"САТАНИНСКОЕ ЗЕЛЬЕ (сборник)" - читать интересную книгу автора (Петухов Юрий Дмитриевич)

Наваждение третье

Гудун-Ку уже трижды заглядывал в Колодец Смерти. И все впустую! У него оставалась одна-единственная попытка, ведь число четыре — священное число тольтеков, и если он не выловит из Шибальбы кого-нибудь, его самого принесут в жертву кровавому богу Уитцилопотчли. Трижды уже из-под подножий Малой пирамиды раздавались глухие недовольные воздыхания, бог гневался.

Да и столпившиеся вокруг пирамиды зрители, окруженные рядами жрецов-исполнителей, колоннами палачей-любителей и восседающими на каменных столбиках стражами-карателями, проявляли беспокойство и откровенно роптали. Их собрали почти изо всех перекрестных миров, выволокли из самых различных временных уровней, чтобы затем выборочно вернуть восвояси — слава о Мире старого бога Ицамны должна была прокатиться по всем закоулкам Внешних миров! Да, именно должна! Недаром же с утра до ночи здесь лилась человеческая кровь, лилась для утехи создателей Всего Сущего! Но мало было богам человеческих жертв, мало! Им требовалось кое-что послаще, повесомей. И потому, наверное, прошлой ночью Большому Жрецу Кецалькоатля, прислужнику Змея, Покрытого Перьями, было пророческое видение.

Он позвал к себе Гудун-Ку и, почти не разжимая старческих губ, сказал:

— В высыхающих трясинах Шибальбы, сумеречного Царства Мертвых, бьется в ужасающих судорогах Исполинский Прозрачный Червь. Если он пожрет всю кровь, все трупы, сбрасываемые в Колодец Смерти, он обретет невероятную силу и вырвется из Шибальбы, чтобы поглотить и весь наш благостный мир, Мир Ицамны!

Гудун-Ку почтительно преклонил колена перед Большим Жрецом. И ударился головой о мраморную плиту в знак подчинения. Гудун-Ку не был законорожденным тольтеком. Заклинатели владык Подземного Мира, свирепых богов Болон-Ти-Ку, выловили его еще младенцем в смежных областях Шибальбы. Тогда он был милым головастиком, улыбчивым и клювастым. Но к совершеннолетию Гудун-Ку развился в могучего и красивого зверочеловека. Он был вдвое выше самого рослого тольтека. Мускулистые руки свисали почти до земли. Львиная грива прикрывала его крутые, бугристые плечи. Два зеленых глаза светились изумрудами. Пучок перьев торчал изо лба, с красотой их могли сравниться лишь павлиньи перья. А клюв стал огромен и страшен, изогнутым долотом он свисал вниз. По семь когтистых пальцев было на руках Гудун-Ку, и каждый был унизан перстнем с драгоценным камнем — всеми цветами радуги переливались перстни. Но Гудун-Ку воспитывался среди тольтеков с самого детства и считал себя тольтеком, никем иным. Он в два раза тщательнее соблюдал все обряды, втрое ревностней исполнял ритуальные действа. Его все любили. Не было исполнителя искусней и талантливей.

— Принести гарпун Хун-каме! — выдавил Большой Жрец и хлопнул в ладоши.

Прислужники приволокли, сгибаясь от тяжести, железный зазубренный гарпун, выкованный самим подземным богом.

— И копье Вукуб-каме! — Жрец снова хлопнул.

Шестиметровое складное копье с изогнутым острейшим наконечником прислужники не смогли поднять, они его тянули, по плитам, выбиваясь из сил, видно, только самому Вукуб-каме, демону Шибальбы было по руке смертоносное орудие.

— Возьми! — приказал Большой Жрец. — Ты должен выловить Прозрачного Червя, прежде чем Солнечный Диск коснется верхнего рога Тескатлипоки.

Гудун-Ку поклонился и, взвалив на одно плечо гарпун, на другое копье, ушел. Он все понял. С Большим Жрецом не спорят. Он всю ночь провозился, прилаживая к концам копья и гарпуна тончайшую витую проволоку — Колодец Смерти был глубок, а проволоки у Гудун-Ку было всего пять мотков, если Червь уйдет в глубины Шибальбы, его ни за что не достать!

С первыми лучами Солнца, когда еще только начали кнутами и плетьми сгонять к подножию пирамиды приглашенных, Гудун-Ку поднялся по крутой лестнице наверх. Солнечному Диску ползти до верхнего рога каменного изваяния Дымящегося Зеркала, Тескатлипоки, было еще очень долго. Но Гудун-Ку забросил гарпун в Колодец.

Из черного зева валил едкий дым, доносились стоны, вопли духов подземного обиталища, несло смрадом… но гарпун болтался словно в пустоте. И потому когда он вдруг застрял в чем-то через целую вечность после броска, Гудун-Ку дернул на себя конец витой проволоки, дернул со всей силы. Гарпун вылетел молнией, всего лишь полчаса после рывка он несся по жерлу Колодца Смерти, а вырвался… и тут же упал на плиты. В иззубренном острие торчал черный дымящийся шмат полуразложившегося мяса. Сорвался проклятый Червь! Сорвался, если только это вообще был он!

Но через минуту Гудун-Ку был уже спокоен. Он забросил копье Вукуб-каме. И уселся на вершине Колодца Смерти, уставился на застывших в молчании зрителей. Он еще никогда не видал такой пестрой толпы. Кого в ней только не было: и волосатые, грязные гардизцы с Рогеды стояли, разинув рты, и пелигианцы всех уровней, жабообразные и бесконечно тупые, и звероноиды с Гадры, облезлые, плешивые, и гадкие, и человекоящеры с подводных рудников Гиргеи, и морщинистые залузбарцы, одноглазые и одноногие, и полумифические земляне всех времен и племен, в папахах, тюбитейках, перьях, платках, шляпах и вообще без ничего, но в основном стояли отраженные человекообразные, двуногорукие, двуглазые, рогастые, носастые и любопытные.

Гудун-Ку разглядел в зверолюдской массе отраженного земного инко-тольтека, почти что родственника, — знающие тольтеки поговаривали, что на полумифической, нереальной Земле жили существа, почти во всем повторяющие обитателей Мира Ицамны, даже не верилось!

Через час Гудун-Ку вырвал копье, унизанное трупами шестнадцати мегаантропов. Это была откровенно неудачная попытка. Большой Жрец, восседавший на Великой пирамиде, наблюдавший за исполнителем, послал из Магического Кристалла фиолетовый луч. Луч сбил половину правого рога с головы Гудун-Ку и опалил крайние перья. Это было очень неприятно, хотя и почти не больно. Так оплошать! Гудун-Ку бросился к трупам и на глазах у всех разорвал один, самый жирный и налитой, своим огромным клювом, разорвал в клочья, разбрызгивая по сторонам мерзостную черную спекшуюся кровь. Остальные трупы он побросал с пирамиды жрецам-исполнителям, те быстро расправились с ними, вымазав бурой жижицой лица каждого из приглашенных. Большой Жрец благосклонно кивнул седой мохнатой головой и улыбнулся, обнажая единственный ядовитый зубклык, желчь потекла из его рта ручейками, а это был добрый знак.

— Он не хочет ловить Червя! — выкрикнул снизу какой-то смельчак из гиргейцев.

Стражи-каратели тут же попрыгали со столбиков и задушили наглеца. Но делали они это без охоты, без рвения, видно, им самим не нравился сегодня любимецисполнитель.

На третий раз Гудун-Ку бросил гарпун Хун-каме. Заглянул в Колодец. Лицо тут же опалило пульсирующим огнем подземного царства. Он отпрянул, повел рычагами, к которым крепилась витая проволока. Внизу начинали роптать. Но он не слушал. В конце концов, каждому суждено рано или поздно стать избранником кровавого бога Уитцилопотчли. И если его час придет сегодня, значит, божество смилостивилось к нему, и надо только радоваться.

— Он бездельник! — орали из толпы.

— Дармоед!

— Трюкач дешевый! Шарлатан!!!

— Заменить исполнителя!

— Самого его в Колодец!

Стражи-каратели не успевали душить вольнодумцев — у многих от напряженной работы полопались удавки, приходилось расправляться с горлопанами собственными руками. Это было нелегко. Но Большой Жрец не вмешивался. Молчаливым истуканом восседал на Алмазном Троне Великой пирамиды. И лишь временами фиолетовый луч Магического Кристалла испепелял кого-нибудь.

— Попался! — прохрипел наконец Гудун-Ку. И рванул рычаги на себя.

Гарпун возвращался долго. Но когда он вырвался из Шибальбы с извивающимся на его конце черным существом, все невольно отпрянули, вздох ужаса прокатился по толпе. На конце гарпуна бился в конвульсиях сам Аргавар Блистательный! Да еще в подлинном своем обличий! Из матово-черного, покрытого хитином, бочкообразного тела торчали смертоносными крючьями шесть пар рук и шесть пар ног, усеянных сверкающими агатовыми когтями. Двенадцать черных перепончатых крыльев бились в воздухе, порождая ураганы и смерчи. Сегменты желтых пронзительных глаз высвечивались изо всех суставов и из шарообразной голой, усеянной шипами, полипами и жвалами, головы!

— Во-он! Все во-о-он!!! — проревел Аргавар.

Сорвался с гарпуна. Набросился на Гудун-Ку. Но тот уже выставил перед собой Секиру Справедливости — божественный неотразимый топор Кецалькоатля. Спорить с обладателем Секиры не полагалось, это было просто бесполезно. Лишь Большой Жрец мог развеять чары Секиры Справедливости. Но Большой Жрец был на стороне Гудун-Ку.

Аргавар Блистательный зашипел оглушающим шипом, так, что у большинства приглашенных полопались барабанные перепонки, испустил зверский вопль, потрясший небеса, и прыгнул обратно в Колодец Смерти. Еще долго из мрачного жерла доносились заклятия и скрежет.

— Сбросить его самого в Колодец! — не сдавались наглецы.

Палачи-любители помогали карателям — толпа приглашенных должна была быть покорной и молчаливо внимающей, всякого, осуждающего Большое Таинство надлежало изъять из нее навечно. Но не редела толпа, не редела! Видно, все новые приглашенные прибывали из иных миров. И весело хлестали кнуты по их спинам, игриво прохаживались по головам и плечам свистящие небесными соловьями плети. Ни что не могло испортить празднества!

Гудун-Ку долго готовился к четвертому забросу. Уже подкрадывалось Солнце к нижнему рогу молчаливого Тескатлипоки, Уже легли мрачные тени на змеиную голову скалящегося Кецалькоатля и высветили отраженные лучи вздетую к небесам грудь богини земли Тлальтекутли, из чьего тела Ицамна сделал землю, а из волос — деревья и травы, из глаз — колодцы и озера. Тяжело вздохнула Тлальтекули, и взвился над окраинными вулканами черный пепел, застилая окоемы неба.

А Гудун-Ку не спешил. Он поводил рычагами, подтягивал витую проволоку, стучал клювом по краю колодца. Он не хотел рисковать. Раз Большой Жрец повелел достать Исполинского Прозрачного Червя, он его достанет! Хоть с самого дна Шибальбы, хоть из высыхающих трясин Царства Мертвых, но достанет!

И вот копье зацепилось за что-то хлипкое, червеобразное. Гудун-Ку осторожно, боясь спугнуть удачу, повел рычагами, попробовал натяжение проволоки. Да, добыча зацеплена! Пора! Резким движением он вывел рычаги до отказа за спину. Рванул обеими могучими руками проволоку. И минуты не прошло, как копье с крюком показалось из жерла Колодца. Гудун-Ку ухватился за Секиру… Но похоже, надобности в ней не было. На крюке трепыхалось двуногое и двурукое человекообразное существо, бледное, но совсем даже не прозрачное.

— Какой это Червь?! — выкрикнули снизу.

— Шарлатан! Мошенник!

— Давай Исполинского Червя, этот никакой не исполинский!

Гудун-Ку растерянно развел руками. Вспыхнули всеми цветами редкостные перстни. Затряслись на голове остатки перьев. Клацнул клюв. Гудун-Ку не знал, что сказать, он не знал и — что подумать!

Голос Большого Жреца прозвучал неожиданно, словно гром из тучи в ясный день.

— Это и есть Исполинский Прозрачный Червь! — провозгласил Жрец. — Это и есть любимейшее лакомство богов! А сомневающиеся пусть вглядятся внимательнее. Смотрите, невежды, разве не громаден этот монстр для червя?!.

— Громаден!!! — проревели хором стражники, жрецы и палачи-любители.

— Огромен! — подхватили все остальные. — Просто исполин! Чудовищно громаден!!!

— А в подземных трясинах он раздувается и вовсе до невиданных размеров, он заполняет собою Обитель Мертвых! Эта Исполинская гадина бесконечна!

— Бесконечна-а-а!!!

— И прозрачна! — устало выдохнул Большой Жрец. На зубо-клыке у него висела желтенькая капля яда. Мохнатый ворс на голове торчал дыбом. Он тяжело опустился на кресло. И благосклонно взглянул на Гудун-Ку. Тот склонился в поклоне.

— И ничего не прозрачен! — завопил какой-то смутьян снизу.

Его тут же придавили. Но великодушный Большой Жрец все же пояснил толпе:

— Вот раздуется — и будет прозрачным! Истинно вам говорю — это и есть чудовищный, несущий всему миру гибель, бездушный и зловредный, всепожирающий и ненасытный Исполинский Прозрачный Червь!

Толпа замерла в оцепенении, смертельный ужас сковал ее. Даже окраинные вулканы прекратили извергать лаву и пепел, притихли. Солнечный Диск, словно пронзенный серебрянным острием, висел на верхнем роге мрачного бога Тескатлипоки.

Сергей открыл глаза. И тут же их закрыл опять. На него смотрела такая жуткая морда, что в сравнении с ней багровая харя хмыря-карлика представлялась ангельским ликом. Это уж точно — галлюцинация, решил Сергей.

Во всем теле поселилась лютая боль. Было такое ощущение, будто насквозь проткнули, а потом запихали в мешок и бросили вниз с гигантской крутой лестницы. Сергей попробовал шевельнуть рукой — не тут-то было! Опять связали! Опять мытарства начинаются… Начинаются? Нет, они и не кончались. Слава Богу, хоть от хмырей удалось удрать! Лучше уж немного помучиться, чем быть «порезанным в лапшу».

Сергей осторожно приоткрыл один глаз — жуткая морда не пропала, наоборот, стала больше, видно, при двинулась поближе. Каких же только уродов ни рождает белый свет! Сергей опять зажмурился. Но два круглых немигающих глаза над огромным клювом стояли перед его внутренним взором как наяву.

Обдувало свежим ветерком. Сергей сообразил — он где-то на открытом пространстве, не в подземелье во всяком случае и не в пыточной. Уже хорошо! Лежать было неудобно — ноги свисали вниз, под затылком ничего не было, твердое холодное ложе упиралось лишь в спину, ягодицы и верхние части ног.

— Где я? — спросил Сергей.

Клювастый отпрянул, он явно не ожидал вопроса, а может, просто испугался. Со всех сторон донесся приглушенный гомон, какой-то посвист, звуки сочных ударов, стоны, шипы, вскрики.

Сергей повернул голову. И увидал внизу, под собой, целое море народа. Причем народ был странный: среди нормальных, обычных людей стояли такие страхолюдины, такие образины, что и смотреть не хотелось. На возвышениях в толпе сидели обритые наголо мрачные типы, краснокожие и все как на подбор крепкие, в руках они держали черные петли. Все остальное сливалось в общей пестроте и навороченности.

— Бледный Червь проснулся! — провозгласил некто невидимый с таким пафосом, словно он возвещал начало новой эры.

— А-а-а-а!!! — загудела толпа и подалась назад, топча слабых, сшибая краснокожих со столбиков. Но уже через минуту она успокоилась, застыла. И снова послышались посвисты.

Сергей увидал суетливых тощих людей в набедренных повязках. Они размахивали кнутами и плетьми, рассыпая удары безо всякого порядку, как придется. Но он не понимал, что происходит и почему он лежит посреди этого людского моря.

Он повернул голову в другую сторону. И увидал среди такого же людского моря высоченную ступенчатую пирамиду. На ее вершине стоял величественный трон. А на троне восседало настоящее чудовище в белой мантии. Было оно огромно и противно. Сергей сразу же отвернулся — лучше уж вообще ничего не видеть! Но он понял, что лежит на такой же пирамиде, но немного поменьше, лежит посреди всего этого народа, явно согнанного смотреть какое-то представление. Вот только в чем же оно должно было заключаться? Неприятные мыслишки зашевелились в голове.

— Бледный Червь проснулся! Пора приступать! — пророкотало еще торжественней.

Огромный уродец, рогатый и клювастый, принялся скакать и прыгать вокруг Сергея, размахивая сверкающим узким топором на длинном древке. Он завывал и извивался, приседал и подпрыгивал, потрясал корявыми ручищами в сторону большущего каменного идола, словно взывал к тому или призывал его в свидетели. Чуть позже раздались рокочущие удары барабанов. Снизу поднялись какие-то голые люди в устрашающих масках, у каждого на боку висел барабан. Будто по команде они били колотушками в натянутую гулкую кожу, прыгали, раскорячив ноги, вертели головами.

Сергей и сам вертел головой, не поспевал за пляшущими. Он не сразу догадался, что пляшут-то они вокруг него! Да, он был в центре этого действа. Ряженные то напрыгивали на него со всех сторон с рыками и воплями, то отскакивали и опять начинали кружиться. Барабаны их не умолкали. Готовилось нечто явно неприятное — гостей и друзей так не встречают. Маски были одна страшней другой, сходство имели в одном — каждая была клыкаста и зубаста.

Бесконечный хоровод беснующихся мог свести с ума. Сергей лежал и дрожал, он уже понял, чем это должно кончиться. Уродец все ближе к его лицу, шее, груди подносил свой узкий топор, иногда сталь плашмя проскальзывала по коже, и у Сергея обрывалось сердце. Но когда он увидал, что каждый из пляшущих, не переставая наколачивать в барабаны, выхватил из-за пояса длинный и кривой нож, ему стало совсем плохо. От одного вида этих ножей можно было испустить дух — не стальные, не железные, не бронзовые, они были сделаны из кроваво-красного обсидиана, вулканического стекла-камня, лезвия их были грубы, покрыты иззубринами, изломами, шипами. Каждый нож был с локоть величиной. Сергей чуть не заплакал от обиды и бессилия, он с тоской вспомнил ровненький, красиво поблескивающий тесачок хмыря-карлика и пожалел, что воспользовался услугами бутыли-генератора. Да, этими обсидиановыми ножищами нельзя было «порезать в лапшу», ими можно было лишь истерзать, изодрать в клочья.

Клювастый уродец, жонглировавший топором, закинул его за спину и тоже вытащил огромный нож с крючьями-зазубринами, зажал его в клюве, возвел ручищи к небесам. Толпа взвыла как стадо разъяренных носорогов.

— Во славу Кецалькоатля! — проорал клювастый, выхватывая из своей жуткой пасти нож, занося его над грудью Сергея. — Пожри же его сердце, Великий Пернатый Змей! Выпей же его кровь, Уитцилоаотчли!

Сергей с силой сжал глаза. Но в уши донеслось далекое и грозное:

— Стойте! Стойте нечестивцы!

Бой барабанов прекратился. Пляшущие застыли с ножами в руках, клювастый обернулся к большой пирамиде.

— Прежде по заветам предков необходимо окропить тело Исполинского Прозрачного Червя соком малых жертв! Кто посмел нарушить ритуал?!

Клювастый посмотрел на одного из ряженых — и тут же другие набросились на него и искромсали ножами до костей, несчастный не успел даже вскрикнуть. Обагренные кровью руки они воздели вверх, запричитали.

Но чудовище, восседавшее на троне, топнуло ногой. И еще двоим пришлось распрощаться с жизнью, и их скелеты, очищенные от мяса, покатились вниз по ступенькам пирамиды.

— Что вы делаете?! — завопил Сергей в ужасе. Ему казалось, что лучше быть самому убитым, чем глядеть на такое. — Что вы делаете-е!!!

— Да! — громогласно провозгласило чудовище. — Вы все слышите: Червь жаждет, чтобы его напоили, прежде чем он попадет в пасть Пернатому! Ибо даже каждый из вас, прежде чем полакомиться жирными пиявками, посадит их на шею раба, чтобы напитали они себя соками и сладостью! Проявим же благоразумие и не будем идти против воли богов! Где малые жертвы?!

— Где-е-е?! — завопила толпа. — Где-е-е-е?!

— А вот где! — громогласно изрекло чудовище с пирамиды и ткнуло корявым морщинистым пальцем в толпу.

Притихшие дотоле палачи-любители, каждый с огромным кольцом в носу, обритый наголо и испещренный причудливой татуировкой, разом взвыли, выпучили глаза, оскалили зубы. Сергею показалось, что это выпустили из дома умалишенных особо опасных больных — буйных и злобных. Но он не мог оторвать глаз от происходящего, его как магнитом притягивало это зрелище.

Любители распаляли себя, взвинчивали — и вокруг них образовывалось свободное пространство, было видно, как их боятся все прочие, как дрожат они, трепещут. Но куда денешься в такой толчее?! И когда вой обритых дошел до немыслимого предела, превратился в свистящий визг, вновь глухо ударили барабаны. Но раскатистая дробь не смогла заглушить истерических воплей, стонов, плачей, рыданий, проклятий: все произошло молниеносно — каждый палач-любитель выхватил из-за спины, из красного полусферического колчана, по короткому сверкающему гранями гарпунчику и метнул его в толпу.

Восторженно, счастливо хохотали те, кто избежал страшной участи. Пальцами они тыкали вслед обреченным, вслед попавшимся на иззубренные концы гарпунов, плевали в несчастных, бросали в них каменья, комки глины, ссохшийся собачий кал и прочий мусор. Особо ретивые награждали неудачников пинками и тумаками, подбегали ближе, норовя ударить побольнее или же выдавать пальцами глаза, оборвать уши или выдрать клок волос — это считалось хорошей приметой.

— Что вы делаете?! — завопил Сергей снова. Только разве мог его кто-нибудь услышать в таком дьявольском шуме.

Палачи-любители бежали со всех концов огромнейшей площади, волоча за собой на коротких трехметровых канатиках, крепящихся к концам гарпунов, попавшуюся добычу. Они не обращали внимания на крики и стенания «малых жертв», ведь тем, несмотря на жутчайшие страдания, приходилось поспевать за палачами, ибо каждый рнвок доставлял им страдания еще более жестокие. Двоим или троим, правда, удалось сорваться с гарпунов. Но их тут же затоптала толпа. Их буквально разорвали на части. Оплошавших палачей-любителей удавили своим удавками стражи-каратели. И участь удавленных была не лучше, чем у их сорвавшихся жертв. Да, празднество, похоже, набирало силу. Толпы ликовали!

— Да убейте же меня! — завопил Сергей.

Клювастый склонился над ним, потряс головой с обломанным рогом и пучком перьев, жутко осклабился и сказал:

— А как же, обязательно все сделаем! По высшему разряду!

Сергей чуть сознания не лишился. Он еще не знал, что ему предстояло вытерпеть. А тем временем жрецы-исполнители, перенявшие концы канатов из рук палачей-любителей, волокли обреченных вверх по ступенькам пирамиды. Тех, кто не выдерживал, падал, лишался чувств, они тут же добивали своими обсидиановыми кривыми ножами — кровь ручьями лилась по ступеням вниз, тела, подгоняемые ударами ног, катились к подножию, к дико ревущей толпе. А толпа знала, что ей надо делать.

Клювастый выволок из-за каменного барьера четыре длинных бронзовых копья. Соединил их каким-то непостижимым образом. Концы копий закрепил с обеих сторон от Сергея. Потом еще раз сходил за барьер, принес позеленевшую от времени и патины тоже бронзовую воронку устрашающих размеров, острым концом ее разжал Сергею зубы и грубо впихнул воронку прямо в рот. Потом накрепко привязал голову к чему-то внизу. И вскинув клюв к небесам, загоготал с чувством выполненного долга.

