"Изначальное желание" - читать интересную книгу автора (Денисов Дмитрий Владимирович)

3 Королевская мудрость

В большой тронной зале никого не было, кроме охраны, прислуги, пары борзых и короля. Ну и меня, разумеется. Высокий расписной потолок подпирали витиеватые колонны. Они, будто молчаливые угрюмые стражи широким кольцом обступили нас. В стенах, выложенных синеватым камнем, мерцали высокие стрельчатые ниши. В их тени застыли в вечном скорбном молчании мраморные фигуры. Они стояли, вжавшись в стену, словно искали выхода из этой роскошной усыпальницы. Хотя усыпальницы их находились в другом месте — от них не пахло смертью. Лишь памятью…

Я потянул воздух. Память, запечатленная в камне умелой рукой. Мастера камнерезы передали лики прошлых правителей в руки вечности. Каменной вечности, но не вечной… Короли прошлого стояли в вычурных бронях — символ военного могущества. В их позах чувствовалось истинное достоинство и высокородность. А в глазах, пусть и мраморных, светилась мудрость. С высоты своего немалого роста они сурово наблюдали за нами. Словно решали — достойны ли мы права пребывать здесь, перед ними. Не оскверняем ли их великой седой памяти?

Ну, Вальгред-то может и не оскверняет. Наверняка он потомок этих правителей древности. А вот другая, темная рваная фигура вызывала определенные здоровые сомнения. Мраморные взгляды несколько недружелюбно косились на незваного гостя. Хотя меня официально пригласили на пир. А точнее — на ужин.

Мы сидели за большим круглым столом друг против друга. Ясеневый резной стол явно предназначался для большего числа людей. Но иных не было. Стол ломился от обильных яств, источавших чудесные ароматы. Но есть не хотелось. Меня терзал иной голод. А вот от вина я не отказался. Такие вина нечасто выпадает пробовать. Старые и терпкие, они, помимо изысканного вкуса, хранили и воспоминания. Я пил и с вожделением закатывал глаза. И вдыхал глубинную память, пропитавшую эту залу. Я вдыхал желания каменных монархов. Они оказались на удивление яркими. Несомненно мастера, ваявшие их лики, знавали их при жизни. Они-то и передали мрамору всю жизненную суть великих могучих правителей. Я торжественно молчал, смакуя вино, и слушал голос тишины. Воспоминания вереницами ползли передо мной. Да, это здорово.

Король тоже пригубил из кубка, посмаковал и внимательно посмотрел на меня.

— Нравится?

— О, да! — мой голос таинственным эхом прошептал по углам.

— Хотел бы пировать так каждый день? — с серьезным тоном спросил он.

— О, нет!

— Почему? — встрепенулся монарх. Отставил кубок и удивленно взглянул на меня.

— Боюсь, в вашем королевстве не хватит рыцарей, — любезной мягкостью я пытался сгладить смысл.

— Рыцарей…? — переспросил король, не понимая, о чем я.

— Ну да. Рыцарей, которых мне пришлось бы вышибать каждый день. Да и мне бы это быстро наскучило. Много ли чести обижать младенцев, а после пировать здесь с титулом Чемпиона?

Король задумчиво взирал на меня, словно решая, с какой стороны подступаться.

— Расскажи мне, откуда ты? — попросил он.

— Я скитаюсь по миру. Следовательно, я из мира.

— Тогда резонно спросить — из какого? — уточнил монарх.

— Из обычного, — отмахнулся я.

— А где ты родился и рос?

— Не помню.

— Где же ты живешь?

— Где захочу.

— И вот так вот скитаешься?

— Именно так.

— И не хочешь нигде осесть, завести семью, работать и богатеть?

— Говорю же — я богат, — напомнил я. Снова отпил. — Я всегда могу иметь все, что пожелаю. И я при этом не нуждаюсь в золоте или рабах.

Король раздумчиво покивал и тоже пригубил. Я последовал его примеру.

— Закрадываются у меня подозрения, что ты не человек. Не может простой смертный совершать всего, что делаешь ты.

— Ваши подозрения справедливы, — медленно, будто во сне, кивнул я. — Хотя и неоднозначны. Люди способны на большее, чем им кажется. Это и задает постоянное стремление к совершенству. Но пока немногие достигли его. Именно поэтому я справедливо говорю: «я не человек».

— Тогда кто? — несколько язвительно спросил король.

— Вы уже назвали меня, — я снова вежливо поклонился.

— Но я назвал тебя Чемпионом, так как ты победил на турнире, — напомнил Вальгред, потирая золотой кубок. На его блестящих боках вспыхивал напряженный взгляд монарха.

— Так и зови, — посоветовал я.

— А как зовут другие? — король даже не обратил внимания на мою фамильярность.

— Как хотят.

— А если оскорбляют?

— Это невозможно.

— Почему?

На миг я задумался, поглядел в потолок, и снова вернулся к собеседнику.

