"Наследница Ингамарны" - читать интересную книгу автора (Зорина Светлана)

Глава 1. Дары щедрой земли

В этом цикле Гинта уже больше не ходила в храмовую школу. Слишком много времени и сил отнимали занятия в школе нумадов. Она готовилась стать абинтой и усиленно учила тануман. И почти каждый день бывала в лесу — с дедом и другими ольмами, которые, как и она, собирались перейти на вторую ступень. Они должны были знать лес, как свой дом. И они должны были научиться с ним разговаривать. Старый Аххан заставлял их узнавать растения с закрытыми глазами — на ощупь и по запахам, а птиц и зверей — по голосам. Он рассказывал ученикам о сезонных изменениях, которые происходят с растениями в течение цикла. Ольмы уже имели об этом представление после занятий в зимнем саду Ингатама, но в естественных условиях всё выглядело несколько иначе.

— Есть миры, где весна — это пора цветения, лето — пора созревания плодов, а осень — время сбора урожая, — говорил дед. — У нас плоды собирают почти что в течение всего цикла. И весной тоже. У нас конец весны — это конец цветения деревьев. Вы же знаете, первые шесть весенних тигмов она покрываются листвой и цветут. Затем они два с половиной года одновременно цветут и плодоносят. И наконец, перестают цвести, однако продолжают давать новые плоды. Это уже лето. А время, когда перестают появляться новые плоды, называют началом осени. Ну а зимой мы едим то, что запасли летом и осенью. К счастью, зима — самое короткое время цикла, всего один год. Есть миры, где постоянно зима. А есть и такие, где весь цикл длится только один год — как наша зима.

— Какой ужас, — сказала Гинта. — Так у них ведь, наверное, и плоды не успевают созреть!

— Успевают, — улыбнулся дед. — У них просто другие растения, которые плодоносят несколько иначе.

— И они не похожи на наши?

— Есть и похожие. Но они всё равно другие.

— А тот мир создали другие боги?

— Да. Но образец, который им дал Великий Нумарг, похож на тот, по которому создан наш мир. Есть миры похожие, а есть такие разные, что их даже трудно сравнивать. Ваятель ставит перед учениками сделанную им фигурку, и они лепят, глядя на образец учителя. Чем талантливее ученик, тем больше своего он вложит в эту работу. Она будет похожа на фигурку наставника и всё-таки она будет другая.

— А если ученик неспособный?

— Тогда созданное им будет менее красиво, чем у его товарищей.

— И мир у такого создателя будет не очень красивым?

— Ничего не поделаешь. А иногда мастер раздаёт ученикам совершенно разные фигурки…

— И возникают совершенно не похожие друг на друга миры! — воскликнула Гинта.

— А может, было так, — продолжал дед. — Великий Нумарг показал своим ученикам несколько заготовок и предложил каждому выбрать ту, что ему больше нравится. Возможно, какой-то образец понравился многим. Они трудились, подражая ему и в то же время привнося в работу что-то своё. И получилось несколько миров, похожих друг на друга и в то же время разных.

— Я думаю, миров, похожих на наш, много. А наш — самый красивый.

— Не знаю, — засмеялся дед. — Саввили живут в болотах, и для них нет ничего краше мутной воды и тины.

— То есть каждому кажется, что его мир самый красивый?

— Не каждому, но, наверное, многим. И это естественно. И каждый в силах сделать свой мир ещё красивее. У Великого Нумарга много учеников. Один из них — Нумарг, создавший наш мир. Наши боги — его ученики и в то же время наши наставники. Мы трудимся вместе с ними, украшая эту землю, и от нас тоже многое зависит. Ведь именно люди сделали так, чтобы плоды, рождаемые землёй, стали вкуснее и больше. Это сделали лучшие их детей земли.

— А дети воды?

— Они предпочитают только пользоваться тем, что даёт земля. Они даже не верят, что можно управлять нигмой. Точнее, не хотят этому верить. Всё пытаются доказать, что путь познания мира, который выбрали они, — единственно правильный.

