Глава XIX
БОЙ С «СЕРАПИСОМ» (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Вскоре раздался чудовищный взрыв, заглушивший даже грохот канонады. Две старые восемнадцатифунтовые пушки из тех, которые, как уже упоминалось, были наспех установлены в трюме «Ричарда», разлетелись на куски, убив всех вокруг и разворотив в этом месте корпус так, будто у правого и у левого борта разорвалось по паровому котлу. Словно обрушились стены дома. Пизанскую башню поддерживали теперь лишь несколько обнаженных пиллерсов. После этого, вероятно, немало ядер «Сераписа» пролетало сквозь «Ричарда», ничего не зацепив на своем пути. Так можно стрелять дробью в грудную клетку скелета.

Однако ближе к носу сокрушительные залпы тяжелых батарей «Сераписа», приставленных (если позволительно такое сравнение) прямо к глотке и животу «Ричарда», разносили все в щепу. Моряки бежали с взятой на прицел батарейной палубы «Ричарда», словно шахтеры от рудничного газа. Собравшись на полубаке, они продолжали драться, пустив в ход гранаты и мушкеты. Солдаты же забрались на мачты, и огонь, который они вели оттуда, можно сравнить с лавой, стекающей в пропасть.

Положение людей на обоих кораблях приобрело теперь обратную симметрию. Ибо, пока «Серапис» громил «Ричарда» ниже палубы так, что там не осталось почти никого живого, стрелки «Ричарда» господствовали над верхней палубой «Сераписа» — стоило человеку появиться на ней, как он уже мог считать себя мертвым. Хотя в начале боя на мачтах «Сераписа» также расположились солдаты, к этому времени меткие стрелки «Ричарда» давно уже посбивали их оттуда. И в смутном свете можно было видеть, как злополучный солдат, которому пуля перебила руку или ногу, падал вниз со своей неверной жердочки, словно голубь, подстреленный на лету.

Как ласточки, снующие между стрех и стропил сарая, стрелки «Ричарда» начали перебираться с салингов на реи, нависавшие над палубой «Сераписа». И теперь на нее посыпались ручные гранаты, точно яблоки, падающие через забор в чужой сад. Их товарищи принялись метать все те же кислые плоды в открытые порты «Сераписа». По палубам фрегата стучал взрывчатый град, в то время как горизонтально летящие перуны наискось пронизывали развороченные внутренности «Ричарда». Собственно говоря, противники уже перестали быть просто английским кораблем и американским кораблем. Они слились в единую акционерно-взрывную компанию по уничтожению двух кораблей, хотя и в общем своем занятии они были разделены. Эти два судна как бы превратились в два дома с пробитыми смежными стенами, где одно семейство (гвельфы) занимало оба первых этажа, а другое (гибеллины)[94] — оба вторых.

Тем временем упрямый Поль метался по всему кораблю, подобный огню святого Эльма,[95] пляшущему в бурю то там, то сям на кончиках реев и мачт. И где бы он ни появлялся, он, казалось, отбрасывал бледный свет на окружающие лица. Почерневший опаленный колпак на его голове съежился в пушечный пыж. Раззолоченный рукав его парижского кафтана повис лохмотьями, открыв всем взглядам синюю татуировку, и эта рука, подъятая в яростном жесте среди клубов порохового дыма, сеяла суеверный ужас, словно заколдованный штандарт сатаны. Однако он неистовствовал так не потому, что его снедал внутренний жар, а просто желая увлечь и вдохновить своих людей — и при виде него многие в ожесточении срывали с себя куртки и рубахи, подставляя обнаженные тела столь же обнаженному свинцу. То же происходило и на «Сераписе», и казалось, что возле его пушек суетятся не покрытые копотью канониры, а сатиры и фавны.

В начале боя, когда корабли еще не переплелись реями, в разрывах порохового дыма, который висел над ними, словно туман — над горными вершинами, и расходился лишь на краткие мгновения, на батарейной палубе «Сераписа» за этот миг можно было порой увидеть застывшую в различных воинственных позах целую галерею мраморных статуй — статуй сражающихся гладиаторов.

