"Наследница Ингамарны" - читать интересную книгу автора (Зорина Светлана)

Глава 2. Святилище Саггана

— У меня часто спрашивают, не страшно ли мне здесь одному, — сказал как-то Сагаран. — А разве я один? Мой бог всегда со мной.

Оранжевые язычки пламени плясали в диуриновых зеркалах, бросая отсветы на статую Саггана. Бог беззвучно смеялся, глядя прямо перед собой своими жуткими непроницаемо-чёрными глазами. Гинта посмотрела на него и поняла, что он действительно здесь. Всегда. Страстный огненный бог, который не терпит соперников.

— Может, ему не нравится, что я так часто здесь бываю? — спросила девочка.

— Нет, что ты, — улыбнулся Сагаран. — Против тебя он ничего не имеет.

Гинту это успокоило. Главное, чтобы бог не ревновал к ней Сагарана, который ей всегда рад и с которым ей так хорошо. Мысленно они сколько угодно могли общаться. Иногда во время таких разговоров Гинта просила Сагарана послать ей его суннао и позволяла ему вызывать своё. Она мечтала поскорей научиться выходить в наому — иногда очень хочется видеть того, с кем разговариваешь. Впрочем, это всё равно не заменит настоящей встречи, когда встречаются не только нафао, но и плотные тела. Дед правильно говорил: «Выход в наому всё же не позволит тебе ощутить тепло дружеской руки».

Дед не тревожился, когда Гинта ездила в Улламарну одна. Дорога туда была достаточно безопасна. Да и будущая нумада — это не то, что обычная десятилетняя девочка. Умение концентрировать анх и специальная физическая подготовка позволяли Гинте при необходимости развивать в себе такую силу, что с ней справился бы далеко не каждый мужчина. А с тех пор, как Гинта овладела высоким анхакаром, она вообще ничего не боялась. Только няня продолжала смотреть на Гинту как на малое дитя и недовольно ворчала, когда та отправлялась «в такую даль». Чтобы успокоить Таому, девочка брала с собой огромного белого вунха по кличке Улли, которого ей три года назад подарил дядя Сахим. Улли обожал эти длинные прогулки в Улламарну. Дорога сперва петляла между селениями и полями холы, потом углублялась в маленький саддуговый лесок, огибала диуриновые пещеры, сверкающие на солнце радужными переливами, ещё ненадолго ныряла в лундовую рощу и наконец выводила на поляну со статуями божественных близнецов, которые служили как бы пограничными столбами между Ингамарной и Улламарной. Гинта каждый раз останавливала Тамира возле статуй и произносила короткую молитву близнецам. Двое одинаковых смуглых юношей пристально смотрели на неё один синими, другой чёрными глазами. В чёрных Гинте чудилась насмешка, в синих упрёк. Гинта выбирала в Улламарне самые безлюдные дороги. В глазах прохожих она тоже читала немой упрёк. Её здесь знали все. Как и деда Аххана.

«Нумады не всемогущи, — думала Гинта. — Но кто же тогда поможет этим людям? Кто спасёт Улламарну? И если бесплодие поглотит Улламарну, оно на этом не остановится. Бесплодие ненасытно. Оно ничего не рождает, но стремится всё пожрать…»

Роща саганвира выглядела не такой нарядной, как осенью. Молодая тёмно-красная листва придавала ей мрачноватый вид. Летом листья станут алыми и оранжевыми, а осенью оранжевые тона будут преобладать над красными, и каждая ветка превратится в пылающий факел… Гинта старалась не тосковать по осени. Год назад дед сказал ей: «Дитя моё, она наступит гораздо раньше, чем тебе кажется. Время — это единственное, что нельзя остановить». И Гинта подумала: «Да, я ещё не раз увижу осень. Главное — чтобы в Улламарну каждый цикл приходила осень. Так же, как весна, лето и зима. Главное — чтобы я могла увидеть рощу саганвира не только в этой, но и в следующей жизни».

