просьба: открыть ворота и дать тихо уйти, не поднимая тревоги.

Как быть старому коллаборационисту и вражескому прислужнику? Как играть? Что думать? Принимать за тех, кем представились? Проверка? Игра? И отец почему-то поверил ей:

— Твёрдо и надёжно: вы меня не видели, я вас — не знаю. Если нас возьмут — "Майданек" нам будет обеспечен. Он — рядом. Приступим, помолясь!

Всё обошлось. Деталями той операции не интересовался, но если отец прожил девяносто один год — всё в тот раз прошло благополучно. Дождливой ночь была, охрана — на то она и охрана, чтобы в непогоду спать. Отсюда и успех операции.

Через какое-то время отец встретил их в городе, учительница его узнала и сказала, что пока всё нормально. Шло лето 44 года. До освобождения города оставались недели, но, сколько их было впереди, как их прожить — кто мог об этом знал? как можно что-то загадывать наперёд? Как сложилась в дальнейшем жизнь беглецов? Дожили они до конца войны? Помнили они о русско-немецком пособнике, что совсем немного помог им уйти?

Попутный вопрос к прошлому: знал пан керовник о побеге трёх человек из вверенного ему лагеря?

— Знал!

— Если знал, то почему не произвёл расследование? Почему не выявил пособников беглецам? Какой же он начальник лагеря, если всё "спустил на тормозах"?

— А зачем? В "первую голову" наказание получил бы он: "Плохая работа службы охраны лагеря". Но мог и не знать. Не до того было!

— Тогда какой он начальник лагеря!? — но его всё же расстреляли.

Текло польское лето, и тянуло удариться в бега без смысла и цели. Любая свобода без смысла и направления! Я не знал географии, не был наполнен определёнными желаниями, поэтому не мог точно выбрать направление бега. Любой взрослый обо мне мог бы сказать так:

— Отсутствие цели удержало его за линией лагерных ворот.

Верно, я был похож на домашнего гуся долго просидевшего в клетке: крыльями машет, но взлететь не может. Хотя нет, знал, "маршрут" полёта: город. И только!

Глава 18. "Псевдомедицинские эксперименты"

.

Сегодня спорю с сестрой: она утверждает, что меня первого укусила тифозная вошь, и только потом эта же энтомологическая ненужность проделала такую же процедуру и с ней. Помнится, что всё произошло не так, как она говорит, но поскольку и она была свидетелем всех событий, да ещё и старше меня, то спорить с ней не могу. Если меня первым свали тиф — пусть будет так.

Какое-то седьмое, или на единицу меньшее, чувство говорило мне, что на востоке дело не стоит на месте и прежние события, медленно, но неуклонно, "неотвратимо" движутся к нам. Пока их не слышал, но их чувствовал. Как? Кто может описать ощущения происходящих событий за сотни километров от него? И если ему всего только восемь лет? Хотя, что я говорю? Восемь лет в войну — это много!

Да ладно, пусть всё идёт, как идёт! Могу ли что-то изменить? Нет. Я не мог избежать встречи с тифозной вошью в "лагере перемещённых лиц", так о каких иных действиях с моей стороны вести речь!?

Сколько оставалось до освобождения, или до того момента, когда отца могли "взять" за его прошлое — не знал, но "что-то тревожное опять повисло в воздухе" — да простят меня критики за избитые предложения!

Лагерная охрана до предела стала "демократичной": кого охранять? лагерь на пять шестых пустовал. Кого караулить? На единственной вышке, что была на углу лагеря, слева от входа, не стало охранника! Идите, вы наполовину свободны!

Напротив открытых ворот лагеря были дома, и в тех домах проживали польские граждане. В один из таких домов с уютным двором я был приглашен на званый обед…

Глава 19. Гимн польской кухне и

продолжение 18 главы.

В доме с закрытым и зелёным двориком проживала бездетная чета поляков. Как отец с ними познакомился — никогда не спрашивал. Ещё меньше интересовало как и почему именно я был приглашён на обед к милым людям — не знаю, но "просто так" никак не могло произойти: были какие-то причины моего приглашения. До сего дня их не знаю.

Отец привёл меня к чете и ушёл.

Прошу заметить, что русский мальчик из лагеря перемещённых лиц пришёл к польскому инженеру своими ногами, и этот факт считаю очень существенным в дальнейшем рассказе.

Обед проходил на свежем воздухе. Было предложено вымыть руки, и я не возражал. Затем усадили на красивый витой стул, и я до сего времени помню, что обед происходил во второй половине дня: солнце было ещё высоко и светило в мой "правый борт". Оно перебралось в закатную часть неба, и лагерь от меня был на юге.

"Каким вином нас угощали за губернаторским столом"? Что я ел? Не помню, но там было столько вкусного! очень много! Было вино в красивом графине, но мне его не наливали: мал! Как могу сегодня перечислить блюда польской кухни на званом обеде, если из своей, родной кухни, знал очень малый перечень блюд? Полностью своих национальных блюд не знал, так о каких польских яствах вести речь!?

Сидел, ел и…чуть не написал "наслаждался жизнью" в благородном и очень культурном польском семействе. Как это делал — пробел в памяти. Предтифозный пробел. Рассказать о поведении за столом и как принимал яства, не зная ни единого пункта из "Правил поведения за столом" — не могу. Помню главное: не хватал жадно куски, не демонстрировал образец изголодавшегося мальчишки из лагеря перемещённых лиц. "Чванство", иначе не могу назвать своё поведение, объяснялось просто: во мне основательно работал тиф! Ничем другим объяснить плохой аппетит и равнодушие к прекрасному обеду было нельзя! В самом деле, не мог же он питаться такими блюдами по три раза на день и всё это ему не в диковину.

Что думала милая пани обо мне? Единственный и неповторимый обед, настоящий пир — и на тебе, полное отсутствие аппетита! Самые лучшие блюда польской кухни — и такое! Если бы не тиф, то я бы "полной мерой воздал должное" стараниям хозяйки дома! Но — не судьба!

К настоящему времени никто не произвёл подсчёт всем написанным и отснятым на плёнку детективам. Их много. Как правило, все детективы заканчиваются одинаково: злодеи бывают разоблачены и наказаны. Но как найти ту вошь, что так подло испортила мой единственный праздник желудка на польской земле!? Единственный, не забываемый польский званый обед закончился так: на десерт милая пани хозяйка подала клубнику со сливками. Говорят, что клубника со сливками — польское изобретение и апофеоз польского обеда! Что может быть выше клубники со сливками в польском исполнении? Через дорогу от лагеря перемещённых лиц?

Выше польской клубники со сливками оказался тиф потому, что я успел съесть одну ягодку и после неё немедля потерял сознание и свалился со стула. Сознание, как говорит медицина, может уходить быстро и не совсем так. Своё сознание я терял медленно, поэтому и до сего дня помню секунды перед тем, как надёжно уйти в беспамятство: это было испуганное лицо хозяйки дома.

Только взрослым понял её состояние: пригласили на обед здорового "хлопака", а он возьми и свались на приёме десерта без памяти! От такого события инфаркт получить можно!

Сволочь я! Нет бы, уйти своими ногами в лагерь, и уже там свалиться, так нет, получайте добрые люди к своему гостеприимству и волнения!

Кто и как доставил меня в лагерь — это не моё, самый надёжный провал в памяти. Но только момент моей доставки в барак, а все последующие тифозные кошмары, кои начались к ночи, помню и до сего дня: это были каменные колёса разных размеров, и они катились на меня! Но не все в раз, а по очереди, и каждое пыталось меня переехать. С ужасом от них увёртывался и знал, что если не буду уворачиваться, то какое-то из колёс непременно меня раздавит! Иногда моим увёрткам что-то мешало, они не получались и тогда сердце от ужаса готово было выпрыгнуть из груди на волю! Это была первая тифозная ночь в бараке, и все колёса я видел в ночной темноте. Валялся на полу барака потому, что на нарах держать меня было бесполезно, метался очень.

Когда сил на избежание встреч с колёсами становилось всё меньше и меньше, тогда и появился громадный и широкий мельничный жёрнов… Откуда жёрнов? Я же их никогда в жизни не видел? И не знал о них? Почему жёрнов? Загадка и до сего дня.

По всем законам я должен был умереть: жёрнов наезжал, но не перекатывался через меня, задерживался моим телом. Разумеется, тогда я не знал, что если бы громадный мельничный жернов из тифозного бреда переехал, то это была бы его последняя работа со мной, "размолол" бы он меня и смерть взяла бы ещё одну жертву. Свой тифозный бред в первую ночь я бы назвал "предупредительным", половинчатым и несерьёзным, но поскольку в инфекционных болезнях (тиф) ничего не понимаю, то какой могла быть вторая моя ночь на полу барака — этого я так и не узнал: на утро меня убрали из лагеря работники Польского Отделения Красного Креста. И снова повезло! В который раз!?

Как меня увозили — и этого не помню. Ещё бы и это помнить!

Очнулся в сказке… если бы тогда знал их больше, чем одну "Сказку о золотом петушке" А. Пушкина. Очень далёкой от польского католического госпиталя в городе Люблине.

Тогдашнее содержание только моей, персональной, сказки было такое: лежал в кровати с перегородками, как для грудных детей, чтобы случаем, в тифозном бреду не свалился на пол. Кровать наполнена морем белоснежных простыней! Был укутан тёплым и нежным одеялом…или это было что-то похожее на конверт из тонкой ткани, наполненным нежнейшим пухом? Такого у меня НИКОГДА в жизни не было!

И расхотелось умирать! Зачем? Кто по доброму согласию покидает добрый и ласковый мир!? такое чудо!? Сегодня гадаю: почему тогда не умер? Или потому, что имел богатый опыт в умираниях? Или оттого, что, очнувшись в земном раю, решил подождать с переселением в небесный рай? Решил, что не стоит поддаваться какому-то тифу в лагере номер шесть польского города Люблина одноименного воеводства? Да, пожалуй, остался жить из чистого любопытства: если в природе существует накрахмаленное и белоснежное бельё, то должно быть и какое-то ещё прекрасное дополнение к этому постельному чуду! Догадывался, что немыслимой роскоши постель — только начало, а всё остальное обязательно будет и я его увижу! Любопытство держит людей на этой земле! Чистая постель в польском госпитале католического ордена оставила меня в этом мире, а что это был католический госпиталь, то я это понял через годы после пребывания в том раю.

Вторая и основная часть болезни была ерундовой, пустячной и несерьёзной, если не учитывать страшную слабость в теле. Лежал я в чудной комнате, да, это была не больничная палат в привычном понимании, а комната в доме. Уютная домашняя комната, которую я полюбил сразу, не взирая на то, что она была сумрачная. Сумрак давал плющ, что почти закрывал окно комнаты. И сумрак в комнате был прекрасен. Откуда я узнал, что это плющ? Я его до тифа никогда не видел и не знал о нём ничего?

Когда очнулся от тифозного бреда, то меня стали выносить на свежий воздух во двор госпиталя, предварительно укутав в одеяло. На дворе было лето. Я лежал в кресле и рассматривал стену госпиталя из серого камня и увитую плющом.

Лечение шло успешно. Два раза брал кровь пожилой, очень большой и ласковый доктор. И шприц для взятия крови был большой. Как и все больные, я наблюдал за процессом взятия моей крови из вены, а доктор занимался своей работой и тоже наблюдал: за мной. Не было сил пошевелиться, но и в какой-то момент проявились остатки страха: а вдруг доктор выкачает всю кровь!? Это похоже на то, как многие из нас в малом детстве почему-то начинают страшно орать при виде крови из носа, но кровь из носа "врага" почему-то всегда нас радует. Это когда такое в драчках происходит. Природа заложила страх перед потерей крови. Доктор брал кровь шприцом, ни как не большим, чем в десять кубиков, но и этого хватало для лёгкой внутренней паники! Соображал, дурачок! Вот так всегда с этими медиками! Почему они всегда смотрят на больного во время лечебных процедур, но особенное внимание уделяют тем, кто наблюдает за их работой? На взятие крови я никак внешне не реагировал, чем вызвал у доктора слова на непонятном языке с приятной интонацией. Да и доктор был спокойный и приятный, и видел я его всего два раза: в первый день после того, как пришёл в память, и он взял кровь Повторная процедура взятия крови была через три дня. В госпитале не было плохих людей, плохие люди не стали бы так выхаживать какого-то дохляка из лагеря перемещённых лиц.

В промежутках между взятием крови кормили лекарствами и харчами, да так часто, что я отказывался принимать пищу. По иному ответить на вопрос паскудной "Учётной карточки претендента на компенсацию": "производились над вами псевдомедицинские опыты?" хотелось бы так:

— Да, производились! В польском католическом госпитале! Тамошние медики думали и гадали, глядя на меня: выживет этот "плод советской социалистической системы с востока", или его всё же придётся закопать в польской земле? Кормить его, или не стОит переводить корм в дерьмо его утробой в столь трудные времена? Но оказалось, что если бы кто-то поставил, как в тотализаторе, на мою смерть, то он бы крепко разорился!

Лекарства принимал без принуждений и просьб только потому, что это были маленькие порции: что там глотать? А вот с обычным пропитанием дело обстояло хуже: у меня отсутствовал аппетит.

Ничего не знаю из того, как протекает тиф, но примитивно думаю так: аппетит отсутствовал потому, что свалился я на званом обеде. "Переел". Как сказали бы медики: "больной получил стойкую неприязнь к пище в результате эмоционального перевозбуждения + инфекция". О прошлых отказах от пищи в госпитале жалею сегодня: верю, что милые и настоящие медработники госпиталя, работники "от Бога", да пребудут их души в мире и покое, пытались скормить моему телу самые лучшие куски польской кухни оккупационного времени! Эта гнусность, то есть я, на те времена лучшей оценки для себя просто не существует, не могла жрать из-за отсутствия аппетита! Хотя, что говорю? Чем особенным могли кормить меня в госпитале? В оккупацию? Где и чего возьмёшь в занятой врагами Польше?

Э, нет, всё было не так, и в этом я в скорости убедился! Поляки, поляки! На вашем знамени должен быть изображён не "бялый пяст", а сфинкс! Вечный, неуничтожимый сфинкс! Или саламандра, которая, как известно, не горит в огне. На выбор.

В палате нас было трое. По причине прошлого беспамятства сегодня не могу сказать, кто тогда первым из нашей детской "троицы" попал в лечебное учреждение. Но, думаю, что "старожилкой" была польская девочка моих лет. Красивая девочка, как водится в Польше, стриженая наголо и в платочке. Она и стриженной оставалась прекрасной, не потеряла красоты. Не имея сил оторвать голову от больничной подушки, я тут же в неё влюбился. Сегодня страшно жалею, что не узнал её имени тогда! Хотя бы имя!

Нужно ли влюбляться подыхающим от тифа мальчикам в точно таких же, тифозных, девочек? Нужно, обязательно нужно, необходимо влюбляться потому, что та польская девочка прошла черту "кризиса в болезни" и шла на поправку и была для меня путеводной звездой. Так и тянет сказать чужую, и совсем не фантастическую мысль о том, что "только любовь нас держит на земле"! Приятно делать открытия, даже если они рождаются в конце земного пребывания нашего…

Третьим был мальчик моложе меня года на два, на три. Он постоянно ныл и обделывался, за что его мягко бранили нянечки. Их брань и "бранью" назвать было нельзя, это и на ругань не походило. Удивительные работники госпиталя не умели ругаться, а за них юного засранца ругал я. Но не только ругал: ночью, качаясь от слабости, рвался подать ему горшок: мне как-то хотелось помочь нянечкам. Или я чем-то нагнал на того дохляка страху, или он и сам понял, что вываливать на белоснежные простыни содержимое прямой кишки — верх подлости, или болезнь и от него стала уходить, но дело в "нашей" палате пошло лучше и замечаний в сой адрес он перестал получать…

Только сегодня "дошло": я мог напугать того, ещё большего дохляка, чем сам, русской речью. Но это только мой домысел, всё могло быть совсем не так.

Богат русский язык! Сказать на женщину, коя безропотно и постоянно оказывает помощь "нянька" — язык не повернётся: она же за тобой ходит! Следит, чтобы ты не упал, и надо быть необыкновенно большой сволочью, чтобы сказать на неё "нянька!" Нет, только НЯНЕЧКИ, и не меньше! Удивительные, героические, святые нянечки польского госпиталя в чёрных и длинных платьях с широкими белыми головными уборами! Зачем вам, пани, такая красота на головах ваших!? Вы и без них прекрасны! Много позже, из зарубежных фильмов, стало понятно, что одеяние женщин в госпитале — одеяние католических монахинь. С какой задержкой иногда приходит ясность! Мог я тогда знать, женщины какого ордена вытаскивали меня с "того света"? Служители госпиталя, исполняя заповеди Господа, спасали всех страждущих, кем бы они ни были. И очень важный вопрос: кто дал команду отправить меня, а после и сестру, в госпиталь? Комендант? Если так, то на кой чёрт ему это нужно было? Если я не отправился к праотцам в первую тифозную ночь, то во вторую ночь каменный жёрнов непременно бы переехал меня. Такого "наезда" я бы не выдержал! Окочурился бы ещё один схизмат, ну, так что с того!? Чего переживать, время такое!

Знал комендант, что будет расстрелян, как "предатель польского народа"? Знал он, что я замолвлю о нём хорошее слово только через шестьдесят лет и не раньше?

И опять наваливается нерешённый вопрос: кто-то проклинает начальника лагеря, а я молюсь за его душу! Так, может, и меня следует "поставить к стенке"!?

Вся последующая советская жизнь не позволяла приехать в польский город Люблин. Отыскать госпиталь, увитый от земли до крыши плющом и поклониться до земли его служительницам и служителям. Однажды, при воспоминаниях о "тифозных" днях, как-то появилась "дополнительная", к основной теме не относящаяся, мысль: как и почему приходят служить Богу? От страха перед "тем светом", или от любви к людям?

Монахини госпиталя ничего не боялись. Любили меня, дохлого и тифозного, и такую любовь, без единого слова, мысленно, на уровне душ, внушили, что и я должен подать горшок ещё большему, чем сам, страдальцу. Каюсь: был нетерпим к слабости младшего засранца в палате, но эта нетерпимость, как ни странно, делала меня выносливее. Всё очень просто: если ты кого-то порицаешь за слабость, то в таком случае будь сам сильным! Забудь о своей слабости! Как всё удивительно устроено в этом мире! Благодарен тому юному засранцу: он своей слабостью поднимал меня, заставлял двигаться, укреплял и делал сильнее! Вдохновлял на совершение добра! Всё верно: в палатах с тяжёлыми больными рядом нужно класть таких, кто сам недавно встал на ноги. Чем скорее поднимешься с "одра болезни" — тем скорее выйдешь на "своих двоих" из лечебного учреждения, и каким путём ты к этому придёшь — не важно.

А слабость была страшная: более минуты я не мог держаться на ногах, тянуло перейти в горизонтальное положение и упасть где угодно, и на что придётся! Хоть на острые камни!

Польский мальчик! Сегодня мы с тобой старые. Прости точно такого же мальчика из России, если он тебя поносил плохими словами в прекрасные времена лечения в госпитале! Прости соседа по палате в католическом госпитале твоего города: нам пора собираться в вечность. Мы с тобой родственники уже потому, что оба были "тифозниками", и только одного этого обстоятельства для родства вполне хватает.

Я не оговорился: дни лечения в госпитале были прекрасными!

Работники госпиталя отогнали смерть, и я поправлялся. В который раз?

Не могу сказать, в какую ночь пребывания в святой обители, почему-то проснулся. Такого ранее не было, и все прошлые ночи я спал, "как убитый". Но сейчас лежал с открытыми глазами, и они у меня были такими, будто и не спал. Такое бывало и раньше, и знал, что "взбодрить" меня мог только гул авиационных моторов! Только работающие авиационные моторы за доли секунды придавали "бодрость" моим глазам, какими бы сонными они до этого не были! Ночь для всех была тихой, причины для тревоги отсутствовали, и только этот дохлый русский "прибор" зафиксировал далёкий гул авиационных моторов. Или он проснулся, чтобы справить малую нужду? Да, нет, на горшок не хотелось… Тогда что!? Лежал на спине, не спал и слушал ночь.

Великий дар, или искусство: уметь слушать ночь? Этому в войну обучились очень многие и быстро. Насколько — сказать не могу, таким "даром" война всех, кому было больше пяти лет, одаривала. Короче: чем моложе был обучаемый — тем лучше он усваивал "уроки войны"

Слух как работает? Ударили тебя по перепонкам децибелами взрыва какого-либо устройства с начинкой из тротила — ты что-то понял и запомнил, нет ударов — нет и волнений. Но если напрячь слух? Если усилием переключиться на "прослушку" далёкого и главного "голоса войны" — работы авиационных моторов? Их звуки слышал в любом состоянии и в любое время суток. Сегодня думается, что сознанием я тогда не отключался ни на секунду от "родных и любимых" звуков, не забывал их. "Мирных и добрых" звуков. Вот он, незабываемый, с натугой работающих, гул авиационных моторов! Здравствуй, родной! Я был тоньше на них настроен, чем служительницы госпиталя: они появились в палате тогда, когда для меня авиационные моторы во всю гудели! Нянечек было трое, они нас вытаскивали из тёплых кроватей, кутали в одеяла, повторяя при этом много раз непонятные слова:

— Иезус Кристус! Матка Боска Ченстоховска! — слова-то я запомнил, а вот что это были за слова — выяснил только в тридцать лет. Какой я умный!

Нового ничего не открою, если скажу, что все недоразумения между людьми разных стран происходят от незнания языка. При следующих налётах родной советской авиации всячески пытался объяснить святым женщинам, что весь этот авиационный шум не стоит того, чтобы я менял тёплую и чистую постель на простое одеяло и прохладный громадный подвал под госпиталем. Не мог объяснить святым женщинам, что свою порцию бомбовой "благодати" я получил в другом месте, не "разумел польской мови", поэтому и не мог сказать, что бомбы не имеют привычки дважды падать на одну цель. А сели так, то и святая обитель, коя вытащила меня с "того света", не получит ни единого устройства с начинкой из тротила: я в ней нахожусь! Место святое, доброе, так почему оно должно страдать!? Не упадёт ни единая бомба на обитель сию! — не мог я так говорить и думать тогда, но почему-то ничего не боялся! Скромный русский мальчик попал к ним на излечение, правда?

Нас разделял извечный "языковый барьер", и все мои попытки отказаться от спасения в подвале заканчивались стандартно: не желая прислушиваться к просьбам "оставить меня в покое", милые женщины заворачивали меня в одеяло и транспортировали под своды крепкого подземного устройства, по прочности не худшее, чем бункеры вождей воюющих армий.

Святые, милые и дорогие люди, да будет вашим душам вечный покой! Вы не знали, что у тифозного русского мальчика имелся богатый опыт "общения" с авиациями двух стран и он, по терминологии его народа, был на тот момент "битым" Вот почему он так упорно отказывался от спасения в подвале. Не мог он объяснить женщинам и то, что при толщине стен госпиталя в один метр, или более того, любая бомба советского изготовления, даже в двести пятьдесят килограммов "в тротиловом эквиваленте", оказалась бы бессильной! Никакого вреда госпиталю причинить она не смогла бы! Тем более, что бомбы такого веса никто не бросал на польский город Люблин одноименного воеводства во время освобождения его от оккупантов.

Глава 20. "Ностальжи".

Эх, какие всё же это были прекрасные времена! Если бы я был настоящим писателем, то непременно написал бы так: "времена, прекрасные своим ужасом". Но это нелепица, ужас никогда не был прекрасен, и впредь таковым не будет. "Ностальжи" у меня по каждому ушедшему дню того времени! С какого возраста "ностальгия" начинает посещать людей — такой момент своей жизни надёжно прозевал. Осталось только погружаться в "глубины памяти" в надежде отыскать заветные линии с названием "до" и "после" Ничего не могу сказать о том, у какого количества соотечественников жизнь исписана линиями "ностальгия"

Временами благодарю ОРТ: оно показывает сегодняшние бомбометания. Когда их вижу, то прошлые мои бомбометания кажутся пустяковыми, несерьёзными. Ну, как же! Грош цена всем прошлым налётам! Так, мелочь, ерунда в сравнении с налётами сегодняшними. Такой дохляк, как я, абсолютно ничего не понимающий в разрушительной силе бомб, всё же был твёрдо уверен, что стены его католического госпиталя способны выстоять против налёта любой авиации. Всё изменилось: заявлять что-то подобное о сегодняшних устройствах "подавления противника" не стану.

Всегда говорил, и ныне менять "показания" не собираюсь: главное в любых бомбометаниях — это не перепутать танк серба с трактором албанца. Или наоборот. Но и в этом вины пилотов Luftstreitkraфт нет, и так понятно, что ребята ошиблись. Да и то: ну, какое удовольствие тому же пилоту запускать бомбу с лазерным наведением на пустой мост через Дунай? Вот если по нему идёт поезд — это да, это почти что компьютерная игра, только на большом экране. Сплошное удовольствие! Да и опять-таки: нашли время разъезжать! Война идёт, а они катаются самым нахальным образом без страха и волнения! Не дело!

В юные времена сверхточных средств уничтожения всего и вся, таких, как сегодня, не было, а если бы они имелись, то война была бы намного короче и проще: стоит пустить всего по одному сверхточному устройству в покои "вождей" — и конец войне!

Нынешняя война в доме братского нам народа непонятна: когда она начиналась, то в "несчастных" значились только албанцы, но когда в свару влезло более дюжины "разнимающих миротворцев", то албанцы стали ещё несчастнее: их стали бить со всех сторон. "По ошибке"

Да здравствует Северо-Антлантический Союз! Да здравствует война во имя справедливости! Какой и чьей "справедливости" — неважно.

Глава 21. Вишни. ("Склянки")

Ночь с тифозными жерновами, что пытались меня переехать, была единственной, а ночей с налётами авиации — не перечесть.

Ночи с налётами были неинтересными, однообразными приевшимися и скучными, не впечатляющими так, как одна ночь с жерновами.

Сегодня отличить прошлые ночи одну от другой не смогу: все они были несерьёзные. Новая "серия" налётов, теперь уже на польской земле, была слабее прежних и не впечатляла. Пустяковые были налёты, мелочные, какие-то шутейные. Или мне так казалось? А если "да", то почему я не испытывал страх?

Семейная традиция "быть всем вместе при налётах любой авиации" выполнялась строго. Госпиталь нарушил "традицию" и был единственным местом за всю войну, где две, или три бомбёжки я провёл в обществе не родни, а в руках служительниц госпиталя.

Как-то пришёл отец и принёс два больших кулька: в одном была черешня, а в другом — вишня. Или я путаю? Забыл?

Скажите, панове, в Полонии может наложиться конец сезона черешни на начало созревания вишни? Могло быть такое: не "прошла" черешня, уже стала созревать вишня? Откуда у отца были два кулька? Фантастика какая-то! Много лет не брался за рассказ о днях в Польше только по этой причине: боялся обвинения в "необузданной фантазии"! Боялся соединить польские вишни с черешней и быть обвинённым в клевете! Если человек соврал в одном эпизоде, то стоит ли ему верить в других? Меня вдохновляет на сегодняшний рассказ о тех временах торговля во многих магазинах нашего города замороженными овощами из Польши Полония, твои пакеты с овощами очень вдохновили и разгрузили от сомнений:

— "Кто их знает, этих поляков! А вдруг они способны на такое!? Они мастера в производстве ягод и овощей! Польша славится такими продуктами, они их поставляют всем желающим круглый год! Ни в космосе они не преуспела, ни атомных реакторов не сделали, а, поди, ж ты! И армия у них всегда была слабее моей, а вот вишня… Не пора ли и нам менять армию на вишни?"

А тогда вишни показались кислыми, и я отдал их красивой польской девочке. Пани, вы живы? Не знаю вашего имени, но вы тогда "запали" и и я вас полюбил без имени. "Подруга по несчастью", или пример "силы жизни": каких-то пять дней тому назад этот малый метался в тифозном бреду, уворачиваясь от накатов громадных мельничных жерновов, а сегодня он влюбился в польскую девочку настолько, что не пожалел для неё кулька "склянок"!

Если бы я был как-то связан с миром кино, то непременно сделал бы маленький фильм о трёх тифозных детях в палате госпиталя неизвестного мне католического ордена и о кульке вишни. Только вишня и была бы в кадре потому, что "реквизит" с названием "черешня" я сожрал сам! Только этот позорный факт биографии удерживал меня от влезания в кинематограф. Как снимать эпизод с черешней? Чего снимать черешню, если она была съедена? Почему тогда не поделился черешней с красивой польской девочкой Ядвигой? Так вас зовут, пани? Не знаю, но, скорее всего, что я не дал ей ни одной ягодки! Вот она, цена любви: всего один кулёк вишни! Ах, пани, я готов искупить прошлый грех, только скажите, чем и как!? Какими дарами сегодня я могу, хотя бы как-то, загладить прошлый грех перед вами?

А ты, милая девочка, где и как подцепила тиф? Какая паскудная вошь тебя укусила? Не из тех ли вшей, что имелись в изобилии за пазухой перемещённых лиц с востока? Могла нас свалить одна и та же вошь? Фантастика, правда?

Знаешь, а всё же какая-то прелесть просматривается в нашем тифе! Спасибо неизвестной тифозной вше — она устроила нам встречу! Тебя и до сего дня помню и люблю. Разве за такой подарок, как ты, можно ругать вошь? Если бы она не совершила подлое дело и не заразила меня тифом, то я бы никогда не побывал в госпитале и не увидел рая на земле. И был бы уверен, что католические монахини только тем и занимаются, что молятся о себе! И сегодня готов подвергнуться укусу той вши, но с одним условием: вновь попасть в тот госпиталь и увидеть тебя, Язя! И чтобы твоя койка стояла наискосок от моей! И судно тебе подавать буду, какой бы ты не была старой: польские женщины и в старости не теряют красоты. Прости за прошлое! Если бы только одних вшей я привёз в Польшу с востока! А сколько других "удовольствий" мы потом на вас свалили!? Вы свою послевоенную историю хорошо помните? На "пять с плюсом"? Но не будем о грустном.

Почему влюбился в тебя, Язенька? Не потому ли, что остался жить? От радости? Не потому ли, что избежав встречи с жерновами на полу барака необыкновенно сильно хочется любить? Не потому ли влюбился в тебя, что оказался в раю? А как, находясь в раю, не влюбиться!? На то он и рай! Волнует и занимает "библейский" вопрос: Адам полюбил Еву в раю, или позже, после "грехопадения"?