— Если барана назвать бараном — это истина. Если человека назвать бараном — это ложь. Если люди лгут, то сами же и страдают от лжи. Если видят и говорят истину — то выигрывают. Тот, кто укажет мне на мои недостатки — не оскорбит меня, а облагодетельствует. Потому что я приму меры к их искоренению. А кто чистосердечно похвалит, то вызовет к себе благожелательное расположение. Поэтому оскорбить меня невозможно. Равно как и перехвалить лестью. Да только я сам вижу все свои достоинства и недостатки.

— Н — да!

— Да!

Некоторое время мы молчали, с новым интересом изучая друг друга. Каменные истуканы казалось, тоже переменились в лице. Они по-новому смотрели на загадочного оборванца. Оборванец поднял кубок и сделал глубокий глоток. Первым заговорил король.

— Зачем ты здесь? Ты ведь знал, что окажешься у меня?

Я отставил кубок, утер губы ветхим рукавом, и внимательно поглядел на него.

— А ты, как погляжу, очень проницателен, король Вальгред. Качество нужное для монарха. Это приятно.

На сей раз усмехнулся он. И тоже внимательно посмотрел мне в глаза.

— Любой на моем месте обретает те качества. Но не будем уклоняться. Итак, ты хотел оказаться здесь и оказался. Зачем?

Я покивал, польщенный его дальновидностью и глубокомыслием, и торжественно объявил:

— Послушать тебя, мой король. Но не как подданный, а как равный. Пусть никого из нас не обременяют традиционные формальности. Лишь так мы сможем искренне поведать друг другу все, что хотим.

— Ты считаешь себя равным мне? — глаза его остро впились в мою суть.

— Так считаешь ты, ибо позволил на равных пировать с тобой, — назидательно заключил я. — В том воля твоя. Не я напрашивался на пир, но ты пригласил меня.

— А как считаешь ты? — дознавался он. Указательным пальцем он нервно водил по ободу кубка.

Я вздохнул, состроил жалобный вид, потому как не хотел разочаровывать его. Но все же сказал:

— По силе я много выше тебя.

— Хм, ты так полагаешь? — король подпрыгнул на месте. В глубине его синих глаз полыхнул недобрый огонек. Он, правда, сделал вид, что сменил позу, и облокотился по-новому. Но вот огонек никак не затухал, выдавая его, будто хищника в ночи. Однако меня тот огонек не страшил, а забавлял. Ведь он наполнен неподдельной искренностью. Он живой и яркий. И такие огоньки есть источник силы, которой я пользуюсь. Да, как сладко перечить самому королю, уверенно и даже нагло смотря в его глаза.

— Нет, не полагаю. Уверен! — с некоторым сожалением вздохнул я, поигрывая пустым кубком.

— Но за мной мощь целого королевства, — вызывающе напомнил он, не сводя с меня испытующего взгляда. В глубине глаз замерцал грозный синий свет. Огонек превращался в пламя. — По моему приказу собирается несметное войско из всех баронств, графств и герцогств. Великолепное непобедимое войско. На протяжении многих веков оно являлось надежным щитом нашей могучей империи. А иногда и мечом. Всем моим соседям уже выпадала доля ощущать на себе его великую силу. Мы постоянно держим свой меч поднятым. Но без нужды не опускаем. Наш меч скован из могучего конного рыцарства, неутомимой тяжелой пехоты, превосходных стрелков, разведчиков, механиков и прочих. Всем этим многосложным механизмом управляют блистательные стратеги — мои маршалы и генералы. Они умеют добиваться победы даже в заведомо проигрышных условиях. И ты, ничтожный жалкий проходимец, нищий бродяга, отринутый жизнью скиталец, хочешь противопоставить себя всему моему войску?! Ты — один, пусть и сильный человек, считаешь себя равным многотысячной задоспешенной дружине?!

— Я могу с легкостью раздавить ее, — небрежно пояснил. И улыбнулся.

— Ты…?! — ужаснулся король, сверкнув крепкими ровными зубами. Хоть он и усмехался, но рот его как-то болезненно кривился, словно отражал глубокие душевные муки. Хотя, отчасти так и было. Ведь не каждый монарх поверит в такую явную с виду глупость. Но я оставался неумолим.

— Я, и только я! Иным подобное не по зубам.

— Ты самонадеян, — с вызовом бросил король. Пламя несколько поуспокоилось, и в его глазах мерцали отблески здорового сомнения.

Я равнодушно и твердо встретил его взгляд.

— Надеюсь, ты достаточно мудр, чтобы не проверять это.

Король крепко схватился за подбородок, и принялся теребить его. Я продолжал:

— Да, я могу сокрушить все твое войско. Один! Могу убить тебя прямо здесь. Могу разрушить твой замок и разогнать всех рыцарей, пехоту, стрелков, механиков, стратегов и прочих твоих блистательных людей. Но, разумеется, делать подобного не стану.

— И на том спасибо, — с усмешкой выдавил он.

— Пожалуйста, — без усмешки поклонился я.

