"Лунная радуга. Книга 2. Научно-фантастический роман" - читать интересную книгу автора (Павлов Сергей Иванович)

ДРАККАР В ПРИЦЕЛЕ

Прикосновение к планетоиду было жестким: приняв на себя двенадцатитонную массу, пронзительно взвизгнули амортизаторы ступоходов, катер низко просел и, едва не ударившись днищем, подпрыгнул. Медлительный многометровый отскок-перелет на макушку выпуклой наледи. Второе касание. Ступоходы чиркнули по гладкой поверхности. Когти фиксаторов на ступоходах, брызнув фонтанами ледяного крошева, резко притормозили движение — машина развернулась боком, застыла. Стремительный «лоу-спид» с отскоком десантники называют «птичий рикошет», «кайт-рибаунд». «Птичий рикошет» был выполнен с, блеском.

— Приехали, командир, — сообщил он Бакулину, поднимая стекло гермошлема. — Оберон, Ледовая Плешь.

— Правда? Мне показалось — Луна, Море Спокойствия, — Мстислав тоже поднял стекло и, как это делают десантники сразу после посадки, отстегнул привязные ремни и защелки-фиксаторы (кроме защелки на правом бедре чуть выше колена, которую в любое мгновение можно открыть ударом ребра ладони).

Горошина миниатюрного Солнца висела в черном небе низко над горизонтом, и тени Ледовой Плеши были длинные, острые и очень густые, как ночные тени на неровной местности, озаренной лучами сильных прожекторов. Кинжалы теней указывали в сторону Кратера, которого, впрочем, отсюда не было видно, хотя с макушки ледяного нароста, где застыл «Казаранг», обширная равнина просматривалась необыкновенно далеко. Рядом, метрах в двадцати от наледи, пучилось живописно подсвеченное облако пара, похожее на растрепанный, почерневший сбоку кочан капусты гигантских размеров. Место в облаке, откуда выпрыгнул катер, легко можно было определить по ярко-белому, охваченному полукружьем радуги пятну усиленной конденсации снежной пудры.

— Замечательный ты пилот, Меф, — признал Бакулин. — Тебе на рукав бы «дикую кошку» — да в наш отряд.

— Обойдусь цивилизованным альбатросом. Ну и… что дальше? Куда прикажешь?

— А дальше нам следует осмотреть район А по диаметру.

— Хотел бы я знать, где тут диаметр…

— Бери правее градусов на тридцать к направлению теней, — посоветовал Бакулин, включив автокарту маршрутного сопровождения. — Ошибемся — старшие товарищи нас с орбиты поправят.

— Поправим, — пообещал голос Элдера. — На следующем витке. А сейчас не теряем надежды услышать доклад командира.

Мстислав вынужден был доложить о посадке строго по форме.

Элдер одобрил:

— Молодцы, элегантно провели «кайт-рибаунд». Пояса оптических преобразователей от снега свободны, даже отсюда видно: изображение у вас — как сквозь чистое стекло… Что ж, это кстати. Пройдите километра два, осмотрите район, пока мы тут все подготовим для основного десанта. Салют!

— Салют. Меф, дай шпоры нашему ослику.

— С удовольствием. Но куда?…

Бакулин махнул рукой куда-то вперед. За горизонт опускалась светлая черточка хорошо видимой среди звезд «Лунной радуги».

Плавно покачиваясь на ходу, «Казаранг» зашагал под углом к частоколу теней. Было слышно, как с хрустом вонзались в пористый лед когти фиксаторов, поскрипывали амортизаторы и щелкали тяговые сердечники электромускульной системы ступоходов.

Ледовая Плешь, которая под черным небом издали имела вид гигантского светлого продырявленного посередине диска, густо усыпанного осколками цветного стекла, вблизи являла собой хорошо освещенное боковым светом мрачновато-хаотическое нагромождение крупных и мелких обломков грязного льда. За исключением смолистой черноты теней и ярчайшей белизны небольших по площади участков, припудренных метановым и водно-аммиачным снегом, все краски этого промерзшего насквозь ландшафта были довольно блеклыми. Правда, некоторые трещины и раковистые вывалы сильно поврежденной (если не сказать — изуродованной) коры ледового панциря, отдельные глыбы и языки щебнеподобного крошева обращали на себя внимание желтоватой и даже йодистой окраской. Но преобладали грязно-зеленые, серые и сизые расцветки деталей рельефа. Надпанцирные наледи были светлее: грязно-белые, бледно-желтые и синевато-белесые. Он старался придерживаться этих застывших многоярусными складками натеков когда-то выдавленной из трещин жидкости — шагать «Казарангу» здесь было легче. Время от времени далеко впереди что-то сильно блестело — точно расставленные на местности зеркала. Сколы льда?… Поразительно контрастный по освещенности мир.

Встречались наледи, забавно похожие на замысловато вылепленные пирожные. Встречались похожие на обычные замерзшие лужи. И встречались ни на что не похожие. А иногда машина словно бы оказывалась на зимней выставке ледяных и снежных сооружений развлекательного назначения. Столбы в виде оплывших свечей, согбенные таинственные фигуры под белыми покрывалами, гроты, гигантские белые раковины с невероятно длинными шипами, арочные виадуки на изумительно тонких опорах… Как-то не верилось, что эти архитектурно-художественные шедевры Дальнего Внеземелья всего-навсего результат выдавливания из недр Оберона фонтанов глубинной жидкости. В вакууме струи фонтанов, попятно, сначала вскипали, как гейзеры, затем стекленели на лютом морозе диковинными изделиями. Вдобавок все это происходило в условиях очень слабого, а потому весьма споспешествующего монументально-художественному творчеству ноля тяготения. На фоне черного неба ледяные изваяния и конструкции выглядели необыкновенно декоративно. Хотелось остановить машину и в молчаливой неподвижности долго разглядывать ледовую фантасмагорию. Было в ней что-то притягательно-колдовское, пугающе-гипнотическое… Словно заглянул невзначай по ту сторону дозволенного.

— Клянусь Ураном, «Леопард» здесь никогда не садился, — пробормотал он.

«Казаранг» монотонно поскрипывал, брал пологий подъем вдоль плоскодонной ложбинки. Мстислав промолчал. Наледь была припорошена снегом. Ложбинка упиралась в громадную (высотой, пожалуй, в пятиэтажный дом) ледяную «арфу») с тремя пушистыми от инея «струнами». Сразу за «арфой» ложбинка выравнивалась и проходила среди смехотворно тонких, сосулькообразных опор грандиозной эстакады.