Напряженно наклонившись, отставив ногу и протянув изогнутую руку к дулу пушки, стоял заряжающий, готовый исполнить свою обязанность; по другую сторону лафета в той же позе, но сжимая в обеих руках, словно пику, длинный черный банник, ждал досылающий, у казенной части пригибался бдительный комендор, чьи зоркие глаза, горящие, как глаза леопарда, жадно впивались в цель, а позади них всех, высокий и прямой, как египетский символ смерти,[96] вытягивался запальщик, на миг застыв без движения и опустив вниз длинный фитиль. Так, подчиняясь волшебной магии воинской дисциплины, канониры «Сераписа» трудились на двух своих батареях. Они обслуживали эти ряды пушек, как работницы — ряды прялок на ткацкой фабрике. Методичнее, чем Парки,[97] смертоноснее, чем Атропос,[98] механичнее, чем шахматный автомат.[99]

— Вот что, мой милый: нужно бросить гранату в их грот-люк. Я видел там груду пороховых зарядов. Подносчики натаскали их больше, чем успевает пойти в дело. Сооруди-ка гранату из ведра и устрой побольше шуму, да поскорей.

Эти слова произнес Поль, обращаясь к Израилю. Израиль поспешил выполнить приказ. Через две-три минуты, держа ведро в перепачканной порохом руке, он уже висел, подобно Аполлиону,[100] на самом конце рея на высоте шестидесяти футов над провалом обреченного люка. Он вглядывался сквозь колышущийся дым в гибельную шахту, и казалось, будто с вершины бешеного водопада он вглядывается в пену, бурлящую у его подножья. Выждав момент, Израиль с такой безупречной точностью швырнул свою гранату, что «Серапис» через мгновенье содрогнулся, словно вулкан перед началом извержения. Воспламенился весь ряд приготовленных зарядов. Огонь пронесся по нему горизонтально, будто курьерский поезд по рельсам. Более двадцати человек было убито взрывом и почти сорок ранено. Эта граната вновь сравняла шансы, когда победа уже начинала клониться на сторону «Сераписа».

Но тут павшие духом англичане опять ободрились, и причиной тому был неожиданный оборот, который приняли события из-за действий одного из спутников «Ричарда» — действий настолько неслыханно гнусных, что все великодушные умы предпочитают объяснять их какой-нибудь непонятной ошибкой, а не злобным безумием того, кто их совершил.

Мы упоминали о том, как перед восходом луны спутник «Сераписа» «Скарборо» появился было на сцене и тут же, побуждаемый благоразумной осторожностью, удалился. Теперь нам предстоит рассказать, как в час, когда луна уже высоко поднялась на небе, к сражающимся приблизился корабль эскадры Поля «Альянс» и как удалился он. «Альянс», которым командовал француз, заслуживший глубокое презрение в собственном флоте и неприязнь тех, с кем он плавал на этот раз, «Альянс», который отказывал Полю в повиновении и до сих пор трусливо уклонялся от любого боя, этот «Альянс» оказался теперь совсем рядом. При виде него Поль решил, что битва выиграна. Но, к его ужасу, «Альянс» дал залп прямо по корме «Ричарда», даже не задев «Сераписа». Поль окликнул своего подчиненного, умоляя его во имя всего святого не стрелять по «Ричарду». В ответ раздались второй, третий и четвертый залпы, поразившие корму, нос и шкафут «Ричарда». Один из этих залпов убил нескольких матросов и офицера. И все это время пушки «Сераписа», как плотничьи буравы, как морской червь, называемый «прилипалой», беспощадно сверлили тот же обреченный корабль. Завершив свой маневр, для которого нет названия, «Альянс» удалился и больше никакого участия в битве не принимал. Этот маневр можно уподобить великому лондонскому пожару, вспыхнувшему вслед за опустошительной эпидемией чумы.[101] Теперь «Ричард» получил столько пробоин ниже ватерлинии, что начал погружаться в воду, как решето.

— Сдаетесь? — крикнул английский капитан.

— Я еще и не начал драться! — заревел Поль с тонущего корабля.

Этот вопрос и ответ пронеслись на крыльях огня и дыма. Горели уже оба корабля. Команды и на том и на другом не знали, что делать: то ли поражать врага, то ли спасаться. И в эту минуту к ним прибавилось еще сто человек, до сих пор остававшихся невидимыми и неслышимыми. Сто пленных англичан, запертых в трюме «Ричарда», были освобождены растерявшимся боцманом и ринулись по трапам на палубу. Один из них, капитан капера, захваченного Полем у шотландских берегов, пролез, словно грабитель в окно, из порта в порт и сообщил английскому капитану о положении дел на «Ричарде».

Пока Поль и его помощники разбирались с этими пленными, на палубу выбежал старший артиллерист и, нигде не увидев старших чином, решил, что они убиты и что на корабле, кроме него, офицеров не осталось. Тогда он бросился на Пизанскую башню, намереваясь спустить флаг, но оказалось, что фал давно перебит и флаг полощется в воде за кормой, словно рубаха, которую вздумал постирать матрос. Различив в дыму старшего артиллериста, Израиль спросил, что ему здесь нужно.

