"Цветы на камнях" - читать интересную книгу автора (Байбара Сергей)

Глава 11. Благословите доброту

— …Эй, брат, вставай. Пора! — Кто-то настойчиво тряс Тенгиза за плечо, безжалостно вырывая из объятий сна.

Тенгиз чуть ли не пальцами разлепил веки. Нечеловечески хотелось спать. Было ощущение, что в глаза вчера вечером насыпали песку. Он потер глаза, зевнул, и усилием воли поднял свое тело с жесткого матраца. На других койках сидели хмурые бойцы, возвращаясь от сладких снов к унылой реальности. Кто-то протирал глаза, кто-то молился, кто-то одевался. На часах было 6:30 утра.

— Поднимайтесь, поднимайтесь. Пора, — сказал дневальный и пошел к следующему спящему.

Не было ни гудков, ни тревожных сирен, ни зычного крика «Рота, подъем!» Дневальный подходил к каждому бойцу, мягко будил его, потом шел к следующему.

Тенгиз тряхнул головой, чувствуя боль в висках. Вспомнил, что лучшее средство избавиться от страстного желания заснуть — это холодная вода и утренняя порция никотина. Оделся, подогнал амуницию. Все имущество воина, — снаряжение, рюкзак, оружие, — хранилось тут же, под ложем бойца.

На улице уже кипела жизнь. Мимо Тенгиза на его пути к умывальнику пробежали мальчики-вестовые, проскакал всадник. Три человека у здания бывшего клуба заготавливали дрова. Возле одного из потрепанных двухэтажных домов напротив двое ремонтников пытались воскресить двигатель старого «Газ-66», пока, правда, без особого успеха. По разбитой асфальтовой дороге промаршировал взвод солдат, ведомый высоченным, бритым наголо амбалом в американском камуфляже песочного цвета.

Покончив с утренним туалетом, Тенгиз стоял в тени уцелевшего в лихую годину раскидистого клена и пытался раскурить свернутую в газетную бумагу табачную смесь. Он вспоминал жену и дочку, вспоминал свою уютный дом. Он уходил ранним утром, когда весь Гоми ликвидировал последствия песчаной бури. Проклятые пыль и песок смывали, сметали, с крыш, дверей, окон. Из Хашури на выручку пригнали две пожарные машины и несколько цистерн с водой. Приехали химики на своем раздолбанном «Урале». Серго бегал с приборами и индикаторами по всему поселку, тяжело дыша в своем противогазе, как замученный охотниками старый медведь. Фонила ли пыль? Легонько, но фонила. Люди молились Богу, чтобы небо сжалилось над людьми и послало внеплановый дождь.

Тенгиз вспоминал, как его Лили плакала, укоряла себя за эту нелепую ссору с мужем. Она хотела получить в эту ночь свою причитающуюся ей порцию ласки, но было уже поздно, и она не решилась тревожить Тенгиза перед дальней дорогой.

— Эй, парень, ты чего здесь куришь? — оборвал размышления Тенгиза знакомый хриплый голос. Перед ним стоял Бека Иоселиани, неистовый командир западного узла собственной персоной. — Здесь курить нельзя.

— Извини, командир, не знал. — Тенгиз опустил руку с самокруткой. Зная необузданный нрав командира-свана, он уже ждал бучи и готовился дать отпор, если Иоселиани зайдет слишком далеко. Но тот просто устало покачал головой:

— Есть правила, им надо следовать. Курить можно вон там, — Бека показал в сторону облезлого деревянного щита с лопатами, шагах в двадцати, — Видишь?

— Вижу, — сказал Тенгиз. — Извини, командир, не знал.

— Ничего, — неожиданно мягко ответил Бека. — Теперь знаешь. Но больше, смотри, не нарушай. И на завтрак не опоздай, через пятнадцать минут. Опоздаешь — будешь голодный до самого обеда.

— Не опоздаю, спасибо.

Бека направился к зданию бывшей школы, где и разместились на казарменном положении новички. Из здания уже выходили вооруженные люди, соратники Тенгиза, которым, возможно, предстояло сегодня принять первый бой под этими горами. Все-таки, странно… В каких-то вопросах командир упрям, как необъезженный конь, а в каких-то — проявляет странную либеральность. После вчерашней накачки люди не ожидали поутру ничего иного, кроме командирского крика, хождения строем и завтрака по свистку. Нет же… Вот, люди выходят, как на работу, как будто нет никакой войны, никто их не подгоняет, не портит нервы. Так… А вот и Крастик. Вот и построение, как заказывали! Надо идти.

