Марк Моррис Бессмертный

Свой первый роман, «Подхалим» (Тoady, 1989), Марк Моррис (Mark Morris) написал, когда был безработным. После этого он опубликовал еще три книги, «Шов» (Stitch), «Безупречный» (The Immaculate) и «Секрет анатомии» (The Secret of Anatomy), а «Путешествия в темноту» (Voyages Into Darkness) — сборник его рассказов и рассказов Стивена Лауза — был недавно опубликован в Америке в издательстве «Столкновение в Книгах Ночи» (Bump in the Night Books).

Его короткие романы, статьи и рецензии публиковались в самых различных антологиях и журналах, включая «Темные голоса» (Dark Voices), «Могилы 3» (Narrow Houses 3), «Темные Земли» (Darklands), «Последние тени» (Final Shadows), «Ужасы» (Fear), «Интерзон» (Interzone) и «Миллион» (Million).

Автор рассказывает, что «Бессмертный» появился после того, как у него возникли три желания: «Первым и самым очевидным было мое желание написать рассказ, который тематически будет отвечать требованиям именно этой антологии. Во-вторых, у меня было желание написать о том, как ведется полицейское расследование, и вдохновлено оно было, нужно сказать, в значительной мере рядом недавно показанных отличных телесериалов. В-третьих, это желание использовать в рассказе определенное место, в данном случае — железнодорожную платформу в Стейлибридже, в графстве Чешир.

Я ездил туда, чтобы прочитать там лекцию, а потом воспользоваться местной библиотекой. Приехав в почти пустой город, я увидел баннер, прикрепленный к фасаду библиотеки. На нем алыми, как кровь, буквами в три фута высотой было выведено мое имя. После лекции, послушать которую собралось на удивление много людей, я сидел на железнодорожном вокзале со знакомым, который приехал из Уоррингтона, чтобы повидаться со мной. На вокзале был отличный бар. Мы сидели и потихоньку пьянели в ожидании поездов, которые развезли бы нас по домам. Мне всегда нравились мрачные рассказы, действие в которых происходит на железнодорожных вокзалах, и мне казалось, что этот вокзал, действующий, но какой-то заброшенный, — идеальное место именно для такого рассказа.

Мы сидели довольно долго. Постепенно становилось все холоднее и темнее, и хотя поезда подходили к вокзалу и отходили от него, мы, как мне кажется, так ни разу и не увидели, чтобы кто-нибудь вышел из поезда или сел в него. Очень странно, но, повторюсь, мы выпили по несколько кружек…»

Я чувствую, он где-то внутри, и я знаю, что он голоден. Он что-то шепчет мне. Говорит: «То, что ты сделал, — не убийство. Это инстинкт. Способ выжить. Эти существа не такие, как ты».

Я знаю: то, что он говорит, — правда, и знаю, что, пока это не прекратится, я не смогу ничего поделать с собой, что это не в моей власти. Но мне от этого не легче. Я спрашиваю у него: «А что, разве у них нет права на выживание?»

И он отвечает: «Тсс. Прислушайся к своей крови».

Почти весь город еще спал, объятый забытьём. Джордж Фэрроу вышел из машины и зашагал по тротуару. Утренний снежок скрипел у него под ногами. Взглянув на затянутые занавесками окна, он ощутил такой сильный приступ зависти, что глубоко вздохнул, чтобы отогнать ее.

Полчаса назад и он нежился в тепле, но резкий телефонный звонок заставил его выйти из забытья. Высунув руку из-под одеяла, он почувствовал, как утренняя прохлада коснулась его кожи и стала проникать глубже.

Бодрый голос сержанта Джексона, как всегда, вызвал у него раздражение.

— Еще одна жертва, сэр, на Камберленд-стрит. Меньше мили от того места, где была убита Луиза Касл. Я решил послать за вами машину, сэр. Чтоб вы сами не садились за руль. Через пятнадцать минут будет.

Черт знает что, подумал Фэрроу и, пробормотав что-то в ответ, несколько торопливо положил трубку. Наверное, этот мальчишка Джексон послал за ним машину, потому как решил, что если этого не сделать, то Фэрроу не станет торопиться, а то и вообще повернется на другой бок и уснет.

К тому времени, когда Бэнкс постучал в дверь, Фэрроу уже умылся, оделся и приготовил горячий бутерброд, который и съел в машине. Хотя он и успел вымыть лицо, ему все же казалось, что выглядит он настолько, насколько себя чувствует, и от этого ему было мерзко и противно. Бэнкс, впрочем, был любезен и учтив, как всегда. Столь же любезен и учтив был и полицейский в форме, стоявший возле высоких деревянных ворот строительной фирмы на Камберленд-стрит. Но едва Фэрроу ступил во двор, как Джексон бросил на него взгляд, который обычно, наверное, предназначался для какого-нибудь вонючего старого обитателя ночлежки, забредшего с улицы, чтобы поинтересоваться, сколько стоит чашка чая, в надежде получить ее даром.

Фэрроу сдержался. Он понимал, что выглядит сейчас не лучшим образом, но на то у него были причины. И потом, кто такой этот мальчик, чтобы осуждать его? Можно себе представить, что Джексон и его дружки говорят о нем у него за спиной: что он вымотался, что вести столь серьезное расследование — слишком большое для него напряжение.

Теперь Джексон улыбался.

— Доброе утро, сэр, — бодро произнес он, и небольшое облачко белого пара вырвалось у него изо рта.

В своем двубортном костюме, с дорогой стрижкой, с блестящими бегающими глазками он скорее был похож на рекламного агента, чем на полицейского.

Пока Фэрроу размышлял, что бы ему сказать в ответ, Джексон приблизился широкими шагами к большой желтой палатке в конце двора и крикнул через плечо:

— Убитая здесь, сэр.

Фэрроу понимал, что в глазах коллег он уже потерял несколько очков. Небрежно пригладив свои жидкие, но послушные волосы, он ответил довольно громко — так, чтобы его услышал с десяток людей, находившихся во дворе:

— Неужели, Кристофер? Вы меня и в самом деле удивляете.

У Джексона хоть хватило совести покраснеть и что-то произнести в свое оправдание. Он даже поднял край палатки, чтобы Фэрроу смог в нее войти, не вынимая рук из карманов.