«Арфа» была очень красивая, жаль было ее разрушать, но узость прогалины между «струнами» не позволяла драккару проникнуть сквозь изящную эту конструкцию, но задевая бортами пушистых столбов, а обход был не слишком удобен. Заскрежетало слева, хрустнуло справа — и путь к эстакаде открыт.

— Ты замечательный пилот, Меф, — повторил Бакулин. — Но ты не десантник. Останови-ка драккар.

«Казаранг» послушно остановился.

— А в чем дело?

— Сейчас увидим.

Дно ложбины всколыхнула судорога обвала, машина вздрогнула. Осколки рухнувшей «арфы» защелкали по ступоходам, днищу, корме. Он посмотрел в зеркало и истратил взгляд неприятно белесых, словно выцветших глаз командира. На левом виске гермошлема Бакулина пульсировал пурпурный огонек.

— Ты вперед смотри, — сказал Бакулин.

Впереди, медлительно разваливаясь на куски, величественно оседала гигантская «эстакада». Продолжительная судорога многотонного обвала поколебала, казалось, всю округу, на поверхности дна ложбины выступила трещина.

— Ну и чего особенного? — сказал он. — Я двадцать раз успел бы стартовать. Да еще успел бы выспаться перед стартом.

Мстислав не ответил. Несколько минут они выжидали, пока машина перестанет вздрагивать, прочно улягутся крупные глыбы и осядут стеклянистые снопы осколков. Над местом впечатляющего крушения «эстакады», вызванного падением «арфы», ширилось окруженное тройным радужным гало искрящееся облако ледяных кристалликов. Без «эстакады» и «арфы» неуютно стало под черным небом, пусто…

— Сколько мы уже протопали? — спросил Мстислав.

— Километр по прямой. Дальше пойдем?

— Конечно. А почему ты об этом спросил?

— Только и развлечений, что падающая с неба архитектура… — Он вздохнул.

— Тогда неважные наши дела. Десант — не забава.

— Дальше будет все то же. Сам видишь, здесь «Леопард» не садился. Или не видишь?

— Странное это существо — пилот-десантник! — удивился Бакулин. — Дисциплинированное, осторожное, терпеливое.

— Кто-то минуту назад говорил, что я не десантник.

— По сути. А по функциям — хочешь не хочешь… Кто просил тебя переигрывать Накаяму в тестах на быстроту реакции?

— Думаешь, здесь пригодится моя реакция? — Он рассмеялся.

— Постучи о керамлит, — сказал Бакулин.

— Нет. Я не настолько суеверен. И не обязан. Я не десантник.

— Постучи, — повторил Мстислав.

— Пожалуйста. — Он стукнул в блистер. Посмотрел на ярко-алый с белыми полосами рукав своего неописуемо роскошного «Шизеку», сказал: — А вот ваши «Витязи» и «Шизеку» — это действительно экстра-класс. Мускульные усилители, автоматика, логика, прыжково-тормозные движки… Комфорт, гигиена. Чувствую себя витязем в тигровой шкуре. Век бы не вылезал. Очень удобно.

Больше всего ему нравились оптические репликаторы гермошлема: совершенно не ощущаешь перед глазами лицевого стекла. После «Витязей» и «Шизеку» все корабельные скафандры (даже новейшие «Снегири») казались изделиями прошлого тысячелетия.

— В тигровой шкуре, как это ни странно, удобнее всех чувствуют себя тигры, — заметил Мстислав. Хлопнул пилота по правой руке, ткнул пальцем в перчатке куда-то в сторону: — Глыбу, похожую на ламантина, видишь?

— Мне бы чего-нибудь попроще, — возразил он. — Я никогда не видел ламантина.

— Тюленя видел?

— Продолговатая глыба с «головой»? Вижу.

— Прямо на нее!

«Казаранг» сошел с наледи, двинулся к намеченной точке. Левее глыбы блеснуло светлым металлом ковыляющее на паучьих ножках изделие рук человеческих…

— Призраки бродят по Оберону, — заметил он. — Узнаю твоих подопечных по изящной походке.

— Сбрось атмосферу, — распорядился Бакулни. Опустил стекло гермошлема, ударом руки открыл защелку. Преувеличенно весело пошутил: — А вдруг чужой!

Явно надеялся встретить здесь кибер-разведчика с клеймом на панцире: «Принадлежность рейдера „Леопард“. Ну-ну…

Чтоб выходящий воздух не откладывал лед в клапанах, он сразу открыл гермолюк. Взрывная декомпрессия так рванула вздутием гибкие сочленения скафандра, что взбрыкнули все четыре конечности. Мстислав улетучился вместе с воздухом; в кабине сгустилась морозная дымка и тут же осыпалась снежной пудрой.

И вот наконец он увидел в натуре знаменитый «кенгуру» лунных десантников: Мстислав наклонно взмыл вперед и кверху и ловко, быстро приоберонился перед носом наукообразного автомата. При очень слабой силе здешнего тяготения целенаправленную стремительность и точность прыжка могла обеспечить лишь встроенная и скафандр ПТУ (прыжково-тормозная установка). Десантнику мало уметь пилотировать катер — надо еще быть пилотом собственного скафандра!

Серебристо-голубой «Витязь» с ярко-синими катофотами, синими и пурпурными огоньками на удлиненном к затылку гермошлеме, плечах, локтях, коленях смотрелся возле беспорядочного нагромождения крупных глыб необычайно эффектно. И даже грозно. Как боевая машина инопланетян. Или, по крайней мере, как тяжело вооруженный спэйссоулджер — солдат какой-нибудь бессмысленно агрессивной центральногалактической цивилизации, придуманной на телевидении (ироническая аббревиатура: БАЦ). Солдат БАЦ мирно склонился над автоматом-разведчиком и дал ему понюхать выдвинутый из рукава блестящий стержень. Кибер обнюхал предложенный предмет, в восторге подпрыгнул на месте, жизнерадостно помигал разноцветными огоньками и гордо загарцевал на тонких ножках куда-то по своим разведывательным делам — так, во всяком случае, это выглядело со стороны. Бакулин вернулся в кабину, пробормотал:

— Гермолюк можно не закрывать, — пристегнул защелку к бедру. — Принадлежность рейдера «Лунная радуга»…

— Без атмосферы неуютно, — попробовал он возразить командиру (пилоты-рейсовики не любят работать в разгерметизированных помещениях).