Американский сержант, глядя на свое разношерстное войско, бредущее в столовую, только горестно вздохнул. Не строй воинов, а толпа, идущая за шмотками на турецкий базар! Без содрогания можно смотреть только на первые две-три шеренги, составленные, в основном, из американских бойцов. Но что можно спрашивать с гражданских мужчин, многим из которых было по сорок-пятьдесят лет и мастерство строевой подготовки они оттачивали еще в рядах Советской армии? Идут более-менее стройными шеренгами, переговариваются негромко, ногу не путают. И то хорошо…

Завтрак не порадовал воинов разнообразием. Все та же гречка со свининой, стакан ячменного кофе и кусочек желтого тростникового сахара в придачу. Не было оживленных разговоров, бодрого смеха. Люди были молчаливы и сосредоточены.

Некоторые бойцы, почитавшие Аллаха, отказались принимать такую пищу. Все, что им могли предложить взамен — вчерашние макароны из топинамбуров.

После завтрака было новое построение. Здесь люди узнали, что полсотни бойцов ушли еще раньше — часа в четыре, — на юг, где пролегала какая-то «Линия Мансура», линия противостояния звиадистам. Кто такой Мансур, никто из новичков не знал, но старые бойцы, объяснили, что это близкий друг и старый боевой товарищ Беки, «настоящий джигит». Иоселиани не было, командовал Крастик. Людей разделили на две бригады. Человек шестьдесят остались на базе, остальные под командой сержанта-американца должны были двигаться «на позиции». До оборонительной линии, преграждавшей «туркам» путь к Читахеви, необходимо было прошагать около полутора километров по разбитой дороге на юг.

Летнее небо, как обычно, было ясное, нежно-голубое, подернутое легкой дымкой. Лишь на западе прятались за горами робкие перистые облачка. Солнышко уже припекало ощутимо и Крастик, во избежание неприятностей приказал одеть головные уборы. «Господи всемогущий, а то бы мы без тебя не догадались!». Каждому бойцу выдали пол-литровую флягу воды и приказали: «Что бы ни случилось, как бы ни было жарко, ни в коем случае не пить воду из реки!!!»

Жарило солнце, коварно шелестела Кура. На защиту рубежей своей маленькой родины, как и века назад, двигалось воинство грузинских ополченцев. Шли молча, лишь изредка нарушая напряженную тишину отдельными репликами и фразами. Сапоги, потертые армейские ботинки, извлеченные из дальнего угла старые кроссовки, угрюмо пылили по растрескавшемуся асфальту. Молодые деревца под порывами внезапного ветерок махали вслед уходящим зелеными платочками.

На окраине поселка их ожидала еще одна группа воинов. Человек сорок — бывалые бойцы, уроженцы этих мест. Одетые в разнообразные одеяния, в российский, американский, китайский, израильский камуфляж, в простые крестьянские штаны и спортивные куртки, рабочие комбинезоны в заплатах, майки, разгрузочные жилеты, американские шлемы и советского образца каски, кепки, чалмы, бейсболки, войлочные «свандикури». Испещренные шрамами и пока уберегшиеся от ран, бородатые и гладко выбритые, поседевшие и молодые. Увешанные оружием. «Старики» сурово, испытующе смотрели на новичков, будто пытаясь по взгляду определить, можно ли положиться на этих людей, или нет. Чуть позади стоял одинокий танк «Т-72».

— Здравствуйте, братья! — вышел вперед один из «стариков», человек преклонных лет с густыми бровями, седой, как лунь, с АКСУ и двумя «Мухами», висящими на плече. — Мы ждали вас с радостью и нетерпением. Хотим сказать спасибо вам, что пришли нам, вашим южным соседям на помощь. Не знаю, пройдет ли наше дежурство спокойно, или в очередной раз нам предстоит сегодня принять бой. Прошу от вас одного, — мужества и стойкости! Мы защищаем свою родную землю, свои дома, семьи, детей, а потому верю, что незримо будет присутствовать с нами сам Господь, и его Пречистая Мать. Господь всегда с теми, кто защищает, а не нападает. Лишь немного от нас требуется, — мужество и стойкость. И безграничная любовь к нашей многострадальной Родине!

Седой воин простер руку к танку. Люди подошли к нему и увидели, что на лобовой броне укреплена икона. Первосвятительница Нино с крестом из виноградной лозы с надеждой и скорбью взирала на грузинских воинов черного, ядерного XXI века.

— Она просит нас защитить Ее землю и ее народ! Больше некому, — сказал старик.

Мужские голоса смолкли. Кто-то опустился на колени, перекрестился. Старый воин подошел к иконе, преклонил перед ней колено, перекрестился, поцеловал ее. Его примеру последовали другие бойцы. Американцы смотрели на грузин с недоумением. Нашли, дескать, время молиться! Кто-то из американцев даже спросил, не будут ли собирать плату за прикосновение к иконе. На него посмотрели, как на идиота, но ничего не сказали.