Роща умирала. Сухих деревьев становилось всё больше и больше. За святилищем Сагана начинался мёртвый лес. Тамир боялся его. Он так осторожно ступал по сухой, побелевшей земле, словно опасался, что она разверзнется под его копытами. Даже беззаботный Улли не бегал взад-вперёд и не гонялся за сагнами. Он трусил рядом с Тамиром, настороженно слушая тишину. Засохшие деревья напоминали скелеты великанов.

Однажды Гинта уговорила Сагарана пройтись до конца рощи, до того места, где начиналась пустошь. Хорта они привязали около святилища. Хотели привязать и Улли, но вунх скулил и рвался за хозяйкой. Пришлось взять его с собой.

Гинте казалось, что это никогда не кончится: белые скелеты деревьев, белая, покрытая сетью трещин земля, безмолвие… А когда мёртвая роща всё-таки закончилась, девочка увидела, что белая пустошь сливается на горизонте с бледным, выгоревшим небом. Слева сверкали на солнце диуриновые горы, похожие на ледяные дворцы.

— Как странно, — сказала Гинта. — Жара и эти белые горы… Похоже на царство Харранга. Только там было холодно. Там была смерть. И здесь тоже…

Она замолчала и нахмурилась.

— Ты уверена, что видела обитель Харранга? — спросил Сагаран.

— Не знаю. Если бы я могла понять, что я такое видела…

Гинта закрыла лицо руками — налетевший ветер обдал их белой, как мука, пылью. Вунх прижал уши и тихонько заворчал.

— Что с тобой, Улли?

Гинта прислушалась. Сначала она решила, что это шум ветра. Но ветер утих, а странный, зловещий звук всё ещё висел над мёртвой землёй. Не то рычание, не то вопль, не то стон… Стон раненого великана…

— Это часто здесь бывает, — сказал Сагаран. — А диуриновые горы… За последние два-три цикла они сильно разрослись. Даже слишком.

— Послушай, Сагаран, а вон те фигуры… — Гинта показала на несколько причудливых белых скал справа от хребта. — Это те самые, которые появились здесь полторы сотни лет назад?

— Если точнее — сто сорок два года.

— Когда сюда пришли валлоны?

— Да. В конце последнего стопятидесятилетнего цикла, когда перед Великой Ночью злодейка Кама настигла Эйрина. Ты же знаешь, такое бывает раз в сто пятьдесят лет.

— Знаю. И при этом всегда что-нибудь случается. Землетрясение… Или неурожай. Или ещё что-нибудь.

— Вот именно. Ещё что-нибудь…

Сагаран замолчал и, прикрыв глаза ладонью, посмотрел в сторону гор.

— Диурин иногда разрастается и приобретает самые невероятные формы, но эти скалы не из диурина, а из турма. Они немного в стороне от хребта, поэтому их так хорошо видно. Раньше их называли великанами, которые, как стражи, стоят на границе между Сантарой и Западной пустыней. Теперь их никак не называют. Они внушают людям ужас. Пустыня наступает на нас шаг за шагом, а эти скалы… Солнце, ветер и дожди иногда превращают горы в подобие людей, зверей… Да чего угодно. Но тут изменения произошли за два тигма. А может, и за два дня. Этого никто не знает. Ночь Бога длится два тигма. До её наступления скалы были такими, какими их видели сотни поколений сантарийцев. А когда Эйрин вернулся и стало светло, люди увидели эти фигуры. Как будто во время Божественной Ночи сюда пришёл какой-то неумелый ваятель-великан и обтесал эти скалы. Попытался что-то сделать, и не вышло.

— И правда, — кивнула Гинта, всматриваясь в огромные фигуры, белеющие на фоне светло-голубого неба.

— Сто сорок два года назад, в начале Божественной Ночи, в Сантаре видели зарево над горами и слышали страшный гул. Всё тряслось. Землетрясение было там, в отдалённой от нас части хребта, но волна дошла и до Сантары. В селениях возле гор даже кое-какие ветхие домишки покосились. Здесь, в Улламарне, особенно трясло, но чтобы из-за этого так изменились скалы… Нет, тут что-то другое.

— Какие странные фигуры, — прошептала Гинта. — Они как будто мучаются и хотят вырваться из камня — вот эти три. А та, которая побольше… Она стоит спокойно. Она словно всё знает и всех презирает. А вон та, самая дальняя… Я бы хотела рассмотреть её со всех сторон.