Убийца сделал свое дело несколько часов назад. Внутренности девушки, извлеченные для всеобщего обозрения, уже давно остыли.

— Осторожно, сэр, — сказал Джексон.

Фэрроу уже было занес ногу, чтобы войти в палатку, как Джексон предупредительно коснулся его руки и кивком головы указал на пол. Фэрроу посмотрел туда, куда указывал сержант. Он едва не наступил на то, что, как он догадался, было частью человеческого тела — кусок окровавленной плоти, вырванной из тела, был обведен желтым мелом. Хотя было промозглое октябрьское утро, внутри палатки стояла духота и пахло здесь как на скотобойне.

— Нам известно, кто она? — спросил Фэрроу, щурясь при виде столь яркой крови молодой женщины.

— На сто процентов мы не уверены, сэр. Как видите, убийца и на этот раз лишил жертву лица. Но мы почти уверены, что это барменша по имени Сара-Джейн Спрингер, двадцати трех лет. Незадолго до часу ночи ее приятель заявил, что она не пришла после своей смены в «Вороньем гнезде», где в тот вечер работала с семи до одиннадцати.

— Это большой паб на углу Мэдли-роуд?

— Да, сэр. Как говорит хозяин, мисс Спрингер обычно садилась в автобус, который отходит в двадцать пять минут двенадцатого от остановки прямо напротив паба, и в одиннадцать сорок приезжала на угол Джунипер-стрит. Потом шла по Джунипер-стрит, сворачивала налево на Камберленд-стрит, а потом направо — на Маркхэм-роуд, где жила. В доме номер сорок два.

— Значит, домой она обычно возвращалась… во сколько же? Примерно без четверти двенадцать?

— Что-то около того, сэр.

— Как зовут ее приятеля? — спросил Фэрроу.

От запаха крови его мутило.

— Иан Латимер, сэр.

— Иан Латимер. — Фэрроу повторил имя, точно пробовал его на вкус. — Что-нибудь еще?

— Почти ничего, сэр. Работает на пивном заводе «Уитворт», уже девять лет работает, как школу закончил. Они с мисс Спрингер живут вместе два с половиной года.

— А не было ли у мистера Латимера причины до часу ночи не заявлять о том, что мисс Спрингер не пришла домой?

— Звонок зафиксирован в пятьдесят одну минуту первого, — педантично ответил Джексон и поспешно прибавил: — Говорит, что уснул, пока смотрел футбол, сэр.

— Гм, — произнес Фэрроу и снова обратил свое внимание на молодую женщину.

Ее тело было вспорото от живота до ключиц, как это было и с другими. О том, что когда-то это был живой человек, говорили лишь раскинутые руки и ноги и перепачканные кровью светлые волосы. У нее были длинные ногти, выкрашенные красным лаком, цвета ее крови. На левом запястье были тонкий браслет золотистого цвета и часики.

— Полагаю, и здесь как в случае с другими? Явного мотива нет? Ни признаков ограбления, ни сексуального насилия?

— Да, сэр. Тому, кто это сделал, просто нравится убивать людей. Вернее, ему нравится убивать молодых женщин.

— Именно так, — сказал Фэрроу.

Он нахмурился. Он понял, что никак не может сосредоточиться. Что бы он сейчас ни дал за чашку крепкого черного кофе, чтобы заставить свои старые мозги работать. А еще лучше — вздремнуть бы еще часок.

— С вами все в порядке, сэр? — спросил Джексон, не утруждая себя тем, чтобы понизить голос.

Фэрроу почувствовал, как все посмотрели на него. Его недовольство тотчас уступило место раздражению.

— Все отлично, спасибо, Кристофер. Просто я задумался. И вам бы не мешало иногда подумать.

— Простите, сэр, — тупо отозвался Джексон.

Фэрроу бросил на Джексона взгляд, призванный восстановить свой пошатнувшийся было авторитет, после чего повернулся к мужчине в белом халате и тугих резиновых перчатках, который суетился около тела, словно стервятник-альбинос.

— И каков же на этот раз ваш вердикт, доктор Куин? — спросил он.

Мужчина посмотрел на него с несчастным видом.

— Все очень загадочно, инспектор, очень загадочно. Разумеется, такой же modus operandi,[1] как и в других случаях, а это значит, что она могла умереть от любой из этих ран. Судя по всему — в точности как и в других случаях, — убийца напал на нее неожиданно, она потеряла сознание, и он, вероятно, убил ее прежде, чем она смогла оказать сопротивление. Кто бы этот человек ни был, он обладает огромной силой. Хотелось бы мне знать, каким типом оружия он пользуется, или же у него их несколько.

— Какие-то новые соображения у вас есть? — спросил Фэрроу.

На лице патолога появилось выражение недовольства.

— Да нет. Как и в других случаях, раны рваные, так что это не лезвие, если только оно не очень зазубренное или очень неровное. Если уж вы настаиваете… я бы сказал, что он пользуется чем-то вроде… вроде кочерги, но этот предмет гораздо крепче, намного меньше и куда опаснее. Может, стоит порасспросить в округе, не заказывал ли кто в последнее время какую-нибудь… железную лапу или какой-нибудь необычный инструмент. Понимаю, это дело потребует времени, но… — Он пожал плечами.

— Да-да, думаю, этим уже занимаются. Кристофер?

— Результатов пока нет, сэр, — спокойно ответил Джексон.

— И убийца ничего не оставил? Ни волос, ни следов, ни пуговиц с обрывками ниток?

Патолог улыбнулся ничего не выражающей улыбкой.

— Вообще ничего, что опять же необычно, хотя, как я уже сказал, женщина умерла раньше, чем смогла оказать сопротивление.

— Хорошо, — вздохнул Фэрроу. — Позовите меня, когда будете готовы произвести вскрытие. Надо бы накинуть на нее что-нибудь.

Он достал из кармана грязный носовой платок и вытер со лба капельки пота. Потом тихо сказал:

— Оставим доктора, сержант, пусть занимается своим делом.

Выйдя из палатки, Фэрроу вдохнул ледяного воздуха. По двору рыскали полицейские в форме, тщательно обследуя все уголки в поисках улик. Казалось, они помогают своему коллеге искать выпавшие контактные линзы. При этой мысли он невольно хихикнул. Джексон с любопытством посмотрел на него, после чего чересчур усердно откашлялся. Фэрроу меж тем собрался с мыслями.