Строй медленно проходил мимо иконы, и почти каждый считал своим долгом преклонить колени перед святыней. Тенгиз, целуя деревянную шершавую поверхность, мысленно произнес единственную молитву, которую знал с детства. Вставая, он не заметил, как из бокового клапана выпала записка на обрывке оберточной бумаге, которую жена наказала прочитать ему в первую же ночь на новом месте. Вчера, умотавшись за день, Тенгиз совсем забыл про нее. Он так бы и оставил его на дороге, но один из идущих позади товарищей потрепал его по плечу, подобрав записку:

— Эй, брат, ты тут потерял… Возьми пожалуйста.

— Спасибо, брат! — Тенгиз переложил записку в карман штанов, мысленно обругав себя за рассеянность.

Бойцы медленно подходили к иконе, воздавая ей почести. Кто-то, впрочем, проходил мимо, не желая кланяться святыне иноверцев. Но общая благоговейная тишина, лишь изредка нарушаемая отдельными фразами, воцарилась над искалеченной землей.

И вот, когда думы воинов уже погрузились в липкие сети размышлений о дальнейшей своей судьбе, не выдержал Крастик. Сержант-американец двинулся к иконе, снимая на ходу шлем. Оглядываясь по сторонам, как будто совершает что-то непристойное, он поклонился грузинской Первосвятительнице и торопливо перекрестился на католический манер, слева направо. После он, надев шлем, ринулся догонять уходящих. Его соотечественники смотрели на действия своего сержанта с явным недоумением:

— Наш Дэвид совсем рехнулся!

— Видимо, вечерние посиделки с местным Чингиз-ханом окончательно подорвали его психику!

… Разбитое на фрагменты асфальтовое шоссе вела бойцов на юг, к оборонительной линии, отгораживающей уютный мир грузинских поселенцев от враждебного хаоса внешнего мира. По дороге люди были вознаграждены редкостной по красоте картиной. Настоящий водопад сейчас редко увидишь! Поток прозрачной ледяной воды срывался с небольшого уступа над головами людей и падал на окаменевшую землю. В воздухе запахло влагой, щеки обволокла приятная мягкость оживляющей прохлады. В мириадах водяных частичек, круживших в воздухе, играли всеми цветами радуги солнечные лучи.

Метрах в десяти от этого чуда застыла огромная туша «Т-80», нарушая благоухание утреннего воздуха бензиново-масляной вонью. Двое танкистов растягивали над машиной маскировочную сеть. Еще один с канистрой направлялся к источнику. Поговорили, пожелали друг другу удачи… Метров через сто люди увидели грузовик — американский армейский Navistar с надписью U.S. Forse на дверце. Вокруг него суетились человек пять, которые закатывали большие проржавевшие бочки из подземного хранилища, вырытого прямо на шоссе в кузов.

То здесь, то там на дороге попадались каркасы автомобилей, брошенных прежними хозяевами. Иные из них обгорели. Чем дальше, тем все больше попадалось мусора: пустые ржавые бочки, ящики, стекла, искореженные стальные прутья. Чуть поодаль чернел обгоревший остов немецкого «Леопарда», чье орудие было направлено в сторону Читахеви.

Русло реки было усеяно самыми разнообразными металлическими останками. Здесь были и несколько танков, и тяжелый грузовик вверх колесами, и самые разнообразные металлические обломки. Там, где вырастали из-под воды эти препятствия, тут же возникали скопления плавучего мусора из гнилого дерева, пластмассы, стекла. Такое впечатление, что в реку целенаправленно сбрасывали как можно больше всякого хлама, чтобы затруднить противнику попытку воспользоваться этим заманчивым путем. У противоположного берега из воды возвышались руины каменного дома с покалеченной крышей. С берега в реку там стекали потоки мутной воды. А железнодорожная платформа вместе с небольшим поселком когда-то были погребены под сорвавшейся с гор массой льда, камней и грязи. Кое-где из серо-бурой громады горной породы с голубыми прожилками виднелись изогнутые «буквой Зю» стальные опоры ЛЭП.

— Там когда-то был Чобихеви, — пронеслось в строю.

Вообще, небольшими водопадами этот горный край был богат. Таяли гигантские ледники, наросшие на вершинах гор во время зимы. Иногда огромные валуны, смазанные водно-грязевой смазкой, с грохотом обрушивались вниз, и горе тем, кто в этот момент оказался у подножия горы!