Закончу главу о ягодах: со времени того званого обеда в доме пана инженера и до сего дня не ем клубнику. Будь она любого, редчайшего сорта и вкуса, размера и спелости. Ни со сливками, ни без них. Ничем не могу объяснить такое равнодушие к прекрасным и любимыми всеми ягодам, но одно объяснение всё же есть: боюсь "возвратного тифа". Медики говорят, что такое мне не грозит абсолютно, у меня в крови даже специальные антитела имеются, и я смело могу входить в тифозные бараки без страха и сомнений. И всё же за весь "клубничный" сезон могу съесть плодов пять-десять, но очень спелых и крупных. Когда я ем эти крохи, то никакого удовольствия, а тем более восторга и наслаждения от ягод не испытываю. Нет восторга в душе! Многие не могут понять такое моё равнодушие к столь распространённому и любимому народом продукту, а я не даю разъяснений. Зачем? — и таким образом не пускаю всех в свою польскую "клубничную" тайну.

Ну, не любит человек клубнику — и всё! Может, у него аллергия на неё? А тогда сливки к клубнике на обеде у пана инженера подавали взбитыми…

…Ядвига, Язя, Язенька, пусть мне будет плохо, пусть тиф возвратится в моё старческое тело, но если ты будешь рядом — готов слопать корзину недозревшей клубники с одним условием: чтобы ты была рядом со мной!! И пусть потом происходит всё, что угодно!

Люблю вишню, но черешня идёт впереди вишни. Всегда. Черешня в наших местах не созревает, её к нам привозят с юга, а привозная черешня не по карману. В память о Полонии могу позволить половину килограмма за сезон, и такие встречи с черешней всегда уносят меня в католический госпиталь города Люблина. При виде черешни в мозгу открывается отдел памяти ответственный за всё, что было прекрасного в госпитале в момент возвращения к жизни. Вишня и черешня с той поры для меня стали волшебными: "ягоды жизни", не меньше. И сегодня, при встрече с черешней на рынке, вспоминаю женщин неизвестного католического ордена, что вытаскивали меня их лап тифа и лысую польскую девочку в платочке. Почему-то думается, что её имя всё же "Ядвига", пани Язя, но каким бы не было её имя — её головка, даже и без единого волоска, остаётся для меня прекрасной!

Глава 22. Служители Господу.

Сегодня наши монастыри возрождаются, выходят "из мерзости запустения". Не все и не в раз, с трудом и со скандалами. По моим, дилетантским представлениям, для полного торжества монашествующих в отечестве нашем потребуется не менее половины сотни лет,

Есть опасение: за срок в половину века в наши головы может вернуться, как прежде, фантазия о "продолжении строительства коммунизма в отдельно взятой…". Могут в монастырях "по второму заходу" заработать пивзаводы, или молокозаводы? Вполне! Это мы умеем, нам такое знакомо.

Что такое наше, отечественное, монашество? Моё, и, стало быть, непросвещенное суждение, может быть ошибочным: это уход из мира и молитвы за всех, кто остаётся в "мире". Много это, или мало?

Монахини католического госпиталя служили Богу тем, что возвращали к жизни таких дохляков, как я, а это больше, чем только одни молитвы о спасении своей души. Женщины католического ордена спасали меня для будущей мирской жизни и в этом их отличие от православного монашества. Если я усмотрю что-то дополнительное, говорящее в пользу нашего монашества против католического ордена — тут же, не медля, сделаю заявление об этом.

Подвиги, что были совершены когда-то русским монашеством, пытаюсь принизить эпизодом собственного спасения, полученным из рук извечных противников православия: католиков. В самом деле, как можно уравнивать отечественное "святое, великое и древнее" монашество с чужим и чужим и малым католическим? Нельзя такое делать, но в том случае, если бы не стоял вопрос о моей жизни. "Плоды наивной памяти моей":

"почему в России произошёл переворот 17 года? Что, российские монахи плохо, не искренне, молилось богу? Как понимать иначе то, что случилось? Если на шею глупого народа сели недоучившиеся юристы-семинаристы и по совместительству "вожди", кои пустили войну на мою землю в сорок первом, если и после 41 года одиннадцать лет продолжалось правление "вождя, отца и друга народа"? Если были искренние слёзы по его кончине? Если и до сего времени часть граждан отечества мечтают о памятниках "вождю и спасителю народному"? Что можно сказать об этом? Только одно:

— Мы потому бессмертны, что неизлечимы! Что нам смерть!?

Католические монахини молились, молитвы услышаны свыше, и ни одна бомба не упала на госпиталь, где я болел с удовольствием и где "житие мое" было "райским"!

— Пани! Души ваши велики и прекрасны, и не устану поминать вас добрыми словами! Но прошу дать разумение: когда вы просили Высшие Силы отвести советские бомбы от госпиталя, где лежал я, то эти бомбы всё едино куда-то падали? Так? На тех, кто не менее горячо, чем вы, молились небу? Кто менял траекторию выпущенной с советского самолёта бомбы? И как? И было ли такое явление вообще? Или советские бомбы сваливались на головы других молящихся и убивали их? В чём дело!? На такие моменты полностью не работала заповедь "Не убий"? Что, христовы заповеди отключаются на время "выяснения отношений"? Католический священник просил небеса "даровать победу оружию наших воинов", а православный — своему?

Глава 23. Возвращение к жизни.

Победа над тифом была "полной и окончательной". Жизни ничего не угрожало и по представлениям родителей, и моё "валяние дурака" в госпитале следовало прекратить. Если бы тиф свали в иное время, не военное, то европейская медицина в лице тамошних медиков не позволила бы взять меня из госпиталя:

— Больной слишком слаб! Он на ногах плохо держится! — идёт война и её буйство вот-вот будет здесь, а посему медицинские мерки мирного времени не годились.

У родителей были основания забрать меня из госпиталя: восток погромыхивал громче и чаще, и славный город Люблин не сегодня-завтра мог увидеть другое правление… В такое время лучше быть всем вместе.

Людей всегда терзала неизвестность о родичах: если бы мы уходим "в мир иной" на глазах у родителей, то горе бывает не столь ужасным, как наша смерть в безвестности. Мучает и заставляет страдать необъяснимое любопытство:

— Я знаю, как он умер… — но остановить смерть близкого человека ещё никому не удалось. И до сего дня неизвестность о близких людях тяжелее, чем известия об их гибели. Поэтому и существует такой обман, как "могила неизвестного солдата".

И снова проклятый провал в памяти: мало чего помню из того, как покидал святую обитель! Не помню выхода из здания, увитого плющом, не помню, кто меня провожал. Но помню красивый парадный выход и массивную каменную плиту перед входной дверью. Может, там её и не было? Фантазирую? Стоит ли прибегать к гипнозу для выяснения столь малой подробности? Ненужной?

Но в памяти остался вечный и любимый, неизвестно какой по счёту, эпизод ещё одной разминки со смертью. Было так: из госпиталя почему-то вывозила мать. Почему она пришла мать, а не отец — не могу сказать. Помню момент, когда кто-то из медперсонала госпиталя вынес меня на руках и усадил в тележку. Да, мать явилась с тележкой, и сей простой экипаж был "подан" ко входу в госпиталь. Теперь понятно, почему забыл о провожавших женщинах госпиталя: внимание занял "экипаж". Им любовался. Двухосная тележка с ручкой для тяги служила для чего-то иного, но никак не для вывоза из польского госпиталя русского "хлопака". Она могла быть транспортом для развоза молока, или зелени, или в ней возили навоз. Но откуда в городе взяться коровам и, соответственно, навозу?

Если тележки одноколёсные можно перемещать как толканием, так и тягой, то мой "экипаж" перемещался "тягой вперёд". "Транспортное средство" мать одолжила у кого-то из жителей окрестных домов, но как она такое сделала, не зная ни единого польского слова — не представляю. Остаётся одно: поляки, у кого мать взяла на прокат транспорт, знали русский язык. Иного объяснения нет.

Объяснила мать владельцам транспортного средства, что оно нужно для перевозки посттифозного сынка девяти лет от роду и малого веса? И что тележка никак не пострадает от перегруза?

Улица была выложена булыжником, и от передвижения по ней меня трясло и мотало в "кабриолете" Как и почему тогда не отвалилась моя плохо державшаяся голова — этого и до сего дня понять не могу.

Улицу, которою нам нужно было пересечь, чтобы попасть в лагерь, "дом родной", была забита отходящими войсками непонятно во что одетыми. Это были не немцы, форму солдат Вермахта я знал, это были люди одетые в другую форму. Какое-то время мать пережидала поток в надежде дождаться "окна" и проскочить через него в лагерь.

Женщина! Статистика дорожных происшествий во все времена и у всех народов в большинстве своём заполнялась несчастными случаями с участиями женщин в основе. Раздел: "наезд транспорта на пешеходов". И тогда мать чуть-чуть не пополнила грустную статистику: когда она посчитала, что через дорогу можно перебраться, то откуда не возьмись, появилась летящая фура, окрашенная в зелёную армейскую краску и запряжённая парой коней! В фуре стоял солдат в непонятной форме и правил транспортом. Помимо возницы в фуре был ещё кто-то. До встречи с вечностью, а может только с инвалидностью для кого-то из нас двоих, оставалось совсем немного.

По улице, через которую нужно было перейти, до оккупации Люблина бегал трамвай. Война лишила жителей города самого дешёвого и демократического вида транспорта. Колея туда, колея — обратно, между колеями — столбы. На столбах когда-то висел провод и по нему передавался ток на моторы вагонов. Трамвай — он и в Польше трамвай, всё в трамваях одинаково…кроме столбов. Прочных, надёжных польских литых из чугуна столбов, за один из которых мать тогда и спрятала тележку с дохлым телом сынка. Тележку с "пассажиром" она так поставила, что если бы наездник в фуре вздумал сокрушить помеху на пути движения, то ему нужно было наехать на столб. Тогда бы столб мог упасть на меня, и все недавние усилия медиков католического госпиталя были бы напрасны. Обида-то, какая!

Возница отвернул. Не дурак он был всё же! Если люди и бывают дураками в подобных ситуациях, то животные исправляют наши ошибки. Вот и тогда кони сами не захотели встречаться со столбом! Если бы я был профессиональным писателем, а не любителем-самоучкой, то в этом месте о себе написал так: "он много раз смотрел смерти в глаза, но более наглых глаз возницы в тот момент, ему прежде не приходилось видеть"

Кто были отступающие воины в странной форме? Калмыки, и об этом стало известно через годы. Может, к лучшему? Что с того, если бы тогда кто-то объяснил, что фура с калмыками могла прервать возвратившуюся в меня жизнь?

Глава 23. "Исход", а какой по счёту — трудно сказать.

Слабость, слабость, проклятая тифозная, слабость медленно покидала тело! Упиралась, сопротивлялась, совсем, как война! Но уходила…

Ничего не могу сказать о том, когда заболела старшая сестра. И её поместили в тот католический госпиталь, и уложили на ту кровать, где лежал я. И её возвращали к жизни славные польские медики. Кто они?

Должен сказать, что мой и сестры организмы — "один к одному". Мы появились в свет с разницей в четыре года, но все болячки у нас одинаковы. Не было такой заразы, коей мы не делились "по-братски". Нам нужно было родиться двойняшками, но почему такое не случилось — знать не дано. Мы ухитрялись болеть такими болезнями, коими и делиться было невозможно. Но такое выяснилось с возрастом, а тогда, или из "солидарности", или от нежелания отставать от меня, но и сестра захотела испытать прелести тифозного бреда. При тифе только чистая постель и уход представляют интерес, а всё остальное — ерунда, мелочь. Если бы кто-то сказал в самом начале болезни, что ожидает чистая постель и внимание святых, добрых женщин в госпитале, то все ужасы от наезда жерновов в моём бреду были бы на половину меньше!

Истинные католички носили нас, детей, в подвал спасться от налётов советской авиации, а лагерь разбегался. Пустел. Но странно: оставалась малая часть народа, кои никуда не спешили. Сидели в бараках и чего-то ждали.

Сколько мы пробыли в опустевшем лагере — не помню, но о том, как кто-то из "перемещённых лиц" сказал:

— Малого пивом поить нужно… Быстро оклемается и вес набёрёт! — совет исходил явно не от женщины.

Совет был принят и отец добыл пива. В только что в освобождённом от врагов польском городе Люблине — и пиво! Поляки, можно думать, что вы плевали на оккупантов, занимались пивоварением, и после ухода немцев вам не нужно было "восстанавливать пивоварение"!? Или по молодости годков своих чего-то проглядел и не понял?

Но как бы там не было — пиво нашлось. Сегодня бы сказал о тогдашнем пиве:

— Свежее! — а тогда первый глоток небесного и вечного напитка показался отвратно горьким! Чтобы как-то нейтрализовать пивную горечь, мать подсыпала сахару…

"…и зело охмелел отрок, и валялся в глубоком сне не малое время… И думали родители в его строну:

— Перебрал…"

Кто может похвастать таким детством? Кто похвалится, тем, что в девять лет пил польское свежее пиво с сахаром? На другой день после ухода извечных врагом полякам?

Или пиво, или что-то другое меня "поднимало на ноги", но я креп день ото дня. И в лагере впервые, и на всю жизнь, всего один раз, вкусил маринованных устриц. Первых и единственных. Удивительный продукт! Где отец раздобыл их — тайна! Возможно, что заработал.

В оккупированной Польше маринованные устрицы!? Поляки, вечные и бессмертные поляки, вы, что рехнулись!? Таинственное поляки, откуда появились устрицы в маринаде на другой день после изгнания врагов!?

Пою гимн пиву: раннее знакомство с пивом не превратило меня в алкоголика потому, что в напитке "с малым содержанием алкоголя" ничего, кроме горечи, не нашёл. Не "вспыхнула любовь жарким костром" к пиву — и всё тут! Мать сахар в пиво подсыпала, но любовь всё же не рождалась, и на этом моё приобщение к великому напитку закончилось. Но должен признать: кратковременное потребление пива сделало своё дело: у меня появился аппетит. Проснулся. Пиво будит аппетит у дохляков, как я, и такую работу оно выполняет прекрасно!

…и только через восемь лет после знакомства с пивом в лагере, состоялась вторая встреча с великим напитком!

Встреча произошла на вокзальном перроне большого уральского города, куда приехал из провинции на том же Урале. Областной город с четырьмя сотнями тысяч жителей для обитателя какого-нибудь районного центра с тремя тысячами жителей — "столица". В "посёлке городского типа" на Урале, где прожил тринадцать лет, пивоварни в первые послевоенные годы не было, и наслаждаться пивом мог позволить себе только областной центр…

…а в нём ларёк с пивом на перроне вокзала, и как только сошёл с поезда и двинулся на выход в город, так тут же, как в древности, по ноздрям ударил забытый запах! Аромат пива, кое когда-то пытались влить родители в лагере, и бесподобный аромат на перроне вокзала областного города, были абсолютно одинаковыми! Не знаю, что тогда со мной произошло, но я ринулся к ларьку, попросил налить пива, и, держа кружку двумя руками, "залпом", без передышки, вылил содержимое пивной посудины в себя!

Что же со мной произошло? Получалось, что восемь лет любил пиво, не зная об этом!? Оказывается, что мои "прикладывания" к божественному напитку в лагере всё же оставили след? Глубокий след! Ничто не проходит без следа и свидетельство этой истины — моя любовь к пиву и до сего дня.

И опять поляки не дают покоя: панове, как и откуда, какими чудесами, у вас появилось пиво через пару дней после изгнания врагов!? Или оно у вас и не пропадало?

