"САТАНИНСКОЕ ЗЕЛЬЕ (сборник)" - читать интересную книгу автора (Петухов Юрий Дмитриевич)

Наваждение второе

В склепе было холодно. И Барух Бен-Таал, теург и сын теурга, зябко кутался в длинный черный плащ. Заклинание демонов было ремеслом их рода. А потому старый Барух не собирался менять своего занятия. Деда утопили в мешке лет двадцать назад. Отца сожгли на прошлой неделе. Барух горевал недолго, он знал — смерть всего лишь переход в иной мир, в иную нематериальную субстанцию. Святая Инквизиция в этих местах не особо утруждала себя работой: в месяц казнили не больше двух-трех десятков колдунов и ведьм. И Барух всегда присутствовал на этих празднествах.

Он стоял и прислушивался к предсмертным воплям сжигаемых. Но лишь дважды он уловил те интонации, какие бывают при переходе в потусторонние сферы — в душераздирающих криках проскальзывала еле уловимая нотка восторга. Еще бы! Перед ними открывались врата Иного Мира! Отец Баруха помер вообще без криков и воплей. Он молчал до последнего мига. И Баруху почему-то показалось, что его отца-теурга не принял Иной Мир. Это было странно, даже неприятно.

А когда все разошлись, когда помощник палача принялся рыться в золе, выискивая в вей что-то одному ему ведомое, из черной тучи пробился узенький ослепительный луч, застыл на мгновенье, уперевшись в кучу пепла, и пропал, у Баруха в груди защемило — это астраль, конечно, астраль! И теперь его отец-теург там, в астральных сферах. Непостижимо, ибо заказан был ему путь туда! Но он, видно, там!

Барух Бен-Таал не тешил себя надеждой, что ему удастся вызвать дух отца. Но хоть какой-нибудь из демонов ведь должен был попасться в гексаграмму?! Обязательно должен! На этот раз Барух готовился долго и очень тщательно. И место он выбрал самое подходящее — заброшенный родовой склеп. Род пресекся два поколения назад, кичливые гардизцы были то ли бесплодны, то ли слишком любили выяснять отношения на мечах. Но в склеп никто не захаживал, это место считалось проклятым.

Барух выглянул в щель — луна была полной, выше она уже не вскарабкается. Пора начинать. Гексаграмму он разложил на широченной надгробной плите основателя гардизского рода, Барух не питал особого уважения ни к основателю, ни к самому роду — главное, плита подходящая: два роста в длину, полтора в ширину, лучше и не найдешь. И кости под ней древние, тоже неплохо. С костями было туго. Верхний треугольник Барух выложил из подгнивших тушек жаб и летучих мышей. Для надежности обложил их седыми волосами безумных старух — пришлось специально ездить в порт и выкладывать полгинеи, чтобы тамошние головорезы обрили трех окончательно спятивших от прорицаний фурий. Но ничего, зато больше силы будет в магической фигуре! Сверху треугольник полил змеиной желчью — кончики седых волос встали дыбом, а это был хороший знак. Цотом Барух закрепил все мельчайшим порошком предварительно высушенной, истолченной в ступе печени василиска. Печень оставалась еще от деда, тот закупал этот необходимый компонент на Востоке, закупал большими партиями — с лихвой хватило и на отца с сыном.

Нижний треугольник Барух выложил за две минуты. Но быстрота эта была мнимой, ведь для того, чтобы добыть столько позвонков, Баруху пришлось проковыряться на старом чумном кладбище всю прошлую ночь. Кладбище обходили стороной — у всех на памяти еще был страшный мор, хотя прошло целых десять лет, хотя и было после него три мора поменьше. Но тот был особый — две трети провинции закопали в землю! Барух не был суеверным. И чумы он не боялся, переболел в детстве. Только не изжил, видно, в себе всего мерзкого и мелкого, всего людского, противно было в развороченных могилах, ох как противно! Барух выдирал из полуизгнивших трупов позвоночники. Те рассыпались, не поддавались, все булькало, хлюпало, воняло. Барух, не переставая, твердил магические заклинания и делал свое дело, пока не набрал целый мешок.

Заодно прихватил дюжину черепов, пригодятся.

На выходе с чумного кладбища его чуть не застукала стража. Пришлось отлеживаться на сырой холодной земле. Вот тогда, видно, и простыл малость.

Барух откашлялся, поправил капюшон, вечно сползающий на спину. Достал семигранную бутыль с мочой дракона и окропил черной густой жижицей позвонки. В углах гексаграммы он возжег огни Кибелы, предварительно разлив в свинцовые плошки жир, вытопленный из ведьм и суккуб, попавшихся когда-то в пыточные подвалы Святой Инквизиции. У Баруха был знакомый, тамошний писарь, и он за совсем скромную плату поставлял множество нужных для теургии вещей. Суккубы — демоны в женской плоти, попадались очень редко, и потому Барух всегда платил за их жир и волосы дороже. Но не доверял он писарю, тот был изрядный мошенник, мог подсунуть гнилой товарец, а то и' вовсе обмануть — выдать свиное сало за жир детоубийцы. Но Баруха не проведешь, он всегда пробовал компоненты на вкус, недаром был потомственным теургом.

Серебрянные цепи он разложил в центре магической фигуры, разложил пентаграммой — ни одному инкубу не вырваться из освященных самим Сатаною цепей! Барух берег их как зеницу ока, эти цепи достались деду от его деда, а тому от прапрадедов, выкованы они были во времена, когда мир не делился еще на заоблачные, земные и подземные сферы. Это было подлинное богатство рода теургов!

— Да покроется Вечным Мраком этот мир! — провозгласил теург Барух Бен-Таал из Гардиза. Снял с пояса мешочек, высыпал содержимое в ценр пентограммы — горючая соль застыла желтым конусом. На вершину Барух положил снятый с мизинца перстень с аквамарином.

Потом распахнул черный тяжелый плащ, зябко поежился, расправил грудь и перевернул амулет-пантакль, висевший на золотой цепи, к гексаграмме, так, чтобы треугольный глаз был нацелен зрачком на вершину конуса, чтобы лунный свет, проникающий в щель меж плитами склепа, отразившись в изумрудно-агатовом зрачке пантакля, пал на аквамарин.

Остальное было проще пареной репы. Барух взмахнул руками — и на стенах сырого и мрачного склепа закачались тени семи шандалов, возгорелись пять смоляных факелов, вставленных в пазы гробниц, с обеих сторон открылись провалы в саму Преисподнюю— и оттуда вырвался вихрящийся дым, запахло серой, огненные языки взметнулись до потолка склепа и осели, оставив лишь красные отсветы. Барух разинул рот, чтобы произнести магическое заклинание… и вспомнил с ужасом, что забыл очертить вокруг себя обережный круг!

Но было поздно.

Заклинание, непередаваемое человеческими языками, само вырвалось из его губ, прогремело под сводами и с гулом провалилось в Преисподнюю, будто оно было сотворено не из слов, а из камня.

Вздрогнула земля, загудели качнувшиеся стены, надгробная плита накренилась, но устояла. Верхний треугольник засветился мертвенно-синим светом. Нижний — трупно-желтым. Цепи стали подниматься, словно их кто-то невидимый тянул сверху за незримые нити. И лишь после этого сатанинским пламенем вспыхнула горючая соль — будто проснулся под надгробной плитой яростный вулкан. Гул и рев стали невыносимы.

Барух упал наземь, закрыл голову руками. Он нашептывал все известные ему заклинания, лишь бы только разбуженные демоны не уволокли раньше времени в ад. Его трясло и било словно в тропической лихорадке. Но похоже, никто не покушался на его жизнь. Душа же его давным-давно была продана Дьяволу.

Барух приподнял голову, когда все смолкло. Он осторожно раздвинул веки, взглянул вверх — на надгробной плите сидел опутанный цепью демон-инкуб. Наэлектризованные седые волосы безумных фурий тянулись к нему со всех сторон, подрагивали в смрадном продымленном воздухе. Оплавленные позвонки змеями вились по плите — теургия без всякого философского камня превратила их в чистейшее золото.

Но не золото сейчас интересовало Баруха.

Он вскочил на ноги. Вытянул вперед руки в заклинающем жесте. И прохрипел властно, с нажимом:

— Замри, посланец ада! Отныне твой повелитель я!

Демон пялил на повелителя глаза и, похоже, не собирался подчиняться. Казалось, он вообще не понимал, чего от него хотят.

Барух полез в карман за флаконом с ядовитым настоем инкубомора. Но вытащить не успел — послышался дикий грохот, звон, лязги, раздались громкие, перебивающие друг друга голоса, возбужденные крики… и от удара в спину Барух Бен-Таал из Гардиза полетел на гранитные плиты.

Первым чувством Сергея после того, как его вынесло из мрака, была радость — нелепая, необоснованная и беспричинная радость. Он обрадовался тому, что жив, что тьма не поглотила его, и что он не распят по рукам и ногам на земле, что он сидит, малость опутанный, сидит и все видит.

Какой-то патлатый старик в черном плаще махал перед ним руками, кричал, грозился, чего-то требовал. Но Сергей уже чувствовал, что дальше словесных угроз старик не пойдет, что он, судя по всему, сам его побаивается. И потому радость не умалялась. Хотя от вони можно было рехнуться.

Встревожился Сергей, лишь когда в мрачное и сырое помещение, ще он сидел, ворвалась целая команда бородатых мужиков в шлемах, панцирях, с алебардами в руках. Передний ткнул старикана древком в спину, и тот упал. Шестеро подскочили к Сергею и выставили вперед длинные узкие мечи.

— Вы чего-о? — удивился тот, все еще не понимая серьезности своего положения.

— Взять! — процедил самый толстый и напыщенный. И махнул в сторону Сергея коротенькой ручкой.

Меченосцы дернулись было, но тут же замерли.

— Инкуб!!! — просипел один с таким видом, будто его толкали в пламя.

— Взять инкуба, дармоеды! — разъярился коротышка и рванул кружева на груди.

Сергей ушам своим не верил. По обличью и прочим приметам вся эта вооруженная банда должна была выражаться на испанском, в худшем случае, на португальском. Но они шпарили по-русски, да еще беэ малейшего акцента! На загримированных под средневековых стражей актеров эти люди похожи не были.

— Убрать этого! — провизжал напыщенный.

И патлатого старика тут же уволокли за ноги — голова его безвольно билась о гранитные плиты, из карманов высыпался какой-то серенький порошок. Сергею старик не нравился. Но ему не нравилось и столь непочтительное отношение к старости. Он сделал попытку встать.

— Щя всех сожрет! — прошипел крайний меченосец. И попятился в ужасе. Глаза у него были шальными, лицо бледным даже при тусклом свете луны и плошек, казалось, он вот-вот грохнется в обморок.

— Не сожрет, — заверил кто-то из мрака. Вперед выступил кривоногий и вислоусый верзила с алебардой в руках. — Тут особый подход нужен.

Он взмахнул древком алебарды, перевернув ее тупым концом к Сергею-инкубу, задержал на мгновение в воздухе… и все пропало.

— … параграф тридцать седьмой, глава шестнадцая, пункт четвертый, та-ак-с! Чего там у нас, погляди-им, ага, вот! Демон-инкуб, принявший человеческий облик и отрицающий свою сущность, подлежит допросу с пристрастием по трем категориям. В случае упорствования…

Голос долетал до Сергея как сквозь вату. Голос был занудный и явно похмельный. Понять, о чем говорилось, не было никаких сил — в голове перемешивались параграфы, пункты, дознания, ссылки, примечания, категории — тут и в нормальном состоянии запутаешься. Он сидел на чем-то очень неудобном, спину кололо, ноги — тоже, под локти словно иголок навтыкали или гвоздей. Сергей пошевельнулся — в ягодицы впилось что-то острое. Он попробовал встать — не тут-то было! Наоборот, его еще сильнее прижало к невидимым остриям. Они были совсем коротенькие, кожи явно не протыкали, но их было так много, что и деваться некуда, они были повсюду! Сергей подумал даже, что у него просто-напросто затекло все тело, что сейчас оно отходит, вот и колет как иголками… Но нет, все было иначе, он это сообразил через несколько секунд. Снова дернулся — и опять обожгло зад, спину, ноги, руки.

— У-у-у, зар-раза!!! — простонал он. — Да что ж это творится, эй! Есть кто-нибудь?!

— Есть, есть! — отозвалось занудно. — Никак прочухался, отродье сатанинское, а?!

— Развяжите! — потребовал Сергей.

— Ага, щас! — пронудил похмельный. — Тебя развяжи!

— Хоть повязку с глаз снимите! Ну чего она вам?!

Голос прозвучал над самым ухом:

— А как зыркнешь ежели по-бесовски, тогда что?!

— Не зыркну! — Сергей постарался, чтоб голос его был этанолом прямоты и честности. Получилось плоховато, лживо и дрожаще.

Но это, видно, и успокоило похмельного.

— А у тебя глаз не дурной случаем? — спросил он для проформы, уже распутывая узел на затылке. — А то тут одному развязали четвертого дня, а у помощника писаря баба наутро шестипалого принесла.

— Причем тут глаз?! — не понял Сергей.

— А при том! — твердо заявил похмельный. — Всех четверых и сожгли! Вот при чем!

— Кого это четверых-то?

— Бабу, мальца, помощника и подследственного с дурным глазом, а как же?! Порядок должен быть!

Повязка спала с Сергеева лица. И он увидал занудного. Им оказался бритый, в меру упитанный человек среднего роста, одетый в серую рясу с откинутым капюшоном. За ухом у бритого торчало гусиное перо. На носу красовалась огромная бородавка.

— Советую во всем признаваться сразу, — сказал бритый протокольным тоном. — Ты у нас не один!

— Хоть бы дощечку какую подложили, — взвыл Сергей, — колет, сил нет!

Бритый поморщился.

— Будет тебе и дощечка, и целая доска гробовая, ежели выложишь все как на духу. А нет — золу по ветру развеют да плюнут вслед на все четыре стороны! — проговорил он заплетающимся языком.

Сергей старался не двигаться, стоило шевельнуться — и в тело вонзались маленькие тупые иглы. Он лишь теперь сообразил, что сидит в пыточном кресле. Руки его были привязаны к подлокотникам, нога скованы зажимами, сзади из спинки кресла торчали две длинные железные штуковины, они не давали нагнуть головы. Но Сергею и так было видно почти все. Сферические своды пыточной в несколько слоев покрывала сажа, казалось, что она вот-вот начнет отваливаться слоями. Своды были низкими и давящими. В двух метрах справа, в стене, располагалась грубая каминная ниша. В ней-краснели затухающие угли, а рядышком вповалку лежали грязные щипцы и клещи всех размеров. Сергею эти инструменты сразу не понравились, аж по лбу заструился холодный пот. Последний раз он испытывал такое же чувство, сидя в зубоврачебном кресле. Но там руки и ноги были свободны, и он мог убежать в любую минуту. Даже под бревном дикаря-телепата ему не было столь худо, там грозила смерть, но смерть мгновенная… Здесь намечалось, судя по всему, нечто повеселей.

— Хоть бы сказали — за что?! — выдавил из себя Сергей.

— Это ты, нечестивец, нам говорить будешь! — возразил бритый. — А мы будем спрашивать! — Он нагнулся ниже и шепнул Сергею в ухо: — Чего-то я не верю, будто ты инкуб, непохоже! Может, врут?!

— Конечно, врут! — обрадовался Сергей.

— А может, и не врут, — философски заметил бритый. — Сейчас времена смутные, ненадежные, поди, разберись! Но я так думаю, что ежели все инкубы такие, и в ад-то не страшно провалиться, верно? — Он пьяно икнул. И прикрыл рот сизой ладошкой.

— Где не был, там не был, — промямлил Сергей, — врать не буду. По мне, у вас самый настоящий ад и есть!

Бритый замахал на него руками, перекрестился суетно и быстро.

— Не богохульствуй, нечестивец! У нас житуха славная, никто не жалуется. Попробуй только вякни!

— Вот-вот! — согласился Сергей.

Бритый его не понял. Уставился тупо, разинув рот.