— Дедушка, а Таввин говорил, что валлоны в последнее время тайно лечатся у наших самминов, а некоторые даже хотели бы изучать таннум.

— Да, — усмехнулся дед. — А кое-кто из наших подался в Валлондорн и восторгается движущимися железяками.

— Я бы тоже хотела посмотреть на эту железную дорогу, — сказала Гинта. — Мне просто интересно. Может быть, у их нумад… абеллургов какой-нибудь свой таннум?

— Конечно. Они тоже хранят свои знания в секрете. Мы не разглашаем своё учение, чтобы им не воспользовался кто-нибудь неразумный. Или злой. А валлонские абеллурги сами творят зло и скрывают свои знания от людей, чтобы легче было их обманывать.

— Дедушка, а наши нумады… Они не делают плохого?

— К сожалению, среди нумадов тоже встречаются люди, которых следует остерегаться. До сих пор кляну себя за то, что вовремя не раскусил Тагая. Я уже многому успел его научить.

— А где он сейчас?

— Не знаю. У меня не поднялась рука на своего ученика. К тому же я не уверен, что он действительно опасен. Мы иногда преувеличиваем.

— А правда, что главного валлонского абеллурга зовут Айнагур? Ведь это одно из древних имён птицы ванг.

— Да. У нас даже чёрные тиумиды никогда не дадут человеку такое имя.

— А ведь он слуга Эйрина. Первый из его слуг… Таввин говорит, что этого Айнагура все боятся. Потому что он никого не любит. Кроме своего бога.

— Чёрный слуга светлого бога, — задумчиво произнёс дед. — Что ж, где солнце, там и тени…

Первый урожай акавы собрали в конце первого весеннего года. Гинта часто бывала в храме яркой луны и любила гулять в священной роще Санты. Стройные белоствольные деревья оделись листвой ещё в третьем весеннем тигме. Через некоторое время среди голубоватых листьев засияли крупные белые цветы. Сначала их было мало, но в каждом тигме появлялись новые бутоны. Потом самые первые осыпались, оставив на ветвях светлые шарики плодов. Эти шарики росли, наливались голубым, синели. Спелый плод акавы с головку грудного младенца. Он ярко-синий и весь покрыт мягким беловатым пушком. Гинта с удовольствием помогала тиумидам Санты собирать урожай. Как странно было видеть на деревьях плоды вперемежку с цветами. Гинта знала, что на месте этих цветов через три-четыре тигма появятся новые плоды. И одновременно с этим на ветвях распустятся новые цветы, из которых потом тоже разовьются плоды.

А ещё через тигм сняли первый урожай фисса. У этого дерева тёмный, синевато-серый ствол, а резные листья светло-голубого, почти белого цвета, с яркой синей окантовкой. В середине первого весеннего года фиссы покрывались лиловыми цветами. А через четыре тигма созревали продолговатые тёмно-синие плоды. У фисса так же, как и у акавы, в течение всех трёх весенних лет появлялись новые цветы. На четвёртый год цикла, который считался первым летним годом, цветение прекращалось, однако плодоносили деревья до самой осени, все четыре летних года. Почти у всех плодовых деревьев Сантары новые плоды вырастали на месте старых. Главное — не отрывать веточку, которой плод прикреплён к ветви. Через несколько тигмов на её конце завяжется новый плод. И так всю весну и всё лето.