Моё нынешнее потребление пива равняется не более двум кружкам в неделю. Иногда — трём. В пивной. Пить пиво дома из купленной бутылки — не питие пива, это издевательство и глум над божественным напитком! Нанесение оскорбления пиву! Страшная обида пиву! Настоящее пиво может быть только в большой пол литровой кружке и в компании людей, любящих пиво! Пока кружка наполняется пивом — можно изойти на большую слюну, если впереди есть очередь из трёх человек! А посему никогда не наблюдайте за процессом наполнения пивной посудины благородным напитком: "большая пивная слюна" очень свободно может задушить истинного любителя пива!

Получив чашу с напитком, сажусь за стол и не ставлю кружку рядом, но тут же прикладываюсь к её краю! О, божественный миг встречи губ с пеной! Пену сдувают только извращенцы, а я такое не делаю.

Пьяницы! Не сдувайте пену, принимайте её пивными утробами своими, в пене очень много воздуха, кислорода, а кислород полезен нашим порченным "мешкам для приёма жратвы"…

…пробившись губами к пивной глади сквозь "шапку" пены, делаю три добрых, глубоких, "чувственных" и жадных глотка, настолько глубоких, насколько хватает моего горла!

… и только потом ставлю ёмкость с пивом на стол: встреча состоялась, можно и "перевести дух". Все мгновения, что проходили до первых трёх глотков каким-то непонятным образом тормозят моё дыхание, и только после пивного водопада в желудок дыхание приходит в норму. Всё, наслаждение получено! Вторая половина кружки выпивается по чисто "экономическим" соображениям: не оставлять же её недопитой!? За неё заплачено!

Вернусь в лагерь: если бы я тогда имел представление о графиках, то своё возвращение в жизнь изобразил бы круто восходящей линией. Лагерь не охранялся, и начались мои вылазки в прилегающие улицы.

Глава 24. "Нищий"

Откуда и когда появился в лагере громадный, какой-то весь плоский и одетый во всё тёмно-серое дед с острым носом — не знаю. От него пахло чем-то кислым. Запах от деда был для меня новым и возбуждал аппетит. Он обратился к матери с просьбой отпустить меня с ним в "поход на побор". Нищенствовать, то есть. Мать отпустила. Почему — такое её согласие и до сего дня понять не могу. Почему она доверила меня незнакомому старику? Был у неё риск не увидеть меня навсегда? Был. Почему она поверила какому-то нищему старику и для "антуражу" пустила меня просить подаяние? Мы были голодны? Нет. Не устояла против просьб старика? Пожалуй.

И до сего дня самый необъяснимый вопрос, такие называю "гадательными", такой: откуда на другой день после ухода немцев появился этот нищий? Неужели он шёл впереди наступающей армии? Или он никуда и не пропадал, а был извечно в польском городе Люблине, а я о нём ничего не знал по причине изоляции?

Но как бы там ни было, а я вступил на "стезю сбора подаяния". Все люди делятся на "дающих", "просящих" и "нейтральных". Не "жадных", а "нейтральных, знающих точно, что иной нищий может оказаться богаче иного миллионера.

Для этого самого древнего и бездумного занятия вид у меня был подходящий: в самом деле, кто стал бы подавать упитанному и здоровому на вид мальчику? А вот дохляку после тифа — пожалуйста!

Что нужно для превращения в нищего? Совсем немногое: в какой-то момент почувствовать "обойдённым милостями судьбы", затем найти самые жалостливые ноты в горле и пустить их в действие! Руку за подаянием протягивать необязательно, достаточно для сбора подаяния положить на землю головной убор.

Странными бывают эти взрослые! А нищие — особенно. Вот и тогда в дедовых мечтаниях использовать меня для личного обогащения произошёл "прокол": он "классный наследник" своего ремесла из меня никак не хотел получаться! Почему дед не провёл моё "тестирование" на предмет годности к нищенству — это ещё одна загадка из моего прошлого. Взрослые всегда подходят к нам со своими мерками, не допуская мысли о том, что у нас уже могут быть и свои оценки.

Если различным рёмеслам можно научиться, то нищенству, как и актёрству, обучиться невозможно. Тот плоский и серый дед, возможно, и был талантливым, "классным", нищим, но определять "профессиональную пригодность" к нищенству у других не мог.

Дед, спасибо тебе! Ты и подумать не мог, что ты мне дал!

Нищенская "стезя" моя началась с того, что в первый день сбора подаяний дед привёл меня к красивому и громадному зданию с высокой и широкой каменной лестницей из серого камня. Показал место, где я должен был сесть и оставил там с наказом никуда не ходить и сидеть с картузом у ног. Сам куда-то исчез. Может, и не исчез, возможно, что он следил за мной, как я осваиваю самую древнюю из профессий? Проверял мою способность "выжимать слезу и размягчать сердца" у граждан польского города Люблина? Хорошо помню, что первый день, когда я кого-то собрался обогащать, был пасмурным. Просидел на ступенях не более пяти минут, мне это занятие показалось скучным и неинтересным и меня потянуло исследовать, что находится там, за красивыми входными дверями? Теперь я точно знаю, что никогда не нужно сопротивляться своему желанию исследовать. Вошёл, и сердце моё замерло от сумрака внутри высочайшего помещения! А потом я увидел большое круглое сооружение по правую руку от входа, подошёл к нему, и увидел, что там только вода. Круглое сооружение из беловатого камня стояло на красиво сделанной ножке и походило на громадную чашу. Я стоял недалёко от неё и гадал, для чего предназначена она? Мои "гадания" разрешил парень и две женщины с ним: парень опустил кончики пальцев в чашу и протянул её женщинам. Те коснулись его руки и перекрестились немножко не так, как крестился отец. И опять ничего не понял: почему женщины не могли сами опустить пальцы в воду чаши? И забыл, для чего на каменной лестнице удивительного здания меня оставил кислопахнущий старик, мне стало противно сидеть на лестнице с кепи у ног… Встал и медленно направился в непонятное здание и тут услышал музыку. Чарующую музыку, редкую, незнакомую и красивую! От звуков, которой мне захотелось взлететь под удивительно устроенный купол здания! Так впервые оказался в костёле. Какие силы отвлекли от сбора подаяния? Кто-то неведомый сказал без слов:

— Что хлеб! Я покажу другую пищу!

Всё верно, всё совпадало: "не хлебом единым…" — но и этого не мог знать в первый день "нищенской стези".

Так у крещёного в православной вере мальчишки первая встреча с храмом произошла в католической Польше.

Потом мы ходили по городу, "кислый" старик держал меня за руку, а я наслаждался городом. Не "работал", а "работа" заключалась в том, что нужно было умилительно смотреть встречным в глаза и протягивать руку. Представления у меня и у старого нищего были разные: я воспринимал хождения с "кислым" старцем, как случай полюбоваться городом, а старец — как можно больше собрать злотых от поляков. Поляки подавали хорошо, но едой. Доходило и до деликатесов: белоснежные булки с желтизной от яиц и с удивительным ароматом неизвестного названия. В нищенстве случилась первая моя встреча с булками Польши, где присутствовала ваниль, но что это ваниль — об этом узнал позже. Дед вкусностям польской кухни не радовался, но хотел из "рук дающих" получить злотый. Такое желание деда никак понять не мог и немедленно невзлюбил его: "зачем какой-то злотый, если добрая пани даёт ароматную булку"!? - "ученик" не должен иметь Мой "наставник" страдал от пониженной кислотности желудка, и это понял много позже. Старик прикладывался к бутылочке с жидкостью, и её запах наполнял мой рот слюной с последующим желанием что-нибудь съесть! Много позже узнал название жидкости, возбуждающей у людей слюну и аппетит: "уксус".

Второй день "нищенствования" прошёл, как и первый: опять сидел на том же месте на паперти костёла, и когда дед удалился по своим "профессиональным" делам — немедля покинул "рабочее место" и продолжил изучение католического храма. Во второе посещение костёла

ненависть к деду превратилась в "окончательную и бесповоротную"!

Пою хвалу католическому храму, будучи крещёным в православной вере! Настоящий "православный" до "предательства" своей веры никогда бы не докатился, но я это сделал!

Православие "жестковато": верующие в православном храме молятся стоя, "тело изнуряют, а дух — укрепляют", а католики молятся сидя. Молиться сидя правильно потому, что на дух в такие моменты плоть не оказывает влияния и не отвлекает мысли от высоких устремлений:

— Ох, как болят спина и ноги!

Третьего нищенского дня не было: категорически заявил матери:

— На "поборы" с дедом не пойду! — был категоричен и скандален до предела! Мать поняла.

Не помню, чтобы поляки подавали мне "пенёнзы". Возможно, потому, что к тому времени вид мой перестал вызывать жалость? был не совсем "несчастный" для получения подаяния? Поляки, спасибо вам: вы не позволили развратить мою душу подаяниями!

Не могу и до сего дня объяснить: почему два дня нищенства хватило сделаться нетерпимым к этому виду "промысла"? Ведь нищенство — простое, "не затратное", всегда только прибыльное занятие, а поди ж ты, взбунтовался! Почему и отчего? Стать нищим просто: нужно только один раз почувствовать себя "глубоко несчастным" и затем твёрдо уверовать, что "век счастья не видать"! — продержаться с таким "наполнением" дня три, для надёжности — неделю — и нищий готов! Пусть не "классический нищий", профессиональный, но понявший "суть вопроса" попрошайка!

Понял это, став взрослым, а в девять лет понимать такое дано только вундеркиндам. Я таковым не был.

Не люблю нищих всех сортов, видов и оттенков. Отчего такое во мне — не знаю, но думаю, что племя нищих, заботясь об утробе, забывает для чего оно выпущено в этот мир. Хотя, нет, хорошо знает для чего: чтобы их жалели. Но не словами, выражение словами — оно и есть таковое, ты пожалей меня монетами! И желательно — большим количеством. Это и будет наилучший способ "сострадания ко мне".

Нынешняя мораль говорит, что мы должны терпеть нищих и быть к ним снисходительным, хотя бы потому, что каждый из нас может превратиться в нищего. Да, я "отработал" в "нищенском цехе" целых два дня, но продолжаю не понимать и не любить нищих. В старости пришло ещё одно понимание: "все нищие умирают миллионерами". Когда это понял, то немедленно развеселился:

— Напрасно отказался в Польше от "специализации"!

Сегодня могу войти в католический собор и перекреститься, как истинный католик и никто, ни на секунду не усомнится в моём вероисповедании. Не заподозрит во мне "православного".

Не нарушу обрядность ни в чём, но буду оставаться крещёным в православной вере. Католики примут меня за католика и православные не отторгнут от своей веры.

Не делаю различий между православным храмом и костёлом, и не могу понят споров иерархов, от которых не хочется бывать ни в костёле, ни православной церкви. Христос-то один!

Глава 25. Город.

Продолжать житие в пустом лагере было как-то неуютно, и отец, как всегда, был откомандирован матерью на поиски нового жилья. Две извечные и не преходящие его заботы: крыша над головой нашей и прокорм!

Куда идти в чужом городе? Пригодились отцовы прошлые вылазки, когда он служил лагерной охране "мальчиком на побегушках" Прошлое служение не прошло даром: он не плохо, для человека из перемещённых, знал город. Или это свойство любого горожанина, из какой бы он страны не был? У отца даже появились хорошие знакомые, и чем они были связаны в те времена — об этом я могу только гадать. Один из добрых поляков посоветовал занять квартиру на втором этаже в доме напротив лагеря. Немного наискосок, через дорогу, ту саму, с трамвайными путями, где отступающие калмыки, чуть-чуть не лишили жизни мать и меня:

— Дзенькуе бардзо, панове! — и мы превратились в жителей польского города. Удивительно: совсем малое время назад я смотрел на эти дома из ворот лагеря, а теперь смотрю на лагерные бараки со стороны! Всего-то перешли дорогу из лагеря, какие-то метры — и, всё, иной мир, другая жизнь.

А ещё через день лагерные бараки подожгли, а кто это сделал — нам не сказали. Бараки спалили потому, что их можно было сжечь, хотя нужды в их уничтожении не было. Они сгорели потому, что были ненавистны, как символ оккупации. Что для поляков одна оккупация менялась на другую — об этом догадывалась часть поляков. Если бы тогда нашёлся сумасшедший и сказал громко, что те "символы", что им принесли с востока, тоже когда-то станут ненавистными — такого сумасшедшего и лечить бы не стали.

Новое наше жильё принадлежало человеку, который по неизвестной причине рванул вслед за отступавшими немцами на запад. Но бежал ли он на запад, или к родне в сельскую местность переждать военные потрясения — этого я, разумеется, не знал. Как долго он бежал — и этого не знаю, но беглец всё же решил, что причин убегать от наступающей армии с востока у него отсутствую полностью. Результатом такой его нетвёрдости было то, что он явился по своему адресу и прекратил наше недолгое жилищное счастье. Чему в днях равнялось наше городское житие — сейчас не могу вспомнить, но оно было коротким и прекрасным, как сон. Чего я только не успел за это время! Исполнялась мечта времён сидения в лагере: я мог бегать в город! Спасибо всем! Даже и тебе, дед-побирушка, за то, что ты меня первый вывел в город… если не считать времени пребывания в госпитале.

С утра я убегал на ещё слабых ногах с польскими ребятами, и где нас только не носило! Видел и страшное: где-то на окраине города, в его восточной части, на дне большой ямы лежал человек в красивой, яркой форме и на коне. Конь серый, в "яблоках" Похоже было, что конь, и человек были убиты одновременно: как-то удивительно слаженно и аккуратно они упали в ужасно глубокий ров и оба лежали на правом боку, как целостная скульптура. Тогда видел, а сейчас думаю:

"кто был тот поляк, что облачился в старую, из прошлого, форму польских гусар, сел на коня (где он его взял в городе!?) вынул саблю и пошёл на врагов! Ведь знал человек, что его атака продлится секунды, что сабля против автомата — "весовые категории" разные, и всё же пошёл!

На краю страшной ямы стояло какое-то немецкое военное устройство, очень похожее на зенитку из моего недавнего прошлого. Да, та самая, из которой, по прогнозам насельницы Губастой, немцы собирались "выбивать городок" Или это была установка для прослушивания воздуха и предупреждавшая о приближении авиации?

Странно! Приближение авиации я чувствовал не хуже установки! Её ценность заключалась в том, что если крутить ручки, то вращалась площадка с сидениями, и когда оно зависало над ямой с убитым — сердце опускалось куда-то ниже пояса… А что, если тот польский гусар пошёл в атаку на "слухачей"!?

Нет у меня миллионов на памятник польскому гусару, поэтому остаётся только словами помянуть его подвиг.

Ходили мы и в какие-то каменоломни, были там рельсы и вагонетки на них. Всё это хотелось толкнуть, прокатить, но сил для такой тяжести у меня ещё не было. На какой день после ухода захватчиков всё это было?

Глава 26. Мирная жизнь.

Дни проживания в оставленной законным владельцем квартире на втором этаже дома через дорогу от сгоревшего лагеря, были самыми прекрасными и яркими во всей моей заграничной жизни. Как звучит, а? Начинаю перечислять всё интересное, что выпало увидеть и узнать в прекрасной, любимой мною Польше:

а) пропитание человеку нужно всегда. При любом режиме. Оккупация — это само собой, но и она питание не отменяет. Нигде и никогда! В любой точке планеты и при любых войнах! Проверено на себе.