А Сергей повернул голову налево… и чуть снова не провалился в забытье. На поросшей плесенью сырой стене крепились две широченные почерневшие от времени доски. А в досках, точнее, во всевозможных пазиках, пазах, дырах, дырочках, в ремешках, зажимчиках, скобочках было понатыкано и развешено столько пыточных орудий всех форм и размеров, что глаза разбегались. Там были иглы, иголочки, иглища, пилы, пилки, крючья, крюки и крючочки, буры, сверла, трезубцы, вилки и вилочки, ножи, ножички — и прямые, и изогнутые, и трехгранные, и зазубренные, и прочая, прочая, прочая. Внизу, под досками, лежали тиски, тисочки, растяжки и такие штуковины, каких Сергей отродясь не видывал. Предназначение их было однозначно.

— Оснащено все у вас тут на совесть, — процедил он.

— Не жалуемся, — с оттенками гордости проговорил бритый. — Нам отказу ни в чем нету!

Из сводчатого потолка торчали крюки. С крюков свешивались цепи. Прямо по курсу, метрах в трех с половиной стоял низкий обшарпанный столик. На нем лежала толстая книга, свиток желтой бумаги, рядом покоилось нечто круглое, с крышечкой, похожее на чернильницу. Да, тут не шутили!

За спиной вдруг что-то скрипнуло, хлопнуло. И из-за кресла вышел еще один в рясе — плотный и нахмуренный. Он лишь еле кивнул — и бритый устремился к столику, вытащил из-за уха перо.

— Упорствует? — поинтересовался хмурый. И закусил черную обветренную губу.

Был он крайне неприятен на вид: черен до Неприличия, волосат, лобаст, носаст, имел сросшиеся мохнатые брови, свисающие лохмами на глаза. Сергей заметил, что ногти у хмурого обгрызены чуть не до корней.

— У нас не поупорствуешь, — пропел бритый и мелко угодливо рассмеялся. Смех был пьяный, дурашливый.

— Цыц! — оборвал его хмурый. И поднял с земли пудовые клещи. У Сергея сердце замерло — такими клещами можно было берцовую кость перекусить.

— Я все скажу! — заявил он. И сам удивился искренности своего голоса. Доселе он не владел подобными интонациями, так горячо и проникновенно на его памяти говорили лишь две комсомолочки-активистки, одна в школе, другая в институте, да и то — говорили лишь на торжественных собраниях.

Хмурый поглядел на него недоверчиво. Потом бросил клещи к камину-жаровне, а сам подошел к столу, взял свиток, развернул его.

— Тут записано, что ты — инкуб! — сказал он глухо.

— Инкуб! — подтвердил Сергей.

Бритый сорвался с колченого табурета, опрометью бросился к двери, зацепился ногой за кркж н грохнулся. Хмурый пнул его в бок. Но ничего не сказал. Осторожно поднявшись на четвереньки и затравленно озираясь, бритый пополз обратно к столу. Голова у него подергивалась словно в тике.

— Дерзость твоя изрядна! — проворчал хмурый. Он, видно, не слишком-то поверил допрашиваемому, демон-инкуб — гроза женщин, на его взгляд, должен был выглядеть несколько иначе. Но опровергать слов подозреваемого не стал.

— На что же ты уповаешь? — вопросил хмурый после долгого молчания. — На своих дружков-бесов? Или может, на самого Вельзевула? Или ты думаешь, что вся ваша нечистая шатая сможет пробраться сюда и вызволить тебя?

Бритый судорожно перелистывал толстенную книгу, сопел, шмыгал носом. Потом вдруг выдал невнятной скороговоркой:

— Нашел! Вот! Чтобы не дать демону-инкубу покинуть тело, в которое он вселился, и чтобы обезвредить его, необходимо в темечко испытуемому вогнать на два вершка большой шип, триж— ды повернуть его там, как изображено на рисунке. А дабы демон-инкуб не вышел из испытуемого через иные отверстия, следует во время процедуры погрузить тело в расплавленное олово и…

— У нас нету олова! — оборвал скороговорку хмурый. — Может, его просто посадить на жаровню?

— Жаровни тоже нет, — вяло ответил бритый.

— Ну, ладно! Будем уповать на провиденье Господне и свой опыт. Тебе не тяжело держать перо, а, бездельник?! Возьми-ка щипцы великомученика Мартина и выдери инкубу пару ноготков для начала!

— Не надо! — заволновался Сергей. — Я на все вопросы отвечу, все выложу! Чего раньше времени ногти рвать-то?! Надо все по порядку!

— Ишь ты, грамотный, — неодобрительно выдавил хмурый.

Бритый справился со своим страхом и растерянно зыркнул на Сергея, тут же вновь опустил глаза. Руки у него все еще дрожали — такими руками только ногти рвать, вместе с пальцами.

— Тут написано, что от тебя забеременело пять порядочных горожанок Гардиза, верно? — спросил хмурый.

— Гардиз — это чего такое? — переспросил Сергей.

— Издевается, — совсем тихо сказал хмурый. Взял с доски какие-то плоскогубцы с изогнутой ручкой, подошел к Сергею вплотную и неожиданно резким движением ухватил его своим инструментом за нос, потянул на себя.

— Мы-ы-ы-ы!!! — замычал Сергей. Задергался, забился в колючем кресле. Ему показалось, что нос вотвот оторвется, а хмурый все тянул и тянул. На губы и подбородок струйками потекла кровь. Но Сергей не замечал ее, он мычал, хрипел, тянулся всем телом за рукой хмурого, он бы встал и побежал за клещами, но кресло не пускало!

— Да-а, слабый инкуб пошел, хлипкий, — неодобрительно прокомментировал событие хмурый.

— Сознаюсь, — просипел Сергей невнятно.

Но его поняли. Бритый быстро застрочил что-то на бумаге гусиным пером.

— Тем самым ты породил еще пятерых бесов, — менторски произнес хмурый, — ты задал лишнюю работу Святой Инквизиции! Как мы будем разыскивать бесенят и их мамаш? Ты должен нам помочь!

Плоскогубцы разжались. И Сергей почувствовал, как увеличивается его нос — он сначала разбух до размеров груши, потом маленькой дыньки, потом арбуза, потом начал заполнять собою все помещение… Сергей дернул головой и сильно ударился затылком о деревянную спинку кресла. Но это не помогло — нос горел, словно его окунули в кипящее масло. Даже воздух, проходивший через ноздри, раскалялся, становился горяченным, им трудно было дышать. Зеленые круги запульсировали перед глазами.

— Всех покажу! — заверил Сергей. — Всех до единого: и бесенят, и бесовок, хоть пять, хоть пятьдесят пять, сам не упомню, скольких обработал! — Ему показалось почему-то, что чем больше он выдаст душ инквизиторам, тем с ним ласковей обойдутся. — Пошли хоть щас, ще тут этот ваш, как его Гардиз?

Хмурый вздохнул уныло, отвернулся. Голос его прозвучал из-за спины устало:

— Да ладно, мы пошутили! Какие там горожанки, какие к дьяволу бесенята!

— Ага, — поддакнул вконец осмелевшей бритый, с него уже сошло похмелье. — Они тут все бесовки и бесенята, я ему сам на какую хошь покажу!

— Пошел вон! — рыкнул хмурый.

И помощник-писарь чуть не бегом выбежал из пыточной, он был послушным человеком.

Когда дверь захлопнулась, хмурый вытащил из-под рясы большую флягу, взболтнул ее, высоко подняв в руке, припал губами к горлу, с полминуты звучно булькал. Потом стал отдуваться и вытирать рукавом пот со лба.

Сергей сидел ни жив, ни мертв.

— Глотнешь?

Хмурый подошел вплотную, сунул флягу в зубы испытуемому, приподнял донышко. И Сергей глотнул. Сразу полегчало, даже нос не так стал болеть.

Хмурый привалился к его плечу. Засопел в ухо, тихо, совсем тихо:

— Я этого старого дурака Баруха выпустил, слышь? — Не дождавшись ответа, он прибавил: — Чего клопов зря откармливать нечестивой кровью, они и так тут жирные, как свиньи у герцога Гистанского! Верно я говорю?

Сергей подхалимски закивал.

— Барух — отличная приманка для всяких олухов! — продолжил хмурый. — Я на него уже полторы дюжины взял! Наживка, что надо! Но туп, бесконечно туп! Все пытается кем-то повелевать, кого-то вызывать… эй, ты слышишь, чего тебе говорят?!

— Барух — это кто? — снова невпопад спросил Сергей.

И тут же получил массивным кулаком по темечку, аж слезы брызнули из глаз.

— Я ему выдрал половину его драной бороденки! Вот этими руками… — хмурый потряс перед распухшим носом Сергея своими красными лапищами, — я оторвал у него семь пальцев на ногах и левое ухо! Я проткнул его вертелом грешницы Ильзы чуть не насквозь, а потом посадил голой задницей на шип благоверного Игнатия! Я вышиб ему четыре передних зуба — не-ет, не сразу! Каждый я сначала вбил на полвершка в челюсть, а потом уже выворачивал! Я подвешивал его вверх ногами, разрезал подошвы и посыпал их солью… Нет, ты не представляешь! Но старый хрен, этот тупой недоумок продолжал стоять на своем! Ты не догадываешься, что он мне рассказал, а?

— Не-ет, — дрожащим голосом выдал Сергей.

— Ты не хочешь говорить правды! Ты не веришь мне! — обиделся хмурый. — А я хочу совсем малого, понял! Совсем немногого!

— Чего же? — оживился Сергей, сообразив, что ему предла— гают сделку.

— Ты какой-то бестолковый инкуб! Если ты вообще инкуб! Ну ладно… Этот хрен клялся, что он на самом деле вызвал тебя из ада! Это верно?!

— Врет! — заявил Сергей решительно.

Хмурый поглядел на него с прищуром, недоверчиво. И потя— нулся за пилообразными клещами.

— Врет, говоришь? — переспросил он зловеще.

Сергей промолчал. Он вдруг понял — сделка не состоится, ведь этот толстяк потребует от него чего-нибудь заведомо невозможного: философского камня, или просто груды золота, жемчуга, каменьев, а может приворотного зелья, или элексира вечной молодости. Ну откуда ему взять все это?! Нет, пропащее дело!

— А чего это ты повернулся эдак-то, а? То все признавал, всякую напраслину признавал, чего б я ни навыдумывал? А тут уперся вдруг? Странно! Может, ты и впрямь инкуб?! Вдруг этот нечестивец тебя и вытащил из самой преисподней?! Говори, пока никого нету! Я тебя не выдам! Вот те крест!

Хмурый вяло перекрестился, явно не придавая этому жесту особого значения.

— Ну погляди сам, какой я демон, ты что? — заволновался Сергей. — Потрогай, если глазам не веришь!

Хмурый усмехнулся криво, обнажив щербатые зубы.

— Инкубы умеют прикидываться, — сказал он, — ежели б нечисть в своем обличьи ходила, так и забот бы не было у порядочного обывателя, все сразу видно, хитришь, но хитрости твои белыми нитками шиты!

— Ладно, говори — чего надо! — выпалил неожиданно для себя самого Сергей.

— Вот это дело! — сразу оживился инквизитор. — А не обманешь?

— Нет!

— Я хочу знать дорогу туда!

— Куда?!

Хмурый обжег его взглядом маленьких свиных глазок, по лбу пробежали складки морщив.

— В преисподнюю!

Сергей ожидал чего угодно, только не этого. У него по спине потек пот — мелкими противными струйками потек. Надо было на что-то решаться, по крайней мере надо было протянуть время, отдалить новые пытки — может, появится проблеск. И он выдал:

— Я тебе покажу дорогу туда.

Хмурый затрясся, сразу протрезвел. Глаза его утратили злость, недоверие, стали полубезумными, бегающими — видно, он сам не ожидал столь быстрого решения вопроса.

— Но ты должен сказать мне, — продолжил Сергей, — зачем ты туда собираешься?!

— Я всю жизнь мечтал об этом мире! — выпалил хмурый. — Я верил, что попаду туда, не мертвым, не жалким грешником, обреченным на страдания, а одним из тех, кто несет эти страдания, одним из творцов его! Я всегда себя готовил к той жизни, я ждал ее… А ты не обманешь?

— Нет! — ответил Сергей.

— Давай хлебнем? — предложил хмурый и снова вытащил флягу.

— Давай, — согласился Сергей. И тут же спросил: — Какой сейчас год?

— Две тысячи семьсот двенадцатый от Преображения Христова, — с готовностью ответил инквизитор.

— Что-о?! — воскликнул Сергей. Ему показалось, что он ослышался. — Повтори! Повтори немедленно!

— Две тысячи семьсот двенадцатый от Христова Преображения, я же внятно сказал!

— Этого не может быть!

Хмурый развел руками.

— У вас там, наверное, свой отсчет? — робко поинтересовался он.

Сергей пропустил мимо ушей его слова. Он весь дрожал. Прошлое, пусть и самое жуткое прошлое, но свое, во многом знакомое — это одно. И совсем другое…

— Мы где, в Испании? Португалии?

Хмурый пожал плечами. Щеки его обвисли.

— Эспаньол? Франс?! Черт возьми, Каталония, Мадрид, Наварра, чего там еще-то, Тулуз, Гренада, Лиссабон, да?

— Мы в Гардизе, — сказал хмурый и немного отодвинулся. Он сидел с фляжкой в руке, но казалось, что позабыл про нее, вот-вот уронит.

Сергей понял, что взял слишком круто. И указал глазами на фляжку.

— Давай-ка, приятель, промочим глотки!

— Давай!

Они выпили. Нос у Сергея совсем отошел. Но сидеть становилось с каждой минутой все неудобнее — шипы делали свое медленное, но верное дело.

— Освободи меня, развяжи руки, — потребовал Сергей.

Хмурый заколебался. Привязанный инкуб, даже если он вовсе не инкуб, все-таки, надежнее, да и спокойней как-то! Развяжешь, а он и отмочит чего-нибудь такое, что потом или костей не соберешь, или на кол посадят. Нет уж, надо выждать — так думал хмурый толстый инквизитор, И все это Сергей читал на его отвратном лице.

— Ну, как знаешь! — проговорил он и отвернулся от хмурого.

— Я тебя развяжу, потом развяжу, — пообещал хмурый, — Только гляди, не обмани!

— Не обману, — сказал Сергей.

— А щас надо еще кое-что по протоколу выяснить. — Хмурый хлопнул в ладоши, крякнул гортанно.

Прибежал бритый и сразу занял свое место за столом — гусиное перо задрожало в его руке. Хмурый развернул свиток.

— Как доносит свидетель, испытуемый распространял кощунственные ереси о происхождении жизни на нашей грешной земле. При том утверждал, что человека создал не Господь Бог, а что его якобы родила обезьяна, в которую Господь вдохнул душу. Так?

Сергей уставился на хмурого, и во взоре его, видно, было столько всего, что свиток выпал из огромной руки с обгрызенными ногтями.

— Кто-о?

— Что — кто? — переспросил хмурый, и брови его зашевелились как змеи.

— Кто свидетель?! — заорал Сергей во всю глотку. — Вы тут все с ума посходили!

— Только без этого, — предупредил хмурый, — попрошу соблюдать спокойствие и выдержку. Вы не на гулянке и не на базаре, а в солидном заведении!

Сергея трясло. Но он взял себя в руки. Хмурый прав, сейчас на самом деле многое зависело от ею хладнокровия и умения приспосабливаться к обстоятельствам. Надо лишь проанализировать ситуацию, осмыслить происходящее.

— Хорошо, — проговорил Сергей мягко и подмигнул хмурому, будто напоминая о сговоре. — Хорошо, но один лишь малюсенький вопросик, вы разрешите?

Хмурый благосклонно кивнул. И поглядел на бритого — дескать, почему бы и не дать испытуемому перед началом самого интересного немного и потрепаться — это даже как-то благородно, великодушно.

— Скажите, на каком языке мы сейчас говорим? — спросил Сергей очень мягко и деликатно.

