"Книга убийств" - читать интересную книгу автора (Келлерман Джонатан)

ГЛАВА 5

Первые пять убийств оказались совсем не такими страшными, как он думал.

Совсем не страшными по сравнению с тем, что он видел во Вьетнаме.

Его отправили в Центральный округ, неподалеку — с точки зрения географии и культуры — от Рэмпарта, где он прослужил год, а потом еще восемь месяцев в Ньютон-Банко.

Ему удалось перевестись из Ньютона, где занимались борьбой с проституцией. Вот было весело. Ха-ха-ха. Чей-то смеющийся голос.

Ему исполнилось двадцать семь, он уже начал прибавлять в весе, был новичком в отделе убийств и сомневался, что сможет там работать. Впрочем, он сомневался, что вообще будет работать в полиции. Но после Юго-Восточной Азии что еще ему оставалось делать?

Свежеиспеченный детектив, которому удалось сохранить свой секрет, хотя он знал, что разговоры все равно пойдут.

Никто ничего не говорил ему прямо, но он же не глухой. Что-то с ним не то — как будто он считает себя лучше остальных.

Пьет, однако предпочитает помалкивать. Совсем не стреляет.

Пришел на холостяцкую вечеринку Хэнка Суонгла, а когда привели девочек и началось настоящее веселье, где он был, черт подери?

Можно бесплатно потрахаться, а он слинял.

За бабами не бегает, точка.

Странный.

Результаты тестов, настойчивость и количество раскрытых преступлений позволили ему перейти в Центральный округ, где его определили в напарники к тощему, как палка, сорокавосьмилетнему типу по имени Пирс Швинн, который выглядел на все шестьдесят и считал себя философом. Они со Швинном работали в основном по ночам, потому что Швинн лучше себя чувствовал в темноте. От яркого света у него начиналась мигрень, и он жаловался на хроническую бессонницу. И ничего удивительного: Швинн пил микстуру и глотал таблетки от насморка, как конфеты, поскольку у него был постоянно заложен нос, а еще выпивал десятки чашек кофе за дежурство.

Швинн любил ездить по городу и мало времени проводил в кабинете, приятное разнообразие после Банко. Оборотной стороной медали являлось то, что Швинн терпеть не мог бумажной работы и с удовольствием переложил ее на плечи младшего напарника.

Майло много часов провел, работая его секретарем, однако решил, что лучше помалкивать и слушать, поскольку Швинн давно служил в полиции и мог кое-чему его научить. Когда они ехали в машине, Швинн то мрачно отмалчивался, то вдруг становился чересчур болтливым и превращался в важного наставника, проповедующего прописные истины с обязательным выводом в конце.

Он напоминал Майло одного из преподавателей старшего курса, когда он учился в Университете Индианы. Герберт Милрад, обладатель наследственного состояния, специализировался на творчестве Байрона. Он отличался красноречием, от которого у Майло сводило челюсти, всячески превозносил красоту человеческого тела и был подвержен резким сменам настроения. Милрад все понял насчет Майло к середине первого семестра и попытался этим воспользоваться. Но Майло к тому времени еще не до конца разобрался в своих предпочтениях и потому тактично отклонил его предложение. К тому же Милрад вызывал у него физическое отвращение.

Быть отвергнутым не слишком приятно, и Майло прекрасно понимал, что Милрад отомстит. Ему вряд ли светило дальше заниматься наукой, да и на степень доктора философии он не рассчитывал. В результате Майло получил степень магистра гуманитарных наук, расчленив на части и обмусолив каждое слово несчастного Уолта Уитмена и чудом сдав зачет. Впрочем, у него вызывала зубовный скрежет чушь, которая называлась литературным анализом текста, и он с радостью расстался с университетом, тут же лишившись отсрочки от армии, которую имели все студенты. В студенческом центре занятости он увидел объявление и отправился работать служащим в Национальный заповедник дикой природы в Маскататуке и стал ждать, когда его призовут. Повестка пришла через пять недель.

