"Защита и опора" - читать интересную книгу автора (Громов Александр)

Глава 6

Целая роща стеклянных сталагмитов тихонько пела на слабом ветерке. Удивительно ровные, на редкость прозрачные конические «сосульки», торчащие остриями вверх, казалось, вышли из лучшей стеклянной мастерской. Иные превышали ростом человека, другие только-только начинали пробиваться из серой скальной проплешины, каких на Плоскости сколько угодно.

Они росли — медленно, как настоящие пещерные сталагмиты. За восемь лет они выросли в среднем на три сантиметра. На них не капала богатая кремнеземом вода, и все-таки они тянулись вверх. Фома не сомневался в том, что сталагмиты живые.

Один был отломан — последствия давнего грубого эксперимента. С тех пор обломанный «пенек» оплыл, как огарок, а сам сталагмит, валяющийся здесь же, накрепко врос в скалу и как будто уменьшился в объеме. Фома не продолжил эксперименты — стеклянной рощи было жаль.

Он щелкнул ногтем по ближайшей «сосульке». Раздался мелодичный, долго не стихающий звук, и вся роща отозвалась на него печальным пением. Улыбнувшись, Фома сыграл на нескольких разнокалиберных сталагмитах, как нарочно растущих в ряд, «Чижика-пыжика». В ответ полились звуки — то ли симфония, то ли какофония, но приятная.

Он еще раз улыбнулся, вспомнив, как Нсуэ до судорог боялся приближаться к стеклянной роще, подозревая в ней жилище великого духа Гауа. А на поверку «жилище духа» обернулось просто поющим стеклом. Очень качественным, возможно, даже чистым хрусталем, непонятно почему живым. Как-то раз Фома выспал себе масс-спектрограф для продолжения экспериментов, но так и не понял, как с ним обращаться, а выспать инструкцию не сумел. Да и переменного тока напряжением 220 вольт взять было неоткуда, и в положенный срок деликатный прибор рассыпался пылью, как рассыпается все эфемерное.

Такова жизнь. Нельзя объять необъятное — руки коротки. У феодала и без научных экспериментов забот полон рот.

А Георгий Сергеевич, хоть и шел уже совсем на автопилоте, тупо уставившись себе под ноги, при слитном пении стеклянной рощи замедлил шаги, поднял в удивлении голову и немедленно исполнился блаженства:

— Как в большом зале филармонии…

Фома не ответил. В большом зале филармонии он не бывал ни разу: у студента-технаря подобных странных желаний не возникало. В малом зале — тем более не бывал. Куда охотнее он послушал бы «Пикник» или старую «Арию», но пока приходилось довольствоваться тем, что есть. Нетрудно выспать плеер с записями, но никакой феодал не станет таскать его с собой по Плоскости, наслаждаясь по пути музыкой. Разве что совсем глупый или тот, кому жить надоело. Даже «прокручивать» музыку в голове — и то вредно. Фома люто ненавидел попсовые мотивчики отнюдь не за убогость, а за прилипчивость. Куда там банному листу! Клей.

— О чем вы думаете, — спросил Георгий Сергеевич, продолжая прислушиваться к пению рощи.

— О том, что, если мы не отобьемся, меня посадят на один из этих кольев, — указал Фома на «сосульки». — Или придумают еще чего похуже.

Георгий Сергеевич удивленно потер подбородок.

— Странно… А я думал о Моцарте, Бетховене, Гайдне. Удивительное место. Почему вы мне ничего о нем не рассказывали?

Фома пожал плечами:

— А смысл? Тут не рассказывать, тут показывать надо.

Тонкая, почти невидимая летающая нить, противно извиваясь, проплыла против ветра опушкой стеклянной рощи, наткнулась на корявый куст, легко срезала его и полетела себе дальше. С той же легкостью она могла располовинить человека, Фома видел, как это бывает. Короткие, в полметра, нити, каких большинство, способны только поранить, двухметровых надо бояться всерьез, но попадаются и десятиметровые гиганты, режущие скалы. Эта нить с камнем не справилась бы, да и со стеклянным сталагмитом, пожалуй, тоже. Пусть летит, сволочь.

Почему-то вспомнилось, как давным-давно Георгий Сергеевич, тогда еще неопытный новичок на Плоскости, долго мялся, прежде чем спросить:

«Игорь, друг мой, я осмелюсь задать вам один деликатный вопрос. Если хотите, не отвечайте…»

«Ну?»