— Только не сегодня. Это не так близко, как может показаться на первый взгляд…

— Да, конечно, в другой раз… Знаешь, та крайняя скала похожа на статую в моей купальне. Я тебе покажу, когда опять ко мне приедешь. Давно уже хочу показать, да всё забываю. В стране валлонов были большие рыбы… Вернее, водяные твари, похожие на рыб. Они катали на себе линнов, а иногда и людей, потомков водяных богов.

— Ты говоришь о вельгах?

— Да. Их ещё килонами называют. У меня в купальне есть статуя — линн верхом на килоне. Самая дальняя скала похожа на эту статую. Во всяком случае, отсюда. А валлоны… Они видели эти фигуры?

— Вряд ли. Они ж тут не бывают. Боятся. Они одно время интересовались озером Санн, но их кто-то здорово напугал, и с тех пор они здесь не появлялись.

— А правда, что эти фигуры иногда оживают? Мне Таома говорила, а ей рассказывала сестра, она живёт здесь, в Улламарне… Так вот кто-то из её знакомых оказался тут, в мёртвом лесу, вечером, когда уже темнело, и увидел великана. Он шёл в сторону гор. И ещё кто-то видел, как одна из фигур ожила и ходила по пустыне…

— А может быть, скакала верхом на рыбе? — усмехнулся Сагаран. — В темноте всякое может привидеться, а если ещё не на трезвую голову… Не знаю, я ничего подобного не видел. Люди любят выдумывать.

— А правда, что каменный мангур в озере Камахан — это маррунг?

— Сомневаюсь. Я спускался на дно и трогал его. По-моему, обыкновенная статуя. Силу каменного демона человек ощущает ещё на расстоянии двадцати каптов… Во всяком случае, человек с хорошо натренированным анх. Я ничего не почувствовал…

— Это силу живого маррунга. А если это спящий…

— Тогда тем более нечего бояться. Я предлагал выстрелить по нему из маломощного ядрометателя. На совместном совете нумадов, аттанов и старейшин деревень. Некоторые посмотрели на меня так, будто я только что призвал на их головы проклятие всех богов.

— Но почему?! Ведь тогда бы сразу стало всё ясно. Если ядро хоть немного повредит статую, значит это не маррунг.

— Большинство решило, что этим поступком можно разгневать каменного бога. Царь бесплодия и так наступает на Улламарну. Лучше мол не злить его лишний раз. Злить Маррона… Какая глупость! Его бесполезно злить или ублажать. Он не зол и не добр. Это владыка, который стремится расширить свои владения. Какое ему дело до наших желаний и страхов? Ничего, я как-нибудь спущусь туда с топором или ломом и проверю. Никто не узнает. Между прочим, Озеро Мангура недалеко. Хочешь посмотреть?

Они прошли немного на север. То, что когда-то было озером Камахан, представляло собой глубокую яму, по краям которой торчали корни мёртвых деревьев. Огромная статуя мангура на дне по грудь увязла в сухом зеленовато-сером иле. Слуга Маррона, пьющий воду из озера Камахан… Гинта знала о нём с раннего детства, сколько помнила себя. Говорили, что в начале весны на дне ещё было немного воды.

— Обыкновенная статуя, которую когда-то давно сбросили в озеро, — сказал Сагаран. — Потом озеро обмелело, и её стало видно. Теперь оно совсем высохло.

— И зачем её сюда сбросили? — удивилась Гинта. — Странно всё это.

— Странного вообще много. Особенно в Улламарне и особенно в последнее время. Кстати, прекрасная работа, правда?

— Ага. Он как живой. Кажется, сейчас выберется из ила…

— Набросится на нас и съест! — скорчив страшную гримасу, закончил Сагаран. — Так что лучше нам убраться подальше.

Когда они вернулись к святилищу, уже смеркалось. Задерживаясь в Улламарне, Гинта обычно ночевала в домике Сагарана. Это было единственное, что он унаследовал от родителей.