Сергей вращал глазами, трясся и думал, что и впрямь было бы лучше, если б хмыри «порезали в лапшу»! А когда первую жертву с уханиями и причитаниями забросили на острия копий, когда в воронку и на все тело полилась струями кровь, когда клювастый, разодрав спину жертвы своим кривым ножом, раздвинув с хрустом ребра, запихнул внутрь когтистую лапу, вырвал сердце и тут же его сожрал под радостные крики жрецов, Сергей провалился в черноту.

Гудун-Ку не боялся работы — долг есть долг. И хотя он не испытывал священного трепета наподобие всех этих беснующихся жрецов, он не позволял себе расслабиться, с него особый спрос, ведь он все же не совсем настоящий тольтек. И он обязан помнить об этом. Его просто выделили! Его облагодетельствовали! А ведь мог бы стоять сейчас внизу, как стоят там эти полупризрачные, отраженные тольтеки-земляне… Но нет, он не будет стоять внизу. Он всегда будет здесь, на жертвенной площадке пирамиды!

Вот только Червь попался какой-то хилый и немощный! Другой бы ожил под красными струями, вошел бы в силу. А этот наоборот — что-то совсем скис!

— Чего медлите?! — прикрикнул Гудун-Ку на жрецов. — Решили уморить Большую Жертву?!

Жрецы всполошились, принялись исполнять ритуальные действа вдвое быстрее: только хруст костей стоял, да дикие вопли, перекрывая шум толпы, уносились к дымящимся вулканам. Гудун-Ку как челнок сновал от жертвенной площадки к Колодцу Смерти, еле успевал выплевывать из своего изогнутого клюва во мрак Шибальбы горячие и еще трепещущиеся сердца. Уже больше сорока красных упругих комков полетело в ужасающую бездну Подземного Мира. Но Червь не оживал. Видно, ему было мало! И вечно им мало крови! Вечно им еще подавай! Что это за ненасытные твари?! Гудун-Ку нервничал, начинал спотыкаться, оскальзываться на черных сгустках. Но он знал, что божествам никогда не много, им всегда мало!

Большой Жрец одобрительно кивал мохнатой головой, не останавливал. Кровь, стекающая по специальным желобам с пирамиды, заполнила до краев внутренний бассейн-резервуар, стала подниматься вверх по свинцовым трубам… Но никто из зрителей не видел этого. Лишь когда на губах каменного изваяния Уитцилопотчли выступила красная пузырящаяся пена, толпа ахнула и затаила дыхание.

— Великие Покровители с нами! — выкрикнул Большой Жрец, приподнимаясь над троном. И фиолетовый луч Магического Кристалла, описав большую дугу, уперся в последнюю жертву, висевшую на остриях копий. Вспыхнул синий огонь, и к небу поднялось белесое смутное облачко, поднялось, рассеиваясь на лету, словно ничего и не было. Седая шерсть на голове Большого Жреца встала дыбом. Ядовитый зуб-клык вывалился из-под верхней губы и застыл смертоносным наконечником. Желчь потекла еще сильнее, орошая расплывающимися пятнами бархат парадного плаща-сутаны. — Напоен ли Исполинский Прозрачный Червь? — почти без вопросительных интонаций проревел Жрец. — Готов ли он к встрече с Богами?!

Клювастый Гудун-Ку упал на колени и выкрикнул во всю мощь своих необъятных легких:

— Готов! Боги ждут его мяса и крови!!!

Он скосил глаз на Червя — живот у того был раздут, из воронки хлестала назад красная жижа. Жрецы топтались на площадке по колено в крови, еле слышно били в барабаны, вскидывали руки, разевали рты. Толпа благоговейно молчала.

— Так исполним же их волю!!! — громоподобно изрек Большой Жрец.

Вопли восторга вырвались из тысяч глоток. Гудун-Ку подхватил Секиру Справедливости и проделал ею целый каскад умопомрачительных движений, так, что казалось, в руки его попала молния и стала подвластной, засверкала, засияла, бросая миллионы огненных бликов по сторонам. Но прежде чем изумленная толпа колыхнулась в изумлении, сын Шибальбы и изгой Колодца Смерти, внук свирепых богов преисподней Болон-Ти-Ку и самый истовый тольтек, блистательный Гудун-Ку в два прыжка преодолел расстояние до жертвенной площадки — и Секира Справедливости вновь превратилась в молнию: со стуком и лязгом зубов покатились вниз по ступенькам пирамиды срезанные ослепительным лезвием головы жрецов. Мгновения не прошло, а площадка была чиста, свободна. Да, Гудун-Ку был большим искусником.

Рукоплескания толпы достигли небес. Большой Жрец благосклонно кивнул. Стражи-каратели мячиками прыгали над каменными столбами, их черные удавки свистели в воздухе, прорывая рев и гам своим пронзительным свистом. Облезлые гадриане втихомолку грызли полыми зубищами кое-кого из зрителей, но криков пожираемых слышно в общем гуле не было. Из оскаленных пастей каменных Кецалькоатля и Уитцилопотчли били кровавые фонтаны. Апофеоз празднества поклонников Змея, Покрытого Перьями, приближался с каждой секундой.

И вот Гудун-Ку застыл над опрокинутым Исполинским Прозрачным Червем, откинулся назад, вознося над головой Секиру Справедливости. Замер. Его огромное атлетическое тело превратилось в изваяние, крутыми поблескивающими буграми вздулись чудовищные мышцы, выпрямилась спина, встопорщилась на загривке и раздулась по бокам ухоженная львиная грива, к которой не пристало ни единой капельки крови, напружинились мощные длинные ноги, пятки оторвались от камня площадки, вздулись на груди, руках, шее узловатые синие вены, от внутреннего напряжения задрожали надо лбом павлиньи перья, заклацали створки клюва… Гробовая тишина воцарилась под пирамидами. Карающей небесной посланницей сверкнула Секира, перед тем как начать свой путь вниз.

И в это время Исполинский Червь открыл глаза.

В сотую долю мига Сергей все вспомнил. Напрягаясь до невозможности, выпихнул изо рта тяжеленную воронку. И не смог сдержаться — из него ударил наружу целый фонтан! Чего только не было в этом фонтане! Это было прямо извержение вулкана! Застывшего статуей клювастого обдало такой дрянью, что Сергей успел его пожалеть. О себе он уже не думал, он знал — все, это конец! Это труба! Дальше и быть ничего не может! дальше ничего не имеет права быть! Лезвие узкого и вытянутого топора последним солнцем сияло в небесной выси. Вот сейчас! Еще немного! И солнце обрушится на него! И настанет конец света! И все погибнет!

— Стойте!!! — разорвал вдруг тишину жуткий нечеловеческий крик. — Стойте!!!

Сергей не видел, как седое чудовище воззрилось вниз, как оно повернуло голову и стало медленно опускать Магический Кристалл. Но он услышал старческий скрипучий голос, словно усиленный мегаваттным усилителем мощности:

— Посмевший нарушить торжественную церемонию умрет в страшных муках. Взять нечестивца!

Стражи-каратели приподнялись на своих столбах, повернули жуткие головы на голос. Побежали меж рядами палачи-любители. Зашевелилась, загудела толпа. Но вдруг все разом замерло.

— Воля Пернатого!!! — прогремел тот же нечеловеческий голос на всю округу.

Это было страшное слово. Это было заклятье! Под страхом многолетних изощренных и мучительных пыток обитателям миров, подвластных воле Змея, Покрытого Перьями, запрещалось произ— носить его заклятье всуе. Лишь нечто необыкновенное, выходящее за все рамки привычного бытия могло оживить заклятье Кецалькоатля. И отчаянного храбреца ждала страшная судьбина. Ему давалось совсем немного времени.

— Пусть скажет, — глухо и равнодушно проскрипело из пасти каменного изваяния Пернатого.

— Говори! — подтвердил волю богов Большой Жрец. И Магический Кристалл пропал в складках плаща-сутаны. — Говори! И пусть ни единый волос не упадет с твоей головы. Эй, стражи, охраняйте наглеца пуще зеницы ока! Этому мученику предстоит долгая и ужасная жизнь!!!

Сергей ничего не видел. Голова его была закреплена, он не мог даже повернуть ее. Но за одно он готов был поручиться: на Земле нет ни одного существа с подобным голосом. Да, ведь голос этот звучал с подвываниями, на высокой, нестерпимо высокой ноте и одновременно в нем гудели низкие басовые перегуды, словно било огромного литого колокола вторило душераздирающей сирене.

— Чаки, павахтаны, бакабы мне свидетели! Боги двух миров и все демоны Отлахун-Ти-Ку и Болон-Ти-Ку мне поручители! Сам Пернатый мне покровитель и защитник! — проговорил смельчак из толпы с невероятным апломбом, громогласно и зычно. — Ибо богиня земли, сама Тлальтекутли, полная в своих суставах ощеренными пастями, богиня, из которой Ицамна сотворил весь мир, вечная среди вечных и всепожирающая, установила этот обычай! Черный бог Тескатлипока, являющий образ Дымящегося Зеркала, освятил дарованный Тлальтекутли обычай! Уэуэтеотль, Старый Бог, благословил на его исполнение всех живущих среди временно живых, Ит-Чель и Кукулькан, Хун-каме и Вукуб-каме утвердили обычай, повелели его чтить и исполнять. Богиня вод, Чальчиутликуэ заповедала тольтекам не отрекаться от учений и верований предков под страхом ее вечного гнева, ибо…

Сияющее солнце-топор висело в небе. И не было ничего светлее этого солнца, не было ничего более вечного и могучего — вокруг этого солнца вращалась вся Вселенная. Сергей смотрел на него, не мигая. И он ни черта не понимал. Но солнце сияло, горело, не падало.

— … воля Тлальтекутли — воля Пернатого! Раз в тысячелетие, в тринадцатый день четырехлунного месяца Изгор в великое празднество жертвоприношений и всенародных гуляний последней жертве Тлальтекутли позволяет надеяться на невероятное — на сохранение жизни! Вы все знаете об этом!

Толпа молчала.

— Да! Вы все знаете об этом! И сегодня именно такой день! Слушайте же, нечестивцы, предающие память предков! Вот что гласит завет Тлальтекутли: если в праздничной толпе пред вознесением над жертвой Секиры Справедливости найдется та, что готова сочетаться узами любви и освященного брака с последней жертвой, то жертве сохраняется жизнь!

Старческий голос прогремел, казалось, прямо в уши Сергею:

— Богиня ничего не говорила про Исполинского Прозрачного Червя! Она подразумевала жертву из тольтеков, богомерзкий язычник!

Он не успел докончить. Нечеловеческий голос взревел с упорством и яростью:

— Ну уж нет!!! Богиня говорила только про последнюю жертву! Она не уточняла — кто ей окажется! И не язычник, Жрец, не язычник! Уж скорей язычница! Ты стар и глуп, ты не можешь разобрать, кто перед тобою. Но ты не осмелишься нарушить воли Пернатого!

У Сергея сердце екнуло. Появился шанс! И плевать, какой там голос! Разве сейчас это важно?! Сейчас важно, чтобы солнце-топор опустился не на его голову, а куда-нибудь в другое место! Все остальное — ерунда, мелочи! Он тяжело вздохнул, и его опять начало рвать — неудержимо, болезненно, выворачивая наизнанку.

— Я все вижу! — пророкотало старчески. — Ты дикая и необузданная гиргейка! Ты нечестивка и смутьянка! И тебя ждет лютая смерть! Но сначала мы отдадим богам то, что принадлежит им по праву! Эй, снять головные путы с Червя!

Сергей услыхал топот, шлепанье босых ног. И голова вдруг обрела возможность поворачиваться. Но зато дико заныла шея, всю ее искривило судорогами, пронзило миллиардами иголок. Солнце на миг, превратилось в ослепительную молнию — послышались стоны, что-то попадало вниз, покатилось по ступеням. И вновь топор, вокруг которого вращалась Вселенная, взмыл под облака.

— Боги ждут! — прогремело властно.

И тут же нечеловеский голос упрямо заявил:

— Боги не допустят нарушения заветов! Я не завидую тому смельчаку, который возьмется спровадить к ним отпущенную ими жертву!

— Молча-а-ать!!!

Все! Не оставалось никакой надежда. Солнце начало падать. Но Сергей не закрыл глаз. Он был готов к смерти — вот сейчас вспыхнет в последний раз, озарится все вокруг плазменным сиянием… И потухнет. Весь мир потухнет!

— Значит, так надо, — пролепетал он напоследок непослушными губами.

Но солнце упало не на него. Оно упало совсем рядом! Истошный вопль лишил слуха.

— Ы-ы-ы-у-у-уууугрх-х!!!

Сергей повернул голову. И все понял. Клювастый промазал! Он не попал в него! Он попал в самого себя! Он оттяпал своим топором собственную ступню! И теперь крутился волчком на каменных плитах. Когти на отрубленной ступне сжимались и разжимались, она еще жила, но смотреть на нее было жутко.

— Хау-хау-хау!!! — проплыло над площадью. Сергей не понял сразу, что это довольный смех, ведь так мог смеяться лишь динозавр. И ему почему-то стало не по себе.

Что-то сверкнуло в воздухе фиолетовым огнем, и с головы клювастого слетел изогнутый рог, ударился о край колодца, свалился вниз. Клювастый сразу перестал вертеться, подхватил топор на длинной рукояти, сильно хромая, подковылял к Сергею. Все начиналось сначала. Но на второй заход у Сергея выдержки не хватило.

— Да вы чего?! — завопил он. — С ума посходили! Закон один для всех! Везде! Всегда! Уцелевшего не добиваюю-ют!!!

— Добить! — коротко изрекло седое чудовище с соседней пирамиды — теперь Сергей снова видел этого гигантского монстра. От такого ждать жалости не стоило.

Клювастый вздел ручищи с топором. Сергей обреченно закрыл глаза.

— Вщ-щ-щ-щи-и-иккк!!! — просвистел топор возле самого уха. И вновь последовал истошный крик, что-то тяжелое шмякнулось на плиты.

Сергей разлепил веки. То, что он увидал, было невероятно: клювастый исполин валялся внизу, то сжимаясь в комок, то разжимаясь. Правой ноги по самое колено у него не было. Из раны хлестала зеленоватая жижа, наверное, кровь.

— Хау-хау-хаууу!!! — гремело над толпою. Гул и ропот нарастал.

Но вновь сверкнул фиолетовый луч — и словно обрезанные посыпались со лба клювастого наземь красивые перья с желтыми и синими глазками. С чавканьем отлетело большое шерстистое ухо, упало Сергею прямо на грудь, обожгло, словно его со сковородки сбросили. Сергей напряг мышцы, дернулся — и ухо клювастого сползло с грязной, словно коростой покрытой кожи, шлепнулось во что-то мокрое, чавкающее.

— Кецалькоатль ждет жертвы!!!

Это было невероятно! Но клювастый поднялся и на одной ноге подпрыгал к жертве. Дальше и вообще происходило неописуемое! Сергей смотрел, не отрываясь, но ему казалось, что это все не взаправду, что этого быть не может! Клювастый ударил со всей силы еще раз — и отмахнул себе левую ногу под самый корень. Но ой не закричал, не забился на плитах. Он тут же подобрался на обрубках ближе — ведь и в таком состоянии он возвышался над жертвой — и вновь ударил, сильно, резко, целя в грудь. Топор звякнул о каменный край, отскочил и начисто отсек левую руку палача. Сергея забрызгало горячей зеленью. Тошнотворная вонь ударила в нос.

— Хау-хау-хауууу!!! — громыхало все сильнее.

— Доби-и-и-ить!!!

Последние два удара были и вовсе фантастичны. Их не могло быть, ни одно существо в таком состоянии не смогло бы их нанести. Но клювастый смог. На одной руке он подтянулся к каменному барьерчику-возвышению, взобрался наверх, уставился в глаза Сергею немигающими изумрудными шарами, клацнул клювом и… топор вновь отлетел от каменной кладки, на этот раз вонзился прямо в грудь. Клювастый с хрипом и сипами выдрал лезвие из себя. Глазища его помутнели. Но рука опять взметнулась вверх — удар был могуч и страшен! Рукоять треснула, разлетелась. А само узкое лезвие взлетело после удара о камень — опять о камень! — и как бритвой срезало голову клювастому. Из обрубка шеи ударил фонтан зеленой маслянистой жижи. Безголовое тело рухнуло с барьера.

— Боги не любят, когда нарушают их заветы, хау-хау!

С соседней пирамиды раздался скрипучий вздох, оханье.

— Да, видно, так угодно Змею! — наконец донеслось оттуда. — Ты можешь взять его в мужья!

— Еще бы! — прогремело надменно.

Толпа притихла.

А седое чудовище приподнялось над прозрачным, сверкающим множеством граней троном и, роняя изо рта какую-то желтую пакость, добавило:

— Но ты, надменная гиргейка, наверное, забыла, что у завета богини Тлальтекутли есть и продолжение. В нем сказано, что избравшая Большую Жертву в мужья должна на деле, перед всеми богами и перед всем людом доказать свою любовь! Ты понимаешь меня?!

— У нас это делается не совсем так, как у тольтеков, гадриан или призрачных землян! — выдала невидимая для Сергея гиргейка, его спасительница. — У нас все немного иначе бывает…

— Смерть отступнице!!! — прогремело чудовище.

И толпа мгновенно отозвалась. Отозвалась слитным, слаженным многотысячным хором:

— Смерть! Смерть!! Сме-е-ерть!!!

— Стойте! — перекрыла толпу гиргейка. — Никто не отказывается! Вы увидите, как любят у нас, на Гирее! Я иду!

Сергей дернулся. Ему почему-то захотелось убежать. Но куда тут убежишь?! Он повернул голову в другую сторону… и только теперь увидел, кто его спас от лютой смерти. Эх, лучше было бы и не видеть! По ступенькам медленно вздымалась вверх многопудовая четырехногая и шестирукая медузообразная тварь. Она оставляла за собой мокрые слизистые следы, тяжело дышала, сопела и была похожа на невероятно уродливого расплывшегося бегемота, сотворенного из хлипкого лилового киселя.

Но во всей прелести и живости Сергей разглядел суженную, когда та застыла над ним колышащимся огромным студнем. Гиргейка была полупрозрачна! И чего только не высвечивала ее утроба: и переплетения кишок и сосудов всех длин и толщин, и нагромождения перемещающихся костей, хрящей, сухожилий, и что-то переползающее с места на место, живущее своей, казалось бы, жизнью… Сергея снова начало рвать. Но гиргейку это ни в малейшей степени не смутило.

Она разинула жуткую пасть и предупредила публику:

— Вы приготовились увидеть нечто привычное, не так ли?! Но у нас любовь тоньше и одухотвореннее, чем у вас! У нас нет этого бесчисленного повторения соитий! У нас соединение любящих сердец происходит в самом прямом смысле! У нас любящие супруги, готовящиеся принести плод, в самом прямом смысле становятся одной плотью! Это очень просто и гармонично!

Сергею что-то не нравилось подобное вступление перед какой-то необычайно «одухотворенной» любовью. Но он слушал во все уши. Может, еще была надежда?! Ведь всякое могло же, черт возьми, быть!

И толпа внимательно слушала гиргейку, было непривычно тихо.

— Так вот, тольтеки и земляне, гадриане и гардизцы, на Гиргее любовное слияние — это всегда зачатие. А зачатие происходит так! Я поясняю, чтобы потом никто не удивлялся, чтобы не нашлось среди вас таких, что приняли бы меня за мошенницу, за обманщицу! Вот, глядите!

Она вдруг поднялась, распрямилась, приподняла слоновью ногу, застыла. Но этого было достаточно — Сергей увидал темное отверстие с морщинистым круглым, размерами с обычный земной люк, клапаном — клапан этот то открывался, то закрывался, будто кто-то за ним дышал, втягивал воздух.

— Самка принимает готового к оплодотворению самца прямо в себя, в свою плоть! И они не расстаются до полнейшего растворения самца в теле самки! Да, его семя идет на создание новых жизней, его мясо, кости, кровь послужат в будущем питанием для подрастающих детей — наших общих детей! Это так трогательно, так мило, так… так… — гиргейка вдруг сбилась, захлюпала, зашмыгала, затряслась. Видно, она была сентиментальной особой.

Толпа рыдала вместе с ней. Утирали слезы стражи-каратели на столбиках, били себя в грудь палачи-любители, взвизгивали жрецы, дергали носами чувствительные зрители и зрительницы. Лишь один Сергей не рыдал. Он лежал ни жив, ни мертв. И не мог понять, шутят с ним или же студенистая гиргейка говорит на полном серьезе. Что-то ему не очень хотелось быть растворенным.

Сергей начал рваться из пут. Ну почему его не убили?! По— чему топор-солнце не опустился на его шею?! Это была бы пусть и отвратная, паршивая, но все же нормальная смерть, обычная казнь. Но быть растворенным в брюхе этой гадины?! Нет!!! Он не сахар, не соль, чтоб растворяться! Он не сгусток болотной слизи! Он человек — порождение Высшей Силы! Это в него вложена Бессмертная Душа! Так неужто Тот, кто Ее вложил в его жалкое и бренное тело. Тот, кто одухотворил Своим Дыханием глину-биомассу, это булькающее и размножающееся сусло, бродившее на Земле целых четыре миллиарда лет, неужто Он вновь вернет его в состояние глины, живой, но не одухотворенной материи?! Или растворится лишь тело? Да, наверное так, растворится лишь биомасса — глина сольется с глиной, будет бультыхаться и переливаться в полупрозрачном мерзком чреве, порождая все новые и новые уродливые материальные формы. А Душа вырвется из гадкого месива, воспарит! И унесется туда, далеко-далеко, чтобы уже никогда не возвратиться в мир крови, злобы, вожделения, зависти, подлости и мрака! Им не убить Ее! Ни за что не убить! Сергей перестал дергаться, стих. Его вдруг поразила простая, но убивающая своей простотой мысль — а есть ли в нем Душа?! Может, ее уже давно и нету?! Может, ее и не было в нем, именно в нем, никогда?! Перед глазами встала как живая похотливая дамочка с козьими грудями и золотыми зубами. Она протянула к нему руки, поманила, широко улыбнулась, обнажая красные десна — вот, вот его душа! только так она и могла выглядеть! только такой она и могла быть! алчная, трясущаяся от вожделения, скользкая и увертливая, потная, угреватая, с выпирающими наружу жилками и костями, смрадно дышущая и роняющая слюну, нечистая! Нет! Такая не воспарит! не улетит никуда! такая выскользнет змеей из студенистого гадкого монстра, выскользнет через любую, первую попавшуюся дыру! и тут же заберется в грудь к другому существу, подчинит его, бросит в грязь! Да, именно так! И имя этой скользкой внутренней твари вовсе не Душа! У нее есть свое имя, у нее целый легион имен! Ну и пусть! Ну и черт с ней! С такой не жалко и расставаться! Извивающаяся голая баба пропала, а перед мысленным взором Сергея встал ни с того, ни с сего ослепительно белый сугроб. Он был чист! Невероятно чист! Даже глаза резало, нагоняло слезу — хотя глаза были плотно закрыты, зажмурены — но все равно! Это был целый айсберг белизны и чистоты! Его сияние было небесным, заоблачным. Сергей рванулся с такой силой, что кожа полопалась на груди и плечах. Ему удалось оборвать какую-то веревку, он почувствовал, что путы спадают, что тело обретает свободу… Но он не посмел открыть глаз. Он все вглядывался в неземную чистоту сугроба-айсберга. Вглядывался до тех пор, пока в самой середине снежной глыбищи ни стала проявляться маленькая красна точка. Она постепенно росла, увеличивалась — и Сергей понял, это пятно, пятно крови! Алое, неестественно алое пятно с неровными краями расплывалось по снежной белизне, прожигало ее.

Гудун-Ку, сын мрачной Шибальбы, умирал. Его массивная крутолобая голова закатилась в угол между каменным барьером и основанием жертвенного ложа. Но голова еще жила, она все видела, все понимала. Даже чувство острейшей горечи, обиды от свершившейся несправедливости не застило изумрудного взора. Дети Шибальбы обладали невероятной живучестью, не так-то просто было справиться с ними. Вот и сейчас, несмотря на всю бесполезность, несмотря на трагическое, безысходное положение, голова Гудун-Ку боролась за секунды своей жизни. Срезом рассеченной шеи она всасывала из жертвенного желоба густеющую холодную кровь, выталкивала отработанную и снова всасывала — мозг работал, он не хотел смириться с потерей тела.