Итак, что-то надо предпринимать. Но что?

— С кем мы уже поговорили, Кристофер?

— Простите, сэр? — отозвался Джексон, при этом в голосе его все явственнее звучали непонимание и недовольство.

— С кем мы поговорили? Подробно, я имею в виду. С хозяином, с ее приятелем? И кто обнаружил тело?

Фэрроу стиснул губы, чувствуя, что может взорваться. Лицо Джексона оставалось непроницаемым.

— Некая миссис Эстер Норвуд, жена владельца фирмы, нашла тело, сэр, в шесть пятнадцать утра. Говорит, что пришла рано, чтобы разобрать заказы.

— А где она сейчас?

— Сидит в патрульной машине с констеблем Бутлином, сэр, и пьет чай.

— Очень мило.

Джексон перевел свой суровый взгляд на начальника.

— Она очень расстроилась, сэр. Как можете себе представить.

— Да-да, конечно, должно быть, так и есть, — сказал Фэрроу, понемногу успокаиваясь.

— Что же до ее приятеля, сэр, то с ним сейчас констебль Плэтт и женщина-полицейский Манро. Парень тоже очень расстроен. Хозяина «Вороньего гнезда», мистера Дэвида Смайдерса, опросили пока коротко, сэр.

— Он тоже расстроен?

Выражение лица Джексона указывало на то, что попытки Фэрроу шутить кажутся ему утомительными.

— Не знаю, сэр.

— Ладно, — сказал Фэрроу, пытаясь придать своему голосу деловой тон, а лицу — деловое выражение. — Пойду-ка я лучше поговорю с нашим мистером Смайдерсом, а потом — с кем-нибудь из его работников, разузнаю, не слышал ли кто-нибудь из них прошлым вечером что-нибудь необычное в пабе или, может, видел. А вы, сержант, сделайте вот что. Получите показания приятеля и миссис… ну, той женщины, которая обнаружила тело.

— Миссис Норвуд, сэр.

— Вот-вот. Миссис Норвуд. Еще я хочу, чтобы вы нашли водителя автобуса, на котором вчера вечером ехала мисс Спрингер, и разыщите как можно больше пассажиров, узнайте у них, что можете.

— Уже нашел, — самодовольно произнес Джексон.

— Вот как? Хорошо. Продолжайте этим заниматься. Может, увидимся на вскрытии? Позвоните мне, когда врач будет готов встретиться с нами, ладно?

— Да, сэр, — ответил Джексон с ледяным терпением, но с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.

— И вот еще что, сержант.

— Да, сэр?

— Приведите-ка себя в порядок, а? Поправьте галстук.

Джексон поднес было руку к горлу, но тотчас увидел, что все, находившиеся во дворе, улыбнулись той же улыбкой, которую он только что видел на лице Фэрроу. Инспектор повернулся и не спеша пошел прочь, размышляя: «Интересно, Джексон покраснел от смущения или то была вспышка гнева?»

Я признался ему, что боюсь. Я спросил: будет больно?

Он шевелится во мне. Боль — это ничто, говорит он. Считай, что это жизнь. Возрождение. Да кто не умрет за это?

Его слова сбивают меня с толку. Я чувствую себя таким усталым. Сколько еще? — спрашиваю я у него. Когда же это кончится?

Недолго еще, — шепчет он, — теперь уже недолго. Ты разве не помнишь?

Нет, — говорю я ему. — Нет, я ничего не помню.

Он шепчет внутри меня: «Странно, как это забывается».

Джексон выключил компьютер и откинулся в кресле. Он с трудом разогнул спину; было такое ощущение, будто на плечи кто-то давит. Он взглянул на часы и простонал. Пятнадцать минут двенадцатого. Он ведь сказал Дженис, что постарается быть дома к десяти. А она обещала, что к половине одиннадцатого на столе будет индейка с карри, а потом его ждет кое-что еще поострее.

Он вспомнил, как, услышав этим утром телефонный звонок в половине седьмого, заставивший его выскользнуть из-под одеяла, поцеловал ее, а она в ответ озорно улыбнулась. Он вспомнил теплоту ее мягкого тела, ее взъерошенные волосы, ее заспанный вид, вспомнил запах, исходивший от нее. А потом подумал об убитой женщине, о ее вспоротом животе, о том, что у нее исчезло лицо, о вони, которую источали ее разбросанные органы. Потянувшись к телефону, он ощутил твердую решимость. «Я доберусь до тебя, паршивый ублюдок», — пообещал он, набирая номер своего телефона.

— Алло? — сказала Дженис.

В ее голосе прозвучала то ли усталость, то ли осторожность.

— Любовь моя, это я. Прости, что я еще не дома. Последние два часа был просто завален бумажной работой в участке.

— Крис! — произнесла она, и на этот раз в ее голосе явно прозвучало облегчение, но она тут же взволнованно добавила: — Я уже начала беспокоиться.

— Знаю, любовь моя, прости меня. Совсем забыл посмотреть на часы. Я и не знал, что уже так поздно.

— Я слышала об этой бедной женщине в новостях. Это действительно так страшно?

Джексон знал: она не притворяется. Она на самом деле тревожится из-за того, с чем ему приходится иметь дело каждый день.

— Да, — тихо ответил он, — очень скверная история. Послушай, Джен, я постараюсь больше не задерживаться, ладно?

— Ладно. Я подогрею тебе ужин. Если ты еще не поел.

— Часов в одиннадцать утра съел булочку и выпил больше кофе, чем можно переварить.

— Ну разве это хорошо, — неодобрительно произнесла она. — У тебя и голос усталый.

— Да я просто выдохся, — сказал Джексон. Только сейчас он понял, что так и есть. — Целый день как в аду. А вот глядя на нашего инспектора, этого не скажешь.

— Он что, так и не делает свою работу?

— Пришел утром через час после того, как все уже были на месте, при этом вид у него был такой, точно его силком приволокли. Большую часть дня провел в пабе, ненадолго объявился на вскрытии и около шести отбыл домой.

Он постарался убедить себя в том, что не очень-то сильно преувеличивает.