«У феодалов бывают профессиональные болезни?»

«А как же. Варикозная язва — это первое. Ну, еще болезни желудка. Все остальное от ловушек и подлянок. Ожоги, обморожения — это часто. Вляпаться в жидкую землю или угодить в черный провал — тоже, знаете ли, профессиональная болезнь, только скоротечная и фатальная…»

Но разве только жидкая земля и черные провалы? Если бы! Начнешь считать все виды смертельных ловушек — не хватит пальцев на руках и ногах. К счастью, половина из них встречается редко, однако не проходит и года, чтобы в феод не заползло извне что-нибудь новенькое. Плоскость велика и неистощима. А ведь каждая распознанная ловушка — это минимум одна жертва. Как бы иначе люди узнали об их смертельных свойствах?

Вот так и узнают. Учатся на ошибках. Как везде. Как и на Земле, кстати. Это же уму непостижимо, сколько народу перемерло, прежде чем выжившие уяснили, что шампиньон кушать можно, а сильно смахивающую на него бледную поганку — ни-ни! О рыбе фугу и говорить нечего. Не одни лишь боевые уставы «пишутся кровью», поваренные книги тоже. Разница с Плоскостью только в том, что у землян было время приспособиться, период ученичества в основном позади…

— Потерпите еще немного, Георгий Сергеевич, мы почти пришли.

Действительно, от стеклянной рощи до оазиса было рукой подать.

— Н-да… — только и вымолвил Георгий Сергеевич, чуть только резиденция феодала открылась взгляду.

— А вы что думали? — немедленно огрызнулся Фома. — Баронский замок увидеть? Ров с водой? Подъемный мост?

— Нет, это было бы слишком, но…

Оазис и впрямь был, мягко говоря, неухоженный. Там и сям без всякого порядка и смысла разрослись корявые кусты. Три деревца неизвестной породы медленно чахли, густо оплетенные проволочной лианой. В маленьком холме гигантские многоножки нарыли нор.

Здесь не было даже хижины. Правда, близ выбивающегося из земли и исчезающего в песке ручейка виднелись обомшелые руины какого-то строения, рухнувшего от ветхости неизвестно в какую эпоху, но никто и не подумал построить новую хибару. Жилищем феодалу служил навес из парашютной ткани на жердях. Жерди были настоящие, ткань — эфемерная.

Георгий Сергеевич недоуменно озирался.

— Нашли что-то интересное? — ревниво спросил Фома.

— Игорь, друг мой, я пытаюсь понять, как вы живете один.

— А я тут и не живу. Отсыпаюсь только. Есть у меня время, чтобы сидеть на одном месте?

— Я не о том…

— А о чем? А, понял!.. — Фома вздохнул. — Ну, в общем, была у меня женщина. Ушла год назад. Сказала, что не может так жить и не станет. Сказала еще, что лучше уж горбатиться в поле, зато с таким мужем, который всегда при ней, а не слоняется неизвестно где. Пробовал уговорить — без толку. Крик, слезы, истерика. Что ж я, насильно ее держать буду?

Георгий Сергеевич понимающе покивал.

— Сама ушла? — спросил только.

— Вот еще! Убийца я, что ли, одну ее отпускать? Довел до ближайшей границы и сдал Андриадису с рук на руки. Пусть он ей мужа подыщет. Который не шляется. Самому мне ей мужа искать, что ли? А! — Фома махнул рукой. Ушла и ушла. Наплевать.

Он лгал насчет «наплевать», но если Георгий Сергеевич и понял это, то не подал виду. Старик был наивен, но мудр. С ним Фома никогда не знал, что почувствует в следующую минуту: признательность или раздражение? Старик категорически не годился для этого мира, но ни покорный Юсуф, ни чем-то симпатичный строптивец Приветт, ни хозяйственный Урхо, ни даже щедрая душа Автандил не могли бы его заменить. Спору нет, феодал — защита и опора, но ведь и ему порой надо на кого-нибудь опереться.

Замковый камень в арочном своде — вот что такое феодал.

Сам по себе он ничто. Не сдохнет, но и только. Какое-то время. Потом начнет сходить с ума, всеми печенками ощущая свою ненужность, и сойдет. Быстро ли, медленно ли — какая разница! А там и до какой-нибудь ловушки рукой подать, вон их сколько…

Очень вовремя наступили сумерки. Фома терпеть не мог ходить по Плоскости «ночью». Иногда, правда, приходилось, если риск того стоил. Но, конечно, лучше было переждать, тем более в оазисе.

