"Сказки об Италии" - читать интересную книгу автора (Горький Максим)XVIСиняя вода кажется густою, как масло, винт парохода работает в ней мягко и почти бесшумно. Не вздрагивает палуба под ногами, только напряженно трясется мачта, устремленная в ясное небо; тихонько поют тросы, натянутые, точно струны, но – к этому трепету уже привык, не замечаешь его, и кажется, что пароход, белый и стройный, точно лебедь, – неподвижен на скользкой воде. Чтобы заметить движение, нужно взглянуть за борт: там от белых бортов отталкивается зеленоватая волна, морщится и широкими мягкими складками бежит прочь, изгибаясь, сверкая ртутью и сонно журча. Утро, еще не совсем проснулось море, в небе не отцвели розовые краски восхода, но уже прошли остров Горгону – поросший лесом, суровый одинокий камень, с круглой серой башней на вершине и толпою белых домиков у заснувшей воды. Несколько маленьких лодок стремительно проскользнули мимо бортов парохода, – это люди с острова идут за сардинами. В памяти остается мерный плеск длинных весел и тонкие фигуры рыбаков, – они гребут стоя и качаются, точно кланяясь солнцу. За кормой парохода – широкая полоса зеленоватой пены, над нею лениво носятся чайки; иногда неизвестно откуда является питон, вытянувшись, как сигара, летит бесшумно над самою водой и вдруг вонзается в нее, точно стрела. Вдали облачно встают из моря берега Лигурии – лиловые горы; еще два-три часа, и пароход войдет в тесную гавань мраморной Генуи. Всё выше поднимается солнце, обещая жаркий день. На палубу выбежали двое лакеев; один молодой, тоненький и юркий, неаполитанец, с неуловимым выражением подвижного лица, другой – человек среднего возраста, седоусый, чернобровый, в серебряной щетине на круглом черепе; у него горбатый нос и серьезные умные глаза. Шутя и смеясь, они быстро накрыли стол для кофе и убежали, а на смену, гуськом, один за другим из кают медленно вылезли пассажиры: толстяк, с маленькой головой и оплывшим лицом, краснощекий, но грустный и устало распустивший пухлые малиновые губы; человек в серых бакенбардах, высокий, весь какой-то выглаженный, с незаметными глазами и маленьким носом-пуговкой на желтом плоском лице; за ними, споткнувшись о медь порога, выпрыгнул рыжий круглый мужчина с брюшком, воинственно закрученными усами, в костюме альпиниста и в шляпе с зеленым пером. Все трое встали к борту, толстый печально прищурил глаза и сказал; – Вот как тихо, а? Человек с бакенбардами сунул руки в карманы, расставил ноги и стал похож на открытые ножницы. Рыжий вынул золотые часы, большие, как маятник стенных часов, поглядел на них, в небо и вдоль палубы, потом начал свистать, раскачивая часы и притопывая ногою. Явились две дамы – одна молодая, полная, с фарфоровым лицом и ласковыми молочно-синими глазами, темные брови ее словно нарисованы и одна выше другой; другая – старше, остроносая, в пышной прическе выцветших волос, с большой черной родинкой на левой щеке, с двумя золотыми цепями на шее, лорнетом и множеством брелоков у пояса серого платья. Подали кофе. Молодая молча села к столу и начала разливать черную влагу, как-то особенно округляя обнаженные до локтей руки. Мужчины подошли к столу, молча сели, толстый взял чашку и вздохнул, сказав: – День будет жаркий… – Ты капаешь себе на колени, – заметила старшая дама. Он наклонил голову – подбородок и щеки его расплылись, упираясь в грудь, – поставил чашку на стол, смахнул платком капли кофе с серых брюк и вытер потное лицо. – Да! – неожиданно громко заговорил рыжий, шаркая короткими ногами, – Да, да! Если даже левые стали жаловаться на хулиганство, значит… – Подожди трещать, Иван! – перебила старшая дама. – Лиза не выйдет? – Ей нехорошо, – звучно ответила молодая. – Но ведь море спокойно… – Ах, когда женщина в таком положении… Толстый улыбнулся и сладостно закрыл глаза. За бортом, разрывая спокойную гладь моря, кувыркались дельфины, – человек с бакенбардами внимательно посмотрел на них и сказал: – Дельфины похожи на свиней. Рыжий отозвался: – Здесь вообще много свинства. Бесцветная дама поднесла к носу чашку, понюхала кофе, брезгливо сморщилась. – Отвратительно! – А молоко, а? – поддержал толстый, испуганно мигая. Дама с фарфоровым лицом пропела: – И всё – грязно, грязно! И все ужасно похожи на жидов… Рыжий, захлебываясь словами, всё время говорил о чем-то на ухо человеку с бакенбардами, точно отвечал учителю, хорошо зная урок и гордясь этим. Его слушателю было щекотно и любопытно, он легонько качал головою из стороны в сторону, и на его плоском лице рот зиял, точно щель на рассохшейся доске. Иногда ему хотелось сказать что-то, он начинал странным, мохнатым голосом: – У меня в губернии… И, не продолжая, снова внимательно склонял голову к усам рыжего. Толстый тяжко вздохнул, сказав: – Как ты жужжишь, Иван… – Ну – дайте мне кофе! Он подвинулся к столу, со скрипом и треском, а собеседник его значительно проговорил: – Иван имеет идеи. – Ты не выспался, – сказала старшая дама, посмотрев в лорнет на бакенбардиста, – тот провел рукою по лицу, взглянул на ладонь. – Мне кажется, что я напудрен, а тебе не кажется этого? – Ах, дядя! – воскликнула молодая. – Это же особенность Италии! Здесь ужасно сохнет кожа! Старшая дама спросила: – Ты замечаешь, Лиди, какой у них скверный сахар? На палубу вышел крупный человек, в шапке седых кудрявых волос, с большим носом, веселыми глазами и с сигарой в зубах, – лакеи, стоявшие у борта, почтительно поклонились ему. – Добрый день, ребята, добрый день! – благосклонно кивая головою, сказал он громко, хриплым голосом. Русские замолчали, искоса посматривая на него, усатый Иван вполголоса сообщил: – Отставной военный, сразу видно… Заметив, что на него смотрят, седой вынул сигару изо рта и вежливо поклонился русским, – старшая дама вздернула голову вверх и, приставив к носу лорнет, вызывающе оглядела его, усач почему-то сконфузился, быстро отвернувшись, выхватил из кармана часы и снова стал раскачивать их в воздухе. На поклон ответил только толстяк, прижав подбородок ко груди, – это смутило итальянца, он нервно сунул сигару в угол рта и вполголоса спросил пожилого лакея: – Русские? – Да, сударь! Русский губернатор с его фамилией… – Какие у них всегда добрые лица… – Очень хороший народ… – Лучшие из славян, конечно… – Немножко небрежны, сказал бы я… – Небрежны? Разве? – Мне так кажется – небрежны к людям. Толстый русский покраснел и, широко улыбаясь, сказал негромко! – Про нас говорит… – Что? – брезгливо сморщив лицо, спросила старшая. – Лучшие, говорит, славяне, – ответил толстяк, хихикнув. – Они – льстивы, – заявила дама, а рыжий Иван спрятал часы и, закручивая усы обеими руками, пренебрежительно проговорил: – Все они изумительно невежественны в отношении к нам… – Тебя – хвалят, – сказал толстый, – а ты находишь, что это по невежеству… – Глупости! Я не о том, а вообще… Я сам знаю, что мы – лучшие. Человек с бакенбардами, всё время внимательно следивший, как играют дельфины, вздохнул и, покачивая головою, заметил: – Какая глупая рыба! К седому итальянцу подошли еще двое: старик, в черном сюртуке, в очках, и длинноволосый юноша, бледный, с высоким лбом, густыми бровями; они все трое встали к борту, шагах в пяти от русских, седой тихонько говорил: – Когда я вижу русских – я вспоминаю Мессину… – Помните, как мы встречали матросов в Неаполе? – спросил юноша. – Да! Они не забудут этот день в своих лесах! – Видели вы медаль в честь их? – Мне не нравится работа. – О Мессине говорят, – сообщил толстый своим. – И – смеются! – воскликнула молодая дама. – Удивительно! Чайки нагнали пароход, одна из них, сильно взмахивая кривыми крыльями, повисла над бортом, и молодая дама стала бросать ей бисквиты. Птицы, ловя куски, падали за борт и снова, жадно вскрикивая, поднимались в голубую пустоту над морем. Итальянцам принесли кофе, они тоже начали кормить птиц, бросая бисквиты вверх, – дама строго сдвинула брови и сказала: – Вот обезьяны! Толстый вслушался в живую беседу итальянцев и снова сообщил: – Он не военный, а купец, говорит о торговле с нами хлебом и что они могли бы покупать у нас также керосин, лес и уголь. – Я сразу видела, что не военный, – призналась старшая дама. Рыжий опять начал говорить о чем-то в ухо бакенбардисту, тот слушал его и скептически растягивал рот, а юноша итальянец говорил, искоса поглядывая в сторону русских: – Как жаль, что мы мало знаем эту страну больших людей с голубыми глазами! Солнце уже высоко и сильно жжет, ослепительно блестит море, вдали, с правого борта, из воды растут горы или облака. – Annette, – говорит бакенбардист, улыбаясь до ушей, – послушай, что выдумал этот забавный Жан, – какой способ уничтожить бунтовщиков в деревнях, это очень остроумно! И, покачиваясь на стуле, медленно и скучно он рассказывал, как будто переводя с чужого языка: – Нужно, говорит он, чтобы во дни ярмарок, а также сельских праздников, чтоб местный земский начальник заготовил, за счет казны, колья и камни, а потом он ставил бы мужикам – тоже за счет казны – десять, двадцать, пятьдесят – смотря по количеству людей – ведер водки, – больше ничего не нужно! – Я не понимаю! – заявила старшая дама. – Это – шутка? Рыжий быстро ответил: – Нет, серьезно! Вы подумайте, ma tante…[36] Молодая дама, широко открыв глаза, пожала плечами. – Какой вздор! Поить водкой от казны, когда они и так… – Нет, подожди, Лидия! – вскричал рыжий, подскакивая на стуле. Бакенбардист беззвучно смеялся, широко открыв рот и качаясь из стороны в сторону. – Ты подумай – те хулиганы, которые не успеют опиться, перебьют друг друга кольями и камнями, – ясно? – Почему – друг друга? – спросил толстяк. – Это – шутка? – снова осведомилась старшая дама. Рыжий, плавно разводя короткими руками, горячо доказывал: – Когда их укрощают власти – левые кричат о жестокостях и зверстве, значит – нужно найти способ, чтобы они сами себя укротили, – так? Пароход качнуло, полная дама испуганно схватилась за стол, задребезжала посуда, дама постарше, положив руку на плечо толстяка, строго спросила: – Это что такое? – Мы поворачиваем… Всё выше и отчетливее поднимаются из воды берега – холмы и горы, окутанные мглой, покрытые садами. Сизые камни смотрят из виноградников, в густых облаках зелени прячутся белые дома, сверкают на солнце стекла окон, и уже заметны глазу яркие пятна; на самом берегу приютился среди скал маленький дом, фасад его обращен к морю и весь завешен тяжелою массою ярко-лиловых цветов, а выше, с камней террасы, густыми ручьями льется красная герань. Краски веселы, берег кажется ласковым и гостеприимным, мягкие очертания гор зовут к себе, в тень садов. – Как тут тесно всё, – вздохнув, сказал толстый; старшая дама непримиримо посмотрела на него, потом – в лорнет – на берег и плотно поджала тонкие губы, вздернув голову вверх. На палубе уже много смуглых людей в легких костюмах, они шумно беседуют, русские дамы смотрят на них пренебрежительно, точно королевы на подданных. – Как они машут руками, – говорит молодая; толстяк, отдуваясь, поясняет: – Это уж свойство языка, он – беден и требует жестов… – Боже мой! Боже мой! – глубоко вздыхает старшая, потом, подумав, спрашивает: – Что, в Генуе тоже много музеев? – Кажется, только три, – ответил ей толстый. – И это кладбище? – спросила молодая. – Кампо Санто. И церкви, конечно. – А извозчики – скверные, как в Неаполе? Рыжий и бакенбардист встали, отошли к борту и там озабоченно беседуют, перебивая друг друга. – Что говорит итальянец? – спрашивает дама, оправляя пышную прическу. Локти у нее острые, уши большие и желтые, точно увядшие листья. Толстый внимательно и покорно вслушивается в бойкий рассказ кудрявого итальянца. – У них, синьоры, существует, должно быть, очень древний закон,[37] воспрещающий евреям посещать Москву, – это, очевидно, пережиток деспотизма, знаете – Иван Грозный! Даже в Англии есть много архаических законов, не отмененных и по сегодня. А может быть, этот еврей мистифицировал меня, одним словом, он почему-то не имел права посетить Москву – древний город царей, святынь… – А у нас, в Риме – мэр иудей, – в Риме, который древнее и священнее Москвы, – сказал юноша, усмехаясь. – И ловко бьет папу-портного![38] – вставил старик в очках, громко хлопнув в ладоши. – О чем кричит старик? – спросила дама, опуская руки. – Ерунда какая-то. Они говорят на неаполитанском диалекте… – Он приехал в Москву, нужно иметь кров, и вот этот еврей идет к проститутке, синьоры, больше некуда, – так говорил он… – Басня! – решительно сказал старик и отмахнулся рукой от рассказчика. – Говоря правду, я тоже думаю так. – А что было далее? – спросил юноша. – Она выдала его полиции, но сначала взяла с него деньги, как будто он пользовался ею… – Гадость! – сказал старик. – Он человек грязного воображения, и только. Я знаю русских по университету – это добрые ребята… Толстый русский, отирая платком потное лицо, сказал дамам, лениво и равнодушно: – Он рассказывает еврейский анекдот. – С таким жаром! – усмехнулась молодая Дама, а другая заметила: – В этих людях, с их жестами и шумом, есть все-таки что-то скучное… На берегу растет город; поднимаются из-за холмов дома и, становясь всё теснее друг ко другу, образуют сплошную стену зданий, точно вырезанных из слоновой кости и отражающих солнце. – Похоже на Ялту, – определяет молодая дама, вставая. – Я пойду к Лизе. Покачиваясь, она медленно понесла по палубе свое большое тело, окутанное голубоватой материей, а когда поравнялась с группою итальянцев, седой прервал свою речь и сказал тихонько: – Какие прекрасные глаза! – Да, – качнул головою старик в очках. – Вот такова, вероятно, была Базилида![39] – Базилида – византнянка? – Я вижу ее славянкой… – Говорят о Лидии, – сказал толстый. – Что? – спросила дама. – Конечно, пошлости? – О ее глазах. Хвалят… Дама сделала гримасу. Сверкая медью, пароход ласково и быстро прижимался всё ближе к берегу, стало видно черные стены мола, из-за них в небо поднимались сотни мачт, кое-где неподвижно висели яркие лоскутья флагов, черный дым таял в воздухе, доносился запах масла, угольной пыли, шум работ в гавани и сложный гул большого города. Толстяк вдруг рассмеялся. – Ты – что? – спросила дама, прищурив серые, полинявшие глаза. – Разгромят их немцы, ей-богу, вот увидите! – Чему же ты радуешься? – Так… Бакенбардист, глядя под ноги себе, спросил рыжего, громко и строго грамматически: – Был ли бы ты доволен этим сюрпризом или нет? Рыжий, свирепо закручивая усы, не ответил. Пароход пошел тише. О белые борта плескалась и всхлипывала, точно жалуясь, мутно-зеленая вода; мраморные дома, высокие башни, ажурные террасы не отражались в ней. Раскрылась черная пасть порта, тесно набитая множеством судов. |
||
|