К концу года Майло уже служил санитаром, шагал по рисовым полям, обнимал за плечи мальчишек-солдат, наблюдая, как отлетают их едва сформировавшиеся души, и одновременно пытался удержать руками еще теплые внутренности — труднее всего было с кишками, которые проскальзывали между пальцами, как сырые сосиски. И смотрел на кровь, истекающую из тел в грязную воду.

Майло вернулся домой живым и невредимым, понял, что гражданская жизнь и родители его раздражают, отправился путешествовать, некоторое время жил в Сан-Франциско, разобрался в своих сексуальных предпочтениях. Вскоре он начал задыхаться в Сан-Франциско, который представлялся ему самовлюбленным лицемером, купил старый «фиат» и поехал вдоль побережья в Лос-Анджелес, где и остался, потому что уродство города его успокаивало. Некоторое время Майло брался за самую разную работу, а потом решил, что, наверное, в полиции ему будет интересно, и почему бы, черт подери, не попробовать?

Там он проработал три года. И вот в семь часов вечера, когда они сидели со Швинном в машине на стоянке в Тако-Тио, на улице Темпл, и ели бурито с зеленью и соусом чили, раздался сигнал вызова. Швинн помалкивал и без особого удовольствия поедал свою порцию.

Майло переговорил с диспетчером, записал информацию и сказал:

— Думаю, нам нужно ехать.

— Давай сначала поедим, — заявил Швинн. — Все равно там уже никто не оживет.

Убийство номер Восемь.

Первые семь оказались самыми обычными, ничего особенного. Да и найти убийцу не составляло никакого труда. Почти все жертвы Центрального округа были черными или мексиканцами — преступники тоже.

Когда Майло с Пирсом появлялись на месте преступления, из белых там бывали только полицейские и представители соответствующих служб. Такие дела никогда не обсуждались на страницах газет и заканчивались штрафом или залогом, или, если плохому парню попадался тупой общественный защитник, его надолго засаживали в камеру предварительного заключения, затем быстро проводили судебный процесс и давали максимальный срок.

Первые два убийства произошли в результате самой банальной стрельбы в баре. Придурки так напились, что остались на месте преступления, когда прибыла полиция, — они продолжали держать в руках еще дымящиеся пистолеты и не оказали никакого сопротивления.

Майло наблюдал, как Швинн разобрался с придурками. Впрочем, вскоре оказалось, что он со всеми поступает одинаково. Сначала бормочет что-то маловразумительное, обращаясь к задержанному, который ничего не может понять. Затем, прямо на месте преступления, заставляет его признаться в содеянном, предварительно убедившись, что Майло держит в руках ручку и блокнот и все записывает.

— Умница, — говорит он после этого подозреваемому так, словно тот прекрасно сдал экзамен. Затем через плечо, обращаясь к Майло: — Ты хорошо печатаешь?

Потом они возвращаются в участок, где Майло стучит по клавишам, а Швинн куда-то исчезает.

Дела Три, Четыре и Пять. Легкие для детективов и опасные для патрульных. Три разбушевавшихся мужа, два раза огнестрельное оружие и один — холодное. Поговорить с членами семьи и соседями, найти, где «прячутся» плохие ребята — как правило, даже ехать никуда не нужно, — вызвать группу поддержки и взять их. Швинн опять что-то бормочет…

Убийство номер Шесть — два вооруженных грабителя совершили налет на ювелирную лавку, торгующую в кредит и расположенную на Бродвее, — дешевые серебряные цепочки и грязные осколки алмазов в дрянной оправе. Ограбление предотвратили, но пистолет одного из грабителей случайно выстрелил, и пуля угодила прямо в лоб восемнадцатилетнему сыну служащего лавки. Высокий красивый парень по имени Кайл Родригес, футбольная звезда средней школы Эль-Монте, зашел к отцу, чтобы сообщить ему радостное известие — за свои спортивные успехи он получил стипендию в Университете Аризоны.