Дальше на дороге бойцы увидели большую палатку американского образца. И две реликтовых механических диковины — настоящий Т-34 и настоящий «Тигр» PzKpfw VI! Возраст этих прадедушек современных танков приближался к девятому десятку. Притом, оба танка не были музейными экспонатами: их стальные шкуры «украшали» многочисленные вмятины. Оба танка рычали, демонстрируя мощь своих моторов и желая доказать своим незадачливым потомкам, что они еще хоть куда, что готовы к решительным боям. Германский крест на броне «Тигра», разумеется, был закрашен. Наличие здесь таких монстров вызвало всеобщий ажиотаж.

Оказывается, незадолго перед Армагеддоном, в поселке объявился некий богач, сдвинутый на теме Второй Мировой войны. За собственные деньги он покупал в России и Европе стальные раритеты — оружие и технику тех далеких времен. А потом привозил в свое имение и, нанимая за хорошие деньги местных умельцев, восстанавливал некоторые образцы. Сразу после войны «закрома» этого богатея были найдены и присвоены сознательным народом, а сам хозяин жизни сгинул неизвестно куда.

Миновали еще один подземный склад… Остались позади два бесхозных артиллерийских тягача. Горная стена по правую руку становилась все ниже, а склон — все более пологим. Дальше дорога делала петлю, огибая горную стену. Здесь участок, годный для проезда сужался. Полотно дороги было окончательно испорчено двумя неровными узкими траншеями, вырытыми неизвестно как в этой каменистой земле. На горном склоне были видны несколько огневых точек, ощетинившихся пулеметными стволами.

Убаюканные обстановкой общего запустения, путники были удивлены, когда прошли поворот. Там жизнь била ключом. Здесь берег расширялся. Шоссе жалось к склону, а участок песчаного берега был весь изрыт ямами и воронками от взрывов. У самой реки жалостливо торчали два огромных высохших дерева.

С одного берега реки на другой были переброшены десятки тросов и висячих мостов и лестниц. Десятки людей были заняты самой разнообразной деятельностью: разгружали ящики с продовольствием и боеприпасами, оборудовали огневые точки, на веревках поднимали грузы на верхотуру. Около десятка смуглых, заросших людей перетаскивали за обломок бетонной стены орудие. Старое советское Д-48. Еще дальше — «Абрамс», заваленный всякой гадостью… Каждое укромное местечко на пологом горном склоне, кое-где поросшем растительностью, выдавало при внимательном рассмотрении автоматный или пулеметный ствол, направленные на юг. Несколько использованных гранатометных тубусов под ногами. Три миномета, жерла которых направлены в небо. И вот, наконец, тот самый Рубикон, та самая оборонительная линия, конец их недолгого, но изнуряющего пути.

От берега реки через шоссе и дальше вверх по склону тянулась непрерывная линия укреплений. Окопы, пулеметные гнезда, проволочные заграждения, просто нагромождения из камней и бревен, скрывавшие пулемет или минометный расчет. На горном склоне оборона строилась по ячеечному принципу. Одна ячейка, в которой размещалось два-три человека, следующая — правей и чуть впереди, третья — еще правее, чуть позади, и так далее. На самой вершине невысокой горы расположилась укрепленная огневая точка, державшая под контролем и склоны, и дорогу на Двири. Двири контролировалось «турками» и оттуда время от времени постреливали. В бинокль можно было даже рассмотреть за всевозможными манипуляциями противника. Союзная артиллерия иногда беспокоила «турецкую» сторону внезапными обстрелами, чтобы жизнь уж совсем медом не казалась, поэтому супостаты также соблюдали осторожность, и старались лишний раз не светиться. Предугадывать действия той стороны становилось все сложнее.

Военные действия, стихавшие на зиму, с наступлением лета возобновлялись с яростной силой по всем направлениям, насколько это было возможно в условиях тотального дефицита продовольствия и боеприпасов. Проводить широкомасштабные маневренные операции было невозможно, так как не было достаточного количества техники. Борьба носила, преимущественно, позиционный характер. Бои за участки склонов, за перевалы и остатки населенных пунктов, за горные долины и отрезки дорог. Желанной целью противника была гидроэлектростанция в Читахеви, — быть может, последняя работающая ГЭС на планете. Защитники Союзных поселений всеми силами старались удержать свои границы, иногда, впрочем, переходя в решительные контратаки. Иногда в противоборство людей вступала природа, и тогда с горных вершин с грохотом обрушивались снежные лавины, грязевые потоки и камнепады, снося в пропасть танки, бронетранспортеры, и орудия, заживо хороня под своей массой людей и тягловых животных.

То здесь, то там в небо поднимались дымы костров. То здесь, то там вилась над каменными кручами грузинская речь, твердая, как камень и юркая, быстрая, как горный ручей, тягучая, медленная и яростная, спорящая и усмехающаяся, радостная и грозная. Тысячелетняя грузинская речь, слитая, как река из горных ручьев, из диалектов разных народностей, пережив сам Армагеддон, оставалась все такой же живой и самобытной.