Хума поспевала гораздо позже. Цвести она начинала только в конце первого весеннего года. Хума — невысокое, развесистое дерево с огромными — полкапта в диаметре — цветами. Они бывают жёлтые, оранжевые, реже алые. Длинные, плотные листья хумы в течение всего цикла имеют яркий нежно-зелёный цвет, а желтовато-коричневый ствол снизу покрывается мхом. Это дерево любит влагу и растёт в основном в сырых низинах. В начале второго весеннего года серединка цветка хумы уплотняется, округляется и твердеет. Лепестки складываются, и каждый цветок становится похож на огромную руку, сжимающую золотистый плод. Созревают первые плоды в конце второго весеннего года. И самое интересное, что цветы хумы не осыпаются. Спелый плод падает на землю, и цветок опять раскрывается, словно разжавшаяся ладонь, и снова обращается к солнцу, чтобы, впитав его тепло и свет, вырастить следующий плод. На четвёртый год цикла новых цветов уже не появляется, зато старые продолжают заботливо «выращивать» плоды. Каждый цветок приносит за весну, лето и первый осенний год десять-пятнадцать плодов. На второй осенний год цветы хумы начинают вянуть. Иногда их срывали и ставили в вазы. Плотные, с жёсткими кожистыми лепестками, они подолгу стояли в подсоленной воде. Каждый сантариец знал, когда цветок, как говорится, отработал своё. Пока цветок давал плоды, его никто не трогал. Плоды хумы были удивительно вкусны. Золотистая кожура легко снималась, обнажая прозрачную, розоватую студенистую массу.

Дерево зунн зацветало ещё позже — в середине второго весеннего года. Его красные цветы, словно яркие звёздочки, горели среди густой фиолетовой листвы. Тёмно-красный ствол казался слишком тонким для его пышной кроны, но держал он её легко, так как не было древесины прочнее, чем у зунн. Плодоносить это дерево начинало поздно, а заканчивало рано. Последний урожай снимали в конце лета. Зато плоды зунн очень долго хранились. Плотную красную кожуру можно было снять только при помощи острого ножа. А под ней нежно розовели полупрозрачные дольки — сочные и немного терпкие на вкус. Кожуру плодов зунн сушили и заваривали от головных болей и малокровия. А также использовали для изготовления яркой и очень стойкой краски, которой расписывали ткани.

Аркона была самым большим из плодовых деревьев Сантары. И наверное, самым необычным. Оно плодоносило всего один раз в цикл, и плоды его созревали в течение пяти лет. Но употреблять их в пищу можно было на разных стадиях зрелости. Длинный светло-коричневый ствол арконы напоминал пирамиду из множества колец, и это подобие естественных ступенек помогало забираться на дерево. На стволе не было ни единого сучка, широкая, плоская крона находилась на самом верху — гигантские, растущие параллельно земле ветви, усеянные веерами продолговатых ярко-зелёных листьев размером до двух каптов. Зацветала аркона в середине весны. Огромные золотисто-белые цветы свисали на прочных стеблях с каждого веерообразного пучка листьев. Цветущая аркона напоминала стройного великана с пышной шевелюрой и свисающими до плеч длинными серьгами. Ветер раскачивал их и играл ими, но чтобы сорвать хотя бы лепесток, нужна была хорошая буря. А если срывало целый цветок, его торжественно несли в ближайший храм Гины или в святилище Виринги. Цветы арконы — самые крупные из цветов, украшающих леса Сантары. В диаметре они порой достигали полутора каптов. Из каждого лепестка можно было сделать навес от дождя. Плоды арконы собирали колдуны, нумады, ученики нумадов, а также те, кто, не обладая особыми способностями к таннуму, всё-таки умели ладить со стихией воздуха и, случайно сорвавшись с гигантского дерева, не убились бы насмерть и не покалечились. Далеко не каждый способен стать колдуном, и мало кому удавалось стать нумадом, но в Сантаре было достаточно людей, умевших ладить с той или иной стихией, за исключением, конечно же, воды. С ней и не каждый нумад мог договориться. А вот духи воздуха считались самыми покладистыми.

