"Европейское воспитание" - читать интересную книгу автора (Гари Ромен)27В начале января Махорка вернулся из экспедиции в город с ценными сведениями: неподалеку от Антокольского лесного кладбища уже сутки стоит колонна грузовиков — знаменитые гусеничные «опели», специально предназначенные для езды по снегу. Колонна строго охранялась: Махорка насчитал по одному часовому у каждого грузовика и два пулемета. Почуяв крупную добычу, трое братьев Зборовских рыскали по ночам вокруг машин, словно неприкаянные души у врат рая. Однако их сообщения были скудны: жители Антокола ничего не знали помимо того, что им запретили подходить к грузовикам, и единственный вывод, который братья сделали из своих наблюдений, заключался в том, что колонна, видимо, гружена взрывчаткой или бензином: солдаты никогда не курили рядом с грузовиками и вынимали табак из карманов только по ту сторону дороги. Старший Зборовский провел бессонную ночь, обгрызши себе все ногти, а наутро разыскал Зосю. Девушка пришла к партизанам, чтобы постирать им одежду. — Зоська… — Чего? С другими мужчинами Зося говорила вызывающе и агрессивно. — Ты мне нужна. Она взглянула на него. — Нет, — сказала она, — с этим покончено. — Послушай меня, Зося. Это важно. — Нет. Я больше этим не занимаюсь. Старший Зборовский схватил ее за руку. — Последний раз. Клянусь тебе, Зоська, последний разочек. У тебя же так хорошо получалось. — Я не ведала, что творю. Я ничего не чувствовала. Мне было все равно. Я не давала себе отчет. Но сейчас… — Она холодно посмотрела в его мужские глаза. — А сейчас я чувствую. Я не хочу заниматься этим ни с кем другим, кроме Янека. Нет, никогда! — Ты ничего и не почувствуешь с другими, Зося… Она покачала головой и склонилась над стиркой, по локоть опустив руки в теплую воду. Старший Зборовский хотел было сказать: «Никто ведь ничего не узнает», но вовремя одумался. Он знал, что все его аргументы и все доводы ложны и ему нет оправдания. Но в нем кипел гнев. Гнев и безграничное презрение ко всем, кто может придавать значение чему-либо, помимо борьбы. Он проворчал: — Возможно, эти грузовики начинены взрывчаткой. Тонны и тонны взрывчатки… Завтра или послезавтра они отправятся на фронт. Они уедут в Сталинград, и тогда… — Он подыскивал нужные слова. — Тогда будет слишком поздно! Он почувствовал чью-то руку у себя на плече. Зося тихо сказала своим девичьим голоском: — Я схожу. Я согласна. Молчи, Казик, я согласна. Она расплакалась. Старший Зборовский отвернулся от нее и убежал. Он бросился на свое убогое ложе, закрыв лицо ладонями и стиснув челюсти. В висках у него стучала кровь, щеки горели от стыда. На соседнем ложе его брат чистил винтовку. — Что с тобой, Казик? — Заткнись. Ничего. — Зубы болят? — Замолчи, блядский… — Внезапно он повернул к брату свое бледное искаженное лицо. — Я тебе морду набью. Замолчи. Заткни свою грязную глотку, набитую… Его брат подождал минуту и спросил: — Ты все-таки послал ее? — Я — собака. Слышишь, Стефек? Грязный пес, вот кто я такой… — Не изводи себя. Одним грязным псом больше, одним меньше, что это меняет? Зося шла больше двух часов. Она держалась середины дороги — маленький черный муравей на снегу. Часового она заметила издали. Зажав винтовку между коленями, солдат бил себя руками в грудь, чтобы согреться. Метрах в пятидесяти от дороги Зося увидела грузовик: перед ним стоял пулемет с двумя солдатами, лица которых закрывали шерстяные шлемы. Часовой прервал свои упражнения и схватил винтовку. — Здесь запрещено ходить. Марш назад! — Он попытался объясниться по-польски: — — Не затрудняй себя, Она угодливо улыбнулась. — Я уже три года общаюсь с немецкими солдатами… Можно было кое-чему научиться! Солдат рассмеялся. Он развернулся к грузовикам и прокричал: — Слышите, я нашел девицу, которая нас согреет. Подошел второй часовой. Это был пожилой человек с угрюмым лицом и шелушащимся от мороза носом. Он осмотрел Зосю с ног до головы и сплюнул: — Они тут все сифилитички. — Эта вроде бы здоровая, — заметил первый солдат. — И молодая. — Еще ни о чем не говорит. В Бельгии я заразился от пятнадцатилетней шлюхи, а недавно Колюшке загремел в госпиталь из-за одной потаскухи, которой не исполнилось и четырнадцати. Карточка есть? — Да. — Покажи! Зося вынула карточку из кармана. — Вроде бы в порядке, — не глядя, сказал первый солдат. — М-да, — сказал старший. — Но я сомневаюсь. В этой грязной стране… — Он харкнул. — Эх, была не была! Какая, в конце концов, разница? Подхватишь заразу — пошлют обратно в тыл. А мне ничего другого и не нужно. Так не хочется ехать на