— Давай любовь! Дава-ай брачное ложе!!! — вопила внизу толпа. — Пускай Червь покажет, на что он способен! Давай!!!

Гудун-Ку не прислушивался, ему было наплевать на вопли толпы. Он с отчаянием и тоской смотрел на свои отсеченные руки и ноги — они все еще сжимались и разгибались, дергались, шевелили пальцами, скребли когтями окровавленные плиты и тянулись, пытались доползти до туловища, до головы. Нет, поздно, им уже никогда не соединиться вновь! Красивые перья намокли в черной луже, стали жалкими отрепьями. Лишь лезвие Секиры Справедливости сияло и было незапятнанным, будто Секиру только что-то вынесли из Храма Смерти. Гудун-Ку уставился на это лезвие. Нет! Не могло того быть, не могло! Он не заслужил этой смерти, причем здесь справедливость! Уж если ее и заслужил кто, так это Большой Жрец, вся эта свора стражей-карателей, жрецов-исполнителей и палачей-любителей, но только не он! Но почему же так получилось, почему?! Голова с чавканьем и хлюпом выбросила очередную порцию черной крови, втянула в себя свеженькой… Сейчас бы тело! Любое тело! Но Гудун-Ку не верил в недостижимое. Все, он обречен!

— Вы не умеете так любить! — мешая злобу с ехидством, проревела на всю площадь гиргейка. И чувствовалось, что она не смогла стать любимицей публики — она презирала и ненавидела толпу, толпа отвечала ей тем же.

— Жирное прозрачное чучело! — вопил от подножия один.

— Трусливая гадина! — вторил ему другой.

— Не тебе говорить о любви! — подвывал третий.

— Сожри его хотя бы для потехи! Сожри со всеми потрохами этого Исполинского Червя!!! — подавал советы четвертый.

И стражи-каратели не трогали наглецов. Они смеялись вместе с ними. Один даже упал со столба со смеху. И уже не поднялся, его втихаря удавили разгоряченные и взведенные до предела зрители.

— Ублюдки! Хау-хау!!! — огрызалась гиргейка. — Недоноски! Извращенцы!! Импотенты!!! — И захлебывалась в своем жутком смехе: — Хау-хау — хаууу!!!

Потом она положила на Червя плоское извивающееся щупальце, ухватилась поудобнее и одним махом вырвала бледное тело из разорванных, ослабленных пут, вскинула это дрыгающее ногами и руками тело над собой, над толпой, надо всей землей, потрясла им словно желанным и дорогим трофеем.

— Вам не дано так любить, козявки! Глядите же, жалкие слизни!

Гудун-Ку, превозмогая боль в веках, воздел глаза. Он увидел, как гиргейка поднесла Исполинского Прозрачного Червя к своей пасти, облизала его зеленым растроенным на конце языком, обслюнявила, обсосала, словно леденец. Он расслышал то, чего не могла расслышать эта гнусная и любопытная толпа: гиргейка совсем тихо прошептала своему любовнику и мужу — а ведь он, эта жертва, был теперь по завету богини Тлальтекутли ее мужем и любовником — прошептала на ухо, с презрением и гадливостью:

— Какой же ты мелкий, гнусный, вонючий! Самый настоящий червяк! И никакой не Исполинский, никакой не Прозрачный, а жалкий червячишка-заморыш! Ну да уж ладно, на безрыбье и червяк — акула!

Толпа неистовствовала. Самые отчаянные лезли по ступеням вверх, чтоб получше разглядеть все детали бракосочетания и любовной потехи. Их сдергивали за ноги, душили, давили, щипали, кусали… Но они лезли. И таковых становилось все больше.

— Сейчас! Вы все узрите! Какие нетерпеливые! Хау-хау! — Победительница гиргеянка явно собиралась продлить миг своего торжества. Но надо было и честь знать. И она повернулась к Большой Пирамиде. Обратилась к Большому Жрецу: — Ну, что, старый колдун, ты благославляешь наш брак?! Или тебе опять что-то не по нутру?!

Большой Жрец вцепился когтистыми морщинистыми лапами в подлокотники Хрустального Трона, капелька яда повисла на его клыке. Голова затряслась на старческой хилой шее. Но Жрец сдержался.

— Приступайте! — величественно разрешил он и махнул лапой. — Я благославляю этот брак. Вот благославят ли Кецалькоатлъ и Тлальтекутли?

Не успел он завершить последних слов, как из пастей каменных изваяний богов ударили фонтанчики крови. Отдельные брызги окропили сотрясающуюся в хохоте гиргейку и Исполинского Прозрачного Червя, зажатого в широком щупальце.

— Боги дают добро!

Гудун-Ку видел, что Червь изо всех сил пытается вырваться, колотит ногами и руками по щупальцу, грызет его зубами… Но какие там зубы у Червя! Гудун-Ку усмехнулся — наверное, последний раз в своей жизни. Ведь перед глазами уже все начинало расплываться, и он лишь огромным усилием воли не давал себе уйти в Иной Мир.

— Отпусти! Гадина! Дрянь! Сука! — вопил Червь, позабыв о достоинстве и звании сына Шибальбы. — Отпусти-и-и!!!

Видно, он был и на самом деле жалким червячишкой. Гудун-Ку нисколечко не жалел его. Он считал, что для такого червя даже гиргейка-уродина чересчур хороша.

— Войди же в меня, о, супруг мой избранный и нареченный! — прогрохотало над площадью. — Стань моей плотью! Стань плотью наших детей!

Гудун-Ку видел, как гиргейка поднесла Червя к нижнему отверстию, прикрытому морщинистым клапаном, как этот клапан открылся, обнажая слизистую широкую дыру с сокращающимися краями. Червь уже не ругался и не умолял. Он истерически визжал, хрипел, сипел, упирался обеими тоненькими бледненькими ручонками, норовил выскользнуть… Но деваться ему было некуда: гиргейка запихивала его внутрь себя, неторопливо, с похотливыми вздохами, с ужимками, сотрясаясь в непонятном сладострастии всем своим медузообразным телом. Она уже пропихнула в дыру голову, потом плечи, остановила движение, повернулась на все стороны, чтобы любопытные могли получше разглядеть любовное действо. Червь бил ногами, дергался — видно, и он испытывал наслаждение. Но Гудун-Ку ему не завидовал.

— А-а-а! — вопила толпа. — У-у-у!!! — Ей явно нравилось зрелище, она входила во вкус. Самые смелые добрались до середины пирамиды и просто визжали от восторга, дубасили друг друга, царапали, медленно, по шажочку продвигаясь вперед.

— Вам не дано так любить! — снова завопила сиреной гиргейка. Но тут же заметила тихо и томно: — Впрочем еще с десяточек муженьков я смогу принять в себя. Ползите же, ползите ко мне!!!

Смельчаки опустились на животы и поползли к чаровнице, они были просто околдованы ею, они ничего не видели, ничего не слышали.

А гиргейка тем временем запихнула в себя Исполинского Прозрачного Червя ровно наполовину и разжала широкое щупальце. Червь отчаянно сучил ножками, дрыгался, извивался. Но выбраться из слизистой дыры не мог. Огромная гиргейка тряслась, тяжело дышала, расползалась квашней по жертвенному ложу — она наслаждалась каждым биением Червя, она желала продлить удовольствие. А Червь был явно неутомим.

— Вот она! — истошно вопила толпа. — Вот она — настоящая любовь!!!

— Возвышенная!

— Одухотворенная!!

— Фантастическая!!!

— Мы все хотим стать твоими избранниками, твоими любовни— ками!!!

Вопила, разумеется, мужская половина зрителей. Женщины стояли молча, осуждающе дули губки, поглядывали друг на дружку, покачивали головами. Но они и не пытались удерживать своих мужчин, они понимали — бесполезно. Празднество начинало обретать неожиданный оттенок. Жертвами хотели стать тысячи, десятки тысяч.

Даже голова Гудун-Ку вдруг испытала невыразимое желание. Она всосала в себя столько черной спекшейся крови, что та полилась двумя струйками из полураскрытого клюва. Гудун-Ку глазел вовсю! Он вдруг понял, что эта живительная и всеоживляющая плоть гиргейки может спасти и его! Пусть малая, бесконечно малая вероятность успеха, но она есть! Гудун-Ку напряг мышцы челюстей, дернул клювом… и голова выкатилась из жертвенно желоба, два раза перевернулась, замерла под слизистым мясистым боком гиргейки.

— Хау! Хау! Хау-у-у!!! — хохотала сладострастная тварь.

Из дыры торчали лишь ноги Червя, его неудержимо засасывало внутрь студенистого тела. Ноги молотили воздух, словно бежали по нему, бежали от безжалостного, чудовищного преследователя. Гиргейка временами чуть вытягивала Червя наружу, продляя удовольствие. Но того неудержимо всасывало обратно.

И когда снаружи оставались торчать лишь голые бледные ступни Червя, произошло нечто непонятное. Гудун-Ку увидал, как из трещины в каменной кладке навершия Колодца Смерти вытянулась зеленая слизистая капля, повисла, за ней выкатилась другая, третья… из образовавшегося сгустка высунулись два мутных зеленых глаза на толстых морщинистых стебельках… Это был посланец Шибальбы! Да, Гудун-Ку не мог ошибиться! И как он не сообразил сразу, что Исполинского Прозрачного Червя, этого демона Шибальбы, не бросят злые духи преисподней, что они придут ему на выручку! Так оно и случилось! А этот безмозглый старый Большой Жрец ничего не видит, ничего не слышит! Его давно пора самого сбросить в Колодец! Где его Магический Кристалл?! Где фиолетовый луч Смерти?! Ну ладно! Нет, так нет! Может, демоны вспомнят, что и Гудун-Ку сын Шибальбы, может, они ему помогут?!

— Это я, Гудун-Ку… — пролепетала голова, почти не разжимая клюва.

Но зеленый посланец преисподней не отозвался. Сгусток слизи подкатился к жертвенному ложу, растекся лужицей. И из нее вытянулась длинная двуногая и двурукая трясущаяся фигура. Гиргейка в ужасе отпрянула назад — но деваться ей было некуда, она уперлась жирной спиной в каменный барьер. Она не пыталась даже сопротивляться, словно загипнотизированная зеленым демоном. А тот вцепился обеими гибкими руками в бледные ступни, сжал щиколотки… и потянул Червя на себя.

— Что там?! Что там происхо-оди-ит?! — вопила толпа внизу. — Что случи-и-илось?!!!

Большой Жрец встал. Магический Кристалл сверкнул в его морщинистой лапе. Но не успел фиолетовый луч упереться в спину зеленому демону, как тот стремительно обернулся и из двух выпуклых глаз его вырвались два тончайших красных лучика — они сверкнули и тут же пропали. Но на вершине Большой Пирамиды уже никто не стоял, там было пусто. Лишь какая-то черная гарь рассеивалась над сказочно прекрасным Хрустальным Троном, да у подножия его, возле золоченой львиной лапы лежал выроненный из старческой руки Магический Кристалл — ручной боевой лазер семнадцатого поколения, оружие, сотворенное далеко за пределами мира Ицамны, обители тольтеков.

Сергею уже нечем было дышать, он терял сознание, когда вдруг почувствовал, что его кто-то тянет за ноги. Сотрясаясь от ужаса, захлебываясь в истерическом плаче, раздирая ногтями слизистую оболочку, в кромешном мраке внутренностей гиргейки он ощутил, что не все еще потеряно. Не все! Если только это не сама женушка вытягивает его наружу, чтобы немножко продлить собственное удовольствие и его муки. Но тянули грубо, рывками — так гиргейка тянуть бы не стала.

Он не слышал гулкого чавкающего звука, не разглядел ничего толком, он, вырвавшись из тьмы утробы, так ударился головой о каменную плиту, что все завертелось в огненном вихре. Свобода! Свобода!! Свобода!!!

— Ну что вы разлеглись тут? — прозвучало из-за спины гнусаво. Сергей приподнялся на локтях, повернул голову — над ним нависал зеленый, бессмысленно таращил свои мутные бельмастые глаза.

— Чего надо? — грубо поинтересовался Сергей.

Зеленый покачал головой.

— Вы бы лучше спасибо сказали, — прогундосил он и присел на своих полусогнутых. — Вон как разомлела, глядите, глядите!

Сергей повернул голову в другую сторону и содрогнулся. Прямо над ним нависала расплывшаяся туша гиргейки. Полупрозрачный студень мерно колыхался, трепетал, растекшись по жертвенному ложу. Глаза у гиргейки были томно прикрыты, длинные водорослевидные ресницы покачивались, бледно-зеленые полипы на исполинских грудях пошевеливались — гиргейка явно пребывала в трансе. Возле дыры, привалившись обрубком уха к клапану, лежала голова клювастого. И откуда она там могла взяться?! Сергей пригляделся внимательнее — голова подмигнула ему круглым изумрудным глазом. И чего только не померещится!

— Нет, вы вниз поглядите! — раздраженно процедил зеленый.

Внизу бушевала толпа. Наверх лезли уже не одни лишь отчаянные смельчаки, а все. Даже стражи и палачи прыгали по головам, вышагивали по спинам, ползли по хребтам. Будто разгневанное море вышло из берегов и стремилось пожрать выступающую из него скалу.

— Хреново, — промямлил Сергей. Он был еще очень слаб, коленки дрожали, руки не слушались.

— То-то и дело, что хреново, — согласился с ним зеленый. — Пора отваливать, милейший!

Обсидиановый нож просвистел над ухом у Сергея и вонзился в жирную ногу гиргейки. Та, похоже, и не почувствовала ничего, лишь кожица передернулась, как у коровы, отгоняющей муху, да сонный сип вырвался из глотки. Но тяжеленные каменные тесаки посыпались один за другим. Сергей невольно распластался на гадких, залитых высыхающей кровью плитах, ему не хотелось умирать от простого ножа после столь изощренной пытки.

— Пора, милейший, пора!

— Чего пора?! Куда пора?! — сорвался Сергей, оскальзываясь, падая лицом в черную жижицу.

Зеленый вцепился ему в запястье, потянул на себя. Теперь не только ножи ударялись в каменную кладку верхней площадки, но и сыпался со всех сторон целый град камней. Толпа шла на штурм. Она жаждала крови последней жертвы. И образумить ее было невозможно.

— Живей! — зеленый волоком волочил Сергея к Колодцу. — Живей, милейший! Затопчут насмерть!

Сергей ничего не понимал, он не мог идти, он скользил по жиже, ударялся головой о плиты, задыхался, хрипел. Ему казалось, что он спятил — спятил самым натуральным образом и теперь-то уж точно! И как не спятить, когда на его глазах отрубленная голова клювастого протиснулась в слизистую дыру, пропала из виду. А сама гиргейка вдруг свалилась с ложа, забилась в страшном судорожном припадке, вскидывая все свои слоновьи ноги вверх, размахивая чудовищными щупальцами. Что-то круглое, твердое перекатывалось у нее под кожей, явно стремясь вверх. Сотни булыжников, камней, палок ударяло в штурмующих пирамиду. Тысячи кремниевых ножей вонзались в студенистое тело, усиливая судороги. И вопли, крики, визги, рев, стоны, безумный смех и еще тысячи самых разнообразных звуков заставляли содрогаться раскаленный солнцем воздух.

— Пусть убьют! Пусть!!! — вопил Сергей. Он озверел. Но был бессилен, немощен. Несколько камней попало ему в голову, и та совершенно отказывалась осмысливать хоть что-нибудь. Один из ножей воткнулся в ногу, доставляя жуткие страдания — то ли он был отравленным, то ли в нем таились тысячи лезвий. — Нате! Бейте!! Режьте!!!

Зеленый подтащил его к колодцу, взгромоздил на край. Последнее, что увидал Сергей, было нелепо и дико: перекатывающийся под кожей гиргейки шар достиг, видно, своей цели, набух огромным нарывом над чудовищной пастью… И прорвался! Из нарыва вылезла измазанная желтой пакостью и кровавыми сгустками голова клювастого. Казалось, она стала вдвое больше и страшнее. Изумрудные глаза вращались осатанело, клюв клацал с такой силой, будто он был сделан из титана и имел гидравлический привод. Сергею показалось, что голова вот-вот вывалится из нарыва, грохнется о плиты. Но она не вывалилась. Она возымела какое-то непонятное воздействие на тело гиргейки, обрела над ним власть. И огромный студень напрягся, взбугрился крутыми мышцами, вскочил на слоновьи ноги, вскинул над двойной головой гибрида мощные щупальца, взревел громогласно.

— Ну, ползите сюда, презренные! — вырвалось не из клюва, а из пасти. — Живей! Живей! Я вас научу любить!

Первый ряд штурмующих пирамиду достиг ее вершины и замер в ужасе. Но нижние поднажали, вынесли смельчаков на гребень. И тут началось нечто страшное — чудовище крушило нападающих с такой первобытной яростью, с такой злостью и с таким остервенением, что хруст ломаемых костей достиг небес, отразился от них и вернулся назад. Это была лютая бойня! Это было откровенное истребление двуногих! Но толпа не могла остановиться — нижние не понимали, что происходит наверху, они перли и перли, давили всей массой, швыряли ножи, камни, дубины. А сверху на них лились водопады крови, градом летели оторванные головы, обрушивались искалеченные тела с переломанными хребтами. Гибрид клювастого с гиргейкой был самой совершенной мясорубкой во всех мирах!

— Уйдут! Уйду-у-ут!!! — вдруг завизжал кто-то на пределе, тыча обрубком руки в зеленого и Сергея.

— Не уйдут!!! — взвыло чудовище. И давя всех и все, ринулось к Колодцу Смерти. — Не уйдут!!!

— Нет, милейший, вы неосмотрительно беспечны! — заявил зеленый и так ударил Сергея в нос, что тот полетел в черный провал колодца. Огромный клюв с оглушительным лязгом сомкнулся за спиной ускользающей жертвы, вырывая из плеча клок кожи.

— А-а-аййй-а-а!!! — заорал Сергей. И эхо колодца послушно повторило его вопль раз, потом еще раз, потом еще…

Падал он целую вечность. Зеленый летел рядом и натужно сопел. От него несло тиной, сыростью, болотом. Наконец он прогнусавил тихонько, словно к самому себе обращаясь:

— Ума не приложу, как могло вас, минуя разграничительные цепи замкнутого контура, без предварительно-условной последовательности занести к реальным тольтекам, да-с! Странный ход, милейший, странный! Вам не кажется?!

— Мне кажется, что это ты, гад, постарался! — неблагодарно ответил Сергей.

— Ах, вот как?!

— Именно так!

— Может, вас оставить в таком случае?

— Оставляй!

— А жалеть не будете потом, милейший мой?!

— Пошел вон, поганка зеленая! — завопил Сергей. Нервы у него были уже не на пределе, а за всеми возможными пределами. Он был готов разорвать в клочья любого, даже своего освободителя.

— Ну, прощайте!

И зеленый пропал. Растворился во тьме.

Сергей неожиданно понял, что он настоящий остолоп. Но было поздно. Полет вдруг прервался, и его здорово тряхнуло. Сознание тут же улетучилось.

Гамак был мягкий, очень удобный, его, наверное, сплели искусные мастера, знатоки своего тонкого гамачного дела. Мягкие сплетения веревочек-канатиков невесомо опутывали тело, не резали, не давили — лежать в таком гамаке было одно сплошное удовольствие.

Он и лежал. Лежал, наслаждаясь жизнью, вдыхая запахи пяных свежескошенных трав, хвои и далеких, еле рокочущих морских волн. Правда, из каких-то немыслемых далей несло гарью — совсем чуть-чуть, немного. Но это не пугало, наоборот, усиливало чувство здешней безопасности, покоя. Все было прекрасно, чудно. И лишь угасающий в переливах голос, доносимый ветерком вместе с рокотом волн, навевал сумасшедшую нездешнюю тоску. Уловить смысла нанизываемых одно на другое слов было невозможно. Да он и не пытался ничего улавливать. Он просто лежал и радовался. Казалось, он лежит на воздушных струях, на облаке. Все было просто великолепно, сказочно. Но голос, противный, выматывающий пущу голос! От него все труднее становилось отвязаться, хоть уши затыкай. Голос будил память. Память не давала жить. Жить, как живут все — спокойно, тихо, млея от удач, раздражаясь от пустяков, но быстро забывая про них, жить, просто живя, дыша, обозревая внешнее и в нужный момент отворачиваясь. Ну что за мучительный голос, что за тоска!

Он стал разбирать слова. Слова эти не давали ощущения невесомости, они давили, тянули к земле, они все портили, без них было так хорошо! Но они лезли в уши сами, от них нельзя было отмахнуться.

Ибо годы прошли и столетья,

И за горе, за муку, за стыд,

Поздно, поздно, никто не ответит,

И душа никому не простит…

Что они означали?! Почему они бередили сердце, сдавливали горло?! Он ничего не мог понять. Выплывал из темных закоулков подсознания белый сугроб с кровавым пятном, и опять пропадал, перекатывались в кармане пустые ржавые гильзы, постукивал о них шип… Нет! Все не так! Какой карман! Он же все оставил у себя, он голый, совсем голый, если не считать полоски вылинявших и залитых кровью трусов. Да! Ведь зеленый его сбросил в колодец голым! Они еле ушли от разъяренной толпы, от этого несгибаемого и неумертвляемого клювастого палача, ото всего страшного и смрадного… Ушли? А где он сейчас? Почему здесь, в этом воздушном гамаке?! И откуда звон гильз, откуда гарь, запах моря, хвои, сосен, мяты?

Его потихоньку раскачивало, так, будто легкий ветерок играл телом в гамаке. И это тоже было приятно, от этого клонило в сон — теплый, нежный, бархатный сон… Но гарь, гарь! Что они там, обезумели, жгут костры, что ли, варвары, хулиганы! Совсем распустились, нет на них управы! А может, просто мальчишки балуются, бывает и так… И уже совсем другой голос, грубый и сиплый, донес другие слова, навязчивые, прилипчивые — услышишь раз, и будут стучать молотом под черепной коробкой до второго пришествия. Вот и сейчас, как маршевый призыв, как команда восстать из мертвых…

Пылающим Доном идем эскадроном,

Горит под ногами Россия-страна.

Поручик Голицын, раздайте патроны!

Корнет Оболенский, надеть ордена!

Та-ра-ра-ра-ра-рам! Па-ра-ра-ра-ра-рам!!! Та-ла-ла-ла-ла-ла… — закрутило, загудело в мозгу, прогнало легкость и безмятежность. Теперь не жди успокоения, не надейся на счастливый сон! Теперь все — пока не размотаешь до конца, пока не выгонишь из души все прочь, э-эх, надолго теперь! И как вопрос без ответа: «Зачем нам, поручик, чужая земля?!» Нет, есть ответ! Есть! И он уже был, надо только поймать его, уцепиться за кончик ускользающей нити… Вот, вот он! Или это не он?! Ответ, не ответ — неважно! Важно другое: «И душа никому не простит!» Так, только так! Но дано ли ей право прощать кого бы то ни было? Может, у нее и нет такого права?! Может, и нет. Гамак раскачивался все сильнее. Все чаще выплывал из-за угла, разделяющего мрак и свет, ослепительный сугробайсберг, все ярче и кровавей полыхало на нем пятно.

Наконец гамак так швырнуло вверх, что Сергей не удержался; вывалился из него, упал, запутался в чем-то сыром и липком, застрял. И открыл глаза. Было темно, хоть вообще не гляди. Внизу, далеко-далеко, как на дне колодца, вдруг тихохонько звякнуло, потом еще, почти без перерыва. И ему показалось, что все-таки это гильзы выпали у него… пусть не из кармана, неважно откуда, но выпали, долетели до самого низа, если он тут есть, и лежат теперь там. А сам от болтается в подвешенном состоянии.

— Когда ж это кончится! — простонал Сергей.

