"Хроники Сен-Жермена" - читать интересную книгу автора (Ярбро Челси Куинн)

КАМЕРНЫЙ КОНЦЕРТ

Маленький концертный зал на восемьсот зрительских мест все же казался просторным за счет изысканной роскоши интерьера. Обитые красным вельветовым плюшем кресла соперничали с французскими заказными коврами, росписи на потолке, изображавшие Аполлона со свитой, являли собой прекрасно отреставрированную работу Джорджоне. Балюстрады, покрытые искусной резьбой и позолотой, отграничивали от остального пространства балконы и ложи. Оркестровая яма тут, впрочем, могла разместить не более тридцати музыкантов, поэтому зал чаще всего использовался для прослушивания музыкальных программ, не требующих большого числа исполнителей. Этот вечер являлся совсем уж камерным: в афишке значились выступления всего двух певцов и под фортепианный аккомпанемент. Однако, несмотря на столь малозначительную программу, зал был заполнен. Во-первых, потому что и баритон, и меццо-сопрано имели массу поклонников, а во-вторых, благотворительное учреждение, на нужды которого шел сбор с концерта, обладало общественным весом.

Первую ложу по левую руку от той, что все еще числили королевской, занимала баронесса Алексис делла Пиаджиа — самодовольная и очень уверенная в себе особа сорока четырех лет, чьи худощавость и несколько простоватая новосветская внешность странным образом уживались с итальянской экстравагантностью ее шелкового вечернего платья. Сам барон убыл на месяц в Британию, так что компанию этой даме составлял Франческо Ракоци. Он сидел рядом с ней в вечернем костюме и с венгерским орденом Святого Стефана на церемониальном шарфе.

— Я должна вам об этом сказать, — прошептала ему Алексис после первого перерыва. Она говорила по-английски, стараясь не повышать голос. — Они шпионят за вами и изучают ваши дела.

— Они? — пробормотал Ракоци, присоединяясь к аплодисментам.

— Ну, правительство США. У вас же есть какие-то дела с американцами, разве не так? — Баронесса взглянула на сцену, где опять властвовала королева меццо-сопрано. Голос ее был сладко-густой, как кремовый соус. — Франческо, вы слушаете меня?

— Да дорогая. Правительство США. Конечно, у меня есть там дела. Разные предприятия с надежным доходом. Но я исправно плачу все налоги, а мои адвокаты исправно за этим следят. Какие могут у меня быть проблемы с американцами?

Алексис вздохнула.

— Сейчас, подождите минутку, — шепнула она, словно бы вслушиваясь в сладкоголосое пение, а на деле досадуя на своего брата. Именно он однажды завел о Ракоци разговор, именно из-за него она попала сейчас в такое дурацкое положение. Томная дама откинулась в кресле и, когда музыка смолкла, вновь подалась вперед. — Вы знаете, какая сейчас ситуация в Штатах? Шпиономания, следственные комиссии, проверки на благонадежность и все остальное. Заварил эту кашу один сенатор… то ли из Мичигана, то ли из Висконсина — в общем, из штата, где ополчились на коммунистов, а олухи из конгресса подхватили призыв. Они гонят с работы людей только за то, что те симпатизировали борцам за свободу Испании. Вы можете себе это представить?! — Баронесса повысила голос и сама же опешила, услышав, что ее восклицание перекрыло гул затихающих аплодисментов. С неудовольствием она снова выпрямилась в своем кресле и уставилась на певицу, опять собиравшуюся запеть.

— Я знаю об этих проблемах, — произнес, почти не разжимая губ, Ракоци. — Но какое же отношение они имеют ко мне?

— Не хочу показаться бестактной, но, как я понимаю, речь идет об огромных деньгах. Ваших деньгах, Франческо. — Платье Алексис имело глубокий вырез, и поэтому, наклоняясь к соседу, она для приличия подносила руку к груди, похоже, не очень-то понимая, что этот жест лишь приковывает внимание к тому, что предполагалось прикрыть.

