"Сказки об Италии" - читать интересную книгу автора (Горький Максим)XVII…За железный столик у двери ресторана сел человек в светлом костюме, сухой и бритый, точно американец, – сел и лениво поет: – Га-агсон-н… Всё вокруг густо усеяно цветами акации – белыми и точно золото: всюду блестят лучи солнца, на земле и в небе – тихое веселье весны. Посредине улицы, щелкая копытами, бегут маленькие ослики, с мохнатыми ушами, медленно шагают тяжелые лошади, не торопясь, идут люди, – ясно видишь, что всему живому хочется как можно дольше побыть на солнце, на воздухе, полном медового запаха цветов. Мелькают дети – герольды весны, солнце раскрашивает их одежки в яркие цвета; покачиваясь, плывут пестро одетые женщины, – они так же необходимы в солнечный день, как звезды ночью. Человек в светлом костюме имеет странный вид: кажется, что он был сильно грязен и только сегодня его вымыли, но так усердно, что уж навсегда стерли с него всё яркое. Он смотрит вокруг полинявшими глазами, словно считая пятна солнца на стенах домов и на всем, что движется по темной дороге, по широким плитам бульвара. Его вялые губы сложены цветком, он тихо и тщательно высвистывает странный и печальный мотив, длинные пальцы белой руки барабанят по гулкому краю стола – тускло поблескивают ногти, – а в другой руке желтая перчатка, он отбивает ею на колене такт. У него лицо человека умного и решительного – так жаль, что оно стерто чем-то грубым, тяжелым. Почтительно поклонясь, гарсон ставит перед ним чашку кофе, маленькую бутылочку зеленого ликера и бисквиты, а за столик рядом – садится широкогрудый человек с агатовыми глазами, – щеки, шея, руки его закопчены дымом, весь он – угловат, металлически крепок, точно часть какой-то большой машины. Когда глаза чистого человека устало останавливаются на нем, он, чуть приподнявшись, дотронулся рукою до шляпы и сказал, сквозь густые усы: – Добрый день, господин инженер. – Ба, снова вы, Трама! – Да, это я, господин инженер… – Нужно ждать событий, а? – Как идет ваша работа? Инженер сказал, с маленькой усмешкой на тонких губах: – Мне кажется – нельзя беседовать одними вопросами, мой друг… А его собеседник, сдвинув шляпу на ухо, открыто и громко смеется и сквозь смех говорит: – О да! Но, честное слово, так хочется знать… Пегий, шершавый ослик, запряженный в тележку с углем, остановился, вытянул шею и – прискорбно закричал, но, должно быть, ему не понравился свой голос в этот день, – сконфуженно оборвав крик на высокой ноте, он встряхнул мохнатыми ушами и, опустив голову, побежал дальше, цокая копытами. – Я жду вашу машину с таким же нетерпением, как ждал бы новую книгу, которая обещает сделать меня умней… Инженер сказал, прихлебывая кофе: – Не совсем понимаю сравнение… – Разве вы не думаете, что машина так же освобождает физическую энергию человека, как хорошая книга его дух? – А! – сказал инженер, дернув головою вверх. – Так! И спросил, ставя на стол пустую чашку: – Вы, конечно, начнете агитацию? – Я уже начал… – Снова – стачки, беспорядки, да? Тот пожал плечами, мягко улыбаясь. – Если б можно было без этого… Старуха в черном платье, суровая, точно монахиня, молча предложила инженеру букетик фиалок, он взял два и один протянул собеседнику, задумчиво говоря: – У вас, Трама, такой хороший мозг, и, право, жаль, что вы – идеалист… – Благодарю за цветы и комплимент. Вы сказали – жаль? – Да! Вы, в сущности, поэт, и вам надо учиться, чтобы стать дельным инженером… Трама, тихонько смеясь, обнажая белые зубы, говорил: – О, это верно! Инженер – поэт, я убедился в этом, работая с вами… – Вы – любезный человек… – И я думал – отчего бы господину инженеру не сделаться социалистом? Социалисту тоже надо быть поэтом… Они засмеялись, оба одинаково умно глядя друг на друга, удивительно разные, один – сухой, нервный, стертый, с выцветшими глазами, другой – точно вчера выкован и еще не отшлифован. – Нет, Трама, я предпочел бы иметь свою мастерскую и десятка три вот таких молодцов, как вы. Ого, тут мы сделали бы кое-что… Он тихонько ударил пальцами по столу и вздохнул, вдевая в петлицу цветы. – Чёрт возьми, – возбуждаясь, вскричал Трама, – какие пустяки мешают жить и работать… – Это вы