И дернул руками. Руки слушались его — они были привязаны к чему-то упругому, поддающемуся, но слушались. И ноги слушались. Он попробовал еще раз — и очень удивился, до того непривычным было ощущение: ему показалось, что у него рук больше, чем их должно быть. И ног, тоже больше! И все они были послушны. Но одновременно все были опутаны чем-то. Он дергал попеременно, то руками, то ногами, подсчитывал, запоминал, боялся сбиться, хотя арифметика оказалась совсем простой: рук — две пары, и ног — две пары. А всего восемь конечностей! Ну что ж, восемь, так восемь! Значит, так тому и быть! Сергей разразился безумным смехом, забился в невидимой паутине.

И тут вспыхнул свет.

В глаза словно воткнули два острейших скальпеля. Пришлось зажмуриться, опустить голову вниз. И мелькнула мысль: раз его освещают, значит, попался, значит, он опять…

Слева бесстрастно металлически прозвучало:

— Включить таймер!

Справа глухо и не менее бесстрастно отозвалось:

— Есть включить таймер!

Послышался щелчок, и что-то затикало — мерно, безысходно.

Сергей озирался, вертел головой. Не он ничего не видел, совсем ничего кроме толстых железных прутьев. Да, он висел в гигантской клетке, висел посреди самой бесконечности, ибо ни стен, ни потолков, ни пола не было видно. Ни земли, ни неба, ни разделяющего их окоема, ни черта! Ослепительный свет исходил отовсюду и растекался во все стороны — вот тебе и Колодец! Никогда еще Сергей не чувствовал себя таким маленьким, ничтожным и беспомощным, даже под бревном дикаря, даже в пыточном кресле, даже под топором-солнцем он не казался себе столь жалким. Но в стократ усугубляли дело его нечеловеческая форма, это омерзительное тело. Сергей смотрел на собственные руки и ноги с отвращением: голые, бледные, покрытые длинными редкими волосками, они вытягивались на несколько метров в длину, словно их, предварительно подогрев, хорошенько растянули. Это были ножки какогото насекомого, с которого соскоблили хитиновые покровы и голышом подвесили в паутине. Сергея опять вывернуло наизнанку: сгустки крови, слизи, желчи полетели в бездонную сияющую пустоту.

— Врубить отсчет!

— Есть врубить отсчет! — отозвалось глухо. И так тяжелая капля из испорченного гигантского крана бухнуло: — Сто.

Сергей подтянул ближайшую руку к носу, к губам — он хотел утереться. Но от вида этой облезлой мертвенной лапы с мягонькими пленочками ноготков его опять вырвало, да так, что чуть желудок не выскочил наружу. — Но почему?! За что?! Как он мог оказаться в таком гнусном теле?! Этого не может быть! Это бред! Он задергался, забился — и все это мельтешение восьми голых длиннющих конечностей совсем сразило его.

— Девяносто девять.

Бред! Галлюцинация! Ну чего они там считают?! И кто это — они?! К кому в лапы он попался на этот раз?! Хоть бы показались! Нет, это все зеленый гад подстроил! Точно, он! Кому же еще! Доброжелатель хренов!

— Девяносто восемь.

Пускай считают, пускай! Он все равно вырвется из этой чертовой клетки! Он уйдет и от них!

— Агрегат на исходные рубежи!

— Есть агрегат на исходные рубежи… девяносто семь.

— Подключить контроль!

— Есть подключить контроль… девяносто шесть.

— Готовность номер один!

— Есть готовность номер один… девяносто пять.

Сергею стадо жутко. Неужто они его собираются прикокошить?! Но почему не сделали этого сразу? Ведь чего проще, взяли бы да и придавили, как мошку! Так нет, они его, похоже, баллистическими ракетами расстреливать собираются, ишь как выпендриваются, сволочи! Надо кричать, надо звать на помощь… нет, надо попытаться договориться с ними.

— Эй, вы! — вырвалось из пересохшего горла. — Как вас там?! Откликнитесь!

— … девяносто один.

— Оглохли, что ли, эй!!!

— … девяносто.

Сергей начал раскачиваться, ритмично переваливаясь с бока на бок, поочередно дергая руками и ногами то слева, то справа. Но он не бросал попыток договориться с мучителями.

— Чего вам надо?! — орал он как резанный. — Ну?! Почему молчите?! Я разумное существо, с Земли! Я — гуманоид!!! Вы слышите, мать вашу, гу-ма-но-ид!!! С гуманоидами так не обращаются! Я вам не муха, чтоб висеть в паутине! Эй!!!

— … восемьдесят два.

— Ну-у, доберусь я до вас! Дождетесь, сволочи!

Сергей раскачивался все сильнее, еще немного и он дотянется до прутьев клетки, вцепится в них руками, ногами, зубами… А что потом? Ну, допустим, вцепится — а что дальше?! Дальше видно будет!

— Я вас в порошок сотру! В щепки разнесу! Гады!!! Подлецы!!! Негодяи!!! Трусы!!!

— … шестьдесят девять.

— Стойте!

— Приготовиться к перебросу субъекта.

— Есть приготовиться к перебросу субъекта… шестьдесят пять.

Какого переброса? Куда?! Зачем?! Сергей перепугался — его уже столько раз перебрасывали, что можно было бы и остановиться, переждать! Что он, один, что ли! В концето концов!

— Задать в агрегат параметры призрачной формы субъекта!

— Есть задать в агрегат параметры призрачной формы субъекта… шестьдесят.

Какой еще такой «призрачной»?! Чокнулись они там, видно! Сдвинулись! А может, субъект — это вовсе и не он, может, речь-то идет о ком-то другом, ведь бывает и так. Сергей принялся вертеть головой — в сияющем пространстве висел он один, никого в этой пустоте не было.

— Запечатлеть в мозгу субъекта его подлинную форму!

— Есть запечатлеть в мозгу субъекта его подлинную форму… пятьдесят три.

Щелкнуло значительно сильнее, чем в первый раз. И перед глазами Сергея на мгновение будто цветной экран вспыхнул. А на экране этом в прозрачных нитях свисающей ниоткуда паутины болтался отвратительный голый паук с человеческой головой — с его собственной головой! Из прозрачного сине-зеленого брюшка, усеянного желтыми и красными пятнами… торчали тонкие длинные лапки. Голова так же была прозрачна, усеяна жиденькими бледными волосками. Лишь миг длилось наваждение — но оно намертво отпечаталось в памяти Сергея.

— Не-е-ет! — заорал он душераздирающе, словно в припадке безумия. — Я не верю вам! Не-е-е-е-ет!!!

— … сорок два.

— Врете! Врете, гады!!!

— … сорок один.

— Вы сами такие, са-а-ами!!!

— … сорок.

Сергей наконец-то понял, что голосить бесполезно, и смолк. Он устал, он бесконечно устал ото всего. А в голове, от виска к виску, било маятником: «эскадроны-патроны! эскадроны — патроны! Эскадроны — патроны…»

— Запечатлеть сущность субъекта!

— Есть запечатлеть сущность субъекта… тридцать четыре.

Кровавый сгусток трепыхнулся перед глазами, запульсировал, задрожал — так, словно в нем бился кто-то живой… и вдруг разорвался, растекся по чему-то белому и чистому, растекся, чернея по краям, съеживаясь… и пропал. Сергей ударился ребрами о железный прут, его отбросило — и он полетел к другой боковине клетки.

— Нулевая готовность!

— Есть нулевая готовность… двадцать девять.

— Дежурным постам приготовиться! Оператору занять рабочее место!

— Есть занять рабочее место… двадцать пять.

Сергея ударило о прут с другой стороны. Он вцепился руками и ногами в него, на секунду застыл, но сорвался… и снова его повлекло вниз.

— Повторяю! Оператору занять рабочее место!

— Есть занять рабочее место… двадцать один.

Далеко-далеко, за пределами клети появилась точка — черненькая, крохотная, какие иногда появляются в глазах от усталости, с недосыпу или же с перепоя. Сергей проморгался, но точка не пропала, а наоборот, стала увеличиваться в размерах, приближаться. И уже через несколько минут точка эта выросла в целую площадку. Л на площадке… Сергей вздрогнул. На площадке стоял четырехпалый карлик-уродец с трясущимся желеобразным месивом вместо лица. Ноги его были вывернуты и раскорячены до предела, казалось, он упирается ими, вздымая немыслимую тяжесть… но никакой тяжести в его длинных корявых лапах не было.

— … семнадцать.

Сергей обезумел от страха. Его бросило сначала в жар, а потом в холод. По коже пробежали мурашки.

— Не-е-ет!!! — заорал он. — Вы не имеете права-а-а!!!

Перед карликом на высокой стальной подставке-штативе покачивалась широкая телескопическая труба — один конец ее чернел пустотой, из другого торчали две черные дуги, напоминающие гашетки. Карлик тяжело дышал, грудь его мерно вздымалась и опадала, по уродливому телу волнами пробегала дрожь. Карлик облизывался огромным сиреневым языком и ронял на черное покрытие площадки пенистую слюну.

— Оператору приготовиться!

— Есть приготовиться… одиннадцать.

Сергея сильно шмякнуло о прут. Но он не оплошал, вцепился в него всеми своими хилыми паучьими конечностями, застыл. А потом, напрягаясь, потея, оскальзываясь, пополз вверх. Он задирал голову, смотрел в сияющую высоту, но конца прута не видел. И все равно ползти надо, надо, чтобы ни происходило! Он не собирался играть роль безропотной живой мишени.

— … восемь.

Сергей полз и полз по бесконечной железной мачте. Он уже пересек два узла-перекрестия, но направления не изменил. Он рвался вверх, словно шар, накачанный водородом! Он не чувствовал собственного тела, и липкие нити паутины не мешали ему, они тянулись за ним клейкими невесомыми канатиками. Но абсолютно ничего хоть капельку намекающего на одну только возможность спасения, наверху не было видно… И все же — вверх! вверх!! вверх!!!

— … шесть.

— Привести субъекта в исходное положение!

— Есть привести в исходное положение… пять.

Сергея не однажды трясло током — то в телевизоре копался, то работающей дрелью пробивал проводку, то в троллейбусе во время дождя за дверцу хватался… но было все это щекоткой в сравнении с тем, как шибануло сейчас — руки и ноги, все восемь, онемели, омертвели, голова налилась свинцом, миллионы невидимых молний впились в каждую клеточку тела. И все-таки он не выпустил прута, он вцепился в него как в последнюю соломинку. Тряхануло еще раз — аж слезы брызнули из глаз и сердце замерло. Сергей держался. Он не ощущал собственного тела, ничего не видел, ничего не слышал, но держался. На третий раз его сбросило с прута будто козявку. И он полетел в бесконечную пропасть.

А время было резиновым.

— … четыре.

Его не дернуло и даже не встряхнуло, нет, он плавно замедлил движение и застыл в сияющей пустоте напротив страшного карлика. А тот все пристраивал, подлаживал свою трубу, все трясся и облизывался, роняя пену.

— … три.

Зеленый выплыл из-за спины. И застыл на уровне Сергеева лица. Он висел в сиянии и пустоте как ангел или демон, не прилагая ни малейших усилий. Глаза его были мутнее обычного. Но зато он почти не дрожал и не скрючивался, не сгибался в три погибели — лишь теперь Сергей увидал, какой он длинный и тощий: мощи, кожа без костей!

— … два.

— Т-пауза! — изрек зеленый почти без гнусавости.

И металлический голос глухо откликнулся:

— Есть Т-пауза… два.

Сергей, не веря глазам, вытянул длинную бледную руку, ткнул мягким ноготком в зеленого — рука прошла насквозь.

— Тебя нет! — заявил он безапелляционно.

— Это как вам угодно будет, почтеннейший, — промямлил зеленый. — Как вам угодно-с! А мы только поинтересоваться у вас решили — куда переходить намереваетесь, любезный?

Сергею не понравилось это «мы». Он припомнил их первую встречу, все эти россказни про множественность обитателей «подлинного» мира и прочие бредни. Он машинально нащупал языком дыру в десне — та почти затянулась. Ах, как давно все это было! И было ли?! Судя по дыре — было! Сколько его били, пытали, мучили после этой дыры, после этих грязных корявых пальчиков дикаря-телепата! Впору и позабыть все!

— Мы что — у вас сейчас, в вашей Вселенной? — поинтересовался Сергей ни с того, ни с сего.

— … два, — проскрипело металлически.

— Не совсем, — ответил зеленый. — Мы в колодце, вы же знаете, в пространственно-временном колодце на шлюзовом уровне. Но это пустяки, любезный, вы так и не ответили на мой вопрос — куда вас переправить?

— Как это — куда? — не понял Сергей.

— Ну-у… во Внутренний Мир, или в один из перекрестных на выбор, или, может, прямо в пекло Преисподней, в гости к вашему старому знакомому Аргавару? Или так и желаете болтаться в замкнутом цикле, милейший?

— Нам бы поболтаться еще, — нагло выдавил из себя Сергей, — хотя бы немножко поболтаться! — Он не доверял зеленому, он не хотел ни во Внутренний Мир, ни к Аргавару в Преисподнюю. Он хотел домой, к Ирочке, к лапушке, к подруженьке ненаглядной. Или хотя бы в свою конуру, на диванчик! Хотя бы… Сергей горько усмехнулся.

— Значит, помучиться еще желаете, так?

— Если вы не против, — галантно ответил Сергей.

— Ну-ну, — зеленый был явно разочарован, видно, он не вполне одобрял выбор своего протеже. — А не надоело?

— Да нет как-то! — бодро заявил Срегей.

— И не желаете воплотиться в свою подлинную форму, чтобы пребывать в Пространстве вечно, так?

У Сергея вновь перед глазами вспыхнул экран с гадким паукообразным существом. И он быстро замотал головой.

— Тяжело с вами работать, милейший! — прогнусавил зеленый, обернулся к карлику и добавил: — Верно я говорю?!

— Ы-ы-ыээгрхх! — взревел тот, еще сильнее приседая на раскоряченных жилистых лапищах.

— Вот видите, и оператору трудно с вами работать, — сокрушенно заметил зеленый.

— … два, — выдал металлический голос.

— Может, вас вообще распылить, а? — зеленый явно пребывал в нерешительности. — Это самое простое решение вопроса.

Сергей неожиданно для себя ответил менторским, профессорским тоном:

— Не пристало нам с вами, уважаемый, искать простых решений.

— Ваша правда, — согласился зеленый уныло. И заохал как-то по-бабьи: — Верно люди-то говорят: простота — она хуже воровства! Чего делать-то будем?! И кстати, вы еще, любезный, пребываете во власти своих еретических домыслов или преодолели сектантские лженаучные взгляды?

— Чего? — переспросил Сергей.

— Мы по части Божественного Дыхания и всего такого прочего, неужели не ясно? Ответьте, только честно, напрямую, неужто после всего, что вы видели, после всего, что с вами произошло, вы верите в какую-то там глину, в первочеловека, в Сотворение, в эту… как ее… забыл!

— В Душу?!

— Вот-вот, в нее самую, в эту нематериальную субстанцию, порожденную игрой воображения и бесчисленными бликами отражающих подлинное изображение зеркал. Верите? — Вопрос был задан с нескрываемой ехидцей.

И Сергей не стал отвечать сразу. Он понял — тут подвох! зеленый чего-то хочет от него! чего-то добивается! И Сергея как молнией пронзило, да посильнее пронзило, чем там, на пруте! Он вдруг сообразил — не плоти его жаждал зеленый, не физическое естество интересует этого прилипучего псевдоинопланетянина, нет! Они давно могли с ним расправиться тысячи раз! Да если бы они захотели…

Жуткий свист разорвал тишину. Черная тень накатила. Сергей задрал голову и ужаснулся: сверху прямо на него медленно, будто гигантский огнедышащий змей-горыныч, опускался гибрид гиргейки и клювастого. Он сильно изменился с тех пор, как Сергей его видел в последний раз. Голова клювастого стала еще больше, массивней. Она торчала на толстенной трехметровой морщинистой шее. Из студнеобразного и бегемотовидного тела помимо всех щупалец и слоновьих лап выпирали огромные костистые и когтистые ноги и руки клювастого. Когти царапали, рвали воздух — и от одного только их вида можно было окачуриться. Из-за спины чудовища виднелись два здоровенных черных перепончатых крыла, они мерно, вздымались, подрагивали, а основания их были усеяны зеленой искрящейся чешуей. Пасть гиргейки, размещавшаяся прямо под клювастой головой, была широко разинута, и из нее вырывался целый фонтан пламени, казалось, там сидел взвод огнеметчиков. Волна адского смрада захлестнула Сергея. Уши заложило от скрежета, рева, визга.

— Не уйдешь, подлый Червь! — сатанинским рыком рычала голова. — Убью-ю-ю!!! — И одновременно, совершенно на другой частоте, высоко и как-то холуйски из пасти неслось: — Это я, Гудун-Ку, верный сын Шибальбы, возвращаюсь в Преисподнюю и молю о снисхождении, прошу принять меня… и простить, отступника! Да здравствует Шибальба! Да здравствует Преисподняя! — И тут же: — Смерть гнусному Червю! Смерть трусливой жертве!! Убьюю-ю!!!

Сергей приготовился к самому худшему. От этой исполинской машины уничтожения, от этого свирепого монстра спасения не было, да и быть не могло!

— Как они мне надоели, — тоскливо пожаловался зеленый. — Вы только взгляните, любезный, что у этой твари в лапе! Это же уму непостижимо!

Возле уха Сергея сверкнул фиолетовый узкий луч, пропал. Сергей пригляделся — в лапе чудовища был зажат Магический Кристалл. И это было слишком! Это было чересчур! Ну зачем такому жуткому летающему убийце еще и новейшее оружие, не хватит ли с него когтей, клыков, огненного снопа из пасти?! С ума сойти можно! Но умирать так глупо! Умирать, выскользнув уже из лап этого палача! Нет! Нет!! И еще раз — нет!!!

— Четыреста лет тому назад наш оператор обронил у них боевой лазер, и заметьте, последней модели, — прогундосил зеленый, — а что из этого вышло? Я вас спрашиваю, любезный?!

«Любезный» не мог языком пошевелить, его сковал ужас, он был почти мертв от страха. Приближающимся огнем уже опалило все длинные и хилые волоски на его лапах и голове. Клюв, казалось, нависал над затылком.

— Да, надоели! Надоели! — тверже сказал зеленый. И повернулся к карлику.

— Ы-ы-ы-ыээгрррррхх!!! — отозвался тот. Ухватился корявыми лапами за гашетки.

Все это сияющее пустое пространство содрогнулось, окрасилось багрянцем, заполнилось гарью. Сергей вращал головой, хлопал глазами — никаких следов от чудовища не осталось. Гарь рассеялась, багрянец медленно перешел в ослепительную желтизну. И только отдавало снизу, как из бездонного колодца: «Я твой сын, Шибальба… я твой сын, Шибальба… я твой…»

Карлик корячился на своем помосте. Зеленый уныло висел рядом. Сергей всхлипывал, размазывал слезы мягкой лапкой по щеке.

— … ава, — металлическим голосом доложили слева.

— Не расстраивайтесь, это пустяки, — успокоил зеленый. — Мы и не такое можем!

— Не надо меня запугивать! — истерически заорал Сергей. — Не надо!!!

— Вот еще, была охота!

— Говорите прямо, чего хотите!

— А ничего, любезнейший! Вы вообще очень плохого мнения о нас, к тому же вы нас просто плохо представляете. Ведь глупее вопроса и задать нельзя было — чего, мол, хотите! Как вам не стыдно, почтенный?! Мы не можем ничего хотеть, как вы выражаетесь, у нас нет желаний… это все мелко, это все ваше, из вашего отраженного мира, понимаете?

— Допустим, — согласился Сергей. — Но зачем вы привязались ко мне? Что вам все-таки надо?!

Зеленый вытянул оба глаза перископами, повращал ими, потом изогнул стебли и оглядел самого себя. Отрепья-водоросли на брылах затряслись мелко-мелко. Спина изогнулась. Пупырчатая зеленая кожа стала сырой и блестящей.

— … два, — прозвучало уже, наверное, в тысячный раз.

— У нас с вами совсем мало времени, — расстроенно пробормотал зеленый. Покачал головой, снова весь изогнулся, и выдавил сипло: — Ладно! Вы, небось, и сами уже догадываетесь, что к чему, так?

Сергей не ответил.

— Догадываетесь! Ваш мозг для нас — открытая книга, любезный. Ну и ладно, все равно вам не выбраться из замкнутого цикла, все равно рано или поздно вы налетите башкой на стену. И это будет для вас наилучший исход… А ведь могло и не быть ничего. Понимаете, ни-че-го! Вы просто потянули не за ту ниточку, ясно? Зачем вы за нее потянули?!

Сергей попытался пожать плечами. Но никаких плечей у него не было, голова торчала на тонкой шейке прямо из прозрачного брюшка.

— Не делайте вида, что не понимаете! — зеленый совсем перестал гнусавить. — Вы дернули за ниточку, а у нее оказался очень странный по вашим меркам кончик. Ну зачем вы затеяли эту игру? Зачем вы полезли в это дело?! Вы допустили две чудовищные ошибки. Почему вы не обошли этот сугроб стороной, а?

— Откуда вы знаете про сугроб? — испуганно спросил Сергей.

Зеленый приподнял отрепья-водоросли, скрип вырвался из его внутренностей — он смеялся. Смеялся и пучил на собеседника блеклые бельма.

— Это был не ваш сугроб. Понимаете, не ваш! Вы ушли, и это был верный ход, это было ваше спасение. Но зачем, какого черта вы вернулись назад?! Вы не должны были возвращаться! Ваше нутро, ваш инстинкт самосохранения подсказывали вам — не смей! стой! не ходи туда!!! Почему же вы не послушались их?

— Не знаю, — вяло ответил Сергей. Он и на самом деле не знал, какой дьявол вернул его с остановки к сугробу, к этому страшному изуродованному трупу.

— Вы вернулись, почтеннейший, и сугроб стал вашим! Вы поняли?! Нет, я вижу, вы ни хрена не поняли! И второе: кто вам сказал, что все эти ваши мудрецы, все академики и профессора, доценты и доктора, кандидаты и аспиранты, младшие научные сотрудники и светила — это шаманы! Как у вас могла появиться в башке такая нелепая мысль! Вы что, и впрямь могли подумать, что они не просто дураки и обалдуи, не просто шарлатаны и чокнутые, да?

— Да! — твердо ответил Сергей. Что-что, а это он мог отстаивать до конца, до последнего дыхания, до смерти. Он был убежден в этом. Он пришел к этому пониманию после тысяч бессонных ночей, после долгих и тяжелых раздумий, но главное, после Откровения, после того чудного Прозрения, что осветило его разум, его Душу.

— И вы решили, вас отпустят после того, как вы дернули за ниточку?

— Не знаю!

— Не знаете… Верю! Но вы могли бы догадаться, что другой конец этой ниточки крепится к взрывателю, а взрыватель лежит на бочке пороха… а бочка эта — вся ваша, да и не только ваша, Вселенная.

— Мне плевать на это.

— Хорошо! Но скажите сами! Скажите прямо! Вы твердо уверены, вы убеждены, что шаманы работают целенаправлено, что в их действиях есть система?

— Да, убежден! — ответил Сергей. И вдруг почувствовал — ног стало меньше, всего две. Это было столь неожиданно, что он растерялся. Но сказавши «а», надо было говорить и «б». Сергей напрягся и, стараясь смотреть прямо в бессмысленно-мутные бельма, заявил: — Эта банда дурачит людей. Но не просто дурачит! Не для того, чтоб сшибить деньгу, хотя деньгу она ловко сшибает, не откажешь в умении. Они морочат нам всем головы! Они отвлекают от Истинного знания! Они — дезинформаторы! Вы можете убить меня, искалечить, запытать, но я не откажусь от своей точки зрения!

Зеленый съежился в большой слизистый комок. Он был явно недоволен разговором, да и вообще всем происходящим. В его мутных глазищах начинали высвечиваться две крохотные красные точечки. Сергей знал — это нехорошая примета. Но ему было наплевать сейчас на приметы и все прочее.

Зеленый долго пыжился, пузырился, дулся. Потом выдал:

— И с этим знанием вы надеялись вернуться в свой мир?