Сначала захохотал бритый. Потом залился смехом, нутряным и сдержанным, хмурый. Они глазели друг на друга, тыкали в испытуемого пальцами и не могли остановиться.

— На русском? — робко вставил Сергей и тоже хихикнул.

Хмурый сквозь выступившие слезы просипел:

— Похоже, я в тебе ошибся, малый! Какой ты к черту инкуб! Ты просто слабоумный, точно, трехнутый, сдвинутый! Ну рассуди сам — ведь ежели мы в Гардизе, то по-каковски нам надлежит говорить, а?!

— По-каковски? — на свой лад повторил Сергей.

Бритый чуть не упал со стула.

— По-гардизки, посади тебя на кол, по-гардизки! Ты, видать, совсем плохой, малый!

Сергей хотел промолчать. Но вопрос сам вырвался изо рта:

— А я на каком говорю?

Смех прервался. Оба инквизитора поглядели на испытуемого мрачно. Хмурый потянулся за клещами. Бритый покачал головою.

— Издеваться надумал? — процедил он раздраженно. Теперь и он не верил, что испытуемый демон.

— Ты говоришь на том языке, олух, — прошипел хмурый, — на каком тебя спрашивают, понял?! Или надо растолковать поподробнее?!

— Не надо! — быстро выпалил Сергей. — Вы лучше скажите тогда — я гардизец?

Хмурый долго глядел на него, соображал, что к чему. До него начало доходить. Бритый сидел с самым глупым видом и щекотал кончик собственного носа растрепанным пером.

— Да вроде раньше у нас таких не было, — наконец выдавал хмурый, — и вообще не похож обличьем-то, верно? — Он обернулся, ища поддержки у писаря.

Тот закивал, раззявил рот.

— Точияк, не нашенский — в Гардизе таких отродясь не водилось!

— А откуда тогда язык знаю? — ехидно вставил Сергей. Он еще сам не понимал, к чему ведет его игра, но пер напролом. Ему хотелось обескуражить противника, сбить с толку. Ведь его самого сообщением о том, что все они говорят по-гардизки, настолько ошарашили, что хоть руки подымай вверх и иди сдавайся в психушку! Одна радость, что психушек здесь судя по всему еще нету и когда пооткрывают — неизвестно. Что же касалось вопроса о происхождении человека одушевленного, это и вовсе было непонятно Сергею.

— Выучил! — заявил хмурый. И сам засомневался, покачал головой.

— Не-е, — робко протянул бритый, — чтоб так выучить-то, надо с самого детства учить! Я так думаю, тут совсем другое…

— Чего?! — Хмурый поглядел на помощника зверем.

— Я думаю, — бритый вдруг снова затрясся, отвел глаза от Сергея, побледнел, — я думаю, что он и есть инкуб самый настоящий! Инкубы все знают, по-всякому болтать горазды! Он просто это… недоделанный какой-то инкуб, такое мое разумение. — Язык у бритого опять начал заплетаться, но на этот раз явно не от выпитого. — Тьфу ты, силы небесные! Это ж надо?! Скоко раз я говорил, бросать надо эту работенку, бросать — и деру давать отсюдова, бежать без оглядки! Меня отец Поликарпий еще когда пристраивал сюда, все предупреждал: не боись ничего, не боись, Мартыний, все путем будет! Я думал, дурашлепина, а чего бояться-то, чего бояться — народишко все дрянной попадается, хилый, немощный, дрянь всякая и мразь, откуда среди их бесям взяться, ну откуда?! Так нет, пошел! А в том годе на колдуна напоролись, помнишь?! На настоящего! Скоко раз обещали, что не будет настоящих! И-ех! Врут все, проврались насквозь, ироды окаянные, нехристи поганые! И вот, на тебе — подсунули-таки настоящего, вон он — инкуб! Как пить дать, иикуб! А у меня баба и ребят шестеро, да еще одна есть…

— Ах ты поскудник, уставы нарушаешь? Гляди-и! — Хмурый закатил бритому Мартынию оплеуху. И тот разом примолк.

Теперь хмурый смотрел на Сергея с доверием. А значит, все будет как надо, по сговору. Сергей воспрял духом.

— Я ж вам сразу сказал — инкуб! — заявил он обретенным тоном комсомолочки-активистки. — Самый натуральный и вполне доделанный. Вон того, бритого, могу хоть щас сожрать! Плевать мне, что у него семеро с бабой!

— И еще одна-а! — плаксиво прибавил Мартыний. Он был вне себя — зубы выбивали чечетку, руки и нос окрасились чернилами, огрызок пера торчал изо рта.

— А нам и нужны инкубы, — грозно проговорил хмурый. — Пиши, чернильная душонка! Испытуемый признался в том, что он есть посланец ада, урожденный демон-инкуб, покушавшийся на души благочестивых горожанок… и горожан. Пиши! Инкуб был вызван из преисподней лжезаклинателем духом, лжетеургом и городским сумасшедшим по совместительству Барухом Бен-Таалом, выпущенным из-под следствия ввиду его полной невменяемости и в соответствии с нуждами Инквизиционной Комиссии… Написал?

Бритый воздел глаза на хмурого. И робко спросил:

— С трудом поспешаю за мыслью вашей, отец Григорио, — ведь коли он, то есть Барух этот, лжетеург и лжезаклинатель, то как же это он, нечестивец поганый, умудрился вызвать из преисподней демона?!

Отец Григорио призадумался, почесал свисающий на рясу подбородок. Но потом ответил с расстановкой:

— Потому и умудрился, что нечестивец! Пиши!

Сергей, забыв про боль в носу, про неудобное положение, слушал во все уши. Он не терял надежды.

А хмурый отец Григорио продолжал:

— И еще — упомянутый инкуб смущал гардизцев и простодушных селян лукавыми речами, в которых утверждал, будто Вседержитель вдохнул человеческую душу в обезьяну, зверя препоганого и препротивнейшего, коий есть порождение не Бога, а диавола и его слуг!

Мартыний опять приподнял голову.

— Так его ж прямо из склепа сюда приволокли, когда ж он успел-то?!

— На то и инкуб! — вразумительно ответил хмурый. — Пиши далее. А при допросе с пристрастием… из пасти испытуемого вырывались языки адского пламени, а из глаз сочилась зеленая бесовская кровь, а когда на дыбу подняли, из испытуемого потекли водопадом нечеловеческие нечистоты и вывалился до самой земле хвост с седой и колючей кистью на конце, а еще…

Бритый Мартыний вскочил, бросил перо на стол. Глаза у него побелели от страха, челюсть отвисла. Руками он закрывал лицо и вопил тонюсенько:

— Нет! Не-ет! Не пугай ты меня ради всего святого! Не давал я согласия с живыми инкубами работать! Не переношу, на дух не переношу! Наше дело неблагонадежных выявлять, а не с демонами… Отпусти! Отпусти, добром молю, не то сбегу отсюда!

— Цыц! — прекратил истерику отец Григорио. — Я щас из тебя самого инкуба сотворю, я щас из тебя, дармоед, хвост до земли вытяну! Садись и пиши! А ну, давай, покуда я сам перо не взял и кой-чего про тебя не прописал куда следует!

Сергея начинала забавлять эта сцена. Но виду он не показывал. Сидел смирехонько, потупив очи, хлюпая поврежденным опухшим носом.

— Значит, так! Смущал горожан и поселян, в чем и свидетельствовал городской сумасшедший, лжетург и нечестивец, упомянутый Барух, в чем и признался сам испытуемый.

Мартыний перестал скрипеть пером, уставился на чернильницу. Он был явно озадачен.

— Почему не пишешь, дармоед? Рука отсохла?

— Я полагаю, что свидетельство сумасшедшего — это чего-то не то, как вы думаете, отец Григорио? Или для благого дела сойдет?

Хмурый почесал выбритую макушку.

— Сойдет, Мартыний, для благого — все сойдет! Не слишком ли много ты себе позволяешь, а? Они, видишь ли, полагают. Чего ты там еще полагаешь, говори сразу, бездельник!

— Я полагаю, что все это следует шить! — твердо заявил воспрявший духом Мартыний.

— Как?!

— Дело, говорю, надо по кусочкам разложить, упорядочить, чтоб ни одна собака носом не повела, а потом и сшить, как полагается, по всем правилам…

Хмурый отец Григорио схватил с доски щипцы блаженной Ильзы и швырнул ими в бритого — тот ловко увернулся.

— Ладно, на сегодня хватит. Пошел вон!

Мартыния как ветром сдуло, он словно ждал этой благословенной команды.

— Значит, инкуб? — тихо спросил хмурый.

— Инкуб! — ответил Сергей.

— Я тебе бабу пришлю на ночь! Но после двенадцати жди. Не обманешь?!

— Сам не струсь! — Сергей рассмеялся в лицо хмурому. Он за эти прошедшие в пыточной часы настолько вошел в роль, что ощущал себя настоящим демоном.

— Эй, стража! — выкрикнул отец Григорио.

Загремели, зазвенели доспехи, ножны, мечи, алебарды. Сергея на минуту освободили, подняли, вывернули руки за спину. Поволокли. Потом сбросили вниз по какой-то скользской лестнице, заперли дверь. Это была темница.

Сергей долго разминал руки и ноги, расправлял спину. Поясница жутко болела. За пазухой что-то кололо. Он сунул руку — там лежала железная штуковина, которую он сам умудрился спереть из пыточной, уцепившись на ходу за доску. Во тьме было плохо видно. Но глаза привыкали. Сергей смотрел на штуковину, и все у него внутри холодело. Это был шип. Тот самый!

Отец Григорио не обманул. Через час Сергею принесли еду в большой миске и кувшинчик кислого вина. Еда была паршивой, тюремной — обычная баланда. Вино утолило жажду. А еще минут через десять грохочущий и звенящий стражник с прибаутками и хихиканьем столкнул к нему в подвал женщину — изрядно толстую и подвыпившую. Видно, прежде чем пойти в гости к инкубу, долго готовилась.

— Который тут демон?! — спросила она с порога,

И Сергей подумал — может, в последний раз, может, больше и не придется. Он ответил кротко, но с достоинством:

— Ну я демон.

Толстуха расхохоталась и бросилась ему на шею, наваливаясь исполинскими грудями, сбивая с ног.

— Страсть люблю демонов! — завизжала ова в ухо.

И Сергей понял — выспаться ему не дадут. Пропала ночь! Но он решил, пока не выяснит толком, что к чему, не притронется к этой пьяной потаскушке, главное — дело!

Он оттолкнул ее, сильно сжал руку у плеча.

— Ой! — страстно взвизгнула женщина.

— Спокойно! — остановил ее Сергей. — Я любопытный демон. Расскажи-ка мне об этом, как его — Гардизе. Где он, в какой стране, на какой земле, кто тут живет, кто чем занимается… и прочее.

Женщина кокетливо повела плечами, скорчила недовольно-игривую гримаску, просюсюкала:

— Потом, потом, мой пылкий кавалер… я горю, как адская жаровница, хи-хи! Ну же!

Сергей разглядел ее получше. Она была значительно младше, чем показалось ему сначала — лет двадцати пяти, не больше. Но до чего же упитана, толста! Может, здесь это почиталось особым даром, принималось за особую стать?! Она была черненькая, с пухлыми влажными губками и синими глазищами в пол-лица. Вздернутый носик говорил о легком взбалмашном характере.

— Отвечай! — приказал Сергей сурово. И усадил ее на широкую, застеленную слежавшейся соломой лавку.

— Какой противный демон, какой скушный, — обиженно протянула гостья. — Гардиз — это Гардиз, город и все, что вокруг города, понял? А живут тут всякие, дураки в основном! А бабы — точно, все дуры, я знаю, что говорю.

— Страна как называется? Континент?! Планета?!

— Чего-о?! Ты, небось, ненормальный демон.

Сергею уже надоело это выяснение — нормальный демон или ненормальный, он устал от него!

— Отвечай! — Он покачал кулаком перед самым носом пышнотелой красавицы.

И та струхнула, отпрянула к стенке.

— Не знаю я, ничего не знаю! Тут все живут. Чего прицепился!

— Вот все это, что больше и шире Гардиза, как зовется? — Для выразительности Сергей развел руками. — Земля?

— Совсем спятил?! — красавица хихикнула. — Где земля? Вокруг, что ли? Земля под ногами!

— А что вокруг?! — заорал ей в ухо Сергей. Он был вне себя.

Толстуха бросилась на него, обняла, впилась губами в его рот. Потом, когда долгий поцелуй закончился, она прошептала ему в ухо:

— Ах, я знала всегда, что демоны такие пылкие, такие страстные, просто жуть! Ты меня сжигаешь на неземном пламени. Жги, жги меня, мой милый демон! Какая нам с тобой разница, как зовется вся гнусная земля вокруг, до самого конца света, до края, где стоят небесные павлины с хоботами, свисающими к спинам ардагурских броненосцев… Всякие дураки ее называют Рогеда, ну и пусть, а я дальше стен Гардиза никуда не ходила, вот так. Жги меня, сожги совсем, мой милый инкубчик!

А чем, собственно, Рогеда хуже Земли? Ну чем? Наплевать на все! Права толстуха, она мудрей всех этих шаманов, в тысячи раз мудрее! С такими мыслями Сергей расстегнул платье на спине женщины, спустил широкие черные бретели с плечей — ив подземелье словно светлее стало от двух ослепительно белых колышащихся шаров. Он положил руку на один, нажал — и она утонула в податливой женской плоти. Толстуха сдавила ладошками его виски, потом ее руки скользнули на шею, плечи. Падая назад, она потянула его за собою. В эти секунды Сергей уже не понимал, где он находится — на Земле, на Рогеде, или еще где.

Он все же выскользнул из ее объятий. Стянул с пышнотелой красавицы платье, под которым ничего больше и не было, сбросил с себя рубаху, штаны… И ринулся в это дрожащее и перекатывающееся горящее тело. А когда он утонул в нем, когда полные руки и ноги обвили его, Сергей почувствовал всей кожей — да, она принимает его за настоящего демона, она уже сейчас трепещет, отзывается на малейшее его движение каждой клеточкой, каждой жилкой, он почувствовал, как прокатываются внутри нее томные судороги, как она вздрагивает и замирает, выгибается и потягивается. Он слышал, как она стонет, хрипит, вскрикивает, задыхается от наела кдения. И все это удесятеряло его силы, вливало в тело жар и еще большее желание, лишало разума. Он впявался руками в сочную мякоть, впивался, стараясь не оставить не обласканным ни кусочка кожи, он не боялся, что ей будет больно — чем сильнее и смелее были его руки, тем сладострастнее она билась под ним, тем горячее дышала в ухо, тем властнее впивались ее губы в его тело. Он сам ощущал себя демоном — жестоким и всесильным, алчным, неутолимым, ненасытным. Он был палачом, терзающим свою жертву. И эта жертва требовала от него пыток, боли, терзаний, сладких мук! Она вбирала в себя своего палача, высасывала из него все соки, подчиняла себе, околдовывала и тем самым превращала его в жертву, обрекала его на бесконечную томительно-дивную пытку, мучила его и содрогалась от его мук. Вот на таком пыточном кресле-кровати Сергей готов был возлегать вечно, покуда хватало жизни в жилах. Эта пытка была по нему!

В тот момент, когда стон вырвался из его горла, а сам он впился зубами в ее шею у плеча, когда все его тело сдавило, а потом вывернуло… на спину, голую спину упало что-то холодное и липкое. Это был финиш! Сергей свалился с извивающейся красавицы, грохнулся со скамьи наземь. Уставился в потолок. Там зеленело большое пятно. Еще одна густая капля нависала над лежащей, готовилась оторваться… и оторвалась. Большой комок мерзкой зеленой слизи плюхнулся со звучным шлепком на роскошную белую грудь, чуть задержался на выпирающем подрагивающем соске. И сорвался, стек по белому боку, потом по слежавшемуся сену, шмякнулся на пол.