— Вах, пополнение прибыло! Здравствуйте, воины! Выпить бы за встречу, а Гела? — приветствовал путников один из командиров. — А где Бека? Опаздывает?

— Не опаздывает, а задерживается! — ответил один из местных бойцов, сопровождавших новичков. — Позже будет. А выпьем вечером, и за встречу, и, дай Бог, за победу!

К двум часам бойцов распределили по позициям. Тенгизу досталось место в ячейке на подножии склона, недалеко от дороги. Рядом с ним готовили к бою громоздкую машину — 14,5-мм пулемет Владимирова на колесном станке. По другую руку — пулемет «Браунинг» на трехногой опоре. Несколько автоматических гранатометов, ручные противотанковые гранатометы, ПЗРК, минометы — все это было готово дать отпор врагу, если он захочет наведаться в гости.

Перед оборонительными позициями на дороге покоилось вечным сном шесть или семь сгоревших танков и бронемашин. Они загромождали большую часть дороги и значительно затруднили бы маневр новым танкам при их возможной атаке. Рядом с железными трупами чужих машин оборудовали огневые точки бойцы Союза. Кто-то ставил мины, которых, — ах, жалость! — было дьявольски мало.

На том берегу, где проходила когда-то железная дорога также были видны укрепления и баррикады. Их защитники занимали оборону чуть впереди своих товарищей здесь. Понятно, что прорви враг оборону там, огонь его пушек и пулеметов весьма осложнял бы жизнь на левом берегу.

Арсенал защитников крепости был весьма широк — от английских винтовок времен Первой мировой войны, до российских и американских современных автоматических винтовок и пулеметов. Как ни странно, большей популярностью пользовались стволы советского и российского производства. Дело было не в политических пристрастиях, — советское оружие было привычнее, да и боеприпасы к ним было достать легче.

Лежать на горячих камнях было неудобно. Доставлял хлопот и ветер, который, то ласкал волосы теплыми прикосновениями, то, как испорченный мальчишка, швырял в лицо песок и пыль. Укрытие, — обломок бетонной плиты, не позволяло Тенгизу принять вертикальное положение, да и приподниматься слишком высоко было тоже нежелательно. Даже в минуты затишья неприятельские снайперы не дремали Справа и слева, позади и спереди другие воины находились, впрочем, примерно в таком же положении. Это ничуть их не смущало, — местные жители были привычны к своим обязанностям. Они разговаривали, проверяли свое оружие, наблюдали за дорогой, о чем-то спорили. А двое виртуозов ухитрялись даже играть в нарды на самодельной доске. Одним глазом на дорогу, другим на доску.

Чувствуя неудобство, Тенгиз натянул свою кепку до самых ушей, а лицо закрыл платком. Жара заставляла прятать голову под нависающий обломок, зато все остальное тело прожаривалось прилично. Хорошо хоть смена продолжалась всего два часа. Потом — час отдыха в одной из палаток.

— Здравствуйте, — поприветствовал его грузный седой человек в клетчатой рубашке, лежащий рядом. — Не помешаю? Могу я поинтересоваться, как ваше имя?

— Тенгиз. Можно просто Гиз. Из Гоми.

— Шалва Аронович. Можно просто Шалва. Из Гори!

— Взаимно, — пожал руку товарища Тенгиз.

— А до войны где жили, Тенгиз?

— В Тбилиси — неспокойно поежился Тенгиз.

— Значит, в самой столице? — понимающе закивал Шалва Аронович. — А я и родился в Гори, и жил там. Пережил все, что можно и что нельзя. Вы женаты?

— Да. Жена и дочка дома остались.

— Это хорошо. Хорошо, когда дома ждут, — грустно улыбнулся Шалва Аронович. — Правда, это налагает ответственность. Когда уходишь, надо обязательно назвать день, когда вернешься. Ну, хотя бы приблизительно.

— А у вас, Шалва Аронович, есть кто-нибудь? — осторожно спросил Тенгиз.

— Нет, — Обветренные губы Шалвы сжались. — Уже пятнадцать лет никого.

— Извините, пожалуйста… Проклятая война!

— Да нет, ничего, — усмехнулся Шалва. — Горе, по нынешним временам, обыкновенное. Детей у нас не было, не сложилось. А жена… Слава Богу, она не увидела того кошмара, который опустошил нашу землю.

— Это случилось раньше? — спросил Тенгиз, чувствуя себя последней свиньей, что будоражит раны старика.