— Ну, в бизнесе всегда речь идет о деньгах, — возразил Ракоци с легкой улыбкой.

— В том-то и дело! — воскликнула Алексис. — Разве вам не понятно, что, будь вы нищим, вас, безусловно, оставили бы в покое. Но вы — богатенький иностранец, пытающийся отхватить кусок от их пирога. — Она вдруг прервалась и перегнулась через барьер. — Боже мой! Этот мужчина в партере так красив! Ну просто итальянский Грегори Пек.

— Вообще-то, он грек, — мягко поправил Ракоци.

— Тогда как греческий Пек. Где же он был все эти годы? — Баронесса вдруг рассмеялась. Деланно громко, надеясь, что красавец повернется и проявит к ней интерес. Но этого не произошло. — Вы его знаете?

— Немного. Если хотите, я вас представлю.

— Да, безусловно хочу. — Она умоляюще всплеснула руками и вернулась к оставленной теме: — Честер сказал, что на Капитолийском холме все прямо с ума посходили. Все пытаются доказать, что это проклятые коммунисты подталкивают страну к пропасти, а совсем не они.

Алексис набрала в грудь воздуха, собираясь продолжить тираду, но опять заиграла музыка, и она смолкла, радуясь тому, что в последующие четыре минуты сможет беспрепятственно любоваться затылком сидящего в партере красавца. Она уже про себя решила, что он непременно высок, и это тоже было приятно, так как ей казалось, что рядом с ее пятью футами и восемью дюймами роста все мужчины должны чувствовать себя карликами. А с высокими кавалерами можно держаться раскованно и даже позволить себе поиграть в маленькую шалунью.

В конце пьесы женщина отвлеклась от приятных раздумий и коснулась соседского рукава.

— Будьте же осторожны, Франческо. Это не шутки. Сейчас за океаном настоящая истерия, и она может коснуться как людей, что на вас работают, так и вас.

— Спасибо за предупреждение, — сказал Ракоци вполне искренне, но не совсем понимая, что же ему следует предпринять.

— Конечно, вас не могут принудить дать присягу верности США, но ваших служащих заставят наверняка. А то и начнут раскапывать ваше прошлое. — Алексис намеренно громко зааплодировала певице, уступавшей свое место партнеру.

— Чем они могут мне навредить? — спросил Ракоци, когда баритон разделался с первой песней. — Ведь я в Европе и, как вы знаете, иностранец. У меня есть документы, подтверждающие мою принадлежность к перемещенным лицам. Это легко проверить.

— Да ведь все они стоят друг за друга. Италия, Франция, Интерпол. Сначала они преследовали спасающих свои шкуры фашистов, теперь охотятся за коммунистами. Честер сказал мне, что достаточно любого намека на стремление к социальным реформам — и это назовут прокоммунистическим настроением, а человека объявят сторонником большевиков. — Ее взгляд, обретший яркость прожектора, вновь устремился к греку. Баритон между тем выводил, трагически всплескивая руками:

— Верхние ноты берутся очень уж через силу, — заметила Алексис.

— В верхних регистрах пианиссимо легко не дается, — уклончиво откликнулся Ракоци.

— Наверное, вы правы. — Она заглянула в программку и со вздохом пожаловалась: — До антракта еще двадцать минут.

— Ну, за это время он не сбежит, — успокоили ее с едва уловимой улыбкой.

— М-да. — Баронесса резко закрыла программку. — Они сличат все ваши фотографии, найдут отпечатки пальцев, получат всю информацию о ваших доходах. И о накоплениях, думаю, кроме разве тех, что помещены в швейцарские банки. У вас ведь наверняка там что-то имеется. В швейцарских банках. Потому что, кажется, у половины земли что-то там есть. — Она протянула руку за своей вышитой бисером сумочкой и открыла ее. Потом, разыскав помаду и пудреницу с зеркальцем, принялась с большой аккуратностью подкрашивать губы. — Я знаю, что это ужасно невежливо, но…

— О, не стесняйте себя, — махнул рукой Ракоци и, в свою очередь, позволил себе сесть посвободней.