— Располагайтесь, — указал он на навес. — Там лежанка. Можете даже поспать, только недолго. Я разбужу.

— А как же вы?

— А я совсем спать не буду.

В другое время Георгий Сергеевич, наверное, возразил бы, но сейчас слишком устал. Поэтому он лишь кивнул благодарно и полез под навес. Немедленно оттуда донесся его удивленный голос:

— О, да тут книга!

— Только одна? — спросил Фома. — Было больше. Ну, значит, остальным срок вышел. Эти книги я вам не носил, вы ведь детективов не любите… Хотите угадаю, какая осталась? Дик Фрэнсис «Подкова аутсайдера», лошадиная морда на обложке, обложка лохматая. Угадал?

— Точно.

— Не велика премудрость, я ее последней выспал. — Фома почесал в затылке. — Хм, теперь я даже не уверен, есть ли на самом деле у Фрэнсиса такой роман или он его только задумывал… А может, и не задумывал даже. Почему бы вашему богу-инопланетянину не смастрячить компиляцию с лихим сюжетом, а? Разве это так трудно?

— Я бы не смог. — Высунувшись из-под навеса, Георгий Сергеевич покачал головой.

— Ну, я-то тоже. Но он — не мы. Он черт знает какой продвинутый, он все может.

— Ага, я вижу, вы все-таки прониклись!..

— Чего ж тут не проникнуться, — буркнул Фома, — все ясно. Вы спать-то будете? Советую. Времени мало, пользуйтесь, пока оно есть.

Он опустился на корточки у ручья, поплескал в лицо. Ему самому мечталось завалиться на боковую. Видно было, что Георгий Сергеевич очень хочет спросить, с чем связано ограничение на сон, но задал он другой вопрос:

— Игорь, друг мой… Мне не хочется показаться излишне любопытным, но все же: куда мы идем? Вы сказали: надо, и вот я с вами. Но я, простите, как суворовский солдат, хотел бы понимать свой маневр. Не отвечайте, если не можете, я пойму.

— В спальню, — буркнул Фома.

Он до сих пор не придумал иного названия важнейшей стратегической точки феода — небольшого пятачка посреди пустыни, где материализуются предметы из снов и не бывает ловушек. Чудесное место, волшебное место… Без него вообще не выжить, несмотря на оазисы. Орудия труда, предметы быта — все оттуда. Пусть все эфемерное, но ведь какой-то срок оно работает! Великое спасибо и на том.

А как назвать это место? Снилище, что ли? Ведь не сонмище же… Фома давно бросил ломать голову над этой семантической задачей. Спальня феодала и достаточно. Кому надо, тот поймет.

В первую минуту Георгий Сергеевич заморгал, во вторую — сообразил, что имеется в виду не эта лежанка под матерчатым навесом, в третью — потребовал уточнений.

— В каждом феоде есть одно такое место, — неохотно объяснил Фома. Иногда два, если они рядом. У меня — одно. Феод строится вокруг спальни. Это не значит, что спальня помещается точно в середине феода — думаю, здесь у кого как. Где-то, наверное, есть оазисы, лежащие слишком далеко от ближайшей спальни, чтобы для кого-нибудь имело смысл включить их в свой феод. Там никто не живет… а если и живет, то дикари какие-нибудь опустившиеся. И у нас-то жизнь не сахар, а там вообще полное прозябание.

— Местоположение этой точки… гм, спальни, естественно, хранится в тайне? — спросил догадливый Георгий Сергеевич.

— Само собой. И от соседей-феодалов, и от хуторян. Открою вам секрет: каждый феодал делает вид, будто умение выспать какой-нибудь полезный предмет — его личное свойство. Очень полезный обман. А на самом деле это свойство того места.

— И однако же вы меня туда ведете?

Фома вздохнул.

— А что мне остается делать? К тому же феодалом вы все равно не сумеете стать, не ваша это профессия. А там вы можете оказаться полезным.

— Ну да, ну да. Вы правы. Но ведь я могу запомнить дорогу и впоследствии проговориться…

— Кому? Дюнам? Песку? Другим хуторянам? Послушайте, Георгий Сергеевич, неужели вам хочется оказать им медвежью услугу? Сказано же: не введи в соблазн. Хорошо ли будет, если кто-нибудь из них сдуру захочет стать феодалом? Не имея к тому ни способностей, ни навыка? Хуторяне же первыми и пострадают. Феодал — это серьезная профессия, ей учиться надо, да и способности кое-какие иметь, чтобы не угробиться на первых порах. Нет сейчас в моем феоде хуторян со способностями!

