"Защита и опора" - читать интересную книгу автора (Громов Александр)

Глава 7

— Проснитесь, Игорь, ради Бога, проснитесь!

Немилосердно тряся спящего, Георгий Сергеевич умудрялся и здесь оставаться деликатным. А голос его выдавал испуг, близкий к панике: Проснитесь же, надо выбираться…

Фома рывком сел, сейчас же ударившись макушкой о нечто твердое и, похоже, донельзя массивное. Взвыл.

— Скорее, Игорь, нельзя здесь оставаться, — настойчиво тянул его за ногу Георгий Сергеевич. — Оно нас тут похоронит… Да проснитесь же вы, умоляю!

Скрючившись в неудобной позе, Фома заморгал. Почему-то было темновато, как будто на Плоскость опустились очередные сумерки; но нет, яркий свет пробивался полосками у самого песка, придавленный сверху чем-то темным и пугающе громадным. Об это-то темное Фома и приложился головой.

Поползли. Резво работая локтями и коленями, Фома быстро обогнал Георгия Сергеевича и теперь уже сам подгонял его короткими резкими командами. Гадать, что за неуместная твердь внезапно образовалась над головой, было некогда — успеть бы выбраться! Последние метры Фома вульгарно тащил Георгия Сергеевича за шиворот. Пиетет пиететом, а рухнет на тебя этакая громада мало не покажется. Вон из-под нее! На вольный воздух!

Тяжело дыша, поднялись на ноги. Песок струйками стекал с одежды, лип к потным телам. Ни феодал, ни его подручный не обращали на него никакого внимания.

С первого взгляда Фоме стало ясно: то, что удалось выспать, доживает последние секунды. Вспомнились давние слова бушмена Нсуэ, сказанные без тени шутки: эфемерные монстры слишком боятся сами себя, чтобы жить долго.

Это был танк, но такой танк, каких не бывало. Германский «Маус» перед ним выглядел бы козявкой. Трехметровой ширины гусеницы глубоко вдавились в песок под чудовищным весом. Корпус квадратный, угловатый и плоский, как кейс, мог бы накрыть собой треть футбольного поля. Приземистым его нельзя было назвать — главная трехорудийная башня, снятая, надо думать, с линкора, помещалась на высоте крыши двухэтажного дома. Кроме нее, бронированный титан нес на себе еще несколько башен с пушками меньшего калибра, зенитно-ракетный комплекс, вертолет и два обыкновенных танка, по-видимому, способных съезжать на грунт по специальному выдвижному пандусу на корме и действовать автономно.

Почему-то больше всего Фому поразила лесенка для экипажа, очень похожая на пожарную и даже снабженная решетчатым предохранительным кожухом. Неужели расшалившееся воображение спящего подсказало и лесенку? Вот ведь чепуха. Как в насмешку. Ну что же, пародия на инженерное мышление должна быть убедительной…

Второй раз за время знакомства со старым учителем Фома скверно выругался в его присутствии. Георгий Сергеевич только иронически поднял бровь.

— Сейчас рассы… — сиплым голосом начал Фома, и танк рассыпался. Сразу. Вдруг. В полном соответствии с законом масс. На недолгое время Плоскость украсилась новым элементом ландшафта — геометрически правильным в плане холмом пыли.

— Вы правы: там бы нас и похоронило, — непроизвольно дернув кадыком, подвел итог Фома. — Спасибо вам.

— Ну что вы, я ведь ничего такого не сделал…

— Спасибо, что сразу меня разбудили. Если бы этакая гора навалилась на меня во сне…

— Она бы и на меня навалилась, — молвил Георгий Сергеевич. — Простите, Игорь, друг мой, я не специалист, но кое-что кажется мне любопытным. Почему, хотелось бы знать, мой трамвай возник в стороне от нас, а ваш танк точно над нами?

— Почему, почему, — пробормотал Фома и вдруг весело хохотнул, как человек, счастливо избегнувший опасности. — Потому что площадка материализации маленькая. Трамваю хватило места в стороне от нас, а танк занял ее всю. Чего тут не понять?