— Давай сегодня останемся здесь, — предложила Гинта. — Пока доберёмся до деревни, совсем стемнеет, и вообще… Мне ужасно не хочется никуда идти. Или твой бог рассердится, если я переночую в его храме?

— Не рассердится. Ты ещё очень юна и невинна.

Сагаран привык ночевать в святилище и держал для этого в маленьком хозяйственном пристрое набитый сеном тюфяк. Там же хранились запасы еды и питья. Сагаран любил одиночество и в своём деревенском домике появлялся редко.

Они поужинали на крыльце святилища копчёным мясом, которое привезла с собой Гинта, холовыми лепёшками и плодами фисса. Улли тоже дали мяса.

— Родниковой воды хватит только нам, — сказал Сагаран. — Но колодезная тоже ничего. Налей им сколько надо, там полная бочка.

Ближайший к святилищу родник пересох ещё в середине прошлого цикла. Теперь Сагаран ходил за питьевой водой к источнику на полпути к деревне, а воду для умывания и уборки святилища возил из колодца, который находился ещё дальше. В последнее время он был обеспокоен тем, что вода там очень быстро иссякает. В Улламарне пересыхали и реки, и ручьи, и колодца. И дождей с каждым годом выпадало всё меньше и меньше.

Напоив животных, Гинта вернулась в святилище.

— Ты не испугаешься, если ночью по тебе пробежит сагн? — лукаво поинтересовался Сагаран.

Он уложил Гинту на тюфяк, а сам устроился рядом на широкой, низкой скамье.

— Не испугаюсь, — заверила его Гинта. — Я к ним привыкла. И вообще… Дед давно уже научил меня не бояться никаких тварей.

Она улыбнулась, вспомнив, как трудно приходилось поначалу, когда надо было лежать обнажённой, не двигаясь, в то время как по твоему телу бегают отвратительные насекомые, свиды, саввили, а скользкие гинзы щекочут и лижут тебя своими длинными раздвоёнными языками. Теперь Гинта без страха приложила бы к себе даже самую ядовитую гинзу. Её натренированное тело уже второй год было невосприимчиво к яду.

— Сейчас здесь всё чаще и чаще появляются сайхи, — сказал Сагаран. — Пустыня ведь совсем рядом, она уже пришла в Улламарну. Вместе со своими обитателями.

— Я их, кажется, видела. Они совсем как сагны, только светло-серые и не меняют окраску.

— Да. В пустыне это ни к чему. Сайхи даже сюда забегают, в святилище. Кое-кто их здесь видел. Меня и прежде многие недолюбливали, а теперь вообще косо смотрят.

— Я это заметила. Но почему?

— Некоторые считают, что Сагган и Сайхан — две ипостаси одного злого бога. Того, который своим жарким дыханием губит всё живое, иссушает плоть и сжигает душу. И сейчас, когда бесплодная пустыня надвигается на Сантару…

Сагаран замолчал и задумался, глядя на алтарь. Маленький огненный цветок чуть-чуть колыхался, отражаясь в диуриновых зеркалах. В святилище царил розовый полумрак, напоённый тонким, свежим ароматом. Сагаран всегда зажигал на ночь кусочек сандана, ценного топлива, которое лучше всего очищает воздух в закрытом помещении. На стенах смутно проступали очертания фигур. Огненные блики то и дело выхватывали из тени красивые мрачноватые лица с большими внимательными глазами. Гинту радовало, что смеющееся лицо Саггана скрыто тьмой. Он-то их, конечно, видит. Он следит за ними из темноты своими жуткими чёрными глазищами. И смеётся… Страшный бог, который заставляет гореть и тело, и душу. Ревнивый бог, который не терпит соперников.

— Сагаран, а если бы я была взрослой девушкой, он бы разгневался на тебя?

— Да.

— А твой отец… Он погиб, потому что…

Гинта запнулась, подбирая слова.

— Да, — сказал Сагаран, не дожидаясь конца фразы.

— Дед говорил, что в древности Саггана ещё называли богом любви. В Улламарне ведь до сих пор так считают?