— …Но он очень красив. Конечно, Франческо, вы тоже видный мужчина… по-своему, но я выше вас… по крайней мере дюйма на два, а с каблуками… — Алексис многозначительно смолкла.

— Я безутешен, но, думаю, в мире нет пары вашей красе, — ответил Ракоци и повернулся к сцене, где исполнители вознамерились составить дуэт.

— Гм? — озадаченно пробормотала Алексис, наклоняясь вперед и разыскивая глазами красивого грека.

— А с чего бы этим сыщикам так мной интересоваться? — спросил Ракоци, когда двое на сцене решились дать публике передышку.

— Я уже говорила: вы — иностранец, богач. В вас можно ткнуть пальцем как в заморского паука, тянущего последние соки из американских трудящихся. С ростом инфляции такое всегда происходит. Все считают, что Эйзенхауэр должен что-нибудь сделать. Но что? — Она тронула вырез платья, уже почти сожалея, что не украсила свой туалет ничем, кроме миниатюрного бриллиантового колье — недавнего подарка Итало.

— Сколько времени все это может продлиться?

— Кто знает? По крайней мере до тех пор, пока конгресс в состоянии диктовать газетам, о чем нужно кричать. Конгрессмены, естественно, раздувают шумиху. Им ведь приходится хлопотать, чтобы не вылететь из своих тепленьких кресел Что, например, станет делать спикер Сэм, если его отправят обратно в Техас?

— И вам рассказал об этом ваш брат? — спросил Ракоци, уточняя.

— Да. Бедняга Честер! Он прилетел сюда на пару недель по делам и скоро опять улетит. Это ужасно! — Алексис поерзала в кресле. Многослойный шифон ее платья обиженно зашелестел.

— И каков же он, этот грек?

— Не знаю, мы плохо знакомы. Через его соседку. — Ракоци лишь на секунду позволил своему взгляду задержаться на прелестной головке и слегка обнаженном плече особы, сидящей рядом с красавцем.

— А она какова? — Вопрос прозвучал слишком резко, и Ракоци вздернул бровь.

— Она мой давний и добрый друг, и я ее очень ценю. — В тоне ответа угадывалось достаточно холодка, чтобы титулованная американка сообразила, что зашла за какую-то грань.

— Я не имела в виду… — Она уже не могла что-то исправить и потому лишь пожала плечами, решив отступить на более безопасную почву. — Даже если вы безупречны, ваши родственники или знакомые вполне могут скомпрометировать вас.

— Мои родственники? — повторил Ракоци. — Их почти нет. А знакомые? Их слишком много.

— Вот-вот. Но… если ты знаешь кого-то, кто знает кого-то, кто знает кого-то… и так далее… из тех, что могут сочувствовать коммунистам, — это замечательный повод обвинить в том и тебя. Поймите, у них имеется тысяча способов отравить вашу жизнь.

— Скорее наоборот, — уронил загадочно Ракоци. — Но это не важно.

— Они мастера разводить бури в стакане воды. — Алексис притихла, прислушиваясь к первым звукам фортепиано, потом зашептала вновь: — Вам следует как-то обезопасить себя. Я обещала Честеру вас познакомить, но не думаю, что он захочет говорить об этих вещах.

— И я не думаю, — согласно кивнул Ракоци.

Музыка отзвучала, объявили антракт. Певцы поклонились. Поклонился и пианист. Работники сцены дали верхнее освещение. Публика завздыхала, зашуршала, задвигалась, как просыпающийся дракон.

— Интересно, куда направится грек?

— Не знаю. Скорее всего, туда, где можно пропустить рюмку-другую. — Ракоци придержал даме стул, затем откинул перед ней тяжелый бархатный полог, отделявший ложу от коридора, сбегающего к фойе.

— Тут прорва народу, — вздохнула Алексис, опираясь на руку спутника. Трехдюймовые каблуки делали ее уж совсем долговязой.