Монарх поджал губы и внимательно изучал меня. Изучали и его высокие мраморные предки. Какой-то наглый самонадеянный голодранец пировал на равных с самим королем, оскверняя залу, как видом, так и речами. Как помыслами, так и желаниями. Они немо перешептывались, и беззвучно качали неподвижными головами. Если бы кто-то из них мог ожить, то непременно сошел с пьедестала, схватив меня за горло каменными ручищами, и раздавил, как пиявку, алчущую крови. Но их судьба предрешена. А потому и стояли они в безмолвии, будто потеряв дар речи от моего нахальства. Всесильные грозные правители прошлого бессильно застыли перед настоящим. Они застыли перед реальностью, настоящей реальностью, которой правил ни кто иной, как ваш покорный слуга. Покорный? Вам я кажусь покорным?

— Да, интересного чемпиона послала мне судьба, — голос короля вновь огласил залу и пошел блуждать между колонн. — Хотел бы я поближе прикоснуться к твоей тайне.

— Время есть, — философски подчеркнул я. — Мне некуда спешить.

Мы снова пригубили, приглядываясь друг к другу, точно рыцари перед заездом.

— Итак! — король неожиданно поднялся, отодвинул стул-кресло, и начал расхаживать по зале. Голос его приобрел истинную королевскую силу. Он с напором заговорил, — Я, король Вальгред Третий, распинаюсь здесь, перед простолюдином, вымаливая из него хотя бы имя?!

— Нет, — качнул я головой. — Ты здесь, дабы обрести мудрость.

— Неужели ты станешь учить меня? — внезапно застыл он, сраженный моей новой дерзостью. Как символично. Я взирал на него и ликовал. Ведь он уподобился своим древним предкам. И всего-то от одного слова, а точнее — от одной мысли. — Меня — самого короля?!

— Нет, я никого никогда не учу, — поучительно напомнил я, приглядываясь то к королю, то к каменным статуям. Да, сходство очевидное. — Но мне приятно, если кто-то учится.

— Хм, ты искусно и мягко дерзишь, — Вальгред подошел ко мне, остановился напротив, скрестил руки и прищурился. — Это интересно. Только уверенный в своих силах станет дерзить королю. А ты себя явно не переоцениваешь, что не так давно доказал всем нам… Угу! Признайся — ты маг?

— Трудно сказать, — пожал я плечами. Как все же лестно сидеть перед королем, когда он стоит и пытается разгадать, кто ж ты есть. — Если магом звать всякого, кто наделен нечеловеческой силой, то, пожалуй. Но если маг тот, кто бубнит заклинания из книг — нет. Однако если под заклинаниями иметь в виду знания, накопленные человечеством, то тогда я точно маг. Как, впрочем, и любой другой человек. Ведь знания в равной степени доступны всем. Однако не всем доступно понимать их. Но многие склонны искажать их в свою пользу.

— Ты не маг, — кивнул Вальгред, свысока оглядывая меня. — Может, эльф? Глядя на тебя, я даже готов поверить в бабушкины сказки. Они там тоже бегали по миру, и тоже совершали неподвластные и непонятные уму подвиги. А у темных эльфов были такие же острые клыки…

— Нет, не эльф точно, — безжалостно парировал я. — Ведь я не совершаю подвигов. Я никого не спасаю, не защищаю слабых и обездоленных. Напротив, поступки мои кажутся ужасными и бесчеловечными. Но лишь для тех, кто не мыслит глубоко.

— Вампир? — зашел с другой стороны король.

Я жестко осклабился. В полумраке сверкнули клыки.

— Я люблю свежую кровь, — зловещим эхом отразился мой шепот. Вальгред на миг вздрогнул. Я улыбнулся и спокойно продолжал, — но я не вампир. Вампиры пьют кровь — я крови не пью. Вампиры укусом рождают себе подобных — я лишен такой роскоши. Вампира можно убить простыми испытанными методами — как убить меня говорить не буду. Вампиры спят днем — я сплю лишь когда пожелаю, хотя могу и вообще не спать. Но если под кровью подразумевать искренние желания — о, да, я — вампир! Я самый жуткий и ужасный кровопийца!

Король сам себя приободрил, и снова решил спросить:

— Может…

— Ваше Величество! — настойчиво остановил я его. — Король Вальгред Третий. Не стоит гадать, кто я. Это бессмысленно. Да и бесполезно.

— Но вдруг ты несешь угрозу моему народу? — погрозил мне пальцем монарх. На дне его глаз затаилось новое подозрение. — Вдруг ты вестник тьмы? По виду, кстати, смахиваешь.

— Но я уже доказал, что вид мой не соответствует сущности, — напомнил я.

— Да, доказал, — согласился он. — Но я ничего не пойму.

— И не надо.

— Тогда зачем ты здесь?

Я потянулся за виноградом.

— Я постоянно скитаюсь по миру и прислушиваюсь к вашим желаниям. Мне интересно, о чем мечтают люди. Чего хотят, к чему стремятся. Разные люди — от простолюдинов до королей. От воров и убийц до честных тружеников. От солдат до полководцев. От тупиц до мудрецов. Мне интересны ваши истинные желания.

Он глубокомысленно покивал.

