"Киевская Русь" - читать интересную книгу автора (Греков Борис Дмитриевич)

7. ПЕРВЫЕ СВЕДЕНИЯ О КИЕВЕ И НАЧАЛЕ КИЕВСКОГО ГОСУДАРСТВА

Киевское государство, стало быть, образовалось не на пустом, месте. Образование Киевского государства есть политический факт сравнительно позднего времени. Это одно из последних звеньев gt;в цепи политических событий в восточной и особенно юго-восточной Европе.

В центре этого государства стал город Киев.

Но прежде чем наша страна и народы, издавна ее населявшие, начали объединяться под властью Киева, в разных частях этой огромной страны уже намечались политические объединения со своими особыми центрами.

Первый факт этого порядка сообщается у Иордана. В 375 г. вождь остготов Винитар, "желая показать свое удальство, вторгся с оружием в руках в пределы антов" и был ими разбит. Впоследствии ему удалось победить "антов", взять в плен их "короля" ("regem") Божа, которого Винитар распял на кресте вместе с его-сыновьями и 70 старейшинами. Это сообщение говорит нам о появлении уже в IV в. у антов сильных военных вождей, распространявших свою власть, если не на всех антов, то по крайней мере на весьма значительную их часть.

Наша "Повесть временных лет" рассказывает о нашествии аваров на дулебов (приблизительно в середине VI в.). "В си же времяиа быше обри (авары. — Б. Г.), иже ходиша на Ираклия царя и мало его не яша. Си же обри воеваху на словенех и примучиша дулебы, сущая словены, и насилье творяху женам дулебским: яко поехати будяше обрину, не дадяше впрячи кони ни вола, но веляше впрячи 3 ли 4 ли 5 ли жен в телегу и повести обрина. И тако мучаху дулебы. Быша бо обри телом велици и умом горди, и бог потреби я, и помроша вси, и не остася ни един обрин. И есть притча в Руси и до сего дне: погибоша аки обри, их же несть племени ни наследка". В 40-х годах X в. о восточных славянах писал араб Масуди в своем сочинении "Золотые луга". Здесь он рассказывает, что одно из славянских племен некогда господствовало над другими славянами. У этого племени был верховный царь Маджак, которому повиновались все прочие цари. Но потом пошли раздоры между племенами, союз их разрушился, и каждое племя выбрало себе отдельного царя. Это господствовавшее некогда славянское племя Масуди называет валинана (волыняне). А из "Повести временных лет" видно, что волыняне — это и есть дулебы, и жили они по Западному Бугу.

Итак, приблизительно в VI в. у восточных славян на юго-западе нашей страны мы застаем какой-то значительный союз под главенством дулебов.

Арабский географ аль-Джайхани, писавший в начале X в. и использовавший источники IX в., сообщает, что приблизительно в VIII–IX вв. существовали в нашей стране три славянских союза, у каждого из коих был свой "царь". Один такой союз с городом Куяба вел торговлю с соседними народами, допускал на свою территорию иноземных купцов, другой — "Славия" и третий — юго-западный, лежащий поблизости к "Хазару" — воинственная "Артания", не допускающая в свою страну иноземцев и наложившая "дань на пограничные области из Рума" (т. е. Византии).

Не трудно в этих трех организациях видеть Новгородскую землю ("Славия"), Киевскую ("Куяба") и какую-то юго-восточную на границе с Хазарским каганатом, которую мы условно можем обозначить как Приазовско-Черноморскую Русь.

Наши летописные факты не противоречат этим сообщениям Джайхани и допускают предположение, что к IX в. действительно в нескольких местах нашей страны намечались объединения полугосударственного типа.

Если припомнить наши наблюдения над хозяйственной и общественной жизнью восточного славянства (см. гл. IV и др.), то сообщения Джайхани не должны нам казаться невероятными.

Итак, мы несомненно имеем предкиевский период в истории уже не родового, а классового общества у восточных славян.

Наш летописец не знал арабских источников и поэтому не пользовался ими. Когда он заинтересовался вопросом о начале своего родного города, игравшего тогда очень заметную роль в политической жизни европейских и азиатских государств, ему пришлось пользоваться лишь кое-какими обрывками воспоминаний, ходившими в его время в различных вариантах. Предания эти вели его к лицу, основавшему этот город.

Несмотря на очевидную легендарность Кия, мы все-таки и сейчас не можем обойти его молчанием, если хотим правильно поставить перед собой задачу изучения политической истории Киева с древнейших времен. Более чем вероятно, что никто этого героя никогда и не видел, но он стал совершенно необходимым, когда понадобилось дать ответ на вопрос, кто же первый начал в Киеве княжить.

Предание о Кие, конечно, легенда, но она возникла для того, чтобы объяснить происхождение несомненного существования Полянских князей до Рюрика подобно тому, как понадобились Ромул и Рем для объяснения несомненно существовавшего Рима и римских царей, как понадобились Попель и Пяст для объяснения происхождения совершенно реальных польских князей и т. д. Эти местные князья долго продолжали сидеть на своих местах у тех славянских племен, которым удалось сохранить свою независимость от покушений крепнувших соседних княжеств с их сильными дружинами. Но все они погибли после подчинения их более сильным соседям.

Летописец рассказывает нам о двух братьях Радиме и Вятке, которые, до его сведениям, были "в лясех", т. е. у поляков и потом пришли в нашу землю. Радим сел на Соже, а Вятко на Оке. Это несомненная параллель к Кию, Щеку и Хориву, говорящая нам как о характере исторического мышления летописца, так и об упорной традиции, жившей еще в то время в народных преданиях. Но мы имеем и менее легендарных персонажей: Иордан называет князя антов Божа, нам известен князь волынян Маджак, у древлян мы тоже знаем князей; один из них известен нам даже по имени. Это знаменитый Мал, так неудачно сватавшийся за Ольгу (X в.). В конце XI в. мы видим у вятичей Ходоту и его сына.

В житии Стефана Сурожского называется новгородский князь Бравлин (начало IX в.).

Не называя имен, летописец, однако, утверждает установление такой же местной по происхождению княжеской власти у древлян, дреговичей, новгородских славян и полочан

Вернемся, однако, к полянам. "Быша три братья, — рассказывает летописец, — единому имя Кый, а другому Щек, а третьему Хорив; сестра их Лыбедь. Седяше Кый на горе, идеже ныне увоз Боричев, а Щек седяше на горе, идеже ныне зоветься Щековица, а Хорив на третией горе, от негоже прозвася Хоривица. И сотво-риша град во имя брата своего старейшего и нарекоша имя ему Кыев… И по сих братьи держати почаша род их княженье в Полях"… [434]

Это один вариант предания, летописца не удовлетворивший. Он сообщает и другой, ему известный, но им совершенно определенно отвергаемый: "Инии же не сведуще (курсив мой. — Б. Г.) рекоша, яко Кий есть перевозник был; у Киева бо бяше перевоз тогда с оноя стороны Днепра, тем глаголаху: на перевоз на Киев". Летописец тут же и критикует этот вариант: если бы это было так, то Кий не мог бы ходить в Царьград, но "се Кий княжаше в роде своем, и приходившю, ему ко царю, якоже сказають, яко велику честь приял есть от царя". В Радзивилловском списке летописи еще яснее обнаруживается затруднительное положение летописца ("…ко царю не свемы, но токмо о сем вемы, якоже сказуют").

Итак, летописец совершенно не склонен считать эти факты достоверными и отнюдь не настаивает, чтобы читатель его труда принимал их на веру. И тем менее, мне кажется, эти предания заслуживают внимательного к себе отношения. Они говорят нам о том, что народ киевский начало своей истории связывал в то время не с варягами, а с фактами своей местной истории, протекавшей задолго до варягов и совсем независимо от них. Предание подводит нас к объяснению и другого важного для нас факта, быстрого растворения в славянской среде появлявшихся здесь с севера варягов.

Если же говорить о старых связях Киевской земли с соседями не-славянами, то надо иметь в виду не варягов, а хазар, Крым, Кавказ, Византию, т. е. страны южные и юго-восточные, а не северные. С севером и варягами здесь устанавливаются связи позднее.

Совсем другую традицию мы имеем на севере в "Славии" Масуди. Новгородский летописец повествует о своей истории по-иному."…Новгородстии людие, рекомии словени и кривичи и меря; и словене свою волость имели, a кривичи свою, a меря свою; кождо своим родом владяше, а чюдь своим родом; и дань даяху варягом от мужа по беле и веверици. А иже бяху у них, то ти насилье деяху словенам, кривичем и мерям и чюди. И всташа словене и кривичи и меря и чудь на варягы и изгнаша я за море и начаша владети сами собе и городы ставити; и всташа сами на ся воевать, и бысть меж ими рать велика и усобица, и всташа град на град, и не беше в них правды".[435]

Новгородская история действительно тесно связана со своими соседями, варягами.

Относительно варягов мы можем сказать только, что это, несомненно, скандинавы, что их непосредственное соседство с Новгородской землей обусловливало и старые связи этих народов между собою.

Эти связи прекрасно известны по западноевропейским источникам. Скандинавы и датчане очень рано стали ездить сухим путем в страну "Великих озер" (Ладожское, Онежское, Ильмень), огибая Ботнический залив. Франкские летописи упо-минают крупного военно-морского вождя Рорика Датского, известного своими набегами на западноевропейские страны, успевшего утвердиться на Скандинавском полуострове в городе Бирке на оз. Мелар. Но отождествлять этого Рорика с летописным Рюриком нет пока достаточных оснований.[436]

Весьма вероятно, что и Русь, которую летописец отождествляет с варягами, тоже скандинавского происхождения.