— В 2008 году, во время августовской войны. Тогда город заняли русские. И вот как-то к нам в дом пришел пьяный русский офицер. Он был очень возбужден и требовал выпивки. Мы очень испугались. Вы понимаете, Тенгиз, у нас в доме не было ни одной бутылки спиртного. Он думал, что мы прячем. Вытащил пистолет, стал им размахивать, матерился и проклинал нас, на чем свет стоит. И тут он слишком резко взмахнул рукой,… и как-то у него случилось…, но пистолет выстрелил. Я все понял, когда Марина, ну, так звали мою жену, уже упала. А до этого стоял, как громом пораженный. Я жалел, что у него не нашлось второй пули для меня. Может, он и хотел, но тут же прибежали российские солдаты с другим офицером. Они набросились на того, первого, отняли пистолет. Второй офицер даже ударил его по лицу. Сильно ударил, до крови… Потом его вытащили, он даже на ногах не стоял. Сказали, начнут следствие, будут судить… А мне что с этого? Разве Марину это вернет? Хотя, вы знаете, Тенгиз, мне сейчас даже жалко его. Ей-богу, мне надо его ненавидеть, а мне его жалко. Моя Мариночка не видела этого кошмара, а этот офицер наверняка все это пережил. Он наказан за свое злодеяние, даже, если выжил.

— Мы все наказаны, Шалва Аронович, — горько сказал Тенгиз. — Только непонятно за что?

— Да! — вдруг с готовностью согласился его собеседник. — Вы правы, именно так! Когда-то Иисус спустился на нашу землю и умер на крест, чтобы искупить грехи всего человечества. Он забрал с собой все зло, накопившееся две с лишним тысячи лет назад на планете. Но прошло время, и второй раз искупать наши грехи пришлось нам самим. И не важно, сколько черных дел совершил каждый из нас. Один человек за всю свою жизнь совершил самый страшный поступок — украл бутылку пива в магазине. А другой лично отдавал приказы бомбить многотысячные города. Неважно… И тот, и другой, и каждый из нас внесли свою лепту во вселенскую копилку Зла, — кто больше, кто меньше. Настал момент, когда копилка разошлась по швам и обдала всю планету грязью, которая копилась в ней со времен Христа. Но он же начал процесс великого очищения Человечества. Тенгиз, а выверите в очищение человечества?

— Где же это очищение? — возразил Тенгиз. — Люди озлобились до крайности, многие даже потеряли человеческий облик. Что же мы тогда делаем здесь с вами?

— Что мы здесь делаем? — задумался Шалва Аронович. — Мы здесь на работе. Выполняем самую грязную и проклятую работу, — стреляем в других людей. Так надо, конечно… Нет, очищение произойдет не сразу. Еще долго люди будут поклоняться самому кровожадному богу — Страху. Но все мы пережили апогей этого страшного культа, и теперь он идет на спад. Да, да, я не сумасшедший. Те, кто выжил, молодые, умные, добрые люди, такие же, как и вы, Тенгиз, должны рассказать вашим детям, и внукам, историю кратковременного взлета и сокрушительного падения человечества. Вы расскажете вашим детям, что существует в мире другой бог. И имя его — Доброта. Милосердие. И они будут другими. Не такими, как мы, а лучше. Понимаете, Тенгиз, лучше!

Шалва Аронович вдруг закашлялся, достал из кармана платок, когда-то белый, вытер пот со лба. Он кашлял не переставая, будто ему не хватало воздуха. Трясущейся рукой он вытащил из нагрудного кармана блестящую упаковку, быстрым движением надорвал ее. На ладонь упала маленькая желтая таблеточка. Старый, измученный вдовец забросил таблетку в рот и попытался проглотить, однако, закашлялся еще больше. Тенгиз уже хотел позвать на помощь, но его сосед вроде бы подавил в себе мучительные позывы.

— Хотите воды? — Тенгиз протянул ему свою флягу.

— Спасибо большое! Если вам не жалко. — Шалва Аронович после глотка воды пришел в себя, облегченно вздохнул. — Проклятый кашель! Тенгиз, извините, за такой вопрос, а вам снятся сны?

— Ну да, конечно, — пожал плечами Тенгиз.

— А что вам снится чаще всего?