— Так значит. Хорошо. Я понимаю тебя. Я сам часто созываю совет высокородных и прислушиваюсь к их пожеланиям. Они рассказывают мне много интересного. Я же решаю, какое из их пожеланий серьезно, а какое нет. Иногда проскальзывают дельные мысли и советы. Но часто одна лишь чушь. И мне приходится их терпеть. Поначалу я пробовал обновлять совет приближенных, но, увы. Это бессмысленно. Новые ничуть не лучше. Даже хуже — их пока обучишь всему, пока посвятишь во все дела. Потому я и проявляю снисхождение к своим вельможам. За те редкие грамотные пожелания, которые нет-нет, да и заставят меня прислушаться.

Я ел виноград, слушал короля и поглядывал на стражников. Под ногами возились собаки, стукая тонкими хвостами о зеленоватый малахитовый пол. Высокие стрельчатые окна, украшенные цветными витражами, пропускали рассеянный вечерний свет. Одно из них было распахнуто. В островерхом проеме солнце опускалось к далеким темным горам. Ощущалось его явственное желание побыстрее покинуть этот суетной мир. Кануть в безвестную пучину и там насладиться тишиной и покоем. Зато крепло желание ночи расправить звездную мантию над холодеющими землями. Возвестить о своей власти, утвердить свой закон, свой порядок. И править. Но до тех пор, пока солнце снова не пожелает отвоевать у тьмы своего царства, коим правило оно весь сегодняшний день. И ночь безмолвно отступит. Правда, начнет собирать под свой стяг новые силы, в надежде снова свергнуть власть солнца. Но после вновь падет. И так бесконечно. По крайней мере, в рамках человеческих жизней. Я перевел взгляд с цветного окна на задумчивого короля.

— Ты прислушиваешься к пожеланиям советников касательно дел государства?

— Ну да, — монарх взял яблоко и подошел к окну.

— А как насчет глубинных пожеланий? Ведь дела государственные вряд ли их истинно беспокоят.

— Почему ты так думаешь? — настороженно обернулся король, не донеся до рта алый фрукт. Опустил руку. — У нас прекрасное королевство, и всем здесь хорошо живется. У нас мощная армия, у нас приемлемые налоги. Крестьяне, разумеется, жалуются, но они, говоря по секрету, всегда жалуются. Им хоть какой налог — уже в тягость. А знаешь почему? Да потому, что они считают налог — обирательством. Чернь наивно полагает, что все их пожертвования идут в мой карман. И никто даже не задумывается, на какое золото я содержу войско, которое их же и защищает. Никто не хочет знать, сколько золота пускаю я на развитие науки, искусства, и даже на мистические учения. На какие средства я благоустраиваю город. И все это призвано приумножать блага нашей страны. А значит и блага тех самых крестьян и горожан. Но они того не понимают.

— Да, это здорово, — согласился я, с романтической тоской смотря на уходящее солнце. — Признаться честно — все монархи так говорят. Но не все делают.

— Я делаю! — тяжело отчеканил король. Глаза его величественно сверкнули. В них горячей кровью вспыхнуло тревожное закатное зарево. Вспыхивала и корона, переливаясь множеством драгоценных соцветий. Будто напоминала обветшалому путнику, что перед ним ни кто иной, как грозный монарх. — Я забочусь о своем народе. И не тебе меня учить, как это надлежит делать правильно!

Я лишь покачал головой. И повторил, глядя на пестрых собак:

— Я же сказал — я не учу. Я просто в очередной раз убеждаюсь.

— В чем?

— В том, что все это сказки про мудрого и справедливого короля. Таковых нет. И быть не может.

— Ты сомневаешься в моей мудрости и справедливости? — замер король, словно хищный лев перед броском. Лишь в его синих глазах дрожала и вспыхивала жизнь. То ли это огоньки далекого светила, то ли жгучие вспышки его ненависти? Или зависти?

— Нет. Я точно знаю, что их нет. Вернее, их мало, — мягко пояснил я. — Несомненно не все так легко и безболезненно, как ты мне рассказываешь. И ты делаешь далеко не все, о чем говоришь.

Он окинул меня надменным взглядом. Мой чуткий нюх уловил запах пренебрежения. Затем — задумчивости. Но она мгновенно сменилась суровой решимостью. Король зловеще оскалился.

— А если я крикну стражу?

— Они не сделают тебя мудрее, — со вздохом пояснил я.

— Даже две дюжины арбалетчиков? — на всякий случай уточнил он.

— Хоть сколько, — всплеснул я руками. — Может, проверим?

Он пристально изучал меня. Взгляд прилипал холодными мокрыми каплями и тек по всему телу. Я бы поежился, да только всегда любил дождь. И снег. Я не страшусь холода, равно как и иных невзгод. Нет плохой погоды — есть плохая одежда. Хоть моя одежда и обветшала, хоть мой плащ и дырявый, но мне все равно уютно всегда. Потому как защитой от бурь и ливней служат мои желания. Я премило улыбнулся. Король насупился, но после покорно махнул рукой.

— Сиди. Сегодня ты мой гость. А завтра я уже решу, как с тобой поступить.

Я взял грушу, покрутил ее перед носом, и сказал:

— Боюсь тебя разочаровывать, мой король, но решать буду я.

