"Стожары" - читать интересную книгу автора (Мусатов Алексей Иванович)

Глава 10. НА ПОЧТЕ

Когда письмоносец Тимка Колечкин появлялся на деревенской улице с полной сумкой писем и газет, Катерина выбегала ему навстречу, затаскивала в избу и заставляла на глазах у нее перебирать всю почту.

— Тетя Катерина, да я же помню… нет вам ничего, — почему-то виноватым голосом говорил Тимка.

— Нет, ты покажи… может, запамятовал.

Но письма от Егора опять не было.

Катерина ходила грустная, молчаливая, часто задумывалась и с нетерпением ждала очередной почты. Правда, по вечерам она продолжала по-прежнему рассказывать детям о похождениях бравого солдата Егора, но делала это уже без прежнего увлечения, часто противоречила сама себе, что заметил даже Никитка:

— А чего это тятька все одного и того же фашиста убивает? Сегодня рыжего, мордастого, и вчера, и третьего дня. Неужели он такой неубиваемый?

— Разве все рыжего? — спохватилась Катерина. — Да все они на один лад… все противные.

Однажды к Коншаковым забежал Петька Девяткин и сообщил Саньке, что завтра мать едет в город на двух подводах (Евдокия работала в колхозе возницей молока) и берет его с собой.

— Поедем с нами, Коншак! Завтра же воскресенье. В кино сходим, на базаре побываем.

Санька решил, что такого случая пропустить никак нельзя. Он вопросительно посмотрел на мать.

— Поезжай, Саня! — обрадовалась Катерина. — На почту зайдешь, письма спросишь.

— Это же Тимкино дело.

— Тихий он очень… ему, поди, и писем недодают. А ты побойчее поговори там, побеспокой людей. Может, отцово-то письмо в уголочке завалялось, лежит себе и лежит. Хорошенько пусть поищут.

— Ладно, зайду, — согласился Санька.

Утром он помог неповоротливой Евдокии запрячь лошадей. Сам надел хомут на вислогубого, старого Муромца, затянул супонь, завязал чересседельник. Наконец тронулись в путь.

Санька с Петькой ехали на Муромце впереди, Евдокия на другой подводе — сзади.

По дороге подводы нагнали Тимку Колечкина.

— На почту? — спросил Санька. — Садись, подвезем.

Тимка забрался на телегу, снял широкий картуз и вытер вспотевший лоб.

— Запарился, почтарь?

— Тяжелая у меня работа, Коншак.

— Что так?

— Если письмо — у которых муж или там сын живой на фронте, так ничего. А намедни вот Ульяне Князьковой извещение привез: муж пропал без вести. А у нее пятеро ребятишек осталось. Третьего дня тетке Даше — сына убило. На той неделе — Вороновым. От меня люди, как от чумного, теперь шарахаются… Да и тятька все вспоминается. Нет, пусть другой кто за письмами ходит…

— Ну-ну, — вздохнул Санька. — Раз поручено, доставляй. — И, помолчав, спросил: — У тебя отец кем на войне был?

— Сапер… Тоже работа тяжелая. На мине подорвался. — И Тимка часто заморгал глазами. — Если бы тятька был жив, разве я бросил бы школу? Учился бы в шестом классе вместе с тобой.

Санька подумал о своем отце. Почему-то вспомнился летний погожий день, когда они всей семьей отправились в Локтево, к родне в гости. Феня, разряженная, как невеста, в бусах и лентах, шагала впереди, за ней отец с Никиткой на плече, рядом с ним мать, а позади всех Санька. Он был сердит и ни с кем не разговаривал. Мать ради гостей заставила его обуть новые, скрипучие, с непомерно длинными носами штиблеты, а отец, пообещав повезти всю семью в гости в рессорной тележке, вместо этого повел их в Локтево тихой полевой дорогой.

Отец шел медленно, забредал по пояс в пшеницу, перебирал пальцами колосья, щурил глаза.

— Мать, ребятишки! Благодать-то какая! Завалимся хлебом к осени.

Потом, нарвав пустотелых дудок, он принялся мастерить дулейки, которые пели птичьими голосами; из стеблей пшеницы делал пищалки с жалостливым, тонким звуком; из веток ивы и ракиты — оглушительные свистульки. Невероятный концерт огласил окрестность. Ребята гудели, свистели, издавали соловьиные трели.

