"Изначальное желание" - читать интересную книгу автора (Денисов Дмитрий Владимирович)

1 Ночная цитадель

Лес остался позади, я вышел на проселочную дорогу, залитую лунным светом. Над головой пролетела большая тень, и бесшумно унеслась в ночь. На далеком болоте прокричала выпь, но вдруг умолкла, поймав большую лягушку. Ее голос доносил желания, и я слышал их, все до единого. Выпь — не человек, она, и не умеет старательно прятать желания за плотной завесой слов. Я улыбнулся, порадовавшись за хозяйку болот, и немного погоревав о лягушке. Но таков закон, и не нам его оспаривать. Вернее это делают все, кто подобен лягушке. И умалчивают те, кто подобен выпи. А я? Я же просто мыслю. И просто действую. И всегда по-разному. Но с единой целью.

Вскоре мой путь преградила высокая каменная стена, чернеющая на фоне лунного неба зубчатым парапетом. Островерхими призраками нависали грозные башни. Снизу казалось, они цепляют посеребренные облака, что бесшумно крались в неведомую даль. Многовековая кладка таила запахи тысяч трудолюбивых рук. А также привкус крови тех, кто не желал работать. Я стоял и смотрел на могучую старую стену, на высокие дубовые ворота, обитые стальными полосами. Они-то и манили меня. Что таится там, за высокой городской стеной? Оттуда тянуло множеством всевозможных запахов. Они сливались в единый сложный букет, вызывая смешанное чувство неприязни и интереса. Я поморщился, но интерес все же пересилил.

Подул ветерок — деревья отозвались дружным шелестом. Я снова повел носом, будто охотничий пес, выискивающий добычу. Я чувствовал незримых стражей, которые посапывали в глубине неприступной толщи, и видели сладкие сны. До меня даже долетали отголоски тех снов, в виде обрывочных образов и видений. Но ничего, кроме золота, обнаженных дев, застолий и битв там не увидел. Потому я волей отринул их, и поспешил дальше. Вернее не спешил — я никогда не спешу. Медленно, будто во сне, приближалась каменная стена и высокие запертые ворота. Тьма окутывала их своей невесомой пеленой, словно тело прекрасной девицы. И, возжелав ее, я жаждал сдернуть эту пелену, в надежде обнажить истинную суть и насладиться ею в полной мере.

Я шел бесшумно. Звук шагов мог расслышать далеко не каждый. Поэтому мне пришлось выйти из тени, под яркий лунный свет. Он посеребрил мои пепельные волосы, резкими тенями подчеркнул изношенный до дыр плащ. Я шел и ждал, но не мог дождаться. Башни дремали. Я разочарованно вздохнул и принялся озираться по сторонам. Поискав глазами, увидал рядом сухую ветку и решительно наступил на нее. Обычный звук в сонной тишине выдался резким и громким.

И вдруг ночь ожила. Наконец-то!

— А ну стой! — повелительно донеслось сверху.

Я остановился и закрыл глаза — так я лучше вижу.

— Кто таков? — угрожающе звенел голос, и чувствовалось в нем непоколебимое упорство, выдержка и сила. Люблю слушать таких, ведь я питаюсь их силой. Я выдержал паузу и негромко произнес:

— Это неважно.

— Неважно?! — насмешливо прозвучало в ответ. — Если для тебя это неважно, то для нас это важно в первую очередь. Мы не пускаем кого попало! Да и вообще в ночное время никого не велено впускать. Понял меня, острослов?

Ветер всколыхнул мои пепельные волосы, мой старый рваный плащ. Ветер гулял над башнями, посвистывал в незримых щелях и бойницах, скрипел какими-то ветхими досками. Я чувствовал его желания, его интерес к ночной жизни. Да, в этом мы с ним схожи. Поэтому мне дано смотреть на мир глазами ветра…

Ветер порывисто заглянул в чернеющие недра. Заставил робеть и дрожать скупой факельный огонек. Охладил голубоватые лезвия алебард, кованые нагрудники, шлема, кольчужные рубахи. Вылизал висящие на стене ряды щитов. Пригляделся к рисунку, но в скупом свете не смог разобрать очертаний. Пригляделся внимательнее. Похоже на орла, растопырившего когти. Ветер довольно загудел и радостно свистнул. И вдохновенно налетел на потемневший от долгих лет дубовый стол. Залез в чашу с ячменной кашей, принюхался к застывшим кусочкам сала, брезгливо поморщился. Обогнул зачерствевшую краюху хлеба, оловянный жбан, разбросанные кости. И принялся ворошить раскрытую книгу, перелистывать толстые страницы бесконечных записей, шуршать гусиными перьями. Игриво сбросил на пол и начал катать желтые скрученные свитки с темно-бордовой королевской печатью на шнурке. Но, под конец, не выдержав тяжелого душного плена, раздосадовано взвыл и вырвался прочь из низкой каменной кельи. Мимоходом подхватил мой спокойный рассудительный голос, снова понес его к узкой бойнице, и швырнул внутрь.

— Не велено впускать? А кто не велел?

— Всеобщий приказ короля, — отозвалась бойница. Багровый свет снова дернулся. Заплясали осторожные тени — кто-то проснулся и недовольно проворчал. Я снова бросил слова вверх, ветер подхватил их и понес к башне.

— Выходит, твоя жизнь — слепое подчинение желаниям короля?

Несколько мгновений длилось молчание. И столь громким оно стало, что походило на крик. Он бил по ушам не хуже раскатистого бронзового колокола. Чернеющая полоса бойницы показалась мне искривленным мукой ртом. Он кривился и скалился, норовя плюнуть в меня всей своей ненавистью, что скопилась в мерцающей глубине. Но в ночи снова раздался голос стража. Теперь, правда, с яркими нотками недоверия и презрения.