— А оно мешает кому-то, да?! — вопросом на вопрос ответил Сергей. У него было всего четыре конечности, и не такие длинные и хлипкие как прежде. Но паутина держала, сковывала.

— Вы наивное существо. В вашем дурацком отраженном мире без передышки показывают дурацкие фильмы про всяких дурацких преступников и сыщиков. Неужто вы никогда не смотрели, милейший?

— Приходилось, — растерянно признался Сергей.

— В каждом обязательно говорят про кого-то: «он слишком много знал»! Вы догадываетесь, к чему я клоню?!

— Плевать я хотел на всякие догадки!

— Вы обречены! Неужто вам это не ясно?!

Зеленый даже передернулся весь. Откуда-то сбоку у него вылезло еще три глаза, они удивленно обозрели Сергея и тут же скрылись.

— А что вы так волнуетесь? — пошел в атаку Сергей. — Какой ваш интерес?! Вы что, имеете какое-то отношение к нашим шаманам, да?! Что молчите?! Ведь я обречен, ведь мне не вырваться из цикла, я смертник, я никому не смогу ничего рассказать, я, в конце концов, в ваших лапах! Давайте по-честному, правда за правду — они работают на вас?!

Зеленый снова вытянулся. Вздохнул с облегчением, не скрывая этого, но в то же время косясь на Сергея с какимто странным, непонятным подозрением.

— Вы слишком прямолинейны, почтенный, — прогундосил он. — Разве бывает только черное и белое, или так, или этак?! Ведь нет! Но… в проницательности вам не откажешь. Хотя, разумеется, упрощаете, ох как упрощаете! Ваши, наши, агенты, резиденты, дезинформаторы и просто информаторы — как просто, как тупо — это в ваших дурацких фильмах так. На деле все сложнее, любезный! Ну почему вы решили, что дезинформация забрасывается от нас? Вы же видали много миров, еще больше не видали…

— Но ведь забрасывается?! — нажал Сергей.

— Без этого нельзя, — зеленый развел своими хлипкими граблями. — Но для вашей же пользы, надеюсь, это вы хоть осознаете?!

Сергей отмахнулся от вопроса.

— А у вас они бывают? — спросил он в лоб.

— Кто?

— Шаманы!

— Вы слишком любопытны.

— Это пошленькая фраза из столь любимых вами фильмов. Давайте говорить по-человечески!

— Бывают! Но далеко не все.

— … два, — проскрипело в двухтысячный раз.

Зеленый покосился на карлика-оператора — тот совсем раскорячился на площадке с трубой, он стал еще ниже и уродливей, теперь его студенистая мерзкая морда свисала до щиколоток. На морде этой что-то булькало, вырывались наружу пузыри, стекали вниз слизистые капли, язык наполовину вываливался из пасти и временами вздрагивал. Сергей не мог смотреть на этого зверочеловека, он почемуто вызывал одновременно и невероятное, тошнотворное омерзение и острую жалость. Зеленый при всей своей мерзопакостности жалости не вызывал.

— Почему вы считаете, что от нас надо скрывать Истинное знание? Мы что, не созрели, не готовы еще, или как? — спросил Сергей.

— Оно вам просто не нужно, вот и все, — ответил зеленый.

— Знание всегда нужно!

— Ошибаетесь. Вы побывали у тольтеков — им не нужно никакого знания, у них есть все, что им нужно.

— Тольтеки — зацикленная цивилизация! — выкрикнул Сергей. — Это совсем другое дело, они пошли по кругу, замкнулись, а мы развиваемся, мы рвемся вперед!

— Ага! Рветесь! Вам это все кажется, вы не менее зацикленная цивилизация, чем тольтекская. Вам в вашем плоском отраженном мирке кажется, что есть прогресс, есть развитие, спирали там всякие… а на деле вы ползете по кругу! Меняются формы, а содержание остается — круг, бесконечный круг, замкнутый цикл, растянутый в веках. И ползете вы по этому кругу, как вам удалось верно подметить на свою голову, вслед за камлающими, бьющими в бубны и барабаны, прыгающими впереди вас шаманами. Только в отличие от вас шаманы эти прекрасно знают, что на окружности есть точки, которые ведут в пропасть, и они вам помогут уткнуться носами в эти шлюзовые точки… А когда вы все полетите к чертовой матери в тар-тарары, не волнуйтесь за шаманов, не надо, они перепрыгнут через провал и будут скалиться вам вслед, будут тыкать пальцами в ваши спины и говорить: вот стадо, вот быдло, мы хотели осчастливить этих свиней, этих рабов, но они, видно, не созрели для этого, они не готовы были, ну и пусть, туда им и дорога!

— Поглядим еще! — зло вставил Сергей.

— Это кто ж, почтеннейший, поглядит, не вы ли? — полюбопытствовал зеленый.

— Может, и я!

— Экий самонадеянный, батенька! Вы думаете, коли проскочили мимо несколько раз, так уж и билет в вечность обрели?!

Сергей ощутил тяжесть тела. Ему стало вдруг неудобно висеть на невидимых упругих нитях. Он поднес руку к лицу — это была нормальная человеческая рука, его рука.

— Я думаю, — сказал он напрямую, — вы давно бы меня пришили, если бы хотели этого, верно?

— Верно, — согласился зеленый. — Но согласитесь, интересно понаблюдать, как ведет себя в экстремальных условиях такое странное существо с непредсказуемой логикой поведения. Это первое. А второе — в следующем, и это главное, у нас считается дурным тоном спроваживать кого бы то ни было на тот свет собственными руками, да это — моветон, милейший! Вас могли запросто ухлопать, не думайте, что вы были застрахованы, нет. Просто вам повезло. Но в один из переходов вас направят туда, откуда вы ни за что не выкарабкаетесь — есть еще такие местечки, есть! И они значительно ближе, чем вы думаете! Какие там тольтеки с их дурацкими и бессмысленными жертвоприношениями! Какие инквизиторы Гардиза! Какие дикари! Это все детский лепет! Вы можете попасть в ручки к таким изощренным палачам, о каких и не слыхали… и не слыхали, несмотря на то, что должны были слыхать, но тут скажите спасибо своим шаманам — эти ребятки закамлали вас на славу, они справно отрабатывают свое положение и свои привилегии. О-о, вы можете ни на минуту не сомневаться в их способностях! Но вам не их бояться надо…

— А кого же?

— … два, — в трехтысячный раз проскрипело.

— Тех, разумеется, к кому попадетесь. Вы не переживайте, любезный, это профессионалы! У вас будет возможность убедиться на собственном опыте, что машина уничтожения у них доведена до совершенства! Это не старомодный и жалкий Гудун-Ку со всей шатией-братией, это не дикарь-дилетант и не любители-инквизиторы! Впрочем, что вам рассказывать! Вы же туда метите! Или… — зеленый запнулся, поглядел на Сергея вопросительно, и глаза его просветлели, стали чистыми, осмысленными, тревожными. — Или вы решите остаться в одном из миров? Ваша подлинная форма и ваша подлинная сущность не так уж плохи, вам только кажется, что они неприемлемы, это дурной земной вкус, это провинциальная брезгливость… Ваш цикл, разумеется, не прервется, вы будете болтаться меж миров, но туда… понимаете, туда вы никогда не вернетесь! и эти видения перестанут вас мучить! и все образуется! Подумайте!

— Нет! — выкрикнул Сергей.

— Только не надо спешить. Помните, что там, на Земле, через какой-то отрезок цикличной дуги для вас места не останется! Нигде! Понимаете, нигде, даже в психушке, даже в тюрьме! Это же страшно, только постарайтесь осмыслить свое положение!

— Ничего, — пролепетал Сергей тихо. В сердце ему и в душу закрадывались сомнения, может, и впрямь, следует плюнуть на все, какая разница — где, что, как! Все равно ему образумить человечество не удастся, спасти — тем более! В лучшем случае ему поверят два-три старых друга, может, и Ира, она всему готова верить, лишь бы он говорил, говорил… Все перепуталось в голове у Сергея. Но язык сам выдал: — Ничего, авось еще кружочек провернем как-нибудь, а там и видно будет, ничего.

— Воля ваша! — резко выдохнул зеленый. — Во всяком случае я сделал для вас все, что мог!

— Ну вот, опять фразочка из дурацкого детектива! Снова жалкий штамп! — Сергей ухмыльнулся, но совсем невесело ухмыльнулся.

— Да вы зря, милейший, на меня зло держите, зря, — прогнусавил зеленый, — у нас служба такая — контроль отраженных миров. Большое дело, доложу я вам, большое! А вы не в струю идете, против течения, батенька, а это всегда хреново… А ведь могли бы, могли пополнить славные ряды! Слыхали, как говорится-то: ласковое теляти двух маток сосет!

— В шаманы предлагаете?

— Ну что вы, что вы! Поздно, батенька! Это надо было до начала цикла, теперь поздно… да и нехватки у нас в кадрах нету — ноу проблем, как говорят ваши пошляки, хоть конкурс объявляй. Вы, батенька, зря к сугробу-то вернулись. Ну, да теперь поздно!

— … два, — проскрипело в бессчетный раз.

— Отключить таймер, — сказал зеленый.

— Есть отключить таймер.

— Оператора — в анабиоз!

— Есть в анабиоз!

Сергей раскрыл рот. Но тут же закрыл его. Он привык не удивляться, точнее, его приучили к этому.

— Ну, прощайте, — прогнусавил зеленый.

В длинной хлипкой руке его появился вдруг топор на обломанном древке — тот самый топор-солнце, которым клювастый так и не смог изрубить Сергея, но зато изрубил себя.

— Значит, все? — мрачно спросил Сергей напоследок.

— Ну почему же все, — прогнусавил зеленый, — сумеете вывернуться — ваше счастье. Мы не фаталисты, батенька!

Он резко взмахнул Секирой Справедливости. И липкие путы над головой Сергея, тихохонько пискнув, перестали существовать — невидимые нити оборвались.

Никакого перехода не было. Сергея с такой силой швырнуло в траву, что он отбил себе колени, ткнулся лбом в землю.

— Ах ты, гнида неучтивая, ах ты, сморчок! — прозвучало сверху пьяно и угрожающе.

Сергей приподнял голову. Над ним стоял железный истукан метра в два высотой и толстый как пивная бочка. В голове мелькнуло: вот она «машина истребления»! вот он — тот, от которого никуда не денешься, профессионал! Крышка!

— Я вам мешаю, что ли! — прохрипел Сергей и попытался встать с колен.

Мощный удар железного кулака швырнул его обратно, с той лишь разницей, что сейчас Сергей упал на спину.

— Разговар-р-р-ривать!!! — прорычал железный истукан.

Сергей разглядел его внимательнее: над ним стоял огромный средневековый рыцарь в панцире, шлеме с толстыми крутыми рогами и прочих доспехах — он был с ног до головы в железе. К тому же он держал в руке большущий двуручный меч. На плече у этого истукана висел четырехугольный толстый щит с изображением какого-то когтистого зубастого гада с длинным высунутым языком. Истуканрыцарь был прост и прямолинеен. И это было самым страшным. От него не стоило ожидать ни соблюдения длинных и пышных ритуалов, ни хождений кругами и завываний, ни биений в барабаны, ни заговоров. Такой если и возьмется за дело, так и сделает его — треснет со всей силы по башке пудовым мечом, вытрет его об одежду или траву, пьяно икнет и через три минуты про все забудет, в поисках нового супротивничка. Нет, Сергею не нравился этот истукан. Да и челюсть горела огнем.

— Встань, жалкий червь, и я сокрушу тебя одним ударом! — заявил истукан и качнулся, чуть не упал.

За спиной у рыцаря был милый, привычный, столь радостный сердцу земной пейзаж. На холмах круглыми зелеными барашками жались друг к другу кусты. Проплешины лужаек прямо-таки звали поваляться на сочной нежной травке. Вдалеке маячил темный ровненький, будто подстриженный ножницами садовника лес. Пели и щебетали невидимые пичужки. За неторопливой голубенькой речкой паслось стадо коров, ветер доносил звон колокольчика.

У Сергея, несмотря на всю отчаянность положения, сердце взыграло — Земля! родная Земля! слава Богу! Он не мог надышаться этим сладким земным воздухом, не мог наглядеться на эти уютные и милые земные просторы. С другой стороны изгиба речки стоял замок, самый настоящий рыцарский замок — наполовину каменный, сложенный из грубых неотесанных валунов, наполовину деревянный. Вот эти-то деревянные башенки напомнили о России, Руси. Сергей чуть не застонал. Ничего, главное, он на Земле, а значит, доберется и до родных мест. Как верно гудело в мозгу не так давно: «Зачем нам, поручик, чужая земля?» Нет, на Земле нет чужой земли! вся своя! вся нашенская! По лицу Сергея текли слезы умиления.

Рыцарь-истукан все не мог обрести равновесия, балансировал, клоняясь то в одну, то в другую сторону, икая, ругаясь и ошалело размахивая мечом.

Земля! Сергей поднял голову — чуть ниже серых драненьких облаков летел черный птеродактиль, размах крыльев у него был не меньше, чем у тяжеловоза «Антея». Сергей замер на полувздохе, сердце у него оборвалось и упало куда-то в район паха. Но птеродактиль не обращал на земных букашек внимания, летел себе по своим делам.

Рыцарь застыл, задрал голову вверх, откинул забрало. Он как-то сразу перестал качаться, врос в землю.

— Развелось, понимаешь, драконов! — прорычал он, грозя птеродактилю мечом. — Ну ничего, доберусь я до вас! Доберусь!!!

Добираться до «дракона» было далековато и непросто — тот летел на километровой высоте. Рыцарь-истукан для надежности погрозил еще и кулаком, потом плюнул вверх, еле увернулся от собственного плевка, вернувшегося вниз. И вспомнил про «жалкого червя».

— Ты еще тут, наглец?! — взревел он и ухватил меч двумя руками. — Ну этого вот я не потерплю-ю-ю!!! Уух!!

Меч вонзился в землю рядом с Сергеем, в двух вершках, — видно рыцарь был все же основательно пьян. Но Сергей сообразил, что во второй раз он может и не промахнуться, во всяком случае лучше не испытывать судьбы. Он вскочил на ноги, собрался бежать. Не тут-то было — рыцарь оказался проворным, заступил дорогу. Меч он держал на плече, а сам шатался и икал. Вести с ним диспуты было бессмысленно.

— Нам бы до дому, — промямлил Сергей виновато.

— Чего-о-о?! — искренне изумился рыцарь. — Наглый смерд! Могила твой дом!

Он махнул мечом. И Сергей еле успел пригнуться, иначе бы не сносить ему головы.

— Одурел, что ли! — заорал он благим матом. — Ну чего я тебе сделал?! Чего ты ко мне прицепился?!

— Да если б ты, мозгляк, мне чего-то сделал, я б тебя, жалкого труса, в порошок бы стер! Я б тебя изжарил бы вот на этом вертеле! — рыцарь потряс своим мечом. И рубанул еще раз.

Сергей кубарем полетел в кусты. А когда он высунул из-за них голову, на полянке перед железным пьяным истуканом стоял зеленый. Был он как никогда жалок и поган — будто помойная или трупная слизь вытянулась вверх и приобрела контуры человека — если только эти уродливые контуры можно было назвать человеческими. В сырой дрожащей лапе зеленый держал черную круглую штуковину с коротким стволом и двумя шариками поверху.

— Ах ты наглец! — завопил рыцарь, вздымая меч. — Ах ты оборотень! Вот щя я пущу из тебя поганую твою кровь!

— Осечка вышла, — прогнусавил зеленый, обращаясь к Сергею. — Но вы не беспокойтесь, любезный!

— Чего-о-о?! — медведем взревел рыцарь.

Удар был страшен — меч пудовой молнией просвистел в воздухе и рассек зеленого надвое. Левая половина рассеченного стеклась в лужицу, поползла к Сергею, высовывая временами мутный глаз и обозревая окрестности. А правая осталась стоять, сжимая в хлипкой трясущейся руке странное оружие.

— Чур меня! — выдавал рыцарь. — Чур! Сгинь дьявольское наваждение!

И рубанул мечом поперек зеленого оборотня, рубанул на уровне втянутого живота, там, где было особо тонко. Бедра и длинная нескладная нога зеленого упали на траву. А верхняя часть осталась висеть в воздухе… И ни кровинки! Ни стона! Ни хруста! Лишь из мест срезов сочилась мутная болотная водица. И все!

— Бесовские чары! — выкрикнул рыцарь дрожащим голосом.

И в третий раз замахнулся.

Но ударить не успел.

— Теперь моя очередь, почтенный, — прогнусавила висящая в воздухе четвертинка зеленого. Подняла штуковину, чего-то нажала. Раздался щелчок, но из ствола не вылетело ни пули, ни луча.

— Да я тебя… — железный истукан не успел договорить, голос оборвался неожиданно.

Сергей увидал, как изо всех щелей и дыр доспехов повалил желтый смрадный пар, словно под рыцарем неожиданно прорвало канализационную трубу с кипятком. Но какая тут канализация!

— Не трогайте его! — закричал Сергей, обращаясь к подползающей лужице с глазом. — Он ведь ни в чем не виноват! Стойте!

Но было поздно. Красивый высокий шлем начал вдруг оседать — сначала загнулся и оплыл один рог, потом второй, следом потекло вниз забрало… капли расплавленного железа застучали по земле, прожигая траву, обугливая ее. А через полминуты на выжженом черном круге диаметром в полтора метра лежал переливающийся всеми красками радуги оплавленный и искореженный кусок металла.

— Зачем вы это сделали?! — спросил Сергей злобно. — Зачем надо было его убивать?!

Зеленый стекся в одно целое, выпрямился. Никакой штуковины в его руке не было. Зато отрепья-водоросли болтались чуть не до колен.

— Ерунда, милейший, ерунда! — прогнусавил он. — Обычный пес-рыцарь, самый, я вам доложу, заурядный. Так, кажется, назвал представителей этой профессии кое-кто из ваших популярных шаманов, я не ошибаюсь? — Зеленый не стал дожидаться ответа, он резюмировал холодно и прагматически: — Одним псом-рыцарем меньше, одним больше — какая разница! Ведь вся суть-то в диалектике, верно, а не в какой-то там отдельно взятой особи! Забудем про этого забулдыгу.

— Вы же пять минут назад говорили, что не убиваете никого, что это у вас мове тон! — взъярился Сергей.

— Что поделаешь, любезный, самооборона! Защита, так сказать, жизни, чести и достоинства. Да вы не волнуйтесь, вам уже пора!

— Пора!

— Конечно! Ведь мы с вами попрощались, не так ли?!

— Так! — отрезал Сергей.

И земля под ним разверзлась.

И только после этого Сергей понял — он опять был на чужой планете, в чужом измерении, как бы оно там ни называлось. И именно в этот момент он понял, что не отступится.

Вышвырнуло его все там же, у оплывающего, почерневшего сугроба. И опять были ночь, мрак, холод, опять хлюпала незамерзающая даже в морозы жирная жижа под ногами, опять он бежал словно ополоумевший в свою конуренку.

Одинокие полуночные прохожие оборачивались и долго смотрели вослед голому избитому и исцарапанному человеку, который так сверкал босыми пятками, будто за ним гналась стая борзых. Изможденная старуха в черном, которую мучила бессонница и которая, как и обычно, в эти часы обходила все помойки и подворотни района, собирая пустую винную посуду, разразилась старческим визгливым криком:

— Оглашенный! Черт чумной! — орала она, входя в раж и размахивая корявой клюкой. — Чтоб вас всех сатана побрал! Сталина с Лениным на вас нету! В каталажку! На нары! На трудовое перевоспитание-е-е!!! Давить! Всех давить до последнего!!! До полного изничтожения как класса-а-а!!!

Она швырнула в пробегающего пузырьком из-под тройного одеколона, попала прямо в голову. Беглец не остановился. А пузырек отскочил, упал на асфальтовую проплешину, уцелел. Старуха обрадовалась, бросилась к сокровищу, подобрала и сунула в кошелку. Она уже и позабыла про бежавшего голого мужика — много их пьяниц подзаборных, чтоб обо всех помнить-то!

Сергей летел стрелой, не чуя под собою ног. Но у подворотни все же малость придержал коней, сбавил темп. Это было самое опасное место — второго такого избиения, как уже было, он не переживет!

Подворотня была пустой и темной. Сергей решился, он ворвался в нее так, будто перед ним стояла цель побить все мировые рекорды на самые короткие дистанции. И тут же полетел кубарем вниз, в слякоть и грязь. В последний миг он заметил подставленную ногу, но остановиться, увернуться уже не смог.

— Все бегаешь, сученок?!

От стены отделились две тени, стали приближаться.

Сергей ползком, медленно, по мокрому ледяному крошеву добрался до кирпичной кладки, привалился к ней спиной. Грудь у него тяжело вздымалась, ноги дрожали, голову сжимало обручем.

— Чего надо? — хрипло выдавал он.

— Шакаладу! — нагло раззявился низенький хмырь. И полез в карман.

Длинный распахнул полы необъятного макинтоша, вытянулся, поежился, вздохнул горестно и запахнулся поплотнее. Глаза его источали сырость — это было видно даже в темноте. Нос висел унылой переваренной сосиской.

— Не надо, — проговорил печально, с кислой миной на обвисшем лице, — не надо, он теперь и сам подохнет.

— Так будем же человеколюбивы, едрена вошь?! — Карлик-хмырь вытащил свой тесак. — Загнанных лошадей пристреливают, не так ли?!

— Пулю жалко, — глубокомысленно заметил длинный, согнулся и потрепал Сергея по щеке.

— А мене, для друга, для братана нареченного ни черта не жалко! — ощерился низенький. — Мы ж с ним сроднилися! Гляди!

Он рванул телогрейку у ворота, та распахнулась, обнажая грязное тщедушное тело, усыпанное угрями — в подворотню словно свет фар пробился, так все хорошо вдруг высветилось. Но главное, конечно, заключалось не в угрях и тщедушности. На бледной мертвенной коже, от плеча к плечу, через всю грудь тянулись крупные синюшные буквы наколки: «Не забуду Серегу-кореша!» Ниже, на животе был озображен контур холма, на холме стоял восьмиконечный православный крест. А под холмом совсем крошечными закорючечками было выведено: «Отомщу за безвинно убиенного!»

— Рано хороните, сволочи! — процедил Сергей.

Длинный вздохнул, поправил драную шляпу.

— В самое время, любезный, — сказал он тихо. Потом пошарил в бездонных карманах макинтоша, выгреб чего-то и бросил Сергею на грудь. — Забирайте ваши сокровища, берите, берите, чего зенки вылупили?!

На груди у Сергея лежали гильзы, шип, клочок пропуска, список с квадратиками… Он растерялся от неожиданности. Ему даже некуда было распихать все это. И тогда он оттянул резинку трусов и пихнул все под нее. Попробовал встать. Но хмырь-карлик саданул ногой в челюсть, так, что Сергей затылком чуть не проломил стену. И тут же, ухватив цепкой лапой за волосы, трахнул в лицо коленом, развернул и отвесил такого пинка, что впору штангисту тяжелейшей весовой категории.

— Как все это грубо и неэстетично! — возмутился за спиной карлика длинный. — Как все это пошло и гадко! — Он снова согнулся, ухватил Сергея за щиколотку, приподнял его, потряс, умудрился заглянуть в лицо и сочувственно при этом улыбнуться. — Вы не находите, милейший?!

Сергей плыл, он ничего не соображал и уж тем более ничего «не находил». И потому он поступил неучтиво, не ответил.

— Ну, как знаете, — обиженно просипел длинный. Опять вздохнул натужо. И брезгливо отбросил от себя голую замерзшую и избитую жертву.

Низенький в это время отбивал чечетку, приседал, выбрасывал коленца, подвывал себе по-блатному, с захлебом и ужимками, распахивал и запахивал ватник, сверкал гнилыми зубами и фиксами, расплевывал по сторонам семечную шелуху, вертел головой, высовывал язык, надувал щеки — короче говоря, духарился. И это было особенно противно по той причине, что Сергей никак не мог встать, даже на четвереньки встать. Он подбирал под себя ноги и руки, но они расползались, скользили, норовили вытянуться, а сам Сергей все время ударялся то щекой, то лбом или носом в лед.