Швинн явно скучал, тем не менее продемонстрировал, на что способен. В некотором смысле. Он приказал Майло проверить бывших служащих лавки, заявив, что — десять к одному — преступника удастся обнаружить среди них. Потом завез Майло в участок, а сам отправился к врачу и до конца недели сидел дома, сказавшись больным. Майло три дня мотался по городу, составил список имен и остановился на стороже, которого уволили месяц назад по подозрению в краже. Обнаружил его в одной из гостиниц в центре города, где он поселился с мужем сестры; тот оказался соучастником преступления и даже не потрудился оттуда выехать. Обоих арестовали, и тут появился Пирс Швинн, который выглядел отдохнувшим и вполне здоровым, и заявил:

— А других вариантов и не было. Ты уже составил отчет?

Майло некоторое время не мог забыть это дело. В памяти все возникало тело загорелого, спортивного Кайла Родригеса, безвольно привалившегося к прилавку с драгоценностями. Он даже не мог заснуть несколько ночей подряд. Никакой философии или теологии, просто нервы. Майло видел множество молодых, здоровых парней, которые умирали гораздо страшнее, чем Кайл, и уже давно перестал пытаться разобраться в том, что происходит в мире.

Поняв, что не заснет, Майло отправлялся в своем стареньком «фиате» кататься по городу. Туда и обратно по бульвару Сансет, а потом в конце концов выезжал на бульвар Санта-Моника.

Как будто вовсе не собирался этого делать.

Он вел себя как человек, который сидит на диете и с вожделением кружит вокруг пирожного.

По правде говоря, он никогда не отличался силой воли.

Три ночи подряд он ездил по «Бойзтауну»[2]. Предварительно принимал душ, брился и поливал себя одеколоном. Надевал чистую рубашку, тщательно отглаженные джинсы и белые теннисные туфли, жалея, что выглядит недостаточно привлекательно, да и фигура у него не особенно хорошая. Но если прищуриться и втянуть живот и стараться не трогать лицо, когда нервничаешь… В первую ночь в районе Фэрфакса появилась патрульная машина муниципальной полиции и ехала за ним так, что их разделяли две машины. И Майло поддался приступу паранойи. Он старательно придерживался всех правил, ничего не нарушал, вернулся в свою жалкую квартиру, выпил столько пива, что чуть не лопнул, посмотрел телевизор и удовлетворился игрой воображения.

Во вторую ночь никто его не преследовал, но у Майло не было сил вступать в разговоры, и он доехал до самого берега, а потом вернулся назад, чудом не заснув за рулем.

На третью ночь Майло сидел на табурете в баре неподалеку от Лараби, слишком сильно потел, зная, что напряжен даже больше, чем ему самому кажется, потому что у него отчаянно болела шея, а зубы ныли так, что казалось, вот-вот все дружно выпадут. Наконец, почти в четыре часа утра, до того, как солнце могло нанести непоправимый вред его внешности, Майло подцепил молодого чернокожего парня, примерно своего ровесника. Тот был хорошо одет, с прекрасной речью, заканчивал университет Лос-Анджелеса. Почти ничем не отличался от Майло и стеснялся своих сексуальных пристрастий.

Оба страшно смущались, оказавшись в маленькой, такой же, как у Майло, жалкой квартирке, расположенной на Селма, к югу от Голливуда. Парень учился в университете, но жил в районе, где селились хиппи и наркоманы, потому что не мог снять более приличное жилье. Вежливая беседа, а потом… все закончилось за несколько секунд. Оба знали, что повторения не будет. Парень сказал Майло, что его зовут Стив Джексон, но, когда он ушел в ванную комнату, Майло увидел его записную книжку, на обложке которой стояли буквы УЭС. Он ее открыл и прочел на первой странице адрес и имя: Уэсли Э. Смит.

Вот вам и близость.

Дело Кайла Родригеса произвело на Майло сильное впечатление, но он успел прийти в себя, когда случилось Седьмое убийство.

Уличная поножовщина, Сентрал-авеню. Море крови, и только одна жертва. Мексиканец, примерно тридцати лет, в рабочей одежде, дешевых ботинках, с не слишком аккуратной стрижкой — недавно прибывший в город нелегальный иммигрант. Две дюжины свидетелей, находившихся в кафе неподалеку, по-английски не говорили и заявили, что ничего не видели. Здесь даже детектив не понадобился.

