"Лунная радуга. Книга 2. Научно-фантастический роман" - читать интересную книгу автора (Павлов Сергей Иванович)
ЖИВ-ЗДОРОВЫ
Меф Аганн изнемогал в борьбе с глухотой. Отчаянно отбивал первые натиски Мертвой Тишины, сопротивлялся ей, теряя силы. Все тело участвовало в этом сопротивлении — каждая мышца, каждый нерв…
Тобольский наверняка заметил его усилия и был, должно быть, напуган. Мальчик не из пугливых, но как этот смелый мальчик смотрел, когда уходил!.. Ничего, пусть теперь смотрит. И пусть не питает никаких иллюзий. Ну не мерзавцы ли, ну почему они отправили на танкер именно Тобольского?…
Еще немного продержаться — увидеть старт «Казаранга». Знал: если накатит Мертвая Тишина — с глазами начнет происходить какая-то чертовщина и он ничего не увидит, кроме глянцево поблескивающего пространства и отвратительно-желтой пены… Ткнуть пятерней в экран? Нет-нет, ни за что! Пусть хоть вывернет наизнанку и завяжет двойным узлом, но ни единой минуты у Жив-здорова он не отнимет. И чего Андрей возится? Стартовал бы уж, что ли! Чтоб на борту никого…
А тяжесть в затылке будто спортивная гиря.
— Не возьмешь!.. — процедил он сквозь сжатые зубы и отработанным многолетней практикой своеобразным усилием воли отогнал очередные приступы глухоты. Его корежило и трясло.
Почти бессознательно он отшвырнул куда-то надувное кресло, с хрипом набрал полные легкие воздуха и едва не захлебнулся в надсадном крике. Противно, мерзко. Но помогает, если нужна отсрочка. Уже помогло… Хорошо, что здесь некому слушать.
Он немного расслабился. Сердце стучало где-то возле самого горла, но в целом… Ничего. Сносно. Тяжесть в затылке осталась. Наплевать. Все равно не отпустит, пока это не кончится… Он вытер ладонью лоб. Ладонь блестела. И в холодильник не надо. Сегодня все пойдет как по маслу. С блеском… Сегодня
Он посмотрел на темный Япет и увидел фиолетовую струю тормозного импульса «Казаранга». Придерживая гирю-затылок рукой, боясь наклониться, он коленом придвинул кресло к штурманскому ротопульту, сел и включил информавтоматику.
В звездно-черном пространстве слева по борту обозначились линии красочных диаграмм. Годограф скорости, вектор кинетического момента, проекции прослеженной траектории катера, цифры. Бесстрастный язык равнодушных приборов. Векторно-цифровое сопоставление действительных параметров с оптимальными и никаких эмоций. Только пилоту дано оценить изящество интуитивного решения маневра другим пилотом. Меф оценил. Пробормотал:
— Отлично, парень, отлично… По всем параметрам оптимально выйдешь к Пятну. Мягкой тебе посадки!
Он попробовал вызвать борт «Казаранга» на связь. Андрей не ответил. Тотальная радионепроходимость…
Меф вздрогнул. Представилось, будто со стороны кто-то отчетливо произнес:
Ощутив внезапную нехватку воздуха и толчки большого, тяжелого сердца, Меф рванул застежку у горла.
Он вскочил, покачнулся. Ноги слушались плохо. Знакомое онемение в бедрах. Затылок… О-о, черт, затылок! Плечи, спина… Отковылял к пилот-ложементу, опустил себя на сиденье, упираясь в желоба подлокотников немеющими руками. Словно оправдываясь, быстро забормотал:
— Я не смог бы его удержать. И никто не смог бы. Не было смысла и пробовать. Все обойдется… Он смел и умен, этот мальчик, первый пилот роскошного сверхкорабля, внимателен и осторожен. Расчетливо осторожен. И знает, что такое гурм. Теоретически, правда, но… не беда. Элдер и остальные заплатили жизнью, чтобы о гурме знали только теоретически. Одно плохо: Андрей ушел в десант без напарника… Не беда. Сутки продержится — а там подоспеют профессионалы.
За месяцы одиночества Аганн привык разговаривать сам с собой, позволяя себе думать вслух. «Выживший из ума старик, — подумал он, беззвучно шевеля губами. — В одиночестве на обезлюдевшем корабле.» Так о нем думают. Пусть. От одиночества он не страдал. Пусть о нем думают, что хотят… Ему почему-то было очень тревожно сидеть в пилот-ложементе. Он давно уже не сидел в ложементах. Старым он себя не чувствовал.
Невзначай дотронулся до мерцающей рукояти Главного ключа для запуска маршевых двигателей — онемелые пальцы едва ощутили прикосновение. Красивая рукоять — розовая, с муаровыми разводами. Самая бесполезная рукоять на «Анарде». Впрочем…
— Не пришлось бы нырнуть в Черную Бороду, — выдавил Меф сквозь онемелые губы. — Барба Нэгра… Топлива хватит. Даже с избытком…
Он впервые подумал об этом вслух.
Горизонт Япета охватила тонкая золотистая линия. Вспыхнул и тут же увяз в защитных слоях светофильтров первый луч Солнца. Меф погладил розовую рукоять. На пилот-ротопульте «Лунной радуги» рукоятка Главного ключа была бирюзовой. Он повредил ее ударом кулака, было дело. С тех пор он не любил ничего бирюзового. Даже собственные глаза. Встречая их отражение в зеркале, смотрел вопрошающе, с холодным и мстительным любопытством.
Потом, уже годы спустя, как-то смирился, вспомнив однажды, как померкли эти глаза, когда погиб Юс. А эти руки убили Элдера…
— Нет! — прохрипел Меф. — Проклятье… Нет!!!
Судорожно цепляясь за подлокотники, он поднялся и с трудом отковылял на ватных ногах от пилот-ложемента, чтобы в припадке не поломать чего-нибудь на ротопультах. Голова будто чужая. Не голова — набитая льдом и снегом подушка. В груди тяжело просыпался вулкан. Тело все еще рефлекторно сопротивлялось, однако Меф знал, что теперь, даже если бы он захотел, ничто не поможет — хоть влипни в какой угодно экран двумя ладонями сразу. Он с тревогой прислушивался к непонятной ему самому бурной мобилизации скрытых сил организма. Сердце — бурлящий котел. Десять бурлящих котлов. Сотни раз проходил через
Что-то холодное налетело шквалистым ветром и, оглушив тишиной, умчалось куда-то. Возвращаясь, плеснуло в глаза жидким стеклом. Снова умчалось, с тем чтобы вернуться обратно уже заметно быстрее. Как циклопический маятник с затухающими колебаниями. Сердце бешено колотилось, мозг словно бы проносился туда и обратно сквозь глянцево-студенистую звуконепроницаемую среду. Со всех сторон повалила громадными хлопьями отвратительная желтая пена. Не самое страшное. Вот сейчас… «Маятник» замер — ледяные пальцы удушья и ужаса грубо сдавили горло, что-то вязкое мягким ударом заставило сердце остановиться на полном ходу. И откуда-то из невообразимого далека распространилась, заполняя собой весь космический мир, всеохватная Мертвая Тишина…
Плотно увязнув в удушливой глубине волны вселенского безмолвия, он разглядывал призрачный мир, наполненный необъяснимо прозрачными блеском и пеной, и чувствовал, что умирает, и какая-то крохотная частица ясности в замутненном, но не желающем умирать сознании тщетно силилась воссоздать в полуугасшей памяти хотя бы какой-нибудь звуковой образ. Нет, звуковая память ампутирована полностью, и это почему-то ужасало больше, чем просто смерть… В эти несколько жутких мгновений очень странного полунебытия у него вдобавок возникло граничащее с увереностью ощущение, будто Мертвая Тишина растворяет его несчастное тело в безмерном пространстве. И в момент, когда для полного уничтожения личности, казалось, достаточно было угаснуть последней искре сознания, снизу вверх, вдоль якобы уже и не существующего тела пробежала спасительная волна непроизвольных мышечных сокращений. Судорога помогла сознанию вскарабкаться выше смутно осязаемой грани между слабеньким проблеском жизни и абсолютным небытием. Пробудив онемелые мышцы, волна колыханий распространилась на окружающий мир. Это был натуральный катастрофический катаклизм: пространственная беспредельность со всем ее содержимым стала стремительно сокращаться в объеме. И словно в доказательство того, что нет ощущения ужаса, которое невозможно было бы усугубить, призрачно-глянцевая субстанция вдруг обрела убийственно-материальные свойства: быстро загустевая сверкающим веществом, со всех сторон обрушилась на многострадальное тело потоками ртутно-зеркального нечто, и он, безжалостно смятый, обезумев от боли, захлебнувшись мучительным хрипом, раздавленный, буквально впрессованный в исчезающе малый объем, за миг перед смертью почувствовал себя чем-то вроде ядра зеркально-гравитационного коллапса… Но смерть и на этот раз прошла мимо. Хотя он мог бы поклясться, что на этот раз она посмотрела ему в глаза очень внимательно… И снова на выручку заспешила серия непроизвольных мышечных сокращений.