Женщина, дотоле молчавшая, пялившая глаза на Сергея, вдруг взвизгнула, поджала ноги, отпрянула к стене и замерла. Сергей не сразу сообразил, что она в обмороке. Он передернул спиной — слизь слетела с нее, поползла к уже лежащей в грязи. Следом плюхнулась последняя капля, слилась с предыдущими. И из образовавшейся лужицы высунулся мутный глаз.

— Ах ты тварь подлая! — заорал Сергей, не удержавшись.

Глаз моргнул чем-то морщинистым, набежавшим сбоку. И послышался виноватый гундосый голос:

— Да, переход не слишком удачный вышел!

Из лужицы высунулась голова, потом плечи, руки и наконец вся фигура зеленого. Сегодня он как-то особенно крупно дрожал, словно его била лихорадка. Голова тряслась на длинной хлипкой шее, отрепья-водоросли болтались зеленой вялой лапшой. Одна рука тянулась к самому полу и опиралась о него тыльной сторэной четырехпалой ладони.

— А у вас все женщины на уме? — иронически пропаусавил зеленый. — Все плоть тешите?! Экий вы, право, жизнелюб!

Сергей и разговаривать не желал с наглецом. В такой момент, так все испортить, так влезть! Слизняк паршивый! Гнида болотная!

— Тебя сюда, между прочим, не звали! — процедил Сергей, натягивая штаны.

— А мы и не нуждаемся в приглашениях, мой юный друг, — равнодушно сказал зеленый и уставился на бесчувственную толстуху. Та была необычайо хороша в своей наготе и безмятежности.

Если б не зеленая мразь, Сергей бы еще долго наслаждался ее телом — уж до самого прихода отца Григорио точно! Но судьба решила иначе. Зеленый вдруг стал уменьшаться в размерах, сжиматься. Зато глазища его набухали все сильнее, становились огромными, выпученными до невозможности. Сергей изогнулся и сбоку заглянул в них. Ему стало страшно, он даже отпрянул к стене. В мутных бельмах-белках зеленого появились крохотные красные огоньки, они словно вынырнули из глубин мозга, разгорелись, рассеяли муть. И вместе с тем они сохраняли холодность и отчужденность змеиных глаз.

— Не надо! — закричал Сергей.

Но было поздно — из глаз псевдоинопланетянина вырвались два узких фиолетовых луча — будто скальпелями резанули они по сахарному телу женщины: отлетела голова — мячиком подпрыгнула на скамье, скатилась на пол, замерла с приоткрывшимся ртом, казалось, обида застыла на пухлых губках, глаза же так и не открылись. Осели вниз груди словно две спущенные футбольные камеры, вертикальная полоса прорезала торс, живот, распались бедра… и все застыло белым месивом. Ни капли крови не выступило из тела, ничто не запятнало ослепительной кожи. Сергей зажал рот рукой, чтобы не завопить. Он уже не мог контролировать себя.

С вытащенным из кармана шипом, зажатым в кулаке, он набросился сзади на зеленого. Удар был резок и силен. Но рука проскочила сквозь зеленую слизь, почти не задержавшись в ней. Сергей упал на колени, и опасаясь чего-то, перевернулся дважды вокруг себя, вскочил на ноги, уперся спиной в стену, приготовился защищаться.

— Не нужно дергаться, — прогнусавил зеленый, — вы же мне мешаете.

Сергей бессильно опустился на корточки, уставился на лежащую в грязи голову. Та вдруг приоткрыла огромные синие глазища, подмигнула лукаво, и изо рта совсем тоненько и игриво донеслось:

— На Рогеде вы, стало быть, на Рогеде.

Глаза тут же потухли, синь из них испарилась, а сами глазные яблоки вывалились желтыми шарами наружу. Изо рта свесился длиннющий синий язык — он был покрыт бородавками и влажен.

Сергея начало рвать. Он не мог сдержать мучительных позывов, тошнота подкатывала к горлу вместе с выпитым кислым винцом и проглоченной наспех баландой.

— Надеюсь, вы все поняли, милейший? — спросил зеленый.

Он уменьшился до карликовости, до размеров пятилетнего ребенка. Зато глазища его были не меньше ламп-фар с бронетранспортера 60 ПБ, на котором Сергею довелось немало поездить во времена службы в армии, даже больше! И была в этих глазах неведомая сила. Когда тело женщины оказалось изрезанным в крошево, лучи вдруг стали изумрудно-зелеными, и все обрубки, обрезки, огрызки, включая и голову, слились в изумрудном свете в один комок, вспыхнули, покрылись клубами дыма и исчезли. Лишь едкая гарь повисла в воздухе.

— Вот и все, — прокомментировал события зеленый. — И пусть она вам не морочит голову — гардизка, дальше стен никуда-а! Ложь все это! Профессиональный гинг с Цирцеи, вот так-то. Мы на этих гадинах собаку съели.

— Какой еще гинг? — спросил Сергей, сжимая рукой горло и часто моргая мокрыми глазами.

— Самый обычный, выращенный из плоти рогедянки — им для этого всего две клетки нужно. Ну ладно — это скучные материи! К вам отношения не имеют. Они вас не за того приняли.

Сергей же, потеряв интерес к зеленому, смотрел на солому — по всем законам она должна была вспыхнуть еще несколько минут назад. Но она лежала себе на скамье и была даже сыроватой на вид. Сергей сунул бесполезный шип в карман брюк. И тяжело вздохнул.

— Ну, теперь вы верите нам? — прослюнил в ухо зеленый. Он быстро увеличивался в размерах, начинал трястись. Отрепья-водоросли колыхались так, словно их раздувал ураган. — Даже бескровный искусственный гинг на поверку материальное вас, почтенный. Вы видели с каким трудом его берет луч лазера, это ж надо сколько мороки! А чтоб избавиться совсем, пришлось подключить аннигилирующие устройства — опять перерасход, опять мне в Осевое измерение придется входить в четвертьплоскостном режиме… А вы еще ругаетесь, обзываете по-всякому! Нехорошо, мой юный друг!

Сергей пожал плечами, он не мог вникнуть в происходящее. Ему хотелось домой. Но надо было держать слово, ведь хмурый отец Григорио надеется на него, ждет. И Сергей прохрипел с мольбою:

— Тут есть один, тоже материальный, я ему в преисподнюю дорогу обещал указать, проводить, значит, пообещал. А куда я его провожу, я и сам чего-то заплутал… Может, подсобите?

Зеленый явно обрадовался. Он стек в лужу, потом выпростался из нее свеженьким эдаким огурчиком, даже симпатичным каким-то.

— Отчего ж не подсобить! — прогнусавил он бодренько — подсобим! Спровадим, куда надо!

Сергей тут же пожалел о своей просьбе — еще загубят отца Григорио, изверги! А ведь мужик тот неплохой, другой бы на его месте уже давно с испытуемого семь шкур содрал.

— Так вот, — продолжал зеленый, вытягиваясь и приседая. — Вы ведь сообразили под конец, что Рогеда это не Земля вовсе, верно?

— Верно, — согласился Сергей.

— А похожа ведь, похожа?!

— Это точно, похожа. Можно и спутать!

Зеленый впервые за все время осклабился — из под отрепьев-водорослей показались желтенькие остренькие зубки, эдаким рядком, штук в сорок. Но тут же водоросли все снова скрыли.

— А ведь Рогеда и ее цивилизация — это одно из первичных отражений Основного мира. Понятно?

— Не очень.

— Я вам тогда не все сказал. Слушайте. Ведь отражения бывают разными — есть отражения объекта, а есть отражения отражений объекта, верно? Поставьте несколько зеркал под углами друг другу — и вы убедитесь в правильности модели. И каждое зеркало дает хоть маленькое, но искажение. Тут как в вашей игре «испорченный телефон». Но это я к слову. А суть в том, что ваш мир — это одно из последних, одно из самых искаженных отражений. И потому все у вас неладно, все плохо! Вот сами вникните: ведь задумываете вы все хорошо, как надо, и законы у вас, что надо, и идеал в общем-то сумели смоделировать верный, точнее, уловить через ряд зеркал. Но за что ни возьметесь, все наперекосяк — вот он эффект невидимых и неощутимых искажений.

— Есть тут что-то, — согласился Сергей, — это как постригаться перед зеркалом самому — обязательно куда-нибудь не туда ткнешь или не то оттяпаешь!

— Точно! Вы более сообразительны, чем кажетесь на вид! Нечего и тыкаться, милейший, ну зачем отражению дергаться и тыкаться, ежели оно лишь повторяет чьи-то движения?! Все равно ведь своих-то нету!

Зеленый перетек на стену, расползся по ней, махал руками-тряпками, шевелил морщинистым лбом.

— Миров, повторяющих Основной мир, не счесть. И везде одно и то же. Правда, есть разброс во времени, свои детали… но все оттуда, из Основного. Доходит теперь?!

Сергей встал, опираясь на колени, потянулся.

— Значит, я или вот писарь Мартыний, скажем, всего лишь ваши отражения? Что-то не очень-то отражения похожи на оригинал. Вы себя когда-нибудь в зеркале видали?

— Причем тут я? Причем мы? — обиделся зеленый.

— А как же?!

— Ни черта вы не поняли! Я переоценил вас, рано еще с вами связываться, и-эх!

— Значит, и у вас была Святая Инквизиция, заклинатели духов, пытки. Учение о Христе Спасителе, так? — гнул свое Сергей.

Зеленому такие вопросы явно не нравились. Он трясся пуще прежнего. Колыхал отрепьями, наливался гнусью и мерзостью, казалось его вот-вот прорвет будто созревший нарыв или волдырь.

— Вы акцентируете внимание на второстепенных вещах, как же так можно?! — гнусавил он. — Опять вы переход срываете! Опять оператору мешаете!

Сергей напрягся. Оглянулся. И тут же под сводами темницы прогрохотал знакомый звериноподобный рык. Опять заплясали прямо в воздухе кровавые тени, замельтешили отблески. Никакой стены позади не было. Кошмарное существо на четырех упористых выгнутых лапах стояло в полумраке. И не просто стояло, а мелко вибрировало, гудело, словно перенасыщенный энергией аккумулятор и все его составляющие. В студенистой массе на этот раз не было глаз, масса колыхалась, выпучивалась, пенилась. Из нее выпадали черные капли, растекались в пыли и грязи пола темницы. Но видел Сергей совсем другое — лишь две задранные над студнем-головою ручищи и огромный сверкающий лезвием топор в них. Время словно спрессовалось, его не было. Был лишь этот топор и сам Сергей — беззащитный, дрожащий, маленький.

А когда прорезались в студне два красных безумных зрачка, Сергей завопил, что было мочи, и последним судорожным, безнадежным и каким-то инстинктивным движением перекрестил четырехпалого урода. Жуткий, леденящий душу рев вырвался из разверзшейся смрадной глотки… и все пропало!

— Ну вот, — грустно вздохнул за спиной зеленый. — Теперь уповайте на самого себя! Мы вам помогать больше не будем!

Сергей, еще не прочухавшись, оседая у вновь появившейся заплесневелой стены, проканючил слезливо:

— А сами-то обещали, как же так?! Отца Григорио туда спровадить, а меня… А меня назад, к себе!

— Никто вам ничего не обещал, милейший. Над замкнутым циклом мы не властны! — прошипел зеленый как-то зло и стро— го. — Нечего других обвинять-то, когда сами виноваты.

Сергей понял, что дела его неважные, что на этот раз он не выкрутится — лучше б уж и впрямь, топором по башке! И все-таки перед смертью ему кое-что надо было выяснить.

— Откуда эти гады узнали про мою теорию происхождения одушевленного человека? — спросил он напрямик.

— Вашу ли? — засомневался с ехидцей зеленый.

— Ладно, неважно чью. Откуда, я спрашиваю?! Они и в свитке своем записали все. Тут не может быть совпадений.

— Это все Барух проказник, — прогнусавил зеленый, — он, кому, же еще в такие игры играть!

Барух Бен-Таал отдал тюремщику два звена от своей цепи, чтобы тот отвез его в пещеру у моря. Тюремщик мог забрать и всю цепь, так же как и инквизиторы. Но Барух предупредил их, что по старому поверью, кто заберет цепь силой, тот на ней и повесится к утру. Желающих рискнуть не оказалось.

— Да потише ты, черт старый! — ругался Барух на тюремщика.

Тот вез теурга по разбитой гардизской дороге в своей одноколесной тачке с двумя длиннющими ручками. Дорога была усыпана каменьями и всякой дрянью. А теург не переносил после пыток ни малейшего толчка. Он орал на каждой колдобинке.

— Какой же ты колдун, дьявол тебя забери, — сокрушался добродушный тюремщик. — Колдун бы давно исцелил себя! Нет, ты городской сумасшедший, а никакой не теург! Видали мы заклинателей духов, видали!

Барух не спорил с глуповатым увальнем. Ему все уже осточертело в Гардизе. Вон! Вон отсюда! И никогда ни ногой! Этот мясник чуть не отправил его на тот свет! Эх, лишь бы до пещеры добраться!

— Ну ладно, дальше сам, — пробасил тюремщик, — доберешься, тут близко. Нам туда запрещено! — И вывалил Баруха из тачки в пыль.

Барух полз долго. Полз, роняя капли все еще сочащейся из-под повязок крови в пыль. Но он видел цель. И потому дополз.

У входа в пещеру, последний раз полюбовавшись желто-зеленым гардизским морем, плавными взмывами берегов и неторопливыми волнами, он поднялся на ноги, оперся о стену.

— Вон! — проговорил он вслух со злобным выражением на лице. — Вон отсюда! — Последние слова прозвучали отнюдь не по-гардизски.

Переходник был запрятан под четырнадцатым камнем от входа. Барух два раза сбивался со счета. Но он начинал снова, он был упрямым. В голове все кружилось, глаза отказывались смотреть на белый свет даже в полумраке пещеры, перед ними все еще плескались желтые волны.

— Пора! — проговорил Барух.

Он вытащил прибор. Приложил его к груди. Надавил на сердцевину сквозь тоненькую кожаную перепонку. Круглый переходник задрожал, пещера наполнилась гулом. На раны старика словно кипятком плеснули. Он скорчил гримасу, съежился. И в тот же миг его выбросило в склепе, на широченной плите. Точность была невероятная! Барух расхохотался в голос. Он уже не чувствовал боли. Он торжествовал, ему опять удалось обдурить этих гардизских дураков!

Осмотревшись внимательнее, он убедился в своей правоте. Вход в инферно не был заперт. Он не успел замкнуть цепи, слишком быстро все произошло, слишком резвы оказались стражи! Они не знали, как запереть адские ворота, да и откуда им знать! Но золото позвонков они уволокли, утащили, корыстолюбцы, жлобы! Да знай они, что там, под плитами, сейчас золота в тысячи раз больше, в миллионы, они б с ума посходили от этого знания. Быдло! Дикари!

Сейчас Баруху не нужна была гексаграмма. При открытом входе переходник сам создавал микрополя, сам разрушал поверхностно-слабые связи, этого хватало.

А ведь все плохо кончилось, потому что он забыл прочертить обережный круг. Это непростительный промах! Но что теперь слезы лить?! Теперь надо уносить ноги от сюда.

— Вон!!! — изрек Барух Бен-Таал из Гардизы, он же Аргавар Блистательный из Внутреннего Мира, магистр пространственно-временной баллистики, прима-бакалавр замкнутых структур. — Во-онШ

Никто из гардизцев не понял бы его выкрика. Но им и незачем было его понимать. Как в прошлый раз открылись два провала по обеим сторонам от надгробной плиты, полыхнуло до сводов адским огнем, запахло серой, черный дымок заструился меж изъеденных временем саркофагов.

Барух-Аргавар заглянул в зияющую бездну, и вытянутое изможденное лицо его окрасилось багровыми отблесками Преисподней. Он сделал шаг вперед, вскинул руки над головой. И полетел в огнедышащую пропасть.

Сергей внимательно слушал зеленого. Кто знает, может, тот и не врал. Полной уверенности не было, тем более, что зеленый умел убеждать собеседника.

— Это Барух-пройдоха вытянул из тебя мысли, — гнул свое скользкий инопланетянин, — а потом и выложил этим олухам, они падкие на всякие такие штучки. А ему нужна была, извините за выражение, отмазка. О-о, этот деятель всех продаст и всех купит. Наша агентура за ним уже четвертую сотню лет гоняется по всем измерениям!