Первый урожай арконы собирали в начале лета. Под деревом растягивали огромный кусок плотной ткани. Кто-нибудь с топориком за поясом влезал на аркону и перерубал стебли, прочно соединяющие плоды с ветвями. Так прочно, что не сразу и перерубишь. Зато плоды арконы никогда не падали с деревьев сами. И хвала Гине! Ведь размером они раза в полтора больше человеческой головы. В начале лета с каждого дерева срубали примерно треть плодов. Скорлупа раннего плода светло-жёлтая, золотистая, а начинка белая и напоминает густое сладковатое молоко. В конце третьего летнего года скорлупа становится ярко-жёлтой, и плоды собирают второй раз. К этому времени их начинка превращается в вязкую, очень вкусную кашицу. Один плод — целый горшок каши, ужин на всю семью. Последний сбор урожая арконы осенью. Плоды окрашиваются в ярко-оранжевый цвет, а начинка загустевает настолько, что её приходится резать. Она менее сочна и ароматна, чем та, кашеобразная, зато осенний плод арконы может очень долго храниться — всю зиму и два весенних года следующего цикла. Плотную белую массу режут на куски, пекут, жарят, варят в молоке.

Дерево саддуг немного походило на аркону. Во-первых, тем, что плодоносило тоже раз в цикл. Во-вторых, веерообразными пусками листьев. На этом сходство заканчивалось. Кривоватый, ветвистый саддуг был раз в десять меньше арконы. Нижние ветки обычно росли на высоте не более капта от земли, так что залезть на это дерево было очень легко. Сейчас, весной, в каждом пучке листьев розовела пирамидка из маленьких цветочков. К лету лепестки осыплются, останется только жёлтый пестик длиной с ладонь — будущий плод. Какое-то время он будет почти неразличим среди ярко-жёлтой листвы. Но ближе к осени листья покраснеют, а плод наоборот посветлеет и в конце концов станет белым. Гинта помнила, как чудно выглядела саддуговая роща осенью, когда в красноватом сумраке, среди ярких листьев всюду горели белые огоньки. Собирают плоды саддуга в середине второго осеннего года. Сырыми их не едят, они жестковаты и немного горчат, зато в жареном и солёном виде они настоящее лакомство.

Но, пожалуй, больше всего Гинта любила плоды сарана. Его огромные кусты занимали чуть ли не весь южный отсек зимнего сада. Лесные же заросли сарана являли собой совершенно потрясающее зрелище. Весной они напоминали высокие стены, завешанные тёмно-зелёными коврами, на которых искусно вытканы белые или розовые цветы с продолговатыми жёлтыми серединками. Цветы сарана, плотные и кожистые, красовались среди сочной зелени два с половиной года — почти всю весну. Лепестки их за это время не изменялись, а вот жёлтая серединка постепенно вытягивалась, росла. В начале лета лепестки опадали и на ветках желтели продолговатые плоды размером в полтора локтя. У одних сортов они остаются жёлтыми, у других розовеют. Первый сбор урожая на второй летний год. К концу лета на месте сорванных плодов вырастают новые. Нет запаха приятней, чем запах спелого сарана. А если снять мягкую волокнистую кожуру, то можно просто голову потерять от сладостного аромата, который источает нежный розовато-белый плод. Саран обычно едят сырым. Неплох он и в печёном виде. Его сушат и делают превосходную муку, которая в плотно закрытой посуде может храниться почти весь цикл. Из неё пекут вкусный хлеб и белые лепёшки. Её добавляют в молоко и этой смесью кормят худых, малокровных детей.

Недалеко от замка находилась маленькая деревенька под названием Сарантама. А назвали её так потому, что все её двадцать шесть домов уютно разместились в углу между двумя мощными стенами сарана. Конечно, когда цветы осыпались, деревня имела не такой праздничный вид, как весной, но жителей это не огорчало. Они говорили, что высокие заросли защищают их от жаркого летнего солнца. А осенью, когда начинало холодать, кусты сарана оголялись гораздо раньше других деревьев и кустарников, теперь уже наоборот стараясь пропустить побольше солнечного тепла и света. Саран — кустарник, однако он выше многих деревьев. Ветви его прочны и так изогнуты, что по ним очень удобно лазить.