— Эй ты, философ, шел бы побыстрее отсель, пока тебя болтами арбалетными не нашпиговали, как свинью укропом.

Видимо, то считалось верхом остроумия. По крайней мере, его слова вызвали издевательский хохот дюжины невидимых стражей, разбуженных нашей перекличкой. Кто-то и вовсе зашелся от смеха, стуча кулаком по столу. До слуха донесся едва уловимый стук покатившихся костей. Свет задергался. Рот бойницы тоже задрожал в надменном хохоте. Обнажился оскал выщербленных дождями и временем камней. Я тоже улыбнулся. Но отнюдь недружелюбно. Хотя и не злорадно. Ветер на миг утих, сполохи замерли. В кратковременном затишье мои слова прозвучали холодно и равнодушно. А от того и зловеще.

— Да, понимаю, не ваша в том воля — меня не впускать, а вы лишь орудие в руках этой воли. Хорошо! Будь, по-вашему! Я уйду! Но скажите мне только, чего желаете вы, а не тот, кто желанием своим возвел вас на эти стены?

Смех разом притих. Сверху донеслось железное бряцанье, скрежет и стук. Вспыхнул еще один факел. Привратники поднимались и с интересом выглядывали из ртов двух узких бойниц, нависших по обе стороны ворот. В скупом лунном свете холодно поблескивали шлема. В отсветах факела тусклыми огоньками мерцали глаза, исполненные подозрения, изумления и сомнения. Один страж повыше поднял факел, норовя разглядеть фигуру нежданного гостя. Но темный плащ, словно частица ночи, надежно держал меня в своих объятьях. И не давал в обиду тревожному свету.

Хоть и невозможно меня обидеть.

Все спешили посмотреть на загадочного скитальца, возникшего из лесной тьмы. Здешние края опасны и глухи. Провинциальный городок расположился на самых задворках королевства, на стыке обжитых мест и непролазной дремучей чащи. Нечасто встретишь здесь человека, идущего из дикой глуши глубокой ночью. Да еще такого бодрого, любознательного, независимого и… безоружного. Тут невольно заподозришь подвох. Вместо того, чтобы проситься под защиту каменных стен, он начинает расспрашивать о каких-то непонятных вещах. Ну не странно ли? Для них же все странное по долгу службы становилось подозрительным. То есть требующим проверки. Мало ли кем я могу оказаться? Неизвестно, кто скрывается за моей спиной? Может передовой вражеский отряд разведчиков, готовых всеми правдами и неправдами попасть за стену, открыть ворота и впустить в городок полчище захватчиков? Все может быть. Потому как бывало порой. Нет, за их короткие жизни, разумеется, таких происшествий не случалось. Своим опытом ни один из них похвастать не мог. Но пусть они и не слишком умны, кое-какие уроки из далекой истории все же помнили.

К тому же они, как воины, прекрасно знали, какое самое сильное оружие в этом мире. Каким оружием побеждали во все века, во всех землях и у всех народов. Да, правильно — это хитрость. Бытовая ежедневная, торговая денежная, военная стратегическая. Да мало ли какая. Но все одно — хитрость. Или, если угодно, смекалка. Хитрость же есть проявление мысли. Проявление желания. Когда кто-то желает победы, то непременно задумывается о способах ее достижения. И неважно, где происходит сражение: на поле брани, в лавке купца, в семейном кругу, или в соперничестве с природой. Везде. Вся наша жизнь есть сражение. Мы сражаемся каждый миг, каждый день, каждый год… каждую жизнь. Мы воюем с миром, с обществом, с дикой природой, с историей, с законами, с врагами, с противоположным полом, с инакомыслием, да много еще с чем. Но все это можно выразить одним — мы воюем с чужими желаниями. Стараемся скинуть с плеч бремя чужих желаний, и по возможности навязать свои. Бывает, желания наши совпадают, бывает нет. Первый исход сулит перемирие, второй конфликт. Иные, кто поумнее, притворно подстраиваются под чужие желания, дабы добиться своих.

Но самая страшная битва — битва с самим собой. Труднее всего воевать со своими желаниями. С искушениями, с соблазнами, с прихотью или блажью. Потому как здесь не поможет ни одно оружие, здесь не убережет ни один доспех. И даже хитрость тут бессильна. Невозможно обхитрить самого себя. Хотя, признаюсь честно, иной раз все же встречаются таланты. Даже гениальности. Но, разумеется, в первую очередь сами и страдают. Спасти может лишь искренность, искренность перед самим собой… Умение говорить самому себе правду, стоя перед зеркалом.

Но подобное — удел немногих. Сколько странствую по миру, но редко когда встречаю людей, способных смотреть на себя со стороны, и говорить самому себе, кто ты есть на самом деле. Еще реже встретишь тех, кто, глядя на себя, увидит нечто большее. Но не просто увидит, а пожелает быть таковым и всецело устремится к достижению своего желания. И достигнет. Вот тогда-то и становится человек героем. Истинным героем, победившим самого себя, победившим все свои слабости и пороки. Но жалок и ничтожен тот герой, кто просто называет себя таковым. Еще больше презрен тот, кто не просто называет себя героем, но безосновательно и глубоко уверен в том. Правда, презрение вызывает у таких же безосновательных героев. Герой же истинный уверен в своих силах, так как не раз уже доказал их. А если кто-то снова усомниться в нем, то он в очередной раз докажет свою правоту и проявит свою силу. Ему нет смысла кого-то презирать. Он может лишь посмеяться над глупостью. Не высмеять, но посмеяться от души. Глупость, правда, склонна видеть в том обиду. Но на то она и глупость, чтобы променять задор и смех на обиженно поджатые губы.