— Тебе бы следовало написать на него рапорт, правда, Крис. Нечестно, что тебе приходится выполнять и его работу, и свою. Тебе и без того забот хватает.

— Ну да, — рассеянно произнес Джексон. — Да ладно, не думай об этом. До скорой.

С минуту он не убирал руку с трубки после того, как повесил ее, и думал о том, неужели он несправедлив по отношению к Фэрроу, и если так, то в какой степени? В представлении Джексона инспектор ведет расследование, спотыкаясь, точно во сне, но неужели ему и в самом деле не хватает настойчивости, упорства, желания, всего того, что для Джексона было обязательным в этой работе, или же он просто старше и мудрее и потому предпочитает более спокойный, более методичный подход? Может, проблемы Джексона с инспектором просто приписать конфликту между двумя людьми? Сержант знал, что в участке еще много хороших полицейских, особенно среди старой гвардии, представители которой поддерживают Фэрроу с его методами, не принимают неугомонности Джексона, видя в нем всего лишь выскочку, который во всем ищет свою выгоду, хотя у самого молоко на губах не обсохло.

И ведь дело не в том, что Джексон ненавидит старшего офицера или хочет от него избавиться ради собственной карьеры, как, наверное, думает Фэрроу, просто он до того неряшлив! Неужели он всегда был таким — одет неопрятно, на встречу всегда опаздывает, расхаживает с таким видом, будто ему на все наплевать? Может, просто дело сейчас такое серьезное, что обнаружились те недостатки Фэрроу, которые раньше он умело скрывал? И в самом деле, складывается такое впечатление, будто напряжение отнимает последние физические силы у этого человека, который старше Джексона еще и по возрасту. Вообще-то надо признать, что у Фэрроу лицо всегда было таким, будто он не выспался, а теперь еще и кожа посерела, покрылась пятнами, глаза налиты кровью, плечи ссутулились. Он и в самом деле выглядит каким-то разбитым, удрученным, что и неудивительно после пяти нераскрытых убийств и нескольких невыходов на службу менее чем за месяц. Лучше бы, пожалуй, отправить Фэрроу на пенсию, о чем в участке, кажется, уже кое-кто подумывает. А то еще умрет на работе.

Джексон перевел взгляд на доску происшествий, которая висела на дальней стене. Она занимала всю стену и была призвана вдохновлять его и коллег еще на большее усердие, она должна была мозолить им глаза, постоянно напоминать о том, что нужно поймать мерзавца, который превратил тихий мирный северный город в мрачную арену ужаса, враждебности и подозрительности. Джексону не верилось, что даже сейчас, даже после того, что произошло, даже после постоянных предупреждений полиции о том, чтобы молодые женщины не выходили одни по вечерам, находились еще такие, кто игнорировал этот совет. Есть еще, кажется, такие, у которых шоры на глазах. Они думают, что насильственная смерть происходит только с другими людьми, а ведь есть и такие, которые уверены, что ни один мужчина, пусть это будет даже маньяк, не сможет им диктовать, куда можно идти, а куда нет.

Джексон понимал это чувство, но не разделял его. Да вот вчера он обрушился на молодого полицейского, который сказал в раздевалке своему коллеге, что, по его мнению, любая женщина, разгуливающая вечером одна, заслуживает того, что с ней может случиться. Джексон прочитал молодому человеку целую лекцию о том, что именно таким, как он, и поручено сделать улицы безопасными, чтобы любой человек мог ходить по ним куда угодно в любое время, и если молодой человек не разделяет этого мнения, то он не своим делом занимается, черт побери! Но, по правде сказать, хотя Джексон и позаботился о том, чтобы его речь прозвучала убедительно, душу в свои слова он не вложил.

Он мог понять позицию молодого полицейского. У того было множество причин так считать, и одна из них — отчаяние. Этим объяснялся упадок морального духа, охвативший весь участок, точно простудная инфекция.

Пять женщин. Все молодые, красивые, все искромсаны на куски в тихих темных местах посреди ночи, при этом у них, кажется, даже не было возможности закричать или хоть что-то сделать в свою защиту. Их целлулоидные лица смотрели на Джексона с доски происшествий, а их застывшие улыбки, казалось, с каждым днем становятся все более издевательскими. Если убийца и уязвим — а местные и центральные газеты живо нарекли его «человеком-волком», — то эта уязвимость заключается в том, что его жажда крови, кажется, все растет. Промежутки между убийствами становятся все короче. Понятно, что, обезумев от своих желаний, он раньше или позже совершит ошибку. Но сколько еще женщин он убьет за это время? Сколько еще фотографий прикрепят к доске происшествий?

Простонав, Джексон поднялся. От выпитого кофе в голове у него гудело, как гудят провода линии электропередач. Он был совершенно опустошен. В участке было тихо, кабинет был погружен в полумрак. Он взял пиджак, висевший на спинке стула, и зевнул так широко, что хрустнула челюсть.

Зазвонил телефон. Наверное, снова Дженис. Сейчас скажет, что карри булькает на плите, а в гриле подогревается парочка хлебцев. Он снял трубку.

— Полицейский участок Мурфилд. Сержант Джексон слушает.

У говорившего на другом конце либо был ларингит, либо он изменил свой голос.

— Мне нужно увидеться с тобой, — проскрипел голос.

Джексон инстинктивно подумал: вот оно. Предвкушение развязки охватило его. Он сбросил усталость, как змея сбрасывает кожу, и весь обратился во внимание.

— По какому поводу? — осторожно спросил он, подумав о том, что хорошо бы кто-то был в кабинете, кому можно было бы дать знак, чтобы установили, откуда звонят.

— Некогда… в игры играть, — прошипел звонивший. Судя по его голосу, он испытывал боль, и ему было трудно говорить. — Хочу, чтобы ты встретился со мной. Я… хочу, чтобы ты пришел один. Никого с собой не приводи, иначе-иначе ты потеряешь свой последний шанс.

Джексон почувствовал, как у него застучало в висках, но голос у него не дрогнул.

— А зачем это мне встречаться с вами? — спросил он.

Звонивший простонал, точно от боли. Когда он снова заговорил, его голос прозвучал еще тише, так что слова можно было разобрать с трудом.