— Разное снится. Часто снятся сны о довоенной жизни. Когда большие города были живы, а дороги полны машин. И иногда снится, как я на своей машине удираю от взрывной волны. Не всегда удачно…

— Извините, если потревожил ваши воспоминания, — смутился Шалва Аронович. — Мне тоже снится разное, и не всегда приятное. Иногда я сплю без снов. Иногда во сне ко мне приходит Мариночка, и мы с ней разговариваем. Но я вам хочу рассказать вот что… Иногда, но не так уж редко мне снится большая зеленая равнина в горной долине. И большое здание. Там много детей… Это школа,…да, наверное, школа. И дети, — здоровые, веселые, — читают одну и ту же книгу. Что-то вроде букваря. И там, на первой странице, надпись. Заглавная надпись. «Благословите доброту»! И среди них одна девочка, которую я не знаю, но такое чувство, что я знаю ее уже много лет, и для меня нет никого дороже этой девочки. Может, это мечты о дочери, которой у нас так никогда и не было…

— Здоровья вам, господа уважаемые! А можно вас подвинуть, а то разлеглись, как князья?! — раздался разудалый бодрый голос. Рядом с Тенгизом плюхнулся Роин, с которым Тенгиз разговаривал вчера, по дороге из Боржоми.

— Привет, Роин! — Тенгиз был одновременно рад тому, что встретил хорошего человека и недоволен, что Ломая прервал беседу. — Ты с нами будешь?

— Ага! Я вот смотрю, куда бы мне податься! Вижу, твоя физиономия мелькает! Пойду сюда, куда, думаю, Тенгиз без меня! Здравствуйте, уважаемый! — протянул Роин здоровую татуированную ручищу Шалве Ароновичу. Тот пожал ее с натянутой улыбкой.

— Да уж, точно. Только, если ты будешь такие же анекдоты рассказывать, как ночью в Боржоми, здесь вся трава повянет! Придержите местечко, сейчас вернусь. — Роин, оставив свой рюкзак, вскочил и куда-то побежал.

— Вы его знаете? — спросил Шалва Аронович.

— Вместе ехали. Вместе ночь коротали у костра, — ответил Тенгиз. — Он хороший парень.

— Да? — недоверчиво переспросил пожилой человек. — Надеюсь, надеюсь…

— А вот и он. Что это он тащит?

Тенгиз увидел, как Ломая тащит на плече что-то большое, габаритное и довольно тяжелое. Это «что-то» было скрыто в черном чехле.

— А вот и я! — обрадовал Роин. — Вы по мне еще не соскучились?!

Он с облегчением повалился рядом со своим рюкзаком. Снял и примостил на камешки свою М-16. Потом, не глядя по сторонам, Роин опустил свою осточертевшую ношу на землю, и эта здоровенная бандура, конечно же, весьма чувствительно саданула Тенгиза по руке.

— Слушай, ты умный человек? — закряхтел Тенгиз, потирая больную руку. — Что за чертовщину ты с собой припер?

Ломая довольно ухмыльнулся, открыл чехол. Взору мужчин предстали два переносных зенитных комплекса «Стрела».

— Вот такой я вам подарочек принес! Довольны?! Кстати, кто куревом богат? Тенгиз…

— На, иждивенец! — Тенгиз, усмехнувшись, передал ему свой кисет. — Порть здоровье. Где ты это железо раздобыл?

— Секрет! — хитро улыбнулся Роин, затягиваясь кольцами дыма. Потом он вспомнил про Шалву Ароновича. — Уважаемый! Курить будете? Уважаемый?!

— Он не курит, — Тенгиз перехватил свой кисет.

— Слушай, Тенгиз! — изумился Роин. — Да он спит!

— Ты что, на солнце перегрелся?! — Тенгиз посмотрел на пожилого горийца. А тот действительно мирно положил голову на округлый камешек, завернутый в тряпицу и посапывал себе, как на подушке.

— Ничего себе! Может, ему плохо?

— Нет. Устал старик. — Ломая приподнялся со своего лежака, посмотрел повнимательнее. — Спит. Как на пляже! Разбудим?

— Пока все тихо, не надо, — отрицательно покачал головой Тенгиз. — Пусть поспит. Может, он сейчас с женой разговаривает.

Роин все понял, кивнул в знак согласия.

По позициям вдруг пронесся гул. Люди оглядывались, оживленно что-то обсуждали. Пронеслось: «Бека приехал. Вон, на черном коне».

На дороге действительно появился всадник на черном, как ночь, коне. Даже на таком расстоянии Тенгиз узнал сурового свана. Он перекинулся парой слов с кем-то из рабочих. Затем покинул седло и быстро начал подниматься вверх по склону.

— Бека приехал. С инспекцией, — сказал кто-то.

— Придется все-таки старика будить. — Роин перелез через Тенгиза и гаркнул старому Шалве в самое ухо:

— Подъем, отец! Начальство приехало!

— Молодой человек, вы не могли бы потише, — вздрогнул Шалва Аронович, возвращаясь из сонного плена. — Зачем так кричать?

— Начальство приехало, — махнул Роин в сторону дороги. — Сны отменяются.