Дело помогли решить полицейские, которые патрулировали район и заметили примерно в десяти кварталах парня, истекавшего кровью от ран. Под душераздирающие вопли они надели на него наручники, усадили на тротуар, вызвали Швинна и Майло и только после этого позвонили в «скорую помощь», которая и доставила несчастного в тюремную палату окружной больницы.

К тому времени, когда прибыли детективы, болвана грузили на каталку. Он потерял столько крови, что мог в любой момент отправиться к праотцам. Однако он выжил, хотя и расстался с большей частью своей толстой кишки, сделал заявление прямо в постели, в инвалидном кресле признал себя виновным и отправился назад в тюремную палату до тех пор, пока кто-нибудь не решит, что с ним делать.

И вот номер Восемь.

Швинн продолжал жевать бурито.

Наконец он вытер рот.

— Бодри, начало автострады, верно? Хочешь сесть за руль? Он выбрался из машины и направился к пассажирскому месту, прежде чем Майло успел ответить.

— Мне все равно, — сказал он, только чтобы услышать звук своего голоса.

Даже оказавшись на пассажирском сиденье, Швинн исполнил свой традиционный ритуал — с шумом отодвинул его, потом вернул на прежнее место. Затем в зеркале заднего вида проверил, как выглядит галстук, и промокнул уголки тонких губ, чтобы там не осталось ни капли вишнево-красного сиропа.

В свои сорок восемь он уже поседел, а тонкие волосы едва прикрывали плешь. Еще лет пять—десять, и он совсем облысеет, решил Майло. У Швинна были впалые щеки, сердитый рот, словно прорезанный ножом для бумаги, глубокие морщины, избороздившие некрасивое лицо, и мешки под умными подозрительными глазами. Весь его вид говорил, что он родом с запада. Швинн родился в Талсе и, как только они с Майло познакомились, тут же заявил, что он ультраоки[3].

И замолчал, давая возможность молодому человеку рассказать, откуда он сам.

Как насчет педика из Индианы с ирландскими и негритянскими корнями?

— Как в книге Стейнбека, — ответил Майло.

— Понятно, — с разочарованием протянул Швинн. — «Гроздья гнева». Читал?

— Ясное дело.

— А я вот нет. — И добавил вызывающим тоном: — С какой это радости я должен ее читать? Там нет ничего нового, такого, чего мне не рассказывал бы мой папаша. — Швинн скривил губы в некоем подобии улыбки. — Ненавижу книги. Ненавижу телевизор, и вонючее радио тоже.

Он замолчал, словно бросая Майло вызов.

Тот не реагировал.

Швинн нахмурился и заявил:

— Спорт я тоже ненавижу — дурацкое занятие, совершенно бессмысленное.

— Да уж, в занятиях спортом недолго и перегнуть палку.

— Ты крепкий на вид. Занимался чем-нибудь в колледже?

— В школе играл в футбол, — ответил Майло.

— Но не настолько хорошо, чтобы тебя взяли в команду в колледже?

— Не настолько.

— Много читаешь?

— Не слишком, — ответил Майло, и собственные слова прозвучали для него точно признание.

— Я тоже.

Швинн сложил вместе ладони и посмотрел на Майло обвиняюще, не оставив ему никакого выбора.

— Ты ненавидишь книги, но все-таки читаешь.

— Журналы, — торжествующе объявил Швинн. — Журналы, в которых пишут про все, но очень коротко. Вот, например, «Ридерс дайджест». Они собирают повсюду чушь, выбрасывают лишнее и оставляют только самое главное — так что ты не успеваешь состариться, когда добираешься до конца. А еще мне нравится «Смитсониан»[4]. Вот так сюрприз.

— Не слышал про такой? — спросил Швинн, словно делился с Майло сокровенной тайной. — Музей в Вашингтоне издает журнал. Моя жена на него подписалась, а я ее за это чуть не прикончил — нам и без того некуда от хлама деваться, весь дом завален. Но оказалось, он совсем не так плох, как я думал. Там пишут про самое разное, и когда я его закрываю, начинаю чувствовать себя таким образованным и умным. Ты меня понимаешь?

— Конечно.

— А вот ты… Мне сказали, что ты у нас действительно образованный. — Швинн произнес это так, словно обвинял Майло во всех смертных грехах. — Даже получил степень магистра, мне правду сказали?

Майло кивнул.

— И где же?

— В Университете Индианы. Только университет еще не значит, что человек по-настоящему образованный.

— А иногда значит. И что ты там изучал?

— Английский язык.

— Да, Бог проявил ко мне благосклонность и послал напарника, который умеет правильно писать, — расхохотавшись, проговорил Швинн. — Ладно, по мне, так я бы не стал спорить, если бы все книги отправились в огонь, а нам остались только журналы. Вот науки мне нравятся. Иногда в морге я просматриваю учебники по медицине — судебная медицина, психиатрия, даже антропология, там много интересного пишут про кости. — Он наставил на Майло костлявый палец. — Вот что я тебе скажу, приятель: наступит день, когда в нашем деле наука начнет играть главную роль. И тогда у нас будут работать настоящие ученые, других и брать не станут. Представь себе картину: специалист прибывает на место преступления, берет разные там соскобы, изучает их прямо там же под микроскопом и узнает все про каждого ублюдка, с которым жертва общалась за последние десять лет.

— Сопоставление и перенос улик? Думаешь, до этого дойдет? — спросил Майло.

— Конечно, — теряя терпение, заявил Швинн. — Сейчас от них нет никакого проку, но увидишь, за учеными будущее.

Они объезжали свой район в первый день, когда стали напарниками. С точки зрения Майло, как-то бессмысленно. Он рассчитывал, что Швинн покажет ему злачные места, которые следует запомнить, или известных полиции типов, требующих особого внимания, но тот, казалось, не смотрел по сторонам. Ему явно хотелось поговорить.

Позже Майло узнал, что у Швинна можно многому научиться. Он оказался толковым детективом, обладал жестким логическим мышлением и дал ему пару полезных советов. (Всегда носи с собой свой собственный фотоаппарат, перчатки и порошок для отпечатков пальцев. Старайся никогда ни от кого не зависеть и полагайся только на себя.) Но сейчас, в первый день, когда они, казалось бы, без всякой цели ездили по улицам, его поведение производило на Майло тягостное впечатление.

— Перенос, — заявил Швинн. — Единственное, на что мы способны, — выяснить группу крови. Какое потрясающее достижение! Большое дело, у миллиона людей нулевая группа крови, у большинства остальных «А». И что это нам дает? Да, и еще волосы. Иногда мы берем волосы, кладем их в маленький полиэтиленовый пакетик, и какая от них польза, если очередной адвокат-еврей заявит на суде, что это никакая не улика? Нет, я говорю о серьезной науке, о чем-нибудь этаком, атомном. Вот, например, как устанавливают возраст окаменелостей. По углероду. Наступит время, когда мы все станем антропологами. Плохо, что ты не получил степень магистра по антропологии… а печатать умеешь?

Они проехали молча несколько миль. Майло самостоятельно изучал улицы, лица, разнообразные заведения, когда Швинн провозгласил:

— Английский тебе ни черта не нужен, приятель, потому что наши клиенты не слишком большие специалисты в английском. Ни мексикашки, ни ниггеры — если, конечно, ты не станешь считать белиберду, которую они произносят, английским языком.

Майло продолжал помалкивать.

— Пропади он пропадом, твой английский! — заключил Швинн. — Засунь его себе в задницу, предварительно смазав соляной кислотой. Будущее за наукой.

Об убийстве на Бодри им почти ничего не сообщили. Женщина, белая, обнаружена мусорщиком, который прочесывал заросли кустов вдоль шоссе.

Предыдущей ночью шел дождь, и земля, на которой лежал труп, была глинистой и плохо впитывала воду.

Однако, несмотря на мягкий грунт, не удалось найти следов покрышек или ног. Мусорщик, обнаруживший труп, черный старик по имени Элмер Жакетт, высокий, тощий, сутулый, который, судя по тому, как у него дрожали руки, явно страдал от болезни Паркинсона, возбужденно рассказывал о своей находке каждому, кто хотел его слушать.

— И вот она там лежит, прямо в кустах. Боже праведный… Впрочем, он уже всем порядком надоел, и слушать его не хотели. Полицейские, группа, выехавшая на место преступления, и следователи делали свою работу. Вокруг собралась довольно приличная толпа зевак, обсуждавших случившееся. Бодри до самого Темпла был запружен машинами, движением которых руководил полицейский со скучающим лицом.

Впрочем, в девять утра движение было не особенно напряженным. Час пик прошел.

Труп уже окоченел. Врач предположил, что с момента смерти прошло полдня или даже день, но сказал, что установить, сколько он пролежал в кустах, и при какой температуре его до этого держали, невозможно. Получалось, что убийца приехал на машине вчера ночью, после наступления темноты, выбросил труп и, счастливый, умчался по шоссе номер 101.

Никто из проезжавших мимо водителей его не видел, потому что если спешишь, то не глазеешь по сторонам. Город можно узнать, только гуляя по нему пешком.

«Вот почему так мало людей знают Лос-Анджелес», — подумал Майло. Прожив здесь два года, он все равно чувствовал себя так, словно приехал вчера.

Элмер Жакетт все время передвигался на своих двоих, поскольку у него не было машины. Он проходил расстояние от ночлежки в Восточном Голливуде до западной границы центрального района, собирая пустые жестяные банки, бутылки и прочий хлам, который потом пытался обменять на талоны на бесплатный суп. Как-то раз ему посчастливилось подобрать работающие часы — он думал, золотые, но оказалось, что это лишь покрытие, однако ему заплатили за них десять долларов в лавке ростовщика на Саут-Вермонт.

Он сразу заметил тело — да и как не заметить с такого близкого расстояния, такое белое при свете луны, да еще особый запах, а ноги девушки были согнуты в коленях и расставлены… ну вот, сосиски с бобами, которые Элмер съел на ужин, и попросились на свободу, как только он все это увидел.

Жакетту хватило ума отбежать на пятнадцать футов от тела, где его и вырвало. Когда прибыла полиция, он с извиняющимся видом продемонстрировал останки своего обеда и сказал, что ему не нужны неприятности. Ему шестьдесят восемь, и в последний раз его привлекали к ответственности пятнадцать лет назад, он больше не хочет иметь проблем с полицией. И вообще ни с кем.

Да, сэр.

Нет, сэр.

Да, сэр.

Его решили задержать до тех пор, пока не прибудут следователи. И вот они наконец появились. Жакетт стоял около одной из полицейских машин, кто-то на него указал, и детективы подошли к нему, оказавшись в самом центре ослепительно яркого света, который теперь заливал все вокруг.

Два типа. Тощий, седой, по всему видать, деревенщина, в давно вышедшем из моды костюме из вискозы, и темноволосый, приземистый паренек в зеленом пиджаке, коричневых штанах и уродливом красно-коричневом галстуке. Глядя на него, Элмер подумал, что полиция теперь, похоже, одевается в лавках старьевщиков.

Сначала детективы подошли к телу. Тот, что постарше, бросил на него взгляд, поморщился, и на лице у него появилось раздражение. Как будто его оторвали от важного дела.

А толстый вел себя иначе. Едва посмотрел на труп и тут же отвернулся. У него была плохая кожа, и он побелел как полотно, а потом принялся тереть рукой лицо и никак не мог остановиться.

Потом он весь напрягся, и Элмер решил, что, кажется, пришла и ему пора расстаться с ужином.

Интересно, подумал Элмер, давно ли он работает в полиции и сумеет ли сдержать рвоту? А если все-таки не сумеет, хватит ли ему сообразительности отойти подальше от тела, как сделал сам Элмер.

Потому что этот детектив был явно зеленым новичком.