— Ладно. Будет уже доказывать свою независимость. И демонстрировать силу. Рыцаря он выбил из седла, видите ли! Да, выбил, признаю — сам стал свидетелем. Да, молодец! Да силен! И что? До конца дней силой своей хвалиться будешь? И королям указывать, как надлежит себя вести. Да?

— Нет.

— В конце концов, это недостойно мудреца, — язвительно уколол Вальгред.

— Так я и не называл себя таковым, — с улыбкой напомнил я.

Монарх выглянул наружу, обвел окрестности хозяйским взором, как-то скорбно вздохнул. Легкий ветерок всколыхнул его седеющие пряди, заставил умиленно прищуриться, словно напомнил о простых житейских радостях. Корона на сей раз, вспыхнула несколько тускло и приглушенно. Он некоторое время созерцал темнеющую даль. Вечер уже отвоевывал себе пространство на востоке, сражаясь в первых рядах воинства ночи. Запад еще сопротивлялся, но силы его таяли. Он захлебывался в кровавых брызгах умирающего солнца.

Я повел носом. От короля пахло воспоминаниями. Когда-то давно он еще мальчишкой смотрел на далекие равнины, лесистые холмы, тихие реки и заснеженные горы из этого окна. С тех пор прошло много лет. Природа не изменилась. Ее величие оставалось таким же, как и в дни правления его отца, его деда и всех его предков. Но даже время всей династии не могло тягаться с могуществом природы. Для нее даже самый древний королевский род — лишь миг — не более. Как для нас жизнь мотылька. Потому-то и стоят до сих пор горы и текут реки, коими любовались пращуры короля. Да, их изменить может лишь тот, кто повелевает временем…

Однако изменился сам монарх. Да, он из принца превратился в короля, но не это различие стало главным. Изменился он сам, его взгляды на жизнь, его отношение к окружающим. Его надежды, мечты и желания. Ныне здесь стоял совершенно другой человек. Он совершенно по-иному взирал на мир. И на подвластные ему земли. Он вспоминал себя в детстве, словно думал о ком-то другом. Будто мать все время рассказывала о неком юнце, о котором он много слышал, но которого до сих пор не встречал. С каким бы удовольствием он встретился с ним сейчас, после стольких лет. Как изменились бы его взгляды после такого разговора? К чему бы он стал стремиться?

Молчание прервал отдаленный клекот. Небольшая стая птиц медленно тянулась на юг. Они летели со стороны гор, словно убегали прочь от холодных острых пиков. От каменных великанов, разграничивших земли двух королевств. Правитель встрепенулся, метнул прощальный взгляд на одинокую стаю и отошел от окна. Мантия с шорохом стлалась позади, будто нашептывала о бесполезности и никчемности чувств и воспоминаний. Казалось — она подталкивает его вперед, прочь от этого высокого окна.

Король бросил на поднос яблочный огрызок, и устало присел. Собаки завиляли хвостами и облизнулись. Глаза их наполнились сладким ожиданием. Подошли слуги, подлили вина, собрали и унесли объедки. Мы снова переглянулись и выпили.

— Ну хорошо, — снова заговорил Вальгред, искоса поглядывая на далекие горные хребты. Голос утих, подобрел и исполнился философского просветления. Он перевел взгляд на меня. — Давай-ка поразмыслим. Допустим, ты мечтаешь занять мой трон. Допустим. Неужели ты бы правил лучше?

Я откинулся в резном кресле и поднял руки, словно защищаясь от ветра. Королевскому взору символично предстали дырявые рукава моего изношенного камзола. Вернее, это уже и камзолом не назовешь.

— Ни за что на свете я бы не хотел оказаться на твоем месте. Ни за какое золото, ни за какие земли, ни за какие услуги, ни за какую земную блажь. Ни за что.

— Да? — его лицо вопросительно вытянулось. В глазах заплясали искорки интереса и удивления — Странно. Многие только и мечтают о том. Да не просто мечтают, а стараются всеми силами воплотить эти мечты. Причем, как своими, так и чужими. Зачастую — чужими. Знаешь, Чемпион, сколько я раскрыл тайных заговоров? Сколько подавил бунтов и восстаний? Скольких наказал плетьми и тюрьмами? А сколько слетело голов? Даже не догадываешься.

— Догадываюсь, — мрачным эхом отозвался мой голос.

— Нет, не догадываешься, — покачал короной Вальгред. Крупные рубины вспыхивали кровавыми сполохами. Они казались отрубленными головами тех, кто пытался овладеть этой короной. Они кривились, рыдали, стонали, но сделать более ничего не могли, кроме как украсить символ власти своей траурной памятью. — Я уже просто устал. Но ничего не могу поделать. Все как с ума посходили. Лезут на трон, и даже не подозревают, какое это тяжкое бремя — власть над людьми. Как трудно управлять ими. И при этом оставаться человеком. Когда ты правишь людьми, ты несешь за них ответственность перед Богом. Но этого никто не понимает, пока сам не влезет в мою шкуру. Но король всегда один, поэтому в его шкуру влезть все не могут.

— Может, поэтому и стремятся? — спросил я, осененный догадкой.