— Ты же… искал меня. Я и есть человек-волк. Сегодня вечером я убил еще одну. Я хочу… чтобы эта была последней. Чтобы других не было никогда.

В висках стучало все сильнее. Джексон сглотнул слюну.

— Как я могу знать, что вы говорите мне правду?

— Я резал их… от живота до горла, — прошипел звонивший. — И лица снимал.

Джексон похолодел. Эти подробности не появлялись в газетах.

— А почему вы хотите встретиться со мной? — спросил он.

— Надо поговорить. Надо, чтоб ты… чтоб ты… — Голос затих.

— Вы ведь понимаете, что я не могу встретиться с вами один, — сказал Джексон.

— Так надо. Либо один… либо не встречаемся. И никаких фокусов. Я узнаю. Пожалуйста, поверь мне…

Джексон напряженно думал. В конце концов он сказал:

— Ладно. Где вы хотите встретиться?

— На старом вокзале… Будь там через… десять минут. Если не будешь, значит… ты послал за подкреплением… и твой… последний шанс… исчезнет…

На другом конце завозились с трубкой, потом раздались короткие гудки.

— Постойте! — крикнул Джексон, но трубку уже повесили.

Чувствую, как он растет во мне, растягивается. А сам я уменьшаюсь. Он умоляет меня, воет, проклинает меня, но я продолжаю молчать в надежде сохранить свои силы.

Мы — одно и то же, говорит он мне, дабы польстить. Скоро мы обновимся. Когда мы вместе, может показаться, что мы разделены, но, разделенные, мы снова будем вместе.

Я стараюсь не слушать его, но его слова — часть меня. Не могу сделать так, чтобы они не произносились.

Наконец я начинаю действовать. Я говорю ему: Больше убийств не будет. Шесть жизней за одну мою не могут быть оправданы.

Такова цена выживания, говорит он.

Железнодорожное сообщение между Мурфилдом и соседними городами было прервано еще в середине семидесятых годов, несмотря на яростное сопротивление местного населения. Как ни странно, здание самого вокзала не было снесено или превращено в офисы и магазины. Оно постепенно разрушалось все эти годы, став жертвой вандалов, растений и суровой непогоды. Вокзал находился на окраине нового промышленного района, в пустынном месте. Днем он своим видом навевал печаль и ностальгию, а с наступлением темноты над ним сгущалась атмосфера загадочности, наводящая на разного рода размышления.

Спустя десять минут после того, как Джексон поговорил с тем, кто назвался человеком-волком, в висках у него все еще стучало, а когда он припарковался на вокзальной стоянке для машин, в висках застучало еще сильнее. Дорога была неровная, всюду торчали поросшие колючей травой кочки. Автомобильные фары осветили длинное прямоугольное здание с крошащейся штукатуркой, с почерневшим от грязи каменным фасадом, с заколоченными окнами и дверями, с провисшими водостоками и ржавыми фонарями. Едва Джексон остановил машину и выключил фары, как все эти детали исчезли, точно только при свете они и существовали. Теперь всё вокруг казалось менее таинственным, но более угрожающим. Под небом, усыпанным звездами, здание превратилось в непроницаемую темную стену.

С минуту сержант сидел в своей машине, глубоко и ровно дыша и разминая руки. Успокойся, проговорил он про себя, после чего принялся мысленно повторять это слово, точно читал мантру: успокойся, успокойся, успокойся. Он ничего не мог поделать с разыгравшимися нервами, но надо ведь взять себя в руки, прежде чем идти туда. Если убийца, как и обещал, ждет его, то ближайшие полчаса почти наверняка станут для Джексона самыми решающими во всей карьере, если не в жизни.

Но вот наконец он готов. Открыв дверцу машины, он вышел на улицу. Дул холодный резкий ветер. Ноги у него дрожали, но идти он мог. Он тяжело сглотнул, пытаясь унять неприятное ощущение внутри, потом засунул руку в карман плаща и достал фонарик. Поколебавшись с минуту, включил его. Джексон понимал, что с фонариком его теперь отовсюду видно, но, подумал он, если убийца где-то здесь, то едва ли от него можно ожидать, что тот не заметил его прибытия.

Держа фонарик перед собой, он прошел под сводчатым входом в здание вокзала, мимо затянутых паутиной окошек, в которых когда-то продавали билеты. Справа от него был пустой газетный киоск, слева — чайный буфет, который теперь представлял собой пустое темное пространство. Его нервы были до того обнажены, что ему казалось, будто гравий лопается у него под ногами. Дышал он медленно и ровно, но ему казалось, что его дыхание переполняет воздух, и это дышит здание, а не он. Внутри вокзал был словно черный туннель, с множеством щелей, где мог укрыться убийца. Перед Джексоном то и дело возникали тени, которые покачивались в свете его фонарика и кивали ему. Он крутил головой из стороны в сторону, стараясь ничего не упустить из виду.

Впереди, не больше чем в двенадцати шагах от него, он увидел турникет, который вел на платформу поездов южного направления. Со стороны платформы турникет слабо освещался светом звезд, а когда он оказался еще и в луче фонарика, Джексон увидел дрожавшую нетронутую паутину, которая тянулась поперек узкого прохода. Он сразу понял, что убийца не проходил здесь, ведь если бы прошел, то паутина висела бы рваными кусками. Тогда что же это может означать? Быть может, убийца предлагает ему сыграть в какую-то безумную игру? А может, Джексон подъехал к вокзалу по старой ветке, большая часть которой заросла? Либо — третья возможность — убийца поджидает Джексона где-то между этим местом и турникетом, а может даже, сейчас крадется за ним, увидев с какой-то выгодной позиции, как тот подъехал к вокзалу.

Хотя эти размышления и не успокоили его, он почувствовал едва ли не облегчение оттого, что снова мыслит как полицейский. Он резко обернулся, чтобы посмотреть, нет ли кого за спиной, подумав о том, что пора бы ему уже и действовать как полицейский. И вместо того чтобы продолжать красться, точно жертва в дешевом фильме ужасов, Джексон решил объявить о своем присутствии.

— Я сержант Джексон, полиция Мурфилда, — крикнул он, и голос его разнесся эхом вокруг. — Я пришел, как мы договорились. Покажитесь и вы.