Да только нечасто услышишь искренний смех… Нечасто.

Я люблю смех.

Я не люблю обиду.

Я не обижаюсь.

Я смеюсь.

Стражи помалкивали, пытаясь разглядеть меня. Кто-то едва не вывалился, высунувшись по пояс. Но его с руганью лязгом и скрежетом затащили внутрь башни. В глазах привратников мелькали равнодушные звезды и желание побыстрее отделаться от незваного гостя. Но ночь — моя верная союзница, словно кованый панцирь хранила меня от горящих стрел их жадных взоров. Наконец, благодатная тишина снова в ужасе вздрогнула и поморщилась, когда в ней зазвенел неприятный голос нового стража:

— А ты кто такой? Волшебник что ли? Исполнитель желаний?

Легкая улыбка тронула уголки моего рта. Любая улыбка — тоже смех. Смех же есть глубинное желание — одно из немногих искренних. Желание видеть мир радостным и веселым. Я коротко пояснил:

— Каждый зовет меня, как хочет.

— Я же сказал тебе — проваливай! — гортанное рявканье потрясло округу.

— Да брось, — тихо прозвучал еще один голос, обращаясь к первому. — А вдруг, и правда — волшебник?

— Ты чего?! Белены обожрался?! — гневно рокотал первый голос. — Какие к чертям волшебники?! Или… ты не до конца проснулся?!

— А чего бы он по ночам шарахался? — сонно предположил второй, и продолжительно зевнул. Первый страж издевательски засмеялся и ответил за меня:

— Видать не спится. Да?!

Последнее слово он выкрикнул, обращаясь ко мне.

— Да, — спокойно подтвердил я.

Первый (судя по всему — глава), снова высунулся из бойницы и с лязгом махнул железной рукой.

— Так иди, откуда пришел, и выспись. А после поговорим. Но сначала, олух, научись со стражей разговаривать!

— А кто может научить такому? — осторожно полюбопытствовал я, нисколько не тронутый его оскорблением.

— Мы и научим! — отчеканил страж. — Правда, парни?

Ответом служил одобрительный гул голосов и басовитый хохот. Я подождал, пока они утихнут, и снова заговорил:

— Так вот я и пришел учиться.

Смех разом утих. Стражники снова высовывались из двух бойниц, со скрежетом отирая друг другу бока. Да, нечасто встретишь такого упорного глупца. По крайней мере, в их глазах я выглядел таковым. Наконец, глава привратников снова уделил мне внимание.

— Послушай, скиталец, — в его голосе сквозила явная угроза. Искренняя. — Тебе сказали, куда идти! Вот и иди!

— А куда мне идти? — обреченно молвил я.

— Ты что?! Издеваешься?! — гневно заорал страж. Казалось, сейчас рухнут навесные круглые башенки, выступающие из могучей стены. Тревожный свет нервно заметался в неприступной глубине. Кто-то дернулся, отпрянув от бойницы. Кто-то глухо стукнулся головой о верх проема (благо был в шлеме). А кто-то от неожиданности выронил алебарду — послышался громкий звон. Затем снова крик — душераздирающий и пронзительный. Судя по всему, алебарда угодила кому-то на ногу. От нового крика вздрогнули стены. Из стыков камней засочились волны нестерпимой боли. Пострадавший гортанно орал, изощренно проклиная и алебарды, и тесную келью, и хилые руки. И само собой — ночных философов. На долю последних выпала львиная часть тирады.

Содрогнулась сама ночь. Но не я. Я терпеливо дождался, когда вопли поутихнут. И, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Отнюдь. Но мне сказали идти туда, откуда пришел. Но я не могу однозначно сказать, откуда пришел — я постоянно странствую. Быть может, когда-то я бывал и вашем городке. Поэтому я и иду туда, откуда пришел. Так что, почтенные стражи, можете смело пускать меня внутрь. Ведь это ваше пожелание.

Молчание, прерываемое всхлипами, нытьем и приглушенной руганью, длилось слишком долго. Очевидно, они не могли сразу уловить всего смысла. Зато они поняли все сугубо по-своему.

— Каков ловок-то, — раздался новый голос. — Не иначе как волшебник. Может, загадаем чего?

— Прохвост он болтливый, — огрызнулся первый страж. — Зубы нам тут заговаривает. Наверняка посланец вражий. Видал, что творит? А ну опустите алебарды!

Я приободрился — страсти накалялись.

— Посланец вражий скорей всего прикинулся бы купцом и запасся золотом, — предположил я. — Обзавелся наперед телегой, понабрал какого-нибудь товара. И без лишней суеты проехал бы в город. Сунул вам горсть монет, так вы его и пропустили бы. А самое главное — никогда бы не стал разъезжать по ночам, и привлекать излишнее внимание.

Снова молчание. Но на сей раз иное — напряженное и задумчивое. Все осознавали мою правоту, так как не раз обирали проезжих купцов. Уже даже сложились определенные суммы, за которые мог проехать тот, или иной. И вряд ли они досматривали содержимое их повозок и телег. Хотя времена мирные — чего лишний раз тревожиться. К тому же купцы здесь проезжают нечасто.