О каком-то "русском" северном центре, как мы уже видели, говорит араб Джейхани. Его цитируют более поздние арабские писатели, у одного из которых, Ибн-Русте, мы имеем очень интересное указание: "Что касается до Русии, то она находится на острове, окруженном озером. Остров этот, на котором живут они русь), занимает пространство трех дней пути; покрыт он лесами и болотами; нездоров он и сыр до того, что стоит наступить ногою на землю, и она уже трясется по почине обилия в ней воды. Они имеют царя, который зовется хакан-Рус. (Другой арабский писатель Хордадбе говорит о том, что "царь славян называется князь". — Б. Г.)[437] Они производят набеги на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, отвозят в Хазран и Булгар и продают там".[438] Этот древнейший арабский источник, знающий Русь, отличает Русь от славян.

Не совсем ясно, где искать этот варяго-русский остров. Одни приурочивают его к Новгороду, который скандинавы называли: Holmgard, т. е. островной город, другие — к Старой Руссе, третьи переносят его в междуречье Волги и Оки. И этим далеко не исчерпывается разнообразие мнений по этому предмету. Дать сейчас точное определение места нет возможности. Может быть, этот остров помещался даже не на нашей территории, а за морем, и, может быть, летописец имел в виду именно его, когда писал под 859 г., говоря о варягах из заморья.

Определенные подозрения в этом отношении вызывает часть Швеции против Финского залива — Упланд, к северу от озера Мелара. Эта прибрежная полоса, лежащая против Финского залива, называлась "Рослаген".[439]

Это Русь северная. Но нам известен и народ южный под именем #929;#969;#962;.[440] Этот народ называет и Лев Диакон. По мнению Н. Я. Марра, от корня #961;#969;#962; происходит ряд географических южных названий: Араке, Арарат, Урал. Сюда же надо отнести известных тоже на юге роксолан.

Не случайно и Волга называлась "Рось". Мы знаем целый ряд южных рек, связанных по названию с этим именем "рос": Оскол-Рось, Рось — приток и Днепра и Нарева, Роска на Волыни и много других.

Очевидно, эту южную #929;#969;#962; имел в виду константинопольский патриарх Фотий как в своих проповедях 860 г., так и в своем "Окружном послании" 866 г., когда говорил о нашествии этого народа на Византию. Он называет этот народ то #929;#969;#962;, то скифами. #929;#969;#962;, или скифы, рисуются Фотием большим, всем известным народом, за последнее время усилившимся благодаря завоеванию соседних народов. Варяги здесь не причем.

Материалы, бывшие еще в распоряжении Д. Хвольсона, дали ему основание заключать с некоторой достоверностью, "что имя Русь не было дано нынешней России варягами, но было туземным у нас именем и употреблялось уж очень рано в обширном смысле". Н. Я. Марр серьезно считается с этими фактами, которые заставили его переменить старое свое мнение и примкнуть к тем, кто признает эту южную Русь самостоятельным и более древним явлением, чем варяги в нашей стране.[441]

Нет ничего невероятного в том, что в терминах Россия и Русь мы имеем пережиток существования двух старых корней #929;#969;#962; и русь, одного южного, другого северного, волею исторических судеб встретившихся и отождествившихся. Так, по крайней мере, думает один из последних исследователей этого вопроса, Брим.[442]

Этот автор указывает на мнение, существовавшее и раньше, что Русью звали в древности не какое-либо варяжское племя, а варяжские дружины вообще. Константин Багрянородный, рассказывая, как русские князья ездили в полюдье, говорит, что князья отправляются #956;#949;#964;#945; #960;#945;#957;#964;#969;#957; #964;#969;#957; #929;#969;#962; (со всею Русью, т. е. со всею дружиною). Этой терминологией, по-видимому, пользовался и летописец, говоря о Рюрике и его братьях: "И избрашася 3 братья с роды своими и пояша по себе всю Русь" (было бы нелепо думать, что Рюрик забрал с собою весь народ!). Брим старается показать, что слово "русь" происходит из скандинавского корня "drot", что значит дружина, или вернее, от слова "drоtsmenn" — дружинники. Так как этот термин, прежде чем попасть в славянскую среду, предварительно прошел через финнов, где неизбежно и закономерно потерял первую согласную и последний слог, отчего и получилось rotsi по аналогии с riksi из riksdaler, а из rotsi у славян получилось совершенно на законном основании — русь.

Северная русь и южная #929;#969;#962; встретились в Киеве и до сих пор живут в терминах "Россия" и "русский".