Сергей готов был поверить во все эти измерения, в гонки за барухами, гингами и прочими сатанинскими отродьями, он уверовал уже в отражения, во внутренние и внешние миры, почти во все… но причем все-таки он?! Почему он должен мыкаться между всеми этими нелепостями?!

— Замкнутый цикл, — твердил свое зеленый. — В мире есть силы, которые выше остального. А что касается людей там всяких и прочих разумных, бросьте вы эту чушь про какое-то там дыхание, про зачатие из космоса, бросьте! Все разумные и неразумные твари во всех мирах, включая и отраженные, это лишь гадкие и вонючие комки слизи! Никакой в них души не было, нет, и никогда не будет! Запомните — не будет! И вдыхать-то ее некому, почтенный, некому! — Он стучал себя по морщинистому покатому лбу и клялся: — Связи, чисто материальные связи вот тут! И ни черта больше! Замкнутые и разомкнутые цепи, системы и подсистемы. Все!

Он гипнотически действовал на Сергея. Тот вообще был подвержен влияниям всевозможных шарлатанов, заклинателей, экстрасенсов и прочей шаманствующей братии. Но зеленый был на три головы выше их всех. Он лишь самую малую часть говорил. Все основное шло прямо из его зеленой головы в Сергеев мозг, шло телепатически и еще как-то, как сам Сергей не понимал, наверное, на уровне сверхсознания. И спорить с зеленым было бесполезно.

Когда дверь темницы распахнулась, слизистый заклинатель висел живым сталактитом на потолке. И отец Григорио не заметил его.

— Ну что, инкуб, — пробасил он с напускной усмешечкой, скрывающей неуверенность, — провалимся в тар-тарары, к едреной матери?!

Сергей рта не успел раскрыть.

— Провалимся! — вместо него изрек зеленый сверху.

И отец Григорио кубырем скатился вниз по скользкой лестнице, ударился массивной башкой о нижнюю ступеньку.

— Еще как провалимся!

Рваная трещина разделила подвальный пол на две части. Вырвался откуда-то снизу холодный синий свет, замигало что-то, забулькало, зазвенели вдалеке крохотные певучие колоколыщ. Дохнуло морозом.

— Чегой-то куда-то не туда шлюз открыли, — пожаловался зеленый гундосо. — Теряем квалификацию! Впрочем, какая ему, обалдую, разница!

— Нам туда не надо! — натужно прохрипел с земли хмурый отец Григорио.

— Человеку не дано знать, куда ему надо, — продекламировал зеленый. — Пошел отсюда!

Словно подчинившись ему, отец Григорио на карачках пополз к трещине. И был он похож на ползущего к водопою обезножившего бегемота.

— Нехорошо как-то, — подал голос Сергей, — не по-людски!

Зеленый стек по стене. Выставил мутные буркалы.

— Не вам говорить, милейший, — прогнусавил он, — лучше на нос свой поглядите.

Сергей машинально ощупал нос — тот был огромен и горяч. Но все равно хмурого было жалко. Заодно Сергей языком проверил дыру в десне. Дыра заростала, но половина языка в нее вмещалась.

Отец Григорио с воплями и ругательствами полетел вниз. Через минуту все стихло.

Зеленый подполз ближе к Сергею. Заглянул в самые глаза. И прослюнил:

— А почему бы и вам не попробовать?

— Не-ет! — закричал Сергей.

Но какая-то незримая сила уже волокла его к трещине. Он упирался, расставлял ноги. Потом упал, вцепился руками в край. Но его словно гигантским сверхмощным пылесосом затягивало в синеву.

— Идите, идите, — напутствовал зеленый Сергея. Даже ручкой помахал. — Вам теперь все равно куда…

— Как это — все равно?! — выкрикнул Сергей, уже наполовину скрывшись в провале.

Зеленый пожал хлипкими плечами.

— Судьбу не переспоришь, — философски изрек он.

Сергея закружило, завертело, ударило снегом в глаза. Ледяные, пронизывающие насквозь струи подхватили его, опрокинули, понесли. А перед глазами сам по себе встал вдруг ослепительно белый сугроб с алым, будто только что разлившимся поверху пятном крови.

И тут же все пропало. Его швырнуло в мрак, грязь, безвестность. И снова он вскочил, бросился бежать, не понимая, куда бежит, зачем, от кого. Поскользнулся, упал, разбил лоб, что-то выронил. Но тут же поднялся. Стужа сковывала руки и ноги, забиралась под рубаху. А он все бежал и бежал, падая, поднимаясь, снова падая, сбивая каких-то невидимых прохожих.

В подворотне его схватили за руки и с размаху ударили о кирпичную стену. Потом еще раз. Он ничего не видел, ляпа чувствовал, как сыпятся на него градом удары. Били жестоко и больно. Били беспощадно! Сначала руками, потом ногами — с озверением, с матерными приговорками и криками. Били двое. Но он не мог разобрать, кто именно, лишь мелькали в свете фар случайных машин по стенам подворотни две черные тени: одна огромная, высоченная, другая совсем маленькая, карликовая.

А напоследок, когда Сергей уже вообще ничего не видел в кровавом тумане, кто-то нагнулся над ним и просипел сифилисным шипом:

— Еще сунешься, падла, заказывай панихиду! Понял?! Мы тя, сучару, отучим поганный нос совать куда не надо! Мы те башку-то свернем, попомни!

Сергей еле дополз до подъезда. Какой-то поздний алкаш-бродяга помог ему подняться наверх, к дверям квартиры. Но увидав на свету избитого, залитое кровью лицо, изодранную в клочья совсем не зимнюю одежду, покрытое синяками и ссадинами тело, тут же убежал в ночь.

Две недели Сергей не выходил из дома. Первую он вообще не мог встать. Лишь на третий день подполз к телефону и позвонил на работу. Его там не узнали, голос звучал совсем непохоже — наверное, подумали, что кто-то разыгрывает.

За первые пять дней Сергей съел все запасы харчей в доме. Остальные девять голодал, лишь воду пил. Может быть, это и спасло его.

Очухался он сразу. После двухнедельного кошмара как проснулся. Встал свежим, бодрым, чуть покачивающимся от слабости. Лицо почти зажило, синяки сходили. Опухолей уже не было. Лишь ссадины да царапины сияли тут и там. Но это было не столь страшно.

Сергей пошел на улицу. И чуть не упал. Голова закружилась. И все-таки он преодолел себя, зашел в магазин и купил сухарей, ничего больше не завозили. В другом шло побоище из-за консервов «Завтрак туриста» — их завезли с утра, а очередь, как выяснилось, стояла еще с позавчерашней ночи, народ и осерчал. Сергея выручила знакомая продавщица. В другой бы раз не дала. Но увидав его избитую рожу, всплеснула руками.

— Сережа, ты?! Из-под катка, что ли?!

Еще три дня он отъедался, чем Бог пошлет. На работу больше не звонил — ну их на хрен! Все одно на заработанные деньги ничего не купишь. Лучше на паперть или в подземный переход с кепкой!

Все это время Сергей не притрагивался к бутыли. Он ее поставил на шкаф, там она и стояла. Шипа он не нашел, наверное, обронил по дороге, может, выпал в подворотне, когда били. Сергей поглядывал на тот, верхний шип. И ему казалось, что не было никаких двух шипов, что был лишь один. Но как он мог оказаться тогда, еще до его визита к инквизиторам, там, возле сугроба? Это выходило за рамки как возможного, так и разумного. А потому Сергей и не ломал особо голову.

В эти долгие и тяжелые дни, когда боль сковывала его тело, не давала шевельнуться, Сергей лежал на диване и размышлял. Нет, он не переживал в памяти всех своих злоключений, передряги до того надоели ему, что не хотелось и вспоминать о них. Он думал о словах зеленого, и о своей внезапной ночной теории, которая в ту ночь казалась ему снизошедшим сверху Откровением, и в которой он начал сомневаться позже. Мозг работал плохо, видно, и ему досталось крепко в подворотне. А может, он просто устал, кто знает. Но Сергей ворочал мыслями-жерновами: как Сизиф катил свой камень на вершину горы, так и он вздымал ввысь тяжелый путанный клубок мыслей — сизифов камень срывался, летел в пропасть, и клубок мыслей валуном катился вниз. Сергей в тысячный раз проверял себя, отслеживал этапные точки эволюционного процесса, все сопутствующее — и получалось, что прав он, а вовсе не ученые-шаманы, обладатели степеней и званий, не зеленый инопланетянин, это порождение вообще неизвестно чего. Он был прав! Божественное Дыхание сметало с лика Земли остатки ненужной глины, а нужную превращала в иной материал, более пригодный для самого Творения, для созидания сосуда, в который можно будет вдохнуть Душу. И никакие там не метеориты, пролетавшие возле Земли и якобы повлиявшие на здоровье динозавров, которые тут же начали вымирать! И не оледенения — сколько их было, и всегда приспосабливались к ним или уходили на юг те, кто мог и хотел выжить. Нет! Не надо придумывать несуществующего, не надо искать причины — ее нет! По дарвиновской теории все застыло бы на уровне простейших, на уровне амеб. Вымерли бы все слабенькие и неприспособленные амебы, выкристаллизовались бы амебы сильные, могучие и приспособленные… И все! Никогда бы из амебы не вывелась путем «естественного отбора» даже самая пропащая и жалкая рыбешка. Никогда! Но что-то вдохнуло в амебу потенцию, дало ей сил породить нечто отличное от себя. Да, жизнь развивалась скачками. В промежутках она не развивалась, а просто совершенствовалась внутри видов, вот тогда-то и шел «естественный отбор». Но стоило подуть Божественному Дыханию или, по выражению шаманов, стоило Земле в очередной раз пройти сквозь зоны жесткого космического излучения, и появлялись новые виды, неожиданные и нежданные. Так появился и человек, не пресловутый венец творения, и не развившая обезьяна, а сосуд, сотворенный из глины-биомассы, сосуд, в который вошел Дух.

Пока Сергей размышлял, он верил в свои выкладки, он верил хотя бы потому, что все прочее было лепетом сосунка или заведомой атеистической ложью, сфабрикованной по соцзаказу. Он верил, потому что не верил шаманам, шаманящим и просто ради искусства шаманства и из желания выделиться, создать касту избранных, окружить себя ореолом тайны и избранничества. Они вырабатывали свой язык, шаманский, — что бы их не могли понять. Они писали на нем трактаты. И требовали, чтобы на эти трактаты молились, чтоб все делали только по ним. Шаманы задавили слабенькие ростки пробившейся в Средневековье науки, они заменили ее наукообразием. Они убили язык живой и создали терминологию — язык мертвый, табуированный для непосвященных и напичканный миллионами символов, имя которым — пустота! они били в шаманские бубны, собирались на Большие Камлания, давая им звучные наименования симпозиумов, конгрессов и конференций. Они пыжились и дулись, придумывали для себя все новые и новые фасоны академических и магистерских мантий. Но оставались бесплодными шаманами. Они могли до посинения бить в бубны и кружиться в ритуальных плясках, могли бросить все силы на сочинение гимнов самим себе, могли даже заставить непосвященных поверить в свое особое предназначение. Но внутри них был вакуум и абсолютный ноль. Они были пусты, как пуст радужный и раздутый от важности мыльный пузырь. И все их шаманские пророчества были пузырями. Нет, не мир земной был отражением иного мира, отражением мрака и хаоса были лишь шаманящие в нем. Да, они сумели организоваться внутри себя, породить системы. Но они оставались олицетворением мрака и они несли в жизнь хаос. Не верил им Сергей. Нельзя им было — верить, ибо мысль, клокочущая в шаманах, была не способом их жизни, а лишь средством для достижения их целей.

Но стоило ему встать с дивана, стоило соприкоснуться с реальностью грязных и мрачных буден, и он начинал сомневаться в себе, начинал чуть, еле заметно, приплясывать под ритмичные бубны шаманящих, начинал пережевывать слова зеленого. Тоща он вообще переставал думать — а зачем? Зачем, если есть те, кому положено, кому от рождения суждено быть шаманом и объяснять непосвященным суть непонятного. И все же жило в нем что-то, неощутимое, но все время державшее в напряжении. И он знал, что один миг Откровения несет в себе в тысячи раз больше правды, чем тонны томов шаманящих, чем пирамиды трактатов.

А вообще-то он старался поменьше думать.

Вот и сейчас, окончательно придя в себя, он решил навестить свою старую и верную подругу, которая никогда не прогоняла его, всеща откидывала край одеяла, даже если он приходил после годовой разлуки и приходил без звонка. Подругу звали Ирой, было ей под тридцать, а может, и больше. Жила она всегда одна.

Но по дороге Сергей решил завернуть еще в одно место. Он давненько собирался зайти туда — все три недели его мучила неотвязная мысль. Хочешь, не хочешь, а мозги проверить надо. Он тешил себя надеждой, очень слабенькой, хлипкой и жалкой. Но все же это была надежда! А вдруг ничего не было?! Вдруг ничего нет?! Почему, собственно, он не может оказаться обычным психом, шизоидом, каких пруд пруди в стране, чуть ли не каждый третий?! Это было бы спасением! Если ему скажут, что все происходит лишь в его перегруженной и усталой башке, он расцелует такого диагностика, он его до гробовой доски поить будет! Лучше быть трехнутым и сдвинутым в любой фазе, но только… Что только? Сергей встряхнул головой. Эх, дорого бы он отдал, чтоб оказаться рядовым советским сумасшедшим!

Конечно, он не собирался идти в районный психдиспансер, этот путь был заказан: каждого добровольного визитера в столь благие места немедленно оприходывали, и через некоторое время он оказывался в одном из отделений разветвленного архипелага лечебно-трудовых профилакториев. Да, стране нужны были рабочие руки, и она не упускала удобного случая заполучить их в бесплатное владение! Ведь для этого не требовалось ни суда, ни даже заключения пресловутой тройки. Сергею не светило в один прекрасный день проснуться в профилактории при цементном заводе или хаммеровском химпредприятии. Он хотел еще хоть немного пожить на воле.

И потому пошел к частнику. Адресок подкинул один знакомый алкаш у магазина. Алкаш был человеком надежным, когда-то сам чуть не профессором числился.

Дверь открыла худенькая маленькая женщина.

— Чего надо? — поинтересовалась она.

— На прием, — грубо ответил Сергей.

— А деньги есть?!

— Сколько?

— Полсотни — десять минут. Остальное сам дохтур скажет скока!

Женщина смотрела на Сергея с поразительным недоверием, все время заглядывала ему за спину, будто там кто-то таился. Она заставила снять куртку, ботинки, оставить сумку в прихожей на крючке. Тапок не дала. И от этого Сергей уже ощутил себя пациентом, больным.

— И гляди, малый, дохтура чтоб не утомлять? — Она снова заглянула ему за спину, хлопнула ладошами, словно комара ловила. Зло прошипела: — Приводют за собой всяких! Иди уж!

Прихожая была большой и грязной, замусоренной до предела. Вверху, под самым потолком горела крохотная лампочка ватт на двадцать, не больше. Дверей было несколько. Сергей не знал, куда идти. А женщина уже ушла и, по звуку щеколды, видно, заперлась.

Сергей сунулся в ближайшую дверь. И тут же отпрянул — за дверью, в тесной каморке стояла голая старуха в бигудях и терла себя мочалкой. Квартира, наверное, была коммунальной.

— Где тут врач принимает? — спросил Сергей неуверенно.

Никто не откликнулся.

Тогда он открыл следующую дверь. За ней двое худосочных юношей занимались любовью с одной, еще более худосочной, дамой. На даме была шляпка с перышком, туфельки и бантик на шее. Юноши также были в шляпах и ботинках. У одного на шее болтался галстук, у другого бабочка. При виде Сергея юноши приподняли шляпы. Дама вынула изо рта предмет вожделения, принадлежавший одному из юношей, и мило улыбнулась. Во рту у нее не хватало половины зубов.