На другой день после оставления немцами города, отец взял сестру и они отправились на добывание "хлеба насущного" Успех был полный: к концу дня они явились с такими харчами, которых ни раньше, ни позже мне вкушать не приходилось Это были немыслимой белизны и аромата халы с маком и копчёная ветчина! "Бочки", как их называют поляки с ударением на "И". Откуда такое?! Ведь только вчера изгнали оккупантов, а сегодня на рынке продаётся такая благодать! И за польские "злотые"! Это что же получается, панове? Польша и не умирала?! Изобилие не исчезало? Позвольте, ведь только вчера… Поляки, откуда у вас всё и вдруг появилось!? Объясните! Такое впечатление, что в оккупацию вы жили отдельно, а немцы — сами по себе? Враги вам были "не указ?" Вы жили в твёрдой уверенности, что

— Та не загинела Польша!

И снова повторяю: на знамени Польши нужно иметь не "бялого пяста", а сфинкса, вечного, неуничтожимого сфинкса!

Попутные, сегодняшние мысли об орлах: народы различных вер исповедания обожают орла. С какого орла начать?

Начну с немецкого, орла Рейха: горизонтально расправлены крылья, голова смотрит влево. Одна голова. Если определять направление её взора, то это будет Запад. То, что голова немецкого орла случайно посмотрела на Восток — так за свою ошибку орёл поплатился многими своими перьями… Страна на востоке от него, с помощью всего двух орудий "мирного труда", серпа и молота, кои были изображены на её знамени, свернула ему шею. Ошибся орёл Рейха…

Во времена войны на знамёнах моего отечества были изображены орудия труда: серп и молот. И пентаграмма. На сегодня мы чуть поумнели, опомнились и посадили в качестве ориентира на будущее прежнего, старого российского орла о двух головах. Если бы на советских знамёнах было изображение старого российского орла, то, думаю, он бы не просмотрел войну 41 года: у двух голов, понятное дело, и обзор больше. Немцы потому и потерпели крах, что их орёл смотрел только в одну сторону.

Изображение орла с одной головой, как у немцев, или у тех же поляков — это понятно и нормально, это более естественно, чем две головы. Только одна голова должна всё обдумывать и решать, а когда их две — толку не будет. Споров между головами — это сколько угодно, а вот пользы от них — грош. Головы-то разные, стало быть, и команды из голов могут исходить разные, а это повод для "споров и разногласий". Вот почему до сего времени правители России думают, как её "обустроить".

Заокеанские граждане поступают хитро: они используют как пентаграмму, так и орла. Для надёжности. Если в протекающей жизни что-то прошляпит пентаграмма, то её поправит орёл. И наоборот.

Для чего на знамёнах албанцев, арабов Ирака изображены орлы — непонятно. Наверное, для того, чтобы и о них кто-то мог сказать:

— Куда конь с копытом — туда и рак с клешнёй — но эта поговорка на полонию не распространяется.

Были потом в жизни и ветчина, и французские булки, но всё это было вторично, впервые пищевую благодать вкусил на второй, или на третий день после ухода немцев из Люблина одноименного воеводства.

Польские булки и копчёная ветчина — как первая любовь…

Всё вкусное отец и сестра заработали перепродажей газет. Вечный промысел, принятый во всей Европе. За остальные части света по данному поводу ничего сказать не могу, не видел. Ныне в нашем граде, после семидесяти лет "успешного строительства коммунистического общества", многие граждане спасаются от бескормицы точно таким же способом, каким отец и старшая сестра кормили остальных членов "клана" в 44 году. Хватились!

В скорости на семейном совете было решено приобщить и меня к газетному бизнесу. На другое утро я был приведён в какое-то место, где людям за деньги давали пачки газет. И на меня нагрузили пачку с ценами на них. Вполне автономно, без всякого надзору, я должен был продать их с выгодой для себя. Надо было шевелиться среди уличной публики и кричать:

— "Ржечь Посполита"! Варшаво здобыта! — привожу точную, более-менее, польскую манеру рекламировать газету. Почему "Ржечь"? Мой русский язык никак не хотел принимать "Ж" в середину понятного слова, как "речь"! Поляки никак не хотели покупать у меня "Речь Посполиту". Несоответствие наблюдалось! Только и всего! Это сейчас знаю, что они говорят "ВаршавО", а не "ВаршавА", а тогда? Мало того: были "конкуренты", польские мальчишки постарше меня. У конкурентов люди газеты раскупали, они и продавали их как-то шустро, красиво и артистично при этом что-то говоря покупающим. Я этого не мог делать по причине:

а) полного незнания польского языка, и

б) лени.

И до сего дня не могу понять, почему не орал на польский манер "Ржечь"!? Почему внутренне противился? Почему, проживая в польском городе, рекламировал товар русским языком?

— "Та ни загинела Поль.." — какой звук должен следовать за мягким знаком? "Ш"? Нет, не угадали! Поляки произносят что-то среднее между "Ш" и "Ф", и такое произносить русскому "хлопаку" возрастом в неполные девять лет также трудно, как и немецкий "умляут". Такой звук может произнести только полек, это его язык, ему подобное не в труд. По тому, как ты произнесёшь "Польша", он судит о тебе:

— То не польско! — всё это сочиняю, вру. Поляки, я вру?

В первый день торговли газетами отец привёл меня в людное место, изумительную польскую "толкучку"! Здравствуй, родная! Совсем недавно тебя видел тебя в своём городе, теперь вот встретился с тобой и в Польше! Сколько десятилетий впереди будешь сопровождать!?

Вот сегодняшние соображения о толкучке города Люблина сорок четвёртого года. Они только мои, а посему могут быть и спорными: как толкучка могла появиться на следующий день после изгнания врага? Как все граждане города могли за сутки договориться о месте, где можно производить обмен "товаров и услуг"? Или польская толкучка существовала и при оккупантах точно так, как и в моём родном городе?

Ах, какая это прелесть: рынок в польском городе Люблине! И чего там не было, но из всего обилия вещей почему-то запомнил только палочки, напоминавшие карандаши. Продавец демонстрировал их действие, и я понял, что это средство для вывода пятен с одежды. Продавец, демонстрируя, как нужно пользоваться средством, часто повторял слово "пляме" — пятно.

Учить любой язык мира нужно предметно! Показали тебе твой хлеб и сказали, что это "брот" — всё, достаточно, повторять не нужно, всё вошло в память! А если на "брот" положить "бутер" — какой иной способ изучения языка может быть лучшим?

И совсем маленький шаг из прошлого в настоящее: во все времена "цветения страны советов" иной оценки полякам, кроме "спекулянты", у нас не было. Любой "советский человек" мог сказать такое в адрес поляка, не задумываясь: так ли это? Работал "принцип стада": если кто-то сказал, что "все поляки — спекулянты", то отзываться хорошо об ином народе означало ни много не мало, как "предавать свой народ". Тебя не понимали. Подозревали в совершении несделанного.

По молодости, а стало быть и по глупости, возражал с соответствующим жаром, но с возрастом жар в защите поляков ослабевал: "чёрт с вами, дураками, думайте, как хотите! Может, другие поколения доживут до понимания, что вечно держать поляков за врагов — быть большими дураками"!

Как зло шутит время! Закончив "успешное строительство социализма" бывшие советские граждане вдруг увидели, что после "напряжённого труда" зады у них того…не совсем прикрыты. Осознав столь печальный факт, задумались, как и прежде без пользы от задумчивости над любимым национальным" вопросом: "что делать?" Это наш вопрос, не польский, поляки всегда знали, что им делать, и делали. Вот тогда-то вчерашние "стойкие советские" граждане вспомнили о поляках и как они умеют торговать, а вспомнивши — кинулись большими косяками в Польшу учиться "спекулятивному делу".

После быстрого обучения занятию торговлей, соотечественникам для практики понадобились товары, и они опять кинулись в Польшу!

И ничего! Никому "за державу не было обидно" не в пример персонажу "культового" фильма отечественных космонавтов. Много веков знали поговорку о колодце и о том, что не нужно с ним делать, но всё же делали! Кто-нибудь из соотечественников перед поляками извинился за прошлое? Ещё чего! Слишком много для них будет! Ну-ну. Может ещё что-то в будущем случиться с нами такое, от чего спасать нас будут поляки? Можно глупого избавить от его же глупости?

Отечественные "челноки" мотались в Польшу, но выказывали недовольство поляками: "хитрые". Поправок "умные" не было. Никто не задумался: "если хитрые — отойдите от них в сторону и займитесь поиском простаков, кои проще вас. Глядишь — с теми всё будет иначе"! Оставьте "спекулянтов" в покое! Зачем насилие над собой делаешь? Если поляк противен, то почему прёшься к нему за шмотками? Предать убеждения разве меньшее предательство, чем какое-то другое?

Глава 27.

Великий актёр.

Как-то на "нашей" улице появился удивительный человек непонятного возраста, дико одетый, босой и в шляпе. Но лицо умное.

Человек веселил публику окрестных домов тем, что, получив рюмку-другую вина, начинал представленье: подходил к какой-нибудь даме из зрителей и приглашал на танец. Та отказывалась, но человек жестами изображал её согласие и начинал вальсировать с невидимой дамой, ведя её левой рукой, а правой аккомпанируя себе на расчёске с фольгой. Да, он вальсировал с невидимой женщиной, и номер "танец с невидимкой" поразил навсегда: я видел даму там, где её не было! Кончался номер с танцем, и зрители аплодировали. Наливали артисту ещё рюмку, и он отрабатывал выпитое тем, что изображал скрипача: зажимал простую палку, как скрипку, подбородком, а правой рукой, как и положено, в игре на скрипке, водил невидимым смычком. И одновременно бурно и быстро вальсировал, умышленно поднимая пыль босыми ногами. Иногда он кого-либо толкал из зрителей, показывая, что круг для танцев тесен, извинялся быстрым снятием шляпы и продолжал танец.

Это был первый "мим", коего видел "вживую" и запомнил его навсегда! Боже милостивый, даруй вечное упокоение этой гениальной и прекрасной актёрской душе! Да, может, кто-то и считал его дурачком, кои бывают среди любого народа, но для меня это был первый настоящий актёр! Очень талантливый, беспредельно талантливый! Вот он, вживую! И почему мы скоры в определении "дурачок"!? Он был умнее всех, кто любовался его даром! Я видел, как многие из почитателей его таланта вполне серьёзно с ним о чём-то говорили, и как он, не менее серьёзно, им отвечал. Удивительное сочетание мудрости и шутовства! Ручаюсь за свои воспоминания о том человеке! Да что я! Его знал весь город! Имя у него было, а вот какое — не знаю. Почему бы не спросить тогда!? Ведь я его полюбил сразу, номера, подобные его номерам, я так никогда более в жизни и не видел ни у одного из актёров! Его, я уверен, помнят жители тех кварталов, и если попаду в Люблин — спрошу о нём и помяну рюмкой вина его большую актёрскую душу.

В один из дней на улице появился советский танк. Военный в комбинезоне горелкой резал металл на передней части машины, и было необыкновенно интересно смотреть на его работу. Смотрел долго, пока не заболели глаза. Это была первая встреча с" бензорезом" и он поразил: от маленького и шипящего огненного голубого кинжальчика, на землю перед ногами человека в комбинезоне миллионами капель проливался металл.

Недалёко от "нашего" дома поселились советские солдаты украинской национальности. Обязан упомянуть их национальность: если бы упомянул только "советских солдат", то было бы непонятно, почему они пели украинские песни.

Каждый вечер, перед заходом солнца, пять, или шесть человек выходили на улицу, чинно садились на лавочку перед домом и "заспэвалы":

"Ихалы козаки з Дону до дому

Спiдманулы Галю, повэзлы з собою!"…

Далее музыкальное произведение повествовало о том, "як ции казаки привязалы Галю толстыми…" — а вот чем — так до сего дня не выяснил. В песне было много обещаний глупой Гале, что "тобi крашчэ будэ, чем у рiдной мамы"… В итоге "козаки" добились своего:

" Галю согласилась

на воз погрузылась

Повызлы Галю…"

Почему дело с Галей приняло скверный оборот — и это понять не мог:

"… Запалыли сосну яркими огнями,

Сосна догораэ, Галю вспоминаэ…"

Жуткая сцена со сжиганием молодой девушки мешала жить! Тогда, разумеется, не мог осмыслить чушь, что содержалась в словах песни: "…сосна догораэ, Галю вспоминаэ…"На тогда финальные слова песни были утешением: если сосна сгорела, а Галя всё же продолжает "вспоминать" — то, может, этим и отделалась? "Казаки" для страху "запалыли" другую сосну, не ту, к которой привязали девушку? Зачем, почему её сожгли — было непонятно. Разговоров о сожженных тогда было много, их хватало и без сгоревшей Гали из песни. Песен о сожженных людях в "Кобет Майданек пекло" никто не пел, и в скорости ежевечернее сжигание Гали перестало впечатлять. Музыкальная грусть в исполнении советских украино-язычных солдат была непонятна. И почему они пели на улице? Почему не в помещении? Почему надо было грустить публично? Нагонять тоску на поляков из окрестных домов? Грусти себе на здоровье где-нибудь в укромном уголке, сколько влезет! Но за каким лядом это делаете на улице чужого города? Танцы человека, что забавлял своих соотечественников за рюмку вина, были для меня интереснее и веселее, чем слаженное хоровое нытьё "про Галю" доблестных советских солдат. И опять сравнение: немецкие оккупанты в основном грустили с применением губной гармоники, и каждый мог грустить в одиночку, а у нас — только грусть хором! Принципиальная разница, из-за которой и стоило начинать войну.

До сих пор удивляет в самом себе такое: ну, скажите, почему не могу забыть ненавистные песни врагов? Мелодий немного, три, или четыре, но они сидят в моей памяти прочно и надёжно, как неизлечимая болезнь? Отчего? Неужели во мне, как и у отца, сидят гены коллаборациониста? Вражеского пособника? Почему нравятся поляки, кои постоянно мечтают меня "обвести вокруг пальца"? Почему нам, дуракам русским, нравятся цыгане? Почему и отчего мы начинаем дёргаться, как "в пляске святого Витта", при звуках "цыганочки"?

Моя лагерная мечта сбылась: целыми днями шлялся по городу, и впервые познакомился с таким величайшим изобретением, как кинематограф. Не помню, как забрёл первый раз в польский кинотеатр и не помню, как меня пропустила в зрительный зал открывшегося кинотеатра пожилая пани-контролёр. Без пенёнзев. А ведь "пенязи" — старославянское слово, означающее "платёжные средства".

Сегодня думаю, что кинотеатры Люблина не закрывались и в оккупацию. Название первого польского фильма не знаю, неграмотный был, но содержание одного, по непонятной причине запомнившегося эпизода, помню и сейчас: молодой человек при помощи чайной ложки устраивает гадание о собственной женитьбе. Фильм со звуком, польская речь, я её уже понимаю на 50 процентов, и молодой человек говорит с ударениями в понятных словах совсем не так, как у меня:

— ЕжлИ лОжечка падает так — и кладёт на скатерть ложку круглой частью вверх — женюсь, а если так — нет! — и с этими словами бьет пальцем по широкой части ложки. Та летит со стола, за которым сидит парень, в соседнюю комнату через открытую дверь и ударяет в лоб какого-то пожилого человека. В том же фильме были и трагические кадры со стрельбой из пистолета, женщиной в гробу, рыдания в зале и конец фильма.

Тогда в зале кинотеатра города Люблина мне было девять лет. Сейчас — семьдесят. Почему и зачем я помню кадры того польского фильма?

Глава 28. Второе переселение.

Никак не могу обойти стороной прописную истину: "счастье всегда короче беды".