— Атмосфера?… — В голосе Бакулина зазвучали веселые нотки. — Нет! Теперь уже до самой «Лунной радуги» ты носа из-под стекла не высунешь!

— Орбита вновь приветствует экипаж «Казаранга», — вклинился голос Элдера. — Что у вас происходит?

— Бунт на борту, — ответил Бакулин, смеясь. Коротко доложил о результатах разведки, о выходе на поверхность. Добавил: — Пилоту неуютно без общего контура герметизации. Требует атмосферу.

— Меф, — позвал Юс, — на кой черт тебе понадобилось нюхать аммиак?!

— О чем ты? — удивился он. — Какой аммиак?

— Который Мстислав притащил на геккорингах своих башмаков. Там кругом полно замерзшего аммиака. Растает — без специальной дезодорации кабины не продохнешь от зловония!

— Ладно, Юс, он все уже понял, — сказал Мстислав. — Нам как, осматривать этот район до конца? По-моему, бесполезно.

— А ты чего бы хотел?

— Получить разрешение на свободный поиск.

— Нет. И Асеев против. Бесспорно, Кратер интересен во всех отношениях, но ведь «Леопард» туда не садился. Или ты считаешь Эллингхаузера идиотом?

— Я считаю его гением. Так гениально исчезнуть…

— Это — Внеземелье, Мстислав. Вдобавок — Дальнее.

— Вот именно. А вы, гении поиска, не хотите нам дать каких-нибудь десять — двенадцать часов на обследование Кратера.

— Когда заложим фугас, по сейсмограмме Ледовой Плеши узнаем о Кратере больше, чем дал бы ваш рискованный спуск в преисподнюю. Вы свое дело сделали.

— Да, «проверено, мин нет».

— Вот за это спасибо. А искать, где подорвался рейдер, придется, видимо, в других уголках системы Урана… В общем, короче: разрешаю вам дойти до Кратера. Для видеозаписи. Но соваться в кальдеру не разрешаю. Ждите нас в южной зоне района А. К началу десанта орбитальный мост связи будет уже задействован, и перед посадкой «Циклона» мы вас окликнем. Салют!

— Салют. Меф, сделай ослику доворот по курсу.

— Как пойдем? Ступоходами или на флаинг-моторах?

— Ступоходами. Время есть. Может, встретим по дороге что-нибудь интересное…

По дороге их сопровождало неиссякаемое разнообразие форм монументальных украшений над панцирных наледей, но вряд ли Мстислав относил к понятию «интересное» именно это.

Ближе к воронке Кратера — меньше хаотических нагромождений крупных глыб, больше наледей и участков, усыпанных щебнеобразным крошевом; «Казарангу» стало легче передвигаться. Казалось, драккар давно идет под уклон. Однако истинный уклон, когда он действительно начался, не преминул заявить о себе резким снижением освещенности льда, сгущением теней и наконец их полным слиянием с разлившимся до самого горизонта морем тьмы. Судя по автокарте, до обрыва в кальдеру оставалось более километра, но машину пришлось остановить. Дальше идти можно было бы только с включенными фарами.

Освещенный солнцем, точно прожектором, противоположный склон Кратера выглядел как золоченая полоска далекой песчаной косы, приподнятой над гладью ночного моря, в мертвых водах которого не отражалось ничего… Ну абсолютно ничего не отражалось на неподвижной этой аспидно-черной поверхности — ни звезд, ни позолоты несуществующих дюн иллюзорной косы. Далеко вправо и далеко влево линия береговой кромки необыкновенно контрастно была обозначена цепочкой озаренных прожектором-солнцем нерхушек ледяных куполов, ровно подрезанных снизу уровнем черной воды. Эффектно смотрелись фантасмагорические фигуры заледенелых фонтанов на материке, еще эффектнее — вдоль берега; но совершенно ошеломительно выглядели все эти белоснежные или полупрозрачные, как подсвеченное стекло, «столбы», «колонны», «арфы», «эстакады», «сосульки наоборот», «букеты», «раковины» и «грибы» в непроницаемо-темных просторах мертвого моря. Как обындевелые полузатопленные фрагменты руин искусственных сооружений. Или как полуобнаженные во время отлива фрагменты колоссальных скелетов вымерших сверхдиназавров. И надо было сделать над собой усилие, чтобы освободиться от гипнотической власти грандиозного миража и вместо мертвого ночного моря увидеть, вернее, почувствовать затемненную до полной невидимости пустоту планетарною провала.

Настигнутые врасплох живописными чарами Оберона, разведчики оцепенело всматривались в декорированную светлыми колоссами тьму. Первым очнулся Бакулин. Тихо спросил:

— Ближе нельзя?

— Можно. С фарами. А надо ли?…

Минуту молчали.

— Да, — подумал вслух Бакулин, — не надо… Могут быть осыпи.

— Мстислав, как думаешь… с какой стати возникла здесь эта веселенькая пропастишка?

— Кратер? Бери шире. Спроси, с какой стати возникла здесь Ледовая Плешь?

— На этот вопрос пока ни один селенолог не знает ответа.

— Что верно, то верно. Когда они там подсчитали, сколько энергии надо, чтобы содрать с Оберона и утащить куда-то к чертовой бабушке сегмент ледяного панциря величиной с Ледовую Плешь, руками развели.

— Это мог быть взрыв упавшего астероида.

— Взрывом такой мощности Оберон развалило бы на куски.

— Ну… не один взрыв — несколько.

— В любом случае поверхность планетоида за пределами Ледовой Плеши была бы завалена горами обломков. Куда подевался обломочный материал? Куда вообще подевались содранные с Оберона миллиарды тонн грязного льда?

— Н-да…

— Меф, у нас из-под носа, можно сказать, кусок луны украли. Событие серьезное. Даже в масштабах Солнечной Системы. А мы с уважением смотрим в какую-то яму.

— В какую-то! Тридцать километров в диаметре, глубина — без малого десять.

— Все равно, Меф, по сравнению с Ледовой Плешью даже пропасть такого масштаба — жалкая яма.

— Тогда почему тебя тянет к этому Кратеру? — удивился он.

— Потому что здесь нет другого.

В иное время он принял бы ответ товарища за неплохую шутку.