— Пардон! — выдавал Сергей.

Он все три недели не общался с женщинами. И потому даже эта вызвала у него некие подобия чувств. К Ире! К Ире!! К Ире, черт побери!!!

Но сперва к «дохтуру»! Это важнее. Это может быть спасением!

Из-за третьей двери вывалился пьяный мужик в одной синей разодранной у плеча майке. Мужик был здоров до безобразия, видно, когда-то занимался штангой или культуризмом, а потом заплыл и стал живым шкафом.

— Ты кто-о?! — свирепо спросил мужик.

И не дождавшись ответа, побежал по коридору. Хлопнула дверь. Раздался звук спускаемой воды. И трехэтажный мат. Это навряд ли был доктор.

Четвертая дверь распахнулась сама. Казалось, она не была плотно прикрыта — кто-то подсматривал за Сергеем, ждал, пока он поровняется с дверью.

Высунулась рука — и Сергея потащили внутрь.

— Скорей! Скорей!

Сергей опешил. Голос был женский, сочный, нутряной. И рука была женской, пухлой, с колечками и браслетиками. Прежде чем он успел что-то сообразить, его затащили в комнату. И какая-то дама с горящими глазами набросилась на него, страстно заговорила в лицо:

— Я все знаю, вы шли ко мне! Скорей! Все готово! Берите же меня, прямо здесь, немедля, — она скинула длинный халат с китайскими драконами, отступила на шаг, выставив плоский живот и длинные козьи груди, ослепительно улыбнулась — рот был полон золота. — Ну же! Я ваша!!!

Сергей дернул ручку двери. Но она не открылась; дама опередила его, уперлась в дверь длинной ногой в черном ажурном чулке.

— Что вы медлите? Или вы предпочитаете экзотику, что-нибудь этакое?! Да, шалун?! Я согласна! На все согласна! Пусть дым коромыслом стоит, ну же, скушайте меня с потрохами, скушайте так, как вам это нравится! Ах, вы проказник!

Она подкинула ладонями груди — и те стали выделывать неимоверные пируэты. А когда дама до предела выгнула свой стан и полуобернулась, уперевшись ладонями в затянутые черным ножки, Сергей задумался — может, и впрямь «скушать»? Но глаза, глаза! Это были глаза ненормальной, чокнутой! Нет, он отвернулся.

Дама набросилась на него сзади, вцепилась ногтями в плечи. Застонала на ухо:

— Ну куда же вы?!

Черная нога захлестнула торс Сергея, обвила живой змеей, словно в ней и костей не было. Одна грудь дамы застряла у него под мышкой, и он никак не мог выпихнуть ее обратно. Дама вжималась в него всем телом и уже не стонала, а скулила, повизгивала:

— Останьтесь! Делайте, что хотите — мучьте, издевайтесь, режьте на куски, насилуйте, бейте, рвите! Но оставайтесь! Я вам заплачу! Я богатая! Я могу много вам заплатить! Ну же?!

Последнее добило Сергея. Он с силой отпихнул даму назад. Вырвался. Захлопнул дверь. Выскочить в коридор страстная особа не посмела.

Минуты три Сергей стоял и не мог отдышаться. Потом смело направился к последней, пятой двери. И распахнул ее.

— Я на прием! — заявил он с порога.

— Да что вы говорите? — откликнулся кто-то невидимый из-под стола, стоявшего у широкого окна.

Комната была огромна и светла. На вешалке у входа висел белый халат. В стеклянном шкафчике были разложены по полкам инструменты, медикаменты и какие-то чистые бланки.

— Мне сказали, что тут принимает опытный психиатр, так?!

— Кто сказал? — донеслось из-под стола.

— Надежные люди!

— Э-э, тогда другое дело! — Над столешницей показалась крупная розовая голова.

Сергей обомлел. Перед ним была точная копия отца Григорио. Если хмурый отец был просто до неприличия, до безобразия черен, то «дохтур», двойник хмурого, был до безобразия бел и сдобен. Но те же кустистые огромные брови, тот же подбородок, те же свинячьи глазки… Все — то же!

— Сергей…

— Фамилия не обязательна! — опередил пришедшего врач. — Осторожность не помешает. А меня называйте просто Григорием.

Сергей кивнул в растерянности. Григорию было лет шестьдесят.

— А вы случайно не были… — начал Сергей.

— Нет! — твердо ответил доктор. И добавил, потупив очи: — Вы взнос внесли?

Сергей достал бумажник и отсчитал пятьдесят рублей.

— Нет-нет! — замахал руками Григорий. — Не мне! Идите и отдайте моей жене. Соседняя дверь!

— Ну уж нет! — взорвался Сергей.

Григорий понимающе улыбнулся — подбородок обвис, а щеки превратились в два огромных помидора.

— Все ясно, — приторно прошелестел он, — вы, разумеется, успели пообщаться с ней… вы меня понимаете, молодой человек? Все ясно, снимайте штаны!

Сергей отшатнулся.

— Зачем?!

Доктор Григорий развел руками.

— То есть, как зачем? У вас ведь, э-э, сексуальное, разумеется, расстройство? Снимайте, снимайте, не стесняйтесь никого!

— А что, тут есть еще кто-то? — глуповато вопросил Сергей.

— Ни в коем случае, — ответил доктор, — все предупреждены. — Он поднес указательный палец к губам. — Как оценила вашу потенцию жена? Только честно, прямо, она мне все равно расскажет обо всем, — он опять улыбнулся, — до самых мельчайших интимных подробностей, ну-у?!

Сергей устало вздохнул. И присел на краешек обтянутой клеенкой койки.

— Я собственно, по другому вопросу. У меня видения.

— Т-ш-ш-ш! — зашипел на него румяный Григорий. — Держите себя в руках. И не врите! Скорее рассказывайте, как все с ней было? В какой позе? Сколько? Подробнее описывайте, красочнее! И покажите на себе, давайте, давайте, это для диагноза надо!

Сергей опешил. Но в этот миг распахнулась дверь, в нее просунулась голова страстной дамы. Послышался капризно-надменный голос со сварливыми интонациями:

— Он все врет! Не верьте! Никакая я ему не жена! Ах ты старый развратник, поганец, негодяй!

В дебелого Григория полетела метко пущенная зеленая ваза. Сергей глаза закрыл. Но Григорий ловко пригнулся, спрятался за столом. И ваза пролетела мимо, вышибла со звоном стекло, упала на улицу.

— Не мешайте мне принимать пациентов! — раздалось из-под стола.

— Он пришел ко мне! — завопила дама. — Не смейте его забирать! Он мой!!! Пустите! Кто там, пустите немедленно!

Дама скрылась. И в комнату заглянул мужик в майке. Он извиняюще улыбнулся, проговорил с натугой:

— Прощения просим, я эту дуру выпер, вы не серчайте! Ща мы с ней разберемся!

Он закрыл дверь, и из коридора раздались сначала гневные, потом нечеловеческие, а напоследок в сладострастно-дикие вопли. Видно, они там разобрались.

— Значит, не сексуальные? — обиженно переспросил Сергея доктор Григорий.

— Нет.

— Жаль! Ну ладно, рассказывайте!

Сергей принялся долго и нудно описывать все, что с ним происходило. Доктор слушал. Слушал уперев обе руки в щеки, наморщившись, занавесив глаза густейшими белыми бровями.

Через полчаса Сергей понял, что доктор спит. Тогда он осторожно встал и пошел к выходу. Но не доходя двух шагов до двери, замер как в столбняке. На вешалке под халатиком висела грязно-серая ворсистая ряса с капюшоном. Это было уже слишком!

Он хотел повернуться, еще раз посмотреть на доктора Григория. Но скрипучий голос его опередил:

— Та-ак-с, диагноз ясен! Сейчас мы сверимся, — раздался шелест страниц, потом прозвучало громче: — Вот, все про вас и написано! Значит, так — шип вогнать на три вершка, нет, пардон, на вершок! И повернуть три раза, как указано на рисунке. Все предельно просто, тут делов-то на пять минут!

— Что-о?! — взревел Сергей. — Какой еще там шип?!

Перепуганный доктор Григорий спрятался под столом. Но не смолк.

— Я извиняюсь, ошибочка, не ту инструкцию прочитал, — скороговоркой верещал он. — Вот нужная: при маниакальных психозах, которые проявляются в кажущихся перемещениях в пространствах, необходимо хирургическое вмешательство, та-а-к-с, это мы пропустим, вот — лоботомия! Это то, чего вам, мой юный друг, и нужно!

Доктор Григорий выскочил из-под стола с огромным коловоротом в руках, побежал к Сергею. Был он жирен, тяжел, и потому бежал медленно, с одышкой.

— Стойте! Стойте же! Операция-то пустяшная, пять минут — и гуляй, Сережа! Куда вы?!

Сергей вылетел в прихожую. И споткнулся о чьи-то тела. Уже падая, он разглядел, о чьи именно — это огромный мужик-шкаф возлегал на даме с длинными козьими грудями. Дама не могла, судя по всему, ни визжать, ни стонать, она лишь томно хрипела. До Сергея ей не было дела. Зато мужик начал подниматься.

— Я его щя месить буду! — пообещал он с затаенной злобой.

— Держите его! Держите! — доносилось из кабинета доктора. — Он с операционного стола убежал! Хватайте больного! Да огрейте же его чем-нибудь, сбейте с ног!!! Уйдет больной!

Мужик с треском разодрал себе майку. И как был, в одних обрывках, пошел на Сергея. Дама, судя по всему, ожила, и тоже поползла к гостю, зубы ее хищно клацали, изо рта капала слюна.

Гинга! Вот это настоящая гинга, подумалось Сергею. Паршивые дела! Жуткий дом! Он дернулся было. Но дама уже впилась зубами в его лодыжку, потянулась руками выше. Он завопил и, превозмогая боль, выдрал ногу. Бросился к входной двери.

— Воры! Вор-р-ры-ы!!! — орала сухонькая женщина, та самая, что открывала дверь. — Карау-у-л!!!

Она больно ударила Сергея скалкой по спине, потом закатала в лоб. Мужик в разодранной майке настиг его, сбил с ног могучим ударом. Следующим он выбил Сергея за дверь, да так выбил, что тот летел весь пролет по воздуху, потом грохнулся.

На лестничной площадке стояли юноши в шляпах и курили. Они с укоризной поглядели на свалившегося им под ноги мужчину. И брезгливо отвернулись. Дама в шляпке выглядывала из дверей старинного лифта. Она была там не одна. Но Сергею уже не удалось разобрать, с кем. Он вскочил на ноги и бросился бежать вниз, прыгая через три ступеньки.

— Хватайте пациента, дармоеды! — неслось ему в спину. — Из-под скальпеля сбежал! Хватай гада! С ног, с ног сбивайте! Вали его! Бей! Да по башке бей, по башке! Все равно вскрывать будем! Держи-и-и-и!!!

Сергей спустился вниз одновременно с лифтом. На этот раз сумел разобрать — дама в кабинке была с двумя пожарниками. Но занималась она тем же, чем и с худощавыми юношами. Увидав растрепанного Сергея, кто-то из троих нажал на кнопку, и кабинка поехала вверх.

— Адье, мои шер! — послышалось из нее и расстаяло в высях.

Сергей выскочил на улицу. И еле увернулся — рядом с ним, в двух сантиметрах, грохнулась об асфальт большая зеленая ваза. Один из осколков вонзился ему в щеку. Но вынимать его было некогда. Сергей припустился от страшного дома во всю прыть.

Две остановки он бежал пешком. Оглядывался ежесекундно. Ему казалось, что доктор Григорий и вся братия гонятся за ним по пятам.

К подруге он ворвался совершенно измочаленным, злым, дерганным. Та руками всплеснула. Но Сергей не дал ей и слова вымолвить.

Все испытанное им, все накопившееся, все долго сдерживаемое прорвалось наружу яростным, безумным фонтаном, вулканической лавой. Он не поздоровался, не сказал ласкового или хотя бы приветливого слова. Он набросился на нее как зверь — с шумным алчным дыханием, рыком, всхлипами. Прямо в прихожей он подхватил ее на руки, подхватил, грубо сжав ее широкие бедра, вскидывая над собой, вжимаясь головой в упругий живот.

— Ой, с ума сошел! — восторженно завизжала она.

Но он ничего не слышал, ничего не понимая — он нес ее в комнату. Он ударил в дверь ее спиной, та распахнулась. Он ничего не видел, шел вслепую. Но он знал, где диван, и не боялся промахнуться. С размаху он бросил ее на высокие подушки, сам опустился на колени, рванул полы халата — лишь пуговицы полетели во все стороны, узенькие беленькие трусики затрещали под его рукой, и превратившись в обрывочки, полетели за спину. Взвизгнула молния на брюках. И в эту секунду, когда он на миг отпустил ее, она подтянула ноги к груди, свела их, заслоняясь от него, глядя испуганными ошалевшими глазами. Но он, просунув ладони внутрь, резким движением развел их, вжался между ними, не вставая с колен, притягивая ее к себе… И она, вздрогнув и тут же расслабившись, обхватила его голову, прижала к груди и в голос рассмеялась, торжествующе, раскатисто. Она давно ждала этой встречи. И пусть воображение рисовало ее не совсем такой, неважно! Главное, она состоялась! Никогда еще ее милый залеточка не был таким горячим, страстным, ненасытным. Он овладевал ею как обезумевший от желания самец, дикое и сильное, необузданное животное — и в этом было столько еще неизведанной сладости, что она не просто приняла эту звериную любовную игру, но и сама отдалась ей полностью, без остатка, стремясь подыграть ему в роли беззащитной насилуемой жертвы, оторопевшей от сокрушающей ее мощи, горящей в охватившем ее пламени.

А Сергей по-прежнему ничего не видел, ничего не соображал. Словно захваченный каким-то невидимым неистовым полем, он исполнял первобытный ритмичный танец, вжимаясь в нее с каждым движением все сильнее, раскачиваясь и в такт внутреннему инстинктивному ритму, качая из стороны в сторону головой и разбрасывая ею тяжелые груди, тут же возвращающиеся на свои привычные места и вновь наваливающиеся на его щеки, нос, губы. А когда он уже не мог сдерживать себя даже в малом, когда из него стало вырываться вместе с семенами грядущих жизней все накопившееся и гнетущее, он вскочил на ноги, вздымая ее над собой, сдавил ей бедра так, что она закричала на всю комнату, впился зубами в левую грудь — и ему показалось, что они вотвот взлетят, умчатся сквозь потолки и балки в поднебесье. Но не взлетели, не умчались. Наоборот, они рухнули на диван плашмя, не разжимая объятий. И замерли.

Лежали долго, приходили в себя. Мозги у Сергея постепенно прочищались. Но первой все же заговорила она:

— Ты случаем не из психушки сбежал?

Он ответил не сразу, вспоминая — а откуда он на самом деле сбежал. Прошлое было в тумане. Лишь какие-то тени маячили, да мельтешили в памяти путанные обрывки фраз. И ответ его не был достаточно вразумительным.

— Видать, из психушки, не упомню чего-то, — прошептал он ей на ухо.

— То-то я и гляжу — ввалился ненормальный, глаза как плошки, растрепанный… и босой! — сказала она и закусила губу. — Кто с тебя, неврастеника, башмаки-то снял, отвечай?!

Сергей все сразу вспомнил. Да, башмаки он оставил в этом страшном сумашедшем доме. Но он не пойдет туда за ними, ни за что не пойдет! Лучше в прорубь головой! Лучше под гильотину! Перед глазами застыла зверская рожа то ли отца, то ли «дохтура» Григория-Григорио, заплясал в его набрякшей лапе коловорот, загудело в ушах: «Хватай больного-о-о!!!»

— Ну, не хочешь, не говори, не надо! — принялась его успокаивать Ира. — Напугали мальчика, да? Ну, молчи, молчи!

Сергей молчал и думал, что он правильно сделал, придя сюда. Да, она его спасла, она его всегда спасала в трудные минуты, в тяжелые деньки. Она вытягивала его из беспробудных запоев и беспричинных депрессий, она вливала в него новую жизнь и выпускала в нее. А он уходил. И пока все было нормально, не вспоминал о ней. Но очередная беда гнала его под крылышко.

