Глава 15. Аромат из ловушки и дамочки из пасьянса

Папа Ларсон, сидя возле стенающей сквозь зубы жены, капал для нее что-то в рюмку. Позвякивала в дрожащих пальцах пипетка. Папа считал:

– Двенадцать, тринадцать, четырнадцать... Распахнулась дверь – на пороге был наш герой!

– Мальчик мой! – Мама, забыв про все свои недуги, вскочила и прижала к себе младшенького.

– Не думаю, не думаю, что сейчас уместны эти нежности! – сказал Папа и сердито смахнул слезу. – Он заслуживает совсем другой встречи... Где ты был, паршивец?

– Отец, он все расскажет, но сперва пусть поест... Он же, наверно, валится с ног от голода...

– Нет-нет, мамочка, я ужинал, меня угостили... Я все расскажу, только сперва вы скажите: где Лабан? Родители переглянулись.

– А с чего ты взял, что его нет дома? – осторожно спросил Папа. – Ты его встретил?

– Если бы! – отозвался Людвиг, сильно мрачнея. – Тогда я повис бы на нем и никуда не пустил бы... домой приволок бы. Ну ничего, он и так будет иметь бледный вид... Значит, он уже там, да?

– Где «там»? И как это понять? Ты беды желаешь своему брату?

– Я того ему желаю, на что он сам напрашивается!

Опять родители переглянулись. Мама, изо всех сил стараясь владеть собой, сказала:

– Мальчик мой... Я, наверное, поседела за эти часы... Где ты был? Ну? Отец, у тебя упадут брюки – оставь на месте ремень! Сегодня Людвиг не будет наказан, он все расскажет и так... Говори, мальчик...

Людвиг посопел, набираясь духу, и заявил:

– Я был там, где сейчас Лабан...

– В курятнике?! – в один голос спросили родители, причем Папа, кажется, был восхищен.

– Так и быть, скажу все... В этом районе живет моя новая приятельница – Тутта Карлсон...

– Ну? А я что говорил? – ликовал Папа. – Эта дама в моем пасьянсе буквально шла за ним по пятам...

– Отстань со своими дамами, – тихо и яростно произнесла Мама. – Сынок, я что-то не соображу... Что значит «в этом районе?» Где ты ужинал?

– Ну, там, в курятнике... Тутта меня пригласила.

– Позволь... То есть ты хочешь сказать, что был там открыто? Не таясь?

Людвиг кивнул, извлек подаренную ему кость и стал ее обгладывать преспокойно.

– А это откуда?

– Пес Максимилиан подарил. Что вы так смотрите? Мы с ним, можно сказать, подружились, я долго был в его конуре, он пел мне...

Обомлевшие родители сперва застыли с гримасами на лицах, потом Мама расхохоталась мелодично: «Боже, какой фантазер!..»

Папа тоже смеялся, он даже подобрел от веселья:

– Сынок, как же так: ведь ты у нас правдолюб... а врешь без меры и удержу! Подружился с самим Максимилианом! Тот пел ему... Нет, милый, лгать надо умеючи все-таки, а не так. И только чужим! И тоньше, понимаешь? Тоньше, то есть правдоподобнее...

– Я не вру – ни тонко, ни толсто! – вспыхнул Людвиг. – Я правду говорю! И могу доказать: у тебя есть памятный подарочек от Максимилиана... Есть? Отметина на левой задней! От той погони, которая была в грозу, в начале мая... Покажи!

Папа схватился за щиколотку, и смешливость родительская иссякла в один миг.

– А у него? У него, думаешь, не осталось зарубочки с того дня? Ее он, наверно, не показал: «поскромничал»... А она есть! Лора, клянусь тебе: на его правой передней...

– Ладно, хватит боевых воспоминаний, – пресекла Мама. – Мы еще не разобрались с этой Туттой Карлсон... я не поняла, кто это?

Тут жалостный вопль раздался снаружи. Грубый голос Лабана плакал, выл, взывал о сострадании! «Ой-ей-ей, мамочка-мамулечка...» - вот какие невообразимые в устах Лабана слова услыхали Ларсоны. И кинулись в коридор.

Растянувшись в нескольких метрах от их двери, Лабан пускал пузыри из носа. Он извивался. Его правая рука была каким-то образом пришпилена к левой ноге! Приглядевшись, родственники убедились, что рукав и штанина, вместе с мясистым куском кожи, были намертво схвачены зажимом в виде небольшого прямоугольного предмета. То была... мышеловка!

– Мама, я при смерти! Отцепите! Отец... папуля... если ты сейчас не отцепишь эту штуковину, я – все... отдаю концы...

Говоря откровенно, побаивался Папа Ларсон этого дьявольского механизма, который ему предстояло разрядить. Мама торопила:

– Ну же! Помоги мальчику! Что надо – клещи, напильник?

– Паяльник! – предложил Людвиг. Он забрался в какую-то нишу в коридорной стенке и оттуда наблюдал за событиями.

– Не надо ничего... Я голыми руками, – решился Папа.

Из детской половины явились на крики Луиза, Лаура, Лео - босые, в ночных рубашках, с трудом разлепляющие глаза – была ведь середина ночи!

– С гостинцем на хвосте вернулся, да? – поперхнулась смехом Лаура.

– А хвалился-то, хвалился... – напомнил Лео.

– Ну почему так долго, отец? – нервничала Мама Лора.