— Страсть действительно подобна огню. Когда Гина отвергла Нэффса, он так страстно желал её, что вся его сущность превратилась в огонь. И он явился на землю в образе множества огненных гинз. Он всё же настиг Гину, и плодом этой любви стал огненный бог. Сагган — воплощение страсти. Раньше Саггану служили девы. Эти тиумиды строго блюли свою девственность, ибо они принадлежали только ему, богу. Потом Саггана стали воспринимать в основном как бога огненной стихии, и от его служителей требовалось прежде всего умение ладить с этой стихией. Так же, как служители Лиллы должны были не бояться воды, тиумиды Гины и Виринги владеть нигмой, а тиумиды Нэффса лучше других держаться в воздухе. Святилища росли, превращались в большие, роскошные храмы. Число тиумидов и тиумид увеличивалось. И служить богам уже позволяли не только тем, кто владел той или иной стихией, но и тем, кто умел складывать гимны, кто лучше других танцевал и пел, прославляя божество. Ведь ритм, красивые движения и музыка в сочетании с благозвучными и умными словами приятны богам. Теперь каждый, независимо от пола, может служить любому божеству, но так уж повелось, что богам служат в основном мужчины, а богиням — женщины. И огненными тиумидами сейчас обычно мужчины становятся. Кое-каким древним традициям уже не придают былого значения, но… Сагган по-прежнему ревнив. Тот, кто ему служит, должен принадлежать только ему.

— А почему тебя здесь недолюбливают? Я это давно уже заметила и ничего не могу понять. Если какие-то неразумные люди путают Саггана с Сайханом…

— Они действительно похожи, они же братья. А если серьёзно… Видишь ли, Гинта, когда творится что-то неладное, когда люди напуганы, некоторые из них озлобляются и начинают искать виноватых. И как правило ищут не там, где следует. Страх и злоба плохие советчики. Слабый вечно обвиняет сильного и далеко не всегда справедливо. К тому же сильный — это чаще всего тот же слабый, который просто старается скрывать свою слабость от других.

— Значит, в это святилище больше не ходят?

— Ну почему… Ходят, только редко.

— И они не боятся разгневать Саггана? Ведь без огня нам не прожить.

— Без воды тоже, однако многие боятся её в тысячу раз больше, чем огня. И водяных богов боятся. И даже к их служителям порой относятся с опаской.

Гинта промолчала. Она уже испытала на себе то, о чём сейчас сказал Сагаран. Наверное, он специально это сказал. Хотел предостеречь её от людской злобы. Той, что рождается из соединения глупости и страха.

— Девушки постоянно приходят. Погадать. Ещё говорят, в Улламарне сейчас не до любви. Как же…

Гинта не могла разглядеть в темноте лицо Сагарана, но судя по голосу, он улыбался.

— А ты можешь мне погадать?

— На кого?

— Ну… просто так.

— «Просто так» труднее, чем на кого-то определённого. Даже если задаёшь богу конкретный вопрос, он не всегда даёт чёткий и ясный ответ.

— Да, ответы богов часто бывают туманны и…

— И неоднозначны, — подсказал Сагаран. — Можно истолковать и так, и эдак. Человек как истолкует, так и вести себя старается. И в конце концов имеет то, что заслужил. Боги всегда дают нам право выбора. Ведь уважения достоин только тот, кто способен сделать выбор. Сам. У тебя пока нет жениха, но если ты хочешь увидеть своего будущего возлюбленного, я попрошу Саггана, чтобы он послал его тебе в эту ночь. Во сне, разумеется.

— И он пошлёт?

— Если сочтёт нужным, — засмеялся Сагаран. — Уже поздно. Спи, а я поговорю с ним.

Он перевернулся на живот и, подперев лицо руками, уставился на догорающий огонь. Его профиль смутно темнел в розоватом сумраке. Гинта смотрела на него, пока не уснула.

А приснились ей скалы. Те самые, что она сегодня видела в пустыне. Те, что когда-то стерегли границу между Сантарой и Бесплодными землями. Странные белые фигуры на фоне голубого неба. Изломанные, застывшие в мучительной истоме тела. Гиганты, разрывающие невидимые оковы. Пленные души… Наверное, они погрузились в тяжёлый сон, обессилев от попыток вырваться из камня. Чем больше Гинта смотрела на эти фигуры, тем больше они походили на людей. Они изменялись на глазах, обретая всё более чёткие и красивые формы, как будто их с невероятной быстротой обтёсывал какой-то незримый ваятель. Только самая дальняя, похожая на статую в купальне, казалась смутной, расплывчатой и колебалась в прозрачном воздухе, словно отражение в воде. Гинта шла к ней, чтобы рассмотреть её получше, и никак не могла дойти. Фигура удалялась от неё, хотя и стояла на месте. Гинта устала и решила, что хорошо было бы полететь. И она полетела… Или поплыла? Воздух стал плотным и прохладным. Она двигалась вперёд, разгребая его руками, как воду. Странная фигура, которую она хотела разглядеть, приближалась, но при этом не росла, а наоборот уменьшалась. Вот она уже рядом и наконец-то обрела чёткие очертания. Она тоже плыла по воздуху. Боясь упасть, Гинта ухватилась за руку мальчика-статуи и вдруг ощутила тепло этой руки. Вскоре она уже сидела за его спиной, крепко сжимая коленками гладкие бока дивного зверя. Он нёс их над землёй, взлетая всё выше и выше. Гинте хотелось, чтобы это был хель. Хотелось провести ладонью по мягкой голубой шерсти. Но её нёс странный водяной зверь, похожий на рыбу с человеческими глазами. Зверь, который катает на себе божественных детей Лиллы. Он подпрыгивает, зависает в воздухе и, изогнувшись, устремляется вниз головой обратно в воду — в свою родную стихию… «Он же сейчас нырнёт! — испугалась Гинта. — Но куда? Там же земля. Мы разобьёмся…»

Она испугалась, проснулась и не сразу поняла, где находится. Её со всех сторон окружало яркое сияние. Солнечные лучи зажгли в диуриновой чаше алтаря ослепительно-светлое пламя. Сагган смотрел на неё и смеялся, объятый солнечным огнём. Его волнистые золотые волосы сверкали так, что Гинта зажмурилась и отвернулась.

«И на том спасибо, — подумала девочка. — Сразу видно, что ты не любишь служителей воды».

Она хмуро одевалась, а перед глазами, то приближаясь, то отдаляясь, маячили фигуры. Гиганты, вырывающиеся из камня… Мальчик на водяном звере. Мальчик-бог…

— Ерунда какая-то, — пробормотала Гинта.

— Что?

Сагаран появился на пороге, заслонив дверной проём. Солнечный огонь на алтаре немного померк. Прозрачная золотая зыбь рассеялась, на стенах проступили смуглые, гибкие тела, глазастые лица, смотрящие насмешливо и вопросительно. Всё вокруг обрело чёткие формы, стало обыденным и ясным.

— Ты что-то сказала?

— Да нет… Я так…

Сагаран больше ни о чём не спрашивал. Они позавтракали, немного поговорили, и Гинта отправилась домой. Сагаран обычно стоял на пороге, пока она не доезжала до сухого раздвоенного дерева. Дальше тропинка сворачивала вправо, и святилище терялось из виду. Доехав до поворота, Гинта оглянулась, чтобы помахать Сагарану ещё раз, и сердце её сжала непонятная тоска. Она не любила отсюда уезжать. Она не любила оставлять его. Жаль, что он живёт здесь, а не в Ингамарне. И переезжать не хочет. Ни в какую. А ведь отсюда уже больше половины жителей разъехалось. Улламарна пустеет с каждым днём. Край белых гор… Белый цвет всегда считали цветом смерти. Наверное, где-то в мироздании образовалась брешь. Щель в пустоту. Пустота проникла в этот мир и пожирает его. Гинта вспомнила слова одной старинной песни:

Злая Кама ткёт сети колдовства,

Выдёргивая нити из покрывала мирозданья.

Коварная богиня, что разрывает ткань бытия…

Майма говорит: «Водяные боги и Кама часто бывают заодно». Поэтому к служителям воды всегда относились и относятся с опаской. Сагаран служит огню, и его тоже не любят. Ведь Сагган и Сайхан братья, а в пожираемой бесплодием Улламарне Сайхана боятся как нигде… Какая глупость! Почти все боги близкие родичи. За что можно не любить Сагарана? И как вообще можно его не любить?