— Понял, спасибо. А вон еще что-то. — Георгий Сергеевич, щурясь, указал длинным пальцем на небольшой кубик, резко выделяющийся зеленью на блекло-желтом фоне песка.

— Это? — разглядев, Фома был готов провалиться сквозь Плоскость. — Так, чепуха какая-то. Не стоит внимания.

— Разве? По-моему, это, простите, кубический огурец… Кажется, вы перед сном что-то о нем говорили.

— Глупости. Хотя да… Стоп, это вы о нем говорили!

— Точно, огурец. Кажется, он даже с хвостиком и в пупырышках… Вместо ответной реплики Фома налетел на несуразный овощ с холодной яростью футболиста, бьющего пенальти. Разлететься от удара в брызги геометрический огурец не пожелал. Вместо этого он в полной целости взмыл в воздух, описал, кувыркаясь, длинную пологую параболу, невысоко подпрыгнул после удара о песок, ударился снова, увяз и через секунду взорвался с оглушительным грохотом. Взвился гейзер песка, свистнули осколки.

Присевший от неожиданности Фома кинулся к Георгию Сергеевичу:

— Живы?!

Тот не мог говорить, но энергично закивал — жив, мол, и в порядке, но удивлен. Мягко говоря.

— Это была граната, — прокричал Фома, ковыряя в заложенном ухе. Просто в таком виде. Я же говорил, что настоящую органику выспать невозможно…

— А жаль, — попробовал пошутить Георгий Сергеевич. — Хорошие были бы огурцы, удобные для транспортировки… Но я зря над вами смеялся. Игорь, друг мой, вы ведь все-таки сделали оружие, а какой оно имеет вид — так ли уж важно? Только умоляю, не надо делать гранат размером с арбуз, их метать неудобно. Лучше вроде редьки и обязательно с ботвой — за нее удобно раскручивать…

— Издеваетесь? Ну-ну. Имеете право.

— Ничуть не издеваюсь. Я серьезно.

— А если серьезно, — сердито сказал Фома, — то давайте-ка лучше не изобретать небывальщину. Насчет оружия поумнее нас с вами люди думали. Каких только моделей не разработано, мало нам, что ли? Что от нас требуется? Всего-навсего увидеть это оружие во сне. Чего проще…

Он осекся, но Георгий Сергеевич, слава Богу, ничего не сказал. Чуткий человек.

Шесть АКМ. Пять штук АК-74. Один АКСУ. Четыре цинка патронов — все-таки не россыпью, черт!.. Три «марголина». Вспомнило подсознание институтский тир! И аж девять мелкашек ТОЗ-12 с таким количеством патронов в картонных коробочках, что и на грузовике не свезти.

А задуманный джип не получился. То, что удалось выспать, походило на машину класса «багги» — угловатая хреновина о двух сиденьях и без багажника, зато с чрезвычайно мощными и вряд ли нужными дугами безопасности. Что гораздо существеннее — с мощным мотором.

Без багажника — это плохо. Зато хорошо, что машина легкая, продержится суток двое с гарантией. Не танк-рекордсмен и не трамвай-торпедоносец.

Фома проверил бензобак, удовлетворенно прищелкнул языком. Ключ зажигания намертво врос в панель и нипочем не желал извлекаться, впрочем, от него этого и не требовалось. Поворот ключа, короткое чавканье стартера — и двигатель заревел сердитым зверем. То ли глушитель на этой машине стоял чисто символический, то ли его вообще не было.

Втиснулись кое-как. Капот, крылья, дуги безопасности — для размещения оружия и боеприпасов годилось любое место. Пошел в дело изрезанный на два десятка кусков капроновый шнур, так и не доставленный заказчику. На коленях Георгия Сергеевича удобно устроился цинк с патронами к «калашам» и еще три автомата сверху. Удобно, собственно говоря, было им, а не Георгию Сергеевичу. А Фоме приходилось тянуть шею, чтобы глядеть через загроможденный капот.