— А раньше были? — живо перебил Георгий Сергеевич.

— Был один. Но я его не учил. Тогда еще Нсуэ был жив, а зачем нам третий? Потом прошел слух, будто через два феода от нас погиб феодал, освободилось место. Вижу — не терпится парню. Пробовал отговорить — без толку. Тогда довел его до границы и ручкой помахал. Держу я, что ли, кого? Очень мне надо!

— Понятно, — покивал Георгий Сергеевич. — Но я не о том. Игорь, друг мой, поверьте, я вовсе не собираюсь выбалтывать ваши секреты первому встречному. Наоборот! Я ценю ваше доверие. Но ведь я могу случайно оказаться в руках… э-э… наших противников. Простите, я не уверен в своей стойкости, если они… э-э… начнут тянуть из меня сведения. Вы меня понимаете?

Фома ответил сразу, и Георгий Сергеевич понял, что решение этого вопроса уже не раз обдумано и взвешено:

— Будем надеяться, что этого не случится.

Он так и не лег. Чтобы не сморило, бродил взад-вперед, мерил шагами невеликий оазис. Взял было недочитанную «Подкову аутсайдера», стало еще хуже, швырнул под ноги. Снотворное чтиво, хоть и псевдо-Фрэнсис.

Какое-то время он занимался подсчетами в уме. Большого смысла в них не было, он только хотел занять себя чем-нибудь. Значит, так… Допустим, в среднем в каждом феоде пятнадцать оазисов и тридцать человек населения. Площадь Плоскости неизвестна, но велика. Допустим, десять миллионов квадратных километров. Больше, чем половина России. Тогда, значит, получается… получается триста тысяч человек. Ежегодно в каждый оазис попадает не меньше пяти новичков. Ладно, возьмем по максимуму, пусть десять. Всего, значит, сто тысяч новичков в год. Запомним. Хм, по масштабам человечества не столь уж большая величина, чтобы подтвердить гипотезу о копировании людей… что такое сто тысяч бесследно исчезнувших? Каждый семидесятитысячный ежегодно, величина небольшая…

Впрочем, уже доказано, что Георгий Сергеевич прав, гипотеза подтвердилась, не станем повторять «зады». Какова вероятность того, что один и тот же человек будет скопирован на Плоскость дважды, если объект копирования выбирается случайным образом? Возводим одну семидесятитысячную в квадрат и получаем… получаем, грубо говоря, одну пятимиллиардную. В год. Это уже кое-что. Не так уж мало! Выходит, на Плоскости могут одновременно существовать несколько пар почти идентичных человеческих копий, отличающихся только возрастом оригинала… Интересно!

Фома оскалился и сплюнул. Вот ведь как… Пусть для более точного расчета нет данных, но похоже, что ты, дружок, не уникален. И вообще бессмысленно спрашивать, почему ты, а не кто-то другой. Так получилось, и не сотрясай атмосферу никчемными жалобами. А вот то, что Игорь-второй оказался в десятках, а не тысячах километров от первого — это да, это маловероятно. Еще менее вероятно, что он, именно он, человек, допустим, неглупый, но ведь не выдающийся же, заведомо не гений, открыл способ воздействия на одну из точек выброса. Хотя время от времени происходит и маловероятное, подлец Случай может улыбнуться кому угодно…

Тьфу, как глупо!

Хотелось немедленно побить кого-нибудь за подлость. Вот только кого? И за чью подлость: этого мира — или человеческую? Хотелось немедленно начать что-то делать. Ворочать горы. Таскать хуторянам нужные и ненужные вещи, а самих хуторян в гости друг к другу. На закорках. До мертвой усталости, до грыжи, только чтобы мысли из головы вон!

Он думал. Как поступит его двойник, новоиспеченный сукин сын король? Возможно, на какое-то время оставит в покое свое строптивое alter ego. С другой стороны — ему ведь нанесено оскорбление. Он послал эмиссара. Эмиссар вернулся с простреленной рукой. Король обязан жестко и быстро отреагировать, иначе вассалы элементарно перестанут его уважать. Казнь строптивца должна быть показательно-страшной. А прежних обитателей феода выгнать всех до единого, чтобы другим неповадно было повторять их ошибку: подчиняться какому-то там феодалу, а не наместникам Его Величества. То есть выгнать тех, кто просто ковырялся в земле, не оказывая королю сопротивления; сопротивляющихся же, естественно, уничтожить…

Тоже в назидание.