— Не волнуйтесь, он от нас не уйдет, — улыбнулся Ракоци и повел баронессу к бару. — Итало знает о ваших маленьких приключениях?

— И да и нет. Он понимает, что я небезгрешна, но предпочитает не вдаваться в детали. — Она ощутила пульс под колье, словно нить бриллиантов вдруг стянула ей шею.

— И вас это не беспокоит? — Ракоци кликнул официанта. — Если нет, ваше положение можно назвать очень выгодным.

— Надеюсь, что так, — сказала Алексис. Пока откупоривали шампанское, она еще раз задумалась над вопросом. — На сегодняшний день меня все устраивает. А лет через пятнадцать я, возможно, буду думать совсем по-другому. Итало такая жена, как я, более чем подходит. Я ведь из Нью-Гэмпшира, а не из Рима, Неаполя или Венеции, и мне в глазах его соотечественников простительно многое из того, что не сошло бы с рук итальянке. Все, так или иначе, расставлено по местам. — Она приняла протянутый ей бокал. — А вы разве не хотите?

Уплатив непомерно высокую цену за игристый напиток, Ракоци укоризненно покачал головой.

— Алексис, вы же знаете, я не терплю спиртного.

— Ах да, — рассеянно покивала она. — Что ж, тогда я выпью одна.

— Удачи, моя дорогая. — Взгляд его темных глаз посветлел. — Удачи, которая уже рядом, — сказал он, кивая в сторону грека, рука об руку с невысокой гибкой француженкой пробивавшегося через толпу. — Синьор Афанасиос! — Оклик был вроде негромок, но перекрыл многоголосье фойе.

Грек завертел головой, потом по подсказке спутницы глянул в сторону Ракоци.

— Ах, это вы! Мой венгерский друг. Я вас не сразу увидел. — Он шел через фойе — высокий, самодовольный, обнажая в улыбке великолепные белые зубы.

— Добрый вечер, — сказал Ракоци, пожимая ему руку. — Вы не знакомы с баронессой делла Пиаджиа, синьор Афанасиос?

— С баронессой? — переспросил грек, целуя пальцы новой знакомой. — Простите, но вы ведь, похоже, американка?

— Да, вы правы, — ответила, чуть краснея, Алексис. Повышенное внимание ей было приятно. — Я баронесса по мужу.

— И это не кто иной, как Итало делла Пиаджиа? — предположил Афанасиос. — Наслышан о нем, человек он незаурядный. — Улыбка грека на миг сделалась хищной. — Да, позвольте познакомить вас с моей спутницей. Профессор де Монталье, — сказал он непринужденно. — Она с недавнего времени занимается греческой стариной, что весьма помогает делу сбережения наших национальных сокровищ.

— Профессор? — удивилась Алексис, ибо женщине, ей представленной, на вид никак нельзя было дать более двадцати лет.

— Археологии, баронесса, — ответила Мадлен де Монталье, подавая ей руку. — Я без ума от своей работы, но так приятно иногда провести вечер, слушая музыку, а не жужжание насекомых!

— Могу себе представить, — сказала Алексис, вдруг припомнив свое пребывание в летнем лагере для подростков, когда невыносимая жара, комары и кое-какие секретные обстоятельства превратили весь ее отдых в сплошное мучение.

— Чтобы жить как профессор де Монталье, нужно принадлежать к особому типу женщин, — заявил важно грек, посылая Алексис красноречивый взгляд, явственно говоривший, что уж кто-кто, а он предпочитает иной тип представительниц слабого пола.

— И как же вы познакомились? — спросила Алексис, беспечно поигрывая глазами.

— Я владею кое-какими предприятиями, связанными с горным делом, а горнодобытчики частенько извлекают на свет что-нибудь древнее. Недавно наш король издал указ, обязывающий каждого грека докладывать о таких находках властям. — Янис Афанасиос сделал жест, выражавший готовность неукоснительно подчиняться любому велению своего короля. — Я вижу, ваш бокал пуст, баронесса. Позвольте мне наполнить его.