Стражники долго вдумывались в мои слова. В общем-то, ни для кого не были тайной их дополнительные заработки. Но вслух об этом говорить все же никто не решался. Слухи имели свойство доползать до высших чинов. Могли и вернуться назад, устранив особо прыткого и наглого, чья алчность оказывалась безмерной. Пусть такое случалось редко, но все же случалось. А потому началась незримая борьба жадности и страха. Каменный рот пристыжено поджался. И молчал.

Наконец кто-то самый проницательный нарушил молчание:

— А у тебя, чего, золото есть?

Я приглушенно рассмеялся. Наконец-то они подошли к самому главному. К той великой нерушимой правде, во имя которой они и торчали здесь сутками напролет. В голосе я услыхал плохо прикрытую жадность. Разумеется, победила она. У таких она всегда побеждает. Она мелко дрожала, словно снасть рыболова, который замечтался о крупной рыбине. И в мыслях своих уже разрисовывал пир, где в центре стола будет стоять большой поднос с его уловом. Ловил на себе восхищенные глаза, горящие вокруг. Он станет гордо и важно рассказывать о том, с какими упорством, трудом, даже риском для жизни, удалось ему выудить эту грандиозную тушу. И все с неподдельной завистью будут кусать локти.

Я тихо смеялся. А после таинственно заговорил:

— О, нет, не золото.

Мои слова разом порвали шлейф мечтаний и беспощадно развеяли его. Запахло свежей злостью. Я продолжал:

— Зато у меня есть то, что дороже золота.

Развеялась и новоявленная злость. Многие снова высунули железные головы. Они спешили разузнать, что же может быть ценнее золота. Снова пробивались запахи интереса и… новорожденной жадности.

— Да ну?!

— А что это?!

— Где взял?!

— Сколько стоит?!

— А сколько у тебя этого?!

Вопросы посыпались градом. Я стоял и ликовал. Как приятно в такие мгновения ощущать запах обострившихся желаний. Ведь каждый, под словом «золото», понимает какие-то свои блага и удовольствия. Не были исключением и стражи. Каждый из них в этот миг мечтал о чем-то своем. Разумеется, многие желания совпадали и выглядели обыденно. Но некоторые все же заслуживали особого внимания.

— Чего-то не верится, — я снова услыхал первого стража. Но голос его звучал уже мягче и вкрадчивее. Сомнение и алчность сливались в нем, размягчали и насыщали долей искренности. — Показал бы, что ли?

— А разве не видно? — удивился я, пристально всматриваясь в бойницу. Ее заполонили стальные нагрудники и шлема. Всем не терпелось хотя бы посмотреть на меня. Глава снова высказался:

— Так… темно же.

Я покачал головой, но они не разглядели моего жеста.

— Далеко не все можно глазами увидать. А то, что поистине ценно, мы всегда подальше прячем.

— Ты опять за свое?! — вновь возвысился голос. — Опять лукавишь?!

— Пусть проходит, — зашептали ему на ухо, но я прекрасно слышал, — видать денег немного, вот он цену и сбивает. Так мы его под предлогом обыска и обчистим. Давай уже.

— Не нравится он мне, — таким же шепотом ответил глава стражи. — Уж больно болтлив, да на язык ловок. Утра бы дождаться — хоть поглядеть на него.

— А то вдруг упырь какой? — подхватил еще один.

— Да какой к лешему упырь! — набросился на него старший. — Уж давно пора перестать верить вракам!

— Враки враками, а упыри есть, — настойчиво твердил всеверующий страж. — Вон, в соседней деревне ребенка задрал…

— Так то ж волк был!

— Какой к лешему волк?! Упырь!

— Так его же видели!

— Упыря?

— Не, волка.

— Кто видел?

— Да Прытень Прыщавый и видел.

— Это он тебе сказал?

— Ну да.

— И ты веришь этому свистоплясу?

— Так был бы свистопляс, он бы и насочинял про упыря. Зачем ему про волка врать?

— Да он всегда врет!

— Это, смотря кому. Если с ним бражкой поделиться, так он и откровенничает.

— Да с хмеля он такого наговорит…

Я стоял и давился смехом, слушая их словесную перепалку. Но внезапно подул сильный ветер, набежала большая черная туча и поглотила луну. Факельный огонек пристыжено дернулся и мгновенно погас. Все утонуло во мраке. Сонно и жалобно заскрипели далекие деревья…

И вдруг завыл волк. Хоть далеко, но столь тоскливо и зловеще, что я даже улыбнулся, обнажив клыки. Однако во тьме их никто не смог разглядеть. Страх, словно туман, начал вытекать из высоких бойниц, сочиться меж каменных стыков, ползти по стене и утекать в ночную траву. Послышались бряцанье и скрежет — стражи непроизвольно отпрянули вглубь укрытия. Пусть они не из робкого десятка, но подобные трюки действуют на всех одинаково. Дешевые трюки, следует сказать. Но им хватило.

Через минуту туча прошла, а ветер поутих, опустив полы моего рваного плаща. Тьма снова расступилась, и лунный свет облил гранитную цитадель. Вой прекратился и унесся вслед за тучами в безбрежность ночи. Глубокие черные тени вновь подчеркивали ее неприступность. Я стоял и любовался творением давних веков. Чья-то мысль воплотила такую твердую и нерушимую идею, превратив горную породу в стены и башни. Чья-то мысль гнала рабов и крестьян, принуждала тащить глыбы серого гранита, отесывать их, и укладывать на известковый раствор. Чья-то мысль заставляла архитекторов делать чертежи и расчеты, придумывать форму и размеры бойниц, зубцов, конструкцию ворот. Но почему-то никто не задумывается об этом. Все свыклись, и живут, даже не подозревая, какая глубокая и расчетливая мысль творила подобное великолепие. Ведь подтверждением тому служит его многовековая история. Хотя и не слишком высока стена, да и башни маловаты. Но по тем временам цитадель служила надежным укрытием от толп варваров, живших в лесах. Да и сейчас не каждая армия сможет штурмовать твердыню. А при правильной обороне и должных запасах пропитания можно выдерживать многомесячную осаду…

— Эй, ты там еще? — загудел глава стражи? Слышались сухие щелчки кремня о кресало. А следом возродился скупой багровый свет. Запахло горелым маслом. И желанием разогнать этот кромешный мрак. Я стоял, скрестив руки, и принюхивался. Неужели забеспокоился? Интересно: обо мне, или о моем золоте?