Разновидностей орешников в Сантаре было много, но самыми вкусными считались орехи финган, которые собирали весной. Финган — маленькое, кривое деревце с серым стволом и зеленовато-белыми листочками. Растёт оно в сырых, тенистых местах, часто возле болот. Летом эти странные деревья не только не плодоносят, но и вовсе опадают. Их голые серые сучья совершенно теряются в высокой траве. Финган надо обирать до начала третьего весеннего года.

Ученики Аххана, изучая лесные растения, заодно помогали слугам Ингатама делать заготовки. Гинта вместе с другими ольмами собирала орехи финган, весенние ягоды — ялис и марун, а также лакуму — сладкую смолу дерева лак. Росло оно всюду, однако собиратели ценной смолы знали, что лак любит соседство лунда, растущего обычно на сухих, возвышенных местах. Лунды — стройные белоствольные деревья с широкими белыми листьями, которые к началу лета немного темнеют и приобретают серебристый оттенок. Гинте нравились светлые, напоённые солнцем лундовые рощи. Чёрные стволы лаков казались здесь сгустками тьмы, танхами, которые случайно забрели сюда из царства ночи. Весной кора лаков блестит от смолы. Собирать её лучше, пока она жидкая. К концу второго весеннего года она застывает, и её приходится откалывать топориком. Сладкоежки занги и дикие айги обожают лизать застывшую лакуму, поэтому в Сантаре издавна существует правило — оставлять смолу на нижней части ствола.

Застывшую лакуму толкли, делая сладкий порошок, который добавляли в кушанья и напитки, но жидкая весенняя смола ценилась больше. Она шла на изготовление фруктовых и ореховых конфет — любимого лакомства и сантарийских, и валлонских детей. Из засохшей и размельчённой лакумы тоже можно варить сладости, но это уже не то. Так что очень важно собрать достаточное количество весенней смолы вовремя и хранить её в жидком виде. Для этого в неё добавляли сок тиувы, который называли напитком богов. Тиува в переводе с древнего языка — «божественный стебель» или «трава богини». Это пучки полых суставчатых стеблей длиной с локоть, заполненных прозрачным соком. Он не имеет никакого запаха и почти не имеет вкуса, только чуть-чуть кислит. Считается, что его пьют лесные божества, и он помогает им сохранять вечную молодость. На простых смертных сок тиувы такого действия не оказывает, так что люди используют его для других целей. Он позволяет подолгу хранить продукты. Например, если добавить божественный сок в вино, то в плотно закрытой посуде оно остаётся неизменным в течение пятисот лет. Мясо, вымытое в соке тиувы, может лежать в тепле десять-пятнадцать дней и не испортится. А что касается плодов, то сантарийцы по несколько лет хранили их в больших сосудах с водой, в которую добавляли сок божественной травы.

Тиува росла повсюду, но особенно много её было в сырых низинах. Лучше всего она уживалась с лугвой. Не так-то просто было продираться сквозь густые заросли плотной, жёсткой травы высотой со взрослого человека и выискивать пучки хрупких бледных стебельков.

— Лесные боги специально прячут от нас тиуву? — спросила однажды Гинта у деда. — Они боятся, что мы им ничего не оставим?

— Может быть, — засмеялся тот. — Хотя её так много, что, я думаю, всем хватит — и богам, и людям.

Гинта знала тануман лучше всех ольмов, но дед пока не хотел переводить её в абинты.

— Подожди хоть годик, — сказал он. — Ты ещё так мала.

Когда и через год повторилось то же самое, Гинта не на шутку рассердилась.

— Может, мне до старости ходить в ольмах!

— До старости… — усмехнулся дед. — Если тебя в десять лет волнует приближение старости, то что должен чувствовать я! Абинтами обычно становятся не раньше двенадцати…

— Но я раньше начала! Или я меньше всех знаю и умею?