Тем временем Бека хозяйским глазом оглядел позиции своих джигитов. Он оставил дома свой потрепанный пиджак, зато захватил винтовку М-16 с подствольником. Из клапана разгрузочного жилета торчал, готовый выскочить, запасной магазин к винтовке, а на широком поясе поверх ремня поблескивали гранаты к подствольному гранатомету. На бедре покачивались кобура с пистолетом и старинный кинжал. На груди Беки висел старый армейский бинокль, а из-под камуфляжной футболки выбился довольно большой деревянный нательный крест.

— Как дела, ребята? — крикнул он.

— Нормально, Бека! — послышались голоса. — Ты к нам приехал? Оставайся с нами, надоело, наверное, в штабе сидеть. А тут на свежем воздухе. Скоро чай будет.

— Так я затем и приехал, — усмехнулся Бека. — Именно, по свежему воздуху соскучился. Так вот, ребята. В течение ближайшего часа ждите концерта. Весь день с вами быть не могу, но часика два побуду.

— С чего ты взял, что в течение часа?

— Разведка порадовала. К тому же мы им в Двири вчера склад боеприпасов грохнули. Захотят отомстить.

— Так это наши сделали?! Бушевало вчера красиво!

— Бека, ты бы не расхаживал по открытой местности. Ты сейчас прямо подарок для снайпера.

— Обойдутся! — возразил Бека. Он быстро поднялся вверх по склону. Заметив двоих, которые лежа играли в нарды, он не выдержал:

— Вам, сатанинские дети, что, игру законом запретить надо?! Красиво вы устроились, ничего не скажешь! Интересно, если бой начнется, чем будут чаще заняты ваши пальцы? На спусковой крючок жать, или кости кидать?

— На все время хватит! — виновато улыбнулся один из «игроков». — Извини, Бека, но Гурген меня вчера пять раз подряд обыграл! Жульничает, точно! Кости заговорил, вот они ему и подыгрывают! Биться готов насмерть, но пока не отыграюсь, не успокоюсь, хоть пристрели меня!

— Чуть что, сразу «жульничает», — проворчал тот, кого назвали Гургеном. — Уметь надо.

Бека только усмехнулся. Было ясно, — он не только не накажет игроков, но и даже доволен ими, за бодрость духа. Глядя на них, слушая их споры и смешные ругательства, и у других поднималось настроение.

В этот момент со стороны неприятельского села раздался гул. Люди, услышав этот звук, спешно оставляли свои дела и бросились к окопам и укрытиям. Вдруг сильный взрыв за спиной сотряс землю, поднял в воздух тучу пыли. Послышались крики раненных.

— Началось! — Бека и не думал падать на землю. Он стоял, поставив одну ногу на высокий камень, разглядывая вражеский населенный пункт в бинокль. А в этот момент на дороге раздался еще один взрыв, добавив на изуродованное шоссе еще одну воронку. На другом берегу тоже раздался грохот и закружилось в небе черное облако дыма. Бойцы на обеих сторонах реки бросили все свои приготовления и спешно готовились к бою.

— …Бека, ложись! — крикнул кто-то. — Со смертью играешь!

Бека, не торопясь, с достоинством, снимая с плеча оружие, укрылся за обломками кирпичной стены, недалеко от укрытия, где находились Тенгиз и Роин. Бека, увидев Тенгиза, помахал ему рукой:

— Эй, тбилисец! — прокричал сван. — Как себя чувствуешь?!

— Не жалуемся! — ответил Тенгиз. Он бодрился, хотя чувствовал, как липкое чувство страха, рождаясь где-то в районе диафрагмы, поднималось все выше, к сердцу. Чувствуя невероятное напряжение, Тенгиз передернул затвор автомата, прицелился в сторону дороги. Роин уже приник к оружию и ждал приближения врага. Шалва Аронович горестно вздохнул и перекрестился.

— После боя хочу твой табак попробовать! Угостишь? — услышал он вопрос Беки.

— Угощу непременно! — ответил Тенгиз. — Дай только бой пережить!

— Переживешь, куда ты денешься?! Спасибо заранее! — был ответ.

Тенгиз вспомнил, что просто обязан прочесть послание, которое передала ему жена. Именно сейчас! Он нашарил в боковом кармане шершавую бумажку, достал ее, развернул. Однако взрыв, раздавшийся уже недалеко, заставил его пригнуть голову. По затылку хлестануло мелкими камешками.

Заухали позади минометы бойцов Союза. Орудие на дороге с грохотом отправило «гостинец» в Двири. Еще два огненных цветка распустились на склоне горы. Мощный взрыв в реке поднял в воздух тучу брызг.

По обе стороны начали неторопливый разговор тяжелые пулеметы. Обменивались короткими очередями, экономя патроны.

Пришло время… Марсово время…