На правом траверзе среди звезд медленно опускалась к горизонту светлая черточка «Лунной радуги». Ему и в голову не приходило жалеть о своем решении подменить Накаяму в первой вылазке на планетоид, но, едва «Лунная радуга» скрылась за горизонтом, к ощущению неуюта прибавилось невыразимо острое ощущение полной оторванности от мира людей.

Впервые в жизни ему вдруг стало до бесконечности сиротливо…

Однажды кто-то из друзей высказался при нем в том смысле, что, дескать, лучшими космодесантниками должны быть именно селенгены — в любом уголке Внеземелья селенгены, дескать, как дома. Ничего подобного. Луну своего детства он помнил плохо — был еще слишком мал, когда его подняли на Землю; наиболее четкие образы в воспоминаниях — бесконечно длинные стеклянные коридоры, в которых всегда пахло чем-то терпким, холодным и стояло много больших широколистных растений в стеклянных медово-коричневых кадках. Вновь познакомился с Луной в курсантские годы, в год начала стажировочных полетов, и у него не было чувства, будто он вернулся на родину. Сокурсники смотрели на него как на хозяина здешних мест, а ему самому казалось, что он ненароком забрел на территорию госпиталя, где чуть не умер когда-то. Во всяком случае, здесь чуть не умерла его мать. Даже с более обнадеживающими физиологическими данными, чем у нее, молодых женщин, готовящихся стать матерями, без лишних разговоров отправляли с Земли в Лунный филиал Всемирной организации здравоохранения (единственный из филиалов ВОЗ, где в комплекс мер по сохранению будущего младенца можно было включать и шестикратно уменьшенную силу тяжести). Ему не очень-то хотелось снова видеть памятные с детства длинные стеклянные коридоры госпитально-клинического Медконсорциума, но как быть, если надо проведать родственника, для которого лунное притяжение из-за болезни сердца оказалось предпочтительнее земного…

В свое время этот родственник, Балтасар Этимон, был членом коллегии, тесно связанной с ВОЗ международной организации Детский Фонд, а в аппарате ООН был крупным авторитетом по вопросам истории мирового здравоохранения, и беседовать с Этимоном было не скучно, но жутко. О проблемах оздоровления цивилизации Этимон мог говорить часами, пересыпая речь ошеломительными фактами, цифрами, — Балтасар Этимон хорошо знал то, о чем рассказывал. Знал, где и как функционируют филиалы ВОЗ и зависимые от них институты, клиники, госпитали, профилактории, в которых вооруженная до бровей армия медикологов держала глубоко эшелонированную оборону сразу на трех фронтах: патологическая анатомия, патологическая физиология и патологическая психология. Знал наперечет все континентальные пункты, в которых действовали или создавались специализированные лечебно-оздоровительные и оздоровительно-воспитательные детские дома, интернаты, бальнеотерапевтические, лесные, приморские школы-санатории. Знал, какой процент (Этимон называл его: «жуть-процент») маленьких граждан планеты до сих пор расплачивается своим здоровьем, умственными способностями… — да чего там! — жизнью своей, бывает, расплачивается за двухсотлетний период глобального недоедания.

И ладно бы только это наследие прошлого. А дикая вспышка беспрецендентного употребления табака, алкоголя, наркотиков обитателями XX века. А профессиональная несостоятельность геополитиков, долгое время считавших возможным подхлестывать планетарно-смертельную гонку вооружений, которая, хотя бы только уже астрономической дороговизной, нанесла мировому здравоохранению тяжелейший удар. А глубокая по своим последствиям экологическая безграмотность многих поколений предков! Процент настолько высок, что термин «оздоровление цивилизации» некоторые социологи трансформировали в термин «спасение цивилизации», едва ли не откровенно уповая на всемогущество инженерной генетики. И то обстоятельство, что общими усилиями объединенных в Медконсорциумы генетиков, иммунологов, патологов, физиологов жуть-процент удалось пока хотя бы заморозить на одном уровне, Балтасар Этимон убежденно относил к величайшему достижению современного научно-технического прогресса!..

Кстати, рожденные на Луне составляли основную долю жуть-процента. И даже те из селенгенов, кто, к счастью, в этот проклятый процент не входил, нередко страдали от подозрений, что их внеземельно-клиническое происхождение — свидетельство какой-то скрытой неполноценности. Он тоже страдал. Когда ему стало ясно, что в смысле роста и физического развития он плетется где-то в хвосте у своих сверстников — подростков-землян, подозрение в собственной неполноценности встревожило его не на шутку. Наверное, поэтому мальчишка-селенген Меф Аганн с редкостной в его возрасте одержимостью добивался спортивных побед, а повзрослев, нашел свое место на космофлоте. И что же? Да в общем-то ничего, но… Иногда он снова чувствует себя в хвосте. Вот как сегодня. Почему-то не удается ему, селенгену, ощутить себя на этом диком, полутемном, насквозь промерзшем и проаммиаченном Обероне хотя бы наполовину так же уверенно, деловито, спокойно, как ощущает себя самый что ни на есть исконный землянин Мстислав Бакулин. Едва только Солнце и «Лунная радуга» ушли с прямого луча — настроение у селенгена совершенно упало. Ужасно здесь неуютно. Одиноко. Темно и тревожно.

— Значит, так, — проговорил Мстислав. — Поднимаемся на восемьдесят метров и идем по диаметру. Сбрасываем АИСТа, ждем результата и проводим видеозапись освещенного АИСТом центра кальдеры.

— Где? — спросил он. Направлять «Казаранга» в густую темень ему не хотелось.

— Что «где»?

— Видеозапись центра можно проводить над Кратером, в Кратере и на дне Кратера. Вот я и спрашиваю: где?

— Химмельсрайх![5] — вырвалось у Бакулина. Любимое восклицание Пауля Эллингхаузера…

Он посмотрел в зеркало на неподвижную за рукоятками дубль-управления фигуру командира, футлярно-точно вписанную в ложемент, — по контуру скафандра пульсировали синие и пурпурные огоньки, на лицевом стекле отражались разноцветные блики. Бакулин, угадав его взгляд, постучал в висок своего гермошлема.

— Не ходил бы ты, Меф, во десантники. Здесь тебе служебную визу быстро прихлопнут. Хотя бы только за язык.

— А знаешь… тебе удалось меня убедить. — Он машинально включил бортовые мигалки стартового предупреждения: очень яркие малиновые вспышки стали вспарывать тьму то справа, то слева. «Из-за Элдера я вторгся в эту кошачью компанию, — думал он, аккуратно снимаясь с точки. — В последний раз. У них свои системы ценностей и отношений.»