– Не стой над душой! Пружина, оказывается, серьезная. Безумная ночь! Лис угодил в мышеловку! И это самый толковый из моих детей...

– Есть поговорка, – сообщил Людвиг, -»пошел по шерсть, а вернулся стриженным»!

Боль Лабана, когда к ней добавлялось моральное страдание от таких унижений, совсем делалась несносной:

– О-о-о-о... пусть он заткнется!

– Может, позвать Бобра Вальтера? – предложила мать.

– Твой Бобер такой же слесарь, как я – химик... Нет, как ты - заведующая птицефермой! – Ларсон-старший, за которым следила, затаив дыхание, вся семья, корпел согнувшись довольно долго, в поте лица. Наконец, выпрямился с облегчением. – Все, готово... Тащите, девочки, йод и пластырь... Ну, Лабан? Как же тебя угораздило?

– Они... они как будто ждали меня... Я ведь не знал, что это ловушка, а из нее так хорошо пахло, так аппетитно...

– Почему же тогда тебе не нос прищемило, не башку? – спросила Луиза – Чем ты нюхал-то?

– Вот ты полезла бы нюхать! А я помнил, что цель у меня – другая! Но этот Максимилиан... он так неожиданно кинулся, что я сел... понимаете, сел на эту штуковину! А когда она захлопнулась, они подняли меня на смех!.. Все ржали... Петух... куры, цыплята... кажется, хохотали даже яйца!

– А сам Максимилиан?

– И он! Еще спасибо, что ему было весело: он половину злости растерял... А потом я в крапиву от него... в крапиву!..

Мама поднесла к его ране ватный фитиль, смоченный йодом. Лабан взвился в диком кульбите:

– Жжется же! Уберите ваш паршивый йод... мне этой крапивы хватило...

– Ну и схлопочешь заражение крови! – посулила Луиза.

А Людвиг сказал из своей ниши наверху, что вспомнил еще поговорку: «Не глотал бы мух – так не вырвало бы».

Лабан взвыл! Пообещал просто убить, растерзать младшенького, если тот не закроет пасть!

Отец заявил: его нервы не выдержат, если вся орава не уберется сейчас же! Он требует, чтобы Лора уложила их немедленно... чтобы Людвиг больше ни одной поговорки не вспомнил! Чтоб Лабан ни одного стона больше не издал: пусть изволит терпеть, быть мужчиной...

Мама Лора повела затихший выводок в детскую, бережно поддерживая пострадавшего Лабана. Поплелся и наш герой, но Папа распорядился негромко:

– Нет, ты, Людвиг, задержишься.

Мама посоветовала мужу разобраться получше насчет той... ну, словом, насчет дамочки из его пасьянса!

И Людвиг остался наедине с отцом, который серьезен сейчас, как никогда раньше.

– Ближе сынок... Еще ближе ко мне. Нет, глаз не отводить! Отвечай: ты ведь имеешь отношение к этой мышеловке? А? Ты ведь заранее сказал: Лабан будет иметь бледный вид... Что ты сделал? Предупредил Максимилиана?

– Нет, не его!

Людвиг осекся, потому что едва слышно скрипнула дверь: Лео подслушивал их, оказывается. И наверняка заплатил за свою любознательность шишкой – так резко ударил отец по двери! Чтобы никто не мешал, они продолжили разговор на воздухе: Папа сел в гамак, Людвиг – стоял у пенька рядышком.

– Итак?

– Я почувствовал, что сказать Максимилиану – это будет... ну как-то нечестно, неправильно... вроде фискальства. А сказать Тутте и ее семье – это надо, – иначе подлость будет, иначе им не спастись!

– Так-так-так... – Папа покачивался, и сетчатая тень от гамака то накрывала лицо Людвига, то уходила вбок. – Твоя новая подружка, одним словом, – курица?

– Нет! То есть, не совсем. В общем, она себя курицей не считает... – выкручивался Людвиг; даже лунный свет выдал краску смущения на его физиономии.

– Кокетничала, скорее всего. Ну какая она? Опиши!

– Описать Тутту Карлсон? – наш герой просиял. – А в стихах можно?

Изумившись, Папа застопорил ногами гамак:

– Уже и стихи сварганил? Фантастика. Ну-ну, я весь – внимание...

И Людвиг прочел, бережно лелея каждое слово:

Когда Людвиг замолк, папин гамак стал раскачиваться на полную амплитуду – видимо, на папу подействовало!

– Да... Все ясно. Не скрою, сынок: даже я смог себе представить нечто воистину очаровательное... Желтый пух, говоришь? И тонкие коленки? Это из-за них, значит, Лабан вынес такое? – Тут Папа прыснул, развеселившись вдруг. – Никогда не сболтни ему о своей роли в этом деле: убьет. Это – во-первых. А во-вторых... знаешь, пока я не стал бы возражать против ваших встреч с этой желтенькой симпатягой... Не стал бы, нет. Пожалуйста... Легальное посещение курятника – в этом есть смысл!

– Какой смысл?

Глубокомысленно морща переносицу, Папа ответил рассеянно и так научно, словно говорил не с младшим из детей своих, а с прадедушкой-академиком:

– Да это так... полуабстрактные соображения в разрезе перспективного планирования... Ты все равно не поймешь пока. Иди спать, малыш. Иди спать...

– Спокойной ночи, – сказал озадаченный Людвиг и побрел прочь.

А Папа качался, вольно раскинувшись, и повторял: