"Европейское воспитание" - читать интересную книгу автора (Гари Ромен)22Однажды в пятницу вечером Янкель Цукер начистил сапоги, вымыл бороду, обвернул молитвенник шелковым талесом и ушел. Партизаны доброжелательно смотрели ему вслед. Один только Махорка проворчал: — Еврей не любит молиться в одиночку. Боится остаться один на один со своим Богом. Янкель шел быстрым шагом: он опаздывал. Каждую пятницу он отправлялся в пригород Вильно Антокол и заходил на развалины старого порохового склада… Этот пороховой склад служил прятавшимся в лесу евреям временной синагогой и местом собраний: при отступлении в сорок первом русские взорвали его, но некоторые подземные помещения почти не пострадали. Добраться до них было нелегко, и никто туда не спускался, за исключением верующих, уцелевших во время погромов. Их осталось немного, и паролем их была осторожность. Сначала в развалины спускался бродяга Цимес, осматривал помещения — обычно там ютились одни лишь летучие мыши да голодные крысы, — а потом пронзительно свистел: тогда верующие один за другим молчаливо и робко входили на пороховой склад… Янкель немного опоздал. Под землей Цимес с торжествующим видом установил лампу, украденную накануне на главном вокзале Вильно. Пришло уже около десяти человек, худых и нервных, их длинные трагические руки дергались. Сема Капелюшник, старый торговец фуражками с Немецкой улицы, был за певчего. Надвинув шапку на глаза, он бил себя в грудь и покачивался; его губы шевелились, а голос порой взлетал до длинной напевной жалобы, потом вновь понижался, и только губы его продолжали безмолвно шевелиться… Он никогда не смотрел в лежавший перед ним молитвенник и бегал полными страха глазами по лицам верующих, по темным закоулкам и каменным стенам. Он вздрагивал от малейшего шума, резко замирал и прислушивался: и только его побелевшие губы продолжали шептать, а его кулак, на мгновение повисший в воздухе, машинально ударял во впалую грудь. Евреи молились: слышалось непрерывное бормотание одного и того же тембра, а затем вдруг из чьей-то груди вырывался долгий плач, долгая жалоба, наполовину пропетая, а наполовину произнесенная, как бы отчаянный вопрос, обреченный вечно оставаться без ответа. Тогда другие верующие повышали голос, озвучивая этот трагический вопрос, этот проникновенный плач, а затем голоса снова становились тише и переходили на шепот. — — Цимес, — быстро сказал один из верующих, вперив глаза в Писание и ударяя себя в грудь. — Цимес остался… — — — — Вы уже пропели это трижды, ребе! — грубо перебил его молодой Цимес. — — Зачем мы пришли сюда — молиться или спорить? — сердито вмешался маленький рыжеватый еврей. — Не надо мне напоминать, зачем мы сюда пришли! — огрызнулся певчий. — — — — — Каминский, я тебе сказал… — Не приставайте ко мне! — вдруг заревел великан, и его глаза налились кровью. — Когда ко мне пристают, я начинаю сердиться! А когда я сержусь… — — — Я буду смеяться, когда нас всех перестреляет патруль, — Я буду смеяться, когда нас… тьфу! — сердито сплюнул Каминский. — Капелюшник, ты сбиваешь меня! Ты что, не можешь спокойно читать свою молитву? — Как вы хотите, чтобы я спокойно читал свою молитву, если повсюду рыщут злодеи, готовые перерезать нам горло, а никто не стоит на карауле? — — Ничего ты не слышал, ребе! — Я что-то слышал. — Могут быть пр… тьфу, тьфу, тьфу! — снова ошибся Каминский. — Я с вами с ума сойду! После моления евреи вышли в ночь и разбрелись по лесу. У выхода Янкель встретился с Каминским. — Ну что? — Грузовик каждый день проезжает по дороге вдоль Вилейки. Обслуживает одиночные посты. Я видел боеприпасы, оружие… — Охрана? — Обычно три человека, не считая шофера. Один в кабине и двое в кузове… Ни о чем не догадываются. — Во сколько? — В четыре грузовик проезжает большую излучину Вилейки: там сильный наклон метров на пятьсот. Самое подходящее место. Они расстались. Янкель ушел в ночь. |
||
|