— Как это все мерзко и гнусно, — комментировал происходящее длинный. И звучало в его голосе нечто аристократическое, но не здешнее, точнее, не нынешнее, а то, выметенное без следа, вытравленное… но было это аристократическое в нем не врожденное, а явно благоприобретенное, заимствованное, а может, и не было ничего такого, может, все только казалось.

Сергей пополз к подъезду. Пополз по ноздреватому нечистому льду, если грязную помойную корочку можно было назвать этим красивым холодным словом.

— Серый, кореш, едрена душа! Куда ж ты от дружков разлюбезных?! Постой, брата-а-ан! — изгилялся коротышка, не переставая грызть семечки и поплевывать. — На кого ж ты нас бросаешь?! Ой, пропаде-е-ем!!!

Сергей не обращал внимания на насмешника, ему было не до того. У ступенек подъезда он встал на четвереньки, потом выпрямился в рост… и плашмя упал на дверь. Та скрипнула и отворилась почему-то внутрь, в парадное — он всей тяжестью рухнул на кафельные плиты, грязные и заплеванные, перевернулся на спину. Открыл глаза. Из сырой и плотной древесины, в том месте, где еще темнело пятно, оставленное его мокрой горячей грудью, торчал, подрагивал и тихонечко звенел острый длинный тесак, брошенный умелой рукой. Сергей вытянул руку, ухватился за наборную рукоять тесака, подтянулся, встал. У него не хватило сил вырвать лезвие из двери. И он оставил все как было. Поплелся наверх, к себе.

Он не считал, сколько раз падал, сколько поднимался. Время застыло. Вернее, оно свернулось в тугое резиновое кольцо, свилось, перекрутилось и стало бесконечным. Когда Сергей добрался до своей двери, толкнул ее и вполз в квартиру, за окном начинало светать. Из репродуктора на кухне заполошно кричал петух — казалось, что всю эту проволочно-детекторную электропремудрость убрали из небольшого ящичка, а запихнули вместо нее живую настоящую птицу.

Сергей дополз до дивана, взгромоздился на него. И только после этого обвел глазами комнату — в ней был такой кавардак, что казалось погром устраивали не двое хмырей, а целая банда головорезов и дебоширов. Все было побито, расколото, изодранно, разгромленно, раскидано, изрезано, раздавлено, смято, выворочено, выпотрошено…

Лишь темная бутыль на изрезанном и изгаженном столе стояла целехонькая и невредимая. На ее крутых боках лежал слой пыли.

Сергей глухо зарычал и вцепился зубами в диванный валик. Он долго не мог заснуть, нервы не давали. Потом провалился в глухой и беспросветный колодец. Спал долго.

А когда проснулся, первым делом выбрал из груды мусора у дивана свои трофеи, положил их на стол рядом с бутылкой. Распрямил смятый список, смотрел на него с полчаса, ничего не понимая. Потом поплелся в прихожую, опустился на колени перед телефоном. Пальцы дрожали, не могли попасть в отверстия диска.

— Толик, ты? — спросил он наконец.

— Я-я, — сонно ответили из трубки.

Сергей нажал на рычажки. И вычеркнул еще одного.

До следующего дозвонился не сразу. Но дозвонился. Ничего не спросив, расслышав только знакомое тягучее «алле!», бросил трубку.

Дальнейшие розыски ничего не дали. В списке оставалось двое, всего двое!

Минут сорок простоял у зеркала, разглядывая себя — лицо было в синяках, ссадинах, из разбитой губы сочилась кровь. Но в целом ничего, терпимо, сейчас каждый третий ходил по городу с разбитой, изукрашенной харей. Били на каждом углу. Били и пили! Пили и били! Все вместе, без промежутков, казалось, будто вся жизнь состояла из питья и битья. Саднило плечо — ранка после обсидианового ножичка принялась нагнаиваться, внутри что-то нарывало. Сергей вспомнил всю процедуру, стянул с себя трусы, скомкал их и выбросил в мусоропровод. Потом долго плескался в ванной, натирал и без того раздраженную кожу мочалкой, ругался вслух, утирал слезы. А те сами наворачивались на глаза — стоило капельке воды или мыла попасть на больное плечо или просто неудобно повернуться… болело все тело. И Сергей постепенно привыкал к этой постоянной боли, он переставал ее бояться: болит, ну и пускай болит!

Из этой чертовой квартирки надо было бежать! Но куда? Весь вопрос и состоял в том — куда! Хмыри наверняка поджидали его у подъезда, под окнами, а может, и в подворотне. Да, они не бросят его, точно, не бросят, пока не убедятся, что он сдох! Эти гады его доканают, обязательно докапают! Может, это и имел в виду зеленый? Ничего Сергей не знал. Откуда ему знать-то!

В брюхе урчало. Не выключая воды, он выбрался из ванной и поплелся на кухню. Запасов не было — то ли сам все слопал, то ли эти ублюдки выкинули. В груде мусора, битой посуды, вывороченных розеток, раздавленного стекла он нашел заплесневелую и ссохшуюся горбушку черняги. Вернулся в ванную, размочил горбушку прямо под душем, сожрал — именно сожрал, алчно, давясь, чавкая, озираясь, словно бы боясь, что отнимут. Желудок на время успокоился. Пить было нечего. И Сергей напился из-под крана. Потом включил воду погорячее. Мысленно поблагодарил тех, кто все же, несмотря на полнейшую разруху, снабжал город этой водой. И снова заснул, прямо в ванной.

Пробуждался он тяжко, словно после обморока или наркоза. Вода была холодной. Поясницу сводило. Кончики пальцев цепенели. Но зато пришло какое-то второе дыхание, непонятное упрямство, злость! Он выскочил из ванной, шлепая босыми мокрыми ногами, пошел в комнату. Вытерся изодранной хмырями простыней. Оделся, распихал по карманам гильзы, шип, обрывки и клочки бумаг. Долго стоял над бутылью, думал. Потом пихнул ее в сумку. Остервенело пнул ногой по столу. Набросил куртку и выбежал вон.

— Все не ужрутся никак! — проворчала старуха, стоявшая возле подъезда. — Жрут, жрут, жрут… и все мало! Хоть бы околели все!

На выходящего Сергея она зыркнула со злобой, даже с ненавистью. Черное платье ее совсем не было похоже на развевающееся знамя, скорее это была грязная, выцветшая половая тряпка, обвернутая вокруг тела. Да, ветра не было. Дело шло к весне.

— Сама гляди не околей, — присоветовал на ходу Сергей.

— Ирод! — бросила в спину старуха. И подняла было руку для крестного знамения, даже повела ею… но потом опустила. И плюнула вслед.

Четверо беспризорников резались на колченогой скамье в самодельные обтрепанные карты. При виде Сергея двое встали.

— Эй, фраер, дай в зубы, чтоб дым пошел! — попросил один, изможденный и прыщавый.

— Не курю, бросил! — огрызнулся Сергей.

— Жлобина поганая! — выругался другой, с залепленным глазом. — Дай гривенник хотя б! Куда чешешь, стой, падла!

Сергей ускорил шаг. В спину ему ударил камень. Но он не стал оборачиваться — этим только повод дай, у каждого в ладони бритва.

До Казанского он добирался пешком. Но затея оказа-, лась напрасной — еще за два квартала, на подступах к вокзалу все было запружено. Ожидающий поездов люд спал, бодрствовал, сидел и ходил повсюду, протиснуться между тел, узлов и чемоданов было невозможно. И Сергей поплелся к самому безлюдному, к Рижскому.

— Все бегут! Все бегут! — как заведенный приборматывал какой-то плетущийся рядышком старик.

Сергей не слушал старика. Он уже привык к этим бездомным бродяжкам, наводнившим город и постоянно плачущимся, жалующимся на судьбину, жизнь и все вокруг. Днем бродяжки были безопасны, они сами всего боялись. По ночам многие из них шалили — что поделаешь, житьто надо как-то!

— Все не убегут, — заметил Сергей философски.

— А хто не убегет, тот тута и сдохнет, — с готовностью отозвался старик и шмыгнул носом, натянул поглубже драный треух. — И-эх, Расея-матушка — велика держава, едрена колокольня, а бежать-то и впрямь некуды, везде мор и глад! Я вот, к примеру, судьбу хочу попытать — к турецким берегам направлению держу, умные люди сказывают, там тепло и бананы на грядках торчат, не помрешь с голодухи-то, верно, малый?! Только вот где есть ентая землюшка, где она, в каку сторону-то бечь?!

— Беги прямо — не ошибешься, — посоветовал Сергей. Ему не верилось что-то, будто этот старикан доберется до турецких берегов, болтает. — Ладно, дедок, ты от меня отвяжись, мне по срочному делу надо!

Дед остановился, плюнул под ноги, поправил котомку за плечами и погрозил в спину Сергею кулаком.

— В пекло-то завсегда поспеешь! — пробурчал он зло. — Давай, топай, нехристь!

К Рижскому Сергей притопал к вечеру, уже темнело. Направление было гиблое, безнадежное — все дороги к морям напрочь перекрывались заградительными отрядами. Но где-нибудь на полпути можно было выскользнуть из поезда и затеряться в серой глухомани, в одичавшей пустыне посреди заброшенных городков, поселков и кладбищ. Пускай его ищут!

С билетами было совсем хреново. Проще говоря, билетов в кассах не водилось. И хотя поезда брали штурмом, казалось бы, в неразберихе и толкотне можно было пробраться в вагон или хотя бы на крышу, но нет, у охранников был зоркий глаз и с «зайцами» они не церемонились, сшибали наземь прикладами, сапогами, кулаками — у каждого своя работа, это тоже понимать надо!

— Пирожки, горячие пирожки! — вопила бабища с провалившимся носом и выбитыми передними зубами. — Налетай, покупай! Пятерка штука! Задарма отдаю!

У Сергея горло сдавило, побежала едкая жгучая слюна. Он повернулся к торговке. Но вовремя остановился — два миллиционера, заламывая бабище руки за спину и пиная коленками под зад, быстро поволокли ее к вокзальному зданию. Из опрокинувшегося отсыревшего дерюжного мешка с пирожками выскочила жирная голая крыса, воровато огляделась и шмыгнула в толпу. Товар рассыпался — и на всю площадь завоняло трупной падалью.

— Ребя! — прорезал временную тишину пронзительный мальчишеский голос. — Жратва-а-а!!!

Четверо беспризорников, босых и грязных, вынырнули из толпы, ухватили мешок и бросились наутек. Пятый собирал за пазуху то, что рассыпалось. На него-то и налетел полуголый нищий в струпьях, коросте, язвах. Он был какой-то припадочный и не столько бил беспризорника, сколько голосил на всю округу и раздирал на себе кожу, норовил упасть.

— Убивают! Грабют?! Ратуйте, граждане-е!!! — захлебывался он, при каждом крике запуская синюшную руку беспризорнику за пазуху и вытаскивая оттуда пирожок с гнилью. — Режу-ут!!!

Растерявшийся беспризорник, опамятовался, вцепился в глотку нищему, повалил его наземь и с недетской злобой начал бить затылком о мостовую. Нищий отчаянно сопротивлялся, визжал, сучил ногами. Толпа, обступившая дерущихся, радостно гыгыкала и подавала советы. Какая-то тощая бабенка в зеленой шляпке поддавала ногой в черном боте то одному, то другому и восторженно смеялась хриплым басом.

— Ты глаз, глаз ему дави! Да не так, дурья башка! Ногтем, ногтем, остолоп!

— Поддых ему! Поддых!!!

— Обоих их придавить надо!

— Ноздрю рви, обормотина, ноздрю!!!

— И-эх! Вот ето по-нашенски!

— Карау-у-ул!!!

— А я б всех этих нищих и беспризорных к стенке! Без суда и следствия, всех до единого!

— Чего-о?! Их живьем закапывать надоть! В стране металла нету, а ты, гадина, к стенке хотишь?! Ето ж скольки пудов народнохозяйственного свинца уйдет?! Не! Шалишь! Живьем, в землю!!!

Сергей пошел вглубь вокзала, ближе к поездам. Но за триста-четыреста метров протолкнуться уже было невозможно. Тогда он опять выбрался. Стал присматриваться. Перекупщика заметил, когда почти совсем стемнело. Подошел тихо, строя из себя доверчивого лопуха.

— Сколько? — спросил, округляя глаза.

— Ты, мент вонючий, вали отсюда, не на того нарвался! — попер на него хлипкий чернявый парнишка цыганского вида, одетый с ног до головы в «фирму», но одетый безвкусно и не по своему хилому сложению. Глаза у парнишки были красные и недоверчивые.

— Ну какой же я мент, — спокойно растолковал Сергей, — я билет ищу.

Парень вгляделся в избитое лицо, подобрел.

— Куда? — спросил он, обдавая перегаром.

— Все равно куда, — пожал плечами Сергей, — а, мастер, когти рву, мне без разницы.

Паренек проникся доверием, прошипел на ухо:

— Три штуки!

Сергей повернулся, делая вид, что уходит.

— Ладно, стой! Давай штуку!

— По рукам, — осклабился Сергей, подмигивая парнишке. Но в кармане у него не то что «штуки», у него и сотни-то не было с собой, рублей под пятьдесят, от силы шестьдесят.

— Гони монету, — парень огляделся, — только не шурши, по-тихому!

Сергей полез в карман, закопошатся там. А потом сказал вдруг настороженно:

— Гляди-ка! Да не туда, вон, в кепаре с пумпоном, в желтеньком шарфике!

— Чего? — не понял парнишка.

— Только что с двумя ментярами смолил на углу, сам видал!

— Точно?!

— Крест на пузе!

Парнишка затрясся — нервы, видать, у него были ни к черту! Сергей понял — клюнул парнишечка, клюнул. Но он боялся спугнуть чернявого спекуля.

И тот разродился сам.

— Давай отойдем, мне в ментовку не с руки! — предложил он. — Тут недалеко, вон, в подъезде…

— А не наколешь?! — деланно испугался Сергей.

— Мы лохов не обижаем, — самодовольно рассмеялся парнишка.

Через пять минут, протиснувшись через немыслимые толпы, они зашли в подворотню, потом в загаженный до предела подъезд. Лампочек в нем, конечно, не было, под ногами расползалось и хлюпало дерьмо, несло концентрированной, отстоявшейся мочой.

— Гони штуку, — потребовал парень и сам полез в карман.

— Щяс!

Сергей ухватил парнишку за глотку, перегнул спиной через перила, так, что хребет под фирменной джинсней захрустел, а тело размякло. Парень оказался еще более хлипким, чем можно было представить. Но Сергей не стал обижать перекупщика-спекуля, который сам был, видно, «лохом». Он вытащил из внутреннего кармана, из толстенной пачки один билет, даже не поглядел — докуда, остальное сунул обратно. И аккуратненько усадил парнишку в кучу дерьма. Вышел.

Дверь скрипнула на прощанье. И в этом скрипе отчетливо прозвучало: «Ты не выберешься отсюда, зря дергаешься!» Сергей оглянулся. Но никого не было. Померещилось!

А может, и впрямь не дергаться? может это начало конца? и лучше сидеть да ждать его прихода?! Сергей застыл как вкопаный. Но замешательство длилось недолго. Он вернулся в подъезд, выгреб у пребывающего без чувств парнишки из другого кармана деньги, подержал на руке — по весу было на пять-шесть тысяч. Нет, чтобы ни происходило, чтобы ни случилось, какие бы на него силы ни исполчились, а с пятью «штуками» он выберется из самого пекла! Сергей вышел. На этот раз дверь не скрипела.

Билет он пихнул за ворот рубахи, так надежней, не сопрут. Пачки денег разложил по внутренним карманам.

— Куда прешь, безглазый! — заорал на него жирный мужик, ударил в спину.

Сергей не обернулся. Он, расталкивая нервный и озлобленный вокзальный люд, пробивался к поездам. Ночь опустилась на город. Лишь два тусклых фонарька покачивались над рокочущим и сопящим людским морем. И все-таки Сергей протиснулся к вагонам. Теперь оставалось дождаться начала посадки. А там — прощайте все невзгоды! прощайте, хмыри подворотные! прощай, зеленый гад!

Он пристроился на корточках у столба, поправил шарф, застегнул до упора куртку. Ночь обещала быть холодной.

— Гр-р-раждани-и-и… — прокашляло вдруг из громкоговорителя, — гр-р-р-раждани пас-с-сажиры-ы-ы! Объявленная три дня назад посадка на поезд, следующий по маршруту Москва — Рига, отменяется…

Людское море содрогнулось и взвыло. Ледяной воздух прорезал чей-то истерический вопль:

— Нету сил уже-е-е!!! Отправля-я-яй!!!

— … граждани-и-и пас-с-с-сажир-р-ры, — пророкотал громкоговоритель вполне разборчиво, — в ближайшие три месяца отправлений с нашего вокзала в связи с аварией на путях не ожидается. Просьба расходиться! Повторяю! Грр-раждани пас-с-сажир-р-ры, все отправления с нашего вокзала отменяются на три месяца. В районе Кильдюплы произошла железнодорожная авария, в результате которой сошли с рельсов четырнадцать составов, из них пять с пассажирами и девять с жидким нефтепродуктом, повреждены сто тринадцать километров путей, образовавшиеся воронки заполнены водой близлежащих озер, рек и прудов, ремонтные работы также провести невозможно ввиду отсутствия необходимых материалов, в радиусе шестисот километров уничтожены все подъездные пути, взрывной волной сбило с орбиты космическую станцию «Мир», сейчас она завершает свой полет в районе Антарктиды, жертв нет, в район аварии вылетела комиссия… но ввиду того обстоятельства, что по дороге мотор вертолета, на котором вылетела комиссия, заглох, решено расследование не проводить…

Сергей понуро побрел к выходу. Затея сорвалась. Толпа бурлила, роптала, ругалась, взывала к какому-то начальству. Но в глазах у каждого стояла безнадежная тоска.

Сергей подошел к маленькому и толстенькому железнодорожнику в фуражке. Спросил:

— Это что — правда?

— Проходите, гражданин, проходите! — строго пробубнил тот. — Не положено!

Сергей полез в карман, вытащил сотенную, сунул в лапу железнодорожнику. Тот подобрел.

— Авария-то эта еще третьего дня была, — проговорил он на ухо, улыбаясь и почесывая нос. — Думали вообще не сообщать, чего народ зря волновать-то, мало, что ль, у нас аварий. Отремонтируют! Говорят, из Бурунди ремонтная бригада вылетела!

— Своих нет уже? — мрачно поинтересовался Сергей.

— Да есть вроде, — железнодорожник бросил раздирать нос, качнул головой. — Щяс ведь так, щяс ведь кто чего могет, тот в совместных лавочках, им не выгодно, а остальные — в запое! Переходный, понимаешь, этап!

— Много погибло?

Железнодорожник нахмурился.

— Сказано — авария, стало быть, без жертв! — заявил он.

— Ну, а по совести? — не отставал Сергей.

— Да говорят — тыщ восемь трупов! Да еще и искалеченных столько ж! — выдал железнодорожник и опять улыбнулся. — Да ты не печалься, малый, российские бабы крепкие — еще нарожают!

— Это точно! — Сергей махнул рукой и ушел.

Такси он поймал сразу. Выставил растопыренную пятерню — через три секунды возле него остановился обшитый листовым железом «москвич».

— Ежли чего — стреляю без предупреждения! — заявил таксист, косясь на Сергея. И для убедительности показал ручку пистолета.

Сергей сразу просек — газовый, ерунда! Но у него и в мыслях не было нападать на этого водилу. Он собирался во Внуково, в единственный действующий аэропорт. Ошиваться по вокзалам и ловить зыбкий миг удачи было бессмысленно и глупо. Другое дело, самолет — махнул крылышками, и тю-тю!

— Билет нужен! — без обиняков заявил Сергей.

Водила был тертый.

— Три штуки! — сказал он угрюмо, нехотя.

— Круто, — не согласился Сергей.

— Иди мимо, — еще равнодушней проговорил таксист, — я тебе не фонд милосердия.

Пришлось доставать деньги, отсчитывать три тысячи. Сергей вздохнул, перекосился… Но что делать, билет нужен! К тому же, еще три «штуки» оставались в карманах, жить было можно.

— Получи!

— И не кривись, дружок, — сказал таксист, принимая деньги, — я тебе по-божески отдаю, другой бы содрал все пять. На держи!

Он даже не поинтересовался, куда именно нужен билет его пассажиру — наверное, был ясновидящим.

— Самолеты-то хоть летают? — поинтересовался Сергей, ухмыляясь.

— Это ты у них спросишь, мое дело — билет выдать клиенту, — проворчал водила. Был он какой-то некомпанейский.

Они подъехали. Сергей расплатился, выскочил наружу, пнул ногой по грязной шине «москвичонка». Народищу на подступах к летному полю стояло уйма, казалось, все сорвались со своих мест, бегут, спасаются от чегото или кого-то. Но Сергей знал — большинство без билетов, надеются на удачу, они ему не конкуренты. — Куда лезешь, нахал! — орали ему в спину. — Чего прешь, гад?!

Сергей не обращал внимания — еще немного, и он покинет навсегда это гиблое место, этот «международный» город, это разоренное и заброшенное гнездовье!

Из сумки впереди идущей бабенки торчал батон. Сергей шел, облизывался. Потом выдернул батон, спрятал под полой куртки. Бабенка ничего не заметила. Лишь небритый мужик в тюбитейке похлопал Сергея по плечу заскорузлой рукой, подмигнул, дескать, молодец, парень, так держать! У Сергея опять сжало горло. Он хотел есть, только есть, все остальное потом. Но доставать батон и жевать его при всех было опасно, он не мог рисковать. А небритый все скалился и подмигивал. Сергей вытащил купюру, даже не поглядел, сунул в сумку бабенке на место батона. Небритый сразу помрачнел и отстал.

Выбрав момент, Сергей отломил под полой большущий кусок хлеба, украдкой сунул в рот, целиком сунул, и принялся жевать.

— Все жрут и жрут, понимаешь! — проворчала согнутая дугой старушка, тащившая на спине здоровенный мешок. — Хоть бы лопнули когда! Иксплутаторы трудового люда! В стране нехватат жранья, продуктов не хватат, а они все жрут!

Сергей перестал жевать. И хлебный ком, раздирая внутренности, полез в пищевод и далее комом.

— Граждани-и-и!!! — проревело из динамика. — Граждани-и-и отлетающи-и-и! Отлет не состоится! Просьба всех вернуть в кассу билеты!

— Мать вашу!.. — завопил Сергей, как резанный. — Издеваться?! Я жаловаться буду-у-у!!!

Старушка отпрянула от него. Небритый в тюбитейке показал кулак.

— Граждани-и-и! В связи с непоставкой энергоемкими зонами Русской автономной области топлива все рейсы откладываются до будущего года! Повторяи-им!

Сергей зашелся в кашле. Старушка подползла ближе, постучала по спине. Небритый стоял, уперев руки в жирные бока, и хохотал. Но Сергею было наплевать на всех! Опять срывалось! Опять все летело к черту на рога! Еще понятно было, когда отделялись Дальний Восток, Сибирь, Кавказ, Север, Запад, Украина, Белорусия! Объяснимо было, что они и прекращали поставки горючего! Но теперь разваливалась на глазах Русская автономная область, а откуда Москве самой взять топливо, откуда?! Сергей не возражал против раздела России на восемь самостоятельных государств. Но он не ожидал, что эти государства на радость всем прочим затеют лютую экономическую войну, схлестнутся в таком жесточайшем сражении, что и не снилось седоусым генералам. Впрочем всем было на все наплевать! Все рвали когти! И откуда поступало горючее, никого не интересовало!

— Надули! Опять надули-и-и!!! — взвыл какой-то слабонервный. — Знаем мы, сдашь теперя билеты в кассу! Сда-а-шь! Плака-а-али три штучки-то, плака-а-али-и-и!!!

До будущего года оставалось ровно одиннадцать месяцев. Сергей решил не ждать столько. Он повернул назад.

Батон исжевал на ходу. Насытился. Но тут же навалилась страшная икота. На него глазели, показывали пальцами, от него отшатывались… а он шел и икал, вздрагивая всем телом, запрокидывая голову. Надо было чего-то выпить. Но кроме бутылки, лежавшей в сумке, у Сергея ничего не было. К ней он решил прибегнуть лишь в самом крайнем случае. Икота, разумеется, не была таким крайним случаем. У остановки автобусов стояли автоматы «пепси». Но Сергей знал — бутылку шипучки ловкие торгаши разбавляли бочкой мутной воды из-под крана, это первое. А второе заключалось в том, что всего год назад по разваливающейся стране прокатилась эпидемия гибридного холеротифа, все, кто любил пить из одного стакана и есть из одной тарелки одной вилкой, повымирали, за исключением, конечно, особо устойчивых особей. Сергей к таковым себя не относил. И все же ему удалось купить за четвертной у привокзального мусорщика бутылку пива трехнедельной давности. Пиво оказалось прокисшим и разбавленным. Но Сергей выглушил всю бутыль. Его вырвало… И икота прошла.

Оставалась одна надежда — на собственные ноги. Сергей свернул с шоссе, прошел через буераки метров пятьсот, сориентировался. И побрел прочь из бывшей столицы пехом.

Ноги гудели. В спину словно ломом наколачивали. В мозгу било как прежде от виска к виску: «патроны — эскадроны! патроны — эскадроны! патроны…» Но Сергей шел. Он знал, что ему никто не поможет, что только он сам может спасти себя.

Первое заградительное кольцо ему удалось пройти, точнее, проползти. Еще издали приметив посты, он упал на брюхо и ужом проскользил триста метров, до ближайшего кустарника. Полежал, отдышался. Потом почувствовал, что тело начинает стынуть — все ж таки не лето, снег на земле.

— Ничего, выкарабкаемся! — заверил он себя шепотом.

Встал. Снова определился. Теперь с этим было проще — на востоке высвечивалось небо, вставало солнце — кровавое зарево наплывало на землю.

Еще три километра он прошел бодро, даже насвистывал прилипучую песенку про «белую армию и белого барона, которые готовят нам царский трон». Мелодия была маршевая, залихватская, под такую хорошо шагалось.

Но когда небо совсем просветлело, из-за редких сосен вдруг вышли трое в синей форме и направились к застывшему на месте Сергею.

— Далеко собрались, гражданин? — вопросил один.

— Куда глаза глядят, — нагло ответил Сергей.

— Ну-у, глаза, гражданин, — рассмеялся спрашивавший, — можно в любую сторону вывернуть. Садитесь-ка в машину, там, дальше запретная зона, туда нельзя!

— Почему это?! — возмутился Сергей. — Не имеете права!

— Исключительно для вашего благополучия, — потупив очи, выговорил синий. И добавил, обращаясь к спутникам: — Проводите, проводите гражданина!

Сергею вывернули руки, пригнули головой к земле. И пинками загнали в фургон с надписью «спецмедслужба». Окошек в фургоне не было, и он не видел — куда его везут. Но везли долго. Везли молча. И сам он молчал. Он уже начинал догадываться, по какой причине ему так не везет, До него дошло, что везение здесь не причем! Но поверить в это было трудно. И страшно было верить в это!

Его выпихнули из машины у подворотни. Выпихнули грубо, без церемоний. Он упал на грязный асфальт, лицом в незамерзающую лужу. Упал, сильно ударившись коленями и локтем. Но бутыль в сумке не разбилась. Машина фыркнула моторами, уехала.

Сергей встал, потирая ушибленные ноги. Заглянул в темноту подворотни. Хмыри были на месте. Коротышка гнилозубо улыбался ему как старому приятелю, помахивал рукой. Длинный зябко кутался в макинтош и смущенно поводил плечами. Лицо у него было набрякшим, плаксивым.

Сергей опрометью бросился в противоположную сторону. Сердце колотилось как бешенное.

— Эй! Куда ты, кореш?! — орал вслед коротышка. — Не узнал, что ль, друзей-то, а?!

Через три квартала Сергей остановился. Никакой погони за ним не было. Он простоял минут двадцать, приходя в себя. Потом задрал голову и увидал сочную вывеску: «милиция». Это был выход.

— Семи смертям не бывать! — вырвалось у него из горла.

Дверную ручку он рванул с такой силой, будто намеревался ее выдрать с корнем. Зашел внутрь и прямиком бухнул дежурному за перильцами:

— Арестуйте меня! Это я убил того человека!

— Какого? — мордатый парень приподнял голову.

Сергей чуть не упал — никакой не дежурный сидел за барьером, там сидел его старый знакомец, сержант с фиксой и узкими глазками. Но почему?! Ведь это совсем другое отделение?! Оно совсем в другом месте расположено, почему он здесь?!

— Какого, гражданин, я вас спрашиваю?!

— Того самого, что у сугроба валялся… месяц назад! — промямлил Сергей. — Я прошу меня арестовать и посадить.

— Не дурите, гражданин! — сержант усмехнулся, сверкнул золотом. Но Сергею показалось, что никакое это не золото, никакая не фикса, а самый настоящий клык — изогнутый, хищный. Искорки блеснули в глазах сержанта, ушки вытянулись, стали похожими на рысьи. — Не дурите! Банду, которая укокошила того забулдыгу давно выловили, понятно?

— Как — выловили?! — опешил Сергей.

— Очень просто! Выловили, осудили и расстреляли! Ясно?! Тридцать семь человек! Групповщина! За ними еще и не то числилось. Так что не морочьте мне голову, гражданин, идите себе, работайте! И не отвлекайтесь!

— Это неправда! — бухнул Сергей и уселся на скамью напротив барьерчика. — Вызовите дежурного, я требую.

Дежурный капитан появился немедленно. Он даже не взглянул на Сергея.

— Очистить помещение! — скомандовал он.

По коридору раздался грохот сапог. Вылетели два здоровенных молодца, ухватили Сергея за штанины и рукава, приподняли, пробежали пять метров до двери, вытолкали и сами скрылись.

Сергей стоял как очумелый. Ему было плохо. Ноги отказывали. Через полминуты вышел сержант, повесил Сергею на плечо оставленную им на скамье сумку, подровнял ее ремешок, отряхнул сзади куртку. И сказал с самым серьезным видом:

— Вы не извольте беспокоиться, — гражданин, не надо! Когда потребуется, вас найдут, не волнуйтесь!

Сверкнула фикса-клык. И все пропало.

Сергей побрел вдоль улицы. Он думал, про какую банду шла речь? кого расстреляли? и почему так быстро?! Нет, это все вранье! Это все бред! Он даже не заметил, как мимо него прошмыгнула тень в легком плащишке и без шапки. Лишь немного спустя обернулся.

— Леха! — крикнул он, помахал рукой.

— А-а-а!!! — истерически закричал прошмыгнувший, обернулся. Глаза его были совершенно безумны. На километр несло перегарным одеколоном. И вообще это была лишь тень человека.

Но Сергей не мог ошибиться — это был Леха, точно, он! Сверзился! Допился! А ведь крепким малым был! Сергей полез в карман, достал свой список с квадратиками, вычеркнул еще одного. Потом постоял немного, думая, не выкинуть ли бумажку — какой в ней прок, ежели банду поймали?! Не выкинул. Сунул обратно в карман.

Надо было что-то придумывать. Из города его не выпустят, нечего и пытаться! Сесть в тюрьму под дело об убийстве того типа у сугроба не удастся… Значит, надо что-то сотворить такое, чтоб взяли, непременно взяли. Налет?! Налет на Сбербанк?! Это идея! За это возьмут! Но… Сергей выругался вслух — все сбербанки давно позакрывали, вон, красавец: зелененькая вывесочка перекособочилась, половина букв поотлетала, двери заколочены. Налет на пустой магазин? Это смешно. Ограбить кого-нибудь? За частное лицо сейчас не сажают, и так все лагеря, психушки, профилактории и приемники переполнены, на каждых нарах по двенадцать человек. Убить?! А почему бы и нет, надо только решиться! Надо взять себя в руки и… и зарезать кого-нибудь. Нет! Нет!! Нет!!! За это тоже не сажают, за это сразу к стенке. А ведь пожить-то еще хоть немного не помешало, нет, совсем не помешало бы! Да и идти на мокрятину, на убийство… нет, бредовая идея. Ну почему он, человек, существо, в которое вдохнули самое совершенное во Вселенной, Душу, почему он, сотворенный по Образу и Подобию, должен терзать себя такими идиотскими замыслами, это же глупо! это же страшно! этого нельзя допускать! Сергей совсем запутался. Он уже не понимал — что можно, а чего нельзя. Одно он осознавал четко: должно пройти очень много времени, неимоверно много, чтобы в эту человеческую глину, в эту биомассу можно было вдохнуть нечто новое, более высокого качества, пока рано, пока эта глина на созрела даже как глина — и что в нее ни вдыхай, что ни вдувай, а путного не получится, не родится из нее сразу, без всяких переходов, бого— человек, существо высшего порядка, нет, не родится!

Он брел как сомнамбула, натыкаясь на стены, на стволы высыхающих или полуспиленных деревьев, на редких пугливых прохожих. И ничего не приходило ему в голову, ну ничегошеньки!

Надо было что-то делать, надо! Сергей заводил себя, взвинчивал, распалял. Дошло до того, что он подобрал булыжник, размахнулся и высадил стеклянную витрину магазина «Ткани». Магазин был пустой, торговать было нечем. Но витрина, красавица витрина! Она обрушилась градом больших и малых осколков, разрушая сказочную иллюзию, открывая убогую и пустую дыру. Сергей напрягся.

С противоположной стороны улицы ему погрозил своей дубинкой сутулый и сонный милиционер. И отвернулся. Сергей высадил следующую витрину, над которой висела одна лишь кроваво-красная буква «Я». Милиционер погрозил еще раз, повертел пальцем у виска, после чего быстро свернул в переулочек и чуть не бегом побежал по нему, удаляясь от хулигана.

— Вот деятели! — не выдержал Сергей. Нервы у него гудели натянутыми струнами. — Щас я вам устрою кино!

Он вбежал в первый попавшийся подъезд. Ударил ногой в дверь на первом этаже — дверь вылетела картонкой! Из глубины квартиры послышался испуганный женский крик. Сергей ворвался внутрь ураганом, сорвал вешалку с висящими на ней пальто, разбил вешалкой зеркало, грохнул по светильнику. Больше в прихожей крушить было нечего, и он побежал на кухню.

— Щя всех мочить буду!!! — заорал он дурным голосом. — Всех, к….. матери, порежу-у!!!

Огромный толстяк в майке и трусах упал перед ним на колени, залепетал что-то умоляющее. Сергей ударил его ногой в лицо, прямо по кругленьким очкам, ему не жалко было толстяка, ничуть не жалко. А тот совсем разбабился, стоял на карачках и рыдал, слезно прося о пощаде. Первым делом Сергей опрокинул на кухне холодильник, два шкафчика, стол, колонку. Потом попрыгал немного на вывалившейся посуде, вывернул доотказа все краны. Подбежал к трясущемуся толстяку и пнул его еще раз, но уже в бок.

— Я больше не буду-у-у!!! — завизжал толстяк. — Не бейте!!!

Сергей перепрыгнул через него и сам заорал:

— Милиция! Вызывайте же милицию, идиоты! Олухи!!!

Толстяк забился в угол, замолк. Он не собирался никого вызывать. Сидел, хлюпал носом, трясся, закрывался руками, хотя никто его не собирался бить.

— Чего вы ждете, трусы паршивые?! Зовите же милицию!!! — надрывался Сергей. — Не то всех порежу! Всем кровь пущу!!! Я рецидивист! Убийца!!!

Толстяк лишился чувств — бездыханым студнем расползся по полу. Изо рта у него бежала струйка слюны, по цветастым трусам расплывалось огромное сырое пятно — под звук журчащего ручейка на полу образовалась светложелтенькая лужица. Из кранов била вода — вот-вот и она начнет переливаться через края, растекаться по квартире. Но Сергей уже не мог остановиться. Он махнул рукой в сторону толстяка. И побежал в комнату.

Дверь вышиб ногой. Застыл на пороге, вопя самым диким образом.

— Убью-ю-ю!!!

Перепуганная толстушка с косыночкой на голове пряталась от него за большим зеленым креслом. Но это ей казалось, что она прячется — Сергей видел все. Он затопал ногами, сшиб телевизор с тумбочки, сорвал портьеру и опрокинул круглый аквариум. Розовые рыбешки забились на ковре.

— Зови милицию, мегера! Зови живо! Не то убью! Изнасилую!!!

Толстушка на четвереньках переползла за другое кресло и замерла там, посверкивая черненькими глазками.

— У-У-УУУ! — взвыл Сергей.

И сорвал ковер со стены. Потом опрокинул книжный шкаф. Не помогало. Никто, похоже, не собирался звать служителей порядка и усмирять буяна. Где соседи?! Сдохли, что ли?! И-ех! Сергей терял остатки сил.

— Все! Прощайся с жизнью!!!

Он выволок упирающуюся толстушку из-за кресла, ухватил левой рукой за волосы, а правой начал сдирать с нее халат. Сзади что-то прогремело. Сергей обернулся — это очухавшийся толстяк, вопя и стеная, забыв про все на свете, убегал из собственной квартиры. Ну и черт с ним!

— Изнасилую!!!

Сергей разодрал халат в клочья, и толстушка осталась в одних трусиках, присела, прижала руки к грудям, прикрывая их, тихо-тихо заскулила. Сергей дернул ее за волосы вверх — и толстушка покорно выпрямилась, отвела руки — тяжелые полные груди колыхнулись, застыли, уставившись на Сергея темными набухшими сосками. Толстушка подняла руки вверх, и груди у нее приподнялись, опять заколыхались. Но Сергей пересилил себя — дело прежде всего.

— Милиция! Насилуют!!! — заорал он изо всех сил. — На помощь!!!

И, подхватив толстушку обеими руками, вскинул ее под люстру, поймал в объятья, бросил спиной на диван, рванул за край трусиков — те слетели жалким обрывочком, обнажая крохотные остаточки еще не обнаженного тела. И опять все округлости толстушки пришли в движение, зазывно маня. Сергей застонал. Нет! Только не это!

— Милиция, мать вашу!!! — завопил он. — Тут же насилуют! Ну где вы!!! Карау-у-ул!!!

Толстушка лежала и глядела на Сергея темными любопытными глазками. Она не прикрывалась, не дергалась — похоже, ей было очень интересно, на самом деле ее сейчас насиловать начнут или этот чокнутый обманет? Толстушка раздвинула ноги, вздохнула томно… И Сергей не выдержал, бросился на нее, погружая руки в трепетную сладкую плоть.

И в это время сзади прозвучало брезгливо:

— Кто милицию вызывал?

— Насилуют!!! — завопил Сергей по инерции. И сделал попытку вскочить. Толстушка его удержала, обхватив пухленькими ручками за шею.

— Кто кого насилует? — переспросил милиционер.

— Заберите меня! Заберите!!! — Сергей вырвался, вскочил на ноги.

— Вы вот что, граждане, — процедил милиционер, — не дурите! Меня б так насиловали! И вообще — ишь чего захотели! Заберите их, понимаешь! Совсем избаловались! Всех не перезабираешь, мест не хватит! Развелось тунеядцев, все на дармовые харчи хотят! Прощайте, граждане!

— Я тут все перебил! Я рецидивист! Убийца!!! — надрывался Сергей. Ему было плохо — все лопалось, все труды шли прахом.

— Сами, сами разбирайтесь, граждане, в ваших семейных делах!

В дверном проеме вдруг показалась жирная и мокрая фигура в цветастых сырых трусах, фигура дрожала, мычала, трясла головой и тянула скрюченный палец в сторону Сергея.

— И-и-и-и-иии! — выдал на верхней ноте толстяк.

Милиционеру он чем-то не приглянулся.

— А этого забрать! — скомандовал он. — Нечего по улицам в одних трусах шастать! Перед иностранцами стыдно!

Двое дюжих дружинников, таившихся до того во тьме разгромленной прихожей, ухватили толстяка под руки и выволокли на улицу. Хлопнула входная дверь.

— Ну, и что теперь делать будем?! — сердито спросил Сергей у толстушки и грозно пошевелил бровями.

— Продолжать, — ответила та с придыханием, вытягивая розовые губки.

И они продолжили.

К вечеру толстяка, разобравшись, выпустили. Он пришел весь несчастный и будто побитый. Толстушка ему добавила пару оплеух. Сергей извинился и ушел.

Он плелся по пустынным ночным улицам, плелся в последний дом, к последнему приюту — к милому и ласковому Ирунчику. Экспериментировать он больше не желал. Знал, что даже если разгромит полгорода и перебьет тысячу его жителей, все равно его не посадят, ничего с ним не сделают — видно, законы замкнутого цикла сильнее в стократ обычных законов! И нечего тогда шутить с ними!

По дороге он свернул к сугробу. Молча постоял у него минут пятнадцать. Сугроб напомнил ему оплывшее и потемневшее надгробие. Это было неприятно, более того, страшно, но Сергей стоял. Потом он запустил руку в карман, выгреб гильзы и шип, швырнул их в грязный заплеванный снег. Резко развернулся. И пошел туда, где его всегда ждут.

За полкилометра до цели к нему привязался какой-то шкет. Мальцу было от силы семь или восемь, но вел он себя вызывающе нагло.

— Дай рупь, дядя! — потребовал он плаксиво и вместе с тем зло. — Дай, кому говорю!

— На! — Сергей швырнул ему первую подвернувшуюся под руки купюру. — Только отвяжись!

— Ого! Червонцами бросаешься?! — удивился малец. И присвистнул.

Из какой-то темной дыры выплыли три тощих тени. Сверкнула сталь ножей.

— Постой, паря, разговор есть, — прохрипела одна.

— Забирайте все! — Сергей выворотил карманы — асфальт покрылся красными, синими, зелеными и желтыми бумажками. — Берите, не жалко!

Малец бросился подбирать. А трое тощих застыли, пяля глаза. Они были в недоумении. Лишь первый не оплошал.

— Э-э, нет, паря! Видать, у тебя еще есть! Скидывай одежонку!

— И его, сумку сюды давай, значит, скорее! — добавил второй.

Сергей наотмашь звезданул его кулаком в лоб. Тощий плюхнулся наземь. Возле щеки сверкнула узкая полоска стали. Но поздно! Сергей ногой врезал поддых первому. И тут же ребром ладони уложил третьего — шея у того оказалась совсем хлипкой.

— Уйде-е-ет!!! — заверещал малец.

Сергей бросился бегом по знакомой издавна улице, мимо каменного лысого истукана на площади, мимо вырубленного, вывезенного в Финляндию скверика, мимо жалких желтых халуп, мимо пивнушек, автопоилок, яслей и детсадов. Он несся, сломя голову. И догнать его было невозможно.

Тощие быстро отстали. И Сергей понял — эти местные! эти не из той команды, о которой он подумал, совсем не из той! И он громко, в голос расхохотался. Будто камень с груди упал. Последние метры он прошел медленно, бравируя, расправив плечи и высоко вскинув голову.

Ира открыла сразу, после второго стука. Звонок не работал, видно, на ночь электричество на лестничной площадке отключали. Да только Сергей привык уже во тьме да все кулаками.

— Явился, подарочек! — воскликнула она, улыбнулась, обнажая ряд ровных белых зубов.

Она была хороша как никогда. Она была сегодня просто чудом, самим совершенством!

— Явился, — подтвердил Сергей. И обнял ее, зарыдал в плечо.

— Ты чего это?! — удивилась Ира. Она никогда не видела его таким несчастным и жалким.

— Приютишь на часик?

— Да хоть насовсем оставайся! — Она как-то странно поглядела на него. И тут же опустила глаза.

Сергей разделся, прошел на кухню. Достал из холодильника первое попавшееся — кусок высохшего сыра. Принялся жевать. Но сыр не лез в горло, застревал комком.

— У тебя ничего нету?! — крикнул он хозяйке дома, которая не пошла за ним, а застряла где-то в прихожей, может, и в комнате.

— Поищем! — отозвалась Ира.

И через минуту пришла на кухню, потрясая полупустой бутылкой «среднеазиатского крепленого». Это была роскошь! Да только Сергей смотрел не на бутылку, он смотрел ниже.

— Как тебе мои новенькие чулочки? — поинтересовалась Ира, плавно поводя бедрами. — Сегодня выменяла на кольцо.

— Какое?! — оторопел Сергей.

— То самое!

Они еще семь лет назад купили обручальные кольца, думали все будет нормально… Сергей, правда, еще был женат. Но с женой отношения ухудшались с каждым днем. С тех пор многое изменилось. Но чулки на золотое кольцо?! Он поморщился — что же такое происходит, куда катимся?! Впрочем то ли еще будет! Сергей глядел на ее ножки в розовых ажурных чулочках. Чулочки были хороши. Ножки еще лучше!

— Опа! — Она развела полы халата, вскинула их и крутанулась на месте. Ну-у, чего молчишь?

— Неплохо, — заметил Сергей и вырвал у нее из рук бутылку.

Первый стакан он выглушил залпом. Откинулся на спинку стула. Расслабился. Теперь он мог спокойно наслаждаться видом прелестных ножек — наверное, единственных прелестных ножек, не вывезенных еще из России.

— Ну, как я тебе нравлюсь? — поинтересовалась Ира, выгибая спину и сбрасывая халатик на пол.

Сергей без лишних слов поймал ее за руку, притянул к себе, посадил на колени — теперь он мог и на ощупь оценить качество новых чулочков. Он поглаживал эти полные стройные ноги ладонью и медленно, потихоньку отходил душой.

— Я их буду надевать только для тебя, — прошептала она на ухо, поцеловала в висок. — И никогда больше, ни для кого, только дома, только при тебе…

Сергей прервал это бестолковое излияние поцелуем. Черт с ним, с кольцом! Чулочки — что надо! Он не переносил всех этих дурацких и не очень удобных для любовного дела колготок, давно запретил ей носить их, по крайней мере при нем… Помнила, все помнила! Сергей просунул руку под тончайшую паутинку лифчика, огладил грудь, надолго припал к ней губами. Какая нежная, какая бархатистая кожа! Нет, это сокровище, настоящее сокровище! Он поднял вверх глаза и опять поймал на себе ее странный взгляд, никогда раньше она так не смотрела — это был взгляд не любимой и любящей женщины, это был какой-то взгляд со стороны. Он тряхнул головой, потянулся к бутылке.

— И мне налей, я тоже хочу! — попросила она и прижалась сильнее.

«Странно, не предлагает поесть почему-то… и вообще не такая как обычно, не расспрашивет, не ругает, странно, — подумал Сергей, — что с ней?» Мысль эта моментально ускользнула. Он стянул с нее эту ненужную сейчас ажурную тряпочку и поочередно поцеловал в вырвавшиеся на свободу упругие груди. Потом отстранился, разлил вино — себе в стакан, ей в синенький старомодный фужерчик.

— У тебя что, и закусить совсем нечем? — спросил он. — Ленишься, небось?! А ну, слазь, подавай на стол!

Она прижала его голову к груди, перекинула через его ноги свою, одну, и сидела теперь верхом, расстегивала и опускала рубашку. Тело ее было горячим, необыкновенно горячим.

— У тебя не жар случайно? — задал еще один вопрос Сергей. — Горишь прямо!

— У меня все в норме, — ответила она, — а на стол подавать нечего, я ведь тебя не ждала, ты ведь не предупреждаешь! И вообще, — она надавила соском на его губы, — неужели тебе сейчас хочется есть, мой милый?! Ты меня обижаешь!

Он обхватил руками ее бедра. Но тут же вспомнил про стакан. Выпил. Она тоже приложилась к фужерчику, тут же поставила его обратно, на стол, рядом с куском сыра.

С голодухи вино ударило в голову, Сергей поплыл. Но он не был пьян, просто развезло, просто он сам расслабился, просто… Он протянул руку к беленькой веревочке на ее бедре, потянул на себя кончик завязки.

— Ну вот! Ну вот! — нашептывала она на ухо. — Давно бы так! А то сидишь как евнух, как кусок льда! Ожил?! Ну, давай, давай же, — она раздевала его, то наваливалась, то отстранялась, и руки ее были смелыми и сильными.

Сергей не понимал, к чему эта спешка. Он устал, он пришел еле живой. Ну почему она, всегда прислушивавшаяся к нему, всегда покорная его воле, стала вдруг такой нетерпеливой, настойчивой. И опять он поймал на миг этот незнакомый взгляд, и опять что-то неприятное колыхнулось в груди. Нет! Бредни! Все как обычно! Он успокоил себя. Протянул руку, достал из-за ее спины бутылку «среднеазиатского крепленого», приложился к горлышку и выхлебал остатки. Все нормально, все как обычно, это просто он не в форме! А рука сама сдернула жалкие веревочки трусиков, легла на горячее трепетное бедро, погрузилась в него. О, сладость женщины! Сергей уткнулся лицом в ложбинку между грудями, растворился в ней, поплыл, поплыл еще сильнее. А она мяла его плечи, сдавливала спину, да так, что дышать было больно. Ее пальцы погружались в еще не зажившую рану на плече, причиняли острую боль — Сергей вздрагивал, и она убирала руку, но тут же впивалась ногтями в кожу спины с другой стороны.

— С ума сошла! — вскрикивал он. — Умерь пыл-то! Ну нельзя же так, лапка!

На секунду ее объятия слабели, а потом начиналось все снова. Когда она впилась ему губами в шею, он подумал — вот так можно и глотку прокусить, вот так и человека погубить недолго, ишь какая страстная! Он сдавил ее бедра со всей силы, намеренно причиняя ей страшную боль, но она даже не ойкнула, лишь вздрогнула всем телом и прижалась плотнее, а ее руки вновь погрузились в рану. Нет, это уже не любовные ласки, это уже черт знает что! Сергей скосил глаз — и увидал на собственном плече отпечаток пятерни, кровавый отпечаток. Это означало, что она ненароком разодрала заживающую рану, что она ничего не понимает, что она сама плывет, тащится… Нет, так не любят! Сергей положил обе руки ей на груди, надавил. Но она не отодвинулась, наоборот, она еще крепче прижалась к нему — она теперь была не просто горячей, она была обжигающей. Ее руки впились в кожу спины, надавили на мышцы, ребра… это было нечто невообразимое.

— Рехнулась, что ли?! — заорал он. — Ты чего-о?!

— Любимый! — простонала она на ухо. И опять впилась в шею.

— Уйди-и!!!

Сергей попробовал вырваться. Но она не отпускала, она сжимала его в стальных тисках — и руками, и ногами. Она наваливалась на него всем телом, она жгла, терзала, разрывала кожу, добиралась до мяса… Он завел руку назад, перехватил ее кисть и с трудом отвел руку от себя, взглянул — все пальцы были в крови, с них капало. Он еле удерживал эту кровавую руку — она была не по-женски сильна. Стоило только ее выпустить, и она снова впилась в растревоженную рану. Сергей не понимал, что происходит, это было уму непостижимо! Взбеленилась! Перепилась! Обкурилась! Вот дура! Дурища! Он снова отпихнул ее от себя — не тут-то было!

— Пусти! Пусти-и-и!!! — заорал он во весь голос.

И, намотав на руку ее пышные светлорусые волосы, рванул назад — голова дернулась, откачнулась. Они застыли лицом к лицу, уставились друг на друга. И сдавленный крик застыл у него в горле. Да, это была она — привычная, красивая, утомленная любовью. Все было ее — и брови, и чистый лоб, и чуть вздернутый, но прямой нос, и щеки… вот только изгиб губ — не тот, совсем не тот! И эти глаза! Глаза были не ее! Глаза вообще были не женскими! Это были глаза незнакомого и страшного существа — холодные, алчные, немигающие.

— А-а-а-а!!! — завопил Сергей, теряя рассудок.

И попробовал вскочить на ноги. Не вышло! Она оплела своими ногами его тело, а вместе с ним и стул, она удерживала его и продолжала раздирать ногтями спину, плечи, шею. Она тянулась к нему окровавленными губами. Но он держал ее за волосы, не давал этим страшным, хищно искривленным губам припасть к своему телу. Вот они — профессиональные убийцы! Да, зеленый был прав! Конец! Это конец!

Она раскрыла рот, обнажая длинные и острые клыки — каждый был по три-четыре сантиметра. На месте языка подрагивало синюшное раздвоенное жало.

— А-а-а-а-а-а!!! — закричал Сергей еще громче.

Рванулся. Он не мог уже терпеть боли. Но и освободиться он не мог. И тогда он поступил проще, он перестал рваться, отпихивать жуткую тварь от себя, наоборот, он резко подался назад, качнулся всем телом. И они упали, упали вместе со стулом. На какой-то миг давление объятий ослабло. И он вырвался, содрал с себя эти когтистые лапы, отшвырнул алчное кровожадное существо к столу. Вскочил на ноги, загородился стулом.

— Не уйдешь!!! — просипела она, подползая ближе, скаля зубы.

И прыгнула на него — прыгнула пантерой, разъяренной кошкой. Стул разлетелся в щепу, не выдержав этого наскока. И короткого мига хватило — Сергей выскочил в прихожую, вышиб ногой дверь в ванную, склонился — топор лежал под старым чугунным полукорытом. Он уже ухватился за рукоять, когда она впилась ему когтями в спину, оседала.

— Не уйдешь!!!

— Я убью тебя!!! — заорал Сергей. Извернулся, прижал ее к стене, сорвал цепкую руку с горла. Потом выволок страшную наездницу в коридор, упал на спину — хрустнули кости. Но она еще сильнее впилась в кожу груди, в живот. Она грызла его шею сзади, подбиралась к сонной артерии. И тогда он рубанул топором по торчащей ноге в розовом чулочке. Рубанул со всей силы — ступня отлетела, но сам чулок даже не порвался, не лопнул, он лишь вытянулся немного.

— И-и-и-и-и-и!!! — взвыло существо и ослабило хватку.

Сергей вскочил, прижался спиной к стене. Он готов был драться до последнего с этим вампиром.

И все же… невыносимо было смотреть на нее, да-да, на нее, ведь она внешне оставалась собой — вот она подтянула уцелевшую ногу, напружинилась, подняла лицо, тряхнула волосами. И что-то дрогнуло у Сергея в груди, он начал опускать топор.

— Это гинг! — прогнусавило вдруг голосом зеленого.

Сергей завертел головой — никого в коридоре, кроме них двоих, не было. Существо готовилось к прыжку, верхняя губа над клыками напряженно подрагивала.

— Это обычный гинг! — прозвучало снова.

И Сергей понял — зеленого нет здесь, это его собственный внутренний голос, это его память, это инстинкт самосохранения. И, разумеется, он не должен сейчас малодушничать, это гинг, самый настоящий гинг! Это они подослали его! Они думали, он готов, осталось лишь чуточку нажать, чуточку прихватить его — и все! Но нет!

— Не уйдешь!

Существо прыгнуло на него. Сергей не оплошал — топор сверкнул молнией и начисто срезал тонкую белую шею. Голова покатилась к ванной. И ни капли крови, ни капельки не выступило из срезов. Да, это был гинг.

— Врете! — завопил Сергей торжествующе. — Врете! Уйду я от вас! Уйду!!!

Обезглавленная тварь бросилась на него, растопырив когтистые лапы. Голова скалилась издалека, натужно сопела, вращала немигающими ледяными очами.

— Получай!!!

Сергей ударил! Потом еще и еще раз! Обрубки белого тела раскатились по прихожей, застыли. Он не мог смотреть на все это, такое зрелище было выше его сил. Он подбежал к голове, нагнулся, поднял ее, побежал на кухню, намереваясь вышвырнуть страшную ношу в окно.

И когда он уже вышиб ногой стекло и поднял голову на уровень своей головы, холодные глаза вперились в него, кривящийся рот чуть приоткрылся и оттуда прозвучало сипло:

— Все равно ты никуда от нас не уйдешь. Ни-ку-да! Тебе осталось совсем немного!

Сергей бросил голову в темноту. Отвернулся. Руки у него дрожали. Сердце было сковано обручем. По телу лил холодный пот. Но мозг не сдавался. Нет! Он еще побарахтается! Он еще подержится на плаву немного! Рано они его хоронить-то надумали! Хромая, переваливаясь с боку на бок, стараясь не шевелить руками и лопатками, чтобы лишний раз не причинять боли пылающей спине, он пошел в прихожую, подобрал топор. Так и застыл с ним в руке.

Обрубки, потихоньку шипя и испуская кисловатый запах, съеживались, как высыхающая пена, исчезали — все это происходило прямо на глазах. Через три минуты лишь две розовые ажурные полоски лежали на паркете — словно их специально расстелили по нему.

— Ой, мои чулки! — послышалось из-за плеча.

Сергей вздрогнул, вскинул руку с топором.

— Совсем очумел, что ли? — Ира выскочила за дверь, прикрыла ее за собой. Потом осторожно, одним глазком, заглянула в собственную квартиру.

Сергей не заметил, когда она вошла, он вообще пребывал в прострации. Но даже в таком состоянии он мог поручиться — это уже не гинг, это она!

Он зашвырнул топор на его место, под ванну. Пошел на кухню, натянул на себя брюки. Попил воды из-под крана.

— Зачем ты бросил их на пол?! — возмущалась в прихожей Ира. — Ты чего — совсем дошел?! Может, с тобой опасно рядышком находиться, а?! Чокнутый! Нет, самый настоящий чокнутый!

Сергей стоял и радовался. Ах, если бы она только знала, что здесь происходило несколько минут назад! Нет, он ей не расскажет, ни за что не расскажет! Ей не надо этого знать.

— А я тебе поесть принесла! Гляди-ка, в распределителе собачьи консервы давали! Я так рада, это такая сейчас редкость, — она поднесла жестянку к носу, наморщила его, — не нашенские, импортные, маде ин Ботсвана, шик!!! Щас я разогрею тебе, ладно?

У Сергея в груди разлилось тепло, из глаза — почемуто из одного, левого, — вытекла слезинка. Да, это была она, его Ирунчик, лапушка, любимая! И все же он спросил:

— А ты что — знала, будто я заявлюся, да?

— Не знала, Сереженька, не знала. А сердцем чуяла! Давай-ка поешь сначала. А потом я тебе свои новенькие чулочки продемонстрирую: гарантия — ты будешь в отпаде!

Сергей отвернулся. Он уже был «в отпаде», хватит.

— На колечко выменяла? — спросил он почти без вопросительной интонации.

— Откуда ты знаешь?

— Оттуда!

Сергей подошел ближе и поцеловал ее в губы. Потом отобрал розовые чулочки и забросил их на старый облупленный шкаф.

Через час они легли.

— Ты не хочешь меня? — спросила она разочарованно, припадая к его груди, прислоняясь щекой к щеке.

— Я устал, — проговорил он тихо. — Я чертовски устал.

Он знал, что она не обидится, что она все поймет. Да и кому понимать-то его, как ни ей — единственной любимой, единственной живой среди этой мертвечины, единственной понимающей его и просто единственной.

Он заснул сразу. А она еще долго не спала. Все вглядывалась в его измученное, изукрашенное ссадинами и кровопотеками лицо, ободранные и исцарапанные плечи. И жалела его, даже всплакнула немного. Она думала — опять ему досталось в пьяной уличной потасовке, а может, опять он попал в вытрезвиловку или на пятнадцать суток. А еще вероятней, что связался с дурной компанией, они угробят его, доведут до ручки — и, так вон какой нервный стал, желчный, худой! Но даже такой, избитый, жалкий, дерганный, он был дорог ей. И другого она не хотела.

Во сне он все время вздрагивал, бил ногами. Кричал про какой-то список, квадратики, про какие-то гильзы. Кричал, что претендент, кандидат или еще кто-то там остался только один. Всего один! Она гладила его по лбу, шептала тихие успокаивающие слова. И он утихал. А потом и вовсе расслабился, стал дышать ровно, глубоко. Он спал, и ничего ему больше не снилось. Она видела по безмятежному лицу, что ему ничего не снится, что он наконец-то избавился от кошмаров. Тогда и она заснула.

Ему и на самом деле ничего не снилось. Не снилось до тех пор, пока откуда-то издалека, словно из-за стены, не прозвучал приторный вкрадчивый голос.

— Ну, вставайте же, вставайте, — упрашивал кто-то мягко и ненавязчиво, — вставайте, уже пора.

Сергей не хотел прислушиваться к этим словам, он отмахивался от них — кто это там еще осмеливается будить его! И вообще — какого черта! пошли они все вон! он у себя дома! он даже больше, чем у себя! он у нее! в единственном спокойном и надежном пристанище! и пусть убираются отсюда все, кем бы они ни были! пусть проваливают! обнаглели! пусть уматывают, даже если они обрывки сновидений, если их и нет на самом деле!

— Пора, молодой человек, пора, — сахарным сиропом лился в уши голос, — ну не хорошо же так долго заставлять себя ждать, вставайте, пойдемте, ну-у!

Сергей приоткрыл один глаз. Какой-то смутный силуэт маячил над ним. Ира спала, отвернувшись от него, уткнувшись лицом в стенку и заслонившись ладошкой. Он не стал ее будить. Он открыл второй глаз, чтобы получше разглядеть наглеца. Но в комнате было темно.

— Пора, — настаивал незнакомец, — вы же и сами понимаете, что пора. Вставайте!

Сергей почувствовал, что его тянут за руку. Еще чего не хватало! Он вырвался, сел на постели.

— Кто вы?! — спросил он шепотем.

— Я пришел за вами. Пойдемте! — отозвалась тень.

Что-то блеснуло. И Сергей разглядел, что на носу у тени сидят крошечные кругленькие очочки, этакое малюсенькое пенсне — его стеклышки-то и поблескивали.

— Как вы попали сюда! — прошептал Сергей строже. Он не хотел будить спящую. Но надо было и реагировать на все это. — Убирайтесь вон!

Ира шевельнулась, уткнулась носом в подушку и тяжело вздохнула. Худое плечо, выглядывающее из-под одеяла, торчало наружу беззащитным островком плоти. Сергей подтянул край, укрыл плечо.

— Пойдемте, пойдемте со мной, — позвала тень.

— Хорошо.

Он встал, натянул брюки, набросил рубашку. И они вышли.

Глаза сразу резануло от яркого света. Сергей прикрылся рукой. В прихожей стояли еще четверо. Были они какие-то странные, Сергей даже забыл про первого. Но разглядеть все получше не дали — грубая рука ухватила его под локоть, в спину толкнули.

— Нет, пускай он оденется! — проговорил сиропный голос.

Сергею набросили на плечи куртку, навесили через плечо сумку. И опять толкнули. Но не к входной двери толкнули, а к кухне.

— Не задерживайте, молодой человек, не задерживайте!

После третьего толчка он вышиб телом дверь, полетел на стол, но сумел притормозить, застыл у подоконника, обернувшись лицом к обидчикам.

— Вы, разумеется, догадываетесь, в чем вас обвиняют? — спросил обладатель приторного голоса.

Сергей рассмотрел его. Это был человек среднего роста, весь затянутый в черную кожу: и куртка у него была кожаная, и сапоги, и портупея с двумя висящими на ней кобурами, и фуражка, и даже штаны. Над крохотным пенсне торчали клочковатые вздернутые брови, нос был широк и крут, губы извивисты, казалось, ироническая улыбочка навечно поселилась на них, черные усики, черная бородка клинышком довершали портрет «тени».

За черным стояли какие-то помятые одутловатые личности — небритые, явно похмельные, мутноглазые. Одеты они были по-разному, но очень небрежно, если не сказать более. Сергей невольно взглянул вниз, на линолиум — он был весь затоптан и заплеван семечной шелухой, видно, гости гостевали тут давненько. В углу, возле перекособоченной колонки, пирамидой стояли четыре винтовки. Это было что-то новое.

Сергей раскрыл было рот. Но не успел ничего сказать.

— Не волнуйтесь, юноша, — мягко пропел черный, — мы вас сейчас расстреляем. Прямо тут!

— Кокнем, стало быть, — растолковал подробнее один из мутноглазых.

Сергей понял — гости не шутят.

— А на каком, собственно, основании?! — попробовал возмутиться он.

Черный ехидно засмеялся ему в лицо — усы встопорщились, губы расползлись чуть не до ушей, из-за белесых стекол высверкнули желтыми огоньками черные умные глаза.

— Заявление делали? В милиции?

— Какое еще заявление? — не сообразил Сергей.

— А по поводу убиенного вами, там, у сугроба?!

— Ну делал.

— Вот вам и основание! А вот документ! — черный достал из кобуры свернутую вчетверо бумагу, протянул. — Читайте, читайте, юноша, все по закону!

Сергей дрожащими пальцами развернул листок. На том было выведено лиловыми чернилами: «На основании заявления обвиняемого, показаний свидетелей и с санкции прокурора обвиняемого следует расстрелять не позднее, чем через четыре минуты после оглашения данного приговора. Члены следственного комитета. Подписи.» Ниже стояла круглая неразборчивая печать. Сергей сумел прочитать только «минбытхоз», все остальное было смазано.

— Это липа! — заявил он.

— Какая же это липа! — искренне удивился черный. — Глядите, с водяными знаками!

На бумажке и впрямь были водяные знаки — просвечивал знакомый профиль. Но Сергея и это не убедило.

— А чего с ним говорить! — процедил один из мутноглазых. И взял из пирамиды винтовку. Другие последовали его примеру.

— Погодите, товарищи, — остановил их черный. — Стрелять только по моей команде! Законность должна быть во всем!

Сергей поверил — сейчас его расстреляют. Прямо здесь! Три минуты прошло. Осталась минута. Мутноглазые поднимали стволы винтовок, плевали шелуху на пол. Проснулся висящий на стене приемничек-репродуктор. И объявил хрипато:

— Но от тайги до британских морей

Красная армия всех сильней…

И спекся. Заглох.

Черный поглядел на Сергея как-то отечески, любя. Потом скосил глаз назад и проинструктировал:

— Как взмахну платочком, так и палите!

— Не боись, не промажем, — заверили его мутноглазые хором.

Винтовочные дула смотрели в лицо Сергею. Оставались секунды.

— Стойте! — жалобно попросил он, цепляясь пальцами в подоконник. — Стойте!

— Чего еще, юноша? — полюбопытствовал черный. И принялся протирать вынутой из кармана красной тряпочкой свои очочки.

— Последнее желание!

— Вот как?! — черный удивился, брови поползли вверх по морщинистому лбу.

— Мировым паразитам последних желаниев не дается, — зло выговорил крайний мутноглазый. — Мировых паразитов давят как клопов, на месте!

— Пора кончать! — брякнул средний.

— Ну почему же, — показал свою власть черный. — Давайте послушаем. Чего же, интересно, вы желаете, юноша, папироску, рюмочку водки и ложечку икорки, женщину?

Сергей надулся и выпалил:

— Я желаю в уборную!

— Чего?!

— Он говорит, в сортир хочет! — пояснил крайний.

Черный отмахнулся, наморщился.

— Странное у вас какое-то желание, — проговорил он в нос. — Я еще понимаю, если б, извиняюсь за выражение, сортир, стоял где-то на улице! Но как вы собираетесь бежать из этого, пардон, сортира?!

— Я не собираюсь бежать, — ответил Сергей, — брюхо чего-то скрутило. Боюсь, как бы конфузия не вышла — пальнете и…

— Как это все по-мещански, как по-расейски! — еще сильнее сморщился черный. — Брюхо! Дикость! Отсталость! Нет! Нет!! Тысячи раз я убеждал товарищей — рано, рано мы взялись за это дело! Совсем рано — народец не готов, народец убог, сир, дик, темен!!! Ему идеалы, а он — брюхо, понимаете ли!

— Шлепнуть, контру, и весь разговор! — присоветовал мутноглазый справа. — Или я его щас штыком продырявлю!

— Пулей сподручней, — покачал головой левый.

Черный коротко махнул рукой.

— Идите, идите, юноша! И постарайтесь нас не задерживать! — он достал из кармана часы-луковку на цепочке, щелкнул крышечкой. Потом горестно вздохнул: — Как трудно сохранять чистые руки среди всей этой грязи, дряни и швали!

Сергей зашел в туалет, прикрыл дверь. Судя по всему, палачи не боялись, что он убежит. Скрипнула молния на сумке. И бутылка выплыла наружу. Это было последним средством! Но… Одно «но» — Ира! Он уже дернулся— не оставлять же ее с этими убийцами, с этими подонками! Но потом спохватился — ведь это они, именно ОНИ! Те, о ком говорил зеленый! И пришли Они за Ним! Больше им никто не нужен!

Он сорвал пробку. И начал пить.

Первые глотки давались с трудом. Организм отвергал бормотень. Но потом пошло лучше. И все же, когда бутыль опустела, у Сергея глаза вылезали на лоб. Он весь вспотел, сбросил куртку прямо на унитаз. В голову шарахнуло, да еще как шарахнуло — он чуть не выронил бутылки. Все завертелось, закрутилось вокруг. Явилось огромное плотоядно ухмыляющееся лицо бородатого шамана. Шаман это хитро щурил глаза и все заглядывал Сергею чуть ли не в душу. Потом он вдруг прокартавил: «моодцом, батенька, моодцом! на пгавильном пути, товагищ!» И пропал. Сергей почувствовал, что вот-вот грохнется — никогда он еще не косел так с одной-то бутыли.

— Чегой-то он там прозаседался, — тревожно прозвучало извне. — Может, в дыру ускользнул?

— Ниче, — ответили бодрее, — я его из дыры етой штыком выковыряю! Не усклизнет, убивец!

Сергей вскинул бутыль вверх — она уже была полна. И присосался. Совсем неразборчиво до него донесся сиропный голос:

— Большое дело, товарищи, в перчатках не делают! Надо вынимать приговоренного.

— Ето верно, — заметил один из мутноглазых, — я сразу скумекал, что ен там по большому делу засел. А что перчаток на ем не было, его точно видал, врать не буду!

И они принялись колотить в дверь.

Сергею показалось, что он сейчас лопнет. Но именно в этот миг голова стала светлеть. Он глотнул еще трижды… и отвел бутыль-генератор, поставил на крышку унитаза.

— Отворяй, зараза!

— Да-с, юноша, ваше последнее желание что-то затянулось!

— На штыки брать надо!!!

Бутыль-генератор вспыхнула, рассыпая мириады искр, хрустальные соты высветили иные миры, притягивая к себе, маня.

— Выходь, сучара золотопогонная!

— Сейчас, — откликнулся Сергей, — только штаны подтяну!

Сияние залило весь туалет, стены пропали, пол ушел вниз, потолок умчался под облака. Сергей приготовился к неожиданному — вот сейчас высунется лапа, или вопьется в мясо гарпун, или захлестнет цепями… Но ничего такого не произошло.

— Не сработала! — прошипел он и приготовился смачно выругаться.

Но в это время из мрачной сердцевины бутыли-генератора выпучилась тяжелая маслянистая струя, медленно потекла вниз, ударило в нос страшным бормотушным запахом, и не запахом даже, а кошмарной вонью. Струя падала далеко, туда, куда провалился кафельный пол… и оттуда, оттуда поднималось вверх целое море маслянистой жижи, бурлило, вздымалось, ползло. Сергей забрался с ногами на унитаз, на крышку, спихнул бутыль в жижу.

— Надо стрелять! — пропел черный за дверью.

— Стрельнем! — отозвался один из мутноглазых.

Пуля пробила дверь, потом бачок — и из бачка ударила еще одна струя, не менее вонючая и маслянистая. Черная жижа добралась до коленей Сергея, до груди, коснулась подбородка. Он подпрыгнул, пытаясь ухватиться за лампочку. Но сорвался, соскользнул с крышки, ушел с головой в бормотушную жидкость, начал захлебываться, рваться вверх… но чем сильнее он бился, тем сильнее его засасывало в беспросветную жуткую пучину, тем больше жижи проникало в легкие и тем меньше оставалось надежды.

Обезумев от страха, от удушия, от ощущения приближающейся смерти, он рвал на себе рубаху, засовывал пальцы в рот, оттягивал нижнюю челюсть, будто это она мешала вздохнуть, царапал ногтями лицо… кричал, кричал, кричал! Но ни звука не вырывалось из его горла.