— Здесь, — хрипло отозвался я.

Он снова осторожно возник в мерцающем проеме. Поднял факел, поискал меня глазами.

— Ты бы шел уже. А то, сам видишь — неспокойно у нас.

— И ты гонишь меня в ночь? — не мог поверить я. — Туда, где лютует упырь? Ты — призванный оберегать покой и жизни всех людей?

— Нет, но… приказ короля… — замялся он. Огонек робко дернулся, выдавая его легкую дрожь.

— Ну ладно, — печально вздохнул я. — Я пойду. Но на вашем месте я бы задумался. И начал соображать. Раз я прошу право прохода, значит, боюсь идти в лес. А если так, то готов пожертвовать в королевскую казну все, дабы только не умереть. Ну а раз короля нет поблизости, то разумнее всего передать ценности в руки самых ближних его представителей.

— Вот это по-нашему! — оживилось сразу несколько голосов. — А то все вокруг, да около. Сколько у тебя золотых?

Да, молодцы, сразу решили брать быка за рога! Хоть и не бык я, а рогов и в помине нет. Но все равно молодцы! Бесхитростные недальновидные молодцы. Я спросил:

— А сколько вам надо?

На миг они снова затихли. И зашушукались. Башня таинственно позвякивала и скрежетала. Она погрузилась в свои сокровенные мысли, неподвластные чужому разумению. Багровый огонек тревожно дрожал в ее недрах.

— С каравана двадцать берем, — шептал один, алчно поблескивая глазами. На его щеке дергался белесый рубец, теряясь в жесткой щетине. — А с телеги три. Но это ежели груженая. А с этого? Да чего с него взять-то?

— Но он же скулит — в город просится, — напомнил другой, с вытянутым лицом и пронзительными темными глазами. — Все, что есть отдаст. Десятку проси.

— Да много уж! — заупрямился глава. По сравнению с другими его взгляд таил рассудительность многолетний опыт. — Хоть пять бы сорвать.

— Куда денется — десятку отдаст… ну девять, — поддался узколицый. — Ты ему про упыря-то еще наговори. Все выложит.

Чья-то голова снова мелькнула у проема, метнула в мою сторону испытующий взгляд, и тут же исчезла. Шептание продолжалось.

— Все-то все, да вот только — сколько у него?

— Так он же говорил о чем-то другом. То, что ценнее золота.

— А что может быть ценнее золота?

— Много золота, обоз золота…

— Да нет, это тоже золото. Тем более, ему одному не унести столько. Может камни драгоценные?

— Может.

— Да кто ж камни отдаст?!

— Так он и отдаст. Он ведь сам предлагает.

— Ничего он не предлагает, он голову морочит!

— Были б камни, так вряд ли бы он по лесам шатался.

— Да, сидел бы дома и добро пересчитывал.

— Это ты бы сидел да пересчитывал. А этого, видишь, тянет шататься.

— Ты на него глянь! Какое ему добро!

— Так он же скиталец. Откуда у него дом?

— Тогда и золото откуда?

— По-моему только дурак станет путешествовать без золота.

— И в одиночку.

— Значит — дурак.

— Выходит, у него и золота нет?

— Ладно, давайте уже спросим.

Они снова загремели и застучали, задевая друг друга. Глава стражи в очередной раз высунулся из бойницы. Мне даже стало как-то неловко за то, что приходится гонять такого уважаемого человека туда-сюда. Но в том и заключалась его работа.

— Эй, почтенный странник. Мы посовещались, и я решил смилостивиться над тобой. Ночь холодная, а в округе рыщет упырь. Так вот. Если тебе дорога жизнь, то король готов пойти на уступку и смягчить приказ относительно тебя. Ему дорог каждый человек, ибо король наш — Вальгред Третий, мудр и свят. Поэтому он приказал пополнять казну в размере десяти золотых, если кто до ночи не управился и не успел ступить под защиту нашей надежной крепости. Разумеется, сбор подати он вверил нам — своим верным и преданным слугам. Ведь честнее нас — воинов, нет никого. Если нет золота, то он готов принять любую иную ценность сопоставимую по значимости с названной цифрой.

Я внимательно выслушал его, покивал, и огласил ночь новым вопросом:

— А если моя ценность намного дороже?

— О, он готов принять больше, выражая тем самым сердечную благодарность, — не раздумывая, нашелся привратник. — Ведь чем больше казна, тем сильнее и крепче будут наши стены. Тем отважнее и подготовленнее стражи. А людям будет мир и покой под нашем бдительным присмотром…

— А если у меня нечто бесценное? — мягко упорствовал я.

— О, мы примем все, лишь бы только ты не погиб от беспощадных клыков. Представь, какого станет нам, когда мы узнаем о твоей гибели. Как мы станем винить себя, что не уберегли такую светлую душу. Такого почитаемого и всеми нами любимого философа. Такого глубокого мыслителя…

— Ну и чего у тебя бесценного? — из соседней бойницы вырвался сиплый каркающий голос, перебив речь старшего. Тот хотел было прикрикнуть, но в последний момент до него дошел смысл вопроса, и он передумал. Ему тоже надоело ходить кругами. Нетерпение стражей достигло наивысшей точки.