— Я люблю тебя, — проговорил он нежно.

— Еще бы, — согласилась она.

Ему бесконечно повезло с ней. Но он сам не осознавал этого. Ира была необыкновенно хороша: и высока, и стройна, и налита там, где требуется налитости. Она вполне могла участвовать в любом конкурсе красоты… правда, возраст был уже не тот, на конкурсы брали пятнадцати-семнадцатилетних, а ей за тридцать, но все равно! Она была настоящей красавицей. Не совсем счастливой, неудачливой в жизни и не ценящей своей красоты. Но таких оставалось совсем мало. И почти что и не оставалось. Все понимали — это жизнь, с жизнью не справиться, она сама диктует законы, И все равно было обидно. За три-четыре последних года из страны вывезли всех более или менее симпатичных женщин. Поначалу с помощью всевозможных конкурсов отбирали для секс-шоу и прочих представлений на западе самый качественный товар, потом этим товаром начали набивать все публичные дома третьих стран. Одновременно расплодилось множество контор и конторок, агенств и брачных бюро, через которые каждой желающей — красивой желающей — обеспечивался муж за границами страны. Поначалу отбою не было от претенденток, брачные конторы зарабатывали бешенные деньги, женская плоть распродавалась во все концы света: брали женами, наложницами, подругами, манекенщицами, брали в гаремы и дома моделей, в голырклубы и массажные заведения, брали везде! Брали все, что можно было забрать… Ну и выбрали! Назад, разумеется, никто не возвращался. Оставались дурнушки, неудачницы, обремененные чадами, алкоголички и наркоманки — от этих везде отказывались, могли своих предложить. Короче, оставались те, кто не сумел пристроиться, кто даже на самый захудалый конкурс, где оспаривались места сто двенадцатых по счету жен-наложниц для нищающих папуасов, не мог пройти в силу своей явной малопривлекательности. Такие как Ира были единицами, случайно уцелевшими. Ей четырежды приходили приглашения из афро-советских и арабо-советских совместных контор. Но она стеснялась пойти туда. Она оставалась, наверное, единственной невывезенной блондинкой. Тут и американцы с европейцами, и австралийцы с новозеландцами маху дали — пока они разглядывали фотографии «желающих соединиться узами с заграничными мужьями», африканские царьки и вожди перекупили всех светловолосых, а конкурентами им были лишь арабские шейхи и их подданные. Страна обезлюдела, ибо без женщин — какая же страна. На телевидении держали, правда, двух теледив. Но никто не знал, где они живут на самом деле и сколько им платят. В основном же и на экранах последнее время маячили труженицы в желтых робах. Они были хорошие и добрые женщины. Они могли народить еще хоть сотни тысяч красавиц? Но от кого?! Сергей сам слушал сообщение ТАСС о том, что за последние полтора месяца в стране родился лишь один здоровый мальчик и две здоровые девочки, да и те с умственными отклонениями и глухие. Все прочие рожали монстров. Химическая промышленность и разливанное море бормотухи делали свое дело.

— Я люблю тебя, — снова прошептал он, положив ей руку на грудь, чмокнул в щеку. — Я всегда буду тебя любить.

— Слыхали, — вздохнула она. — Ты лучше скажи, где пропадал?

Сергей навалился на нее, зажал рот губами. И еше раз овладел ею — на этот раз размеренно, неспешно, смакуя сзмую малость и осыпая ее ласками и поцелуями. И лишь потом он ответил глуховато, без интонаций:

— Везде, Ирунчик, и в психушке, и в тюряге, и на том свете, все равно не поверишь.

Но он ошибался — любимые жекщкны готовы верить во что угодно, лишь бы только им раскрывали душу, делились с ними. И она вытянула из нега все, что могла. Вытянула и подвела черту:

— Значит, так и должно было случиться. Пора тебе обратно в твой параллельный иди как там, перекрестный, что ли, дурдом! А как тебя вышибут оттуда, давай ко мне, приму!

Сергей больно ущипнул ее за бок. Но она не вскрикнула, лишь выгнулась кошкой. Насела на него и заставила подчиняться себе — она умела это делать. А он почему-то вспомнил безумную даму с козьими грудями и золотыми зубами, вспомнил мужика в майке — и ему стало искренне жаль их. И ненормального «дохтура» стало жаль, и субтильных, юнцов с их пассией, и недоверчивую женщину со скалкой, и даже голую старуху с сухой мочалкой. Да, все они были настоящими сумасшедшими, клиническими. Им было хорошо! Они не понимали, что они больны, хотя и страдали по-своему. Но куда деваться ему, здоровому, обложенному со всех сторон! Или немного подождать, мозг ведь не железный, он не долго будет выдерживать нагрузки, он лопнет, взорвется, в нем поселится нечто химерическое, обзываемое синдромами и прочими гадостями…

Ирина вздрогнули и заплакала. Он не ожмдзл такой реакции, это было слишком. Волна щемящей жалости побежала по позвоночнику, сковала тело. Он целовал ее губы, шею. глаза, ловил ртом каждую слезинуу. Он любил ее, как никого и никогда, все остальные были ее тенями, ее отражениями, да, когда он ласкал их и упивался их плотью, он был с ней, даже если и не вспоминал ее имени, глаз и рук, все равно он был с ней. Она для него заменяла всех женщин.

— Так что же делать? — спросил он, зарываясь носом в ее светлые волосы.

— Ты не вырвешься из круга, пока не разберешься с этим проклятым сугробом, понял?! Тебе надо довести дело до конца, Сереженька, до самого кончика, надо размотать клубочек!

— Ты что-о?! — вскрикнул он.

И отпихнул ее от себя. Отпихнул ее так, что она скатилась с дивана, застыла на зеленом паласе — обнаженная, вздрагивающая, прекрасная.

— Ты меня угробить решила?! — прохрипел он, нависая над ней, готовый ударить ее. Нет, не ждал, не ждал Сергей от нее такого, думал, пожалеет, подскажет, как уберечься, укроет. А она…

— Бегай, бегай, — проговорила она, кривя губы. — Трусливая жертва распаляет преследователя. Давай, жми во всю свою заячью прыть!

Он слетел с дивана, схватил ее за волосы и принялся мотать из стороны в сторону, ударяя головой о края подушек, о стул, ножки стола. Но она молчала, не сопротивлялась. Тогда он поднял ее и бросил на диван, бросил лицом вниз. Одним движением вырвал из брюк тяжелый кожаный ремень с массивной пряжкой, размахнулся и со всей силы ударил по спине, потом круглым вздымающимся двумя полушариями ягодицам. И опять! И еще раз! Красные рубцы ложились на нежную белую кожу и вдоль и поперек. Но она молчала, лишь вздрагивала и вжималась лицом в подушку — та на глазах темнела от слез.

— Получай! — орал обезумевший Сергей. — Получай, сука! Я убью тебя! Ты куда меня толкаешь, на что?! Ты была там?! Ты не была там! А меня опять посылаешь! Это ведь ад, это ведь пытка! На! На тебе! Может, это они тебя подговорили?! Отвечай! Убью! Убью и сам к черту повешусь на этом ремне!

Он до того распалился, что не удержался на ногах, упал на нее. Но и на ней не удержался, полетел вниз, на палас. Ухватил ее за ногу, опрокинул на себя, грохнулся. И вымещая злость от своей оплошности, нескладности, впился в нее руками, сдавил, сжал. Она была горяча, так горяча, словно у нее был жар, нет, при жаре так не бывает, ее будто из расплавленного олова вынули. Он навалился на нее. Она стала отбиваться, пнула его ногой в живот, ударила по лицу — да так, что чуть голова не отлетела, потом она вцепилась обеими руками в его шею и принялась душить. Они озверели оба, они рычали, кусались, катались по паласу, сцепившись, перевившись, не понимая уже, где чьи руки и ноги. И кончилась эта лютая схватка тем, что они опять слились, поддались единому ритму, застонали в один голос от нежности и страсти. На этот раз все произошло быстро — слишком много сил было истрачено.

И стоило им только застыть, остановиться, расслабиться, как она прошептала ему в ухо сдавленно и зло:

— Ты должен сделать это! Иначе они тебя убьют!

Сергей молча отвалился от нее, закрыл глаза. Ему было все равно.

— А заодно я тебе дам записочку к настоящему врачу, он посмотрит. Но не надейся, дружок, у тебя все в порядке с мозгами!

Когда Сергей вернулся домой, бутыль стояла на письменном столе. Стояла и чуть посвечивала темными матовыми боками. Разумеется, она была полна. И пробочка торчала на месте.

— Все по новой! — прошипел Сергей.

Он схватил бутыль за горлышко. Пошел на кухню. И швырнул ее в мусоропровод. Но не отгремел еще звон и звяк, а из зева мусоропровода уже высунулись два мутных глаза на морщинистых стеблях.

— Ну нет! — взвизгнул Сергей по-бабьи. И резко хлопнул крышкой.

Ее краем перешибло стебли, и глаза шмякнулись на линолиум, раскатились — один под стол, другой к раковине. Но было поздно. Из всех щелей мусоропровода уже сочилась зеленая поганая слизь, сочилась тоненькими ручейками-соплями, свисала, болталась, дрожала, вытягивалась, обрывалась и застывала на полу каплями.

— Опять неудачный переход? — с идиотской ухмылкой изрек Сергей.

Лужица еще не стеклась в единое целое. Но голос прозвучал, как и обычно, прозвучал гундосо и гадко:

— Нет, почтенный, сегодня все в норме. И вы напрасно так поступаете, вы же интеллигентный в какой-то мере человек!

— Вот именно, в какой-то мере! — сказал Сергей и уселся на стул. Он просто не знал, как бороться с зеленым гадом, иначе бы он его давно отвадил.

— Созрели, значит? — решил зеленый, вытягиваясь наполовину из лужицы. В вопросе его почти не было вопросительных интонаций. — Будем вызывать оператора?!

Сергей взвился над стулом. Его как током ударило, кровь отлила от головы.

— Ну уж нет! — выкрикнул он.

Бросился в прихожую. Нацепил куртку. И пулей вылетел из квартиры. На лестнице он вытащил из кармана бумажку с адресом, который дала Ира. Это была его последняя надежда.

До психиатра-кооператора пришлось пилить через весь город. Транспорт уже полгода почти не работал. И потому Сергей надеялся в основном на собственные ноги, на попутные грузовики. Две остановки он проехал на метро. На большее не хватило электричества, его отключили, и поезд встал, не доехав сотни метров до станции «Марксистская». Пришлось выпрыгивать и идти пехом.

С метрополитеном творилось что-то неладное. Вход в него был открыт с утра до ночи. Но поезда ходили редко — пять-шесть за день. Говорили, что надо строго экономить электричество. Вот и экономили. Зато все станции были забиты разношерстной бродячей публикой. Кого только ни было в подземке: и пьяницы, и калеки перехожие, и бандитского вида парни и девки, и проститутки последнего, самого низшего разряда, и наркоманы… Порядочные люди боялись заходить даже в наземные сооружения, не то что спускаться вниз. Во мраке неосвещаемого подземелья постоянно стояли крики, ор, визг, постоянно, с утра до ночи и с ночи до утра кого-то там насиловали, мордовали, грабили. Блюстители порядка не вмешивались в ночную и дневную, но такую же темную, жизнь обитателей подземки. Казалось, они специально даже загоняют вниз неблагонадежных с поверхности. Наверное, они были правы — пора уже городу отделить честных людей от мрази, вот и образовались два уровня, вот и обособились два полюса… Но поезда все же ходили.

Сергей не боялся обитателей подземного мира. Чего с него взять?! Разве что рожу намылить! Так это и наверху не хуже сделают, он на своей шкуре попробовал, и не один раз. И все же сердце замирало.

Вот и теперь в полумраке вагона к нему подошел какой-то тип явно восточной наружности и начал тереться ногой о его ногу, пуская изо рта слюни. Сергей отпихнул типа. Но тот поскулив немного, опять подрулил к нему, заглянул в глаза своими синюшными сливами, робко прижался.

— Пошел вон, мразь!

Сергей врезал типу в челюсть. Тот полетел в другой конец вагона, сбивая с ног редких пассажиров. Тут поезд и встал. Сергей выпрыгнул в открытые двери. И побежал к станции — ему не нужно было никаких продолжений.

— Угостите папироской! — прожурчало одновременно с обеих сторон. — Ка-акой ынтэрэсный мущ-щина-а!

И на руках повисли две раскормленные пьянющие бабищи. Сергей почувствовал чью-то лапу в кармане.

— Нет там ни хрена! — раздраженно выдавал он. — А ну пусти!

Одной он ударил локтем в грудь — та сразу зашлась в чахоточном кашле, другой кулаком заехал в переносицу — и она успокоилась, отстала и зауважала «мущщину».

Наверх Сергей выбрался без приключений, спокойно. Его лишь слегка обблевал на неработающем эскалаторе сползающий сверху мужик в папахе. Из мужика хлестало как из ведра, видно, он выглушил не меньше бочки пива.

— Чего ты, фраер дешевый! — крикнул он Сергею, бессмысленно пуча на него глаза. — Пролетариев обижа-ать?!

— А ничего! — заявил Сергей. Он сорванной с головы мужика папахой тщательно вытирал блевотину — край куртки и брюки удалось отчистить. — Пролетай мимо, гнида!

Мужик не стал дожидаться, покатился меж тусклыми фонарями вниз. Сергей бросил ему вслед папаху.

— Катись, тухлятина! — крикнул вдогонку.

И побрел наверх.

Через сорок минут он звонил в дверь настоящему, опытному врачу-психиатру — Ира не могла его обмануть, она никогда не обманывала.

Засовы и запоры открывали и отодвигали очень долго, со звяком и скрипом. Наконец дверь распахнулась.

— Заходи! — послышалось из-за нее.

— Что это вы на «ты» со мной?! — возмутился Сергей. — Мы с вами из одного горла не пили и свиней не пасли вместе!

— Э-хе-хе! Где они теперь, эти свиньи-то?! Повывезли все и на развод не оставили. Я последнего разу едал поросятину скоромную лет эдак…лет эдак… — говоривший так и не вспомнил, сколько лет назад он ел «поросятину». Зато разъяснил другое: — А с больными мы со всеми на «ты», так уж заведено!

— А вы уже знаете, что я больной? — снова возмутился Сергей.

— А как же?! Самый что ни на есть! По глазам вижу — идиот законченный!

— Вот как?! — опешил Сергей.

— Ну, а как же еще? Вы ведь за диагнозом пришли, верно?

— Верно?

— А какой нормальный человек пойдет за свои собственные денежки к тому, кто его может в дурдом запрятать, а?!

В прихожей было темно. И Сергей не видел, с кем он разговаривает. Логика в словах хозяина квартиры была.

Но Сергей не мог так просто сдаться.

— Вы же частник, — проговорил он ехидно.

Из темноты сокрушенно вздохнули, убедившись, видно, что пришедший и впрямь идиот.

— А частник, по-вашему, перед властями отчитываться не обязан, а?! Его не проверяют?! Да вы, похоже, еще и олигофрен. Отцы, деды, прадеды, братья, дяди, небось, все алкоголики, верно?!

— Вы это бросьте, — заявил Сергей решительно.

— Хоть брось, хоть подними — а в роду вашем, знать, все дебилы? Или с вас пошло, с вас поворот по фазе приключился?!

Сергей развел руками. Нахмурился.

— Вот тут вы в точку попали, — сознался он. И поспешно добавил: — Но вообще-то я не уверен.

— Зато я уверен! Я по одному только вашему синюшному носу могу всю историю болезни расписать: с детства астено-адинамический синдром, в подростковом прибавляется ипохондрический, кататонический, аментивный, в юношестве все множится на алкогольные психозы и возбуждения галлюцинаторно-параноидные плюс сексуальная сверхлабильность, верно? Верно! И все это на олигофренической базе. Короче, идиот — он и есть идиот!