С высоты планетарный провал еще больше напоминал застывшую в колоссальном разливе черную воду. Мстислав поделился предчувствием:

— Подкоркой чую: в этой яме — ключ к тайнам Ледовой Плеши.

— Лучше бы ты озаботился судьбой «Леопарда».

— …Сказал пилот-десантник Меф Аганн, — с иронией прокомментировал Бакулин. — И сразу видно: Меф Аганн — не мой друг. Меф — друг моего командира. Меф и Юс поразительно одинаково видят, мыслят и говорят. Прилетели — увидели: нет «Леопарда» на Обероне — и до свидания, переносим поиск на другие луны. С чувством выполненного долга. А что вы с Элдером скажете, когда удалые наши облеты и шапочные знакомства с остальными лунами Уран-системы не прояснят судьбу «Леопарда»?

— Не думаешь ли ты…

— Думаю. Если мы не нашли рейдер здесь, в другом месте мы и подавно его не найдем.

— В конце концов можно допустить и такое, но… В чем тут вина Элдера?

— Не вина, а беда. Разве он виноват, что в отношениях с Внеземельем по-рыцарски честен и прям? Наш командир замечательный тактик, но слабый стратег. И не трудись возражать, это голая правда.

— Я не возражаю. Более того, хотел бы спросить: а зачем Элдеру быть сильным стратегом?

— Шутишь?

— Нет. Вокруг меня одни стратеги. Начальник рейда — стратег, капитан корабля — стратег, штурман — стратег… Кому-то надо быть тактиком.

— Нам с тобой.

— Не спорю. Однако характер нашего разговора заставляет думать: один из нас тоже стратег. Или, по крайней мере, с очень большой в этом плане амбицией.

— Молодец, — одобрил Бакулин. — Кусачий. Умеешь защищать своих друзей… даже когда на них никто не нападает. Но капитана и штурмана ты приплел сюда зря: Молчанов и Дитрих сделали свое дело, а стратегия поиска от них не зависит.

— Почему? Это зависит от каждого из нас.

— Стратегия? Ошибаешься. От Асеева и Элдера зависит. И пока Асеев растерян и не знает, что предпринять, Элдер действует. Активно действует, самоуверенно. Он и Дитрих уже торчат у дисплея, обсуждают навигационные модели полетов внутри Уран-системы, бубнят про энергетически выгодные траектории, скорости, сроки. Элдер еще не успел здесь покончить с формальностями обязательной типовой разведки, а мысли его уже на Титании… или куда он там собрался в первую очередь.

— На Умбриэль.

— Да, Умбриэль. Вот и гадай, что раньше произойдет: то ли Асеев опомнится и стратегически грамотно определит направление поиска, то ли… Одно из двух.

— Договаривай, Мстислав. То ли?…

— То ли Элдер начнет бездарную клоунаду, дергая «Лунную радугу» от луны к луне, теряя время, растрачивая энергоресурсы!

— Не кричи, шлемофон у меня в порядке. И чего ты волнуешься? Сам видишь: нет «Леопарда» на Обероне. И никаких следов. Так с какой стати вы — Джанелла, Нортон и ты — сомневаетесь в целесообразности намерений Элдера?

— Вот как? Сомневаюсь не я один?… Что ж, будет легче…

— Что «будет легче»? Ты что-нибудь предлагаешь? Спрашиваю не только как друг Элдера, но и как человек, которому небезразлична судьба экспедиции и который тоже хотел бы во всем разобраться.

Бакулин хмыкнул:

— Хм… Разберешься, а потом, чего доброго, выступишь против Элдера на командном совете.

— Да, если мне станет ясно, что объективно Элдер не прав.

— Хм… — повторил Бакулин. — В таком случае, наш командир может спать совершенно спокойно. В субъективности Элдера не обвинишь — он кругом прав. Ведь «Леопарда» на Обероне действительно нет, следов его гипотетической посадки действительно не обнаружено. И нет никаких «объективных» препятствий тому, чтобы перенести поиск на другие луны.

— Так какого же дьявола Нортон, Джанелла и ты готовы слопать Элдера с потрохами?!

— Не кричи, слух у меня в норме. К чему готовы Джанелла и Нортон, мне пока неизвестно. А лично я готов пояснить, к чему я не готов. Я не готов принять идею поиска пропавшего рейдера на других лунах системы Урана.

— Что мешает? Какая-нибудь особая информация?

— Да. Во-первых, сообщение Эллингхаузера о намерении посадить рейдер на Оберон. Заметь: не на Умбриэль, Ариэль, Миранду или Титанию, а именно на Оберон. Мало того, в сообщении был указан посадочный адрес: район А.

— Остроумно, свежо. Во-вторых?

— Во-вторых, связь с «Леопардом» не возобновлялась после оберонского сообщения. Заметь: после оберонского, а не, скажем, умбриэльского. Короче, не Умбриэль, а именно Оберон — узел загадок, странностей, противоречий. Нам трудно даже представить себе, как могла образоваться Ледовая Плешь и эта вот колоссальная яма… Мы что, висим над Кратером на одном месте?

— Нет, ползем по диаметру — автокарта у тебя перед носом… И между прочим, за разговорами мы прошли уже точку, откуда выгоднее было сбросить АИСТа.

— Сбросить никогда не поздно.

В зеркало было видно, как Бакулин отвел в сторону половину подлокотника с желобом, ткнул пальцем в кнопку сброса транспортировщика активированного источника света.

— Пустяки, — добавил Мстислав. — Подумаешь, на километр промахнемся…

Что ж, дело хозяйское, — пробормотал он и подумал: «Промахнемся на десять — тоже ничего особенного не произойдет.»

Сверкающий в солнечных лучах граненый снаряд, странно похожий на штурманский карандаш в металлическом корпусе, отделился от катера и, подчиняясь законам баллистики в слабом поле тяготения, долго держался рядом с машиной. Неестественно долго. На первых порах мизерное ускорение свободного падения не могло сообщить снаряду заметной вертикальной скорости, и все это выглядело как орбитальный ход параллельными курсами. Затем «карандаш», словно вспомнив о собственном весе, пошел на снижение, медленно сокращаясь в размерах на фоне бархатно-черного логова тьмы, и в какой-то момент стал похож на золотистый продолговатый кристалл. Внезапно «кристалл» превратился в ярко блистающую четырехлучевую звезду и только где-то у самой границы невидимо пронизанного солнцем пространства полностью уже развернулся диском рефлектора, и через секунду после бакулинского: «Э-эх, красиво идет!..» — золотой диск наискось вошел в тень Кратера, как в черную воду, и мгновенно пропал в темноте.

