"Маленькая Обитель" - читать интересную книгу автора (Пежю Пьер)

Прозрачная женщина

Тереза едет слишком быстро. Залитый дождем пейзаж ударяет ей в лицо. Щетки дворников размеренно скрипят. Слишком быстро, но все же недостаточно, чтобы успеть вовремя приехать к закрытию школы. Ева ее подождет. Руль слегка подрагивает у нее в руках, но Тереза остается странно спокойной. Повторяет себе, что надо приехать вовремя. Она понимает, что нельзя оставлять без присмотра девочку, у которой нет в мире никого, кроме мамы. Тереза делает все возможное, чтобы приучить себя к мысли о том, что она мать маленькой девочки, которую назвала Евой десять лет назад. «Ева», — прошептала она акушерке. В течение всей беременности она ни разу не подумала о том, как назвать ребенка, и имя Ева возникло вдруг, в тот момент, когда ее спросили, как записать девочку, которую она только что родила.

Как и в прежних случаях, Терезе пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы повернуть назад. Она с утра едет прямо перед собой по шоссе, что ведет из города на север или на запад, в зависимости от направления транспортной развязки, которую выбираешь. Приведя Еву в школу, Тереза уходит. Ей надо побеспокоиться о работе, о которой ей говорили. По крайней мере, явиться туда. Но нет, Тереза часами ведет машину, рулит наугад.

Или садится в трамвай до вокзала. Быстренько изучает расписание местных поездов, чтобы доехать до другого вокзала, и там снова сядет на поезд, который доставит ее вовремя в город, где ее ждет Ева. Часто поезда почти пусты. И бывают затерянные, абсолютно безлюдные вокзалы.

Случается также, что Тереза просто сидит на перроне вблизи рельсов и смотрит, как поднимаются и спускаются пассажиры, окутанные запахом дегтя. Затем она садится в вокзальном буфете, положив на стул перед собой белый плащ и дорожную сумку. Она не читает, она курит, наблюдает за людьми и временами вынимает из сумки толстую тетрадь на пружинке, в которую что-то записывает.

В этот ноябрьский день она ехала под дождем все утро. Рулила, чтобы рулить, как всегда, медленно погружаясь в тепло кабины, слушая радио, эти голоса без тел, доносящиеся из дальнего далека и рассказывающие о чем попало.

Дождь, музыка, голоса, скорость. Через сто километров Тереза выключает радио. Мотор урчит. И тогда легкая улыбка зарождается у нее на губах, и дрожь пробегает по коже, животу, бедрам, ногам вплоть до кончика стопы, нажимающей на акселератор. Она отдает отчет в своем безумии. Знает, что может никогда не вернуться. Играет с такой возможностью: никогда не вернуться!

С тех пор, как они с Евой приехали в этот город, Тереза всегда возвращалась. Не всегда вовремя, но возвращалась, ради малышки. Конечно, она могла бы не посылать Еву в школу, посадить ее на заднее сиденье машины и уехать подальше, на более долгое время. Но это было бы не совсем то же самое. Она ведь столько путешествовала с дочерью, столько ездила. Теперь, когда Ева уже не маленький ребенок, ее присутствие мешает дрожи распространяться, не позволяет скорости и замедленному движению оказывать воздействие на Терезу, освобождая ее от себя самой.

Когда мотор — это мечта, когда пейзаж — сиреневый бювар, когда она ощущает, что наконец-то становится прозрачной. Последний изгиб дороги, спускающейся в город, сдавленный горами. Тереза прекрасно понимает, что Ева уже несколько минут назад вышла из школы и ждет совсем одна. Тело Терезы еще витает в изысканном тумане скорости. Ей хотелось, чтобы тревога охватила ее и снедала бы забота, вызывая сердцебиение и придавая подлинную твердость. Но она делает только то, что должна делать, что диктует ей очень отягощенный и не способный оценить ситуацию разум. А тело ее — где-то вовне. Туман заменяет ей тело… Вскоре, когда город почти уже достигнут, движение становится таким интенсивным, что Терезе приходится сбавить скорость. Ее опоздание станет еще заметнее. Далее все застопорилось. Машины не продвигаются совсем. Прибывает поезд, весь в огнях. Он тащится параллельно шоссе до вокзала.

Несколько раз Тереза садилась в поезд до Парижа, без причины. Уже на рассвете она везет Еву в группу продленного дня, и там полная женщина в голубой кофточке с семи часов без четверти принимает заспанных малышей. Вокзал. Скоростной поезд в семь часов пятьдесят три минуты. Билет. Войдя в купе, Тереза расслабляется в тепле. Окна как зеркала. Мягкое отправление. Первые лучи солнца. В отсвечивающем прямоугольнике понемногу проступает пейзаж. Освещенные окна домов в сельской местности. В поезде полно серьезных, сдержанных мужчин в темных костюмах и с маленькими чемоданчиками. Сидя в своем кресле, Тереза не спит. Прикрыв глаза, она ждет ощущения подлинного движения. Ждет легкости, прозрачности. Ждет, когда ее начнет по-настоящему укачивать, когда почувствует легкое опьянение качки. Когда поезд на полной скорости помчит по поверхности земли. Ничего не задевая. Безупречный ход. Тогда Тереза покидает кокон кресла и отправляется в вагон-бар.

Мужчины уже там. Стоят. Костюм к костюму. Чемоданчик к чемоданчику. Некоторые со смехотворно важным видом говорят по телефону. Тереза наблюдает за ними. В свою толстую тетрадь на пружинке записывает несколько слов. В этом утреннем поезде есть инженеры, ученые. Не слишком изысканные одежды, грубые свитера, расстегнутые рубашки, но когда они оживленно обсуждают между собой научные проблемы, глаза сверкают за стеклами очков в металлической оправе.

Частенько, пристально рассмотрев ее, к Терезе подходит мужчина и чуть ли не липнет к ней. До этого он притворялся, что полностью погружен в чтение финансового журнала, а теперь вдруг заговаривает с нею. Тереза узнает улыбку. Настороженную и самодовольную улыбку на тщательно выбритом и пахнущем кремом после бритья лице мужчин, что пристают в поездах, барах, больших магазинах, на стоянках. Около кофеварок у стоек для обслуживания, в залах ожидания они обретают эту вымученную улыбку, обращаясь к незнакомой женщине.

— Вы тоже ездите поездом на работу?

Тереза медлит, долго рассматривая подошедшего к ней мужчину. Но отвечает всегда, охотно заговаривает.

— Да, моя работа…

— Не хотите ли чего-нибудь выпить?

— Да, с удовольствием… Еще чашечку кофе…

Улыбаясь, она указывает на пейзаж:

— Посмотрите, все розовое. Где те деревни, что мы видим из поезда? Они кажутся великолепными, такими спокойными, словно сосредоточенными на себе… Церковь, замок. Где по сути они находятся? Когда едешь в машине, никогда не пересекаешь такие же красивые деревни, как те, что видны из окон поездов… Вы не замечали?

— Не знаю, — отвечает мужчина. — Я никогда не всматриваюсь в пейзаж. Вы работаете в Париже?

— Эти деревни… Возникает даже вопрос, не декорация ли это, выстроенная для пассажиров… Мое занятие? Мне приходится выезжать рано утром в другой город. Нам везет, не так ли?

— Вы находите? А я вынужден оставлять жену, детей. Столько километров между ними и мной. Но выбора нет…

— Я о том и говорю, везение…

— У вас, вероятно, нет детей… Вам трудно понять… Вы живете одна?

Тереза уклоняется от ответа.

— Посмотрите, эти коровы, на лугах, взгляните на них, наступает рассвет, ощущается их тепло в этой влажности. Пар валит из ноздрей. Можно позавидовать чему-то в них. Но чему? Трудно сказать: их медлительности? Их размерам? Их смехотворному пережевыванию? Всей этой туше, в которой трава становится молоком…

Мужчина, кажется, удивился, растерялся. Тереза спохватывается.

— Что вы сказали? Одна, я? Нет… Мне бы очень хотелось достичь одиночества любой из этих коров, но…

Тереза с удовольствием разговаривает с мужчинами, которые к ней подходят. Она любезна. Безразлична. Неприступна. Она говорит с ними, по сути, не отвечая. Они полагают, что беседуют с нею, но очень скоро она кажется им безнадежно недоступной, а главное, вызывающей замешательство. Ответы Терезы лишь незаметно затрагивают вопросы мужчин. Они перескакивают на другую тему. Выбирают иное направление. И это сбивает их с толку. Улыбка мастера игры потихоньку стирается. Они уже ничего не понимают. Для них эта встреча в баре заканчивается беспокойством, к которому они не готовы. И они отступают.

Внезапно Тереза испытывает желание записать в своей тетради фразу, да, по меньшей мере, одну фразу о коровах или скорее о том единственном великолепном и тучном быке, которого она заметила несколько секунд назад: «О, какое ты красивое, какое мощное сейчас животное, но я уже вижу, как надвигаются отвратительные блюда, ради которых тебя разрубят на стейки, ребра, жаркое, на все эти мерзкие куски, что будут прожеваны и переварены, они уже уничтожают тебя, а ты об этом даже не подозреваешь, о животное, наперед предназначенное для съедения, ты уже разделано, разрезано, сварено, приготовлено, но это животное еще пасется, грезит и жует в гуще чистой травы».

Тереза пишет странные, слишком длинные, немного вычурные фразы, и это вызывает у нее легкое желание плакать и блевать. Иногда она записывает всего лишь одно слово, так сильно нажимая шариковой ручкой, что рвет бумагу. Затем снова прячет тетрадь в сумку.

Когда пассажиры уже вышли из вагона и темные костюмы поспешили по своим делам, Тереза в свою очередь покидает поезд, смотрит направо, налево, глубоко вздыхает. Узнает женский голос из громкоговорителя. Иногда этот голос мягок, иногда суров. Голос без тела, как все голоса по радио. Молодые женщины, обреченные быть вечно невидимыми, сообщают об отправлении, прибытии, задержках. Десять часов…

Тереза знает, что должна сесть в поезд, отправляющийся в четырнадцать часов двадцать восемь минут, если хочет вернуться вовремя к Еве. Она не испытывает никакого желания погулять хотя бы час по Парижу. Не уходит с вокзала, ненадолго задерживается у киосков, позволяя журнальным картинкам привлечь ее внимание. Ах, эти улыбки. Цвета. Белокурые девушки, обнаженные и так же недоступные, как голоса из громкоговорителей. Глянцевые фотографии автомобилей, духов, мобильных телефонов, драгоценностей. Все эти красивые и улыбчивые существа — из другого мира. А затем — медленное блуждание в оглушающей серости вокзальных перронов, где никто не улыбается. Толкотня усталых, безобразных, помятых фигур.

Тереза достает из кошелька несколько монет и отдает их пожилому человеку, просящему милостыню, он сидит среди кучи мешков, набитых поломанными вещами. Он протянул распухшую, посиневшую руку. Тогда она садится рядом с ним, как будто в свою очередь занимает место вблизи торопливых потоков толпы.

— Вы пришли сюда не для того, чтобы садиться в поезд, дамочка?

— Разумеется, для этого: я должна уехать. Просто пришла раньше, вот и все.

— Вы, кажется, не слишком жаждете уехать…

— Да нет, я обязательно сяду в поезд, уверяю вас. Не могу его пропустить. Надеюсь, задержки не будет. Мне надо ехать к дочери, ей всего десять лет…

— У меня тоже есть дочка, — говорит мужчина, — намного старше вашей. Наверное, теперь она уже стара. Если бы я знал, что с нею стало и где смогу найти ее, то выглядел бы не так, как вы!

— А как я выгляжу?

— Такое ощущение, что вас куда-то несет, и кажется, что вы так же, как и я, в какой-то мере житель этого вокзала… Ох уж эти сквозняки… Да, вид у вас странный. А я уже давно не смотрюсь в зеркало, и, с вашего позволения, дамочка, если бы не эта грязь, не гадкие прыщи и короста на моей коже, я бы сказал, что вы немного похожи на меня.

Тереза спасается бегством.

Рамки вокзалов. Рамки дорог. В этот вечер Тереза застревает в чудовищной пробке при въезде в город. Далеко до прозрачности. Далеко до легкости. Изо дня в день ощущение отъезда проливается на нее, как непрерывные и благотворные потоки воды в душе. А иногда течет, как кровь. Значит, без всякой пользы. В тетради с пружинкой она записала: «Потерянное время, напрасные усилия, бесполезные мучения».

А там, дальше, на шоссе в четыре ряда, должно быть, что-то произошло. Видно, как мигают голубые и желтые огни фонарей на крыше автомашины.

Ева все еще стоит перед школой? Под таким дождем? Дама, отвечающая за группу продленного дня, наверное, поставила ее в укрытие. Ева прекрасно знает, что в конце концов я всегда приезжаю… Скоро она вырастет и не так сильно будет нуждаться во мне… И однажды покинет меня… Мы были слишком одиноки, мы обе… Конечно, она в большей степени, нежели я. Наши одиночества не совпадают…

Положив руки на руль, Тереза подчиняется металлическому и мутному потоку машин, продвигающихся в пробке. На циферблате автомобильных часов она прочитывает: «пять двадцать». Тереза вздыхает. И напевает.

В этом городе, из которого она без конца уезжает то на машине, то на поезде, Тереза никого не знает. Иногда она просто прогуливается и окунается в толпу клиентов больших магазинов. Задумавшись, она толкает стеклянные двери. Пересекает сияющий парфюмерный отдел, где ярко накрашенная продавщица предлагает ей опробовать новые духи. Тереза подходит, прошептав что-то, соглашается и долго обнюхивает кулак, качая головой.

— Брызните на другую руку, — просит она, — и напомните мне их названия… Спасибо, мадемуазель. А еще сюда, пожалуйста, между ладонью и запястьем.

Тереза удаляется, ничего не купив. Когда она приходит побродить по большим магазинам, то вскоре, как в поездах, испытывает приятное головокружение, тихое спокойствие. Ева в школе. Времени, судя по всему, предостаточно. Она видит свое отражение в зеркалах, но собственная красота ее не волнует. Идея обольщения, сама мысль о том, чтобы кому-то понравиться, чужда ей. Она незаметно пробирается между вещами и телами. И вот застывает на ступеньке эскалатора, поднимающего ее на другие этажи. Ей все кажется спокойным, поскольку шумы и голоса в конечном счете создают нечто иное, как обстановку безмолвия.

В отделе нижнего белья на какое-то мгновение она погружается в пену кружев и нейлона, отдается ласке мягчайших волн розового, белого, кремового, красного и черного цветов. Осторожно трогает бюстгальтер, наугад выбирает трусики и сжимает их, пока они целиком не умещаются в ее ладони, наподобие шелковой птички, которую защищают или душат. Молниеносная мысль обо всех реальных животах реальных женщин, которые однажды затрепещут под этими пока еще такими новенькими тканями. Ягодицы, груди, бедра, животы будут вскоре прикрывать и обнажать предметами этой нижней одежды, еще дремлющей и нетронутой на предназначенных им прилавках. Такого рода мимолетные впечатления Тереза и записывает в тетрадь на пружинке.

Каждому — своя одежда. Ей кажется, что тела наступают со всех сторон… «Они идут отовсюду из будущего, чтобы разрубить, раздробить на сотни кусков и пожрать быков. Тела приходят из будущего, чтобы надеть и обезобразить красивые новые одежды, чтобы натянуть и испачкать белоснежное нижнее белье. Это печально, но не имеет значения», — пишет Тереза и повторно записывает слишком большими для маленьких клеточек тетради буквами: «ПЕЧАЛЬНО, НО НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ».

Час, когда пора отправляться за Евой в школу, еще довольно далеко, и Тереза позволяет себе померить несколько моделей в отделе женского готового платья. Она долго выбирает или хватает наугад образцы, которые никогда не купила бы для себя. Закрывает занавеску примерочной кабины, раздевается и надевает, одно за другим, платья, которые больше подошли бы пожилым женщинам, или же вечерние наряды, сексуальные, облегающие одежды, обнажающие спину, плечи, грудь, а также ужасные шерстяные халаты, цветастые, смехотворные, кричащие платья или платья мягкие и легкие.

Тереза спокойно занимается примеркой, но лишь мельком бросает взгляд в зеркало кабины, собственное отражение не интересует ее. Она всего лишь пытается спрятаться внутри одежды, которую очень скоро сбросит в кучу на пол примерочной. Тереза не придает никакого значения своим временным внешним обликам. Она садится на скамеечку за закрытой занавеской, закрывает глаза и старается ощутить нечто, не связанное с этими новыми платьями. Она ждет. Она слышит. Мир окутывает ее до кожи, проникает сквозь самые разные ткани. И она еще раз подносит свои чрезмерно надушенные ладони к ноздрям. Вдыхает. Выдыхает. Улыбается. В тетради: «Чувствовать себя хорошо, не быть больше никем… Спокойствие незаметных женщин».

После всей этой задержки наступает момент, когда надо торопиться. Ева, опять Ева, и это строгое расписание в школе или группе продленного дня. Ее дочь Ева! «Ева — мое дитя», — написала она в тетради несколько раз, будто убеждая себя. Или же, в рамке: «Ева — это все, что у меня в мире есть». И с каждым днем Тереза все больше становится той, кого можно назвать матерью. Она делает все, что может, для своей дочери. Старается, прилагает усилия, чтобы задуматься о делах, которые должна исполнить ради Евы. А годы проходят. Когда Ева была младенцем, добиться того, что должна сделать настоящая мать, было все же легче. Теперь это красивая маленькая девочка. Она быстро растет. К счастью, Ева скоро сможет оставаться одна, научится справляться самостоятельно. И Тереза изо всех сил борется с коварным желанием никогда не возвращаться…

Зажатая машинами посреди моста, затем медленно продвинувшись по забитым набережным, Тереза постепенно приближается к школе. Опоздала почти на два часа! И вдруг она решает оставить машину и под ледяным дождем пешком добирается до места. Улица кажется ей невероятно безлюдной. Маленькая улочка будто опустела без жителей и погружена в тревожное молчание. Закрытая школа за пеленой дождя и решетками. Когда ей удается достучаться, чтобы открыли, Тереза не узнает в молодой белокурой женщине даму, которая обычно занимается группой продленного дня, ту женщину, что так часто видела, как она опаздывает, и присматривала за Евой. Ощущение ирреальности усиливается еще больше.

Молодая женщина спрашивает Терезу, одарив ее любезной улыбкой, за кем из детей она пришла.

— Но вы ведь не… не та дама, что обычно?..

— Сегодня я ее замещаю.

Тереза уже увидела, что Евы нет в маленькой группе детей с усталыми лицами, которые читают или играют в слишком жарко натопленном зале.

— Бланшо, я — Тереза Бланшо. Меня задержали… а Ева? Она не стала ждать меня здесь, в укрытии? Вы ее не видели?

— Ева ушла, — воскликнула маленькая девочка, подойдя ближе. — Она стояла под дождем. Я ее видела. А потом она убежала.

Тереза пересекает двор, как это сделала недавно Ева. Решетка скрипит. Льет дождь. Стены непроницаемы. Земля вязкая, скользкая. Тогда Тереза отправляется в сторону их квартиры. Она знает, что ее дочь не сможет в одиночку найти дорогу. Слишком много перекрестков, улиц, похожих одна на другую.

Тереза убеждена, что в данный момент Ева, должно быть, окончательно потерялась. Неизвестно где, в городе, окруженном горами, окутанном снегом и ночной тьмой. Она не торопится. Возвращается в свое временное жилище, расположенное в неприглядном квартале. Промокшая, залитая красным, желтым, голубым светом надоедливых вечерних огней, раздраженная резкими звуками автомобильных гудков, сирен, моторов. Когда Тереза добирается, наконец, до своей квартиры, то перед дверью встречает двух полицейских в мундирах: «Мадам Бланшо?»