фронт. — Мне тоже. Сколько ты хочешь за один — Мне не нужно денег. На них ничего не купишь. Вот если бы у вас были консервы… Младший солдат рассмеялся. — А у нее губа не дура. Такая нигде не пропадет! — Мы дадим тебе одну банку консервов за двоих. — Этого мало. — И спросим друзей, может, они тоже захотят. Мы скажем им цену: по банке с носа. — Ладно. — Надо бы спросить сержанта, может, он тоже не прочь, — сказал старший. — Он очень любит это дело, и потом, если будет заодно с нами, то, в случае чего, покроет. — Я не хочу после сержанта. Это опасно. В Бельгии… — Мы будем первыми. Он повернулся к Зосе. — Подожди там, в кустах. Мы через час сменяемся. Мы сами тебя найдем. Потом станем между грузовиками, там не так дует. — Ладно. …Она ждала. Ждала, сидя на пеньке. Она думала о том, что сказал ей старший Зборовский: «Последний раз». Но она в это не верила. Не бывает «последнего раза» для страданий, а надежда — всего лишь уловка Господа, помогающая людям выносить все новые и новые страдания. Она ждала. Время текло медленно, воздух был жестким и холодным, как лед, каркали вороны, и небо было серым. Ей хотелось малого: любить, есть досыта и находиться в тепле, и она спрашивала себя, почему так трудно любить и не умирать от голода или холода? Намного важнее найти ответ на этот вопрос, думала она, чем знать все то, чему ее ровесниц учат в школе: что земля круглая, что она вертится и как правильно пишется: — Вот она! — сказал чей-то голос. Солдаты с любопытством рассматривали ее. — Чур я первый! — Сифилитичка? Вот бы она оказалась сифилитичкой! Моя Фрида предпочла бы, чтобы я жил с сифилисом, чем умер с Железным крестом. — А она недурна. — Мне плевать. — Пропустите. Вот моя банка, мясо первого сорта! Уговор дороже денег! — Я даю две банки и прохожу два раза. — Выше жопы не пукнешь. — Где мы станем? — Между грузовиками, там спокойнее. — Снег на дворе. — Может, дождемся весны? — Мы сюда шутить пришли или сношаться? — Пошли со мной, — сказал первый солдат. Она пошла за ним. Грузовики были сбиты в кучу, как стадо овец. Солдат снял шинель и расстелил ее на снегу. — Иди сюда. А ты мне нравишься. — Правда? — Правда. — Значит, ты хочешь, чтобы я пришла еще. — Да. Приходи завтра. Только не поздно. Мы уходим. — Я могу прийти еще и послезавтра. — Послезавтра мы уходим. — Я могу прийти утром. — Мы уходим на рассвете. — Бедный Один раз она все же спросила: — Много еще осталось? — Четыре парня. — Дай мне сигарету. — Ты с ума сошла, это запрещено. — Почему? — Грузовики начинены взрывчаткой. Это новая хитрость, для ракет. В Сталинград, понимаешь… Этого хватит, чтобы все взлетело на воздух. — Да ну? — Говорю же тебе… Когда едешь на таком грузовичке, от страха ни жив ни мертв! Малейшее столкновение — и не успеешь даже побледнеть… — Да? — Говорю тебе… Мы боимся даже резко тормозить! Один из солдат не притронулся к ней. Он попросил: — Ничего не говори ребятам… — Я ничего не скажу. — Спасибо… Мне так стыдно… Другой все твердил: — Скажи мне что-нибудь ласковое, погладь мне волосы… Внезапно она почувствовала, как на шею капнули слезы. Она вытерла их с отвращением. — Скажи мне что-нибудь нежное… Она выгнула обе руки и уперлась ладонями в снег, чтобы почувствовать холодную чистоту. А потом спросила: — Наверно, эта взрывчатка очень опасна? — Еще бы!.. Мерзкая работенка. — Малейшее столкновение… — И мы все взлетим на воздух! У последнего, пожилого, мужчины от нетерпения дрожал подбородок и тряслись руки. — Маленькая девочка, — лепетал он. — Я поймал маленькую девочку. Совсем маленькую… — Скажи, Лукас, сегодня или на Пасху? — Отвяжись! Она вернулась вечером. Старший Зборовский лежал в землянке, закрыв лицо руками. — Это я. Он вздрогнул и ничего не сказал. В очаге догорал огонь, и угли едва дымились. — Казик. Он продолжал молчать. Она посмотрела на его неподвижное, напряженное тело. Протянула руку, чтобы коснуться его плеча, но ощутила, что от малейшего прикосновения этот человек перестанет владеть собой и разрыдается. Зося отдернула руку, помогая ему перебороть себя. Затем подождала, пока угаснут угли, чтобы он не мог видеть ее в темноте, и сказала: — Они уходят послезавтра на рассвете. Она услышала, как старший Зборовский заворочался на своем ложе. — Взрывчатка, — сказала она. — Что-то новое… Достаточно одного толчка, чтобы все взлетело на воздух. Они говорят, для Сталинграда. — Ты не забыла спросить, какие… — Не забыла. Четыре грузовика везут продовольствие. Но их очень просто отличить: только у них есть прицепы. — Ты уверена? — Да, — прошептала она, вытирая слезы. |
||
|