— Вспышка сработает — будет отснят уникальный фильм, — сказал Бакулин. — Объявляю конкурс на лучшее название.

— «Погреб дьявола». Все равно, кроме тебя, смотреть твой фильм никто не придет. Дно мы уже локаторами видели.

— Видеть — мало. Надо попять, что видишь.

— Вот именно.

— Меф, сколько там осталось до центра?

— Условная точка, гипотетически равноудаленная от замкнутой кривой, которая… кривая эта является графической моделью… Моделью чего она является?

— …Графической моделью контура верхней кромки кальдеры, — закончил Бакулин, копируя интонацию Эдуарда Йонге.

Они посмеялись, вспомнив, как Тэдди выпутывался из этой фразы на одном из борт-семинаров.

— Собственно, мы уже в центре. — Он взглянул на экранчик лидара, где медленно таял на томном фоне вишнево-красный кругляк улетающего в сверхпропасть АИСТа. Открыл было рот, чтобы спросить, в каком флаинг-режиме Бакулин думает делать видеозапись, и чуть не вылетел из ложемента — сумасшедшим рывком оборвало крепление левого плечевого ремня.

Впечатление было такое, будто драккар налетел на прозрачную стену, и она, отшвырнув машину, разрядила в днище ярко-зеленую молнию. Потом он, конечно, сообразил, что это было только впечатление, и заподозрил, что драккар обстреляли. Обстреляли из Кратера. Удивительно похоже на лучевой залп. Удар был тяжелый: слепящая вспышка, машину рвануло вправо, в шлемофоне короткое шварк! — и сильнейшим инерционным ударом в левый висок, в плечо, в левое подреберье. Полуоглушенный, не видя ничего, кроме стремительной смены радужных пятен, он интуитивно чувствовал кувырки машины в пространстве. Цветные фантомы перед глазами и вращение «Казаранга» спутали у него в голове все в один ком, а в середине кома иглой торчала совершенно паническая мысль: «Форсаж!» Непонятно, как сумел сдержать себя, но едва только вернулись нормальные зрительные ощущения и в глазах вместо ярких фантомов появилась бесцветная звездно-черная круговерть, он мгновенно слился с машиной, не собираясь уступать стреляющей пропасти и доли секунды. Маневр «роулинг-брэйк», форсаж. Солнце прямо по курсу, очень жесткая перегрузка. Дальше от предательского провала, дальше и выше — высоко-высоко над ледяными ростками застывших фонтанов, над освещенным краем кальдеры. Зеленоватый клык ущербного Урана в старческой десне горизонта; глаза на лоб, когда увидел в зеркале, что ложемент командира пуст; парализующий ужас, когда обнаружилось, что Бакулина вообще нет в кабине. Пока мозг устанавливал логическую связь между оборванной защелкой-фиксатором и распахнутым люком, мышцы сами уже инстинктивно втянули драккар в форсированный «брэйк» с разворотом.

Дрожь в руках передалась машине рывками тяги флаинг-моторов. Не помнил, как вернулся в центральную зону Кратера и в каком режиме утюжил ее, торопливо обшаривая локаторами темноту. Поймал лидаром далекое вишнево-красное пятнышко АИСТа, все еще не достигшего дна проклятой сверхпропасти, притормозил, оглядывая пространство. Чуть не плача:

— Мстислав!.. Где ты, Мстислав?!

За это время десантник не мог погрузиться в пропасть слишком уж глубоко. Не успел даже, всего вероятнее, пересечь освещенное солнцем надкратерное пространство и коснуться провальной тени…

— Мстислав, отзовись!!!

Секунды ожидания ответа наверняка были причиной первой его седины. Из хаоса треска и радиошорохов в шлемофоне довольно отчетливо выделялся ритмический перестук, и в перестуке этом чудилось что-то невозможно знакомое… «кардиограммное»… удары живого сердца!.. Волосы шевельнулись на голове. Он заподозрил, что сходит с ума над бархатно-черным морем готовой к новому выстрелу тьмы, и совершенно явственно ощутил каждым нервом, как там, в глубинах провала, кто-то наводит прицел на драккар. Еще секунда…

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не понял вовремя, что в ожидании ответа на свой зов он незаметно для себя до предела ввел чувствительность приема на бортовом радиопереговорнике и теперь действительно слышит пульс или удары сердца Мстислава. Вдобавок далеко внизу ему удалось приметить искорку блеска. Рывка машины он не почувствовал. Крохотная искра стремительно приобретала очертания сверкающего на солнце скафандра.

— Мстислав, ты почему не отзываешься?!

В ответ — посторонние радиошорохи. Закованный в панцирь, десантник безвольно падал в пропасть затылком вниз — руки и ноги недвижны. Оглушен ударом?

— Командир!..

Нет ответа.

Выход один: маневрируя, постараться поймать командира отверстием гермолюка. Как рыбу сачком.

Едва он успел накренить машину — широко распахнутые недра Оберона внезапно поймали сачком темноты его самого. А черт!.. Пошарил глазами в поисках синих и пурпурных огоньков. С таким же успехом мог бы шарить глазами, нырнув в цистерну с мазутом. Фары выхватили из тьмы сверкающий скафандр: «Витязь» был теперь почти над головой, в трех метрах от блистера. Это кстати.

Осторожно действуя реверс-моторами, он задал «Казарангу» крен влево. Мало было уравнять скорость машины со скоростью свободно падающего в пространство десантника — надо было еще очень точно прицелиться. Драгоценный улов вплыл наконец в гермолюк.

«Скафандр командира стал сильнее блестеть, — машинально отметил его мозг. — С чего бы это?»

С помощью зеркала и ювелирно-точных движений рукоятками управления он сориентировал и задним ходом продвинул кабину относительно десантника так, чтобы бесчувственное тело командира переместилось из твиндека в носовую часть и легло в футляр ложемента. Теперь осталось закрыть гермолюк, выровнять катер, придать ему не слишком жесткое ускорение (хотя прямо-таки подмывало унестись отсюда на форсаже). И как только приблизилась исполосованная тенями, утыканная ледяными «костями» окраина пропасти, сзади, где-то далеко внизу, мощно полыхнуло белое сияние. Он даже не поинтересовался, что там высветил АИСТ. Передал управление автопилоту и хотел было освободить свой скафандр от фиксаторов, но зеркало остановило его: Бакулин пошевелился и самостоятельно зафиксировался в ложементе.

Он ничего не сказал командиру. Знал: если скажет хоть слово — наступит реакция, и он не сможет четко выполнить посадочный маневр.

Машина, как на лыжах, соскользнула с покатого лба наледи, остановилась. И только теперь он почувствовал дрожь в руках. Когда представил себе, что не смог бы выловить командира над Кратером, его бросило в пот. Второй лучевой залп из провала почти наверняка свел бы на нет все усилия… Он взглянул на Бакулина в зеркало: странный блеск уже совершенно сошел с голубоватой поверхности скафандра. Синие и пурпурные огоньки как ни в чем не бывало спокойно перемигивались по контуру «Витязя».

— Мстислав, ты как себя чувствуешь?

— Отлично.

— Неправда.

— А почему я должен чувствовать себя плохо?

— Но ведь несколько минут ты был без сознания!

— Несколько?… Мне показалось — мгновение. Чуточку кружится голова… — Слышно было, как Бакулин судорожно перевел дыхание, словно всхлипнул. — А так… вполне сносно.

— Вполне сносно?… Кружится голова — это первый признак сотрясения мозга.

— Не кричи об этом на весь эфир. Они уже наводят радиомост, могут услышать.

— Ну и что?

— Услышат — прикажут нам возвращаться.

— А по своей воле ты не думаешь возвращаться?

— Нет, — отрезал Бакулин.

— И можно узнать почему?

— Потому что Элдер пожалеет времени на подготовку «Казаранга» к основному десанту и, чего доброго, сочтет возможным обойтись в такой обстановке одним «Циклоном». Резервный «Циклон» Юс оставит на рейдере, можно не сомневаться… Короче, пока я имею право приказывать здесь, «Казаранг» отсюда наверх не уйдет.

— Совершенно Элдеру не доверяешь…

— Да. Элдер слишком доверяет Оберону.

— А как бы ты… на его месте?

— Я? «Казаранга» и двоих десантников — на Ледовую Плешь. Вполне достаточно, чтобы взорвать фугас и получить сейсмограмму этого региона.

— Остальных в Кратер?

— Нет. Для разведки Кратера — двоих на «Циклоне». Остальных на втором «Циклоне» для подстраховки разведчиков. Лучевой залп такой мощности «Циклонам» не страшен.

— Не страшен… Видеозапись была включена?

— Она и сейчас включена. А что?

Он не ответил. Пусть на борту «Лунной радуги» Мстислав собственными глазами увидит, что и как было.

— Залп сопровождался чем-нибудь необычным? — требовательно спросил командир.

— А сам залп считаешь делом обычным?

В шлемофоне возник слабый звук, очень похожий на приглушенный стон, и в зеркале было видно, как у Мстислава руки дернулись кверху. «Командир, видать, сильно ударился головой», — с тревогой подумал он. Квалифицированная помощь отодвигалась на неопределенное время — уговаривать Бакулина было делом бесполезным.

— Мы где находимся? — спросил командир.

— Там, где нам указано. В южной зоне района А. — Он поднялся из ложемента.

— Меф, ты куда?

— Надо выйти осмотреть машину.

— Разрешения на выход я тебе не давал.

— Ну так, значит, дашь.

— Нет, не дам. Изволь занять свое рабочее место и не покидай его до окончания десанта.

— Но немного размяться мне можно?!

— Можно. Включи электрогимнастику, массаж.

С досады он чуть не плюнул в маску гермошлема. Однако сел и сделал то, что советовал командир. По телу снизу вверх пошли волны электроуколов и непроизвольных мышечных сокращений.

— Если нужно, — добавил Бакулин, — я сам осмотрю драккар.

— Не нужно, — проговорил он. — Это я так…

Он не стал объяснять, что желание осмотреть машину снаружи возникло после того, как его удивило странное усиление блеска поверхности «Витязя». Подумал о командире с неудовольствием: «Голову ушиб, еле языком ворочает, а норовит все сам… Блюститель инструкций». Предложил:

— Ты пока подремал бы, что ли. Не беспокойся, я никуда не уйду — буду здесь тебя караулить.

— Я не беспокоюсь, карауль себя.

Мстислав надолго умолк. Может, действительно задремал.

Система электрогимнастики и пневмоэлектромассажа в этом волшебном «Шизеку» работала замечательно. Он шарил глазами в звездно-черном пространстве над головой и чувствовал, как разогретые мышцы словно бы обкатывались металлическими шарами. Сперва он заметил плывущую среди звезд искорку радиозонда «Эхо-РЛ». Следом прошла светлая черточка «Лунной радуги». Он выключил массаж и проводил ее взглядом до самого горизонта. Затем проследил заход искорки второго «Эхо-РЛ». Радиомост навели по всем правилам, но в шлемофоне стояла какая-то совершенно зловещая тишина. Никто не вызывал их на связь. Чтобы не потревожить предполагаемый сон командира, он тоже решил не брать на себя радиоинициативу.

Солнце далеким, но мощным прожектором светило в левый борт «Казаранга». Впереди светлел ровный язык наледи, иссеченный, словно траншеями, полосами длинных густо-темных теней. Наледь, перевалив «мостом» через крупную трещину, сбегала с дуговидной террасы застывшим потоком и терялась под завалами грязно-желтых и йодистых глыб; а дальше (и уже до самого горизонта) диковинные отдельности рельефа Ледовой Плеши сливались для глаза в мелкий узор на равнине цвета старого серебра, и никак не верилось, что где-то рядом на правом траверзе — всего только в трех километрах отсюда — распахнута колоссальная непроницаемо-черная пропасть. Он смотрел в звездно-черное небо над горизонтом, и опять откуда-то подкрадывался страх и сердце сжималось от невыразимо тоскливого ощущения глухого безлюдья. Одиночество на краю мира… Дремлющий или ушедший в себя, в свою боль командир почти не в счет. Это было очень странно: он видел неподвижный скафандр командира в зеркале и не ощущал присутствия человека. Словно скафандр был пуст. Должно быть, поэтому десантники редко работают парами. Чаще — втроем. А еще чаще — группой. Интересно, почему задерживается эта группа? Когда нет связи, начинает брать сомнение, что группа объявится здесь вообще.

А может быть, командир опять без сознания?

А вдруг Мстислав умирает?

А вдруг уже…

А вдруг, а вдруг, а вдруг, а вдруг… Стоп! Селенген Меф Аганн, прекрати панику. Какое дело тебе, селенгену, до этого землянина. Бакулин рожден в другом мире, развивался и рос на дне голубой, как мечта, тяжелой, но мягкой, как одеяло, густой и душистой, как мед, атмосферы. Ему, землянину, пели птицы и ветры, для него зеленели просторы величиной с континент, а ты, селенген, заплакал от страха, когда тебя за руку в первый раз подвели к шумным птичьим вольерам в украшенных широколистной растительностью и расширенных зеркалами госпитальных фойе. А потом, уже на Земле, при виде каждой летящей по воздуху пернатой твари ты целый год еще вздрагивал и рефлекторно втягивал голову в плечи, потому что летящая птица казалась тебе, селенгену, брошенным в твою сторону камнем. И до сих пор возникает смутное беспокойство, когда над тобой проносится стриж. Так какое дело тебе, селенгену, до этого землянина?… Ладно, не надо юлить перед самим собой и храбриться. Вдобавок и Оберон не твой мир, не твоя луна. Здесь с Бакулиным ты на равных. А кое в чем и в хвосте. Признайся, завидуешь ведь мужскому упрямству светлоглазого землянина, его умению, точнее, потребности быть неодолимо упрямым не столько ради себя, сколько ради своей тяжеловесной планеты. Куда с ним тягаться тебе, легковесному представителю небольшого, в чем-то ущербного племени селенгенов… Ты по возрасту, кажется, старше всех на борту «Лунной радуги», но в общении с каждым из них ощущаешь себя кем-то вроде юркого племянника-недомерка перед солидным дядюшкой-тяжеловесом. В лучшем случае — младшим братом перед старшим. Причин этому много, но основная в том, что селенгены острее, заинтересованнее, тоньше, пристрастнее анализируют свою кровную связь с материнским телом земного общества, и… пока не находят себе там достойного места. И что характерно, никто еще не удосужился помочь им найти его. Никто не пошел дальше слов: «Вы, селенгены, — дети космического человечества, первая космостадия в биографии могущественного гомо галактикуса». Понимай так: «Вы, селенгены, — птенцы галактических лебедей». Что это, бездумное шутовство или насмешка? Или успокоительная ложь для гадких утят, сознающих, что выше заурядных крякв им не подняться? Ведь каждому ясно: сам факт рождения не на Земле еще не повод для космических амбиций. Но, с другой стороны, все, что сопутствует этому факту, привносит острое (если не сказать — болезненное) своеобразие в психическую организацию селенгена.

Давайте посмотрим правде прямо в глаза: в Солнечной Системе вообще и на Земле в частности возникла и количественно вызревает новая психораса. Отбросив высокопарную словесную трескотню, признаем: новая психораса плохо вписывается в витрину достижений мирового прогресса. Пока неизвестно, какими будут селеигены в следующую космостадию своего существования, но сегодня очень ясно чувствуется: в сравнении с исконным землянином рожденный не на Земле — это если и не шаг назад на пути к «галактическому лебедизму», то уж наверняка шаг в сторону…

— Вижу вас, вижу, — неожиданно прозвучал в шлемофоне голос Бакулина. — Почему не связались с нами перед посадкой?

Голос командира подействовал успокоительно. Прямо гора с плеч… Сквозь верхнелобовую часть блистера он тоже увидел брызнувшие трехлучевой звездой фиолетовые струи плазмы — след тормозного импульса «Циклона».

— Непонятно, — пробормотал он, наблюдая, как от звезд отделился и пошел на снижение мерцающий рубинами треугольник. — С чего это они решили сесть втихомолку?… Связь, «Циклон», связь, отвечайте!

В эфире ни звука. Тихо, как ночью в пустыне. Он обежал глазами индикацию контроля, взглянул в зеркало на командира. Аппаратура была в порядке.

— Не суетись, — проговорил Мстислав.

— Радионепрохождение?… — обеспокоился он.

Мстислав не ответил.

Высверкивая разноцветьем ходовых и посадочных светосигналов, пирамидообразный драккар пересек на спуске линию горизонта и теперь, контрастно обозначившись на фоне облитых солнцем равнин ледорадо, казался выпавшим из черного неба алмазно вспыхивающим черным кристаллом. Поблизости от «Казаранга» эта странная на вид флаинг-машина треножником вонзила в лед наклонные струи фиолетового огня и села между тремя вогнутыми, как лепестки лотоса, языками пара… Собственно, через две-три секунды это уже и не пар — ледяная пудра, снежная пыль. Мертвый в начале посадки радиоэфир вдруг ожил: в шлемофоне возникло шуршание (словно бы где-то рядом потекли с обрыва струйки сухого крупного песка), затем — потрескивание. Сквозь шорох и треск внезапно прорвался голос Элдера:

— …Если слышите — помигайте фарами.

— Слышим вас, слышим! — сказал Бакулин. — Меф, помигай им фарами.

Он хотел помигать, но Элдер облегченно выругался и дал отбой:

— Не надо, теперь и мы слышим вас. Что за черт, почему не было связи?

— Потому, что мы имеем дело с Обероном, Юс, — тоном усталого человека ответил Бакулин, сбрасывая фиксаторы. — Меф, спасибо за службу. Открой мне люк.

Он открыл. Одновременно из гермолюков «Циклона» стали выпрыгивать и замедленно опускаться на лед фигурки десантников в разноцветных скафандрах. Он с тревогой взглянул в отраженную зеркалом спину Бакулина:

— Не торопился бы ты, командир…

— Элдер твой командир, — возразил Мстислав, покидая борт «Казаранга».

— Меф, должно быть, не против, — как-то очень рассеянно процедил Элдер. Чувствовалось, что странное происшествие с радиосвязью отнюдь не добавило ему настроения. Элдера можно было узнать по золотистому «Витязю» с оранжевыми катофотами.

— Меф не против, — подал голос Джанелла. — Меф знает, что тут все равно ничего уже не поделать. — В бело-зеленом «Шизеку» Джанелла напоминал лягушонка.

— Поберег бы ты свое здоровье, Рамон, — дал совет желтоскафандровый Йонге. — Твоих шуток могут здесь не понять.