— Стремятся по невежеству — строго бросил правитель. — Как бы я хотел каждому дать право побывать на моем месте. Жаль, такое невозможно. Невежды видят власть как безграничное самодурство, как возможность своевольно вершить все, что только в голову придет. Посмотрел бы я на тех, кому хоть раз бы пришлось принять ответственное решение за судьбу своего народа. Особенно в спорной ситуации, когда, к примеру, казнь никак неизбежна. Думаешь, мне приятно рубить головы? Думаешь, приятно кого-то лишать жизни? О, я так бы хотел, чтобы все были счастливы. Поначалу мне казалось, что это и есть истинное призвание короля — сделать всех счастливыми. Я всегда удивлялся, почему мой отец столь жесток. Я всегда защищал крестьян, ремесленников, простых солдат и даже рабов. Всегда повторял отцу, мол, на их костях и держится наша держава. А он лишь мрачно кивал, и говорил, мол, я еще молод. Придет время, и все узнаю. Да, оно пришло, причем очень быстро. С того момента, как мне перешел скипетр власти. Да. Скипетр я перенял. Но променял его на свои грезы. Понимаешь, Чемпион? Променял на серьезное и пламенное желание сделать всех счастливыми. И реальное желание превратилось в далекую недосягаемую мечту.

Он поднял кубок, сделал большой глоток, отдышался, утер губы куском шелка и усмехнулся.

— Ха, сделать всех счастливыми? Такого не будет никогда! Кому-то все время приходится жертвовать собой. Приходилось, и будет приходиться. Кто-то постоянно жертвует собой во имя кого-то. Осознанно или неосознанно — неважно. Хотя, в большинстве случаев неосознанно. Ведь жить-то все хотят. К примеру, я не могу оставить безнаказанным смутьяна, иначе то станет примером для подражания. Люди увидят во мне сердобольного и мягкого человека, а не жестокого монарха. И что тогда? Правильно. Смуты начнут происходить повсеместно, станут усиливаться и однажды перерастут в переворот. Ладно. Допустим, он удался, допустим, я дал слабину, и меня свергли. И что? Разве жизнь людей в моем королевстве изменится? Разве новый правитель станет в первую очередь заботиться о них, а не о себе? Разве он снизит налоги, или отменит казни? Расформирует регулярную армию, а деньги, что я трачу на ее содержание, отдаст крестьянам? Если он так поступит, то он тоже быстро лишится трона. Армия — опора любого трона. Нет власти без оружия! Если преемник так не поступит — то уподобится мне, и передаст власть следующему. Поэтому, мой Чемпион, иного не бывает. Да, ты правильно заметил — нет, и не может быть мудрого правителя. Под мудростью ты подразумеваешь как раз то, о чем я мечтал, будучи принцем. Стремление сделать всех счастливыми. Стремление угодить всем. Всей разномастной и многоликой толпе, желания которой постоянно изменчивы. Да, если такое принять за мудрость, то нет, и не может быть мудрого правителя. Но в этом и состоит истинная мудрость короля. В жестокости. Или, поточнее — в жесткости. В твердости, в конце концов. Просто, в разных ситуациях она обостряется по-разному. Это закон не нами придуманный. Но мы вынуждены ему следовать. Разумеется, я казню в самых крайних случаях. Но они слишком часты. Слишком. И чем более процветает и богатеет мое королевство, тем более у меня врагов и завистников. Не мне объяснять тебе, что такое человеческая зависть. Да, именно она заставляет некоторых искать способы завоевания власти. Многие считают себя более мудрыми монархами, а посему и претендуют на трон. И не могут понять, что их ожидает то же самое. Потому, смело могу тебе заявить — их гонит жажда наживы, жажда тщеславия, жажда упиваться своим всемогуществом. Но никак не стремление сделать всех счастливыми.

Король снова посмотрел в окно. Вечер уже накинул на далекие горы темный саван, словно прощался с ними. Пахло ночью. Прошел еще один день королевской жизни. Такое случалось много раз. Светлый мир погружался во мрак, затем снова светлел. Но сам мир при этом не менялся. Однако он сильно менялся в задумчивых синих глазах. День ото дня, и ночь от ночи. Вальгред огорченно вздохнул и вернулся ко мне.

— Эх! Вот и сейчас один из герцогов предал меня, и перешел на сторону соседа. Получил его покровительство, и начал собирать силы. Он и раньше-то слыл закоренелым смутьяном при моем дворе. Но ныне вовсе обнаглел. Соседнее королевство издревле воюет с нами. По каким-то причинам, известным лишь их историкам, они считают наши земли своими. Их летописцы неоднократно переписывают историю наших держав, придумывают какие-то небывалые события, пропуская истинные, но всеми, увы, забытые. Даже битвы древности умудрись измыслить, которых и в помине не было. Детально все описали и прорисовали, выдумали причины и предпосылки этих битв. Представляешь, до чего доходит? А за безупречную основу своей правоты взяли народную память. Эти историки утверждают, что раньше их народ не владел грамотой (хотя на самом деле все наоборот). Что предки их баронов и графов слыли едва не варварами. А потому народ и сохранил историю в своей памяти. Причем истинную историю. Ведь если б была письменность, то история слагалась бы в угоду тому или иному правителю. Таковой ложной историей они считают нашу, ведь ее писали и не раз переписывали. Лицемеры проклятые! Еще они постоянно утверждают, что наш народ всегда был в рабстве у их предков. А мы — исконные их рабы, отбившиеся от хозяина. Представь, до чего дошло? Ха, рабовладельцы! Но открыто «хозяева» предъявлять свои права боятся. Силенки не те. У нас превосходное рыцарское войско. На протяжении всей истории оно всегда ломало их пехоту и обращало в бегство. Наша же пехота не в пример их. Вся в броне и прекрасно вооружена. Наши мастера-оружейники смекалистее и умнее. Наши арбалеты дальнобойнее, а требюшеты бьют точнее. Наши стратеги гениальнее и искуснее. И мудрее. Словом, мы сильнее. Вот они и пробуют одолеть нас внутренними смутами и крестьянскими восстаниями. Почему я и подозрителен к тебе.

Я многозначительно покивал, тронутый его чистосердечной и глубокой речью. Развел руками и с сожалением произнес:

— Мне очень жаль, мой король, что тоже посеял смуту и с ног на голову перевернул турнир. Но ведь это всего лишь развлечение…

— Брось оправдываться, — искренне покривился он.

— Просто так вышло. Ветер…

— Брось, — король буравил меня проницательным взглядом, — ты ведь сам вызвал тот ветер.

Я заинтересованно взглянул на него. Он вызывающе усмехнулся, отпил вина, и сказал:

— Ты единственный из всех, кто мог совершить подобный подвиг — пинком выбить из седла рыцаря. Никто из присутствующих на турнире не смог бы даже подпрыгнуть столь высоко, не говоря уже о последующем. И почему-то ветер подул именно на тебя? Ни на кого другого, но на тебя? Причем как раз в тот момент, когда герцогиня бросила платок. Не странное ли совпадение? А ведь я на то и король, чтобы не верить в совпадения. Да. Ты сознательно вызвал среди ясного дня внезапный ветер, желая очутиться здесь. Позволил моим гвардейцам пленить себя, а после уложил их рядами, как неопытных наложниц. Не странно ли? А после искусно оскорбил почтенного графа фон Эммельбаха. Ты же видел, насколько граф Тильборский выдержан и великодушен. Ты знал, насколько он терпелив и снисходителен. И ты понял, за какую нить его души следует дернуть, дабы разжечь неприязнь. Леди Эдолия! Моя милая юная леди, дочь моего верного герцога Мельдона. Ха! Жемчужина моего королевства. Многие рыцари готовы отдать жизнь за ее мимолетный взгляд, за ее улыбку, за ее протянутую нежную руку. И пусть она ко всем холодна, она, хоть и юна, но слишком уж разборчива. Или придирчива? Лорд Годдрих единственный, кто имел хоть какие-то шансы. Она, разумеется, не показывает своих чувств, но из всего окружения благоволит лишь ему. И где он сейчас, мой верный и бесстрашный рыцарь? Мой черный Железный Кулак? Лежит в королевском лазарете с перевязанной головой. И кто его треснул? А главное — как? Пришлось даже сначала везти его в кузницу — только там сняли помятый шлем. О-ох! Бедный граф Эммельбах! Бедный Годдрих! А ведь он хороший человек, между прочим. Всеми любимый и уважаемый. И победе он обязан не одними лишь конными упражнениями, но и настоящими битвами. Он всегда встает в острие рыцарского клина, когда конница ломает вражеский строй. А туда, да будет тебе известно, ставят лишь самых искусных и сильных рыцарей. Иначе, атака кавалерии может провалиться, захлебнувшись в строю пехоты, и предречь общий исход сражения. Но Годдрих никогда не подводил. Его копье никогда не знало промаха. Его меч никогда не знал пощады к врагам. А черные доспехи хранят его, как заговоренного. Ими он обязан одному провинциальному кузнецу — самому лучшему в нашем королевстве. Отличный кузнец, но речь не о том. Речь о графе. Так вот, имя Годдриха уже стало символом победы. И если войско идет на войну, то Годдрих идет скорее не как простой рыцарь, но как символ будущей победы. И побеждает. Искусно, смело, и великодушно. Он очень честен и благороден, мой верный граф. И всегда служил мне верой и правдой. Равно как и весь его древний род. Никто из рода Тильборских не омрачил мой трон тенью недоверия. Не говоря уже о предательстве. Никто. Поэтому, Годдрих полноправный чемпион… был. До твоего появления. И в кого превратился? Кем он стал? Но я знаю. Он стал лишь связующим звеном в твоей тонкой и длинной цепочке событий. В череде твоих необычных и мрачноватых замыслов. Однако я смело могу предположить, что ты не испытываешь к нему истинной неприязни. Одержи победу дон Ренар де Сильборра, ты бы оглоушил и его. Да кого угодно, кто бы выбился в победители. Но, увы, горечь поражения досталась Годдриху. И блеск славы чемпиона мгновенно померк в тени твоего рваного плаща. Да. Ты просто его использовал, как важное звено в цепи. По ней хотел добраться до меня. Ты искренне желал потолковать с самим королем, и не нашел иного способа, чем этот. Ведь так?