Гинта знала, что многих удивляет её дружба с Сагараном. Майма недавно пошутила:

— Ты так часто ездишь к этому служителю огня… Люди уже поговаривают, что скоро Талаф начнёт ревновать.

— Сагаран годится мне в отцы, — весело отмахнулась Гинта. — А если Талаф воображает, что годится мне в женихи, то это самая пустая из всех его фантазий.

Она понимала — это была не просто шутка. Это был осторожный намёк — Майма всегда отличалась деликатностью. «Люди уже поговаривают…»

«Какое им до этого дело? — размышляла Гинта. — А Талаф… Он бы никогда не стал меня ревновать, даже если бы стал моим…»

Гинта нахмурилась и пришпорила хорта.

«Ну уж нет. Этому не бывать!»

В Сантаре даже у правителей не было в обычае принуждать детей к браку против их воли, но всё же в знатных семьях старались заранее присмотреть для наследника или наследницы подходящую партию. Гинта заметила, что из всех, кто близок её семье и часто гостит в Ингатаме, особую нежность к ней выказывают матери, имеющие сыновей в возрасте от десяти до двадцати лет. Никто пока не заводил с Гинтой серьёзных разговоров о замужестве, и никто ещё не называл Талафа её женихом, но девочка знала: все родственники и даже дед считают его самым подходящим мужем для наследницы Ингамарны. Во-первых, Талаф происходил из знатного, очень древнего рода, во-вторых, подходил Гинте по возрасту — он был старше её на пять лет. И наконец, Талаф, сын аттана Тахуна, являл собой воплощение всех достоинств. Боги наделили его и умом, и красотой, и силой. К тому же он умел держаться в обществе, и его родителям никогда не приходилось за него краснеть.

— Он смел, но при этом у него есть выдержка, благоразумие, — сказал недавно дед. — Очень ценные качества…

— Которых не было у моего отца, да? — холодно спросила Гинта. — Этот Талаф противный. Мне надоела его самодовольная физиономия. Он никогда никого не будет любить!

— Он тебя чем-нибудь обидел? — поинтересовался дед.

— Он? Меня? — Гинта презрительно скривила губы. — Вот ещё…

На самом деле он обижал её. При каждой встрече. Гинта вряд ли смогла бы объяснить, в чём именно это выражается. Последний раз она виделась с Талафом три тигма назад на каком-то празднике. Высокий и стройный, он выглядел старше своих пятнадцати лет и весьма непринуждённо беседовал со взрослыми девушками. Да и красавицы явно не избегали его общества. С юной аттаной он был сама любезность, но Гинте отнюдь не льстило это подчёркнутое внимание к её особе. Она чувствовала себя рядом с этим юношей маленькой, угловатой дурнушкой, неуклюжим взъерошенным птенцом. И не потому, что он был таким высоким и красивым — Гинту не раздражали чужие достоинства. Просто он так себя вёл… Когда Талаф наклонялся, обращаясь к ней с какими-нибудь ласковыми и учтивыми речами, Гинта читала в его блестящих карих глазах скрытую насмешку, а в его голосе ясно улавливала снисходительные нотки.

«Наверное, он воображает, что осчастливит меня, если станет моим мужем, — думала Гинта. — Очень мне нужно такое счастье — жить рядом с зазнайкой. А ведь у него слабое анх. Лучше бы он не доводил меня. Я не буду надувать губки, как все эти дурёхи, которые вокруг него вертятся. Тем более не буду царапаться, как дочки гиннуров, с которыми он забавляется в имении своего отца… Я просто поставлю его на место. Да так, что он навсегда выбросит из головы мечту занять когда-нибудь место рядом со мной».

Неприятные мысли одолевали Гинту всю дорогу. Только когда улыбающиеся молодые стражники распахнули перед аттаной ворота Ингатама, настроение её немного улучшилось. А вечером, ужиная в Большом зале с дедом и приятелями по школе, она уже не думала ни о своём странном сне, ни о странных фигурах в пустыне за Улламарной, ни, тем более, о зазнайке Талафе.