И если события все-таки пойдут по иному сценарию, то лишь какие-то важные внешние обстоятельства могут быть тому причиной, а никак не желание короля. Что король? Он тоже щепка посреди реки, куда несет, туда и плывет.

И надо быть совсем кретином, чтобы не просчитать направление течения.

Оно такое же, как всегда. Как было и есть на Земле. Везде одно и то же. Почему на Плоскости все должно быть иначе? Потому только, что физические законы тут сошли с ума и мастерят ловушки? Так то — законы физические!

Стоп! Ловушки…

Фома тихонько рассмеялся. Ловушки — это мысль. Это фактор защиты феода. Кой-где вдоль границы они понатыканы так густо, что там лучше через границу и не соваться… А более-менее открытые места мы прикроем вооруженным ополчением.

А что? Взять с оазиса по человеку, раздать оружие, рассредоточить вдоль границы сигнальщиков с биноклями, ракетницами и дымовыми шашками — и ждать нападения. При большом численном перевесе неприятеля — отходить в глубь феода, но не наобум, а заманивая врага в самые скверные места… И тогда сволочные ловушки Плоскости хоть раз сделают доброе дело.

Еще бы им не сделать! Даже если армией вторжения будут командовать нынешние наместники, недавние вольные феодалы, еще не отвыкшие нутром угадывать опасность, все равно им предстоит действовать в незнакомой местности. Пройти-то, надо думать, пройдут, но не гуляючи. Тем хуже для них. О рядовых и говорить нечего. Можно отбиться!

С каждого оазиса по человеку! Автандил пойдет — только позови. Юсуф пойдет, Урхо Пурволайнен пойдет, еще кое-кто… Эти пойдут без радости, но и без лишних вопросов. И хватит миндальничать с остальными! Пусть попробуют не пойти свободолюбец Джордж Приветт и этот позавчерашний семейный орангутанг, как его… Виктор, что ли? Пойдут как миленькие. Иначе разговор с ними будет короткий, цацкаться некогда.

Фома рубил рукой воздух. Сна уже не было ни в одном глазу. Он побродил еще немного, попил воды из ручья, помочился в нору гигантской многоножки, потом разбудил Георгия Сергеевича. Сумерки еще висели над Плоскостью, но, по идее, скоро должны были кончиться.

— Пора, — сказал он, навьючивая на себя рюкзачок. — Плохо видно, а идти надо. Нам до спальни еще часа четыре топать. Там поспим как следует и с пользой для дела…

Он немного лукавил: вполне можно было дать поспать старику еще час, даже два. Беспокоило чисто практическое соображение: старики обычно спят меньше, чем молодые. А Георгий Сергеевич должен был поспать в спальне не просто так, а со сновидениями нужной тематики. Значит, он должен был хотеть спать, но не так, чтобы мертвецки. Его еще предстояло обработать перед сном, чтобы во сне он увидел оружие.

Много оружия, на весь ополченческий отряд. Фома сомневался, что справится один, но из всех хуторян мог полностью доверять лишь Георгию Сергеевичу да еще, пожалуй, Автандилу. Но Автандил был далеко…

И речи феодала во время кратких привалов касались одной темы: сравнительных характеристик АКМ, АК-47 и «Абакана». Старик отвечал вяло, но слушал. Пусть, пусть проникнется! До печенок. Авось увидит ствол-другой во сне. И цинк патронов.

Один спящий хорошо, а два лучше. Вдвое больше снов. Только спать надо по очереди — не время экспериментировать со спальней…

— Н-да, — задумчиво протянул Фома, скребя в затылке. — Видал разных монстров, но все же не таких. Интересные у вас сны.

Перед ним, увязнув в песке по днище, стоял трамвайный вагон. Ничего себе вагон, с виду вполне исправный, только очень древнего вида. Такие раритеты Фома видел разве что в кино. Поставь его на рельсы — задребезжит всем, что может дребезжать, но поедет! В музей при трамвайном депо.

Георгий Сергеевич выглядел сконфуженным и умиленным одновременно.

— Уж простите, Игорь, друг мой, оружия у меня не получилось… А вы знаете, такие трамвайчики бегали по Москве еще в шестидесятые годы. Уже тогда они были ужасным анахронизмом, однако же исправно служили. По Ленинградскому проспекту… виноват, в те времена он назывался Ленинградским шоссе, только такие и ходили, и я на них ездил.

— А еще говорят, что сон — это небывалые комбинации пережитых ощущений, — пробормотал Фома, обходя анахронизм кругом. — Ощущения — вот они, а где комбинации? В упор не вижу.

— Э-э… Быть может, внутри? — подсказал Георгий Сергеевич, то становясь на цыпочки, то без всякого успеха пытаясь подпрыгнуть. — Мне кажется, там что-то есть.

— Вагоновожатый там есть, — рассмотрел Фома, подпрыгнув в свою очередь. — Вон сидит в кабине. Только он гипсовый, как девушка с веслом.

«И как мои рыбы», — добавил он про себя.

— Да нет же, не в кабине, а в вагоне…

Скудно остекленные двери — которым, как подсказал Георгий Сергеевич, полагалось без труда открываться вручную, а-ля дверцы шкафа — не удалось раскрыть и на миллиметр, сколь Фома ни налегал на них всем весом. Пинок с разбегу вызвал жалобное дребезжание стекол, но дверь оказалась пинкоустойчивой. Неразборчиво бормоча себе под нос, Фома добыл камень, ахнул по ближайшему оконному стеклу. Ура, оно оказалось самым обыкновенным, бьющимся! Со звоном брызнули осколки.

— Осторожнее, прошу вас! — воскликнул Георгий Сергеевич.

— Что? Ах, да. Простите. Я не подумал, что у вас этот хлам вызовет ностальгические воспоминания.

— Да при чем тут воспоминания! — всплеснул руками старый учитель. — Вы не понимаете! Сон, только сон! Я ведь, засыпая, думал о войне. Вы видели, что там внутри? А вдруг динамит? Или сотня канистр с нитроглицерином?! От нас и пуговиц не останется.

Тут был резон, и Фома сейчас же признал, что поступил опрометчиво. Не то чтобы он поверил в фугасные ужасы — Георгий Сергеевич был исключительно мирным человеком и со взрывами не вязался, — но только внутри трамвая действительно находилось нечто странное и большое. Склад азотных удобрений тоже вроде штука мирная, а где-то в Америке рванул так, что полгорода снесло.

— Эге, — озадаченно проговорил Фома, выбирая осколки, — тут что-то длинное висит у самого пола.

— Что? — изнывая от любопытства, спросил Георгий Сергеевич. — Игорь, друг мой, что вы видите?

— Вроде бревно какое-то. Сейчас разберемся…

Хакнув, Фома одним движением вскинул себя в окно. Ушибся о деревянную хоть бы кожей догадались обить! — скамью, немного пошипел и, протянув руку Георгию Сергеевичу, со второй попытки втащил и его.

— Осторожнее, не толкните эту дуру. Она, по-моему, едва держится.

Действительно: длинное цилиндрическое тело, явно очень тяжелое, висело в полуметре от пола, держась лишь на поскрипывающих от натуги ремнях, прикрепленных к горизонтальным поручням под самым потолком вагона. С тех же поручней свисала архаика — ременные лямки с петлями, чтобы пассажирам было за что хвататься, сохраняя вертикальное положение.

Но не на архаику смотрели в изумлении и ужасе феодал и его хуторянин. Они смотрели на морскую торпеду, невесть зачем попавшую в трамвай и занявшую полвагона.

— Так… — сказал Фома после продолжительного молчания. Смертоносный черный цилиндр, чье толстое туловище с одной стороны оканчивалось тупым самодовольным рылом, а с другой — винтами, рулями и стабилизаторами, висел мирно и очень солидно, не раскачиваясь. Зато с каждой секундой все сильнее скрипели ремни, и мало-помалу прогибались поручни под потолком вагона. Прогиб еще не был страшен — пугало то, что под нагрузкой поручень того и гляди вырвет крепления. Чем он там присобачен к потолку? Шурупами?

Георгий Сергеевич осторожно кашлянул.

— Игорь, друг мой, мне это не нравится… Не пойти ли нам отсюда, и как можно скорее?

Фома кивнул. Мысль была здравая.

— Осторожно вылезайте в окно. Потом я. Когда окажетесь внизу, бегите что есть духу.

— Простите, а куда бежать?

— Куда угодно, только не кругами вокруг трамвая. Ну и вопросики у вас, однако…

— Ой!..

Оба внезапно упали на гору пыли, а сверху на них посыпался водопад той же пыли, моментально забившей нос и уши. Глаза Фома инстинктивно успел закрыть и в краткий миг ничегонепонимания успел порадоваться, какие, оказывается, в человеке заложены правильные инстинкты. Иные годятся даже для Плоскости.

А в следующее мгновение он понял, что произошло, и успокоился. Эфемерный трамвай просто-напросто распался, исчерпав срок своего существования и продемонстрировав реальную цену снов. Прах — вот и вся их цена. В конечном счете, всегда прах.

Конечно, мелкими вещами можно пользоваться долго. Можно выспать пистолет с кучей патронов и спустя год застрелить кого-нибудь, но все эти человеческие победы, смерти, страсти и прочая суета — тоже, наверное, прах. С чьей-нибудь точки зрения.

Только не с человеческой.

Длинный, как холмик на могиле диплодока, сугроб серой пыли зашевелился посередине, затем из его объятий не без усилий выдрались два абсолютно серых человека и немедленно начали отряхиваться и отплевываться. Один из них, сутулый и, по-видимому, пожилой, кряхтел и надсадно кашлял; другой, помоложе, приплясывал на месте, яростно бил ладонями одежду, по-собачьи мотал головой и невнятно сквернословил. От обоих при каждом движении отделялись кудрявые облака пыли. Казалось, кто-то взрывал петарды в цементном бункере.

Фома первым не выдержал этой пытки — отбежал, сел на песок, прочистил кашлем горло. С тревогой следил за тем, как разрастается в воздухе пылевой купол. Скверно получилось… Понятно, хорошо то, что хорошо кончается, да вот только кончилось ли оно? Вон какое облако, небось с пяти километров видно, лучшего способа демаскировки спальни и не придумать…

Будто услышав его мысли, пылевой купол начал быстро таять и спустя минуту-другую сошел на нет. Фома посмотрел на Георгия Сергеевича, продолжавшего надрывно кашлять, — тот уже не напоминал серую гипсовую фигуру. Взъерошив лохматую шевелюру, Фома обнаружил, что пыль исчезла и оттуда.

Прах эфемерного трамвая дематериализовывался на глазах. Таял, оседал серый сугроб. Словно устыдившись несуразности, Плоскость торопилась стереть без следа ее остатки. Из ничего — через нежизнеспособное порождение глупого сна — опять в ничто. Круговорот.

Очень скоро исчез и сугроб. Еще раньше перестал кашлять Георгий Сергеевич, успев с неподдельным интересом понаблюдать за агонией серой пыли. Мол, и из неудачного эксперимента можно извлечь ценную информацию.

— Трамвай-торпедоносец — это что-то новое в военной технике, — съязвил, приблизившись, Фома. — Вы точно во флоте не служили?

Георгий Сергеевич сокрушенно развел руками:

— Нигде я не служил. Хотя в детстве, признаюсь вам, мечтал стать моряком-подводником. Потом и вспоминать об этом перестал, а вот ведь… Сам не понимаю, как это получилось. Сны, знаете ли, вещь неподконтрольная…

— Подконтрольная, — парировал Фома. — Пусть не полностью, пусть отчасти, но подконтрольная. Я знаю. Но вы не расстраивайтесь, вы не виноваты, у вас просто нет навыка. Вас воображение подводит.

— А вас не подводит?

— Когда как, — признался Фома. — Тут есть кое-какие методы. Самый простой: не думать о белой обезьяне. Понимаете?

— Безусловно, — кивнув, согласился Георгий Сергеевич. — Не думать невозможно… если, конечно, небывальщина. Небывалое всегда поражает воображение и сидит в голове гвоздем, а запрет вызывает естественный бунт подсознания. Тут все равно — белая обезьяна или, допустим, кубический огурец. Чем страннее, тем лучше. Но ведь вам… то есть нам… нужно обыкновенное легкое оружие, не так ли? Что странного в пистолете знакомой вам системы? В гранате? В пулемете, наконец?

— Все равно метод действует. Сновидениями можно управлять. Особенно перед пробуждением, в дреме. Вы хоть помните, что вам снилось?

Георгий Сергеевич беспомощно развел руками:

— Я никогда не запоминаю снов…

— Хорошо, что материализуются только предметы, а не сюжеты, — подвел итог Фома. — Представляю себе вашего монстра в действии…

Георгий Сергеевич кивнул с виноватым видом, но сейчас же воспрял и предъявил претензию:

— Быть может, вы просто рано меня разбудили? Зачем? Я ведь вполне мог выспать что-нибудь еще…

— Что? Крылатый бронепоезд? Подводную тачанку? Асфальтовый каток космического базирования?