Заявился владелец квартиры, и, руководствуясь поговоркой "с чужого коня и посреди грязи слезешь", мы удалились. Тихо и культурно, по-европейски, с извинениями и благодарностями. Отец, милый и родной отец, предатель и коллаборационист по совместительству, на окраине города нашёл маленький двухэтажный магазин, владелец которого по неизвестной причине отсутствовал. Многие тогда снимались с места и уходили на запад. Были у владельца магазина основания не дожидаться освободителей от фашистского рабства — это мне неизвестно, но если судить по магазину, то особой величиной во времена оккупации Польши он не был. Как я понял сейчас, ему тогда ничего не грозило, никто не стал бы его трогать и ущемлять, но какие причины заставили человека впасть в панику и кинуться в бега — кто теперь об этом знает? Один ли он таким был в Польше? Может, его брат был офицером польской армии и "загинел", сгинул в Катыни? Сколько поляков бежало от новой, приближающейся с востока, Катыни? Были у них причины так же крепко "любить" освободителей, как и ненавидеть оккупантов? Есть такая статистика?

Мы расположились в торговом зале. Этого нам хватало, второй этаж даже и не посещался. Зачем?

Тогда то к нам пристала женщина лет тридцати, а как это произошло — этот момент я пропустил. Назвалась "землячкой", жительницей соседнего с нашим городом, губернским, и предложила матери услуги няньки маленькому брату, на что мать заявила, что никогда нянек не имела, всегда сама управлялась со своим потомством, а если ей нравится быть с нами — то пожалуйста, места хватит, живи. Земляки всё же, а страна-то чужая, так что держаться надо всем вместе и дружно. Время такое. На том и решили.

Сегодня мне всё ясно и всё в тумане одновремённо: зачем и для чего к нам пристала та женщина? Ей нужно было жильё? Она наше семейство приняла за владельцев недвижимости и поэтому предложила услуги няньки? Ошиблась!

Я помню ту женщину. В лексиконе моей родительницы имеются слова, если не блатного жаргона тех лет, то взятые явно не из пансионата благородных девиц. Вот одно из таких слов: "пахмыра". Корень этого слова явный, слышимый: "хмырь". Хмырь — это придурковатое на вид создание, но хитрое, по народному определению — "себе на уме". Если слово разложить на части, то оно будет означать: "пан хмырей". Король хитрых придурков. Это высокий титул, таким титулом величали не каждого придурка, но только такого, который своей показной глупостью мог обвести вокруг пальца любого умника. Откуда была "пахмыра", что "приклеилась" к нашему семейству — мать допросы не устраивала. У настоящих пахмыр и физиономии особые, трудно описуемые. Если, например, пахмыра видит, что терпит неудачу в намерениях, и такие намерения могут обернуться неприятностями, то мгновенно принимает вид настоящего, без подделки, дурака, и рождающиеся желания набить морду нахалу за его хитрые, а подчас и подлые намерения, отпадают и умирают сами собой. Или улетучиваются по неизвестным причинам. И этот феномен ждёт своих исследователей.

"Няня" была чистой воды "пахмырой", и это выяснилось скоро: или через неделю, а может и менее того, она запросила "оплату долей во владении магазином"! И не меньше! Основания для требований: уход за младенцем на протяжении десяти дней. Вначале мать удивилась:

— Ты чего? Это же всё чужое, какая тебе "доля"!? — взбесилась мать и без задержек выдала "в эфир" полный набор детдомовской лексики! Имел удовольствие присутствовать при разъяснении сути заблуждений пахмыры на владение чужой собственности.

После непродолжительного, впечатляющего словесного разъяснения, мать приступила к "практике": собрала вещи "пахмыры" и выбросила их на улицу. Прошёл полный курс "теории и практики". В процессе "обучения" со стороны "преподавателя" не произносилось лишних слов о том, что "частная собственность неприкосновенна!" и магазин ей не принадлежит! Сегодня кажется, что всё могло быть наоборот: если бы мать не имела неправильного детдомовского воспитания, то торговая площадь могла остаться во владении "пахмыры". Оно, конечно, со временем настоящий владелец торговой точки разъяснил бы суть заблуждений пахмыры на частную собственность, но пояснение ничего иного, как лишней порции ненависти к полякам, разъяснение не принесло. Решительными действиями мать защитила частную собственность неведомого владельца магазина.

Глава 29.

Гимн земноводным,

или "слава стрелковому оружию"!

Это были интересные и памятные, только для меня, дни. Магазин, в котором мы поселились, находился на окраине города. Недалеко о от нашего временного жилища протекал ручей. Питался ручей тем, что на его берег в одном месте выходила труба, и из трубы вода текла в ручей. Только сегодня понял, что труба была "дренажная" и в неё собиралась вода с болотистой низины. Собственно труба и давала жизнь тому ручью. Маленькая чистая струя из трубы, но постоянная. В том месте, куда она стекала, в ручье постоянно крутились рыбки, гибкие и быстрые. Моя мечта на то время была простой и древней: поймать хотя бы одну голыми руками. Зачем мне, польская рыбка из ручья? Я хотел есть? Что с неё, какой навар? — на такие вопросы и взрослые рыбаки "подлёдного лова" в отечестве моём ответить не могут. Место, повторяю, было низинное, немного болотистое, но не так, чтобы очень.

В одном месте, где ручей делал изгиб, была непроточная болотина, "пойма", как мы называем такие места на реках, и в этой болотине жила фантастически большая лягушка. Редкостное земноводное, упитанное и не такое зелёное, как лягушки отечества. Особая лягушка, польская… Пожалуй, она была "крулевна" местных лягушек…

Помимо рыбок, мечтал поймать и лягушку. Спросил бы кто-то тогда:

— Зачем тебе лягушка? Она мечтает попасть в твои руки? "Да", "нет"? Спрашивал лягушку? — или просыпался инстинкт охотника-рыболова и был выше польской лягушки?

Отчего и почему многим из нас в детстве хочется поймать лягушку — этого объяснить не берусь, но свои чувства и желания к необыкновенной польской лягушке могу объяснить: после пленения лягушки-красавицы мечты далее тщательного исследования тела крупного земноводного не распространялись. Не знал грамоту, не знал о сказке, где лягушка превращается в красавицу. Далее желаний поймать представительницу польской фауны, подержать в руках и отпустить не уходил.

Как-то прекрасным днём пришёл на берег ручья и увидел там человека в военной форме. Человек сидел на бережку с фуражкой в руке и смотрел на лягушку. На плечах военной рубахи были продолговатые площадочки с красной узкой полоской и маленькими звёздочками, но много. Через грудь на пояс пролегал ремень. Что такие "площадки" на плечах военных людей назвались "погонами" — об этом не знал.

Человек мельком глянул на меня и опять переключил внимание на земноводное. Подруга находилась в воде у берега на глубине не выше колена. Почему знакомая вылезла из родной болотины и перебралась в ручей — этого не знаю, но думаю, что и она радовалась освобождению.

Сидевший на берегу человек в форме откуда-то, но точное место на его теле прозевал, достал большой чёрный пистолет, произвёл с ним какие-то манипуляции, вытянул руку с оружием в сторону подруги и пальнул!

Звук от сожженного патрона в пистолете напряг немного меня, но не лягушку: та никак не отреагировала на агрессию… нет, было: немного шевельнулась, но ни как раненая, или убитая наповал, а нехотя, лениво. Пожалуй, она была в "возрасте".

Военный удивился и через малое время, повторив манипуляцию с чёрным пистолетом, сделал второй выстрел. Подготовка ко второму выстрелу длилась дольше по времени: стрелок целился, "брал на мушку". И второй траченный патрон не дал результатов: лягуха не реагировала!

"Сафари" военный дяденька начал сидя на земле в стандартной позе: согнув колени с упором пятками в землю, а носки блестящих сапог были задраны вверх.

После второго безрезультатно траченного патрона военный смущённо посмотрел в мою сторону и принял позу стрелка, приготовившегося к серьёзным соревнованиям. После принятия позиции для стрельбы, военный человек произвёл третий выстрел с прежним результатом: нехорошая, теперь уже полностью враждебная польская лягушка не собиралась расставаться с жизнью и всплывать кверху брюхом…

Тогдашнее безразличное, полностью спокойное поведение лягушки объяснить не мог, но сегодня думаю, что у "зелёной дамы" думаю, что вариантов спокойствия могло быть не менее трёх:

а) лягуха была ленивой,

б) настолько умной, что поняла:

— У человека на берегу ничего не получится!

в) пользовалась людской уверенностью: "двум смертям не бывать, а в) "двум смертям не бывать, а одной — не миновать" и вот эта:

— "Пожила — и хватит"! — поминают поляки о "двух смертях", или нет — этого не знаю.

Подруга могла получить, пусть и слабый, гидроудар при входе пули в воду. Совсем такой, какой получает всё живое в реках, когда весной рвут лёд на реках при устранении заторов. Но и о гидроударах тогда ничего не знал.

Лягушка, повторяю, была неимоверно крупная, пожалуй, с ладонь офицера, и только сейчас понял стрелка: он, как и я, никогда ранее не видел таких крупных земноводных, а, увидев — захотел её "добыть".

Зачем тебе польская лягуха? Был бы ты французом — понятно, лягуха для галла — деликатес, но что она для славянина? Или пан офицер хотел удивить боевых товарищей её размерами? Лягушки водились и на его родине в избытке, но что бы такие — нет! Не мог спросить дяденьку:

— Пан офицер, а на кой хрен тебе польская лягушка? Ну, шлёпнешь её, а дальше? Что, ты пришёл на берег ручья подтверждать славу лучшего стрелка в боевом соединении? В оккупацию лягушка выжила и даже не пострадала здоровьем, поляки, естественно, её не обижали — своя, поди, а ты с чего это вдруг открыл "сезон охоты" на польских лягушек!? Тратить патроны на польскую лягушку во время, когда заклятые враги твои ещё не сложили оружия!? — мудрыми были тогда девятилетние мальчики и девочки, но и они не знали, в какую копейку обходится траченный патрон. Кто знает, сколько выстрелов в войну было сделано "в молоко"? Если убито тридцать миллионов человеческих тел — уже тридцать миллионов патронов, а, сколько их было выпущено впустую?

А сейчас ты "мажешь"! Три патрона в польскую лягушку на расстоянии трёх метров с нулевым результатом — так за такое и трибунала не жалко! Лягушка не хотела умирать, не поддавалась истреблению: человек с большим пистолетом выпустил в неё и четвёртый заряд, а квакуша медленно, пожалуй, от преклонных лет, поворачивалась и не думала исчезать с облюбованного места. Офицер матюгнулся и спрятал оружие. Я молчал и ликовал без видимых признаков радости!

И до сего времени помню чувства во время того "сафари":

а) почему не "болел" за пана советского офицера? как в футболе, за "нашего капитана"?

б) и почему "болел" за польскую, чужую лягушку?

в) почему открыто не вступился за квакушу? Почему не спросил:

— Дядя, а зачем ты стреляешь в лягушку?

Струсил? Мог русской речью на окраине польского города отвлечь офицера от пустой траты боеприпасов и от позора с названием "говно стрелок", но не сделал этого? Что, был с офицером заодно в деле порчи польской фауны? Совершил первое предательство? Оправдывал себя: "офицер — наш, а лягушка — польская?"

Пожалуй, офицер прекратил "охоту" потому, что принял меня за польского мальчика и застеснялся промахов из личного оружия. Прощаю тебя, капитан: ты не знал законов линейной оптики, поэтому так жестоко оконфузился в охоте на польское земноводное: четыре пули из личного и громадного чёрного пистолета не достигли цели.

А-а, вот оно что: оказывается, "луч света, проходя границу двух сред, претерпевает преломление", поэтому и я не мог поймать ни одной рыбки, что водились в чистой воде ручья на окраине славного польского города Люблина одноименного воеводства! Так и получалось, что пуля из пистолета советского капитана шла прямо, но всё же не достигала цели.

Пожалуй, польская квакуша прекрасно понимала, что ни дяденька с пистолетом, ни девятилетний малец не знают законов "Линейной оптики", поэтому особо волноваться за свою лягушачью жизнь не стОит.

Это потом, в школе, преподаватель физики, добрейший и умнейший Николай Иванович, показывал, как в стакане с чаем "ломается" ложка. Когда это увидел, то вспомнил Польшу, капитана и его безуспешную охоту на лягушку польского происхождения. И всё встало на свои места: не виноват был советский офицер, никто и никогда не говорил ему, что если стреляешь в чужих лягушек, то сделай хотя бы упреждение!

Но почему жители у берегов тёплых морей и океанов, промышляя рыбу острогой, не промахиваются? Кто им рассказывает о "преломлении луча света на границе двух сред"? Нужных для жизни, сред? Воды и воздуха"?

Думаю, что после того офицера на подругу никто не охотился, она не погибла от пули и окружённая массой родни, дожила до естественной лягушачьей смерти… если смерть считать естественным явлением.

За долгую лягушачью жизнь дала не малое потомство, и её дети живут и распевают свои песни до сего времени в ручье на окраине польского города Люблина.

Для меня война закончилась, и впереди было знакомство с законами "линейной оптики", а у обремизившегося в охоте на польскую лягушку капитана впереди был целый год войны.

Как бы выстроились мои отношения с "зелёной подругой", останься наше семейство в Польше навсегда? "Дважды изменив родине"?

Основы — не представляю, но мелочи вижу ясно: в тёплые месяцы года, в сезон активных "выступлений с концертами", ходил бы слушать подругу… если, разумеется, она принимала бы участие в общем хоре лягушек болотца… Потом бы любовался её потомством…думаю, они бы выделялись размером из общей лягушачьей народности. Мать-то крупная…

Искал бы пани Язю? Не знаю…

Прекрасен Люблин! Житель Кракова, или Варшавы, не согласится со мной, но я спорить не стану: разве любовь отдаётся на обсуждение?

Последнее посещение города перед насильственной отправкой на "землю отцов" происходило во второй половине солнечного дня, и улица была освещена особо. И до сего дня, в июле месяце, когда вижу дома, освещённые послеполуденным солнцем — вижу Люблин. Ни в какой иной час не приходят воспоминания, но только в определённое время, и такое можно сравнить с "открытием портала в прошлое"… Ну, это если верить в фантастику о "порталах"… А потом пришло время "выполнить священный долг по охране отечества и я был призван в "ряды вооружённых сил". Верно: "силы" были вооружены, но другим оружием. Половину года из трёх лет служения, пробыл в Прибалтике, в бывшем прусском городе Тильзите, перекрашенным в красный цвет: "Советск". Ныне бывший прусский Тильзит входит в нехорошее слово "анклав", по звучанию сходный с "клоакой". Неважно: и "анклав", и "клоака" — слова чужие. Когда впервые увидел Тильзит в час особого освещения улиц — мгновенно вспомнил и польский город Люблин. Он от Балтики далеко, но что-то неуловимое их роднит. Наверное, Европа?

Глава 30. Польская музыка.

Спорный вопрос: "в какие времена в стране насчитывается наибольшее количество нищих: в плохие, или в благодатные"? — для каждой страны ответы разные, но, думаю, что для моего отечества и во все времена количество нищих различных сортов и оттенков не меняется.