Ответа не было. В смолкающем эхе он успел расслышать ноту уверенности, что подействовало на него успокаивающе. Выждав минуту, он крикнул еще раз:

— Если не покажетесь, мне придется вызвать подкрепление. Выбор за вами.

Прошли долгие десять секунд. Джексон уже было подумал, что вся эта история в конце концов закончится ничем, но тут за турникетом показалась темная фигура, загородившая звездный свет.

Джексон сглотнул. Он вдруг почувствовал, как гулко бьется его пульс. Он направил луч фонарика на фигуру, но та отступила, точно боялась света.

— Оставайтесь на месте, чтобы я мог вас видеть, — крикнул Джексон.

И тут фигура заговорила. Казалось, слова потонули в облачке пара, вырвавшемся изо рта, и Джексон услышал лишь хриплый шепот:

— Выключи… фонарик…

Поколебавшись, Джексон сделал то, о чем его просили. Освоившись в темноте, он двинулся к турникету, за которым его ждала черная фигура — будто с поезда сошел нежданный гость.

— Выходите, — приказал он.

Приблизившись к турникету, он вытянул руку, чтобы убрать паутину. Фигура повиновалась и засеменила к краю платформы.

Джексон толкнул турникет. Им не пользовались несколько лет, и турникет не поддавался. Когда Джексон навалился на него, тот заскрипел, точно от боли, но мало-помалу уступал, и наконец Джексон прошел через него и оказался на платформе. Весь его дорогой плащ был в клочьях грязной паутины. Фигура стояла ярдах в двенадцати от Джексона, лицом к нему, на самом краю платформы, вдоль которой тянулись заросшие травой железнодорожные пути, — точно так на краю бассейна стоит прыгун перед прыжком назад. Лицо было в тени, к тому же разглядеть его черты было трудно еще и из-за того, что перед ним все время висело облачко пара. С минуту Джексон и тот, другой человек стояли и смотрели друг на друга как дуэлянты.

Наконец Джексон произнес:

— Ну вот я и здесь. Дальше что?

Человек дрожал. Чувствовалось, что он никак не может овладеть собой. Он дышал тяжело, едва не задыхался.

— У нас… не очень-то много… времени, — проскрежетал он наконец.

— Вам плохо? — спросил Джексон.

Человек издал какой-то хриплый звук — то ли хохотнул, то ли не мог сдержаться от боли.

— Я… — казалось, он подыскивает подходящие слова, — перевоплощаюсь, — договорил он наконец.

Джексон, сам не зная почему, подумал о гусенице, которая превращается в бабочку. Его передернуло.

— Перевоплощаетесь во что?

Человек простонал:

— Это рождение заново… Возрождение… Второе рождение…

Джексон тупо повторил про себя эти слова, отметив, что слово «рождение» повторилось три раза.

— Не понимаю, о чем вы, — пробормотал он.

— Послушай меня… у нас так мало времени… я не такой, как ты… я… не человек…

— Конечно, не человек, — сказал Джексон, чтобы успокоить его.

— Да послушай же меня! — От гнева его голос на мгновение окреп и тотчас вновь превратился в скрипучий шепот. — Сорокалетний цикл… потом возрождение… а перед этим — инстинктивная страсть… брать чужую кровь… жизненную энергию… чужое имя… И ничего не поделаешь… Слишком много жертв… Но больше их не будет… не будет…

Человек застонал, глотнул воздуха и закачался, точно вот-вот потеряет сознание.

— Послушайте, — сказал Джексон, — вы или ранены, или больны. Пойдемте со мной. Я отвезу вас в больницу.

— Нет, — протянул человек, — никакой больницы.

И, сделав невероятное усилие над собой, как показалось Джексону, человек выпрямился и заговорил хриплым шепотом.

— Не хочу… продолжать, — произнес он. — Неужели ты этого не понимаешь, Джексон? У меня так мало… времени. Хочу, чтобы ты помог мне… чтобы ты помог мне остановить это… чтобы это больше не повторялось.

Джексон приехал сюда, готовый узнать то, что ему собирался сказать этот человек, а теперь ему приходилось выслушивать какую-то чепуху. Может, это безумец, а может, он ранен. Или же это трюк, призванный сбить его с толку? Убийцы нередко притворяются более слабыми, чем они есть на самом деле, а то и невменяемыми. Ухватившись за последние слова, которые произнес человек, он спросил:

— И как же я могу вам помочь это остановить?

Сквозь астматическое дыхание незнакомца прорвались слова, которые показались ему правдивыми:

— Я хочу… чтобы ты убил меня. Сам я… не могу это сделать. Он не дает мне. Слишком крепко держит… Скоро все кончится. Да быстрее же!..

— Убить вас! — воскликнул Джексон, но быстро взял себя в руки. — Вы же знаете, я не могу этого сделать. Это противозаконно. Но послушайте, если вы поедете со мной, я сделаю так, чтобы вам помогли. Вы сможете кое с кем поговорить о ваших проблемах. С профессиональными людьми. Они вам помогут.

Человек буквально взорвался от возмущения.

— Нет, Джексон… послушай меня… я — не человек… Если ты… не убьешь меня… цикл завершится… Мозг восстановит… поврежденные мысли… обновит… инстинкт самосохранения… и тогда я не смогу… не захочу умереть… И через сорок… лет… убийства… возобновятся… Ты должен… сделать это сейчас… Джексон… пока я… этого хочу… Бензин… под скамьей… спички… сделай это сейчас… скорее… слишком поздно…

Последние слова застряли у человека в горле, и он рухнул. Джексон инстинктивно сделал пару шагов, потом остановился. Человек лежал недвижимо на краю платформы, но как Джексон мог быть уверен, что его не вводят в заблуждение? Он представил себе, как склоняется над этой фигурой, вдруг глаза человека открываются, и рука, сжимающая то самое страшное оружие, которым он убивал свои жертвы, делает резкое движение, и Джексон лишается лица. Он прикрыл глаза и содрогнулся, потом включил фонарик, который продолжал держать в руке, и направил луч света на лежавшую фигуру.

Человек лежал на спине, голова и левая рука свисали с края платформы. Если он действительно потерял сознание, то ему еще повезло, что он не свалился с платформы на пути. А может, и не так повезло; во всяком случае, если бы он туда упал, у Джексона было бы над ним территориальное преимущество. Тут он вспомнил, что говорил этот человек о бензине, и, повернувшись, направил луч фонарика на ближайшую полуразрушенную скамейку.

Он искренне удивился, увидев под ней канистру и прислоненный к ней тонкий коробок спичек. Но было ли это доказательством того, что человек и вправду хотел умереть, как он сам утверждал, или же это говорит о его предусмотрительности? Может, канистра и спички предназначались попросту для того, чтобы еще больше усыпить бдительность Джексона?

Он выждал с минуту. Разного рода мысли лезли ему в голову. Почему именно с ним захотел встретиться убийца? Если просто хотел убить его, то наверняка были способы сделать это иначе. Но зачем ему убивать Джексона? Потому что он ведет это дело? Потому что боялся, что Джексон вот-вот схватит его? Правду ли говорил убийца, утверждая, что хотел умереть от руки Джексона? Сержанту трудно было в этом разобраться. Если убийце так уж сильно хотелось умереть, то почему бы ему просто не взять и покончить с собой? Джексон попытался вспомнить, что еще говорил этот человек: что-то насчет того, что кто-то его не отпускает и слишком крепко держит. Что бы это значило? Кого это убийца имел в виду? Брата, отца, любовницу, сообщника? Или, может, это просто еще одна его личина, та его часть, которая и заставляла убивать?

Джексон понял, что забрался в дебри психологии. Может, этот человек — шизофреник, и, может, в тот момент им руководило пассивное начало, чувство вины, и ему хотелось покончить со всем этим, прежде чем агрессивное начало возьмет над ним верх? Быть может, он позвонил Джексону, потому что видел его в новостях и представил себе его как потенциального союзника в борьбе против темных сил внутри себя, или как некий авторитет, как человека, которому можно довериться, на кого можно переложить ответственность?

А что же вся эта прочая чепуха насчет того, что он — не человек и что ему приходится убивать через каждый сорокалетний цикл, чтобы возродиться заново? Ну разумеется, это и есть доказательство того, что он безумен. Джексон знал, что убийцы, особенно серийные, нередко воображают себя больше чем обыкновенными людьми. Иногда акт убийства в глазах убийцы — это шаг на пути к собственной трансформации в нечто сверхъестественное, божественное.

Почувствовав какое-то легкое движение справа от себя, Джексон повернул голову. По путям издали бесшумно приближалось несколько подпрыгивающих темных силуэтов, которые сгибались, стремясь смешаться с темнотой. Он посмотрел налево и увидел еще несколько сгорбленных силуэтов, приближающихся с другой стороны. Он тотчас почувствовал облегчение. Они здесь и будут раньше, чем он их ждал. Констебль Бэнкс хорошо сделал свое дело.

Он помахал рукой, но ответа не последовало. Они были еще слишком далеко. Чтобы добраться до вокзала, им нужно еще пять — десять минут. Впрочем, теперь все равно уже ничего не случится. Он представил заголовки завтрашних газет: «Убийца пойман отважным сержантом».

И тут лежавший человек застонал и слабо пошевелился, пытаясь поднять голову. Джексон быстро достал из кармана пистолет, который Бэнкс посоветовал ему взять с собой. Джексон уже давно не носил оружия, не хотел его брать и на этот раз. Но констебль, хотя и был ниже по званию, настаивал, говоря, что если Джексон собирается идти на встречу без подкрепления, то чтобы у убийцы не возникли подозрения, которые могут вынудить его к бегству, у Джексона на всякий случай должно быть какое-то оружие. Поэтому, прежде чем садиться в машину, Джексон взял пистолет и быстро надел бронежилет. Джексон хотел выиграть время, а если повезет, и завоевать доверие убийцы, чтобы до прибытия подкрепления вынуть из него как можно больше сведений. А тут ему подсовывают какую-то чушь, откровения больного воображения. Только и остается надеяться на то, что когда убийца поймет, что игра закончена и у него больше нет возможностей для маневра, то даст Джексону в участке более разумные ответы на его вопросы.

Джексон держал пистолет в правой руке, а фонарик в левой. И то и другое он направил на убийцу.

— Не двигаться! — приказал он. — У меня пистолет, и с минуты на минуту здесь будет подкрепление. Вы арестованы за убийство Сильвии Хьюз, Луизы Касл, Аманды Бэрри, Мелани Уитман и Сары-Джейн Спрингер. Можете ничего не говорить, но все, что вы скажете, может быть зафиксировано и в дальнейшем использовано против вас в ходе следствия.

Похоже, человек еще не пришел в себя настолько, чтобы воспринимать все, что говорил ему Джексон. Он приподнял голову и, прищурившись, посмотрел прямо в луч фонарика Джексона, так что сержант впервые смог увидеть его лицо.

Это было лицо человека, которому нет еще и двадцати или же двадцать с небольшим. При виде этого лица у Джексона возникло странное ощущение. Он вдруг испытал нечто вроде потрясения. Он был уверен, что никогда раньше не видел этого человека, и в то же время лицо показалось ему знакомым.

Человек улыбнулся, покачал головой и заговорил. На этот раз в его голосе не было и намека на усталость, или боль, или отчаяние. Он говорил четко, громким голосом — как ни в чем не бывало.

— Ты солгал мне, Кристофер, — сказал он. — А ведь мне следовало этого ожидать, а? Ты всегда был образцовым полицейским, всегда действовал строго по инструкции.

Очередное потрясение было настолько сильным, что оно пронзило Джексона насквозь. Теперь все ясно, все теперь сходится. Но ведь этого не может быть. Это невозможно!

— Фэрроу? — изумился он.

Человек, выглядевший моложе и бодрее, чем вечно неопрятный главный инспектор, рассмеялся.

— Начинаешь что-то понимать, а, Кристофер? — мягко произнес он.

У Джексона тряслись руки. Он с трудом удерживал пистолет в правой руке, а луч фонарика скользил по молодому лицу Фэрроу. Джексон с трудом узнал собственный голос.

— Что понимать? — глупо переспросил он.

Полицейские были еще далеко, так что проку от них пока не было никакого. Меж тем помолодевший Фэрроу произнес:

— Смотри.