— Благодарю, — кивнула Алексис, томно вздыхая и не отрывая глаз от лица патриотически настроенного красавца.

Ракоци между тем взял Мадлен за руку и потянул за собой.

— Ты опять с ним? — В его голосе звучало легкое удивление. — Я полагал, что он не компания для тебя.

— Там, где он хочет рыть шахту, находятся развалины поселения, принадлежащего к одиннадцатому веку до новой эры, — сказала Мадлен. Я пытаюсь обернуть дело так, чтобы он получил свою шахту, а я — поселок. К всеобщему удовольствию и без обид. — Ее фиолетовые глаза вспыхнули. — Надо же, как он послушен короне! Первый раз вижу его таким.

— Тогда к чему вся эта галантность?

Толпа вокруг бара сгустилась, отжав их к стене.

— Так легче с ним сговориться. Он все пытается обворожить меня привычными для себя способами. Женщину ведь, по его понятиям, нужно угостить как следует, напоить…

— Нелегкая у него задача, — перебил Ракоци с мягкой улыбкой.

— И он это, похоже, уже понимает. Заманить меня в собственную постель ему не удастся, а мять мои простыни… Бр-р-р! — Она огладила свое платье. Плиссированное, золотисто-сиреневое, от Жака Фато. — Эти вечерние туалеты — как панцирь! Счастье еще, что корсеты из китового уса вышли из моды. В юности я страшно мучилась из-за них.

Темные глаза Ракоци наполнились нежностью.

— Я скучал по тебе, сердце мое.

— Да. Я тоже скучала. — Мадлен закусила губу. — Но… работа, романы… все это отвлекает, не правда ли? — Пытаясь прийти в себя, она помолчала. — Почему бы нам опять не попробовать, а?

— Потому что это, увы, невозможно. — Из осторожности он перешел на французский. — В нас ведь нет собственной…

— Жизни? — Она вздохнула. — А она нужна нам — такая жизнь? Ладно. Расскажи о себе. А то я так и буду задавать бессмысленные вопросы.

Ракоци облегченно кивнул.

— Мне шепнули, что американские секретные службы интересуются мной, поскольку мои служащие якобы симпатизируют или могут симпатизировать коммунистам. По крайней мере, таков официальный мотив. А баронессе, по-видимому, отведена роль главного соглядатая. Я подумываю, не рассказать ли ей о некоем Франко Ракоци, бежавшем в тысяча девятьсот семнадцатом году из России, из чего будет понятно, что семейство Ракоци со Сталиным не в ладах. Представителям древнего австро-венгерского рода не пристало якшаться с какими-то там спартаковцами — вот что ей надо вдолбить. Она передаст это своему брату, а тот — своим боссам за океаном. И делу конец. — Он покачал головой. — О, Мадлен, как все сделалось сложно. Я снял с себя копию — восковую фигуру, чтобы иметь фотографии для паспортов, виз и всяческих других документов, которые им так по нраву. А как со всем этим справляешься ты?

— Я в основном езжу по тем местам, где на бумаги не очень-то смотрят. Но время от времени и у меня возникают проблемы. Со снимками. Но они всегда выходят расплывчатыми, как ни старайся. — Она засмеялась и покачала головой. — Ты широко известен, богат. А это чревато определенными неудобствами, и не мне тебе о том напоминать.

В ее ушах сияли аметистовые сережки. Ракоци улыбнулся. Их он послал ей в подарок чуть ли не век назад.

— Мне пока удается морочить им головы в финансовом отношении, но создавать себе новые имена и легенды становится все трудней. — В тоне его проскользнула грустинка. — Приходится приспосабливаться. — Он поднял голову. — Твой синьор Афанасиос…

— Он вовсе не мой, — с отвращением возразила Мадлен.

— … очевидно, не теряет времени зря. Баронессе нравятся высокие кавалеры, она сама так сказала. — Ракоци чуть поморщился: в фойе прозвучали пять мелодичных звонков, приглашая публику в зал. — Ты остановилась у Бьянки? Могу я связаться с тобой? — быстро спросил он.

— Да. Это ответ на оба вопроса. Жаль, что нам не дано… — Мадлен осеклась, ибо в поле ее зрения появилась Алексис, подававшая ее собеседнику торопливые знаки.

— Франческо, — зашептала она, когда тот приблизился. — Мне очень неловко затевать с вами такой разговор, но я не знаю другого пути, чтобы… — Американка смущенно потупилась, поправляя золотистые прядки, выбившиеся из ее аккуратной прически. — Это все как во сне. Синьор Афанасиос приглашает меня на ужин. Прямо сейчас. Конечно, я понимаю, что пришла сюда с вами и что мне неприлично себя так вести, как и ему неприлично покидать свою даму. Однако… — Она быстро глянула на Мадлен. — Я не знаю, что она обо всем этом подумает, но, может быть, вы сумеете ей что-нибудь объяснить? Вы вроде коротко с ней знакомы, а…

— А Итало не слишком-то часто отсутствует, — подсказал Ракоци. — Глупо упускать столь удобный случай, не правда ли, дорогая?

— У вас, конечно, есть полное право на этот сарказм, и все-таки, если честно, Франческо… — Публика, спешащая в зал, толкала ее, но Алексис не двигалась с места. — Вы ведь не совсем от меня без ума? И поскольку эта дама — ваш друг… Послушайте, приходите ко мне в среду на ужин! Я познакомлю вас с Честером и… Я ужасно плохая, я знаю… — Она резко вздернула подбородок — на повторный звонок. — Пожалуйста, я прошу вас, Франческо!

— Ну-ну, успокойтесь. Ваши желания — закон для меня. — Ракоци, улыбаясь, поцеловал ей руку. — Буду рад увидеться в среду. Часов в девять? На вашей вилле? — Алексис послушно кивала. — Надеюсь, сегодняшний вечер оправдает все ваши ожидания, дорогая. Я говорю это вполне искренне.

Американка вскинулась, изучая его лицо.

— Знаете, я вам верю, — произнесла она медленно, потом отвернулась и добавила уже на ходу: — Вы ведь все объясните этой женщине, правда?

— С радостью. — Ракоци позволил людскому потоку донести себя до простенка: там в небольшом углублении его ожидала Мадлен.

— Что это было? — Фиолетовые глаза смеялись.

Ракоци взял ее за руку.

— Кажется, я оказался в пролете. Американцы, во всяком случае, характеризуют подобные ситуации именно так.

— Что? — Свет в фойе наконец погас, поторапливая запоздавших.

— Это значит, что ложа баронессы свободна, и, если хочешь, мы можем расположиться там. Сама баронесса уехала ужинать с твоим греком, надеясь, что мы их поймем. — Говоря это, Ракоци уже вел Мадлен по зеркальному коридору.

— Но, — спросила Мадлен, усаживаясь, — как ты теперь разрешишь свою маленькую проблему?

— Это покажет будущая среда. Что до Алексис, то она с чистой совестью сможет глядеть в глаза брату. По крайней мере в моем отношении, — добавил он, покачивая головой. — Она и ей подобные женщины — своего рода загадка. Они ненасытны, а процесс насыщения делает их голод лишь еще более лютым.

— Возможно, они просто не видят разницы между алчностью и насущной нуждой, — предположила Мадлен и умолкла, ибо кто-то незримый в соседней ложе зашикал, призывая ее к тишине. Ракоци приложил палец к губам. — Возможно, — прошептал он, присоединяясь к вспыхнувшим в зале аплодисментам.

Певица во всем своем пышном великолепии опять выплывала на сцену.

Прекрасная томная мелодия заполнила зал. Ракоци ощупью нашел пальцы Мадлен и затих. В соединении их рук было нечто неизмеримо большее, чем могли познать и постичь большинство очарованных музыкой слушателей, но трагически меньшее в сравнении с тем, чем им хотелось бы владеть.

Письмо графа де Сен-Жермена к Джеймсу Эммерсону Три.

Письмо графа де Сен-Жермена к Роджеру.