Наиболее гнусный сорт нищих — "церковные", "орденом храмовников" его называю. Да, те, что на паперти торчат, или сидят на полу храмовых притворов: подлая рвань и пьянь, бьющая уродством и грязью в "десятку чувств" прихожан. Ну, как же: я иду молиться богу, душа моя открывается для молитвы, а тут на полу притвора сидит он, "сирый и убогий" с бумажной иконкой в грязном картузе. Что я вспоминаю из христианского учения, увидев такое? Правильно: "помоги сирому и убогому" без выяснения причин его "сирости и убогость". Почему-то забываю божьи указания:

— "Пьющий не войдёт в царствие небесное"! — а зачем ему "царствие небесное"? Где оно? А "размякшие чувствами" прихожане — вот они! Сопливые и добрые, монетой помогают! И не думают, кому помогают. И в чём оказал помощь? Лучше, конечно, последнее не делать, это вредно для нищего.

Почему им подают? Ведь на рожах написан единственный и неизлечимый порок: пьянство, и не видеть его может только слепой. Почему подают паразитам? "Больные" люди? Без надежды вылечиться? Правильно, есть у нас такая накипь неопределённого возраста, и лечиться им уже ни к чему, пора уходить в мир иной. И там им делать нечего, какая от них ТАМ польза? Невольно приходят мысли об эвтаназии, но это антигуманно потому, что и такого спившегося и потерявшего лик человеческий, мы продолжаем считать "творением божьим". Самое большое и ходовое заблуждение на Руси: пропойцу почитать за "творение божье". Нет, они себя больными не считают, это для них все, кто не пьёт — больные! Временами начинаю подозревать подающих милостыню пьяной публике: кладя мелочь в засаленные головные уборы пьяни, и не от больших денег "творя милость", "сердобольные" думают: и мой сыночек пьёт, может и ему кто-то кинет грош на порок? И ещё одну большую глупость совершают "приносящие милость":

— Помяни раба Божьего — и упоминают имя "ближнего своего", которое они бы хотели услышать из пасти пропойцы. А тому до имени "усопшего раба божия" дела нет. Очень большое удовольствие для ушедших в мир иной, когда их не поминают пьяные черти и забулдыги.

Губит нас "формула":

— "Лучше подать, чем просить — "просящие" так не думают.

А как иначе, по иному, можно помянуть "усопшего раба"? Мы иных способов поминания усопших не знаем. Только тризна!

Непрямая форма нищенства ныне — игра на различных инструментах в людных местах. Двое-трое музыкантов исполняют что-либо по своему выбору, и очень часто "выбор" у них убогий. Да и музыканты — не "виртуозы Москвы" Но они труженики: что рождается под их пальцами, какая музыка — неважно, но это продукт, и они за него получают столько, во сколько этот продукт оценивают слушатели.

Отстали мы на пол сотню лет. В польском городе Люблине, я не устану повторять это имя, звук любви в этом имени слышится, впервые на улице я увидел трёх, или четырёх пожилых музыкантов, исполнявших любую мелодию на заказ. Подойдите к ним, дайте злотый, промурлычьте им семь нот из вашего любимого произведения — и они тут же начинают исполнять ваше желание! У меня не было злотых, но мне хотелось в их исполнении услышать незабвенную немецкую, германскую, фашистскую проклятую мелодию "Лили Марлен"! Мелодию заклятых врагов полякам! На скрипке! Хорошо, что у меня тогда не было злотых, и я не мог заплатить уличным музыкантам за исполнение своих "нездоровых" желаний! Хорошо, что я толком не знал, как на польском языке довести до музыкантов моё желание! И чем бы могла закончиться моя любовь к вражеским мелодиям? как они сами относились к "Лили Марлен"? Люто ненавидели? И стали бы они исполнять вражескую музыку за пенёнзы, или разбили бы свои инструменты о мою голову?

И тогда же я познакомился с таким чудом, как громкоговорящая музыка. Часто слышалось на улице: "заочки бялые, заочки бялые", а что это значило — до таких познаний "польской мовы" я не добрался.

Глава 31. Возвращение.

"Страна победившего социализма возвращала заблудшихся детей под своё крыло" Наибольший интерес "страна социализма" проявляла к "заблудившимся" на иностранной территории, а таких хватало.

Как звучит? Красиво, правда? "Заблудившиеся дети" "стране советов" и на хрен были нужны, как и прежде, но положение победителей обязывало выражаться красиво. Хотя бы "на людях". Для закоулков у нас есть другие слова, но "на людях" мы обязаны выражаться до предела красивым языком! Авось, поверят! Я ничего не могу сказать о странах, где лицемерие и враньё было более высоко поднято, чем в моём, "родном, социалистическом", отечестве. Да и войти в положение "вождя народа" нужно: как это можно оставить своих граждан на чужбине?! Они же там все поголовно захиреют и умрут от тоски по родине! Ага, по его родине, по той родине, какую он им устраивал с начала века! Нет и нет, всех вернуть, а мы тут их "осчастливим" на свой манер. Дадим им возможность сравнить "наши" лагеря с фашистскими… немецкими… гитлеровскими… польскими, советскими… и со всякими другими. Они потом сравнят их в своих воспоминаниях… если у них такое получится…успеют вспомнить…

Начавшаяся было устанавливаться жизнь в "чужой" стране в один из дней была сломана тихими и печальными словами отца:

— Мать, приказывают уезжать… — и никаких иных разъяснений не было. Всё и в раз стало понятным: вернуться туда, откуда и приехали. Европа не для нас! Мы слишком хороши для Европы, а она для нас — слишком плохая!

Ничего не помню о дне отъезда из Польши. Ничего! Всё куда-то исчезло, и было такое впечатление, что всё произошедшее с нами за год было удивительным сном. Не во всех местах приятным сном, но интересным.

"…и мы с радостью, со светлыми и счастливыми лицами, вторично погрузились в теплушки, ей-ей, в те же самые теплушки, в которых и прикатили в Люблин!"

Присутствовало небольшое, но существенное "но": плотность загрузки вагона людьми была выше. Не такая, как год назад, когда мы "бежали от справедливого гнева всего советского народа". Загадка.

Паровоз дал очень длинный гудок, и "прощай неволя!" — если бы я писал о пребывании в Польше сорок лет назад, то только так и мог бы сказать о своём прощании с Польшей. Вот так мне нужно было писать от начала и до конца, а не позволять себе всякие там отступления в ненужных направлениях! Что поделать, такой дар, как прозрение, даётся свыше, приобрести его невозможно. Это давно и без меня известно. Истинные "патриоты" со мной не согласятся: "кроме дара должна быть горячая любовь к родине" Проживи я ещё год в Польше, то о какой "любви к родине" можно было с меня спросить? Затеряйся я в Польше, то "свое житие" в монастыре времён оккупации, писал бы на польском языке и меня мало бы кто понимал: с чего это полек пишет о каком-то монастыре в "стране советов"? Бессмертная наша поговорка "худа без добра не бывает!" права?

Замечание не к месту: отец не хотел покидать Польшу. Об этом уже говорил. Причин, по которым он не хотел возвращаться на восток, хватало, и главная была такова: коллаборационист! Вторая, но уже приятная: Польша не знала жизни в "социалистическом раю", ей это ещё предстояло отведать, а пока наслаждалась рыночной жизнью в полную силу. Что это такое — отец хорошо знал не понаслышке, он "погряз" в рыночных отношениях с врагами за два года оккупации, и Польша стала для него не менее родным домом, чем родина далеко на востоке. "Карась в пруду"

Я полюбил Люблин в первое свободное путешествие. Люблю его и до сего дня, и остаться для меня в этом городе было бы так же естественно, как и отцу. У меня было больше привязанностей к городу, чем у отца, у меня был ручей с рыбками и труба с вытекавшей из неё чистой водой. И лягушка, моя подруга, стойко вынесшая агрессию советского офицера, у которого была масса звёздочек на погонах.

Только в семидесятипятилетний юбилей сестры я задал вопрос:

— Что ты думала тогда о возможности остаться в Польше?

— Меня мучил страх: как я буду учиться? Я же не знаю польского языка.

Я не спрашивал отца о войне в свои молодые годы. Чего спрашивать, всё и так понятно: вот тебе враги, а вот — друзья. В какую графу был вписан отец — этого я не мог понять до того момента, пока не научился читать, а научившись — не прочитал массу книг о зверствах оккупантов. Какие могут быть сомнения о родном отце? Какие ревизии прошлого? Потом оказалось, что не всё так ясно и понятно, как нам пели в прошлом. Появился первый "исторический" туман, потом этот туман стал густеть, и к настоящему времени мы уверенно в нём плутаем. Дело дошло до того, что "кое-где и кое-кто" вообще говорят ужасные вещи о том, что де "война замышлялась нашими "вождями" как освободительная для трудящихся Европы от гнёта капитализма", но что наши враги, как всегда, оказались умнее, дальновиднее и ударили первыми. И тогда-то от великой нужды "освободительную войну для трудящихся Европы" срочно пришлось переделывать в "отечественную" для себя. Вместо войны для них началась война для нас, и мы оказались в центре собственной поговорки: "пошли по шерсть, а вернулись стриженными" До сего времени понять не можем: кого прошлая война наиболее сильно "оболванила": победителей или побеждённых? Как всегда, только враги могут заявлять, что "ничего, кроме победы, у нас к настоящему времени нет" Худо другое: число граждан, верящих в злобные измышления наших врагов, увеличивается. В графу "очевидное" каждый может вписать то, что ему больше по душе. В этом преимущество демократии.

И немного о врагах: кто кому был большим врагом в Большой Войне? Немцы — нам, или мы — немцам? Это предстоит выяснить будущим историкам о прошлой войне. О той самой… Все последующие наши войны уже описаны и поняты, а вот древня и жестокая вся в "белых пятнах"

Когда мы пересекли границу Полонии с советским союзом — этого я не знаю и страшно жалею. Хотя, что мне в этом? Хотелось "уважить" "Фонд Заглатывания и Примирения" точным ответом на заданные мне вопросы, не более. Пересёк — ну и ладно!

И опять станции — стоянки — рывки локомотива — станции. Ночные толчки и рывки со стороны "тягла" были ещё ужаснее, чем при нашем побеге на запад. Чувствовалось, что поездные бригады были в доску советскими, и думается, что вся эта грубость творилась ими в удовольствие:

— а, немецкие прихвостни, суки паршивые, домой вас везти!? Довезём, но хотя бы малость вам кровя попортим! Чем смогём! Бей!

Особенно старались ночью: толчки и удары были такими сильными, что люди падали с верхних ярусов теплушечных нар. Сейчас мне думается, что работники дороги уже тогда пили, но из закуски у них был один "патриотизм". Великая наша смесь, с помощью которой мы всегда совершали чудеса!

Станции были забиты эшелонами: война продолжалась, и на запад везли военную технику под брезентами. Эшелон с возвращавшимися "перемещёнными лицами" имел очень много общего с путающейся под ногами кошкой.

Ничего не помню из того, сколько мы добирались до "края родного", но добрались.

Происходило удивительное явление, похожее на анекдот: побеждающая сторона, без малейших "угрызений совести", могла не выпустить нас из теплушек на станции назначения, а прямым ходом отправить в ещё не исследованные места "нашей необъятной родины". Почему это не случилось с нами — и это одна из многих загадок, решить которую сегодня "не представляется возможным" Мои подозрения по данному пункту смешны: возможно, что "власть предержащим" хотелось знать, когда у отщепенцев закончится полоса везения и каким манером они закончат своё позорное существование! "Эксперимент должен быть чистым!"

Здравствуй, монастырь! Здравствуй, родина! Ты прекрасна и любима, когда с тобой встречаешься после долгой разлуки! И ещё когда ты отстоишь от меня на приличном расстоянии! А потом с моей любовью к тебе начинает твориться что-то непонятное, и это непонятное часто обретает формы. Например: где жить на родине? Как жить на родине? Такие вопросы на родине почему-то выглядит боле острыми и обидными, чем на чужбине. Пока мы год "валяли дурака" за рубежом, возвращавшиеся из эвакуации жители с трудом находили кров, и у них было больше преимуществ, чем у семьи коллаборациониста и немецкого прислужника. Когда мы, всего год назад, убегали на запад от заслуженного возмездия, то город был не так сильно расколошмачен, как при нашем возвращении. Кто ж его так уделал? Проклятые оккупанты разрушили, или… Вот оно, прошлое общение с бесом! Вот они, проклятые сомнения! А почему бы и не быть им? От чьей авиации сгорела большая часть монастыря в июле сороки третьего? Когда город был сильнее побит: при сдаче врагам, или при освобождении от них? — об этом никто не задумывался. Зачем? У такой "статистики" был "нехороший, не советский, запах", и она была "грубой клеветой на весь советский народ!" Оставалось одно утешение: клевета имела сорт — "грубая"

Город был разбит, и каждый квадратный метр под крышей тогда был страшным "дефицитом"! Жилищный "дефицит" так и не был преодолён за шесть десятков послевоенных лет. Россия — "страна "вечного и непроходимого дефицита". "Жилищный вопрос" — наше основное послевоенное "осложнение".

Здравствуй, Родина! Здравствуй, милый и прекрасный монастырь! Здравствуй его невыгоревшая часть, что осталась от памятной июльской ночи сорок третьего года!

И была дача взятки польским салом спившемуся типу, что был "обличён доверием советской власти "решать жилищные вопросы трудящихся".

Ах, это польское сало! Ну, как не пропеть ему гимн!? Пока мы добирались до родных мест, оно нас спасало от голода. Мать приучила меня принимать этот продукт только с луком. Без лука свиное сало по причине отвратности не хотело проникать во внутренности, не "лезло". Мать была уверена, что адская смесь из лука и сала является не только питанием, но и способствует прочищению моих бронхов. Почему нужно было чистить только одни мои бронхи — за пределы этого вопроса её познания в "физиологи человека" не распространялись. Но верхом отвращения было старое, пожелтевшее и варёное сало.

Отец ещё не был "трудящимся", но, как и почему в беседе со "рядовым советским чиновником" и "русским человеком" по совместительству получил разрешение жить в половине кельи — этого теперь так и не узнаю.

Помню сцену обильного, но однообразного угощения управдома: было много сала, хлеба, лука и водки. Отец не пил и что-то говорил управдому шепотом. Посещение управдомом "не утверждённого властью" жилища, было не единственным, а множественным: управдом был "свой", из "наших", поэтому в совершенстве знал способы, как максимально извлекать выгоду из положения управдома. А чего тут думать? "Козыри" в его руках, "куй железо, пока оно горячее!" Из положения у возвратившегося из-за рубежа бывшего вражеского прислужника нужно извлечь массу пользы!

А это дорого стоит, многого стоит, и чтобы я не заметил твоих прегрешений перед "народом и страной" — ты меня "уважить" должен! Часто и много — это твоя задача, а моя — принимать дары! И помни, что я "добрый и отзывчивый русский человек"!

В третье посещение временного жилища домоуправом я его уже люто ненавидел и если бы что-то понимал в предательствах, то обязательно его бы предал! Кому — безразлично, но с условием: чтобы он никогда более не появлялся в нашем жилье!

"Дожатие" управляющего монастырским "жилищным фондом" довершила мать, распрощавшись с единственной ценностью на то время: с польским сахаром. Продукт был "позаимствован" у хозяина брошенного магазина, того, в котором провели последние дни в Полонии. Польский сахар и решил положительно вопрос о дальнейшем проживании в монастыре.

— Пан владелец магазина! Простите за присвоение вашего имущества! Вы основательно нас выручили, находясь от нас за тысячи километров и разделённые продолжающейся войной! Вы тогда из своего страшно далёкого нам "протянули руку помощи" с зажатыми в ней килограммами сахару, даже не подозревая о том, какое совершаете великое дело! Дважды! Первое — это когда мы жили в вашем магазине, и второе — это когда ваш сахар послужил в качестве взятки "своему". Постоянные и ужасные совпадения: предателям и семьям предателей помогают точно такие же предатели! Прямо какой-то союз предателей!

После потери семи фунтов самого дорого продукта нам позволили "жить на законном основании" в половине кельи, где мы уже фактически и жили. В жилье была печь, между печью и стеной был промежуток сантиметров в семьдесят. Пространство заложили старыми досками на уровне метра от пола, и получилась великолепная лежанка! Тёмная, с прокопчённым потолком, сотню лет не беленным. Настоящее пещерное жилище! Милое, таинственное и прекрасное! С запахом глины, коей были замазаны трещины между кирпичами.

Только сегодня понял: промежуток между боком печи и стеной был моим коридором для выхода в "четвёртое измерение". Через пространство между печью и стеной кельи, где ночами горела "коптилка", я выходил в иной мир, и этот мир открылся после двух недель обучения в школе: меня научили читать. Иного, более прекрасного угла, потом не было. Были лучше, чище, просторнее, шикарнее, но такого — не было! Ах, эта вечная первая любовь!

Страдал от тоски по польскому крахмальному белью в госпитале и одеялу-конверту из нежнейшего пуха? Нет. Находясь в Польше, ни разу не вспомнил родной монастырь, и точно также, после обретения тихого и тёмного места за печью в другой келье не полностью выгоревшего монастыря, отключился от воспоминаний о Польше. Польский госпиталь — "сон о счастье", чудесный фильм, если угодно, а доски за печью и подстилка из тряпья на досках — моё, родное, бесконечное и прекрасное! Чем объяснить особенность забывать места прошлого пребывания, какими бы они прекрасными не были? Или это ещё неисследованное заболевание? Где, каким образом, когда и в каком возрасте в сознании зарождаются "высокие устремления"? И всем ли из нас дано счастье понимать "высокие устремления"? А если нет, то почему? Могли они быть у меня? Нет! Чем жил? Только тем, что было вокруг, что видел и слышал, а всякие там "взлёты души" не происходили… Или бывали, но о них не догадывался? И никто тогда не сказал обо мне:

— Мальчику требуется срочная психологическая реабилитация! — чудаку, который вздумал бы заявить такое, самому и без задержек устроили бы "реабилитацию".

Глава 32.

Прощай, Полония!

Устроив нас под "крышу" отец исчез. Он всегда так делал: сначала находил крышу своему "выводку", а потом исчезал.

Я пропустил момент его ухода из дома, и почему такое произошло — не знаю. Возможно, что по привычке пропускать не нужные мне события. Отец всегда уходил и приходил неожиданно. Только в оккупацию у меня иногда щемило сердце, когда он уходил на работу, но что такое стеснение в груди называлось "щемлением" — этого, разумеется, я не знал.

Уход отца на фронт сегодня я могу объяснить мистикой: если человек прощается, уходя на войну — это верный признак того, что он не вернётся с войны, останется в ней навсегда. Может, поэтому и не было кинематографических сцен расставания главы семейства с "чадами и домочадцами"? Отца нужно было отправить на фронт "для выяснения отношений с недавними своими работодателями". Как поведёт себя бывший немецкий прислужник, а ныне младший телефонист связи гаубичного полка N…попавший в настоящую военную обстановку?

Складывалась забавная ситуация на границе с анекдотом: наши "вызволители из неволи" могли прямым ходом, не выгружая нас из теплушек на "станции назначения", отправить дальше, в ещё не исследованные места громадного отечества нашего. Таковых мест у нас и до сего времени хватает, но почему этого не случилось тогда — тайна. Подозрения, что у меня имеются по данному поводу, смешны: "властям предержащим" хотелось знать, когда и чем у этих отщепенцев закончится "полоса везения"? Не может быть эта полоса бесконечной, она у куда почитаемых людей заканчивалась, а у эти длится!

Когда прекратится вмешательство потусторонних сил, и они закончат своё позорное существование? Проводился "чистый" эксперимент.

В последующей советской жизни изредка появлялась неисполнимая фантазия побывать в Полонии и заглянуть в самые милые сердцу уголки прекрасного города Люблина. Была мечта посетить "наш" лагерь, но эту мечту убивала появлявшаяся следом мысль: "ты что!? Кто до сего дня стал бы беречь те бараки? Ваш лагерь был всё же не в Дахау!" — и желание побывать в Полонии умирало. "Да, но хотя бы порадовать душу городом! Помнишь, как ты рвался к нему? Как он тебя манил? Как ты его любил на расстоянии? И первым твоим местом радости будет старое здание католического госпиталя? Там тебя вернули к жизни? Там! После госпиталя зайду в костёл. Отлучат меня от православия за посещение костёла и "предательство истинной веры"? Возможно, но устрашение меня не пугает. Я был крещён по православному обряду, но тайно, на дому, и первое моё посещение обители Бога произошло в Полонии, Polska. Как теперь жить, что делать? Скоро умирать, а я так и не определился в обрядах. Как вести себя? Осенять себя в православной церкви католическим крестом, или православным в костёле? Кто из служителей веры первым сделает замечание за таковые мои вольности?

Мечты посетить Полонию так и остались мечтами, но меня такое не огорчает. И вот почему: полностью избавиться от той информации, кою я получил о прошлом невозможно… Если разумеется, её не "стереть каким-либо способом. Естественным, с названиями "маразм", "склероз" и "старческое слабоумие". Годится и "нарушение"… чего?

После того, как записал, пусть и примитивно, своё заграничное прошлое, почему-то исчез страх перед заболеванием "мыслительного" аппарата. Хотя бы что-то написав, тем самым я застраховал себя от "несчастных случаев" с названием "инсульт" или склероз. Могут эти "граждане" навестить нас после семидесяти лет? Очень даже!

б) сегодня, вместо возможного, но страшно дорогого путешествия в заграницу на всех видах транспорта, в ночной тиши лежу с закрытыми глазами и без малейших затрат прогуливаюсь по прошлому. Это так прекрасно! Мои прогулки ничего не стоят, их можно совершать каждый день, и не в одно место, а разные! Сколько у меня таких мест? Много! В приятных местах я задерживаюсь дольше, а в плохие места не захожу. Если и случается войти, то о них помалкиваю.

Удивительное явлениие: память наша беспощаднее нас самих и бьёт нас иногда и хорошими воспоминаниями. Приятными. Как такое может быть? Просто: память о Язе хорошая? Очень! А что мне с той памяти? Одни расстройства!

Попытки настроиться только на приятные "картинки из прошлого" ничего не дают, всегда бывает при таковых занятиях вечная и неизменная наша "ложка дёгтя в бочке мёда". Явился, например, в мыслях на званый обед к пану инженеру, где меня свалил тиф, и могу мысленно наслаждаться польской кухней до бесконечности! В том случае, если осталась память о том званом обеде. А если — "нет"? Тиф, проклятый тиф! Если бы я помнил всё то, чем тогда меня угощали! Случись сегодня такое приглашение к пану инженеру, так я бы непременно выпил подогретого, как это делают поляки, вина. Сегодня только осталось наслаждаться в зрительных представлениях польской черешней, что принёс отец в госпиталь после того, как я "оклемался". До появления слюны могу представить польскую вишню, там их "склянками" зовут. Мирные и приятные мысли, очень далёкие от воспоминаний о хождении в штыковую атаку. Это и не миномётный обстрел. Эх, если бы ещё к этому поговорить с пани Ядвигой! Я бы ей сказал много красивых слов о любви, море красивых слов о любви, все слова, которые люди сказали о любви за всё время существования человечества! И даже больше тех! Память, память, крепкая и ненужная моя память! Зачем ты мне дана!?

"…умирает старый мастер деревянных дел:

— Всем сучкам и всё прощаю, а тебе, еловый сучок, прощенья нет!" — это я о тифе, что так подло, не спрашивая, свалил на званом обеде у пана инженера. Может и так, но если бы не свалил тиф, то я бы никогда не побывал в католическом госпитале, и никогда бы не знал воистину, чем занимаются удивительно одетые польские женщины в том госпитале! И не увидел бы паненку Ядвигу! Если делать выбор между званым обедом у пана инженера и встречей с Язей — выбираю Язю!

Нет прощения моему глупому поведению с пани Язей в госпитале: так и не сказать ни одного слова любви! Мог бы сказать русское "люблю" вместо польского "кохаю" — она бы поняла, она ведь девочка! В ней не было столько "дубовости", как у меня и до сего дня…

А знал тогда слова любви? Что тогда было? Любил девочку Ядвигу и не знал слов, коими мог об этом заявить? Знал слова, но не любил паненку Язю? Или потому не говорил, что любви не было? Или были желания иного сорта: замереть, провалиться в мир постели и ждать, когда из тела уйдёт эта отвратная тифозная слабость! Настолько подлая и мерзкая, что не позволяла прямо сидеть на горшке!?

Или написать в популярную телепередачу "Ожидание" с просьбой разыскать пани Ядвигу? Популярная контора обязательно потребует максимум информации о пани Язе, кою не могу дать. Ведь "Ядвига" — фантазия, имя у польской девочки может быть иным! А вдруг её зовут "Квета"? Что значит "цветок"? Или "Кшися"? Ведь передача потребует исходные данные для поиска, а я не хочу их никому выдавать: моя Язя, пусть и придуманная, только моя память. И что скажу пани Язе, если найдут её? Напомню о том, как мы валялись в одной тифозной палате католического госпиталя в славном городе Люблине одноименного воеводства? И о том, как пришла первая любовь к польской девочке? И что любовь была половинчатой? Каяться в том, что не угостил черешней, но отдал то, что не мог проглотить сам: "склянки"? И она об этом не знала? Откуда было взяться любви к паненке Язе, если вся любовь, без остатка, вначале была отдана вражеской авиации, а потом — паровозу неизвестной национальности? Пожалуй, всё же русскому? серии "ОВ"? Как мог любить Язю, зная пяток не основных слов в польском языке? Без главного слова "кохаю"? И столько знала паненка Язя из русского языка?

И всё же мне, полудохлому, с надеждой на выздоровление, хватало восторга души, что испытывал, когда смотрел в её глаза!

Мало одного любования глазами польской девочки в восемь лет? Много! Настолько много, что, пожалуй и выжил потому, что любовался её глазами…

Медицинские работники всех стран! Содержите разнополых больных детей в одной палате! И так, чтобы они могли видеть глаза друг друга! Люди, не соединяйтесь в моменты, когда у вас всё хорошо и полное житейское благополучие, как нимб святого, сияет над вашей головой! Помните, что всё "хорошее" может кончиться неожиданным образом, и что тогда будет с вашей любовью? Если полюбил Язю, когда подыхал от укуса тифозной вши, то, что могло быть со мной после выздоровления? Угрожала асфиксия от любви к польской девочке?

А что? Есть организации, кои по нашей прихоти ищут людей по всему белому свету. Верю, разыщут девочку, имени которой не знаю, но сыщикам для поисков хватит указания места и обстоятельств нашей встречи: госпиталь.

Представляю:

— Нашли! Что вы хотите ей сказать?

— Слова любви пане Ядвиге! — почему-то думается, что её так звали…

"Польско мову не разумеем" — остаётся переводчик… Вот оно: переводчик с русского на польский в конце жизни!? Самое нелепое, что может быть между разноязычными людьми — это объяснение в любви через переводчика!

Моё, и только моё объяснение: если мысленно адресую слова любви женщине — цена моим словам громадная, неизмеримая, вечная, прочная, неизменная… Если эти слова скажу голосом, "озвучу" — цена самых великих наших слов уменьшится на половину, если их услышит кто-то посторонний — останется одна треть их цены, если в объяснение вмешается переводчик — тогда изначально прекрасные, вечные дорогие и основные слова нашей жизни полностью обесценятся!

Промолчи и о любви к польской девочке с неизвестным именем, забудь её…если сможешь…

Смогу… если сны о Polska перестанут навещать меня. Оставят в покое. Удивительные сны, не уступающие самым красивым фильмам всего света!

Но сны не о прошлом, из прошлого не приходит ни единого "сонного кадра", сны новые, современные и необъяснимые. Первый и главный сон времён "железного занавеса", никак не хочет забываться ни единой деталью:

небольшой и приятный городок на высоком берегу реки. Река широкая и протекает где-то внизу, под обрывом…Улица стандартной ширины, мощёная булыжником. Удивительно для сна: цвет булыжников помню: серый. Дома красивые, старинные. Стою на тротуаре, а впереди по правой стороне, над рекой — высокий дом, выкрашенный в бордовый цвет. Знаю, что в доме польские находятся польские пограничники. Раскрашенный красным и белым шлагбаум перекрывает улицу:

"Понятно! Граница… За шлагбаумом кончается Польша и начинается что-то другое", но что — сон не объясняет. Наяву такой бы трудности не было, за Польшей на западе — Германия, а вот сон…

Хоть умри, но пройти за шлагбаум нужно! Зачем, для чего — не знаю, и от такой неизвестности тоска сдавливает грудь. Сон не задаёт вопросов: "Что забыл за шлагбаумом!? Что там ищешь, что нужно"? — разве только подойти к шлагбауму с "нейтральным" лицом и прогуливаться вдоль него? Нет, не получится: пограничники следят за мной, они не дураки — чьи пограничники могли следить за мной — сон не давал пояснений. У шлагбаума никого нет, улица пустынна…

А что, если… рвануть к перегораживающему устройству, быстро подлезть под него и бежать вдоль улицы в пространство за шлагбаумом!? И прижиматься к стенам зданий!? Но не так, как когда-то бежал выпивший парень в реальности!? Тогда, в лагере! В неизвестность, что так манит! Успеет кто-то из пограничников выбежать из караульного помещения и выпустить по моим ногам пяток зарядов? "Теоретически" знаю, как нужно бежать от людей с винтовками, но ранее никогда не бегал! Ни пора ли переходить к практике!? — если не бегал в реальности когда-то, то, как побегу в сон?

… и вижу: за спиной, в отдалении, в глубине улицы, движется группа детей строем, и с ними — молодая и красивая воспитательница:

"Да ведь это Язя! Выросла, в настоящую польскую красавицу превратилась! Это не та остриженная девочка в платочке из госпиталя! Язенька, девочка, мне необходимо уйти в пространство за шлагбаумом! Если не уйду — умру перед преградой, сердце остановится! — Язя ничего не сказала словами, но, как бывает только во снах, дала команду:

— Держись естественно и спокойно! Ты — наш старший воспитатель и дожидаешься нас, чтобы проводить на ту сторону" — недавнее отчаянье "попался, возьмут!" сменилось радостью! Пристраиваюсь в "хвост" группы и уверенно иду к шлагбауму…

Кто дарит сны? Откуда и для чего приходят такие ясные и понятные картины? Ведь в реальности никогда не оформлял визу в Польшу, даже не мечтал посетить место "боевой и трудовой славы"… пересыльный лагерь номер шесть в польском городе Люблине одноименного воеводства? Лагерь недалеко от станции… Откуда подробности: помню лицо пожилого поляка, что на понятном русском языке журил за плохое поведение в посольском саду, где я сидел на гранитном блоке, что был не выше колена:

— Проше пана, почему нельзя сидеть на сооружении?

— Побачьте… — пожилой поляк указал на одну из сторон плиты, где на чёрном, с искрой, граните золотом были изображены непонятные знаки:

"а-а-а, вот оно что: это имена погибших "жолнежей вольношти…". То так: сидеть задом на их именах — нехорошо!" — пришла догадка. Но где и когда погибших — сон не дал объяснения…

конец второй части "Дороги проклятых".