Георгий Сергеевич только фыркнул.

— Я тоже не служил, — признался Фома. — Вы ведь знаете, я студентом был, когда меня сюда забросило. Как раз летнюю сессию сдал за второй курс, собирался летом и подработать, и отдохнуть немного… ну и вот. Да я вам это уже рассказывал. Плохо то, что военная кафедра у нас должна была начаться на третьем курсе. А хорошо то, что я два года занимался спортивной стрельбой. Пистолет Марголина я могу выспать без проблем. Винтовку малокалиберную спортивную — запросто. Они мне то и дело снятся. Только нам сейчас надо что-нибудь посерьезнее — я думаю, десяток автоматов Калашникова, один пулемет, один-два гранатомета, снайперскую винтовку, слонобой какой-нибудь помповый… Ну, еще гранаты, холодное оружие, ракетницы для сигналов… И побольше патронов, только не в цинках, а россыпью… Что еще?

— Э-э… может быть, бронежилеты, как вы думаете?

— Пригодятся. Но сначала оружие.

— Э-э… Извините, Игорь, друг мой, а почему патроны россыпью? Разве в ящиках, то есть в этих… в цинках не удобнее?

— В цинках удобнее, а россыпью долговечнее, — объяснил Фома. — Я же вам говорил, помните? Чем предмет меньше весит, тем дольше служит. Я могу выспать коробку патронов, могу и цинк, могу даже вагон, но Плоскость воспримет их как один предмет. Что тут непонятного? Да вот, скажем, ваш трамвай с торпедой. Он рассыпался, а где торпеда? Вы ее видите? Нет, потому что она рассыпалась вместе с трамваем, хотя весит гораздо меньше. Просто Плоскость решила, что трамвай и торпеда — одно целое… ну и вот. А мой «марголин»? Георгий Сергеевич, дорогой, ведь пистолет же из деталей состоит! А распадется, когда придет его срок, весь, разом. Очень просто.

— Не очень-то это просто, — пробормотал Георгий Сергеевич. — Впрочем, ладно. Жаль, сейчас не время — на досуге я с удовольствием поэкспериментировал бы… Игорь, друг мой, это можно будет устроить? Попозже?

— Попозже — сколько угодно, — уверил Фома, пожав плечами, и не удержался — фыркнул. Ну, учитель! Ну, интеллигент! Ну, естествоиспытатель! Эксперименты ему подавай там, где надо просто выживать! Чудик, ей-ей.

— Вы вот что, — добавил он, помявшись. — Я сейчас спать лягу, а вы вот что… Сны, знаете ли, разные бывают. Контроль контролем, а иной раз такое приснится… В общем, камень видите? Да, вон тот. У меня к вам есть просьба. Если меня во сне потянет э-э… на эротические фантазии, это сразу станет видно. Так вы ту бабу гипсовую — камнем, камнем! Без жалости. Вот. Если начнут возникать рыбы — их тоже, и колите помельче. Видеть их уже не могу…

Рыбы явились сразу, еще в дреме. Фома расшугал их и принялся старательно думать об оружии. Вот ручной пулемет… надежный, удобный в работе и переноске, с длинным вороненым стволом и большой коробкой для ленты. Спокойно, без суеты и нервов, выцелить перебегающую от бархана к бархану фигурку, плавно нажать на спуск — и он загрохочет, мягко отдавая в плечо, и фигурка споткнется. Вот гранатомет РПГ… нет, его пока не надо, гранатометами и осколочными гранатами к ним займемся в другой раз. Значит, пулемет… Работает. Та-та-та. Пауза. И снова: та-та-та. А рядом, справа и слева, такими же короткими точными очередями бьют автоматы. И много патронов. Море патронов россыпью на дне окопа. Ноги по щиколотку утопают не в стреляных гильзах, а в новеньких, тускло блестящих патронах. Это, не считая немалого количества снаряженных магазинов и лент. Убийственный огонь. И нет спасения, разве что укрыться за танковой броней. Зримый, явный перевес над противником.

Явный, но не абсолютный. Окоп — недостаточное укрытие. Хорошо бы тоже укрыться за какой-нибудь броней, желательно потолще, да и мощь огня не мешает радикально увеличить…