— Но-но, потише вы! — озлобился Сергей. Слишком уж прямолинеен был врач. Даже если все это правда, нельзя же так вот, в лоб! — А нос у меня прищемленный… э-э, дверью.

— Нормальным людям носов не прищемляют, — прокурорским тоном изрек диагност. И добавил брезгливо: — Впрочем доктор вас осмотрит.

— А вы кто? Разве не доктор?! — удивился Сергей.

— Я тут в очереди сижу, — раздалось из-за двери.

Сергей протиснулся внутрь. Его глаза уже привыкли к темноте. Но никакой очереди в полутемной прихожей он не увидел. Прихожая была большая, почти зал. Но в ней стояла одна-единственная табуретка, а на табуретке восседал плотный лысый человек с короткими ножками, которыми он болтал в воздухе.

— И много народу на прием? — поинтересовался Сергей.

— А то не видишь! Я вон четвертые сутки сижу, а впереди шестнадцать тысяч шизофреников, дебилов и идиотов навроде тебя.

Сергей не стал выяснять подробностей. Он лишь протянул многозначительно:

— Значит, вы пациент, так-с!

Коротышка вскочил с табуретки и погрозил Сергею сморщенным кулачком.

— Я — главный консультант в первую очередь, а уже потом пациент. Не стойте на проходе, вам ноги оттопчут! Эй, санитары, уведите же идиота! Живей, живей, он тут передавит всех!

— Лучше пусть пропустят без очереди, я буйный, могу покалечить! — сказал Сергей самым ужасным голосом, на какой он только был способен.

Пациент-консультант поджал ноги и кивнул.

Сергей прошел к беленькой двери. Постучал. И приоткрыл ее.

3а большим столом, покрытым бархатной скатертью с золотыми кистями, водрузив оплывающие слизью локти на массивные плюшевые подлокотники антикварного кресла, сидел зеленый. Сидел и трясся. Вид у него был усталый и грустный.

— И стоило тащиться через весь город? — поинтересовался он, склоняя дрожащую голову набочок.

Сергей сел там, где стоял — прямо на замызганную, не вяжущуюся с прочей раскошной обстановкой циновку. Челюсть у него отвисла, руки опустились.

— Ну чего вы мечетесь?! Чего вы нервничаете и дергаетесь?! Не надоело?!

Зеленый встал с кресла, забрался на стол, уселся по-турецки — спина его выгнулась дугой, глаза свесились чуть не до колен.

— Ну почему вы решили, что вы ненормальный, почему?! — вопросил он как-то особенно жалобно. — Какие у вас на то основания? Подумайте, разве можно обмануть самого себя, убежать от себя?

— Мне надоело все это! — выпалил Сергей. — Надоело!

— Терпите.

— Не могу! Не хочу!

— Ну и что тогда?! — зеленый затряс водорослямиотрепьями. — В психушку? Так?! А вы знаете, что все психушки доверху забиты и без вас путешественниками в иных пространствах и измерениях?! Их там пруд пруди! Что изменится, если вы туда попадете?!

Зеленый опять вздохнул глубоко и тяжело.

— А вы знаете, этот консультант, наверное, прав. Вы законченный идиот! — прогнусавил он.

— Ну и отвяжитесь тогда! — Сергей сделал попытку встать. Ноги его не послушались.

— Между прочим, это вы привязались к нам! — пояснил зеленый. — Это вы вошли в цикл, вы во всем виноваты. Мы сами не знаем, как от вас теперь отвязаться. Вначале еще было интересно, мы изучали вас… а теперь? Вы для нас пустышка, ноль, меньше, чем отражение! Но вы везде суете свой нос, везде лезете!

— Вот как?! — возмутился Сергей. — Понятненько! Издеваться надумали?!

Зеленый сполз по скатерти, задержался на золотых кистях — он опять стал текущей слизью, лишь пара глаз торчала перископами.

— Я вам не сказал всего, — начал он. — Но я скажу. Да, все психиатрические больницы и прочие подобные заведения забиты вашими коллегами. Но знайте, большинство из них на самом деле спятило, они не выдержали обрушившейся на них информации, не выдержали переходов и всего того, что ждало их в перекрестных мирах. Они свихнулись от нечеловеческих мук и испытаний, от раздвоения, растроения, размножения реальности, ясно?! Их участь страшна! Вы себе не представляете. Они уже никогда не выйдут из этого состояния, кошмарные призраки будут преследовать их всю жизнь, до гробовой доски! Их циклы замкнуты намертво, они сами безнадежны. Они корчатся в муках сейчас и будут корчиться в них, умирая! Но каждый мог выйти из цикла, каждый, вы понимаете?! Надо было лишь сделать это вовремя, не увлекаться игрой! Не пытаться выяснить невыяснимого, не распутывать нити, которая не может распутаться в принципе, понимаете?!

— Вы все врете! — заорал Сергей и вскочил на ноги.

Он бросился к двери, дернул за ручку. Но дверь была заперта.

— Нервишки, нервишки, — прогундосил зеленый. — Не надо психовать. Вы никуда не выйдете, пока вам того не разрешат. Слушайте! Бросьте все! Вышвырните в мусоропровод, в помойку ваши гильзы, обрывки, шип этот дурацкий! Порвите свой список! Не надо больше сшиваться у сугроба! Неужели вам не ясно?! Вы же смертник! Вы же все время лезете на рожон, все время испытываете судьбу. Но нельзя долго ходить по обрыву, неужели непонятно?!

— Не ваше дело! — взъярился Сергей. — Заткнись, гнида зеленая! Молчи!

Дверь распахнулась. Но никакой прихожей за ней не было. Лишь снег — грязный, заплеванный, затоптанный городской снег. И серые унылые стены домов с заколоченными по первым этажам окнами.

«Нет, не зеленые слизни будут распоряжаться моей судьбой, не они! — застучало в голове Сергея. — Только я сам. Да, я сам, и никто иной! — Он остановился, задумался. — Хотя нет, есть еще Один, пускай Он тоже позаботится обо мне, вдохнул часть Своей Души, вот пусть и заботится, ведь не комок же я слизи, не клок бездушной материи! Ожививший меня должен и защитить меня!» Мысль тут же улетела из головы Сергея. На смену ей пришли другие, множество других мыслей, заслонили ту, затерли, отодвинули… И он быстрым шагом побрел в сторону дома, мимо сурового железного человека, стоящего почти на самой земле со сложенными за спиной руками. Человек этот пытливо всматривался вдаль, наверное, он там что-то видел. И кому же было видеть как ни ему — он все это затеял, пускай и любуется, вечно любуется, созерцая вымирающую землю, да, вечно, ибо его тело не принимала земля, а душу отвергали небеса, от нее отказывались даже в преисподней.

На обратном пути он решил заглянуть к давнишнему приятелю, которого не видел семь лет. С ним могло случиться всякое за это время, да, всякое, но Сергей думал лишь об одном исходе — он все раздевал мысленно приятеля, укладывал его в слякотную грязь, прикидывал. Было очень похоже, невероятно похоже! Вот сейчас он придет к Славке, позвонит, а дверь откроет жена, заплачет, увидав его и скажет, что Славика убили, да-да, убили около месяца назад… или нет, она скажет, что он пропал без вести, что тело не обнаружено, именно так, ведь милиция не стала утруждать себя розысками.

Лифт не работал. И Сергей бегом взбежал на седьмой этаж. Застыл перед дверью. Сердце колотилось загнанно, на пределе. Но ведь надо же, надо! Он протянул руку, нажал на кнопку звонка. Тот не звонил. Пришлось стучать в дверь.

Открыл сам Славка, обрюзгший и полысевший, в фартуке, с половником в руке. Из глубины квартиры вырвался недовольный женский голос:

— Ну-у! Кого там черти принесли?! Чего застоял-то?!

Славка ошалело осклабился, стал вытирать засаленную руку о край фартука. По его голому лбу побежали две бисеринки пота, одна повисла на кончике носа.

— Серый! Старина!! Вот это встреча, мать твою за ногу!!! — разродился длинной тирадой Славка. Из-за ног его высунулся растрепанный сероглазый малыш. Он сосал палец и недоверчиво пялился на гостя.

Сергей вздохнул. Круто развернулся и побежал по лестнице вниз. Можно было еще одного вычеркивать из списка. Оставалось четверо! Совсем ничего — всего-навсего четыре человечка, четыре претендента на место в покойницкой… нет, уже не покойницкой, уже в земле! Или в воздухе, ежели сожгли в крематории. А может, и в каком-нибудь учебном классе, в студенческой аудитории — Сергей слыхал, что именно из бродяжек делают пособия, всякие там скелеты и муляжи. Впрочем, какие там студенты!

— Серый! Ты куда?! Постой! — неслось сверху. — Стой! же, псих ненормальный! Скажи хоть — зачем приходил-то?! Ну ты и пси-их!

Сугроба он обойти не мог. Слава Богу, народа почти не наблюдалось в окрестностях, постовых тоже. Сергей согнулся в три погибели, начал подрывать спластовавшееся, мощное основание. Он не щадил рук — копал и копал. Мусор летел направо и налево — основание было слеплено из бычков, плевков, семечной шелухи, бумажек от мороженого, спичек обгорелых и газетных комков. Попадались вещи и более экзотические, почти пропавшие в последние годы из обихода, как то — два разодранных презерватива или смятая фольга от сырка в шоколаде. Сергей отбрасывал все, его не интересовала сиюминутная помойная дрянь, даже и экзотическая.

Он уже разодрал руки в кровь, когда наткнулся на гильзу. Вытащил, поднес к глазам. Гильза была совсем маленькая, от пистолета. Сергей разочарованно плюнул наземь. Но сунул находку в карман, авось пригодится.

Больше он не мог сидеть возле сугроба — и прохожие начинали присматриваться, и ноги мерзли в летних легких ботиночках, которые ему выдала Ира перед уходом. Ботиночки были его собственными, у нее там вообще был целый склад его вещей. И наверное, не только его.

— Опять нажрался, малохольный?! — спросила у Сергея сердитая бабуся в черном. — У-у, ироды!

Спорить с бабусей не стоило. Ну ее! Сергей встал, поплелся домой. На сегодня хватит. Гильза противно бренькала в кармане среди медной мелочи. Сергей похлопал по караману, огляделся.

Идти через подворотню он не рискнул. Обогнул дома, приставленные друг к другу вплотную, и через черный ход еще дореволюционного двухэтажного барака проник во двор.

У подъезда никого не было. И Сергей опрометью бросился к нему, открыл дверь, вбежал вовнутрь. И застыл. Его грубо остановили. Схватили за горло, сжали. От неожиданности он потерял способность к сопротивлению, лишь хлопал глазами. Рука была сильной, костистой. Но она сжимала горло не до конца, давала возможность дышать еле-еле.

— Отдай гильзу, падла! — прохрипело в ухо.

Хмырь-карлик смотрел на него снизу красными воспаленными глазами и поигрывал своим тесаком. Руки у него были свободны, значит, за горло держал длинный хмырь.

— Добром просим! — просипел именно он, уныло и беззлобно. — Лучше сам отдай!

— А с этой сукой нельзя добром, — прорычал карлик в лицо, обдавая перегарной вонью, — ему надо кишки пустить наружу!

— Да-а, — уныло согласился длинный, — наверное, надо с ним кончать!

Рука клещами сдавила горло. Острие ножа уперлось в живот. Хмыри не шутили, Сергей сразу это понял.

Он уже приготовился умереть. Но дверь вдруг открылась, и в парадное влезли два мужика с огромным шкафом в руках. Судя по всему, это были грузчики. Из-за шкафа несся сварливый бабий гомон — две женщины переругивались между собой и одновременно на чем свет стоял поносили неумех-грузчиков.

Сергей рванулся. И выскользнул. Он не стал дожидаться, чем закончится дело. Он понял одно, хмырям не нужны были свидетели. Пулей взлетев наверх, он сунул ключ в замочную скважину, попал лишь с четвертой попытки, захлопнул дверь, прижался спиной к косяку. И почувствовал, что он весь мокрый — пот тек не только по спине, он промочил рубаху на груди, брюки, носки, даже в ботиночках, казалось, хлюпал пот. Но сердце билось радостно: ускользнул! ускользнул!! ускользнул!!!

Еще через миг сердце сжало в тисках — обострившийся слух разобрал гулкие шаги по лестнице: бежали двое, бежали наверх. Сергей в бессилии заскрежетал зубами. Все! Конец! Ах, как тонка дверь! Не защитит она его, нет, не защитит! Надо бежать! Но куда?! Как?! Он ринулся через прихожую в кухню, намереваясь сигануть в окно — лучше смерть на асфальте, чем вот так, от рук этих подлых тварей, этих наемных убийц! Но чтото остановило его… да, есть еще один выход, есть!

— Отворяй, сучара! Отворяй живо!!!

В дверь принялись колотить с такой силой, что она ходуном заходила. Он не успеет, нет! Слишком мало оставалось времени, сейчас они ворвутся, через секунду, через миг! И все!!!

— Хрен вам!!! — заорал Сергей с такой нечеловеческой злобой, что в стену заколошматили соседи. — Хрен!!!

Он метнулся в комнату. Схватил бутыль со стола. Содрал пробку. И стал заливать в себя сатанинское зелье, заливать, не глотая — его обучил этому приему старый приятель-забулдыга, обучил еще лет восемь назад. И вот — пригодилось! Сергей вылил в себя пойло за мгновения. Его качнуло, бросило в стену. Но он устоял на ногах. Дождался, пока бутыль наполнится снова и, преодолевая слабость, головокружение, тошноту, опять приник к горлу сосуда.

— В лапшу порежу, падла! Все равно не уйдешь!!!

С грохотом распахнулась дверь. И оба хмыря — коротышка в огромном драном ватнике с тесаком в лапе и длинный в макинтоше и с ломиком-фомкой — ворвались в квартиру, сокрушая все, что попадалось им под руки. Они кинулись на кухню, громя посуду, ломая жалкую мебель, застряли там — и это спасло Сергея. Он выглушил вторую дозу. И начал моментально трезветь. Бутыль прямо в его руках превратилась в хрустальный шар, засияла мириадами сот-миров, заискрилась. Ослепительное сияние разлилось под низким потолком хрущевской хибары.

— Вот он!!!

Хмырь-карлик ворвался в комнату, весь искривился, осклабился, застыл на пороге, указывая на жертву корявым красным пальцем, гогоча, пуская пузыри из нечистого рта. Из-за спины карлика высовывался длинный. Его унылый нос-огурец сейчас торчал вперед пистолетным дулом, приподнятая верхняя губа обнажала желтые стершиеся клыки.

— Попался, падла! Все! Кранты тебе!

Сергей вспрыгнул на подоконник. А бутыль-сфера осталась на прежнем месте. Но теперь она висела прямо в воздухе, не касаясь ничего. Было похоже, что хмыри ее просто не видят. Они медленно надвигались на Сергея, торжествующе ухмылялись, перемигивались. Они были уверены полностью, что жертве деваться некуда.

— Не-е, теперь я не зарежу тебя просто так, как куренка, не-е, — тянул с блатными интонациями карлик, — теперя я тебя буду убивать долго и медленно, я из тебя, падла, голландский сыр сделаю, решето, мать твою!

Длинный занес над головою свой лом, он был настроен решительнее и проще.

— Да уж, — промямлил он гнусно, — придется вас на тот свет спровадить! Иного пути нет! Не обессудьте!

Рука с ломом начала опускаться — Сергей видел все как в замедленном кино. Острие тесака было нацелено ему в пах. И когда он, казалось, уже почувствовал прикосновение и того и другого, когда, казалось, голову заломило уже от тупой тяжелой боли, а в паху резануло острой и жгучей, из срединного мрака сияющей сферы вырвался кривой и ржавый крюк на длинной железной палке. Крюк вонзился Сергею под ребро — и из сферы дернули, сначала слабенько, будто пробуя, а потом так, что Сергей потерял от боли сознание. Последнее, что он увидал, падая во мрак, было перекошенное от изумления, багровое, набрякшее лицо карлика-хмыря. И не лицо даже, а гнусная поганая рожа.