Освещенное немигающим светом фонарика лицо начало меняться. Черты разглаживались, менялись на глазах у не верившего в происходящее Джексона, точно масляные. Потом они снова изменились, и еще раз. Джексон с минуту всматривался в происходящее и вдруг необычайно отчетливо увидел то, что его просто поразило: да ведь перед ним только что промелькнули лица жертв человека-волка. Он видел лица Луизы Касл, Мелани Уитман, Сары-Джейн Спрингер.

Фонарик выпал из ослабевшей руки Джексона и, ударившись о пол, разбился, да это и хорошо, ибо постоянно трансформирующееся лицо убийцы скрылось в темноте. Джексон отступил на пару шагов, держа пистолет двумя руками, чтобы и он не выпал, и целясь в убийцу. Когда он закричал голосом, полным ужаса, изо рта у него вырывались рваные облачка пара:

— Да кто же вы такой, черт побери? — громко прокричал он.

Фэрроу посмотрел на него с сочувствием.

— А ведь я говорил тебе, что я не человек, разве не так, Кристофер? Вообще-то имя, которое мне дали в газетах, как это ни покажется невероятным, весьма подходит мне, но, если честно, я не принадлежу к этому виду. Скорее обо мне можно сказать, что я — нечто вроде… умудренного опытом хамелеона, который способен вписываться в окружающую его среду, подстраиваться под любую ситуацию.

— Откуда вы взялись? — спросил Джексон.

Фэрроу сжал губы и пожал плечами.

— Да ниоткуда. Я всегда был здесь. То есть на этой планете. А живу я здесь дольше, чем здесь живут люди, даже и сам не помню, как давно я живу. Я поменял много мест. И каждый раз принимаю тот образ, который мне на определенный момент подходит.

— А как вы здесь оказались? — спросил Джексон.

Он почувствовал, что в горле у него пересохло.

— Просто мне здесь нравится, — ответил Фэрроу. — Мне нравятся люди, нравится быть одним из них, нравится думать, как человек, нравится жить среди людей. Особой цели у моего существования нет, Кристофер. Я просто живу, как и ты. Как все.

— Но не так, как молодые женщины, которых вы убили.

— О нет. Слушай, мне жаль, что так получилось, правда, жаль. Ты поверишь, если я скажу, что эти убийства совершены инстинктивно, что не в моей власти контролировать свои действия? Да нет, пожалуй, не поверишь, да я и не могу винить тебя за то, что ты плохо думаешь обо мне. Что я могу сказать? Это происходит так часто. Мне нужно убивать, чтобы возродиться. Прости.

И Фэрроу виновато пожал плечами, как школьник, которого застали за засовыванием лягушек в стол учителя.

Фэрроу повернул голову налево, потом направо. Наверное, хочет узнать, не приближается ли кто по путям, подумал Джексон.

— Твое подкрепление уже совсем близко, — произнес он. — Мне кажется, я злоупотребил здешним гостеприимством. Пора двигаться дальше.

Он приподнялся.

— Ни с места, ублюдок! — рявкнул Джексон. — Ты никуда не пойдешь!

— Слушай, — мягко произнес Фэрроу, — давай считать, что мы квиты, а, Кристофер? Полицейским я сделался, чтобы хоть отчасти искупить то, что произойдет потом. Много лет я не позволял причинить вреда другим людям, не давал их убивать. По-моему, я расплатился сполна.

— Я сказал — не двигаться! — громко повторил Джексон. В его голосе звучали угроза и страх одновременно. — Если ты еще шевельнешься, я снесу тебе голову!

— Ну прямо Клинт Иствуд. Я правильно понял? — мягко произнес Фэрроу и встал.

— Я сказал — не двигаться!

— Прощай, Кристофер, — сказал Фэрроу и сделал шаг вперед.

Джексон нажал на курок, потом еще и еще. Когда шум выстрелов смолк, а пар изо рта рассеялся, он увидел, что Фэрроу стоит на том же месте, цел и невредим.

— Ты разве не знал, что для того, чтобы убить человека-волка, нужны серебряные пули? — примирительным тоном спросил Фэрроу.

— Я ведь попал в тебя, — заговорил Джексон высоким, дрожащим голосом, в котором, кажется, послышалось раздражение. — Я знаю, что попал.

— Да, — признался Фэрроу, — но, боюсь, чтобы уничтожить меня, нужно прежде всего полностью уничтожить мой мозг, для этого я и приготовил бензин и спички. От ран на теле я практически мгновенно излечиваюсь сам.

— Но ты ведь хотел умереть, — сказал Джексон, опуская руку, в которой держал пистолет.

Он говорил как мальчик, которого лишили возможности проявить себя с лучшей стороны.

— Хотел. Но это была минута смятения, слабости, и причиной тому — происходящие со мной изменения. Теперь это в прошлом.

Услышав выстрелы, полицейские из подкрепления Джексона заторопились. Офицеры громко отдавали команды. Одна группа была уже ярдах в тридцати, по правую Руку.

Фэрроу бросил в сторону полицейских быстрый, равнодушный взгляд.

— Пора, — сказал он. — Прощай, Джексон. Желаю тебе приятно провести остаток жизни.

И прямо перед изумленным взором Джексона тело Фэрроу будто потекло. Он сгорбился, потемнел, одежда, разлетаясь на куски, затрещала под напором раздающихся вширь плечей и распухающих ног. Джексону казалось, что он становится свидетелем того, как прямо у него на глазах гусеница превращается в бабочку. У него было лишь мгновение, чтобы увидеть, какое существо разрывало молодых женщин на части, и он увидел, как под щетинистой кожей наливаются мышцы, как начинают, точно ножи, сверкать зубы и глаза. И тут тело Фэрроу словно сжалось вокруг темной точки где-то в середине. И вместо человека или животного на платформе оказалась какая-то темная птица, может ворона. Захлопав крыльями, она поднялась в небо, и тотчас ее поглотила ночь.

На платформу меж тем вскарабкался первый полицейский. Он побежал к Джексону с ружьем наперевес, подняв ствол вверх.

Он крутил головой из стороны в сторону и кричал:

— Где он? Сержант Джексон! Где же он?

Но Джексон, не в силах что-либо ответить, лишь смотрел в небо.