Но тот, бросившись к борту, принялся вопить:

— Пощады! Пощады!

— Вот я тебя сейчас пощажу! — рявкнул Израиль и ударил его плашмя абордажной саблей.

— Вы сдаетесь? — донеслось с «Сераписа».

— А как же, а как же! — не помня себя, кричал Израиль, осыпая старшего артиллериста градом ударов.

— Вы сдаетесь? — вновь послышалось с «Сераписа», капитан которого, наблюдая бестолковую суматоху на борту «Ричарда», вызванную появлением пленных, и полагаясь на сведения, полученные от любителя лазать через порты, нимало не сомневался, что враг помышляет только о сдаче. — Вы сдаетесь?

— Не сдаюсь, а даю сдачи! — заревел Поль, только теперь расслышавший этот оклик.

Однако английский капитан решил, что ему вновь отвечает какой-нибудь нижний чин, вызвал на палубу абордажную партию, и вскоре солдаты уже начали прыгать на «Ричарда»; но тут Поль поднял против них свою татуированную руку, еще удлиненную саблей, и показал им, что умеет не только захватывать корабли, но и оборонять их. Англичане отступили, но не прежде чем их ряды были прорежены, как редиска весной, — стрелкам на салингах «Ричарда» не изменила их меткость.

Один из офицеров «Ричарда», воспользовавшись тем, что пленные совсем ошалели от неожиданной свободы и страха, ударами шпаги погнал их к помпам, и, таким образом, корабль продолжал теперь держаться на воде только благодаря ошибке, которая грозила стать роковой. Пожар на обоих кораблях разгорался все сильнее, и на время противники оставили друг друга в покое, устремившись на борьбу с общим врагом.

На «Ричарде» восстановилось какое-то подобие порядка, и его шансы на победу сразу возросли, в то время как англичане, вынужденные искать укрытия, в той же пропорции их утратили. В начале боя Поль собственноручно навел одну из самых больших своих пушек на вражескую грот-мачту. Выстрел попал в цель, и мачта теперь еле держалась. Тем не менее начинало казаться, что в этом бою победителей не будет. Подобная схватка могла иметь только один естественный исход: противники взаимно сотрут друг друга с лица морей. И поэтому, когда капитан Пирсон, командир «Сераписа», собственными руками спустил флаг, чтобы избежать подобной гекатомбы,[102] он ничем не опорочил своего офицерского звания, а лишь заслужил похвалу как человек. Однако в ту самую минуту, когда офицер с «Ричарда» перепрыгнул на «Сераписа» и подошел к капитану Пирсону, старший помощник этого последнего поднялся на палубу, уверенный, будто пушки «Ричарда» смолкли потому, что он сдался.

Положение обоих кораблей было настолько сходным, что даже и после прекращения боя офицер, не видевший, как был спущен английский флаг, мог недоумевать (и недоумевал), «Серапис» ли сдался «Ричарду» или «Ричард» «Серапису». Более того: когда офицер «Ричарда» уже вел дружескую беседу с английским капитаном, мичман с «Ричарда», который последовал за своим начальником на палубу сдавшегося корабля, был ранен в бедро пикой — матрос из абордажной партии «Сераписа» даже не подозревал, что они сдались. А тем временем канониры на батарейной палубе, также ничего не знавшие, продолжали бить по номинальному победителю из пушек номинально побежденного.

Однако, хотя «Серапис» и сдался, на борту «Ричарда» по-прежнему находились два беспощадных врага, которые и не думали уступать, — огонь и вода. Всю ночь победители пытались погасить пожар, и только на рассвете это им наконец удалось, но, хотя все помпы работали непрерывно, вода в трюме продолжала прибывать. Вскоре после восхода солнца команда «Ричарда» перебралась на «Серапис» и приблизившиеся корабли эскадры Поля. Часов в десять утра пресыщенный бойней «Ричард» несколько раз качнулся, тяжело накренился и, окутанный облаками серного дыма, подобно Гоморре, навеки исчез с глаз людских.

Потери на обоих кораблях оказались примерно равными — убито и ранено было около половины всех участников боя.

Размышляя об этой битве, невольно спрашиваешь себя: что отличает просвещенного человека от дикаря? Существует ли цивилизация сама по себе или это лишь более высокая ступень варварства?