Спонтанные судороги были как избавление. Блеск пропал, тяжесть исчезла. В глазах — тошнотворно-мутная мгла кофейного цвета. Ноги, руки, голову, плечи нещадно трясло и корежило. Это мало его волновало. Знал: скоро все кончится. Раньше изнурительно-бурный припадок «трясучки» пугал его своей неуправляемой динамикой, но чувство страха со временем притупилось, и теперь эта выматывающая концовка была для него просто заключительной фазой напряженной работы мускулатуры, конечным этапом, который оправдывал все. Он даже мог представить себе, как это выглядит со стороны: его полумертвое тело, судорожно корчась — будто под ударами электроразрядов, рывком высвобождается из прилипчиво-плотных объятий только что рожденного Жив-здорова. С трудом отлипают друг от друга левые руки. С меньшим усилием разрывают вязкую «клейковину» правые. Разлипаются ноги и торсы. И все это жутко колышется, машет, топчется и дрожит, мешая друг другу, стабилизируется, ищет опору. Пигмалион поневоле… Уф, конец. Наконец-то конец. Нашарить бы кресло… О дьявол… еще не конец? В чем дело?… Глаза по-прежнему застилала «кофейная» муть, и он чувствовал, что его опять начинает корежить.
Фаза изнурительной работы мышц повторилась во всех деталях. А следом, не давая опомниться, накатывала третья… Его охватила паника. Словно ввязался в подводную драку с многочисленной стаей спрутов, и бессмысленная борьба отбирает последние силы. Четвертая фаза… Пятая… Он совершенно обессилел и плохо соображал. Теперь ему было все безразлично. Он не помнил, когда и как потерял сознание.
Мертвая Тишина сменилась звонкой многоголосицей, и это привело его в чувство. Меф приоткрыл глаз (второй почему-то не открывался). Розовая пелена… Он лежал на чем-то жестком животом вниз, уткнувшись правой щекой во что-то мягкое, розовое. В измученном теле засела тупая боль, как бывает после чрезмерной физической перегрузки. Он пытался сообразить, где он и что с ним. В ушах стоял звон. Тусклый розовый свет (или цвет?) казался знакомым… А, ну конечно — кресло! Значит, просто шлепнулся на пол. Голова — на спинке опрокинутого надувного кресла. «Трудно сегодня ты из меня выходил, Жив-здоров…» — подумал Меф, опуская веки. Двигаться не хотелось, но подмывало узнать, кто именно сегодняшний «новорожденный». Хорошо, если бы это был Юс. В последнее время почему-то чаще других наведывался Мстислав.
Неимоверным усилием Аганн поднял голову. В ложементе спарки сидел Юс.
У Элдера была привычка, сидя вот так — локти в колени, глядеть исподлобья и потирать запястья. Юс любил точность во времени и для страховки носил на обеих руках часы на браслетах. Это в прошлом. Теперь у него вместо браслетов — манжеты сверкающего костюма. Странный костюм. Собственно, и не костюм, а… так, будто от шеи до пят Элдер облеплен тонкими переливающимися слоями зеркального блеска — где гуще, где реже. При малейшем движении блеск, занятно играя, имитировал складки и прочие детали натурального костюма, в покое — опять оплывал и, растекаясь гладью, прорисовывал рельеф великолепной мускулатуры. Меф вспомнил, как там, на борту «Лунной радуги», ночью, в каюте, впервые соприкоснувшись с Элдером в качестве Жив-здорова, когда на его совершенно естественный возглас: «Юс, ты жив и здоров, дружище!» — Элдер совершенно естественно улыбнулся и совершенно непринужденно кивнул, он в первый момент был уверен, что просто свихнулся под действием омертвляющей тишины и прочих штучек того же пошиба, а минуту спустя был убежден, что Юс каким-то чудесным образом и, судя по неземному костюму, с чьей-то, видимо, помощью выбрался из оберонской губительной передряги. Позже он понял, что все это, к сожалению, вздор. Ни сумасшествие, ни чудесное спасение были здесь ни при чем. Ни то, ни другое… Это было что-то третье, но что именно — трудно было даже вообразить. Тут логика и воображение отказывались повиноваться. Здорово сбивало с толку то, что призраки погибших были призраками во плоти. Их можно было пощупать, от них чувствительно веяло теплыми живозапахами, как веет от всего живого. Он не знал, что и думать. Разное приходило ему в голову.