Тронулись.

Водить машину Фома почти не умел — так, садился когда-то за руль раза два. Естественно, на проселке, где, помнится, после одного пикника, едва не задавил чью-то охамевшую пегую козу. Зачем оканчивать автошколу нищему студенту, у которого личного автомобиля нет и в ближайшие годы не предвидится? Со временем, конечно, другое дело, но так то со временем!

Думалось, что со временем будет все: диплом, выгодная работа, квартира в Москве, хорошая машина… Нет, не чтобы «как у людей», а чтобы лучше. В девятнадцать лет он был о себе высокого мнения и верил, что в будущем кто-нибудь непременно оценит его качества по достоинству. И еще не сомневался, что успеет вовремя подсуетиться. Конечно, он разглядел бы плывущую в руки удачу, не упустил бы ее…

Мотор четырежды глох, прежде чем удалось разобраться с коробкой передач. Георгий Сергеевич выглядел встревоженным, но ничего не говорил. И только когда тронулись окончательно, спросил:

— Наверное, можно было выспать и самолет?

— Можно-то можно, — согласился Фома, терзая педали, — а управлять им кто будет? К тому же в воздухе могут быть такие ловушки, о которых мы и знать ничего не знаем…

Как напоминание о ловушках, холодный вихрь мгновенно ожег лица и остался позади. Мотор ревел. Фома крутил баранку, далеко объезжая сомнительные, с его точки зрения, места. Один раз все-таки вляпались в гравитационную инверсию, и машина начала взлетать, но сейчас же аномальная зона кончилась, и полет сменился жестким приземлением. Иная машина поломала бы подвеску, но только не багги. Она была создана для того, чтобы скакать тушканчиком по пустыне.

Далеко объехали черную тучу. Она висела у самой земли, вытянув разом с десяток отростков, похожих на ложноножки амебы, и эти ложноножки старательно ощупывали грунт.

Это было что-то новенькое. Красно-багровые тучи выглядят зловеще, но нисколько не страшны; от зеленых и фиолетовых лучше держаться подальше — их близкое соседство заставляет человека биться в припадке; черную тучу Фома наблюдал впервые и потому заложил крюк с большим запасом. Время было дорого, но не дороже жизни.

Через несколько минут из дымки проступили Три Дюны.

Подходы к трем конусовидным песчаным холмам всегда были сравнительно безопасны. Эти дюны никуда не ползли, хотя ветер настойчиво пересыпал песок. Почему — Фома не мог понять. Быть может, в основании дюн песок сам собою тек в обратном направлении, сводя на нет работу ветра?

А меж дюн лежал оазис — и какой! Лучший в феоде. С пышными кущами и сладкозвучными струями. Вот только хижины в нем не было, и неспроста. Жить здесь никому не рекомендовалось: в оазисе прочно поселилась самая мощная из известных Фоме дурилок. Расположись на отдых в Трех Дюнах — часа не пройдет, как сделаешься круглым идиотом, а без толики разума не выживешь и в райском местечке. «Когда б оставили меня на воле, как бы резво я пустился в темный лес…» Эх, гений вы наш, Александр Сергеевич, не дотумкали вы, боясь лишь цепи, на каковую посадят дурака! Тут нет цепей, иди куда хочешь. Но если устал от жизни, не лучше ли шагнуть в черный провал?

Объехав Три Дюны, Фома остановил машину. Пусть глаза устали чуть-чуть, зато на такую же величину притупилось внимание. Так нельзя. Десять минут отдыха.

— Можно выйти размяться. Только от машины далеко не отходите.

Георгий Сергеевич последовал совету.

— Скажите, Игорь, а куда мы сейчас едем?

— К Патрику, — нехотя проговорил Фома, закрыв глаза, заложив руки на голову и потягиваясь. — Его оазис крайний к востоку. С него начнем мобилизацию и будем продвигаться на запад. Нападения нам ждать с запада.

Потоптавшись, Георгий Сергеевич совершил полный оборот на месте.

— Давно хотел спросить… Как вы вообще различаете, где тут запад, а где восток? Солнца нет… А магнитные поля на Плоскости хаотичны и еще меняются во времени, вы мне сами это говорили…

— Говорил, — не стал отнекиваться Фома. — А только есть одна хитрость: минут за пятнадцать до ночи… то есть до наступления сумерек магнитное поле здесь постоянно. Если есть компас, можно ориентироваться. У меня компас до сих пор где-то в рюкзаке валяется, если еще не рассыпался.

— Понятно.

— Разве? Ведь по компасу можно ориентироваться ДО ночи, а не после. Поди догадайся, когда наступит ночь. Даже сейчас я иногда ошибаюсь. А выход, знаете, какой? Смотреть на компас каждые десять-пятнадцать минут и запоминать азимуты. Хлопотно, а надо. В смысле, надо новичку. В своем феоде я уже давно ориентируюсь без компаса.

— Понятно, Игорь, понятно… Значит, вы хотите мобилизовать э-э… Патрика?

— И его сына. У них с Джой взрослый сын, все трое вместе сюда попали.

— Да-да. Но, простите, как же они дойдут до западной границы? С нами? Но ведь прежде нам придется объехать все оазисы. В машину мы все не влезем, а идти пешком — это, знаете ли…

— Дойдут, — отрезал Фома. — Со мной дойдут и живы будут.

— Игорь, друг мой… Скажите, а не лучше ли раздать это оружие хуторянам?

— А я что, черт возьми, собираюсь сделать?!

— Ах, вы не поняли, — огорчился Георгий Сергеевич. — Я имею в виду раздать по оазисам. Граница велика, ее ведь можно и не удержать. А так пусть каждый обороняет свой оазис.

— Интересно… — Фома даже открыл глаза. — Уж кто бы говорил… А я почему-то считал вас гуманистом.

— Считайте и далее. Я вот что подумал: пусть обитатели оазисов решают сами. От надвигающейся толпы они будут отстреливаться, в том нет сомнений. Толпа — это саранча, это для них смерть. Ну а если к ним придет всего-навсего один-два голодных человека? Разве хозяева откажутся поделиться кровом и пищей?

— Вы совсем людей не знаете, — пробурчал Фома.

— Я знаю людей. Кто-то откажется принять даже одного человека, даже больного ребенка, но большинство — уверен — поймет и примет. И пищи хватит. Наверное, поля можно расширить. Пришлые люди — это ведь рабочие руки!

— Особенно у больного ребенка…

— Послушайте! — рассердился Георгий Сергеевич. — Я всего лишь хочу, чтобы в результате этих… этих пертурбаций умерло как можно меньше людей! И если есть шанс спасти хоть нескольких, хоть одного человека…

— Ну-ну, — сказал Фома. — Спасайте одного. Спасайте нескольких. А тем временем взбесившаяся точка выброса будет работать бесперебойно. Когда сюда попрут озверевшие толпы, вы никого не спасете. Все люди хотят жить, копии они или оригиналы. Вот проголодаются они по-настоящему, а там им и укажут направление: туда, мол. Марш-марш. Там еда. Ее можно отнять. Как, по-вашему, сработает их инстинкт самосохранения?

Георгий Сергеевич вздохнул.

— Они разбегутся после первой автоматной очереди из оазиса. Потом начнут плакать, умолять… на коленях поползут. Как знать, вдруг кому-нибудь повезет, кого-нибудь примут? Я и тому буду рад.

— Да ну? А вам не приходит в голову, что толпа может быть вооруженной? Хотя бы по одному стволу на десятерых, по одному патрону на ствол — это им сукин сын король даст. Потеряют многих, но с боем возьмут любой оазис, разве нет?

— А оборонять границу, по-вашему, проще?

— Нет, — признал Фома. — Но от границы мы сможем отходить в глубь территории, наводя врага на ловушки. Скифская тактика.

— Врага! Это люди! Они просто хотят жить.

— Вот-вот! Чтобы выжить, эти люди без раздумий убьют и вас, и меня. Им не оставят другого выхода. Это не люди, а противник, и хватит о них.

Георгий Сергеевич снова вздохнул.

— Постойте-ка! — завопил вдруг Фома. — Идея! Честное слово, у меня есть идея! Садитесь, поехали.

— Куда?

— В мой оазис. Там вы переждете. А мне надо будет еще раз наведаться в спальню.

— Простите, а как же мобилизация?

— Обойдемся. И все это оружие нам пока не понадобится. Есть радикальное решение.

Георгий Сергеевич помолчал, неловко устраиваясь на сиденье, принимая на колени патронный цинк.

— Когда я слышу о радикальном решении, — сказал он, взгромоздив поверх цинка автоматы и бережно их придерживая, — я всегда вздрагиваю. Игорь, друг мой, я боюсь, что вы собираетесь сделать какую-нибудь глупость.

— Вы не верите в радикальные решения?

— Извините, совершенно не верю в их пользу.

— А на Земле вы поверили бы в Плоскость? — крикнул Фома. — Поверили бы, а? То-то. Здесь все не так!

— Кое-что одинаково и на Земле, и на Плоскости, — не согласился Георгий Сергеевич. — Человек, к примеру, в основе своей везде одинаков. Гм… Быть может, вы все же расскажете, что за ослепительная идея пришла вам в голову?

— Нет! Держитесь.

— Но почему же нет?

Фома не ответил. Почему да отчего! Все ему знать надо! Не-ет, кое-чего старому учителю знать как раз не следует. Нет времени на пустые споры, и милейший Георгий Сергеевич в один миг превратился из помощника в помеху. Пусть посидит в оазисе, так будет лучше.

Клейкая неотвязная глубина по-прежнему держала его. Сильнее, чем раньше, хотелось всплыть, но приходилось ждать. Не время. Для начала надо было просто не захлебнуться.

Но почему, черт побери, почему Игорь-второй пошел на это? Фома догадывался почему, и ответ ему очень не нравился. Но другого ответа не было.

Неужели дело только в том, что во второй раз он был скопирован на восемь лет позже, уже не девятнадцатилетним студентиком с ветром в голове, а двадцатисемилетним мужчиной, уверенным в себе прагматиком, точно знающим, с какой стороны на бутерброде масло? Неужели тот, настоящий мир, благословенная и вожделенная Земля, корежит человека гораздо быстрее, чем тысячекратно проклятая сволочная Плоскость?

Наверное, так.

Он долго ворочался, не в силах уснуть. Вскочил, ругаясь, сделал марш-бросок тысяч на десять шагов, едва не влип в нарождающуюся лужу жидкой земли, вспотел, вернулся. Видел, как рассыпался прахом его автомобиль, отслуживший свой срок. Потом долго нарезал круги вокруг спальни в намерении как следует устать, но не так, чтобы сразу уснуть без задних ног. Перед сном ему было о чем подумать.

Что бы ни утверждал Георгий Сергеевич, никто не знает, для чего люди попадают на Плоскость. Но уж точно не для того, чтобы мстить за свой несчастливый жребий, побуждая этот мерзкий мир тащить в себя все новых и новых людей — растерянных, паникующих и очень недолговечных подданных новоявленного короля!

Наверное, все-таки для чего-то другого.

И опять, проснувшись, Фома увидел вокруг себя каменных рыб, на этот раз целых шесть штук. Как всегда, злобно пнув ближайшую, он тут же забыл о них, потому что увидел Ее. И пульт к Ней. А значит, снов было по меньшей мере два.

Хватило бы и одного — не того, что с рыбами. Но пятьдесят процентов «пустой породы» — это совершенно ничтожные издержки. Пусть хоть девяносто девять, лишь бы в один процент попало то, что надо.

Он не видел во сне чертежей ракеты и не думал о них, засыпая. Он просто знал, что она должна получиться сравнительно небольшой, класса «земля земля», стартующей по команде с пульта, связанного с пусковой установкой длинным проводом, умеющей летать по навесной траектории на расстояние до ста километров и попадать куда надо. Он ничего не знал о реально существующих типах боевых ракет и о том, действительно ли они носят камуфляжную раскраску, как эта, но знать было и не обязательно. Зато он знал, что двадцатикилотонная боеголовка должна сработать на небольшой высоте прямо над взбесившейся точкой выброса, непрерывно извергающей на Плоскость все новые и новые толпы людей.

Пусть копий, но все равно людей. Думающих. Чувствующих. Ополоумевших от страха и удивления. Обреченных на лютую борьбу с себе подобными за жизнь, за место в оазисе, за кусок лепешки, за глоток воды.

Они погибнут. Зато конвейер по выбросу, надо думать, остановится. Копирование — это ведь второе рождение, незаметное для оставшегося на Земле оригинала. Но где бы человек ни родился, он не должен рождаться только для того, чтобы грызть чужие глотки и не давать вгрызться в свою. Никому не нужно такое «размножение».

Он не помнил, какова критическая масса урана-235, но задумывал именно урановую боеголовку — как наиболее простую конструктивно. Во сне он видел ее действие, а значит, наяву она должна сработать именно так, а не иначе.

А еще Фома очень хотел, чтобы его вторая копия в момент взрыва оказалась поближе к эпицентру.

И уж совсем в мечтах ему виделось, как он отправляет гостинец своему оригиналу на Землю.

Не бомбу, конечно. Хватит с него и пули.

Все равно мир людей не изменится, что с ним ни делай. Можно лишь наказать себя за то, что ты позволил ему сделать с собой, не воспротивившись — а зачем? — своему превращению в преуспевающую дрянь. И даже не себя наказать, а свой оригинал.

Да и то в мечтах.

Пока в мечтах.

Потом… когда-нибудь… Если не верить в шанс вырваться отсюда, пусть исчезающе малый, зачем вообще продолжать жить?

Когда-нибудь…

Тогда и перестанет сниться клейкая, не отпускающая глубина и толстогубые рыбы с глупыми мордами и выпученными глазами.

Из пульта торчали всего две кнопки, обе грубые и чем-то заляпанные, как на коробочке управления строительным подъемником. Отойдя от пусковой на всю немалую длину провода, Фома нажал на «Боеготовность». Выждал несколько секунд, глубоко вдохнул и утопил кнопку «Старт».

Взревело. Фома ненадолго оглох. Он не подозревал, что рев будет таким сильным. Взметнулся гейзер песка, пусковую заволокло пылью.

Ракета ушла.

Сначала за камуфляжной сигарой тянулся дымный хвост. Очень скоро сигара превратилась в точку, затем и вовсе перестала быть видимой. Потом оборвалась и дымная ниточка. Ракета, надо думать, еще поднималась по инерции, но вскоре должна была выйти на нисходящий участок траектории.

Где-то там, ничего еще не понимая, копились будущие подданные самозванного короля, назначенные им на роль гумуса для подпитки его власти.

Он попросил у них прощения. Сначала про себя. Не помогло. Потом вслух.

Не за то, что убивает их. Все равно большинству из них предстояло умереть в ближайшие дни. Фома знал, что спасает гораздо больше людей, чем собирается убить.

Да, спасает! Тех, кто никогда не появится здесь и не узнает, что такое Плоскость. И это великое благо.

У всех — у тех, кому спустя несколько минут было суждено умереть, и у тех, кому отныне было суждено не появиться на Плоскости, — Фома просил прощения: он осмелился решить, что для них лучше. Он решал за них точно так же, как решал за них его Я-второй. Но он решил иначе.

Только это и успокаивало совесть.

Пусть лишь отчасти. Но все-таки он лег ногами к эпицентру, уткнувшись лицом в песок, прикрыл ладонями затылок и стал ждать.