— Друзья мои, — торжественно объявил я, словно герольд перед выходом своего хозяина-рыцаря на ристалищное поле. — Я могу дать вам самое бесценное и дорогое, что есть на свете. Без этого любой подобен нищему. А с этим он богач на века. Вопрос лишь в том, как им распорядиться…

— Да это мы и без лишних умов знаем! — перебил меня все тот же неприятный голос. — Тут не надо быть умником, околачивающим ворота по ночам. Вино да девок гулящих, небось, сам любишь?

— Люблю. Даже очень, — честно признался я. Теплая улыбка заиграла ни моем холодном лице. — Тебе даже и не снилось как.

— Девок бы любил, так ночью по лесам бы не шарахался! — загоготал другой, видимо, поумнее. Остальные подхватили его и дружно захохотали, стуча древками алебард о каменный пол. Я тоже улыбался. Но взгляд оставался ледяными. Стражники высмеивали меня. Я смеялся над ними. Они желали обобрать меня. Я искренне желал обогатить их.

И снова заговорил сиплый:

— У нас кто утехам рад, тот давно уже в таверне сидит. Идешь прямо по брусчатой улице. Потом налево свернешь, возле памятника. Его не спутаешь — девка сиськи тряпкой прикрыла. Она одна такая. Там два пролета и еще раз налево. А там указатель будет «Блудный сын» — как раз про тебя. Но это — ежели мы пропустим.

— Ладно! — резко оборвал их глава. Хохот мгновенно утих. — Хватит уже! Не забывайтесь — на посту дежурите. А ты, мил странник, подавай, что там имеешь, да проходи уже — не дело нам тут препираться. Либо утра дожидайся. Но за жизнь свою сам тогда отвечай.

Я поежился и пристально посмотрел на мерцающую башню.

— А в городе за нее ответит другой?

— Нет, но… то ли в городе, за каменной стеной. А то ли в лесу.

— Да в лесу в сто раз безопаснее, — я указал на дрожащие от ветра верхушки деревьев. — Там хоть звери, которые за золото не убивают. А у вас люди. Они ж хуже зверей. Они всегда голодны. А как золотом запахнет, так они и вовсе слюной исходят. Чавкают, давятся, пасти зловонные разевают. Зверь-то он только от голоду нападает. А человек? Разве станет человек ограничиваться одним лишь пропитанием? Разве остановится, когда есть возможность безнаказанно вырвать лишний кусок мяса из чужой плоти? Испить чужой крови? Выдрать чужое сердце?

Тяжелое молчание служило ответом. Но длилось оно недолго.

— Так ты идешь, или нет? — глава стражи вновь начал сердиться.

— Пожалуй — нет!

Такого они не ожидали. Растерянность наполнила пристыженную тишину, а откровенная жадность, словно щенячий скулеж тихо сочилась из-за каменной толщи. Упущенная пожива, точно сорвавшаяся рыбина. И если рыбак заядлый, то досада его велика. Он бесится, мечется в неистовстве, рвет волосы. Благо, стражи в шлемах.

А если рыбак поистине азартный, то закинет вновь. Неудачи пугают лишь слабых. Сильных они учат, окрыляют опытом и мудростью. Вдохновляют на новые достижения и победы. Я стоял и принюхивался. Гадал, кто же из них по-настоящему силен? Сильные были. А точнее — азартные. Я снова шумно вдохнул прохладу ночи и произнес с искусно наигранным огорчением:

— Пойду я. С вами не договоришься. А там будь, что будет.

Они растерянно молчали. А после зашептались.

— Вы чего? Да пусть проходит — хоть что-то, чем ничего. А то за весь день всего три обоза…

— Да он лукавит, цену сбивает.

— Так я и говорю — пусть идет. Хоть пару золотых собьем.

— Боюсь, и этого нет.

— Есть. Жмется.

— А может — ну его, — вкрадчиво предложил новый голос. — Недобрым от него веет. Нормальный человек так себя не ведет. Пусть уходит…

— Сдурел?! — зашипел сиплый. — Он же золото наше с собой унесет.

— Да нет у него золота…

— Есть. Не было бы, так он не сунулся б сюда. Он же не дурак.

— Ха, это ты так думаешь!

— Брось! Дурак не сможет так ловко юлить и лукавить.

— Хм… и то верно…

— Говорю ж — есть у него золото!

— Точно, есть. Ему в таверну надо, вот и хочет себе поболее закрысить, а нам поменьше значит.

— Не выйдет!

— Пусть уходит — вернется.

— А вдруг не вернется?

— А куда он денется?

— Утра дождется. А там и пройдет беспошлинно.

— Нет, надо сейчас его пускать, а то днем ничего не получим.

— Так мы его и днем не пропустим.

— Так там и смена другая.

— Так мы ее и предупредим…

— Ага! И золото все ей достанется?

— А может, сжалимся, — раздался чей-то мягкий голос. — Все-таки упырь…

— Да какой к черту упырь! — набросились на сердобольного все разом.

— Ну… который ребенка задрал…

— Ты девку свою часто дерешь? — резко перебил его кто-то наглый и уверенный.

— Я…э…ну…

— Так и знал! А я вот часто! И что?! Я упырь?!

— Нет, но…

— Так вот и не раскрывай свой рот! А сказки будешь внукам рассказывать. Если вообще, сможешь их породить! Чтоб хотя бы детьми обзавестись, надо девок чаще драть. Учись, упырь!

Я снова потешался. Как мне хорошо в такие минуты. Даже уходить никуда не хотелось. Век бы стоял здесь, под луной и слушал их перепалку. В ней звучали их искренние желания, проявлялись их натуры и характеры. У одних жадность, у других сострадание, у третьих неприязнь, у четвертых интерес. Но жадность стояла на первом месте. И пахла острее всего, перебивая остальные ароматы. Настоящая, искренняя, неподкупная жадность. Я смаковал. Ибо питаюсь искренностью. Наверное, от того и худой…

Наконец, глава стражи снова выглянул из узкой вертикальной щели. В призрачных лучах тускло сверкнул его островерхий начищенный шлем, прошуршала кольчужная бармица. Холодные блики заплясали на его латном ожерелье. Мне оно показалось не защитной частью доспеха, но стальным ошейником. Таким обычно приковывают цепных псов к смердящей конуре. И спускают лишь по воле хозяина.

— Ладно тебе, герой, проходи, — свысока (во всех смыслах) бросил глава. — Пару золотых, и считай ты уже в таверне. Остальное там прокутишь, так и быть. Да смотри, ни во что не вляпайся. Там парни лихие да шустрые — не чета тебе, болтун. Долго цацкаться не станут. За языком тоже следи, а то он чересчур у тебя длинный. Могут укоротить. Понял?

— Ты, почтенный, все перечислил? — пытливо и очень вежливо спросил я.

Страж на миг растерялся, но тут же сообразил:

— Да, за здоровье наше выпить не забудь.

— О, вы столь щедры, — я даже не поленился отвесить поклон. — Это так редко в нынешние времена. Такие внимательные и предупредительные стражники. Прямо диву даюсь.

— Давай, давай, не томи, — настойчиво торопил глава. Запахло его нетерпением. Но к нему отчетливо примешивалась гордость за самого себя. — И так мы с тобой тут заболтались. А то до рассвета поспать бы…

Но вдруг его перебил сиплый:

— Ну а чего у тебя, дружок, поценнее золотишка будет? Нам все-таки интересно.

— Тебе интересно? — оживленно спросил я.

— Разумеется! Хоть знать будем, чем дорожить впредь.

— Хорошо. Я скажу. Но только вы не ругайтесь, пожалуйста…

— Говори уже, — не терпелось сиплому.

Остальные тоже подобрались. Каменные башни накалялись от их ярко горящего желания узнать о чем-то очень важном. Узнать какую-то древнюю и загадочную тайну. Прикоснуться к одной из вечных ценностей. Шутка ли? Им толкуют о том, что ценнее золота? У них в головах даже не укладывалось, что может быть выше благородного металла. Металла, который из простого декоративного стал символом достатка, процветания, могущества… власти.

Я собрался с духом, предчувствуя дальнейшие события. И спокойно, даже слишком спокойно для столь ответственного момента, произнес:

— Это знания!

Пару мгновений бастионы казались мертвыми. Ни шорохов, ни лязга, ни скрежета. Привратники даже перестали дышать. Даже мысли низринулись в неведомую бездну. Говорю же — будто умерли. Словно узнали о смерти самого близкого и дорогого человека. Или ребенку сказали, что это не его мать.

Или… треснула мечта.

Башни молчали.

Сначала растерянно.

Затем злостно.

Но внезапно ожили.

— Сссука! — то ли рык, то ли всхлип. — Тввварррь!

И ночь прорезал свист арбалетного болта. Он пронесся рядом, всколыхнув пряди волос. Кожу на мгновение обдало мертвым холодом стали. Смерть с великой досадой унеслась в ночь. Не смерть, как абсолютная истина, но их желание. Решительное суровое желание покарать обидчика. Первое и яростное желание слепо уничтожить разрушителя великой воздушной мечты. Похитителя белоснежных облаков, где можно тешиться и упиваться сладостью грез.

Я же стоял не шелохнувшись, и закрыв глаза.

— Гнида ничтожная!

— Погань языкатая!

— Знанием дешевым кормить нас вздумал?! Выползыш болотный!

— Тввварррь!

— Получи!

И еще несколько щелчков сухо прозвучали над башнями, и несколько болтов пронеслись близ меня, добавив новых дырок в плаще.

— Ах ты… да я ж тебя…

Следом заскрипела плохо смазанная «козья нога» — ворот для натягивания арбалетной тетивы. Новые болты легли в желоба, в свете яркой луны мелькнули вороненые дуги. И новый залп ударил в меня.

Но никто не попал.

Я наслаждался.

Мое желание жить выше их желания убить.

— Н-да! — коротко отсалютовал я. — Я же попросил — не ругайтесь. А стрелки из вас никудышные. Наверное, и алебардами орудуете так же. Только и можете на ноги их друг другу ронять. Про мечи так и вовсе молчу. Зато золото хорошо считаете. Ну да, а что еще должен уметь настоящий королевский страж? Но это хорошо. Я и не ожидал иного. Выходит, жизненный уклад в прежний. Это радует. Что еще вы хорошо на посту делаете? Ах да. Вы ж как гулящие девицы — по ночам спите за деньги.

— Пшел вон! — зашипели башни. — Еще слово, и мы тебя изрешетим! Клянусь!

— Как же так? Я столько блуждаю по миру, но ничего ценнее знаний не нашел…

— Пшел…

— И щедро готов делиться с людьми. Щедро и совершенно бескорыстно. А взамен? Взамен только ругань да жала стрел, причем неумелых…

Новый залп огласил ночь. Стрелы снова запели под самым ухом. Ветер заунывно провыл, рассерженно заглядывая в бойницу. Кровавые сполохи задрожали на блестящих шлемах. Задрожали и нервы стражников. Словно опытный лютнист дергал провисшие струны старой лютни. И не понимал, почему никто не ценит его мастерства. Лютня дребезжала, стонала и ныла, изрыгая чудовищную дрожь. В конце концов, лютнист не вытерпел, и с досадой размозжил лютню о каменный выступ. Привратники порывисто высунулись из алого рта. Им не терпелось узнать судьбу своего нового залпа.

Но его постигла та же судьба.

— Бросьте, — посоветовал я, вздернул подол плаща и глянул сквозь новые дырки. — Зачем болты казенные тратить? Их кто-то ковал, точил, оперял. Кто-то трудился в поте лица, а вы так бездарно их расшвыриваете? Нельзя. Нужно ценить чужой труд. Равно как и свой.

— Ты что, заговоренный? — ярость сменялось удивлением.

— Я? О, нет. Это вы заговоренные. Ведь я же вас заговорил.

— Ты… кто ты…?

Я поднял глубокий бездонный взгляд, наполненный тьмой и отрешением.

— Это не важно. Главное я здесь, перед вашими глазами. Я у вас на устах, у вас на слуху. Я в ваших мыслях. И не утаите вы от меня ничего, ибо вижу вас насквозь. И не укрыться вам за каменно толщью, что не защитит желания ваши. Даже доспехи не спасут вас от замысла моего. Любой же замысел есть желание. Жалко вас. Обычные вы… снова обычные… А от того и не буду убивать вас. Слабые вы. И желания ваши слабые — даже все вместе попасть не способны. Я не могу насытиться вами.

Башни негодующе вздрогнули. Нет, здешние края не славятся землетрясениями. Просто, дрожь их ненависти, злости, глубокой ярости и звериного упорства ударилась о вековечную закоснелую твердь их бессилия. Сторожевые башни мелко дрожали.

— Да мы тебя…

— Ах ты…

— Тоже мне…

— Да я его…

— Мать его…

— Так его…

— И так его…

— А ну заряжай! — под конец громыхнул глава привратников.

Я досадливо вздохнул. Ветер снова дотронулся до моего плаща, бережно потрепал, поиграл свежими прорехами. И снова понес мой печальный голос, исполненный истинной скорби.

— Эх! Жаль. Ладно, чего вы там хотели? Ах да — поспать. До утра далеко. Так спите же!

Я повелительно взмахнул руками.

И башни уснули.

Их недра огласил железный грохот — тела, укрытые доспехами валились на пол. Из рук со звоном выпали алебарды. С лязганьем выпадывали арбалеты. На истертый многими веками пол сыпались кованые болты. Над каменными зубцами задрожало неприметное марево. Словно белесый призрачный туман вытекал из узких вертикальных щелей-бойниц. Словно пар изо рта в морозный зимний день. Я снова увидел отголоски снов, которые поползли оттуда. А также услыхал богатырский храп двух десятков голосов.

— Спите, — тихо выдохнул я, будто боялся разбудить стражей. И сделал несколько пассов руками. — Спите и смотрите сны, где каждый из вас герой, царь или Бог. Или хотя бы меткий стрелок. Спите… Жизнь от вашего сна не обеднеет, равно как и от вашего присутствия. Спите… То первейшее человеческое желание. Спите… Ведь жизнь похожа на сон. Спите… Истинная жизнь не для тех, кто любит спать…

Они крепко спали. Они были счастливы. Потому как любой согласится со мной, что здоровый сон — первейшее желание. Вернее, умные люди называют его потребностью. Да только желают еще сильнее тех, кто не тяготит себя тяжелым раздумьем. Потому и не высыпаются никогда те, кто много думает.

Теперь привратники не вспомнят ничего. И никого. Лишь много времени спустя они недосчитаются стрел в поясных колчанах. И то, если их пересчитывают. Зато им всем здорово достанется. Конечно же, если они не проснуться до появления новой смены. Может они отделаются строгим выговором, может плетьми, может их сошлют на каторгу, а может и казнят. Я не ведал законов здешнего королевства. А потому, оставив сладко похрапывающих стражников, поспешил дальше.

Я спокойно прошел сквозь ворота. Как это делаю? Да очень просто. Но просто для меня — не для вас. А потому, пускай это останется моим маленьким секретом — вдруг кто-то вздумает повторять. О, нет, даже не думайте, что я превозношу до небес свои способности. Напротив. Ведь все дело в том, что мои секреты слишком просты и доступны каждому. Слишком доступны. Равно как и опасны…

Куда далее? Куда советовал мне «Сиплый»? «Блудный сын»? Память отозвалась ориентирами и направлениями, о которых он недавно толковал. Перед глазами выплыли его «сиськи». Не его, конечно же, но той статуи. Да, хороший ориентир — краткий, емкий и яркий. Пусть и вульгарный. Но мне-то от вас скрывать нечего. Равно как и вам от меня. Потому как я люблю искренность.

Я оглянулся и побрел вниз по мощеной булыжником улочке. С легкостью отыскал нужный переулок, статую. Остановился напротив, взглянул на нее и задумался. «Сиплый» все-таки в одном ошибся. Причем очень серьезно. Нет, не в «сиськах» — они оказались на месте. В другом. «Блудный сын» — то не совсем про меня. Вернее, совсем не про меня. Потому как нет того дома, куда бы спешил я воротиться. И нет тех, кто бы меня там ждал.

Но, тем не менее, пусть будет «Блудный сын».