И он, закончив тираду, самодовольно откинулся на резную спинку. Глаза выжидательно поблескивали. Уголки рта чуть вздрагивали, тая радость гениального разоблачения. Сладкую истому такой проницательной мудрости. Ладно, не стану его разочаровывать. Разумеется, он прав.

— Да, — спокойно ответил я, улавливая каждое его движение, каждый его взгляд. Ведь он снова говорит искренне.

— Что ж, твое желание осуществилось, — еще сильнее разожглись королевские глаза. — Ты рад?

— Нет, — холодно уронил я.

Синие глаза погасли. Вальгред растерянно заморгал. Улыбка медленно померкла.

— Но… как так? Ты же…

— Не рад, но и не опечален, — поправил я. — Скорее равнодушен. Лишь потому, что мои желания всегда осуществляются. Если я чего-то искренне желаю, то получаю. Я привык к такому, словно к смене дня и ночи. Какой мне смысл ликовать?

Король настороженно следил за мной, будто ожидал подвоха.

— Да, похоже, ты прав. Твои желания действительно сбываются. Надеюсь… ты не замыслил ничего противозаконного?

— Смотря о каких законах идет речь? — с иронией уточнил я.

— О простых, — строго пояснил король, но на дне его голоса теплился страх.

— Хоть сколько замышляй, а законы природы не обойдешь, — пояснил я, приняв излюбленный загадочный вид. — По крайней мере, если ты человек. А вот законы, придуманные людьми, попрать может каждый. Это сродни хулигану, который действует вопреки родительским наставлениям.

Вальгред с родительской суровостью уставился на меня.

— Ты сейчас у меня дома, если угодны такие сравнения. Надеюсь, твои замыслы не повредят моей семье?

— Пока нет, — с таинственной усмешкой ответил я.

— И убивать меня не собираешься? — в его голосе нарастала тревога.

— Это глупо.

— Почему? — глаза его все глубже впивались в меня.

— Ты же сам только что сказал, — настойчиво напомнил я. — Придет новый правитель. И он будет ничуть не лучше тебя. Поэтому, какая разница, кто правит в вашем королевстве. К тому же меня здесь ничто не держит, и судьба твоей страны мне, в общем-то, безразлична. Мне интересно наблюдать за пчелами в улье. Но поверь, желания его ворошить нет. Просто интересно понять, как он устроен, как и чем живет. А развороши — они разлетятся. И в хаосе я ничего не разберу.

Тень подозрения слетела с его лица. Глаза просияли, черное пламя недоверия зашипело и погасло под чистыми водами незамутненного понимания. Король повеселел, вознес кубок и торжественно воскликнул:

— За мое королевство! И за моего мудрого гостя!

— И за мудрого короля! — с воодушевлением подхватил я.

Мы снова опрокинули кубки. Однако Вальгред поперхнулся и закашлял. Мигом подскочили отзывчивые слуги, но он жестом остановил их. Отдышался, глубоко вздохнул и произнес:

— Да только многие с жадностью тянут руки к этому улью. Вернее, тычут в него копьем, стремясь разрушить издалека, и не попасть под жала. А все зачем? Да потому как мед сладок. А самим собирать его лениво. Или не могут. Потому и остается беспощадно жалить, и отгонять чужаков. Что мы, собственно, и делаем. И будем делать всегда. Мы всегда ковали и точили жала наших мечей и копий, дабы никто не мог сунуться в наш улей. И кололи ими ленивых трутней, кто не желал работать, но желал жить за счет трудолюбивых пчел. Ты понимаешь меня, Чемпион?

— Да.

— Я рад. Хоть кто-то понимает меня, — Вальгред тяжело вздохнул. — Но, боюсь, не до конца.

Я оставил его фразу без внимания. Осмотрел стражу и прислугу. Они безучастно стояли поодаль, не смея шелохнуться. Временами посматривали на меня. И на своего владыку. А владыка уже слегка захмелел: лицо раскраснелось, глаза заблестели. Хорошее у него вино.

В раскрытое окно пахнул теплый ветер. Пестрые гобелены тяжело всколыхнулись. Запахло дубовыми листьями и сеном. Последние отсветы заплясали на вычурных мраморных нагрудниках былых правителей. Глаза их тонули в подступающем сумраке. Снаружи раздавались чьи-то приглушенные голоса, иной раз девичьи визги, конское ржание, стук колес и цокот копыт. Послышался топот множества марширующих солдатских ног, лязг доспехов и щитов, окрики десятников. Но вскоре они утихли вдали. Вернее, слились со странным подозрительным гулом. Через некоторое время марш повторился. Еще один отряд прошествовал в неизвестном направлении. Странно. Хотя, чему удивляться? У них в улье своя жизнь, свои законы, режимы, цели и желания, ведомые только им.

Я сделал еще глоток и в блаженстве прикрыл глаза. Какой терпкий аромат, какой сложный вкус. А главное — сколько оно вливало сил. Будто кровь сильного человека, которого я только что убил…