— Ты знаешь и умеешь больше всех, — серьёзно ответил дед. — И все это видят. Ты раньше начала, потому что тебя опасно было оставлять без присмотра. Ты быстрее всех учишься, но… Гинта, растёшь ты не быстрее других. Я пока не хочу, чтобы ты одна жила в лесу. Ну подожди ещё с год…

— А потом ты скажешь…

— Нет, обещаю, что через год я возражать не буду. Я знаю, на первой ступени тебе давно уже нечего делать. Но ведь ты с самого начала пользуешься свободой, о которой другие и не мечтают. Тебя с первого года обучения чаще видят среди мангартов, чем среди ольмов. В моей школе всегда был строгий порядок. Для тебя постоянно делаются исключения — из-за твоей юности и твоего раннего развития. И вот теперь, когда из-за твоей юности мне приходится кое-что тебе запретить, ты должна с этим смириться. Через год я переведу в абинты Суану. Всё-таки будешь не одна среди мальчишек.

Гинта презрительно поморщилась. Среди мальчишек она чувствовала себя превосходно. Гораздо лучше, чем среди иных девчонок.

— Жить в лесу — не то, что в замке, — заметил дед. — Иногда захочется, чтобы рядом оказалась какая-нибудь подружка.

Учениц у старого Аххана было немного. Никто не запрещал женщинам изучать таннум, но нумадами они становились реже, чем мужчины. Гинта однажды спросила, почему. Дед ответил:

— Женщина, как правило, очень много отдаёт детям, а силы человека ограниченны. Ты ведь знаешь, у нумадов редко бывают дети. И обычно не больше одного. Человек должен делать то, что он может делать лучше других. Женщине больше подходит растить детей, а не деревья и диуриновые камни. Со вторым прекрасно справятся и мужчины, а вот то, что мать может дать ребёнку… Этого ему больше никто не даст.

— Значит, мне чего-то не додали? — спросила Гинта. — Ведь я с самого рождения расту без матери.

— Зато другого тебе дано больше, чем всем остальным. Сирот много, но не каждому из них что-то даётся взамен.

— А если я умею растить камни, цветы и деревья, я не смогу вырастить ребёнка?

— Ну почему… Думаю, как раз тебя вполне может хватить и на то, и на другое. Если ты будешь правильно распределять свои силы.

— Дедушка, а правда, что нумадами становятся всё больше некрасивые женщины?

— С чего ты взяла?

— Да просто… говорят…

— Глупости! Нумада Хамана, жена минаттана Сингира, славилась не только своим искусством, но и красотой. А среди моих учениц не было и нет ни одной дурнушки.

«Кроме меня», — подумала Гинта. Однако вслух ничего не сказала. Она знала, что деда сердят такие разговоры.

Суана была старше Гинты всего на полтора года, но выглядела гораздо взрослее её. На Суану уже посматривали юноши, и она воспринимала это как должное. Ещё бы! Она была хорошенькая, и у неё уже вовсю росла грудь.

«Может, через год-полтора и у меня что-нибудь заметно будет», — с надеждой думала Гинта.

Суана была дочерью одного из местных аттанов, и хотя в школе нумадов происхождение не имело никакого значения, не скрывала, что гордится своим знатным и очень древним родом. Она появилась в школе в середине первого весеннего года и с самого начала упорно пыталась подружиться с внучкой Аххана. Гинта ничего против неё не имела, но ей было гораздо интереснее в обществе мангартов. Да и они смотрели на маленькую аттану почти как на равную. Гинта старалась быть любезной с Суаной и даже познакомила её с Миной. И вскоре заметила, что Мине и Суане вдвоём гораздо лучше, чем с ней, Гинтой, хоть обе девочки и старались этого не показывать. Гинта не обиделась. Чем старше она становилась, тем больше любила одиночество. И тем лучше понимала Сагарана, уединённо жившего в своём маленьком святилище.