Меф привстал на руках, подтянул непослушные ноги и, преодолев дурноту, устроился полусидя на мягкой спинке опрокинутого кресла. Чтоб лицом к Жив-здорову. Звон распирал черепную коробку, на глаза то и дело падали темные шторки — точь-в-точь как у куклы с электроморгалками. Омерзительное самочувствие. Отменно выжат. Как пропущенный через соковыжималку лимон… После Мертвой Тишины обычная нормальная тишина кажется невыносимо звонкой. Не стоит обращать внимания, звенеть будет долго.
Юс Элдер сидел в ложементе штурмана, откуда недавно поднялся Андрей. Привычно потирая запястья, смотрел другу в глаза. Спокойный, доброжелательный взгляд. Будто бы это самая заурядная штука — являться после того, как тебя уже нет, садиться в кресло на час-полтора и спокойно смотреть… «Может, действительно я редкостный психопат? — подумал Аганн. — С небывало феноменальной способностью к зрительным галлюцинациям?…»
Старая мысль. Старая и бесплодная, как пустой орех.
Ну до чего же они все-таки внешне похожи — десантник «Лунной радуги» и пилот «Байкала»! Сходство на уровне мистики, жуть берет. Правда, Юс выглядит старше. А в остальном — одинаковая комплекция, одинаковые волосы, даже прическа… не говоря уже об одинаковых чертах лица. Тобольский — портрет тридцатилетнего Элдера. И что интересно, у обоих в лицах симпатично отсутствуют выражении гипертрофированной мужественности и бычьего упрямства, зачастую свойственные людям сильной воли и атлетического сложения. Нестандартную мягкость весьма очевидной мужской красоте Элдера и Тобольского придавали, должно быть, ямочки на щеках и приятная линия подбородка. И шрамы на левых щеках почти одинаковые… А по характеру это разные люди. Тобольский спокойнее Элдера, более рационален, более самолюбив и, пожалуй, с признаками замкнутости и высокомерия. Далеко не каждый капитан десантного рейдера может похвастать такой осанкой, как у Андрея, и не каждый командир военизированного крейсера МУКБОПа имеет подобную выправку. Общаться с Тобольским сложно. Никогда не заведет разговор первым — сидит в кресле прямо и молча, как Будда, и смотрит как-то особенно, словно ему известно нечто такое, чего не знает никто. Нет, Юс был проще. С ним всегда было легко и ясно… А собственно, почему «было»? Юс и теперь все чувствует и понимает. Говорить только вот не умеет — отвечает мимикой, жестами. И почти никогда не встает из кресла или ложемента. Но так даже лучше. Так не видно, насколько в проигрыше теперь его былой богатырский рост. Но тут уже ничего не поделаешь, это зависит от заурядно-среднего роста матрицы…
— Салют, Юс, — прошептал Меф в звенящую тишину.
Ответный кивок.
— Мне приятно смотреть на тебя, — сказал Меф чуть громче (отменная была сегодня встряска, голос сел). — Ты замечательно выглядишь. Цвет лица и… в общем…
Визитер странно взглянул куда-то поверх его головы и не ответил ни улыбкой, ни жестом. Сегодня на удивление все не так, как прежде… «А почему я, собственно, решил, что его развлекает моя болтовня?» — впервые пришло Мефу в голову. И еще он подумал, что, беседуя с Жив-здоровом, с одной стороны, терзает себя, с другой — защищается от молчания, которое при таких экзотических обстоятельствах куда тяжелее словесной пытки. Впрочем, терзать себя он привык.
— Ты не меняешься, Юс. И я почти не старею, но меня и «Анарду» сняли с межпланетных линий… Ты мне простил?
Жив-здоров перестал потирать запястья, выпрямился.
— Я — нет, — сказал Меф. — Я себе не простил.
По напряженному взгляду и поджатым губам визитера он понял, что этого никак не следовало говорить.
— Нет-нет, — заторопился он, — я не ищу сочувствия. Просто минутная слабость. Наболело. Годы идут, а привыкнуть… когда ты приходишь вот так и молчишь… Впрочем, нет, не о том я хотел… Не знаю, может, для меня, настало время подводить кое-какие итоги? Перед собой, перед людьми. Перед вами…
— Не надо, дружище, — тихо сказал Жив-здоров.