историю человечества называете пустяками, мастер Трама? – тонко улыбаясь, спросил инженер; рабочий сдернул шляпу, взмахнул ею и заговорил, горячо и живо: – Э, что такое история моих предков? – Ваших предков? – переспросил инженер, подчеркнув первое слово еще более острой улыбкой. – Да, моих! Это – дерзость? Пусть будет дерзость! Но – почему Джордано Бруно, Вико и Мадзини не предки мои – разве я живу не в их мире, разве я не пользуюсь тем, что посеяли вокруг меня их великие умы? – А, в этом смысле! – Всё, что дано миру отошедшими из него, – дано мне! – Конечно, – сказал инженер, серьезно сдвинув брови. – И всё, что сделано до меня – до нас, – руда, которую мы должны сделать сталью, – не правда ли? – Почему – нет? Это – ясно! – Ведь и вы, ученые, как мы, рабочие, – вы живете за счет работы умов прошлого. – Я не спорю, – сказал инженер, склоняя голову; около него стоял мальчик в серых лохмотьях, маленький, точно мяч, разбитый игрою; держа в грязных лапах букетик крокусов, он настойчиво говорил: – Возьмите у меня цветов, синьор… – Я уже имею… – Цветов никогда не бывает достаточно… – Браво, малыш! – сказал Трама. – Браво, и мне дай два… А когда мальчишка дал ему цвета, он, приподняв шляпу, предложил инженеру: – Угодно? – Благодарю. – Чудесный день, не правда ли? – Это чувствуешь даже в мои пятьдесят лет… Он задумчиво оглянулся, прищурив глаза, потом – вздохнул. – Вы, я думаю, должны особенно сильно чувствовать игру весеннего солнца в жилах, это не потому только, что вы молоды, но – как я вижу – весь мир для вас – иной, чем для меня, да? – Не знаю, – сказал тот, усмехаясь, – но жизнь – прекрасна! – Своими обещаниями? – скептически спросил инженер, и этот вопрос как бы задел его собеседника, – надев шляпу, он быстро сказал: – Жизнь прекрасна всем, что мне нравится в ней! Чёрт побери, дорогой мой инженер, для меня слова не только звуки и буквы, – когда я читаю книгу, вижу картину, любуюсь прекрасным, – я чувствую себя так, как будто сам сделал всё это! Оба засмеялись, один – громко и открыто, точно хвастаясь своим уменьем хохотать, откинув голову назад, выпятив широкую грудь, другой – почти беззвучно, всхлипывающим смехом, обнажая зубы, в которых завязло золото, словно он недавно жевал его и забыл почистить зеленоватые кости зубов. – Вы – бравый парень, Трама, вас всегда приятно видеть, – сказал инженер и, подмигнув, добавил: – Если только вы не бунтуете… – О, я всегда бунтую… И, скорчив серьезную мину, прищурив бездонные черные глаза, он спросил: – Надеюсь – мы тогда вели себя вполне корректно? Пожав плечами, инженер встал. – О да. Да! Эта история – вы знаете? – стоила предприятию тридцать семь тысяч лир… – Было бы благоразумнее включить их в заработную плату… – Гм! Вы – плохо считаете. Благоразумие? Оно свое у каждого зверя. Он протянул сухую желтую руку и, когда рабочий пожимал ее, сказал: – Я все-таки повторяю, что вам следует учиться и учиться… – Каждую минуту я учусь… – Из вас выработался бы инженер с доброй фантазией. – Э, фантазия не мешает мне жить и теперь… – До свиданья, упрямец… Инженер пошел под акациями, сквозь сеть солнечных лучей, шагая медленно длинными, сухими ногами, тщательно натягивая перчатку на тонкие пальцы правой руки, – маленький, досиня черный гарсон отошел от двери ресторана, где он слушал эту беседу, и сказал рабочему, который рылся в кошельке, доставая медные монеты: – Сильно стареет наш знаменитый… – Он еще постоит за себя! – уверенно воскликнул рабочий. – У него много огня под черепом… – Где будете вы говорить в следующий раз? – Там же, на бирже труда. Вы слышали меня? – Трижды, товарищ… Крепко пожав друг другу руки, они с улыбкой расстались; один пошел в сторону, противоположную той, куда скрылся инженер, другой – задумчиво напевая, стал убирать посуду со столов. Группа школьников в белых передниках – мальчики и девочки маршируют посредине дороги, от них искрами разлетается шум и смех, передние двое громко трубят в трубы, свернутые из бумаги, акации тихо осыпают их снегом белых лепестков. Всегда – а весною особенно жадно – смотришь на детей и хочется кричать вслед им, весело и громко: – Эй, вы, люди! Да здравствует ваше будущее! |
||
|