Потом они вошли в лес. Молодой, прозрачный, он приветливо шумел листвой, точно Коншаковы шли в гости не в Локтево, а вот к этим березам, осинам, елям. По каким-то неуловимым приметам отец находил гнезда птиц, выслеживал ежа, белку или, улегшись около муравьиной кучи, рассказывал про трудолюбивую жизнь ее обитателей. Ребята, как завороженные, бродили за отцом. Санька давно забыл свою утреннюю обиду, длинноносые штиблеты уже не тяготили его. Он набрал полную фуражку птичьих яиц, весь был облеплен паутиной, измазался смолой.

— А в гости-то, Егор! — спохватилась вдруг Катерина. — Поди, заждались нас. — И, оглядев отца и ребятишек, всплеснула руками: — Я ли не обряжала их! Стирано, глажено… А на что вы теперь похожи? Углежоги, мазепы!

— Не беда, — засмеялся Егор. — У нас тут и свой праздник ладный выходит.

…К полудню подводы прибыли в город. Евдокия сдала молоко и поставила лошадей кормиться. Потом, захватив сына, отправилась на базар.

Санька с Тимкой пошли на почту.

По дороге посмотрели картинки в витрине кино, купили в палатке розовых петушков в подарок малышам, заглянули на стадион, где когда-то Санька с отцом смотрели футбольный матч. Сейчас на стадионе в футбол никто не играл, а какие-то парнишки кололи штыками хворостяные чучела.

— Они тоже воевать будут? — спросил Тимка.

— Это у них всевобуч, — пояснил Санька. — Они еще пока гражданские.

На почте служащий подал Тимке объемистую пачку газет и писем:

— Стожаровские прибыли. Полным-полна ваша коробушка.

— Тима, а нам письма нету? — шепнул Санька. — Давай посмотрим.

Тимке самому не терпелось разобрать почту. Они вышли на сквер, сели на скамейку и принялись рассматривать письма: были тут и открытки, и затертые бумажные треугольники, и конверты, склеенные из газетной бумаги.

— «Марине Ивановне Ракитиной», — прочел Тимка и представил, как сегодня вечером он зайдет с этим бумажным треугольником к Машиной матери.

Тетя Марина долго будет вытирать фартуком руки, потом бережно примет письмо на ладони, поднесет близко к лампе, прочтет и, спохватившись, поставит перед Тимкой крынку с молоком, нарежет большими ломтями хлеб и примется угощать: «За себя не хочешь, за Андрея Иваныча поешь… Чтобы он вот так же сыт был, поправился скорей».

Это письмо Тимка занесет Колесовым.

Старик Иван соберет многочисленную семью, пригласит соседей, оседлает нос очками в жестяной оправе и растянет чтение письма от сына-танкиста на добрый час.

— А нам нет и нет, — вздохнул Санька и подумал, что же он скажет дома матери.

Но что это? Пальцы его выхватили из пачки писем конверт из плотной белой бумаги. Адрес выбит четко, на машинке: область, район, сельсовет. «Село Стожары, колхоз имени Пушкина, Катерине Васильевне Коншаковой».

«Коншаковой, Коншаковой…» — про себя повторял Санька. Но почему адрес и номер полевой почты выбиты на машинке и конверт такой аккуратный, а все письмо тоненькое, легкое? Нет, это не от отца. Письма от него обычно приходили пухлые, увесистые, конверт был зашит суровой ниткой.

От кого же тогда? У Саньки похолодели руки, он растерянно оглянулся, встретился глазами с Тимкой.

— Чего ты, Саня? Ну, чего?.. — тихо и встревоженно шепнул тот. — Ты читай.

Санька робко надорвал конверт,

— «Ваш муж, Егор Платонович Коншаков, погиб смертью храбрых в боях за Родину», — прочел он.

Всю обратную дорогу Муромцем правил Тимка, а Санька пластом лежал на телеге, лицом вниз.

В Стожары подводы вернулись в сумерки, Санька с трудом сполз с телеги, подошел к лошади и долго не мог рассупонить хомут. Вдруг он скривил лицо, уткнулся в парную шею Муромца и глухо всхлипнул.

— Саня… Ну что ты, право… — засуетился около него Тимка. — Ты крепись… нельзя им волю давать, слезам-то. Знаешь, когда нам похоронная пришла, я совсем почти не плакал… — Голос у Тимки задрожал. — Разве вот ночью только самую малость… А на людях — ни-ни…

Санька с содроганием представил, как он передаст похоронную Катерине. Та взглянет на клочок бумаги пустыми глазами, потом повалится на лавку и заголосит тонким, щемящим душу голосом, как это было с Тимкиной матерью. Прибегут Феня с Никиткой, вцепятся в юбку матери, поднимут рев на всю улицу.

«Нет, что угодно, только не это! — со страхом подумал Санька. — Убегу лучше… домой не покажусь».

Он нащупал в грудном кармане гимнастерки хрустящее письмо, сквозь слезы поглядел на белоголового Тимку, оглянулся по сторонам:

— А что, Тимка, если я не покажу матери похоронную-то?

— Это как же? — опешил Тимка. — Дело такое, не утаишь…

— А может, еще ошибка какая… Вон Андрей Иваныч два года без вести пропадал, а сейчас объявился.

— Это, конечно, всяко бывает, — неопределенно ответил Тимка и вдруг, потянув Саньку за руку, кивнул в сторону: — Смотри… мачеха твоя.

Санька вздрогнул и оглянулся. Мимо сараев к конюшне быстро шла Катерина. Он поспешно вытер кулаком глаза; едва не поломав ногтей, развязал наконец затянувшуюся супонь, вытащил из гужей дугу и вывел Муромца из оглобель.

— Сейчас первый спрос про письмо… — поежился Тимка.

Санька приблизил к товарищу лицо и шепотом, с неожиданной твердостью сказал:

— Не покажу, и все тут. И ты не говори. Не было и не было никакого письма. Понятно?

Он глубоко втянул воздух, но тут острый комок вновь подкатил к горлу.

Мать была совсем близко. Чувствуя, что сейчас разревется во весь голос, Санька ударил Муромца вожжами, тот рванулся вперед и тяжелым подкованным копытом наступил мальчику на ногу.

Боль пронзила ступню. Санька вскрикнул, выпустил повод и на одной здоровой ноге запрыгал к телеге.

— Ты что? — подскочил к нему Тимка.

Подбежала Катерина:

— Под копыто угодил! Горе ты мое! — Она опустилась перед сыном на колени и осторожно стянула сапог.

— Совсем одурел мерин… на людей бросается, — пожаловался Санька и погрозил Муромцу, который, опустив голову, стоял у конюшни, словно раздумывая, за что так несправедливо обидел его мальчик.

С помощью Тимки Катерина привела Саньку домой, положила на распухшую ногу примочку и принялась завязывать старым полотенцем. Боясь, что мать вот-вот заговорит о письме от отца, Санька делал вид, что боль совершенно невыносима: охал, стонал, вскрикивал.

Но Катерина все же спросила.

— Не получал… Никому ничего не было, — потряс головой Санька.

А со стены, с фотографии, на него смотрел отец. Вот он, веселый, сильный, вместе с Катериной и ребятами перед своим домом, вот он в Москве на Сельскохозяйственной выставке рядом с высоким снопом пшеницы.

А теперь? Никогда Санька больше не увидит отца, никогда они с ним не пойдут в поле смотреть хлеба или в луга косить сено. И никто ему так ловко не смастерит свистки и дудки, не поведет в лес к заповедным грибным местам, не споет таких хороших песен про Сибирь, Волгу, про ямщика с его удалой тройкой.

И Санька почувствовал себя таким несчастным и одиноким, что снова залился слезами.

— Да потерпи ты… мужичок тоже! Ведь не убил тебя жеребец, — сказала Катерина и горько вздохнула. — Эх вы, маломощные! Случись вот беда какая с Егором — как я жить буду с вами?

Саньку уложили в постель.

Когда мать вышла из избы, Тимка оглянулся по сторонам и наклонился над Санькой:

— А я видел… ты нарочно под лошадь сунулся…

— Тимка! — Санька приподнялся и схватил мальчика за руку. — Ты никому… слышишь!.. никому про письмо не скажешь! Поклянись, Тимка!