Меф замер с открытым ртом. Послышалось? Проклятый звон!
— Ты не виноват ни в чем, — внятно добавил Элдер. — Это скажут и все остальные. Я пришел не один.
Рискуя свалиться, Меф встал и в полуобморочном состоянии поднял кресло, отодвинул в сторону. В глазах потемнело. Он ощупью опустился, точнее, рухнул в чашу надутого воздухом сиденья и некоторое время ничего не видел и ничего, кроме звона, не слышал. Потом дурнота немного развеялась, и он увидел всех. Рамон Джанелла, Николай Асеев, Аб Накаяма, Леонид Михайлов, Мстислав Бакулин… Невеселое это было зрелище.
 |
Наверное, они поздоровались с ним раньше и теперь стояли и смотрели на него (лишь Мстислав сидел в пилот-ложементе — руки скрещены на груди). Все в блестящих псевдокостюмах и абсолютно одинакового роста… Прежнему своему облику полностью соответствовал только Аб Накаяма. Поджарые Мстислав и Рамон были заметно короче прежних себя. В этом смысле хуже всего обстояли дела у Асеева, Михайлова и Элдера, Меф с трудом проглотил что-то мешавшее в горле. Изощренно шаржированные экс-гиганты, карманные Геркулесы… Он впервые видел их вот так — всех сразу — и чувствовал, как в глазах накипает жгучая слеза жалости, стыда, унижения. И ненависти. Не колеблясь растоптал бы производителей этого жуткого и в то же время утонченного издевательства над людьми — живыми и мертвыми. Незлобивый по сути своей, он десять лет вынашивал идею мщения зеркальноголовым (производители жестоких чудес представлялись ему почему-то зеркальноголовыми), и ради этой идеи готов был на все. Но годы шли, и надежду встретить в Пространстве воображаемых зеркальноголовых сменило в конце концов подозрение, что он наивно одухотворяет какой-то замысловатый природный процесс. Другими словами, ненависть его была безадресной, нелепой. Мстить было некому. И вот сегодня опять накатило. До жгучей мути в глазах, до обессиливающего бешенства. Но снова безадресно и нелепо… Будь оно проклято!..
Придавленный в кресле тяжелой слабостью, Меф слышал сквозь звон в ушах чей-то знакомый басистый голос. Он видел, что Николай Асеев смотрит на него. Глубоко сидящие глаза, крупный с залысинами лоб, шевелятся губы… Он слышал слова, но их смысл проскальзывал мимо сознания. Знакомо скрещенные на груди мускулистые руки, такие могучие в прошлом… Он не мог разобрать ни слова, однако по направлению взглядов Асеева и других понял, что речь шла о нем. Это заставило его мобилизовать свою волю, сосредоточиться. Он почувствовал, как что-то сдвинулось в голове — будто перекатился на новое место гладкий металлический шар. И как только «шар» перекатился, он разобрал последнее асеевское:
— …Поэтому я так считаю.
«О чем это?…» — подумал Меф, отдыхая после изнурительного усилия.
— Спасибо, командор, мнение твое ценно, — поблагодарил Мстислав, как обычно благодарят председатели на командных советах. — Кто следующий? Говори ты, Рамон.
Длиннолицый рыжий Джанелла гибко повел плечами:
— Что говорить? Патрон сказал все.
— Личное мнение у тебя есть?
— Личное, безличное… Я существо общественное. На Обероне нам крупно не повезло, и точка. О чем говорить? Такова профессия десантника.
— Фаталист, — процедил Накаяма. Встряхнул гривой черных волос. — Фаталист и позер. Твое глубокое понимание специфики нашей профессии повергло Мефа в трепетное изумление, не так ли?
— Как всегда очень кстати и остроумно, — процедил Рам он, пародируя интонации Накаямы, — Аб, ты слегка опоздал к началу этого матча, и тебе еще предстоит разобраться, где чьи ворота.
— Рыжий кот, черный кот, кто их к черту разберет. — Бакулин нахмурился. — Ну-ка, брысь в разные стороны.
— Бакулин! — укоризненно сказал Асеев.
Мстислав оглядел всех по очереди.
— Перед нами пилот Меф Аганн. Наш друг, наш товарищ, участник нашей злополучной высадки на Ледовую Плешь. Мы — его десятилетняя боль. Ему важно знать, мог ли он сделать на Обероне больше того, что сделал. Начальник рейда ответил на это мотивированным «нет». Джанелла ушел от прямого ответа. Элдер помалкивает. Михайлов глазеет по сторонам, будто наша беседа его не касается. Хотите знать, что я об этом думаю?
Мстислав сказал, что он об этом думает.
Не чувствуя собственного дыхания, Меф пошарил пальцами у горла. В горле стоял плотный ком. Перед глазами качнулась мутно-серая дымка. Пройдет… Если не делать резких движений — пройдет…
Кто-то прокомментировал речь Мстислава:
— Сказано мало, но веско. Будто молотом по голове.
Дымка таяла, Меф увидел неприятно изменившееся лицо Рамона.
— Вот что… — тихо проговорил десантник. — Вы как хотите, а я изображать собой «десятилетнюю боль» не намерен. Не желаю, знаете ли, терять к себе уважение Мефа. Спектакль, который здесь затевают, считаю оскорбительной и глупой мелодрамой.
Бакулин сверлил Джанелла пугающе-пристальным взглядом белесых глаз. Юс наблюдал это все совершенно спокойно — так, словно ничего другого и не ожидал.
— Я думаю, Мстислав напрасно накаляет страсти, — сказал Михайлов. Стоя вполоборота к собеседникам, он с присущим ему снисходительным видом разглядывал Пятно. — По моему скромному разумению, Мефу не нужен ни суд, ни театр. На Обероне каждый из нас действовал сообразно обстановке. Меф не был исключением. Он сделал только то, что продиктовали ему обстоятельства.
— Не только, — возразил Накаяма. — Меф спас семерых. Кизимова, Симича, Нортона, Йонге, Винезе, Лорэ…
— И самого себя, — флегматично добавил Михайлов. — Меф был седьмым, но считает себя почему-то тринадцатым.
— Тринадцатым в нашей группе был Аб, — не упустил случая вставить Джанелла. — Ужасно несчастливое число.
— Нет, он сегодня несносен, — сказал Накаяма. — Мстислав, будем и дальше терпеть его? Или как?
— Или как, — без колебаний выбрал Бакулин.
Михайлов слабо усмехнулся. Теперь он глядел на Сатурн.
— Умники, — сказал Асеев. — Меф отдал бы жизнь за каждого из нас. Он и так стартовал в последнюю долю секунды. Оттягивал старт сколько мог, рискуя собой и теми, кого еще можно было спасти. Даже мой окрик не подействовал на него.
— Верно, Коля. — Михайлов смотрел на ботинки Аганна. — Мы с Джанелла толкуем о том же. Только другими словами. И еще мы толкуем о том, что именно об этом лучше не толковать. Мало ли иных тем?
— К примеру? — спросил Накаяма.
— Н-ну… не знаю… В известной мере это зависит от Мстислава. Ему доверили мы руководить беседой.
— Что до меня, — сказал Джанелла, — я предпочел бы приятную дружескую болтовню.
— Ты бы — да, — сказал Накаяма. — Любое дело ты готов похоронить под ворохом анекдотов. Тем более такое деликатное, какое выпало нам сегодня. А когда-то мы были все заодно…
— Ты… ты что предлагаешь? — резко осведомился Рамон.
Не отвечая, Аб смотрел на Бакулина.
Неловкая пауза. «Из-за меня!.. — в приливе стыда и раскаяния думал Меф. — Это я их заставил терзаться. Ради чего?! Я ведь не знал, что сегодня Юс не один!..» Встать бы и крикнуть: «Друзья мои дорогие, не надо!» Он не мог шевельнуться.
— Ладно, — сказал Мстислав. — Круг, я вижу, замкнулся на мне. Но я его разомкну. — Он обвел собрание недобрым взглядом. — Пусть каждый из нас пороется в памяти и честно выложит все. Ничего не утаивая.
Накаяма с недоумением:
— Что выложит, что?
Асеев обеспокоенно сделал движение головой, словно бы собираясь взглянуть на Элдера. Но не взглянул.
— То, что сам считает своей оплошностью, — догадался Джанелла.
— Не лишено… — проговорил Михайлов. — Но крайней мере, Аганну в этом смысле нечего вспоминать. Кто начнет?
— Может быть, Элдер?… — неуверенно спросил Рамон.
— Элдер — лицо пристрастное, ему нельзя, — сказал рассудительный Накаяма. — Он все возьмет на себя. Пусть начнет командор.
Асеев потер ладонью подбородок.
— Начальником рейда был я — с меня и весь спрос.
Рамон посмотрел на Мстислава:
— Этого ты добивался?
— Стоп! — сказал командор, предупреждая готовую вспыхнуть полемику; открытые рты оппонентов захлопнулись. — Мы с вами одной крови, я тоже бывший десантник и наперед знаю, что вы хотите сказать мне и друг другу. Ну так вот… Предусматривать и предугадывать — моя профессия. Да, да, предугадывать, предусматривать н предчувствовать. Для этого, между прочим, и существует на космофлоте должность начальника рейда. Наша экспедиция носила характер спасательной операции, и дар предвидения был бы здесь особенно к месту. Но скажу откровенно: когда «Лунная радуга» подошла к Оберону и обнаружилось, что спасать некого, я растерялся…
— Мы все растерялись, — вставил Джанелла.
— Вы могли позволить себе эту роскошь, я — нет. С одной стороны, мне казалось весьма вероятным, что экипаж «Леопарда» предпринял попытку посадить рейдер на Ледовую Плешь, с другой — смущало полное отсутствие каких бы то ни было признаков этого. Теперь мне ясно, что признаки были. И даже, можно сказать, держал их в руках, но не видел… Дистанционная разведка, как вы помните, обстановку не прояснила, сброшенные на планетоид кибер-разведчики подтвердили: перед нами заурядная, закованная в многослойный ледяной панцирь водно-метаново-аммиачная луна. Ничего такого… подозрительного. Правда, умолкли два кибера, посланные на разведку центра Ледовой Плеши — ее странноватого Кратера. Но это никого не обескуражило, поскольку орбитальная локация показала, что Кратер довольно глубок, а на дне — хаотические нагромождения фигурного льда с громадными арками и полостями. Да и в первую очередь вас интересовал не Кратер, а тот участок Ледовой Плеши, где капитан «Леопарда» Пауль Эллингхаузер намеревался посадить свой рейдер…
— Район А, — уточнил Михайлов, — Кстати, на однообразных просторах тарелки Ледовой Плеши этот район, по-моему, решительно ничем не выделялся. Те же светлые желваки надпанцирных наледей, тот же обломочный материал…
— Увы, все мы были загипнотизированы однообразием. Сравнивая переданную с борта «Леопарда» видеозапись Ледовой Плеши с оригиналом, я так и полагал, что разглядываю оригинал и его портрет. Это была моя первая и, очевидно, главная оплошность. Нельзя сказать, чтобы я совсем не уловил некоторой разницы в мелких деталях, но ничтоже сумняшеся отнес это на счет иного ракурса обзора, иных условий освещения… Словом, мне изменила моя интуиция.
— Неубедительно, — сказал Джанелла.
— Почему?
— Все мы видели эту видеозапись. Уж и не знаю, какого класса интуицией надо было тебе обладать, чтобы действительно уловить «разницу в мелких деталях» между портретом и оригиналом.
— И я так думаю, — сказал Накаяма. — Качество «портрета» оставляло желать лучшего.
— То же самое можно сказать и о качестве моего анализа видеозаписи, — рассеянно заметил командор. — И поскольку главное осталось для меня в тени, я так или иначе не мог уверенно контролировать оперативный механизм экспедиции. Дела, стало быть, шли самотеком, а мне мерещилось, что ситуация у меня в руках… Я был убежден, что «Леопард» не садился на Оберон, и ожидал, от десанта лишь подтверждения этого. Предусмотрительности и чутья мне хватило только на то, чтобы заставить вас до начала основной десантной операции пощупать Ледовую Плешь ступоходами «Казаранга». Да еще удалось навязать участникам первой разведпосадки — Бакулину и Аганну — два непременных условия: ни при каких обстоятельствах не покидать кабину драккара одновременно и стартовать при малейшем намеке на… пусть даже кажущуюся опасность. Разведавангарду Элдер не придавал большого значения и, к сожалению, оказался прав.
Все невольно повернули головы в сторону Элдера.
— Нет, командор, — подал голос Бакулин, — условий было три. Ты забыл сказать, что запретил нам обследовать Кратер. Пренебреги мы запретом — многое наверняка прояснилось бы.
— Ценою двух человеческих жизней, — заметил Асеев. — Наверняка.
— Двух, — согласился Бакулин. — Не шести, а только двух. И в этом все дело.
— А я… — проговорил Накаяма, сдвинув к переносице брови, — я имел неосторожность думать, что камикадзе давно успели выплатить свой варварский долг. По крайней мере, очень на это надеялся.
— Правильно, Аб, — сказал Элдер. — Мстиславу следовало бы немедленно извиниться перед Асеевым.
Мстислав подумал и выдал свой вариант извинения:
— Извини, командор. Я, вероятно, не прав, но остаюсь при своем… пусть даже ошибочном мнении.
Элдер нахмурился, но промолчал. Остальные тоже молчали.
— Протестую! — спохватился Рамон. — Бакулин становится в позу героя.
— Неправда, — сказал Мстислав. — Я ничего не имею против героики, но сегодня мы обсуждаем профессиональные ошибки.
— Не надо, — возразил Михайлов, — не передергивай. Профессиональная ошибка — далеко не то же самое, что оплошность. Как профессионалы мы действовали грамотно. Другое дело — много ли было от этого проку. Никто ведь не виноват, что на Обероне прошлый опыт нам не пригодился и что действовали мы там практически вслепую. По-моему, тот, кто расшибает себе лоб в темноте, не восклицает: «Виноват, это профессиональная ошибка!» Уж скорее: «Ах, чтоб тебе провалиться!!!»
— …И в специальных случаях проклятие тут же сбывается, — не преминул дополнить Джанелла.
Оценивая реплику, Леонид показал Рамону поднятый над кулаком большой палец. Ни на кого не глядя и словно бы нехотя (так умел беседовать только он) продолжил:
— Профессиональных ошибок не было, и копий по этому поводу ломать не надо. А разговоры на уровне «чутье обмануло, интуиция подвела» лично меня угнетают. Есть в них этакая поэтическая неподвластность здравому смыслу. Я понимаю, Коля, зачем ты сочиняешь сказки про свою должность, но ведь на самом-то деле поэзии в ней с гулькин нос, а остальное — суровая проза. Должность начальника рейда на спецкораблях нужна УОКСу для того в основном, чтоб было с кого спустить шкуру за неудачную экспедицию, и это для нас не секрет. И никто из нас всерьез не поверит, будто мы вляпались в оберонскую западню потому, что на проклятущем том планетоиде ты не сумел быть «чувствительнее» меня или «интуитивнее», скажем, Рамона. Дело-то совсем в другом!..
— И ты, конечно, знаешь в чем, — вставил Бакулин.
— Представь себе, знаю. Это несложно. Мы вляпались потому, что не могли не вляпаться.
— Всех удовлетворяет мнение Михайлова? — спросил Бакулин.
— Да, — ответил за всех Накаяма. — Леонид прав, это действительно просто. Мы угодили в оберонскую западню именно потому, что за этим туда и пришли. Кому в самом деле нужны десантники, которые отсиживались бы на орбите в комфортабельных каютах «Лунной радуги»?…
— А вот кстати, — сказал Леонид, — вырваться из западни без потерь нам помешала смелость. Будь у нас повадки пугливых газелей — все обошлось бы как нельзя лучше. Потому что спастись можно было только немедленным бегством. Паническим, если хотите. Дело решали секунды. Но нот, десантник так не умеет. Сразу бежать без оглядки его не заставит никакая дьявольщина — сперва он должен взглянуть ей в лицо. Годы тренировок и приобретенный опыт научили нас быстро ориентироваться в любой обстановке и молниеносно парировать внезапные удары — если их вообще можно парировать. Одному мы не научились: молниеносно драпать. Вдобавок Асеев и Элдер не могли себе позволить драпать впереди всех, и выдержка командиров соответственно подействовала на подчиненных. Пяти упущенных минут оказалось достаточно. — Михайлов развел руками. — Ведь никто не ожидал никакого подвоха от заурядного планетоида. Особенно после того, как разведавангард в шагающей соковыжималке под названием «Казаранг» безнаказанно попирал ступоходами зловредное ледорадо…
— Ты прав, Леонид, — прошептал Меф бесчувственными губами, не слыша себя и не надеясь, что его услышат другие. — Но прав и Мстислав: лучше бы мы с ним погибли в разведавангарде.
…«Казаранга» он посадил в трех километрах от Кратера. Сажал без особых предосторожностей, быстро, применив маневр «лоу-спид». Это чтобы в точке финиша надолго не зависать в облаке пара над кипящими лужами грязи, растопленной жаром тормозных струй. Быстрых посадок он не любил, но иначе на лед не сядешь. Иначе на льду будет сидеть не машина, а вмерзшее в грязь, совершенно беспомощное, слепое, белое в пушистой шубе изморози чучело…
Он помнил все, что было связано с разведавангардом на Обероне. Каждую мелочь. Помнил так ясно, будто это происходило вчера… Нет — сегодня, сейчас!..
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |